Mr. Evans

— Почему ты до сих пор здесь? — Какая тебе разница, /Т.И./? — ни одной эмоции на лице. Стив сидит в пустом кругу, тупо уставившись в одну точку. В глубине души я понимала всю боль, переживаемую Стивеном по ушедшим. Он всех потерял. Снова. И единственное спасение, которое Роджерс нашел для себя и своей израненной души — это встречи, помогающие смириться с потерей, но он всегда молчал. Суровым молчанием выслушивал грустные и печальные история других, сидящих рядом с ним людей, погружаясь в собственные мысли все глубже и глубже. В какой-то момент он переставал различать тонкую грань между реальностью и отягощающими мыслями, и терялся. Стив сидел на старом деревянном стуле, находясь телом в комнате, а душой за гранью реальности. Отдельные слова долетали до его слуха и Роджерс недовольно хмурился. Посторонние звуки отвлекали его, норовя обратно втянуть в суровую жизнь. Стив стойко сопротивлялся, как настоящий солдат. Для остальных людей он выглядел жалко и печально, и каждый из них прекрасно понимал, почему мужчина, приходящий каждую неделю на встречу, упорно молчит. Он прячется от своей боли, не способный принять и смириться с потерей. — Тебе больно, — сажусь напротив Роджерса, — но смелости поведать о своей трагедии и о своих чувствах, не хватает, — закидываю ногу на ногу. Роджерс отводит взгляд в сторону и кривит губы, словно его насильно заставили съесть дольку лимона. Мое присутствие раздражало его. Ведь я нарушала то хрупкое равновесие, что осталось в его сердце. — Будешь читать мне нотации? — Стив оборонительно складывает руки на груди, создавая неприступный ореол защиты. Он боялся признаться себе в невыносимой боли, что разъедала его душу и разрывала сердце на мелкие кусочки. — Уилсон был бы недоволен тобой, — при упоминании имени друга Стивен вздрагивает, словно восседает на электрическом стуле и звучание одного единственного имени — смертный приговор. — Сэм всегда считал, что со своими внутренними демонами лучше справляться не в одиночку. — А сама то? — Стив ощетинивается. Из его голубых глаз давно пропал блеск и потухла надежда. — Для себя я выбрала самый сложный способ борьбы с болью, одиночество. — В таком случае ты не смеешь учить меня и говорить мне, что делать, — нервно ерзает на стуле, подавляя желание уйти прочь. — Ты слишком долго боролся, чтобы сдаться в одночасье, — голубые глаза пронзают меня насквозь, сковывая каждую мышцу холодом. — Тебе больно. — Прекрати /Т.И./, — голос Стива до невозможности тихий и молебный. — Признайся себе, что тебе больно. Ты — человек, Стив, а человеку свойственно иногда падать духом и сдаваться. Но также человек способен подняться и превозмогая боль, идти вперед. Признайся, Стив! — я поднимаюсь на ноги. — Прекрати! Прекрати, /Т.И./! — Роджерс вскакивает на ноги и стул с грохотом падает на пол, и оглушающий шум сотрясает наши сердца. — Тебе больно! — глаза Стива блестят от слез и как маленький ребенок, он упрямо качает головой, отрицая правду. — Скажи это в слух, Стив! — хватаю его за плечи, не позволяя сбежать. — /Т.И./, умоляю тебя, прекрати мучать меня, — Стив скулит и почти обвисает у меня на руках. Взрослый мужчина ломался на моих глазах, но путь исцеления непростой. — Я потерял их! Потерял их всех! Снова! — обессиленный и измученный Роджерс валится на колени, а ладони с грохотом плюхается на паркет. Широкие и сильные плечи мужчины сотрясаются от тяжелых вздохов или сдавленных рыданий. Я продолжаю стоять, возвышаясь над тихо плачущим солдатом. — Ненавидь меня за это! Лучше твоя ненависть ко мне, заглушающая боль, чем ненависть к самому себе!