Агентство Куроо Тецуро по ликвидации пиар-катастроф

В последнее время Кенма много думает о слове «чересчур». Например. Воздушный шарик, который заполняют своим дыханием. Вдох за вдохом воздух оказывается внутри, растягивая резину. Вдох за вдохом. Вдох за вдохом. Вдох за вдохом. У каждого материала есть пределы растяжимости. Рано или поздно шарик лопнет. Тот же шарик, те же вдохи, но теперь вместе с воздухом они несут слова. Сколько фраз можно уместить в воздушный шарик, прежде чем он взорвётся? Если сжать губами горлышко, вдыхать носом и говорить на выдохе: «Не лопайся, не лопайся, не лопайся…» Сколько просьб окажется внутри, прежде чем случится неизбежное? В какой момент наступает то самое «чересчур»? Шарик лопнет в любом случае, и неважно: зачитаешь ты в него «Сто лет одиночества» или «Условия пользования и политику конфиденциальности Pornhub». Шарик лопнет в один и тот же момент, вливаешь ты в него дешёвое пиво или мировой океан. «Чересчур» определяется не количеством, не качеством, не литрами, не кубометрами, не словами. «Чересчур» определяется долей секунды, за которую цельная форма превращается в ошмётки. В последнее время Кенма так много думает о слове «чересчур», что может показаться, будто он ждёт его наступления. С таким же предвкушением он ждал двадцать первого декабря 2012 года Конца Света. Как и любому подростку, ему, конечно, немножечко хотелось умереть, но дело было не в этом. Конец Света был чем-то необычным, чудесным, таинственным, и когда он не случился, Кенма вместо облегчения испытал разочарование, приправленное скептическим: «Ну, в общем-то, я так и знал». Конец Света никогда не случается. Его пытаются предугадать с тем же романтическим флёром, с каким думают о своём счастливом «когда-нибудь». «Когда-нибудь я перееду в огромный дом с окнами, выходящими на море». «Когда-нибудь я открою бар». «Когда-нибудь я соберу рок-группу». «Когда-нибудь в Землю врежется метеорит, и все мы сгинем в адском огне». Все знают, что этому не суждено случиться, но думать об этом успокаивающе приятно. «Когда-нибудь сексуальное напряжение между мной и уродскими галстуками Куроо Тецуро выльется в катастрофу». Сидя перед камерой в квартире-студии Суны Ринтаро с завязанным глазами, Кенма понимает, что его метафорический шарик вот-вот разорвётся к чёртовой матери. — Суть испытания проста, — говорит Суна своим фирменным медовым голосом, тянущимся и сладким. Кенма уверен, что выбери он тематикой своего канала АСМР, то заработал бы свой миллион подписчиков куда быстрее. Но Ринтаро избрал иную стезю, став популярным за счёт сплетен, скандалов и щекотливых интервью с другими ютуберами. Конечно же, Куроо не мог удержаться и не воспользоваться этим. — Тебе нужно узнать своего парня на ощупь. Я пригласил троих своих друзей с похожей комплекцией, чтобы усложнить тебе задачу. Кенма мрачно поправляет повязку, пытаясь подсмотреть, но Суна шлёпает его по рукам. — Не жульничай, — его голос, тягучий и плавный, за секунду становится жёстким, как чёртова ньютонова жидкость. — Наверняка это всё равно будет слишком легко, ведь… Ах, был бы у меня такой бойфренд, я бы не отрывал от него рук, изучив каждый изгиб его тела. Проблема только в том, что Кенма понятия не имеет, какой Куроо на ощупь. Он знает его идиотский голос наизусть, он может в любой момент воспроизвести все его интонации в голове. Он помнит каждую его мерзкую улыбку. Он смог бы узнать чернильную муть его глаз среди тысячи других. Он по памяти нарисует вихры его дурацкой причёски. Он запишет нотным станом его уёбский смех. Но он понятия не имеет, какой Куроо на ощупь. И теперь об этом узнают все его подписчики. Отличная работа, Тецуро. После всех мытарств, всех стараний, после всех совместных стримов, фотографий и подкастов… После празднования дня рождения Кенмы (стрим с шестнадцатичасовым марафоном любимых игр в костюмах Марио и Луиджи и передоз яблочных блюд), после торжественного открытия благотворительного фонда в поддержку приютов для отвергнутых семьями ЛГБТ-подростков (речь написал Тецуро, но произносить-то её пришлось Кодзукену — самому известному открытому гею-ютуберу в Японии), после дня рождения Куроо (влог с походом в парк аттракционов, вопли Куроо в комнате страха, вопли Куроо на американских горках, вопли Куроо после того, как капля мороженого упала на галстук с роботами, который подарил ему Кенма), после… После всего, что случилось за проведённую вместе осень, они спалятся из-за дебильного конкурса Суны Ринтаро. Просто прекрасно. — Все готовы? Тогда начнём. Кенма, вперёд, ищи своего парня, — командует Суна, включая какую-то зажигательную попсу для фона. Не тот похоронный марш, о котором мечтал Кенма, но что уж теперь… Вздохнув, он встаёт и протягивает руки вперёд, осторожно делая шаг. Ладони Суны ложатся на плечи, мягко направляя его в сторону первого подозреваемого. — И не надейся узнать его по запаху, — патокой шепчет Ринтаро прямо на ухо. — Я побрызгал их всех своими духами. Вот он, последний гвоздь в его гроб: теперь Куроо весь день будет вонять лимонными пирожными. Рука натыкается на мягкий материал футболки, и Суна злорадно добивает его: — Все мальчики одеты одинаково, даже не пытайся. Значит, на галстук тоже рассчитывать не стоит… Кенма с опаской ощупывает живот неизвестного. Может, он никогда и не трогал пресс Куроо, но столько раз представлял этот рельеф под своими пальцами, что это почти считается. Впрочем, у второго подозреваемого точно такие же кубики. Да блять. Откуда у Суны столько атлетичных друзей?.. Нет, серьёзно, Кенме надо знать. Натыкаясь на третий по счёту пресс, Кенма бросает эту затею и тянется выше, пропуская сквозь пальцы чужие волосы. Ага, бритые виски и затылок… — Не он. — Тсуму, шаг назад, — командует Суна. Минус один. Причёски остальных парней оказываются слишком похожими и не дают Кенме ни одной подсказки. — Ты что, заставил Куроо причесаться?.. — бормочет он. — Я сделал всё, что в моих силах. Кенма на пробу щекочет каждого, и лишь двое стоически терпят измывательства, третий же парень вздрагивает и резко выдыхает, уходя от прикосновения. — Не он, — выносит вердикт Кенма. — Тоору, блин, — с досадой цыкает Суна. — Выбываешь. Остаются двое. Кенма без особой надежды находит чужие пальцы, ощупывая каждый по отдельности. Они кажутся такими же длинными и костлявыми, как у Тецуро, но… Слишком тёплые. Впрочем, это не тянет на доказательство. Кенма неуклюже размещает ладонь на чужом лице, щупая нос, скулы, брови… Брови! Густые, прямые, нахмуренные. — Это не Куро. — Кита, детка, проваливай. Значит, ты сделал свой выбор? — тянет Суна с такой интонацией, с которой учителя обычно пытаются подловить учеников: «Уверен?» Кенма с сомнением закусывает губу. Не мог же Суна его подставить? Не мог он привести четверых незнакомых парней? Не мог же он оставить Куроо стоять поодаль, наблюдая за этим цирком? И когда Кенма, уверенный в своей правоте, снимет повязку, окажется, что его парня вообще не было среди них. Блять. Суна определённо мог. Кенма вновь осторожно касается оставшегося парня, сверяясь со списком. Живот — твёрдый и мускулистый. Пальцы — паучьи, холодные. Брови — тонкие, забавно вздрогнувшие от прикосновения. Это может быть Куроо. Но надо убедиться, надо знать наверняка. — Не хочу тебе помогать, — насмешливо говорит Суна, — но, если сомневаешься, можешь опустить руки ниже. Уверен, ты узнаешь эту задницу из сотни. И не только задницу… Кенма надеется, что повязка скрывает не только глаза, но и его щёки. Ему срочно надо что-то придумать. Давай, давай, вспоминай: есть ли у Куроо какие-то шрамы, которые можно прощупать? Может, у него странные колени? Представь, как ощущается под пальцами его нос. Это он? Похож, но… — Время на исходе, — поторапливает Суна, и Кенма… Кенма никогда не умел работать под давлением, окей? Небольшое напряжение — и он совершает необдуманные поступки. Небольшое напряжение — и он решает: «Похуй». И делает шаг навстречу, заключая парня в объятия. Заключая в объятия Куроо. Потому что это он. Конечно же, это он. Только Куроо без раздумий сразу обнимет его в ответ. Кенма слышит чужое сердце, бьющееся гулко о рёбра. Чувствует, как замирает воздух в лёгких, и знает, что это тот самый момент. Момент «чересчур», когда шарик внутри превращается в ошмётки, разлетающиеся бабочками по животу. — Это он, — говорит Кенма. Обняв кого-то другого, он не почувствовал бы и доли этого стихийного бедствия. Чьи-то пальцы развязывают повязку на его глазах, и Кенма бестолково моргает, поднимая взгляд на Куроо. — Привет, — говорит тот тихо-тихо, хрипло, будто только что проснулся. — Привет, — заторможенно отзывается Кенма. Будто никогда больше не сможет заснуть. — Поздравляю, можешь забрать свой приз, — ухмыляется Суна, одаривая их оценивающим взглядом. Так смотрит сутенёр на новоприбывший товар, обещающий его борделю кругленькую сумму. — Кстати, можете уже отойти друг от друга. Кенма неловко отшатывается, пытаясь отвести взгляд, но тот намертво припаян к Тецуро, и ничего с этим поделать нельзя. — Кодзу, можешь вернуться на диван и расслабиться. Следующее испытание будет проходить твой ненаглядный, — говорит Ринтаро, показывая камере набор блестящих стикеров. Кенма с подозрением косится на них, уверенный, что каждое бумажное сердечко символизирует приступ, который его хватит. — Я наклею этих малышей на пять случайных мест на твоём теле. Задача Куроо — снять их. Ладно, это звучит не так уж и… — Своими губами. …кошмарно. — Ты никогда не думал о карьере тамады на свадьбах? — цедит Кенма, на всякий случай отступая от Суны на шаг. Кидает Куроо взгляд, как кидают гранату, но выходит жалко, выходит так, словно граната всё ещё в его руках, но уже без чеки. — Просто сиди и получай удовольствие, — советует Суна. О, он мог бы вести переговоры с террористами. Он мог бы убеждать смертников, что в тюрьме их ждёт куда более светлое будущее. Кенма знает, что должен сделать. Первое: послать его нахуй. Второе: послать нахуй Куроо. Третье: свалить отсюда как можно дальше и никогда не вспоминать об упущенных возможностях. Четвёртое: перестать считать губы Куроо на своём теле упущенной возможностью. Кенма понимает, что план — говно, потому что с первыми тремя пунктами он, может, и справится, но четвёртый не осилит. — У меня всего пять наклеек, но как гостеприимный хозяин я позволю вам самим решить, куда пойдут первые два сердечка. — Колено, — выпаливает Кенма. Кто-то из троих парней, ретировавшихся на кухню, неодобрительно хмыкает. — Неожиданное разоблачение фетишей Кодзукена, — хихикает Суна, но послушно размещает наклейку в указанном месте. — Тецуро, слово тебе. «Не смей, — думает Кенма, угрожающе щурясь на Куроо. — Помни, что это видео закончится, а со мной тебе ещё жить». Думай о последствиях, Куро. Включай свои андроидские мозги. — Поцелуи в лоб всегда казались мне самыми романтичными, — пожимает плечами Тецуро. Молодец. Хороший мальчик. Кенма с облегчением вздыхает. С облегчением. Не с разочарованием, вовсе нет. И нет ничего обидного в том, что из всех мест, которых Куроо мог бы коснуться своими губами, он выбрал грёбаный лоб. Невинный мамочкин поцелуй. Прощание с покойником. «Спи спокойно, мой сладкий принц». — Вы такие скучные, меня сейчас вырвет, — закатывает глаза Суна, корчась на камеру. Он лепит стикер Кенме на лицо третьим всевидящим оком и коварно ухмыляется, разглядывая оставшиеся сердечки. — Губы — это слишком очевидно, — говорит он, и сердце Кенмы на мгновение забывает, что оно — сердце. Одну наклейку он размещает под ухом, чуть выше основания шеи. Вторую клеит на живот, проворно приподнимая край байки. С третьей медлит так долго, что Кенма начинает неуютно ёрзать. «Пусть это будет щека, — думает он. — Или рука. Или плечо. Или нос». Паразит в его мозге ехидно нашёптывает: «Может, он передумает насчёт губ?..» — Открой ротик, — просит Суна, и Кенма сжимает зубы как можно плотнее, мотая головой, как ребёнок, отказывающийся принять лекарство. Некоторые пилюли слишком горькие, чтобы их глотать. Некоторые пилюли встанут поперёк горла костью, и придётся вырывать кадык, чтобы до них добраться. — Представь, что это самолётик и скажи: «А-а-а!», — дразнится Ринтаро. Если блестящая бумажка в его руках — самолётик, то только истребитель-бомбардировщик, сулящий смерть в огне. — Ну же, не упрямься. Или ты так не хочешь целовать своего парня?.. Что-то в его взгляде заставляет Кенму напряжённо застыть. Неужели он?.. Нет, не может быть. Никто, кроме Акааши и Бокуто не знает об их афере. И, что самое страшное, никто и не должен узнать. Кенма открывает рот так, словно вместо наклейки на его язык помещают смертельную дозу цианистого калия. Он старательно избегает взгляда Куроо, но знает: он смотрит. Чувствует на себе вязкую тьму его зрачков. Она расползается по коже изморозью, разъедает кости ядовитой плесенью. Плещется в животе кипящим жаром. — Вперёд, герой-любовник, — мурлычет Суна, поправляя объектив камеры так, чтобы он сфокусировался на стыде, окрашивающим лицо Кенмы неровными пятнами. Кенма вжимается в спинку дивана, когда Куроо придвигается поближе. Если Кенма взглянет на его лицо, случится нечто ужасное и непоправимое, так что он впивается взглядом Куроо в плечо — безопасную зону, нейтральную территорию, ничейные земли. Тецуро убирает руки за спину и наклоняется за первой наклейкой. Сквозь ткань штанов Кенма почти ничего не чувствует — только смазанное касание носа. Сняв с губ прилипшее сердечко, Куроо мягко дотрагивается до его лба, и Кенма зачем-то закрывает глаза. Вновь их открыть уже не получается, и неведенье мурашками растекается по телу, пульсируя там, где ещё остались проклятые метки. Он невольно вспоминает капитана Джека Воробья и смертоносный знак на его ладони. Так вот оно, значит, каково, когда тебе суждено погибнуть в лапах древнего чудища. Дыхание Куроо щекочет шею, и Кенма шумно сглатывает, когда тёплые губы снимают очередную наклейку. Тецуро отстраняется, но жгучий след остаётся. Может, у него аллергия на блядский клей. Может, поэтому кожа так зудит и плавится. Куроо приподнимает край его байки, и Кенма чувствует дразнящую лёгкость его чёлки на своём животе. Когда они с Акааши жили вместе, то частенько оказывались перед телевизором за выпуском криминального шоу или кровожадной документалки — того, что в первую очередь и сплотило их. Первые полгода в качестве соседей они обходились молчаливыми кивками, предпочитая по возможности игнорировать существование друг друга. Всё изменилось, когда Кенма вышел из комнаты в час ночи за перекусом и застал Кейджи за просмотром сюжета о средневековых пытках. Плюхнувшись на диван с чипсами, он ненароком утвердил новую традицию, которая переросла в долгую дружбу. Но кроме неожиданного откровения насчёт садистских пристрастий своего соседа Кенма в тот вечер узнал ещё кое-что. Самые изощрённые палачи любили проделывать с заключёнными такую вещь: накрывали живот пленника металлическим ведром и запускали туда стайку голодных крыс. Обезумевшие животные вскоре принимались поедать жертву заживо, утоляя голод и жажду свободы. Так вот. Кенма уж лучше бы стерпел чумных крыс, обгладывающих его кишки, чем губы Тецуро, нежно касающиеся кожи над его пупком. Первые были бы милосерднее, чем вторые. Пытка заканчивается, когда Куроо наконец оправляет край его байки. Оставшееся сердечко размякает на языке Кенмы, стуча, как настоящее. Он открывает глаза и едва удерживается, чтобы не зажмуриться снова, потому что Куроо близко, слишком близко, чересчур. Кенма ждёт это «чересчур», как конец света. Момент, когда шарик лопнет. Голубо-зелёный шарик лопнет, раскидывая человечество по вселенной. И всё исчезнет — города, страны, океаны, горы. Всё исчезнет — стоит только захотеть. И он хочет. Он хочет этого так сильно. Кенма облизывает губы, забывшись, и бумажное сердечко трепещущим лепестком слетает вниз, опадая на его колени. — Что ж, — сипло говорит Куроо, прослеживая взглядом его падение. О таких падениях поэты слагают хокку, — похоже, я проиграл. Кенма подбирает влажную наклейку, безжалостно комкая её в кулаке. У концов света есть одна проблема. Они никогда не случаются.