Где-то дозревает виноград

      Чёрные гладкие струи нежили пальцы. Лань Ванцзи, одной ладонью придерживая прядь, второй, с зажатым между пальцев гребнем, вёл по ленте волос от корней до самых кончиков. Уже одетый во все слои ханьфу Цзян Чэн сидел на низком табурете смирно, как самый послушный ребёнок. С тех пор, как они переночевали вместе впервые, это начало происходить регулярно, и в скором времени Лань Ванцзи принял покои Главы как свои. Их ранее разделённая пополам рутина слилась воедино. Последним этапом перед выходом из покоев, сразу после облачения в ханьфу, оставались волосы. Долгие месяцы Лань Ванцзи наблюдал за тем, как изо дня в день Цзян Ваньинь заплетал тугие косы, которые после, вместе с остальной копной, собирал в не менее тугой пучок, перевязывая тот фамильной заколкой. Цзян Чэн переплетал всё так тщательно, что многие и не подозревали, как на самом деле хороши и длинны его волосы.       Одним утром Лань Ванцзи посчитал такую пытку кощунственной. Он предложил Цзян Ваньиню помочь ему с причёской, и тот, не сильно воодушевлённый, всё же не отказал. Косы получились чуть пышнее, а пучок еле влез в заколку, но зато вечером кожа головы не ныла, по обыкновению, и никак вообще не давала о себе знать. С тех пор по утрам, если Лань Ванцзи находился в Пристани Лотоса, он брал заботу о внешнем виде Главы на себя. Эти бесхитростные манипуляции настраивали на предстоящий день и приносили удовольствие.       Этим утром, в день десятого рождения Цзинь Лина, всё начиналось как обычно. Завершив омовение и переодевания, Цзян Чэн сел на табурет, и Лань Ванцзи принялся его расчёсывать. Покончив с этим, он ловко перехватил у виска довольно крупную прядь, захватывая чёлку, и сплёл её в косу, дав Цзян Чэну подержать её конец, чтобы та не расплелась раньше времени. Когда была готова вторая, Лань Ванцзи забрал у него обе и собрал их вместе с небольшой частью волос на затылке на манер своей причёски. Перехватив привычной заколкой, прошёлся гребнем по оставшимся распущенными волосам.       Цзян Чэн удивлённо повернулся к нему. Ощупав голову кончиками пальцев, в изумлении выгнул брови: Лань Чжань сделал ему точно такую причёску, какую когда-то носил покойный отец. Ощущалось непривычно — всё равно, что выйти из комнаты без верхнего ханьфу, или на сражение — без Саньду. Слишком свободно, слишком… мягко? Ничего не лезло в глаза, и будто стало светлее.       — Лань Чжань…       — Один день, — попросил его Лань Чжань, поняв, что договаривать Цзян Чэн не собирается. Осторожно подхватывая указательными пальцами по две прядки, он выпустил их, подобно двум лентам, лежать на груди. — Ты очень строг к себе во всём. По вечерам у тебя болит голова.       На это сказать было нечего. Цзян Чэн проводил мелькнувшее в рукаве ханьфу белое запястье и согласно кивнул: один день. Тронув пальцами кончики пальцев Лань Ванцзи, он поднял голову. Без слов, они коротко поцеловались перед тем, как Цзян Чэн встал, уступая место. Лань Чжань садиться не торопился. Ещё раз оглядев непривычно открытое лицо без единой тени волос, он повернулся к столику, на котором лежала, аккуратно сложенная, налобная лента. Не давая себе передумать, огладил облачную вышивку подушечкой большого пальца и протянул ленту Цзян Чэну.       Лента вмиг словно обернулась кусачей змеёй, обороняющей собственную непорочность. Лань Ванцзи усмирил её: он достаточно месяцев и даже лет думал над этим. Сегодняшнее утро — праздничное и немного необычное — отлично для того подходило.       — Не откажи и ты мне в помощи, — попросил Лань Ванцзи.       Конечно, Цзян Чэн никогда не отказывал. Он всегда расчёсывал Лань Чжаня по утрам и по вечерам после омовения, собирал его волосы наверх, но никогда не повязывал ленту и не смел, помня ошибки Вэй Усяня, тронуть её даже кончиками пальцев. А теперь Лань Чжань стоял перед ним с молочной белизной в руках, и предлагал он не только ленту. Следовало ли ему отказать просто потому, что отказ был бы благороднее, чем согласие, правильнее? Почему правильнее? Разве не очевидно, что двое людей, живущих вместе вот уже около девяти лет, в конце концов…       Цзян Чэн принял ленту. Держал её бережно, будто боялся, что она истлеет в тот же миг, как почувствует на себе касания чужих пальцев. Но Лань Чжань присел на табурет и развернулся, а лента никуда не делась. Может, оттого, что ещё много лет назад Лань Чжань, сидя у костра, сказал ему: «Не чужой»?       Сложно подсчитать, сколько раз за день, год за годом, Цзян Чэн смотрел на эту ленту в тёмных волосах. Он мог бы повязать её с закрытыми глазами, но вместо этого, расчёсывая Лань Чжаня и впервые вплетая ленту, он старался даже не моргать. Белоснежные концы лёгкой ткани опали вниз. Цзян Чэн это сделал. Лань Чжань повернулся к нему, тронул лоб — достаточно ли туго. Глянув в зеркало, стоящее у стола, убедился — всё прекрасно. Ровно так, как сделал бы это он сам.       Цзян Чэн незаметно выдохнул (резче, чем хотелось бы). Лань Ванцзи поднялся с места. Его хотелось опрокинуть обратно в кровать, в которой они недавно спали, и целовать весь день. Забраться ладонями под одежду и гладить тело. Может, молчать, а, может, что-нибудь говорить — не имеет значения, что. Просто держать в руках, как выстраданную радость, и не отпускать ни душу, ни её облолочку внешнему миру.       То естественное и понятное, что было между ним и Вэй Ином, та телесная близость, приносящая наслаждение и покой, по отношению к Лань Ванцзи казалась чем-то порочащим. Скверной, очерняющей лик. В ночные моменты, когда единственной преградой между ними оставалась лишь ткань спальных одежд не думать о желаниях тела не получалось совсем. Он лишь надеялся, что вовремя успевал поворачиваться спиной, и что это Лань Чжаня не обижало. Тело его, уснувшее после смерти Вэй Усяня, медленно просыпалось, и Цзян Чэн напрасно пытался насытить его поцелуями, касаниями и объятиями. И всё же он мог, несомненно, прожить и так. Ограничивая себя во многом, не хуже иного адепта клана Гусу Лань, запереть в себе и это тоже. В его душе достаточно места для замков и затворов. И белая нежная лента, одно касание к которой вызывало наслаждение, напрасно бередила сдерживаемую жажду.       — Нам пора. Сегодня будет безумный день, — попытался улыбнуться Цзян Чэн. Не удержавшись, он тоже бросил взгляд в зеркало. Увиденное его пугало. Будто сделавшись похожим на отца внешне, он бы тут же размягчился душой.       Лань Ванцзи поцеловал его в щёку. Вместе они покинули покои.       Мимо тренировочного поля, наперегонки, неслись Лань Сычжуй и Цзинь Жулань. Хохоча, А-Лин цеплялся за рукав А-Юаня, не давая тому обогнать себя, используя свой рост как преимущество. Едва ли смешные попытки младшего друга могли бы всерьёз остановить А-Юаня, но тот, слыша предостерегающее «гэгэ!», всё-таки замедлялся. Цзян Ваньинь, проводив освобождённых по такому поводу от занятий детей, вернул свой взгляд на расслабившихся адептов. Цзыдянь, издав звонкий треск, хлестнул землю у ног хозяина.       — Мечи выше! — громко скомандовал Глава Цзян. Набрав в грудь побольше воздуха, он выдал долгую, не дающую ни секунды на лишние раздумывания цепочку: — Выпад-лево-выпад-право-выпад-выпад-блок-верх-блок-верх-выпад-лево-выпад.       Последний «выпад» сменился учтивым, как по команде, поклоном. Кроме Главы Цзян, адепты могли выказывать почтение только Ханьгуан-цзюню. Цзян Ваньинь снова обернулся. Позади него стоял Лань Ванцзи. Подойдя ближе, тот сказал:       — Сюнчжан и Цзинь Гуанъяо прибыли.       — Я это уже понял, — кивнул Цзян Ваньинь. — Чуть повернувшись к застывшим в ожидании адептам, он оповестил: — Тренировка окончена. Разойтись по учебным классам для обучения теории.       Безумный день начинается с безумного утра. Собирая адептов на тренировку, он надеялся успеть завершить её до приезда гостей, ожидая, что те подоспеют как раз к общему праздничному завтраку. Небожителей надежды Цзян Ваньиня волновали мало. Разместив Саньду в ножнах, Цзян Чэн поравнялся с Лань Чжанем. Вместе они пошли к главным воротам Пристани Лотоса.       В голове Лань Ванцзи эхом отдавались бодрые, строгие команды Цзян Чэна. Тот не щадил адептов, тренируя их так, будто не сегодня-завтра начнётся новая война. В его властности, строгости, уверенности — в том, как он подавал себя, как держался перед теми, кто в него верил, Лань Ванцзи видел неутомимую красоту.       Суета у главных ворот виднелась за несколько десятков чжанов. Откуда-то доносился заливистый щенячий лай и перезвон колокольчика. Подойдя ближе, Цзян Чэн увидел, что на руках у племянника сидел крупный чёрный щенок собаки-оборотня с небольшим золотистым колокольчиком на шее, почти теряющимся в густой шерсти. Рядом стоял Лань Сычжуй. Почёсывая мягкое собачье ухо, он улыбался: пёс норовил лизнуть ласкающую ладонь. Цзинь Гуанъяо смотрел на детей с нежнейшей улыбкой. (Лань Сичэнь с такой же улыбкой смотрел на Цзинь Гуанъяо.) В руках у него едва умещалась огромная плетёная корзина винограда, дно и стенки которой устилала дорогая золотистая ткань. На продолговатых ярко-красных ягодах ещё сверкали капли росы — корзина наверняка была заколдована сохранять продуктам первоначальную свежесть.       — Дядя! Шифу! — завидев приближающихся Лань Ванцзи и Цзян Ваньиня завопил Цзинь Лин, приподнимая большой пушистый ком с ушами так, чтобы его можно было получше рассмотреть. — Смотрите, кого мне подарил дядя Яо!       Цзян Чэн коротко улыбнулся: Пристань Лотоса не помнила собак с тех пор, как отец раздал его питомиц после появления в резиденции Вэй Усяня. На вопросительный взгляд Цзинь Гуанъяо, Цзян Чэн ответил приветственным поклоном. Против? Он был против многих вещей, существующих на земле. Но точно не против собаки.       Поклонившись друг другу в приветствии, взрослые двинулись внутрь резиденции. Слуги тут же поспешили к господам, чтобы забрать дары и сообщить, что праздничный стол уже накрыт.       Крупные гроздья винограда стали главным украшением стола. Цзинь Гуанъяо, улыбаясь, сказал:       — Это первый урожай с виноградника. Наверняка среди этих плодов есть и те, что зрели на кустах, посаженных тобой, Цзян Чэн.       Цзян Чэн кивнул. Щенок бродил под столом, тыкаясь носом в сапоги и потираясь боком о ноги. Лань Сычжуй о чём-то тихо переговаривался с Лань Сичэнем. Цзинь Лин едва ли не вис на Цзинь Гуанъяо. С собой за стол он хотел притащить изысканный лук и заворожённые стрелы, которые не давали владельцу случайно кого-нибудь ранить — подарок Лань Ванцзи и Цзян Чэна. Лань Ванцзи сказал, что оружию за столом не место, и тот, поникнув, согласился.       — Ты уже собрал вещи, А-Лин? — протягивая племяннику особо красную гроздь спросил Цзинь Гуанъяо.       Цзинь Лин взял гроздь, которая заняла обе его ладони, и закивал:       — Да-да! А-Минчжу и Юань-гэ вчера помогли мне собрать вещи. Дядя Яо, можно мне взять с собой лук и стрелы?       — Отчего же нет, — согласился Цзинь Гуанъяо. — Я уверен, в Башне Золотого Карпа придворные дети с удовольствием разделят забавы с тобой. Всё уже готово к празднику.       Цзинь Лин посмотрел на Цзинь Гуанъяо с благоговением. Цзян Чэн поджал губы. Быть хорошим дядей легко: всегда всё разрешай и не ругайся — эту неприятную, но важную часть воспитания отдай другому, и, по сравнению с ним, станешь идеалом. Цзян Чэн уважал Цзинь Гуанъяо и относился к нему с большой благодарностью за помощь при восстановлении Пристани Лотоса. Злился он скорее на себя: сколько бы ни пытался, сколько бы «Да» подряд ни говорил, всё равно не мог добиться от племянника такого же взгляда, каким тот смотрел на второго дядю.       Лань Ванцзи ощутимо сжал его ладонь под столом. Цзян Чэн стиснул его пальцы в ответ. Наверное, слишком сильно.       — Почему гэгэ не может полететь с нами?       Ах, Цзян Ваньинь так беспечно чаял, что вопроса, который Цзинь Лин за последнюю неделю повторил бессчётное количество раз, сегодня не прозвучит.       Цзинь Гуанъяо посмотрел на Лань Сычжуя. Тот смутился.       — Если Сычжуй-эр хочет и если отец его отпустит, конечно, я ничего не имею против, — сказал Цзинь Гуанъяо.       — Гэгэ!       — А-Лин, — осадил обрадовавшегося было ребёнка Цзян Чэн. — Мы это уже обсуждали. А-Юань сегодня вечером полетит со своим дядей в Облачные Глубины.       Так оно и было. За неделю до десятого дня рождения Цзинь Лина наброски праздника оформились в единое целое. Отпраздновав с Цзян Чэном и Лань Чжанем, А-Лину предстояло отбыть в Башню Золотого Карпа и пробыть там какое-то время. Старейшины Ланьлина не упускали ни одного совета кланов, чтобы напомнить всем, что прямой наследник растёт не в своём клане. И хотя позиции Цзинь Гуанъяо за эти годы значительно укрепились, этот факт всё равно не давал им покоя. Компромиссом стало решение отпускать Цзинь Лина на неделю-две (не больше луны) в отцовский клан. Пока этого хватало.       Так Цзинь Лин стал обучаться в двух кланах сразу.       Лань Сычжуй же по большей части обучался в Облачных Глубинах под присмотром Лань Сичэня. Пристань Лотоса, в которую незаметно переехал отец, считал своим вторым домом, и, пока позволял возраст, жил на два клана. Поскольку Цзинь Лину предстояло несколько недель пробыть в Ланьлине, это было хорошим поводом дать Лань Сычжую спокойно пожить и поучиться в Гусу. Небольшая разлука им не повредит, а Цзинь Лин уже в том возрасте, когда следовало бы понимать: не все его капризы способны моментально исполняться.       Цзинь Лин обиженно притих, но спорить с четырьмя взрослыми благоразумно не стал.       С отъездом гостей и детей Пристань Лотоса будто осиротела. Лань Ванцзи и Цзян Ваньинь настолько привыкли к присутствию А-Лина и А-Юаня, что, оставшись без них, немного растерялись. Неспешно прошли приготовления ко сну. Ещё влажные после омовения в душистой воде волосы заплетены в слабые косы. Слуги отпущены до следующего дня. Заходить в детскую, чтобы проверить, легли ли А-Юань и А-Лин, не требовалось. «Поиск» и «Покой» сыграны. До захода солнца оставалось ещё немного времени.       Лань Ванцзи и сам не заметил, в какой момент Пристань Лотоса стала ему, как и сыну, вторым домом. Однажды он приехал сюда с очередным визитом, а уехал только спустя две луны, чтобы вернуться вновь меньше, чем через неделю. Потому что здесь его ждали. Здесь его встречал Цзян Чэн, и они вместе помогали друг другу тащить ношу, которую по одиночке невозможно даже поднять. Кажется, дядя ворчал, но что ему оставалось? Он радовался уже тому, что его А-Чжань вышел из затвора, и если ему помог «этот мальчик», то пускай делают что хотят. После Вэй Усяня Лань Цижэнь стерпел бы что угодно.       Конечно, Лань Ванцзи часто появлялся в Облачных Глубинах. Порой задерживался на целую луну, чтобы обучить новых адептов одному из шести искусств. Вторая половина его души навсегда останется между скрытых туманом вершинами гор, но и в Юньмэне ему нашлось место. И там он тоже не сидел, сложа руки: точно так же обучал адептов, выбирался на ночную охоту и помогал Цзян Чэну вести дела клана. Считал ли дядя его предателем? Лань Ванцзи надеялся, что нет.       Лопатки утонули в прохладе постельного белья. Цзян Чэн, вытянувшись, расслабленно наблюдал за Лань Чжанем. Тот плавно ходил по комнате — тихо и бесшумно, будто стопы его не касались пола — и наводил порядок. Повседневный комплект одежды, сложив, убрал на подобающее ему место рядом с по-прежнему белыми одеждами Цзян Чэна. Гуцинь огладил пальцами и вернул на подставку рядом с Саньду и Бичэнем. В конце убедившись, что на столике, где лежали заколки, гребни и налобная лента, всё располагается в соответствии с каким-то определённым планом в голове, Лань Ванцзи присел на краешек постели лицом к Цзян Чэну.       — Тебя что-то беспокоит? — спросил Цзян Чэн, рассматривая длинную косу Лань Чжаня, перекинутую через плечо и перевязанную тонкой голубой ленточкой.       Лань Чжань кивнул. Принялся собираться с мыслями. Цзян Чэн его не торопил — взял в ладони его руку, поглаживая тыльную сторону кончиками пальцев. Помолчали. Птицы на улице ещё выводили трели, солнце пока не село, но уже рассыпало красные камни по небу и земле.       — Сычжуй-эру скоро четырнадцать. К этому возрасту желательно определиться с основной школой.       — Ты хочешь, чтобы он обучался только в Облачных Глубинах? — спросил Цзян Чэн.       Лань Ванцзи качнул головой.       — Пусть выберет сам. Но если да, мне хотелось бы в это время быть с ним.       — Ах вот оно что, — вздохнул Цзян Чэн. Если Сычжуй-эр предпочтёт обучаться в родном клане, им с Лань Чжанем придётся видеться реже. Цзян Чэну не на кого было оставить свой клан, а заботу о Цзинь Лине он тем более никому чужому бы не доверил. — У нас впереди ещё два года. Успеем что-нибудь придумать. Тем более, Лань Сичэнь очень тепло относится к А-Юаню, если ты думаешь, что бросишь сына, то нет. Мы с Вэй Усянем в своё время обучались и у вас тоже, и никто из нас (ну я так точно) не думал, будто родители специально отправили нас подальше только потому, что мы им надоели. Хотя в случае с Вэй Ином… — Цзян Чэн горько усмехнулся. — Тем более у А-Юаня рядом будет дядя и дедушка. Но если ты захочешь быть рядом с ним — я, конечно, поддержу тебя в этом, Лань Чжань. Мы всё равно найдём способ видеться, а обучение не продлится всю жизнь.       Потеряв Вэй Усяня, каждый из них не хотел отпускать другого даже ненадолго. Одиночество угнетало. Пугало так, как не могла ни одна из тех тварей, на которых они охотились. Оно стало тем зверем, которое невозможно убить раз и навсегда, но которое можно приручить.       Лань Чжань кивнул. Огладив волосы, он перекинул их за спину и мягко опустился на постель полностью. Цзян Чэн тут же обнял его, поцеловал в переносицу, огладил тёплую белую щёку, получая в ответ крепкие объятия. Несмотря на ранний час, усталость клонила ко сну. День, как Цзян Чэн и предполагал, вышел безумным и богатым на события. Закрыв глаза, Цзян Чэн отдался ощущениям: горячие ладони на спине, невесомое дыхание в шею, сандаловый запах и шелест природы за окном. Тихо и спокойно. Даже хорошо, что у него почти не осталось сил на желание: в последние недели близость Лань Чжаня извела его тело и разум. Иной раз думалось спросить, чувствовал ли Лань Чжань то же самое. Хотел ли его иначе или никогда даже не помышлял об этом?       Живя с Лань Ванцзи много лет подряд, Цзян Ваньинь многому у него научился. В том числе и молчанию.