ХЁ-О-ОН

Однако уже в комнате, глядя в приглушенном свете лампы на Юнги, который сидит на краю его кровати и доверчиво смотрит снизу вверх, Чимин ощущает, что большая часть его смелости куда-то испаряется. — Пить хочешь? — спрашивает он, чтобы потянуть время. — Не-а. — Есть, играть в твистер, распевать рождественские гимны? Юнги приподнимает бровь, но снова дергает подбородком. — Тогда ложимся спать, — говорит Чимин и не двигается с места. Что-то ему подсказывает, что сейчас все, как никогда прежде, висит на волоске и в любой момент может рухнуть на их многострадальные головы. Вечер выдался нервным, настроение у всех присутствующих загадочное, а стандартная общажная полуторка не становится шире ни от самых искренних мысленных молитв, ни от просьб и угроз. — Да, давай, я устал, — соглашается Юнги и тоже больше ничего не предпринимает. — Тебе помочь? — вырывается у Чимина. Юнги переводит на него удивленный взгляд: — Раздеться? — Ну… да? — А что, так можно? — Если хочешь. Юнги облизывает губы и внезапно говорит: — Хочу. А Чимин что? Это же Юнги хочет, разве же Чимин способен ему отказать? Чимин лишь мысленно пытается себе напомнить, что это не алкоголь, и завтра Юнги будет все прекрасно помнить. Не рискуй, Чимин, как мантру, твердит он себе, непонятное хер знает что лучше, чем полное нихера. Один момент слабости не стоит того, чтобы просрать дружбу с хёном. Ты ж себя потом не простишь. А в это время руки уже тащат с Юнги толстовку, мягко приглаживают после растрепанные волосы и, стекая к вороту футболки, замирают в районе ключиц. — Такими темпами мы ляжем спать плюс-минус на следующей неделе, — улыбается Юнги. — Ты куда-то торопишься? — Не особо. — Тогда не мешай мне наслаждаться процессом, — снова брякает Чимин и едва не стонет от собственной глупости. А Юнги хоть бы хны, он лишь фыркает и задирает руки: — Ну раз так, то валяй. Ни в чем себе не отказывай. И тогда Чимин сжимает зубы и решается: раз позволили раздевать — надо раздевать, а что будет дальше, там и будет видно. Только когда он заканчивает и даже заботливо прилаживает на Юнги одну из своих футболок для сна, Юнги спрашивает: — А тебя? Отчего брови Чимина ползут вверх, потому что вот это что он сейчас имеет в виду? — Хочешь помочь мне? — А можно? Чимин опасается за голос и рассудок, поэтому просто делает шаг навстречу и чуть разводит руки. И Юнги, цепляясь за него, поднимается, чтобы следом за этим потащить прочь его футболку, собирая по пути пальцами ребра Чимина и табуны мурашек. — Холодно? — наклоняет он голову, и его глаза из-за расплывшихся зрачков будто бы возбужденные, если бы Чимин не был в курсе про дурь. Чимин все так же молча мотает головой и смотрит в ответ, пытаясь накормить этим зрелищем внутреннее пожарище. — Штаны тоже? — Естественно. Я не собираюсь спать в штанах. Я собираюсь спать с тобой, мысленно прибавляет Чимин, и в этом случае штаны точно лишние. Правда, на моменте расстегивания болтов он все-таки немного жалеет о своем решении, потому что это слишком. Ноги подгибаются, в голове легкий гул, его ведет, так что приходится ухватиться за плечи Юнги. Впрочем, когда Чимин успевает это сделать, он даже не замечает. — Ты в порядке? — бормочет Юнги настолько близко, что Чимин чувствует его дыхание на своем лице. — Н…да… Продолжай, — кивает Чимин, а в следующую секунду резко зажмуривается, потому что вид Юнги, сползающего вместе с его джинсами на колени — это… это… Это последний день Помпеи Чимина, и он обратится в соляной столб, если посмеет открыть глаза и увидеть это. От неминуемой гибели — пусть и является ее непосредственной причиной — Чимина спасает сам Юнги. За закрытыми веками он выдыхает, чмокает Чимина куда-то в коленку, шуршит на грани слышимости: «Пойдем, Чимини», — щелкает выключателем и за руку утягивает с собой на кровать. — Как с тобой спать, если ты не спишь? — жалуется Чимин. Потому что если они останутся в тишине, повисшая между ними пауза грозит обернуться какой-нибудь катастрофой. Горячая рука Юнги каким-то чудом обосновалась у Чимина на поясе, они касаются ногами, и лицо Юнги, различимое в тусклом свете из окна, достаточно близко от Чимина на единственной подушке, чтобы видеть его открытые глаза. — А если я не хочу спать? — Ты же сказал, что устал. — Это было о другом. — А про что? Мы же спать шли… — Потому что ты предложил. — Хён, это какой-то странный разговор. — Можем не говорить. — Не можем, — стонет Чимин. — Если мы будем лежать в темноте и тишине, и ты продолжишь на меня так смотреть… Это крипово в конце концов. — Ты… прав, прости, — вздыхает Юнги и начинает отворачиваться. А Чимин начинает паниковать, потому что перебирает в спешке варианты, где успел проебаться, и это прям список, а времени на то, чтобы сообразить удобоваримый выход из ситуации, нет. И тогда Чимин дергается вслед за Юнги, от волнения слишком резко и сильно, так что впечатывается в него всем телом — от вздыбленного затылка до мягкой кожи под коленями — да так и замирает. И Юнги замирает тоже. Чимин ровно три секунды медлит, ожидая от него возражений, а потом все-таки обхватывает поперек груди рукой и зарывается носом в затылок. А еще всхлипывает, прижимаясь крепче, когда чувствует ладонь Юнги поверх своей. — Чимини… — говорит Юнги тихо-тихо и, черт возьми, гладит его пальцы. — А что бы ты сделал, если бы тебе нравился кто-то очень давно? — Черт, хён, просто скажи мне, кто это, и я откушу ему лицо, чтобы он не был таким идиотом. — Это не ответ, — замечает Юнги, а потом настораживается. — Эй, малыш, ты чего?.. «Ма-простите-лыш?» — думает Чимин с нарастающим в груди ужасом. Кажется, у него только что нарисовался новый смертоносный кинк. А остатки самообладания из последних сил держатся на одном честном слове, и это слово — «блядь». И только когда Юнги оборачивается, Чимин понимает, что это — горячее, мокрое и неудобное — у него на лице. Приправленное хриплым «малыш» до позорного скулежа и полной капитуляции. — Ну Чимин-а, ну чего ты? — бормочет Юнги и принимается с осторожностью вытирать его слезы пальцами. А в какой-то момент и вовсе утыкается в мокрую скулу губами. Скользит ими по брови, переносице, ресницам и невесомо касается уголка рта. У Чимина кружится голова от его нежности, и он машинально тянется ей навстречу, подставляя губы. Чимина же утешают, и он может позволить себе немного побыть эгоистом. Пусть хён и не в курсе — причина этой грусти в том, что это не Чимин его влюбленность. Впрочем, Чимин сделает все возможное, чтобы та — другая — состоялась, а его любимый хён был счастлив. Ирония лишь в том, что сейчас вместо того чтобы действительно помогать, он сам лежит с Юнги в одной постели и, хватаясь за него как за спасательный круг, подставляется под его поцелуи. Наткнувшись на губы, Юнги на мгновение тушуется и чуть сдает назад. Однако после заминки возвращается обратно и уже сам прижимается к губам Чимина, мягко и деликатно. Как будто ждет чего-то или проверяет. И Чимин тоже ждет, только волосы у него на затылке перебирает и дышит в Юнги. Юнги осторожно прихватывает его губы, водит по ним, почти не размыкая своих. Это сложно назвать поцелуем, и в то же время что-то гораздо большее по ощущениям, очень близкое и доверительное, что-то очень личное и персональное, только для них двоих. И все же, когда Юнги, облизываясь, задевает Чимина языком, тот мгновенно подается к нему, прижимая к себе за шею и раскрывая губы навстречу. От переизбытка нежности в моменте, которая не находит выхода, а лишь продолжает накапливаться, подбираясь к критической массе, Чимин и так уже дрожит от напряжения. Возможность наконец поцеловать Юнги по-взрослому, как мечталось последние года три, а не тайком или, якобы дурачась, в щеку, освобождает Чимина как минимум от застарелого груза фантазий последних лет. Но одновременно с этим добавляет Чимину новый груз, не меньше и не проще — потрясающей реальности. Потому что этот поцелуй — лучшее, что происходило с Чимином за все его предшествующие любовные приключения. Юнги целуется, как весь он, надежно и уверенно, нежно, но настойчиво. И это идеальный тип Чимина. Весь Юнги-хён идеальный и как будто создан специально для него. С одной лишь весомой оговоркой — что не для него… И тогда Чимин решается на ужасную вещь. Чтобы хотя бы на эту ночь продлить жизнь своему сердцу, которое уже дало трещину и назавтра, видимо, окончательно раскрошится на части. Это ни в коей мере не оправдывает Чимина и не решает его проблем. И тем не менее хотя бы на сегодня он собирается сделать вид, что той — другой — влюбленности Юнги не существует. Он стонет в рот Юнги и жадно толкается в него. Тот от неожиданности прикусывает ему язык. Чимин шипит, Юнги, переполошившись, бормочет «блин, прости», но Чимин мотает головой и льнет к нему обратно: — Нет, сделай так еще. Пожалуйста, хён. Он немного умирает, когда наконец чувствует осторожные ладони своей голой спиной. А еще сам лезет пальцами под край чужой футболки, стискивая горячий бок и острую косточку над резинкой боксеров. Юнги вздрагивает, смотрит на него из-под спутанной челки потерянными совершенно шальными глазами и тяжело дышит распахнутым влажным ртом. — Пожалуйста, — шепчет Чимин. Не требует и не настаивает, а просит: возьми, что захочешь, если это уместно. Позволь мне жить хотя бы еще одну эту ночь. И Юнги «слышит». Его взгляд становится мягче, а ладонь оборачивается вокруг щеки Чимина, пока сам Юнги прижимается к нему лбом. — Я люблю тебя, хён, — шепчет Чимин, прикрывая глаза и сдаваясь этой правде и любому последующему решению Юнги. — Я тоже люблю тебя, малыш, — отвечает тот и, не прекращая поглаживать щеку, притягивает его к губам.