Агентство Куроо Тецуро по ликвидации пиар-катастроф

— Ты это серьёзно? — Кенма протягивает Куроо телефон, демонстрируя утреннюю запись из его Твиттера. «Что может быть романтичнее, чем проснуться оттого, что твой любимый парень-лунатик бьётся головой о дверь? Даже не знаю… "Психо"? "Техасская резня бензопилой"? "Изгоняющий дьявола"?» — Серьёзно ли я считаю ужастики романтичными? Нет, детка, это называется сарказм, — Куроо невинно хлопает ресницами, и Кенме хочется выдрать каждую по отдельности и загадать двести одинаковых желаний: «Пусть Куроо Тецуро не существует». Быть может, Козуме Тецуро ещё сойдёт, но… Так, нет. — Впрочем, «Сияние» для меня теперь едва ли не ромком. Кенма цыкает и шлёпает Куроо по носу телефоном. У него нет на это времени. Такси почти довезло их до дома его родителей, и он явно не собирается обсуждать свои ночные похождения там, потому что тут же начнётся: «Милый, ты ведь знаешь, такое бывает с тобой из-за стресса. Что тебя беспокоит?» Совсем ничего. Совсем ничего его не беспокоит. Он — лодка посреди застывшего океана. Он — уединённый храм на вершине горы. Он — башенка из круглых камней на грёбанной заставке Windows. И пусть моряки той лодки уже отпиливают друг у друга обледеневшие конечности, чтобы сожрать с голодухи. И в храм на вершине горы приходят лишь наркоманы да бомжи — и то умирать. И кто-то вот-вот тронет мышку, будя экран, чтобы включить десятичасовую версию вальса робота-пылесоса с приделанными к крышке ножами. Десятичасовую версию Куроо Тецуро, на одном заводе с роботами-пылесосами произведённого. Куроо Тецуро, тянущегося за приправами на самой верхней полке. Куроо Тецуро, чья футболка при этом приподнимается, обнажая поясницу ровно на два позвонка. Куроо Тецуро, спрашивающего: «Зачем ты вечно переставляешь приправы наверх? Это же неудобно. И ты даже не готовишь никогда». «Не ебу, о чём ты», — отвечает Кенма абсолютно, мать его, спокойно, потому что никакого стресса в его жизни нет. — Так это правда? Я бьюсь головой о дверь? — требовательно спрашивает он, вновь и вновь поднимая взгляд на уровень глаз Куроо, откуда он то и дело опускается ниже. Для знакомства с родителями Куроо выбрал вырвиглазный галстук с танцующими альпаками, видимо, чтобы отвлечь внимание от своей манекенистой рожи, фиктивности их отношений, глобального потепления, неба с луной… Нет, правда, цвета этого галстука настолько яркие, что затмят собой и солнце, а ещё могут вызвать ожог сетчатки глаза, раздробление хрусталика и полное выцветание радужки. Кенма даже не уверен, тошнит ли его от отвращения или от надвигающегося приступа эпилепсии (перед повторным созерцанием проконсультируйтесь с врачом). — Нет, ты просто дёргал ручку двери в мою комнату, но если бы я написал так, то все бы поняли, что мы спим раздельно, — говорит Тецуро, и Кенма думает, что лучше бы уж он бился головой — и то не так позорно. — Кстати, это реально жутко. Надо будет привязывать тебя к кровати. — Заебись, — Кенма резко выдыхает и обиженно отворачивается к окну. — Давай, пристегни меня ремнями к постели, как какого-то психа. «Нет, серьёзно». «Сделай это». — Думай об этом не как о ремнях в психушке, а скорее, как о верёвке, которой привязывают непослушных козочек на пастбищах, — предлагает Куроо с ласковой глумливостью. Его ехидно-нежный голос можно разливать по банкам и продавать онлайн. Универсальный материал, использующийся в промышленности вместо хмеля и солода, наждачек и уксуса, серной кислоты и сахарозаменителя. — Я читал о мужике, который во сне убил свою жену. А другой изнасиловал свою подругу, пока спал. А третий… — Окей, окей, я понял, я опасен для общества, бла-бла-бла… — Кенма натягивает капюшон, утыкаясь лбом в оконное стекло. Насладиться мелодраматичностью своей позы у него не получается: неровности дороги вибрацией передаются прямиком его черепу. — Не злись, — просит Куроо, чуть пихая его плечом. — Просто мне действительно не по себе от всей этой темы с лунатизмом… Это стрёмно — просыпаться, когда ты дёргаешь ручку снова и снова и не реагируешь на мой голос. — Нет, стрёмно — это просыпаться посреди леса с грязью под ногтями и кровью на футболке. Чужой кровью, Куро. — Чт… Что?.. — Я шучу, долбоёб, — вздыхает Кенма, но всё же позволяет улыбке проявиться на лице, как цвету на лакмусовой бумаге, когда происходит химическая реакция. Такая, как Куроо Тецуро, например. — Моё бессознательное тело не способно на действия сложнее, чем перемещение из точки А в точку Б. Я не опаснее аквариумной рыбки или, не знаю, Бокуто. — Эй, не трогай Бо, — вскидывается Куроо. Кенма невольно задумывается об их дружбе с Акааши и понимает, что если бы кто-то оскорбил его самого в присутствии Кейджи, то… Ладно, кого он обманывает? Кейджи и был бы тем «кем-то», а роль присутствующего сыграл бы Кенма. И дело ведь даже не в Акааши: просто Кенма не умеет дружить иначе. Не доверяет разговорам без резкости, мёду без горечи, перинам без горошин. Все немногочисленные люди в его жизни остаются рядом не ради, а вопреки. Он знает. Он привык. — И, кстати, некоторые держат в аквариуме акул и пираний, так что… — Просто не давай мне учуять запах крови, и всё будет в порядке, — скалится Кенма, нарочито медленно проводя языком по верхним клыкам. Куроо застывает на секунду, припаянный взглядом к его губам. Он что, действительно боится, что Кенма его загрызёт?.. — Приехали, — объявляет водитель, нетерпеливо постукивая пальцами по рулю. Кажется, они просидели здесь уже какое-то время, пропустив момент прибытия. Кенма неуклюже вываливается из машины и поворачивается как раз вовремя, чтобы увидеть, как грациозно Куроо выпаучивает свои конечности, как щегольски наклоняется к водителю, протягивая чаевые. Каждый раз, когда он выходит из такси, это целая драма в трёх актах. Добавить песню — и можно ставить на Бродвее. — Это и есть оно? — Куроо упирает руки в бока, разглядывая двухэтажный дом, ничем не отличающийся от таких же коробок, натыканных вдоль улицы. Кенма всегда считал его похожим на одну из тех пластиковых моделек из Монополии, которую ставишь на купленное поле, чтобы увеличить её стоимость. Продаёшь, сносишь, ставишь такой же. Безликая имитация, ничего особенного. Но Куроо смотрит на него глазами паломника, взошедшего на святую гору. — То самое место, где Кодзукен провёл своё детство? Те самые стены, которые окружали тебя, пока ты снимал свои первые видео? — Симп, — фыркает Кенма, направляясь к крыльцу. Перед дверью он останавливается, нерешительно оглядываясь на Куроо. — Слушай, давай сегодня без… этого всего. — Без чего? Кенма неопределённо указывает сначала на Тецуро, потом на себя, потом на пространство между ними. — Без «котиков», без флирта, без рук, блин. Я бы не стал так себя вести перед родителями. Они никогда не поверят, что мы вместе, если ты весь вечер будешь вести себя как… — Кенма озирается по сторонам, будто нужные слова прячутся у дверного звонка, или на ступеньках крыльца, или на блядском галстуке Куроо. — Как будто тебя наняли рекламировать гомосексуальность. — А разве это не так? — Куроо вздёргивает одну бровь, и Кенма понимает, что, наверное, произошёл какой-то вселенский сбой. Атомы перемешались, матрица заглючила, текстуры застряли друг в друге, потому что вместе с бровью Куроо дёргается что-то внутри. Поплавок, сигнализирующий: рыбка попалась на крючок. Рыбку пора тащить из реки и потрошить ей брюхо. Кенма уже собирается ответить что-то колкое, но вдруг до него доходит, что всё колкое уже проглочено, уже внутри и уже режет его на части, потому что… так Куроо это видит? Он считает, что Кенма его… нанял?.. Нет, то есть он действительно говорил про оплату за консультацию в первый раз, пять тысяч иен в час и всё такое, но… Он ведь не… Стоп. Он рассчитывает на денежное вознаграждение за свои услуги? Блять. Теперь, когда Кенма сформулировал это у себя в голове, оно уже не кажется таким бредом. Но Куроо никогда не упоминал об оплате, разве что… Разве что он не обозначил свои расценки в той самой красной папке, которую вручил ему на первой встрече. Блять. Блять, блять, блять… — Вы чего там стоите? Заходите домой! — отец Кенмы распахивает двери, хлопотливо махая руками, приглашая их внутрь. — Дорогой, не смущай мальчишек, может, им нужно было побыть наедине. — Нет, — резче, чем следовало, выбрасывает Кенма. Не нужно им быть наедине. Совсем не нужно. Интересно, часы наедине оплачиваются по отдельному тарифу?.. Интересно, хватит ли у Кенмы денег расплатиться с Куроо? Может, придётся продать почку. Или другой какой-то орган. Сердце, правда, уже не возьмут. — Добрый вечер, Козуме-сан! Извините за вторжение! Вау, а этот ублюдок отлично отыгрывает взволнованную нервозность. Потребует ли он бонус к гонорару за свою актёрскую игру?.. Даже руки сложил, раскланялся… — Это ты Кенме будешь в постели говорить. — Блять, мам! — Следи за языком, — она щёлкает Кенму по лбу. — Это он тоже будет говорить в постели. — Пап! — О господи, я люблю твоих родителей, — на одном дыхании шепчет Куроо, переводя восхищённый взгляд с матери Кенмы на его отца. Ещё минута в этом цирке, и Кенма начнёт думать, что их с Куроо каким-то образом перепутали в роддоме. Ну и пусть Тецуро на момент его рождения был без малого год: видимо, его не хотели оттуда забирать. Что ж, их можно понять. Отец снимает прихватку, чтобы пожать руку Куроо, и Кенма пользуется моментом, чтобы просочиться между родителями прямиком на кухню, где уже накрыт стол. Наверное, впервые в его жизни. В их семье никогда не было принято ужинать вместе, Кенма просто брал тарелку и закрывался у себя в комнате, но, видимо, не только они с Куроо будут сегодня притворяться. — Я спрашивал Кенму, что ты любишь, но он так и не ответил, так что, надеюсь, ты не против свинины и лапши с грибами, — доносится голос папы. — Обожаю и то и другое! — с готовностью отзывается Куроо. «Почему бы сразу не расстелиться ковриком под их ногами, а?» — закатывает глаза Кенма. — Я принёс пирог на десерт, — он ещё и цветы собирался купить, но Кенма его отговорил. — И бутылку вина. «А я захватил бутылку вины», — добавляет про себя Кенма, скукоживаясь на стуле в углу и ожидая, когда вся делегация соизволит добраться-таки до кухни. Куроо садится рядом, родители располагаются напротив, но отец тут же вскакивает, чтобы достать из духовки свинину и поставить на стол непомерно огромную миску с лапшой. Кенма не уверен, то ли он просто давно их не видел, то ли они действительно… нервничают?.. Господи, это будет самый долгий вечер в его жизни. — Ну, Тецу, рассказывай, как ты подцепил нашего мальчика. А. Нет. Это будет последний вечер в его жизни. Ну, у него хотя бы есть пирог… — Почему сразу он? — бормочет Кенма. — Может, это я его подцепил… — Кенма, милый, за все восемнадцать лет под этой крышей ты подцепил только лишай от того бродячего кота… — мама деловито разливает вино по бокалам, но Кенма вовремя накрывает свой рукой. Нет, он не будет напиваться вместе с родителями. Он не настолько жалок. Куроо начинает рассказывать заученную историю про день рождения Бокуто, и родители слушают её с умилёнными лицами, словно в первый раз, хотя мама сама призналась, что смотрела то видео… Похоже, им просто нравится позорить своего единственного сына. О, они с Куроо поладят. — Сына, как ты мог так долго скрывать от нас это сокровище? — качает головой мама, отщипывая от пирога кусок точно в той же манере, в которой делает это обычно Кенма. — Сокровище? Где? — бурчит он, не отрывая взгляда от своей тарелки, гоняя гриб палочками по краю. Кусок не лезет в горло: там застряли вопросы, которые он никогда не решится задать. Например: «Какого хуя?» — Мы не хотели спешить, — отвечает за него Куроо. — Наверняка Кенма понимал, что я полюблю вас при первой же встрече и не вынесу разлуки в случае расставания. Кенма наступает ему на ногу под столом: «Переигрываешь». — Не, мне просто было стыдно. За него. За вас. За себя. — Малыш, тебе совершенно нечего стыдиться, — заверяет его мама. — Ты же знаешь, мы всегда тебя поддержим. И мы очень рады, что ты наконец нашёл человека, с которым можешь быть собой. — Человека? Где? — повторяет шутку Кенма, но смеётся только Куроо. Какой из него после этого человек? Он бы даже тест Тьюринга не прошёл. Он капчу бы не смог повторить. — И нам жаль, что мы не показали тебе этой поддержки раньше, чтобы ты мог раскрыться перед нами, — добавляет отец. Окей, это уже слишком. Он никогда не говорит так, фраза явно отрепетирована заранее. — Да похуй, — бормочет Кенма, не поднимая взгляда. — И этим ртом ты целуешь своего чудесного парня? — Нет, блять, другим. «Нет, блять, не целую». «Потому что нет у меня никакого парня. Разве вы не видите, что всё это — притворство? Почему вы купились? Почему даже вы…» — Тецу, а твои родители в курсе ваших отношений? Нет, с чего бы? В этой лжи нет необходимости. Её бы бюджет Кенмы точно не покрыл. — Они… — Куроо мнётся, и это странно. Куроо никогда не мнётся. Он всегда прямой, как рельсы, его невозможно просто так смять. Как тренажёр для пальцев — сам разгибается, если его сжать. — Они всё ещё где-то на стадии принятия. — Ох, Тецу… Мне так жаль, — мама протягивает руку через стол, чтобы накрыть ею ладонь Куроо, и тот чуть улыбается, отводя взгляд. Такой улыбки Кенма у него ещё не видел. Она даже на улыбку-то не похожа — просто излом губ, горечь в форме кривой линии, реквием по чему-то, чего никогда не существовало. — Но теперь у тебя есть мы. И Кенма. И почасовая оплата труда, судя по всему. — Спасибо, — выдавливает из себя Куроо, и Кенма роняет палочки, лишь бы разбить молчание, возникшее после его слов. Мама прочищает горло, отец поправляет очки, и Кенме хочется провалиться под землю прямо в ад, но нельзя пробить дно Марианской впадины. Лёгкие лопнут от давления. Мозг вытечет из глазниц. — Меня вот что интересует с момента выхода той самой статьи… — начинает мама. Кенма знает заранее: что бы она ни сказала, это будет использовано против него в суде. У него есть лишь право хранить молчание, а у молчания есть право хранить его от стыда. — Как давно ты понял, что… не интересуешься девочками? «С тех самых пор, как у меня встал хуй на кат-сцену с Ноктисом в Final Fantasy», — мрачно думает Кенма. — Просто понял, — неохотно отвечает он, и, слава богам, родители понимающе кивают, принимая его отмазку. — А ты, Тецу? — О, я осознал это довольно поздно, всего восемь лет назад, когда впервые увидел… — он запинается, но быстро берёт себя в руки, — …одного парня и подумал: «Вау, если бы он был девушкой, я бы на нём женился». Через пару месяцев до меня дошло, что для этого ему необязательно быть девушкой, а мне — натуралом. — Любовь с первого взгляда? Это так мило, — улыбается мама, зачем-то прижимаясь при этом к отцу. Мерзость. — Наверное, это был очень особенный мальчик. Уникальный, блять, как снежинка. — Я всё ещё здесь, если что, — хмуро вставляет Кенма. — Не ревнуй, сына, — смеётся мама. — Первая любовь почти никогда не бывает удачной, но всегда оставляет след в сердце. — Я даже не хочу знать, из какой сопливой дорамы ты взяла эту фразу. — Я до сих пор помню своего первого парня… — мечтательно тянет она. — Бабушка с дедушкой не разрешали мне гулять с ним, потому что он был на десять лет старше, но… — О боже. Я не хочу этого слышать. Я пошёл, — Кенма зажимает уши и торопливо поднимается из-за стола, ретируясь в свою детскую комнату. Пусть Куроо сам разбирается с этим безобразием, с него хватит. Это послужит Тецуро прекрасной репетицией перед встречей с родителями своего настоящего парня — того самого, с которым любовь с первого взгляда, или того хмыря с вечеринки Бокуто, или… Да какая, вообще, к чёрту, разница. Сдержавшись, чтобы не хлопнуть дверью, Кенма падает на свою старую кровать, накрывая голову подушкой, совсем как Куроо во время дневной подзарядки. Не надо было приходить сюда. Не надо было соглашаться на ужин. Не надо было врать родителям. Не надо было давать Куроо ключи от двери, которую он никогда не собирался открывать. Теперь придётся придумывать фальшивую историю расставания, которую родители узнают не от него, а из свеженькой статьи Акааши, когда Куроо решит, что репутация Кенмы реабилитирована, а выручки с этого дела хватит на расширение своего агентства или покупку ещё одной тысячи галстуков. И ни один из них Кенма не увидит. Ну и прекрасно. Они всё равно убогие. Все, кроме одного, с тетрисом, который он уже выкрал и спрятал под ворохом одежды в шкафу. Куроо небось даже не заметит пропажи. Подумаешь, очередной галстук, очередной клиент, очередная красная папка на полке. Тук-тук. — Можно к тебе? Ого, кое-кто освоил новую функцию стука. Самообучающаяся нейросеть, чудо робототехники. — Нет. — Я всё равно зайду, — решает Куроо, проскальзывая в комнату. Кенма поднимает голову, посылая ему самый недружелюбный из своих взглядов — такой, каким развязываются войны и рушатся империи. — Ух ты, — говорит он, рассматривая комнату. Особенно пристальное внимание он уделяет стене напротив стола, где раньше стоял компьютер. — Эти постеры… Никогда не думал, что увижу их вживую. Кенма оглядывается через плечо. Ну да. Лимитированное издание же. Такие сейчас непросто достать… — Можешь забрать. — Серьёзно? — удивляется Куроо и даже тянется к одному из плакатов, но вместо того чтобы сорвать его со стены, лишь бережно разглаживает уголок и прижимает пальцами посеревший от времени скотч. — Нет, пусть будут здесь, на своём месте. Забирать их — кощунство. Никто ведь не сдирает штукатурку с Сикстинской капеллы, чтобы разместить её в музее. — Это просто постеры, — закатывает глаза Кенма. И зачем Куроо вечно надо быть таким драматичным?.. Куроо присаживается на кровать, всё ещё озираясь по сторонам с каким-то нездоровым блеском в глазах. — У тебя классные родители. — Их тоже можешь забрать. Ты всё равно нравишься им больше, чем я. — Эй, — Куроо улыбается, дёргая Кенму за рукав байки. — Ты поэтому такой угрюмый сегодня? — Это моё обычное лицо. — Неправда. Обычно оно на двадцать процентов менее сварливое. — Ну, обычно мне не приходится врать своим родителям весь вечер. — Тогда зачем ты это делаешь? — спрашивает Куроо, будто это так просто: дать ему ответ. Если бы Кенма знал, они бы сейчас тут не сидели. — Я не собирался рассказывать им о том, что я гей, — говорит он, подтягивая ноги к груди и опираясь спиной на стену. Куроо кивает, мол, я слушаю, продолжай, но Кенма видит этот жест лишь краем глаза. Откровенные разговоры всё ещё слишком непривычны, незнакомы, опасны, чтобы вести их лицом к лицу. — Но случилась вся эта хрень, и Акааши написал статью, и они узнали, и я… Я просто подумал… Почему нет? Возможности удобней может и не быть. — Значит, пользуйся ей, — пожимает плечами Куроо. Так легко, будто ничто на этих плечах не покоится, никаких гор, никаких сомнений, никаких чужих миров. — Ты всё портишь, — фыркает Кенма, раскачиваясь так, чтобы пихнуть Куроо в бок. — Любого парня, которого я приведу после, они будут сравнивать с тобой. А ты со своим пирогом и подхалимством задрал планку слишком высоко. И что мне теперь делать? Нет, правда, что ему теперь делать? Как ему смотреть на своих будущих парней и видеть в них лишь формы, в которые не вписывается Куроо Тецуро? Чем ему заполнить дыры, которые Куроо оставит после себя: в стене, в стримах, в расписании, в груди? Не получится ведь подобрать нужного. Остаётся только залить бетоном и надеяться, что конструкция выдержит его мёртвый вес. — Видимо, у нас нет иного выхода: придётся мне быть твоим парнем до конца жизни, — шутит Тецуро, но Кенме не смешно. Потому что в хорошей шутке должна быть доля правды. Хотя бы крупица блядской истины. — А счёт ты мне выставишь посмертно или как? — спрашивает он и сам удивляется тому, как шершаво, неотшлифованно, грубо звучит его голос. — В смысле?.. Что ты… — Мальчики! Чай готов, спускайтесь! — доносится с кухни голос отца. — Тецу, иди сюда, я достала детские альбомы Кенмы! — добавляет мама. Кенма издаёт протяжный страдальческий стон, но поднимается с кровати. Из двух зол он выбирает то, от которого не так щемит в груди. Между молотом и наковальней он… Он всё ещё человек, хрупкий скелет в кожаном мешке, который вот-вот безжалостно раздавят. — Идём, — говорит он. — Публика требует тебя на бис. Обычное дело для актёра, слишком хорошо справляющегося со своей ролью.