Где-то дозревает виноград

      Дети заметили друг друга раньше. Едва только вдали мелькнули два силуэта, почти невидимые во влажном тумане, как А-Лин весь внутренне подобрался. Он в предвкушающем нетерпении дёрнул дядю за рукав, тот повернул к нему голову, как обычно хмурый и молчаливый. Цзинь Лин, поймав взгляд Цзян Чэна, снова дёрнул его за рукав — на этот раз как бы извиняясь — и весело припустил вперёд. Туда, откуда к ним медленно приближались белоснежные силуэты. Цзян Чэн нервно выругался себе под нос и уже было сорвался следом, но потом опомнился: здесь, в Гусу, А-Лину ничего не грозило. Всмотревшись повнимательнее вперёд, он увидел, как дети налетели друг на друга маленьким вихрем из бело-пурпурных ханьфу. Когда речь заходила о Сычжуй-эре, и без того с годами всё менее послушный А-Лин становился неуправляем, точно весенняя погода.       Наверняка туман обманул зрение. Казалось, до Лань Ванцзи и Сычжуй-эра ещё далеко, но то ли Цзян Чэн так спешил, то ли расстояние на поверку уложилось всего в несколько чжанов — спустя уже менее минуты они поравнялись, наблюдая, как дети практически душили друг друга в неумелых, но искренних объятиях. Цзян Чэн одёрнул невольно поползший вверх уголок губ. Учтиво сложил перед собой руки и поклонился:       — Лань Ванцзи.       — Цзян Ваньинь, — Лань Ванцзи склонился в ответ и медленно выпрямился.       — Господин Саньду Шэншоу, — Лань Сычжуй также сложил перед собой руки и низко поклонился. Едва только Цзян Чэн ему кивнул, Сычжуй-эр тут же вернул всё внимание А-Лину.       Лань Чжань и Цзян Чэн впились друг в друга взглядами так, как впивались маленькие ладошки их детей в плечи своего товарища. Они, к сожалению, уже не имели роскоши так открыто демонстрировать свою неподдельную, искреннюю радость при виде друг друга, как их дети. Да и не были уверены, что в них осталась хоть капля этого чувства, хотя то давящее ощущение, не оставляющее их ни на секунду времени пока им приходилось быть порознь, исчезало бесследно при одном только взгляде в глаза напротив.       Более ничего не говоря — для разговоров ещё будет время — двинулись обратно в Облачные Глубины. Тишину заполняло щебетание А-Лина и А-Юаня. Те шли чуть впереди взрослых, попеременно оглядываясь назад и проверяя — идут ли? Шли. Тогда разговор продолжался. О чём можно было говорить в их возрасте? Цзян Ваньинь как-то пытался прислушаться, но ничего не понял и бросил это дело. Наверное, о чём-то можно.       Молочная плёнка перед ними расступалась, точно лёгкие занавеси, и также плотно смыкалась за их спинами. Несмотря на скверную видимость, Цзян Чэн всё равно бы нашёл путь в Облачные Глубины — Лань Ванцзи не обязательно было встречать их, но он всё же вышел, как выходил всегда, к небольшой поляне за стеной — ближайшему месту, до которого можно было долететь на мече. Далее барьер не позволял. Впрочем, и Цзян Чэн всегда спешил встретить Лань Чжаня в Юньмэне. Если можно было продлить или ускорить встречу, отчего же этого не сделать?       Снег почти весь сошёл — кое-где ещё виднелись беловато-серые островки его остатков. Влажность поднималась в воздух, не в силах впитаться в напоенную горными осадками землю. Оттого и туман. Здесь, в Гусу, каждый год так перед началом солнечных дней. Это Цзян Чэн помнил и по временам своего обучения здесь, и по прошлому году, когда Лань Чжань только начинал покидать родную обитель после трёхлетнего затвора. Подумать только, прошло уже больше года… Скоро А-Лину исполнится пять.       Встречающиеся на пути адепты кланялись им, провожая странную компанию взглядом. За последний год Цзян Чэн и Лань Чжань слишком часто появлялись вместе, и слухи об этом распространялись с ужасающей скоростью. Переходя из уст в уста и без того искажённая истина обрастала лишними руками-ногами-рогами и порой доходила до очевидного абсурда. Цзян Ваньинь привык не слушать мерзости. Лань Ванцзи они не волновали. Здесь же, где все осыпаны праведностью и никто не смел ничего говорить об уважаемых господах у них за спинами, всё равно дышалось легче. Цзян Чэн подозревал: не сплетничают не потому, что запрещено, а потому, что их внезапное с Ванцзи сращение ни у кого не вызывало лишних вопросов. Здесь у каждого достойная жизнь, а лезть в чужую — значит, не успевать наслаждаться своей.       Несмотря на сырость, воздух уже успел прогреться, поэтому Лань Чжань проводил Цзян Чэна вместе с детьми до дальней беседки, а сам ушёл за чаем и принадлежностями к нему. Сычжуй-эр попросил у него разрешения забрать А-Лина на кроличью поляну, и Цзян Чэн позволил: он знал, что спокойнее места для детей, чем Облачные Глубины, не найти, и его перманентный страх за племянника здесь значительно утихал. Цзян Чэн присел на скамью и вдохнул густого воздуха. Сколько раз он приезжал сюда за последний год? Эта беседка стала их любимым местом: поздней весной к ней тянули свои тяжёлые от соцветий ветви локвы, летом листья делали беседку ещё более уединённой, осенью всё шелестело тёплым багрянцем, а зимой отсюда отлично просматривалась кроличья поляна, глазированная снегом, точно яблочный бок в сахаре. Здесь их никто никогда не тревожил: можно было, не опасаясь чужих взглядов, держаться за руки и немного разговаривать. Иногда дети сидели рядом, иногда, как сегодня, убегали проводить время вдвоём — исследовать этот мир так, как когда-то исследовали его и они.       Лань Чжань вернулся скоро. В руках он нёс деревянный поднос, и Цзян Чэн помог ему поставить всё это на столик.       — Как здоровье Лань Сичэня? — спросил Цзян Чэн, наблюдая за паром, вырывающимся из тонкого глиняного носика вместе с чаем.       — Мгм, — кивнул Лань Чжань. Он опалил кипятком чашу и выплеснул первую порцию в решётчатый поднос. На секунды оставшись пустой, чаша ещё помнила тепло, исходя паром. Белые руки вновь подняли чайник и, придерживая крышечку сверху, наполнили её второй раз. — Всё хорошо. Завтра вернётся из Ланьлина, и мы сможем отбыть.       Лань Ванцзи, одной рукой придерживая рукав, на второй протянул Цзян Чэну белую глиняную чашу на блюдечке. Цзян Чэн принял её, чуть задержавшись пальцами на светлой коже. Лань Чжань огладил тыльную сторону его ладони коротким касанием и принялся наполнять второй сосуд.       — А-Лин не доставит хлопот? — спросил Цзян Чэн, отпив небольшой глоток и прикрыв глаза от глухой вспышки удовольствия. — Мы пока точно не знаем, сколько нас не будет…       Лань Чжань присел рядом. Нахмурился. Пальцы, держащие чашу, на её фоне уже не казались такими нестерпимо мертвенными. Цзян Чэн выдохнул. Лань Чжань сказал тихо:       — Сюнчжан только рад, он любит детей. А-Юань тоже рад, ты и сам видел. У нас детей много, каждый при деле.       Цзян Чэн медленно кивнул: это у них в Юньмэне детей младше четырнадцати не было: всех убили Вэни, не дав вырасти… Да и те, кому четырнадцать — найдёныши. От старого клана осталось сильно меньше трети. И всё же Цзян Чэн ещё никогда прежде не оставлял А-Лина на такой долгий срок. У них с Лань Ванцзи частенько случались ночные охоты, но самое долгое отсутствие — день-два. Больше для отвлечения от дел клана и переключения внимания. Все те разы А-Лина он отправлял в Ланьлин к младшему дяде. В этот же раз Лань Чжань предложил на время ночной охоты оставить А-Лина в Гусу, потому что их крепко сдружившиеся мальчики только и галдели, что друг о друге. По крайней мере, галдел неугомонный А-Лин. Зная тихий нрав Сычжуй-эра, тот скорее тоскливо молчал. Лань Сичэнь заверил, что присмотреть за вторым ребёнком ему будет вовсе не в тягость. Вот так Лань Ванцзи обо всём договорился, чтобы Цзян Чэну не о чем было беспокоиться, и разве он мог, в таком случае, дать отказ?       Судя по всему, охота предстояла долгая: небольшой клан Юйчжоу Коу, что на севере от Гусу, на днях прислал письмо с просьбой о помощи. Крестьяне на подконтрольных им землях дом за домом терпели ужасные беды. Небольшому клану не хватало ни сил, ни ресурсов, ни опыта в устранении напасти. Они даже толком не смогли понять, от чего умирали люди. А, между тем, тварь держала курс на запад, к землям Юньмэна. Поэтому, когда Цзян Чэн получил послание от Лань Чжаня, он не медлил ни минуты. Не из-за страха (в своих силах защитить клан он был уверен), но из-за представившейся возможности побыть с Лань Чжанем.       А всё же…       Всё же он никогда прежде не оставлял А-Лина одного больше, чем на несколько дней, и сильно переживал за то, как перенесёт разлуку племянник. Не будет ли ему одиноко? Не подумает ли вдруг, что Цзян Чэн его бросил?       Тонкостенная чаша с тихим звоном опустилась на поднос. Лань Чжань мягко забрал из пальцев Цзян Чэна точно такую же и поставил рядом со своей. Взял нагретые пальцы в ладони, сжал. Руки Цзян Чэна смуглые, будто в Юньмэне круглый год одно лишь солнце, и днём и ночью полирующее своими лучами кожу всех, живущих там. Вэй Усянь тоже смуглый… Ощущение, что нужно подождать, что произойдёт нечто, и он появится, что он вовсе не умирал никак не желало покидать ни его, ни Цзян Чэна. Ни говоря о нём ни слова, они воскрешали и воскрешали образ в своей памяти, болезненно вспарывая одни и те же раны снова и снова.       Цзян Чэн повернул голову. Лань Чжань смотрел внимательно, желая заметить все эмоции на усталом лице. Обычно угрюмое, оно незаметно разглаживалось в его присутствии. И пускай Лань Ванцзи не мог видеть себя со стороны, он знал, что то же происходит и с его лицом. Обычно снулые и унылые, только с самыми близкими они делили груз на своих плечах, тянущий вниз и сердце, и душу, и уголки губ.       — Если А-Лин справится без тебя, то и ты сможешь без него. Я помогу. Охота не продлится годы.       «И то верно», — подумал Цзян Чэн, а потом внутренне вскинулся: ведь не за себя переживал — за А-Лина. Выходит, и за себя тоже. И, выходит, Лань Чжань это понял даже легче и быстрее его самого. Сжав в ответ прохладные пальцы, которые не смогла нагреть даже чаша, Цзян Чэн только кивнул.       До заката оставалось всего несколько часов. Рано утром им уже выдвигаться в путь.

∞ 🌸 ∞

      Весенняя Ласка обладала исключительной силы красотой. Внешне она походила на высокую, тонкокостную, но крепко сложенную собаку* с белоснежной короткой шерстью, едва отливающей голубизной будто иней на вишнёвых ветвях, вот-вот собирающийся таять под самыми первыми весенними лучами. Изящный, точно тельце речной змеи хвост, сплошь покрытый тонким и прочным панцирем из серебристых чешуек завершался длинной, обманчиво полупрозрачной и хрупкой иглой. С хвоста чешуя переходила на заднюю часть туловища и скользила выше, по позвоночнику, до самых ушей, на тыльной стороне которых рассыпалась редкими блёстками. Длинные, точно заячьи, уши острыми пиками торчали вверх и, если бы не бледно-розовое нутро их изнанки, они вполне сошли бы за рога. Высокие и аккуратные лапы с мягкими подушечками делали Весеннюю Ласку опасной убийцей, а её вытянутая в узкий треугольник мордочка с каплей чёрного перламутра вместо носа позволяла небольшой пасти с мелкими резцами аккуратно выедать человеческие глаза, язык и члены, не задевая при этом ничего лишнего.       Весенняя Ласка уходила в спящий покой по осени, как правило, уже имея в утробе одного-двух детёнышей. По весне она разрешалась. Чтобы вскормить щенков, которые могли вырасти только на мягкой человеческой плоти, Ласка начинала охоту, которая не заканчивалась до тех пор, пока потомство не достигало шестилунного возраста. Если Ласкам везло дожить до этого срока и не попасться заклинателям, они переставали питаться человечиной и становились исключительно травоядными до конца дней своих.       Имея на конце хвоста иглу, Весенние Ласки, ночью бесшумно проникающие в дома, укалывали спящих людей, впрыскивая дурманящий яд, чтобы жертва не сопротивлялась, пока её поедали. Мать-Ласка учила щенков охоте, но сама, очевидно достигнувшая шести лун, не кормилась.       Многие не верили, что природа могла создать такое чудовищное и одновременно с тем прекрасное существо. Бытовала легенда, будто Весеннюю Ласку однажды создал тёмный заклинатель от несчастливой любви, потому как Ласки, выходив детёнышей, оставались одни и почти никогда более не встречали себе подобных. Отвергнутые другими животными, они часто скитались в одиночестве, встречая свою насильственную смерть либо от рук заклинателей, либо от зубов и когтей кого-то более опасного и дикого, чем они сами.       Рассматривая многочисленные трупы в первой же деревне, Лань Ванцзи и Цзян Ваньинь поняли, на кого им предстояло охотиться. Уже охладевшие тела, плотно завёрнутые в лён, зияли пустотой на месте глаз и тонкими подсохшими струйками крови в уголках обглоданных губ. Оба не стали унижать покойников и рассматривать их тела ниже пояса, но каждый был уверен: самые нежные части мужчин, женщин и детей также отсутствовали. Вместо съеденной плоти Ласки оставляли посмертно налитую кровью лунку в месте укола. У кого на шее, у кого на боку или руках.       Весенняя Ласка продолжала двигаться на запад, всё ближе подходя к границам Юньмэна. Во второй деревне Лань Ванцзи и Цзян Ваньиня ждала похожая картина, только мёртвых меньше: несмотря на свою опасность, Ласки оставались чересчур осторожными и даже пугливыми существами. Убить их было несложно, особенно только родившихся и ещё совсем неуклюжих щенков с подрагивающими паучьими лапками. Увидев печальную картину, Лань Ванцзи сокрушался: днём раньше им следовало без промедлений двинуться в путь, как только Цзян Ваньинь прибыл в Гусу. Не выжидая ночи. Цзян Чэн его успокоил. Каждый знал: нет более мёртвого заклинателя, чем уставший. Им уже пора бы отдохнуть: длительные перелёты от деревни к деревне, осмотры тел, разговоры со старостами и отсутствие какого-либо перекуса, конечно, не подкосили бы их, сильных заклинателей, так, как могли бы обычного человека, и всё же для того, чтобы не допустить ещё жертв и словить Весенних Ласк сразу, а не когда полегло бы уже половина деревни, следовало быть максимально сосредоточенными, хитрыми и быстрыми. А залог всего этого — в хорошем сне, медитации и здоровой пище.       Сном Цзян Ваньинь и Лань Ванцзи не располагали, зато на исходе дня быстро перекусили и окунулись в медитацию ровно настолько, чтобы успеть долететь до следующей деревни. Между Юньмэном и Гусу больше не было никаких более-менее крупных городов, а деревни выстраивались в линию вдоль берега реки, с приличным расстоянием друг от друга.       Деревня Инхуа состояла из ста тридцати восьми домов и считалась довольно крупной. В глубоких сумерках опустившись на поляну, заменявшую местным рыночную площадь, Цзян Ваньинь и Лань Ванцзи огляделись: вдоль улицы тускло горели масляные фонари, тут и там ходили встревоженные люди: слухи о массовых смертях в соседних поселениях долетели до них едва ли не быстрее самих заклинателей. Спать, несмотря на поздний час, никто не собирался. Двух именитых господ встретили с облегчением и всеми почестями.       Понять, какой дом Весенние Ласки выберут первым, не представлялось возможным. Поэтому Цзян Ваньинь и Лань Ванцзи собрали всех у старосты, велев разжечь всюду свет, потому как Ласки никогда в жизни добровольно не сунутся к огню. То же проделали и с половиной других домов. Где-то зажигали свечи, где-то — оставляли тлеть лучинки, а где-то прямо на подоконники ставили бумажные фонарики. Часть домов оставили тёмными, чтобы не спугнуть Ласок совсем.       Одновременно с этим Лань Ванцзи и Цзян Ваньинь надеялись только на то, что верно угадали маршрут Ласок, что не спугнули их своими активными действиями, поскольку обычно с наступлением темноты люди сразу же расходились по домам, и свет устало горел в редких домах — тускло да неохотно. Оставив этим вечером побольше освещения в соседних окнах, они, затихшие в чьём-то бедном, но уютном доме, принялись терпеливо ждать.       Единственную цзинши освещал нечёткий штрих лунного света. Он ровной лентой стелился по щеке Лань Ванцзи, аккуратного прилёгшего на чужую кровать так, чтобы ничего не примять. Цзян Чэн лежал в кровати напротив, лицом к Лань Чжаню, и смотрел, как на гладком светлом лице тускло мерцали сумрачные звёзды. В тот миг Лань Чжань, утомлённый скорбью и несчастьями, сделался в глазах Цзян Чэна нестерпимо прекрасным, великолепным настолько, что, жалобно застонав, скрипнуло что-то в опустевшем нутре.       Для Лань Ванцзи, по его словам, это первая охота на Весенних Ласок. Для Цзян Чэна — уже вторая. Как-то, совсем незадолго до отъезда на обучение в Облачные Глубины, отец взял его и Вэй Усяня с собой. Тогда всё прошло быстро, хотя, по правде сказать, Цзян Чэн плохо запомнил ту ночь: его сжирало волнение за шисюна, и от этого он едва не был пронзён ядовитой иглой. В тот вечер, вернувшись домой, мог бы он подумать, что будет вот так однажды лежать в незнакомой кровати в засаде, при этом рассматривая давно знакомое лицо и находя его словно новым, совсем не изученным. Мог бы он подумать, что совсем скоро их отношения с Вэй Ином станут чем-то новым, и что шисюн, сам о том не зная, будет немножечко (а, может, и больше) влюблён в того, кто теперь перед ним — молчаливый и отрешённый до концов своей безупречно-белой налобной ленты. Наверняка Вэй Усянь не просто так задирал Ванцзи… уж Цзян Чэн-то его знал… хотя что уж теперь… бестолку об этом думать…       — Не спи. — Строгий шёпот Лань Ванцзи вырвал Цзян Чэна из ветвистых силков дрёмы. Цзян Чэн распахнул глаза. Сжал покрепче Саньду. Прислушался: тихо.       Ночью время не имело границ и ничем не измерялось. Оно просто шло — то быстро, то медленно — и ты либо бежал впереди, либо плёлся, отставая. Холод стремительно остужал нагретую за день цзинши. Становилось стыло. Всё больше клонило в сон, но Цзян Чэн больше не позволял себе сомкнуть глаз. Он смотрел на Лань Ванцзи, а тот — на него. И так они лежали, молча переговариваясь обо всём до тех пор, пока дверь, тихо скрипнув, не приоткрылась. Мягкие лапы ступили на сухое грубое дерево. Прикрыв глаза, Цзян Чэн сквозь небольшую щёлочку сомкнутых век пытался понять, сколько Ласок пришло. Он насчитал двоих: большую и раза в три поменьше. Большая Ласка остановилась на пороге, подтолкнув детёныша мордой вперёд. Тот мягко и беззвучно приблизился к постели Лань Ванцзи. Цзян Чэн напрягся, изо всех сил заставляя себя пока продолжать имитировать сон.       Весенняя Ласка подошла совсем близко к Лань Чжаню, но тот отчего-то медлил. Сверкнувший в скудном свете чешуйчатый хвост взвился, и Лань Ванцзи резко сел, выставив перед собой меч. Цзян Чэн подскочил следом, боковым зрением смотря на подкравшуюся к нему сзади Ласку, рычащую, со вздыбленной короткой шерстью и навострившимися ушами.       — Лань Ванцзи, бей, — рычащим шёпотом поторопил Цзян Чэн.       Лань Чжань занёс меч. Человечески-печальные глаза матери-Ласки исказились коротким осознанием: существует миг, на который никак нельзя повлиять. Этот взгляд сожрал сам себя: именно он заставил помедлить, обезоружил, лишил — всего на секунду — оружия и души. Его хватило, чтобы детёныш впился иглой в выставленную вперёд руку. Бичэнь с громким лязгом упал на пол. Лань Ванцзи стал медленно заваливаться в бок. Цзян Чэн тут же отправил в морду большой Ласки пылающий талисман. Та, скуля, выбежала из дома. Снаружи раздался полный ужаса вопль. Схватив детёныша за уши, Цзян Чэн первым делом отсёк ему хвост, а после распорол глотку. Потому что существовало только одно противоядие от яда Весенних Ласок — это их кровь. Густая, иссиня-чёрная, тяжело пахнущая чем-то дурманно-сладким, она полилась ему в руки. Крики снаружи не прекращались. Цзян Чэн огляделся в поисках хоть какого-нибудь сосуда, но ничего не нашёл, а потому стал собирать тягучие лужицы прямо в ладонь. Едва та наполнялась, он подносил ладонь ко рту Ванцзи и прислонял её к прохладным, уже начавшим синеть губам. Повторял и повторял так до тех пор, пока фонтан жидкости из мёртвого животного не превратился в тихий ручей. Ванцзи хрипло задышал, но глаз не открывал. С улицы всё орали и орали. Их беда в том, что они оба не знали, сколько на самом деле у Ласки было щенков. Один, два или вообще целых три? Может, разъярённая мать, объятая ненавистью, там, снаружи, пыталась спасти оставшихся детёнышей? Может, начала мстить, несмотря на свой страх огня и чрезмерную осторожность? Там, снаружи, могло происходить что угодно, и Цзян Чэн был нужен тем людям, но их для него не существовало. В его сузившейся вселенной едва дышал Лань Ванцзи с перепачканным тёмной кровью лицом и растрепавшимися волосами.       — Открой глаза! Ванцзи, открой глаза! — заорал Цзян Чэн. Ведь не могло быть так, что он опоздал, не могло быть так, что сейчас у него на руках умрёт последний друг?       Лань Ванцзи, приложив все усилия, приоткрыл веки. Цзян Чэн издал рыдающий, полный облегчения стон. Он огладил выпачканной липкой рукой прохладную щёку и выдохнул:       — Я вернусь. Им нужна моя помощь. Лежи, я обязательно вернусь. Не оставлю тебя.       Лань Ванцзи, вновь обессиленно прикрыл глаза.       Щенков оказалось двое.       Выбежав на улицу, Цзян Чэн увидел несколько лежащих, уже отравленных, человек. Видимо, в порыве страха и отчаяния, Ласка рванула туда, где скопилось больше всего людской энергии — они с Лань Ванцзи совершили большую ошибку, решив собрать всех в одном месте. С другой стороны, поступить иначе они бы уже не успели. Большая Ласка, как беспомощная мышь, скакала вокруг своего второго щенка, щерилась, рычала, обнажая крохотные острые зубы, слюни капали из её пасти вместе с ядом, но нападать не смела. Не могла. Щенок, такой же потерянный, колол хвостом всех подряд, и Цзян Чэн, не думая, отсёк гибкий отросток Саньду. На землю хлынула кровь. Щенок завыл от боли. Ласка-мать завыла следом — ещё громче и пронзительнее. Схватив растерявшегося детёныша за длинные уши, Цзян Чэн отсёк ему голову, велел всем набирать кровь и срочно вливать её в отравленных. Развернулся.       Большая Ласка скулила, выла и рычала одновременно. Не попятилась даже тогда, когда Цзян Чэн с явственной угрозой стал сокращать между ними расстояние. Ей больше не за чем было жить. Саньду чисто полыхал предсмертной агонией ещё живого существа. Лезвие взметнулось вверх. Ласка поджала хвост. Бичэнь полыхнул изморозью, сталкиваясь с Саньду. Ласка заскулила от боли: заклинательский меч не убил её, но самый его конец успел отсечь так не вовремя поджавшийся хвост больше, чем на половину.       — Цзян Ваньинь! — хрипло остановил Цзян Чэна Лань Ванцзи.       Цзян Чэн обернулся. Лань Ванцзи еле стоял на ногах. Съехавшая налобная лента, в крови лицо и полураспахнутое верхнее ханьфу. Он спешил, насколько мог его отравленный организм, к нему. Цзян Чэн в несколько длинных шагов оказался рядом, придержал за талию, перенося вес тела на себя. Не убирая из второй руки меча, спросил:       — Почему?       — Взрослые особи не опасны.       — Но она кормилась.       — В прошлом. Такова её природа. Ты убил её детёнышей, отсёк хвост. Она понесла своё наказание.       — Лань Ванцзи…       — Пожалуйста.       Саньду, лязгнув, плавно вошёл в ножны на поясе. Ласка припала пред ними на передние лапы. Подбородок её, узкий и белый, заскользил по весенней грязи. Она прикрыла горящие безумством, ненавистью и смирением глаза. По её щеке скатилась слеза. Едва коснувшись земли, она превратилась в крохотный, едва заметный камушек. За ним ещё и ещё. Едва третий упал в грязь, Весенняя Ласка вскочила и понеслась по улицам в лес, выбирая тёмные дороги.       — Это… — Цзян Чэн растерялся. — Обещания? Я думал, это лишь легенда…       — Подними, — прошептал Лань Ванцзи.       Цзян Чэн осторожно отстранился. Поднял три крохотных камня. Неправильной формы, величиной со слезу (чем они и являлись), только что лежавшие в скользкой жиже, они сверкали на ладони чистейшим отблеском боли, переливаясь то винно-красным, то искристо-голубым, а то и вовсе становясь прозрачными, почти невидимыми. Цзян Чэн не подумав протянул Обещания Лань Ванцзи. Тот качнул головой.       — Ты уже дотронулся до них.       Слёзы покорённой Ласки хранили телесную память и обладали свойством единения душ. Цзян Чэн не мог так просто, уже коснувшись их, передать Обещания Лань Ванцзи. Они оба не были к этому готовы. Поскольку редко кто на охотах щадил Ласок, то и Обещания со временем всё больше обрастали такими невероятными подробностями, что становились похожи на сказку.       Цзян Чэн растерянно обернулся. Кто-то смотрел на них во все глаза, кто-то отпаивал родных и близких остывающей кровью. Люди постепенно приходили в себя. Лань Ванцзи взял его за руку и повёл прочь той же дорогой, которой минутами ранее ускакала Весенняя Ласка. Крестьяне кланялись им вслед.       Как только скудный деревенский свет сомкнулся за спинами, оставляя шокированных и спасённых крестьян позади, Цзян Чэн мягко высвободил свою руку из ладони Ванцзи, вместо этого перехватывая его за талию, перенося большую часть веса всё ещё не отошедшего от яда тела на себя. Лань Чжань шёл очень медленно, не запинаясь и не спотыкаясь, однако ноги его слушались неохотно, и до начала хотя бы жиденького пролеска пришлось идти около часа. И речи не шло о том, чтобы глубокой ночью встать на мечи, тем более в состоянии Лань Ванцзи. Раньше (всего несколько лет назад, а будто — не с ними и тысячелетиями до нынешнего момента) Лань Чжань ни за что бы не показал своей слабости. Раненый и покалеченный, он бы притворялся, что всё в порядке до тех пор, пока уставший организм не воспротивился бы его упрямству. Теперь же он шёл, покорно опираясь на Цзян Чэна, позволяя вести и поддерживать себя, хотя лицо его суровело и мрачнело с каждым шагом. Цзян Чэн подозревал: такая честь — видеть не скрывающего своей слабости Ванцзи — выпала ему лишь потому, что прежде приходилось видеть его в гораздо худшем состоянии. В состоянии полного безразличия ко внешнему миру на красных простынях.       Лес потихоньку начал густеть, пока ещё голые кроны деревьев над головой нависали живой крышей, застенчиво стесняясь переплестись спящими ветвями друг с другом. Меж ними образовывались просветы, будто трещины на озёрном льду, сквозь которые просвечивало тёмно-синее мрачное небо. Ушло ещё несколько минут на то, чтобы найти более-менее сухое место, где бы можно было остановиться и переночевать. Цзян Чэн усадил Лань Ванцзи на охапку подсушенного нехитрой печатью хвороста и принялся разводить костёр. Голода он не чувствовал, вместо него — глухая усталость, желающая, чтобы поскорее настал новый день, стирая события этого. Состояние Ванцзи всё ещё тревожило его, пусть даже он был уверен в том, что ничего непоправимого не случилось. Это чувство исколет, иссечёт его полностью, не оставит в покое до тех пор, пока всё не вернётся к исходной точке. Пока организм Ванцзи окончательно не поборет яд Весенней Ласки.       Ветки глухо потрескивали в неохотно разгорающемся костре. Лань Ванцзи сидел, прислонившись спиной к стволу дерева, и медленно дышал. Цзян Чэн достал из рукава Лань Чжаня походный сосуд с водой, плеснул на ладонь и бережно прошёлся по прохладным губам и щекам. Лань Чжань ещё в деревне вытер себе рот от крови, но сделал это наспех и с несвойственной ему небрежностью — так торопился спасти Ласке жизнь, что позабыл о себе. Подушечкой большого пальца Цзян Чэн нежно потёр самый уголок губ, в котором собралась большая часть страшного противоядия.       — Ты слишком добрый, Лань Чжань, и от этого страдаешь, — вздохнул Цзян Чэн, рассматривая мрачное, напряжённое от бессилия бледное лицо. Ванцзи нахмурился ещё пуще. Пришлось добавить: — Мы не знаем, сколько людей она погубила прежде чем вырасти и стать травоядной. Может, это были сотни жизней. И ты знаешь об этом. Смерть двух её щенков и хвост, думаешь, достаточная цена за то, что многие лишились многих удовольствий, которые способна принести только жизнь?       — Больше не убьёт, — возразил Лань Ванцзи. — Обещание.       — Обещание, — смиренно прошептал Цзян Чэн, усаживаясь напротив. В кармане ненавязчивым теплом давали о себе знать невесомые камни.       Лань Ванцзи на секунду прикрыл глаза, глубоко вдохнул. Пахло сыростью и дымом. Точно так пахло в прошлом. Лань Чжань повернул голову к Цзян Чэну — помнит ли? Тот смотрел в ответ. Ласково и немного тревожно. Отчего тревожно? Всё почти в порядке. Рука его тёплая и сухая, невольно дрогнула, когда на ней сомкнулись ледяные кончики пальцев. На щеке ощущалась родным уже теплом — сколько Цзян Чэн провёл часов рядом с ним таким — немощным и беспомощным? Сколько касался его в невыразимой нежной поддержке? А Ванцзи ему — ничего. И не было таких богатств, коими было бы можно отплатить этому неоднозначному человеку. Грубому, без сомнения, прямолинейному и жёсткому. Но таковым его сделала судьба. До смерти Вэй Усяня Цзян Ваньинь был более терпим к миру — Ванцзи это хорошо помнил. Ему же самому после смерти Вэй Ина Цзян Чэн и слова горького не сказал, ни одного намеренного желания обидеть. Поскольку если знал, что может чем-то оскорбить, то предпочитал смолчать. Первое время молчание — его речь. Видно, много желчи накопилось с годами. Теперь — говорит. Нечасто, но уже не из-за боязни обидеть — знает, что его поймут и без слов. Такое вот у них общение. Ну и что ж… Кожа может помнить не меньше слов, чем язык и губы, их произносящие.       Но было нечто особенное, что хотелось сказать губами, не произнося при этом ни одного слова. Лань Чжань прильнул ртом ко рту Цзян Чэна. И ему ответили — тепло и бережно, не испытывая отвращения от остатков крови, не напирая слишком сильно, но и не оставаясь совсем безучастным. Они касались друг друга мягкой потрескавшейся кожей, едва влажной, чувствительной и незнакомой. И оба впервые в жизни целовали кого-то, кто не Вэй Усянь. Цзян Чэн, помнящий бессчётное количество его поцелуев, и Лань Ванцзи, дерзко посмевший украсть один-единственный на горе Байфэн.       Оказалось, целоваться друг с другом — это совсем не то, что целовать Вэй Усяня. Вроде движения такие же, та же последовательность, чередование… но запах — иной, не такая кожа под подушечками пальцев, совсем другие ощущения. Приятные и умиротворяющие. Целовать — что дышать. Руки и губы сами двигались навстречу друг другу, и вот уже Цзян Чэн обнимал чуть подтаявшее, размягчившееся и потеплевшее лицо Ванцзи ладонями, целуя и целуя его уже не только в губы, но и в прикрытые тонкие веки, в щёки, лоб… Лёгкие, полусмятые и съежившиеся, вновь наполнялись кислородом.       Лань Ванцзи окончательно закрыл глаза. Рядом с этим человеком он чувствовал себя в тепле и безопасности, знал, что может расслабиться, и что это ничем ему не грозит. Цзян Чэн оставил на его переносице долгий горячий поцелуй. Укрыл чем-то мягким — подбородок защекотала меховая оторочка, отвёл с лица тяжёлые тёмные пряди и вернулся под бок, прижимаясь тесно и необходимо-правильно. Не заметив, как, Лань Ванцзи крепко уснул под звук потрескивающего костра, в ореоле тепла и жёлтого мутноватого света.