Где-то дозревает виноград

      За дверью раздались тихие неспешные шаги. Цзинь Жулань, удобно устроившийся в объятиях Лань Сычжуя, напрягся. Нехотя выбрался из тёплых рук, отсел к изголовью. Оба замерли. Час отбоя давно настал, им давно пора бы лечь спать, но разве возможно? Лань Сычжуй вернулся на небольшой отдых в Пристань Лотоса этим утром. Из-за начавшегося более взрослого обучения в Облачных Глубинах видеться они стали реже, и целого прошедшего дня рядом друг с другом показалось мало, чтобы насытиться общением.       — На отца не похоже, — прошептал Лань Сычжуй, не сводя с двери взгляда. Шаги приближались. Разочаровывать отца своим поведением он не желал. С другой стороны, между отцом и шифу в такой ситуации он предпочёл бы менее строгого отца.       — На дядю тоже, — прислушавшись, ответил Цзинь Лин. Глава Цзян всегда ходил громко и быстро, будто день ото дня только и делал, что спешил на пожар.       Фея, развалившаяся под окном, где её бок оглаживал лёгкий ночной ветерок, лениво завиляла хвостом, завертела ушами, улавливая посторонние звуки. Цзинь Лин взмолился всем Небожителям, чтобы Фея не ринулась под дверь высматривать-вынюхивать ночного нарушителя порядка. К счастью, собака-оборотень выросла очень умной, и, поймав взгляд хозяина, развалилась обратно под лунный прямоугольник света. Хвост её замер, глаза закрылись.       Шаги тем временем миновали дверь и стали отдаляться. Цзинь Лин облегчённо выдохнул.       — Наверняка слуги делают обход.       Лань Сычжуй задумчиво кивнул. Помолчав, сказал:       — Мы уже не в том возрасте, чтобы проверять нас каждую ночь перед сном.       Цзинь Лин на это только фыркнул. Он подполз по постели обратно к Лань Сычжую (коленями собирая простынь в ком) и вновь устроился у него между ног, удобно укладываясь спиной на его грудь. Руки Лань Сычжуя тут же, слегка пощекотав бока, сомкнулись у него на животе поверх тонкой ночной рубашки.       — Как будто ты не знаешь дядю. Когда ты стал уезжать учиться в Облачные Глубины, он заскучал. — Цзинь Лин резко оборвал себя, не зная, стоило ли это говорить. Рассудив, что между ним и гэгэ нет никаких тайн, продолжил: — То и дело по ночам заглядывал в комнату, чтобы посмотреть, как я сплю. Это даже жутко.       Лань Сычжуй тихо рассмеялся. Потёрся щекой о гладкие распущенные волосы Цзинь Лина, пахнущие домом, вздохнул. В сон совсем не клонило. Никакие шаги их больше не настораживали — резиденция плавно уходила в глубокую дрёму. Наверняка и отец, и шифу уже спали в своих покоях, даже не думая тревожить их. Возможно даже, шифу знал, что после отбоя дети не разлягутся по кроватям, а проговорят всю ночь, а потому тревожиться им было не о чем. А всё же стыдно и боязно было даже представлять его лицо, застань он их в такой позе, ночью, на кровати Сычжуя.       — Гэгэ, вот бы нам никогда не расставаться, — сказав это, Цзинь Лин осторожно потянул ночную рубашку вверх. Пальцы гэгэ приятно грели живот, но хотелось большего. Ткань медленно заскользила, обнажая кожу. Пальцы Лань Сычжуя дрогнули.       — Сяо…       Цзинь Лин, умирая от смущения, перебил его:       — Расскажи мне про Облачные Глубины ещё. Не про местность — её я знаю, конечно. Про обучение. Сложнее ли там, чем в Юньмэне? Или в Ланьлине… Строгие ли там наставники?       — Я же рассказывал тебе уже много раз, — без тени раздражения произнёс Лань Сычжуй, огладив раскрытой ладонью наготу живота, мгновенно покрывшуюся мурашками.       — Расскажи ещё. Ты знаешь, через несколько лун мне нужно будет выбрать клан, в котором я начну основное обучение шести искусствам. Я хотел бы попросить дядю отправить меня к тебе. Конечно, большую часть времени мне придётся обучаться здесь. Но ведь в Гусу приезжают адепты разных кланов, почему бы и мне не попробовать стать приглашённым учеником хотя бы на год?       — Я бы этого хотел. Но, мне кажется, с разрешением шифу могут возникнуть проблемы.       — Ну и что! — Цзинь Лин повысил голос. — Он только и делает, что всю жизнь мне что-то запрещает и увещевает. Может он хоть раз согласиться? Тем более, я уверен, мой шифу нас поддержит, ведь я полечу не куда-то там, а в его второй клан. Там будет твой дядя, а мой дядя ему доверяет. Почему же нет? Мы убедим его вместе.       — Не говори плохо о своём дяде, сяо-Лин. Он строг не потому, что хочет сделать тебя несчастным, а как раз наоборот.       — Дядя Яо мне всё разрешает, — пробурчал Цзинь Лин, явно недовольный тем, что гэгэ, по обыкновению, не занял его позицию. — Это делает меня счастливым.       — Это делает тебя избалованным, — тихонько засмеялся Лань Сычжуй. — Шифу восстанавливает баланс.       — Ах так! — Цзинь Лин вывернулся из объятий и повернулся к гэгэ лицом. — Ты считаешь меня избалованным?       — А ты считаешь нет? — Лань Сычжуй продолжал ласково улыбаться. Пальцы его невесомо перебирали концы густых каштановых волос Цзинь Лина. — Ты знаешь, что я тебя люблю, сяо, но иногда ты ведёшь себя совсем несносно.       Цзинь Лин надулся. Лань Сычжуй обнял руками его лицо и сладко поцеловал в лоб. Немного отстранился, оглаживая пальцами загорелые от каждодневных тренировок под небом щёки. Цзинь Лин рассматривал бледное лицо перед собой: в отличие от Юньмэна, в Гусу солнце светило не так беспощадно. Даже тренируясь на открытых площадках, адепты не рисковали получить тепловой удар, а пот с них лился исключительно из-за физических нагрузок. Часто они тренировались вдвоём, и в такие моменты Цзинь Лин смотрел на своего гэгэ с восхищением. Вообще-то он всегда смотрел на него так, с самого детства. Даже если шёлковый кролик Сычжуя куда-то делся, он навсегда остался в его памяти красной нитью, ведущей к другому человеку.       — Гэгэ, поцелуй меня, — не думая попросил Цзинь Лин. — Исполни мой каприз, а дядя завтра «восстановит баланс»!       Лань Сычжуй тихо рассмеялся. Не будь ночь, его смех мелодией рассыпался бы по цзинши, как россыпь драгоценных бусин.       — Гэгэ! — Цзинь Лин навис над ним сверху. Вот-вот готовый обидеться, он поджал губы и скрестил руки на груди.       Лань Сычжуй, не выпуская из рук нежного лица, приблизился вперёд и поцеловал его: совсем коротко и невесомо. Отстранился, рассматривая стремительно краснеющее лицо, и поцеловал снова, уже медленнее, давая Цзинь Лину возможность несмело ответить, шевельнуть губами, приоткрывая их, дыша чужим воздухом и жаром.        Лань Сычжуй с трудом прервал поцелуй. Цзинь Лин потянулся за ещё одним, но родные руки его остановили. Гэгэ покачал головой:       — Один раз потому что ты попросил. Второй — потому что я сам хотел. И даже этого слишком много.       — Почему?       — Ещё не время. Однажды, когда мы станем старше, я поцелую тебя столько раз, сколько ты захочешь. Если к тому моменту ты ещё не передумаешь.       Цзинь Лин легонько толкнул его в плечо. Разозлился:       — Да разве я могу передумать?! И что это ещё за глупости: «Когда мы станем старше»? По-твоему, чтобы целоваться, нам должно быть столько же, сколько дяде и шифу?       — Конечно, нет. Но всё же не спорь.       Недовольно выдохнув, Цзинь Лин сдался. С Лань Сычжуем он никогда не спорил, потому что, стоило ему начать, и гэгэ замолкал. А с молчащим человеком особо не поспоришь. Хоть из кожи вон лезь, а реакции никакой, этим Сычжуй походил на своего отца. Если уж сказал «не время», значит, придётся набраться терпения.       Незаметно для себя оба сползли на подушку. Цзинь Лин поуютнее устроился в любимых руках, закрывая глаза. Они ещё немного поговорили — лениво и сонно. Лань Сычжуй рассказал, как и обещал, о различиях в обучении, и о сходствах — тоже. Почти засыпая, Цзинь Лин всё же спросил:       — Гэгэ, а долго ждать?       Лань Сычжуй поцеловал его в макушку, прижимая к себе. Он не боялся, что утром их застанут в одной постели, поскольку, привыкший к режиму Облачных Глубин, просыпался рано и всегда успевал встать до того, как в комнату проникнут первые солнечные лучи. А случись им заснуть у Сычжуя, приходилось ещё и расталкивать сяо-Лина, чтобы заставить того перебраться на свою кровать.       — Гэгэ? — Цзинь Лин ждал ответа.       — Совсем немного, — ответил Лань Сычжуй. Что такое пару лет в сравнении с целой жизнью? Однажды им придётся рассказать обо всём отцу и шифу, а до того — немного поволнуются, слыша за дверью шаги. Но это, как и совсем юный возраст, однажды закончится.       Из тонкого носика чайника курился ароматный пар. Тонкие полупрозрачные нити вились быстротечными узорами, мгновенно растворяясь в свежем утреннем воздухе. На столе, сервированном в крытой летней беседке, едва ли нашлось свободное место для ещё одного блюда: по случаю возвращения на отдых Лань Сычжуя, Цзян Ваньинь второе утро подряд распоряжался подавать самые питательные и пряные блюда из тех, что тот любил. Завтрак протекал в напряжённом молчании. Цзинь Лин то и дело пересматривался с Лань Сычжуем, причём так очевидно, что заметил даже Глава.       Когда с блюдами было покончено, Лань Сычжуй встал, чтобы разлить чай: сначала старшим, потом себе. В Ланьлине слуги ходили за господами по пятам, готовые не только разлить чай, но и, в случае необходимости, поднести ко рту салфетку. В Юньмэне, при Пурпурной Паучихе, действовали примерно такие же правила, однако с приходом Лань Ванцзи, не привыкшего к явному присутствию посторонних, всё изменилось. Цзинь Лин внезапно вспомнил про сыновнюю почтительность. Как самому младшему, чай следовало разливать ему. Более резко, чем хотелось, он встал следом и тронул Лань Сычжуя за предплечье. Тот передал ему чайник и, поправив рукава белоснежного ханьфу, присел обратно. Цзян Ваньинь, весь завтрак ждущий, когда племянник выскажет свою просьбу, находился на грани своего терпения. Но пока молчал. Неестественно-послушное поведение А-Лина рождало тревогу и раздражение. Племянник мог выкинуть что угодно, его капризы порой выходили за рамки всех приличий, но даже тогда он говорил о них прямо и не страшась.       Разлив чай, Цзинь Лин присел. Обхватил свою чарку ладонями, несколько секунд изучал опустевшие блюда. Под столом гэгэ ободряюще подтолкнул его колено своим. Цзинь Лин решился. Он поднял голову и обратился к Цзян Ваньиню:       — Дядя.       — Что? — Цзян Ваньинь, не успевший сделать и глотка, отставил чарку на стол.       Лань Ванцзи, как ни в чём не бывало, продолжил наслаждаться напитком.       — Я бы хотел обучаться в Облачных Глубинах вместе с Юань-гэгэ.       — Нет, — отрезал Цзян Ваньинь, ощущая, как горы, нависшие над ним, не то грозятся обвалиться на голову, не то раствориться бесследно — он пока не решил.       — Почему сразу нет? — возмутился Цзинь Лин, чуть повысив голос. Поймав предостерегающий взгляд шифу, стушевался и уже тише добавил: — Ты ведь сам говорил, что каждый уважающий себя заклинатель должен пройти там обучение. Что в Гусу такие наставники, которых нет больше нигде.       — Говорил, — кивнул дядя. — Но ещё я говорил, что в Облачных Глубинах следует заканчивать обучение, а не начинать его. Ты ещё слишком мал: я никуда тебя не отпущу. Даже если ты захочешь обучаться в Ланьлине под присмотром Цзинь Гуанъяо — мой ответ нет.       — Но Юань-гэгэ начал обучение в моём возрасте! Его вы отпустили.       — У Сычжуй-эра в Облачных Глубинах дядя и дед. За ним есть, кому присматривать. Большинство приглашённых адептов старше тебя на два-три года.       — Если дело только в этом, — включился в разговор Лань Ванцзи. — То я не думаю, что сюнчжан откажется присмотреть и за А-Лином. Ты знаешь, к нему хорошо относятся в Облачных Глубинах, нет нужды в беспокойстве.       Цзян Чэн посмотрел на Лань Ванцзи почти обиженно.       — Я сказал: нет. Нет, А-Лин, обозначает «нет» и ничего другого!       — Ты! — Цзинь Лин вскочил с места. Лицо его стремительно краснело. — Ты! Ты просто боишься меня отпускать, думаешь, что где угодно мне будет лучше, чем здесь, с тобой! Ты просто боишься остаться один! Хотя ты знаешь, что шифу всегда рядом, и что для меня нет места роднее, чем Пристань Лотоса, и нет человека, роднее тебя! Но ты всё равно боишься! Боишься! Боишься! И твой страх мешает мне жить! Твоя опека меня душит! Я даже не могу представить, что будет дальше! Будь я на три года старше — ты бы всё равно меня не отпустил. Но я уже не маленький, дядя!       Сказав это, Цзинь Лин выскочил из-за стола. Подрагивая от собственного нахальства, смелости и гнева он быстрым шагом направился обратно в резиденцию.       — Вернись сейчас же, паршивец. Иначе я переломаю тебе ноги! — рявкнул вдогонку Цзян Чэн, но было уже поздно. О том, что за столом сидел четвёртый человек, напоминала только не тронутая чарка остывающего чая.       Лань Сычжуй осторожно встал следом. Переглянувшись с отцом и получив его одобрение, он поблагодарил оставшихся за завтрак и ушёл на поиски сяо-Лина.       Тонкий звук дребезжания струн разносился по всей Пристани Лотоса. Только духовное оружие можно было услышать из любого уголка резиденции — ноты, будто не видя преграды, обходили деревья и стены, достигая слуха. Цзинь Лин шёл на этот звук, уже примерно предполагая, откуда он мог исходить. Подойдя к одной из пустующих перед ужином классных комнат, в которой Лань Ванцзи обучал адептов музицированию, он остановился. Шифу и гэгэ сидели на полу. Сычжуй держал на коленях собственный гуцинь, год назад подаренный ему отцом на пятнадцатилетие, и невесомо щипал тонкие струны.       — Мягче, — наставлял Лань Ванцзи сына, внимательно наблюдая за техникой.       И без того почти незаметные касания стали совсем невидимыми: пальцы Лань Сычжуя словно парили над струнами, не касаясь их, а те тянулись вслед, как за лаской, и дребезжали от слабого воздушного потока.       — Мгм, — одобрительно промычал Лань Ванцзи. — Теперь так же, но быстрее.       Пальцы заплясали над струнами, вихрь мелодии участился вместе с дыханием. Цзинь Лин, завороженный, смотрел только на тонкие кисти гэгэ, на мелькающие в рукавах ханьфу запястья, тонкие и бледные, с голубоватыми просветами вен, который он сейчас не видел, но точно знал: они есть. Музыка лилась успокаивающим полотном. Обнимала мысли, размягчала разум, делала его податливым, лишённым горечей и гнева. Точно завороженный, Цзинь Лин вышел из-за стены — своего небольшого укрытия, и опустился на колени рядом с гэгэ. Тот ещё несколько мгновений закручивал крещендо, заставляя душу ныть от томления и нежности, а после, ущипнув последнюю струну, бережно опустил ладонь на полотно, глуша остаточные колебания.       — Это восхитительно, — пробормотал Цзинь Лин, с ужасом смотря на гэгэ: в его руках такая сила! Сыграй он ещё, прикажи мелодией сделать что угодно — Цзинь Лин бы сделал это без раздумий. Он и прежде слышал игру на гуцине. Дядя часто просил шифу о том. Но та игра предназначалась другому человеку, а эта — он был уверен — звучала только для него. Даже если Лань Юань не знал, что он рядом. — Гэгэ, это прекрасно!        Лань Сычжуй скромно улыбнулся:       — Мне есть, к чему стремиться.       — Верно, — кивнул Лань Ванцзи, ласково поправляя съехавшую чуть ниже положенного ленту на лбу сына. — Но ты делаешь успехи.       — Благодарю.       — Шифу, — Цзинь Лин встал и, выставив руки, низко поклонился. — Я приношу извинения за своё утреннее поведение. — Поклонившись ещё ниже, добавил: — И прошу вас о помощи.       Лань Ванцзи кивнул. Жестом пригласил Цзинь Лина сесть рядом, между ним и Лань Сычжуем.       — Хочешь, чтобы я поговорил с Цзян Ваньинем?       — Только если и вы не против. Я хотел бы начать взрослое обучение там, где и Юань-гэгэ. Мне было бы спокойнее, будь он рядом.       — Не против. Поговорю. Но не обещаю, что получится. Прежде тебе следует извиниться перед дядей. Ты наговорил ему много обидных слов.       Цзинь Лин пристыженно кивнул. Когда ругался дядя — это было не так страшно. Крики можно пережить и забыть. Но когда его порицал шифу, Цзинь Лин чувствовал себя последним мерзавцем на земле. Всегда спокойный и благородный, не лишённый сдержанного тепла, Лань Ванцзи никогда не повышал голоса, но слова его потом ещё долго скакали громким эхом в голове, вынуждая совесть беспокойно мучиться до тех пор, пока он не получит искреннее прощение за свои поступки.       Цзинь Лин поспешно встал. Лань Ванцзи остановил его:       — Извинения ничего не стоят без раскаяния. Не спеши и хорошо обдумай слова, которые хочешь сказать дяде.       Цзинь Лин кивнул. Поблагодарив шифу, он ещё раз поклонился и присел рядом с гэгэ, устало опуская голову ему на плечо. Может, прямо сейчас ему и не следовало идти к дяде. Избегал же как-то его целый день, и до завтрашнего утра тоже получится. А за ночь он хорошо всё обдумает, как и сказал шифу. И нужные слова найдутся, и душа успокоится. Юань-гэгэ погладил его по голове. Цзинь Лин зажмурился от счастья и горечи сразу: как к нему, порой такому отвратительному, гэгэ всё равно всегда оставался добр и ласков?       Ловким привычным движением Цзян Чэн распустил не тугой, но прочный узел. Налобная лента Лань Чжаня покорённой женщиной скользнула ему в подставленную ладонь. Коротко задержавшись на ней губами, Цзян Чэн свернул ленту и уложил на столик. Лань Ванцзи, молчаливый больше обычного, повернулся к нему лицом.       — Я знаю, что ты хочешь мне сказать. Наверняка А-Лин приходил просить тебя, — недовольно проворчал Цзян Чэн, отходя от стула, на котором сидел Лань Чжань, и присаживаясь на край пока ещё заправленной постели.       — Приходил. Но если бы и нет — я бы всё равно просил за него. — Лань Ванцзи вытащил из причёски заколку. Забранная часть волос рассыпалась по спине и плечам.       — Я не могу отпустить его в Облачные Глубины сейчас. Может, через пару лет. На каждом совете клана только и слышу: не пора ли мне снять белые одежды и не пора ли Цзинь Жуланю надеть золотистые. Все без конца только и твердят, что А-Лин должен воспитываться в Ланьлине, или хотя бы учиться там! Что будет, если своё главное обучение он начнёт не то, что не в Ланьлине, но даже не в Юньмэне?       — Всё равно.       Цзян Чэн от удивления подался вперёд, будто хотел потрогать Лань Ванцзи и убедиться: тот отдаёт отчёт своим словам. Впрочем, напрасно. Ханьгуан-цзюнь так мало говорил, что каждое слово, перед тем, как сорваться с губ, проходило тщательное обдумывание.       —А-Чжань…       — Однажды тебя тоже более заботила молва, чем близкий человек.       …и чем это закончилось?       Цзян Чэн вскочил с постели. Резко вдохнул. Отвернулся. С годами боль не утратила мощи, лишь сделалась терпимой и реже напоминала о себе.       — Ты знаешь, сюнчжан и дядя присмотрят за А-Лином, как и А-Юань. Это тебя беспокоит меньше всего.       — Да, — нехотя выдавил Цзян Чэн. — Что я должен сказать тебе? Что А-Лин прав, и мне страшно? Мне страшно, А-Чжань. Я боюсь отпускать его. Вы трое — всё, что у меня осталось. Я дорожу каждым из вас.       — Дети растут. Закономерно.       — Я не хочу.       В иное время Цзян Ваньинь в своей настырности мог превосходить капризы А-Лина. Лань Чжань пересел на кровать, утягивая за собой не сопротивляющегося Цзян Чэна. Тот покорно опустился рядом, взял узкую ладонь, скрывающую в себе смертельный потенциал. Огладил пальцы.       — Мальчики влюблены. Ты разлучаешь их.       Наверное, стоило бы удивиться. Возмутиться. Разозлиться и опровергнуть эту чушь. Но даже сделай Цзян Чэн всё это, реальность бы не изменилась: Лань Ванцзи озвучил то, в чём он сам себе долгое время не решался признаться. Какие могли остаться сомнения, если Лань Сычжуй с такой самоотдачей оберегал А-Лина от злых глаз и языков, звавших его «сиротой»? Какие сомнения, когда Цзинь Лин, в отсутствие Сычжуй-эра, только и говорил, что про «гэгэ»? Если Цзинь Лин до сих пор разрешал А-Юаню называть себя «сяо», а тот со вздохом терпел все капризы и причитания? У него перед носом росли копия их с Вэй Усянем взаимоотношений. Начавшиеся с дружбы, с годами выросшие в любовь. Как бы он чувствовал себя, отправь тогда матушка с отцом в Облачные Глубины кого-то одного? Едва ли счастливо.       — Ладно. Я согласен на Облачные Глубины. Но только на год. Потом Цзинь Лину придётся продолжить обучение в Ланьлине или в Юньмэне. Это ты понимаешь и сам.       Лань Чжань кивнул. Цзян Чэн позволил уложить себя в постель — потерянного, расстроенного и немного злого. А-Лин даже не извинился перед ним, не вышел ни к обеду, ни к ужину. Если завтра же не попросит у него прощения, поедет учиться в Цинхэ к Не Хуайсану! И не к адептам, владеющим саблей, а лично к Главе. Расписывать веера и рисовать картины. Маленький неблагодарный ребёнок.       Рука Лань Ванцзи легко поглаживала его сквозь ночную рубашку в районе нижнего даньтяня. Его тепло и размеренные движения обычно либо успокаивали, либо, наоборот, пробуждали тело. Цзян Чэн, за последние годы научившийся никак не показывать своего желания, насильно заставил себя закрыть глаза и сосредоточиться на мыслях о племяннике, а не о том, как близко к заветному оглаживали ласковые пальцы, наверняка даже не подозревая о том, какое смятение рождали собой. Лань Ванцзи лежал, прижавшись к нему вплотную. Они делали так всегда, когда хотели утешить друг друга без слов. Его тёплое дыхание щекотало загривок.       Цзян Чэн мучительно застонал. Опустив руку, он сдвинул ладонь Лань Чжаня ниже. Тот, замерев на несколько секунд, сильно сжал внутреннюю сторону его бедра, вырывая ещё один тихий стон. Оглушающим водопадом цзинши затопила тишина. Из-за постыдных мыслей и ненависти к себе, Цзян Чэн не слышал ничего: ни собственного учащённого дыхания, ни тихого шороха ткани под ними.       — Я устал, — не поворачивая головы, признался Цзян Чэн то ли себе, то ли Лань Чжаню, то ли обитой деревянными панелями стене, на которую так внимательно смотрел. Голос звучал как из-под толщи воды. В ушах звенело.       — Если ты чего-то хочешь, об этом следует просить, — тихо сказал Лань Ванцзи ему на ухо.       Цзян Чэн развернулся. Окатил Лань Чжаня яростным взглядом. Навис сверху, почти рыча:       — А ты хочешь? За столько лет… ни разу… ни словом, ни жестом… как я должен был?.. — прохрипел Цзян Чэн, рассматривая светлое лицо в ореоле тёмных, разметавшихся волос. Его собственные свисали длинными прядями вниз, будто завеса между ними и миром.       — Просил. Много. Ты не понимал, — ответил Лань Чжань, смотря ему в глаза.       — Как?       — По вечерам играл на гуцине. Песнь… — Лань Чжань, смутившись, повернул голову. Цзян Чэн припал губами к его покрасневшему уху, поцеловал его, прикусил мягкую мочку, спустился языком чуть ниже и, оставив влажный след как мишень, как следует поцеловал уязвимое местечко.       — Песнь, — немного истерически выдавил Цзян Чэн. — Это та, после которой у меня внутри всё горело?       Лань Чжань кивнул. Цзян Чэн подавился воздухом. Эту песню Лань Ванцзи играл ему уже несколько лет. Нечасто, но раз в луну, а то и два, случалось. Ничем особенным не отличающаяся от других, эта мелодия заставляла его думать только о Лань Ванцзи и о своём желании его.       — Ты перестал просить меня сыграть. Я подумал, это отказ.       Действительно. Несколько лун назад, когда после очередной «Песни» Цзян Чэн едва не изнасиловал простынь под собой — лишь бы не оскорбить Лань Чжаня своими касаниями — он решил, что больше не будет просить сыграть на гуцине. Даже несмотря на то, что не все мелодии туманили рассудок, рисковать он больше не желал.       — Тебе следовало найти способ поэффективнее, Лань Чжань. Тот, что ты выбрал, не подходит для такого дуболома, как я. Понимаешь?       — Не говори так, — попросил Лань Ванцзи.       Цзян Чэн мотнул головой, но спорить не стал. Вместо этого нагнулся и поцеловал приоткрытые тёплые губы. Крепкой хваткой пальцы сжали его пах всего на мгновение перед тем, как справиться с завязками и нырнуть под штаны. Цзян Чэн перекатился на бок. Отбросив лёгкое мешающееся покрывало, съехавшее к пояснице, он не только развязал ленты на штанах Лань Чжаня, но и, насколько получилось, стянул их куда-то под бёдра. Лань Ванцзи удивлённо выдохнул, но тут же сам резво рванул с него бельё, да так, что послышался треск ткани. Полуобнажённые, они прильнули тело к телу, соприкасаясь возбуждением, обхватывая друг друга пальцами одной руки, второю — оглаживая грудь, бока и бёдра, дотягиваясь до ягодиц и слегка проникая меж них в заветную складку: не намерение, но обещание на будущее. Ладони двигались споро, ритмично. На своей шее Цзян Чэн ощущал болезненные укусы, и не отставал от Лань Чжаня, крепко стискивая его ягодицы до синяков. Двигаясь бёдрами навстречу друг другу, оба тяжело дышали.       Лань Ванцзи ещё крепче переплёл их ладони на янских корнях и сжал потуже. Не выдержав более и минуты, Цзян Чэн крепко зажмурился и содрогнулся. Он, так долго желающий этих касаний и ласк, излился раньше, чем рассчитывал. Лань Ванцзи отстал ненадолго: скользя по влаге, почти задержал дыхание. Цзян Чэн терпко поцеловал его в шею, сжал между пальцев плотный чувствительный сосок, прикусил ухо, и Лань Чжань, быстро выдыхая воздух рваными порциями, излился следом.       …они лежали, не в силах отстраниться. Бёдра ещё подрагивали, тела ослабли. Сердце скакало из нижнего даньтяня к верхнему и обратно. Кожу окропил пот, и кончики волос тут же облепили её. Медленно целовались, чтобы перевести дыхание. Вдыхали вязкий, пряный воздух. Наслаждались друг другом так, как могли бы уже давно.       — Хочу пойти с тобой дальше, — сказал Лань Чжань, нарушая дребезжащую, как их грудные клетки, тишину.       Цзян Чэн улыбнулся. Его подначивало спросить: «Неужели говорить оказалось ничуть не сложнее, чем исхитряться и придумывать другие способы»?, но вместо этого он тихо ответил:       — И я.       Утомлённые, они задремали. А проснувшись, чтобы омыться, не стали заходить в цзинши к А-Лину и А-Юаню. Наверняка они не занимались тем же, чем Лань Ванцзи и Цзян Ваньинь в своих покоях, но и у них, должно быть, уже появились свои взрослые секреты.