…весенняя слива зимой зацвела — Я вернулся к тебе навсегда. Виноградиной горькой истлеет разлука Когда тепло возьму тебя за руку. Сребристый иней растает на ресницах, И наконец наш дом мне перестанет снится…
Не дослушав до конца, Вэй Ин, мягко ступая, решил возвращаться назад: ему не хотелось быть замеченным юношами в такой интимный момент. Вернувшись в покои, Вэй Усянь взглянул на тесную для троих мужчин кровать. Пока его не было, гэгэ и шиди придвинулись друг к другу. Обнявшись, оба не заметили выскользнувшей из рук потери. В миг Вэй Ин почувствовал себя лишним. Он постоял над кроватью, размышляя о печальном и тихом. Наконец, запретив себе об этом думать до тех пор, пока такое не сказано вслух, он осторожно лёг с единственного свободного краю рядом с Ванцзи и закрыл глаза. Его разум, ставший невесомым, точно перо, тут же покинул расслабившееся тело.∞ 🌸 ∞
Следующим утром, за завтраком, глаза Цзинь Лина по цвету сравнялись с красными ягодами, которыми повар щедро сдобрил сладкую рисовую кашу. Преступно молчаливый Вэй Ин ковырялся в тарелке, ощущая на себе неприязненный взгляд. Глаз не поднимал. Теперь, без протекции ночной темноты, чувство ненужности вернулось с новой силой. Оно копошилось внутри, подогреваемое виной и смятением, неловкостью и желанием в кои-то веки просто защититься самому, а не защищать других. Выстроить ширму между собой и миром, спрятаться за ней и просидеть так, в темноте и тишине, достаточное количество времени, чтобы о нём все, наконец, снова забыли. Чтобы всё вернулось на свои места, будто никакой Вэй Усянь не воскресал, нарушая привычное течение быта и порядок самого мироздания. Когда служанки вынесли исходящий ароматным паром чайник, Лань Сычжуй разлил всем чай. Краем глаза Вэй Ин увидел, как шиди недовольно поморщился, но ничего не сказал — дал племяннику окунуться в скорбь, забыв о сыновней почтительности. Миска, сколько в ней ни ковыряйся, опустела. Вэй Усянь погонял палочками оставшуюся на дне одинокую ягоду и поднял взгляд. Цзинь Лин, казалось, только того и ждал: — Ты! — вспыхнул он, вцепившись пальцами обеих рук в край стола до такой степени, что лунки ногтей полностью побелели. — Сяо, пожалуйста… — Лань Сычжуй мягко тронул его за локоть. Цзинь Лин отпихнул руку и посмотрел на Цзян Чэна и Лань Ванцзи: — Почему вы притащили его сюда? Почему позволили делить с нами кров и еду? После всего! Этот!... Вэй Ин беспокойно тронул конец алой ленты, перекинутой через плечо на грудь. Ответил: — Твой дядя и твой шифу «притащили» меня сюда, потому что знают, насколько я сожалею о прошлом. И насколько моя л… — Вэй Усянь! — гаркнул Цзян Чэн, резко вставая с места. И без того неспокойный в последние сутки и сдерживающийся изо всех сил. Начни они сейчас выяснить отношения, и Вэй Усянь даже не станет искать себе оправданий. Это вполне могло бы стать последним толчком к его уходу. Лань Сычжуй потёр кончик покрасневшего носа. Посмотрел на отца: тот выглядел спокойным. Отложил палочки, неторопливо промокнул губы белоснежной салфеткой и сложил руки на коленях. Казалось, только его одного приступ гнева Главы Цзян оставил равнодушным. Вэй Ин замолчал — не столько из-за страха, сколько из-за того, что сказал всё, что успело прийти на ум. — Цзинь Жулань, встань, — твёрдо и властно велел Цзян Ваньинь племяннику. Цзинь Жулань повиновался. Следом встал Лань Ванцзи, намереваясь остановить выходящий из-под контроля гнев Цзян Чэна, но тот мягко убрал с его лица упавшую на лоб прядь и покачал головой. О чём-то договорившись без слов, Лань Ванцзи присел обратно. Вэй Усянь наблюдал за ними с интересом: сколько нужно было провести вместе зим и лет, чтобы научиться так хорошо понимать друг друга? Вэй Усянь оттачивал своё мастерство распознавания настроения шиди всё предыдущую жизнь. И хотя он делал, как ему казалось, большие успехи, теперь перед ним стоял повзрослевший мужчина, научившийся скрывать нутро более искусно и незаметно. Без сомнения, уйдёт не один год на то, чтобы вернуться хотя бы к прежнему уровню. Если, конечно, ему вообще предоставят такую возможность. — За мной, — вновь холодно скомандовал Цзян Ваньинь, выходя из-за стола и направляясь в резиденцию. Цзинь Лин поплёлся следом, оставляя троих за незаконченным завтраком в гнетущем молчании. Дядя направлялся в кабинет. Набат его гулких шагов синхронизировался с ритмом сердцебиения Цзинь Лина. Он знал, что, высказав недовольство, вызовет гнев, но отказываться от своих слов не собирался. Если дядя попросит принести Вэй Усяню извинения, он не станет этого делать. Он даже не станет смотреть в его бесстыжие глаза! Тяжёлая дверь наглухо затворилась за Цзинь Лином, опустившись непреодолимой преградой между гневом дяди и спасительным теплом того, кто остался снаружи. Юноша ожидал, что дядя сядет за стол и, как обычно, сложит руки перед собой, но дядя сел на небольшой узкий диванчик, на котором обычно располагались приходящие к Главе Цзян посетители. Постояв в растерянности, Цзинь Жулань огляделся. — Сядь. Долго я тебя ещё буду ждать? — дядя коротким кивком указал на сидение рядом с собой. Медленно, растягивая шаги, Цзинь Лин подошёл к диванчику, но, вместо того, чтобы сесть, низко поклонился, выставив перед собой руки. — Этот шичжи просит прощения за испорченный завтрак. Но не за слова, что вызвали твой гнев. Дядя фыркнул. Всё-таки общение с Лань Сычжуем и обучение в Облачных Глубинах шло этому паршивцу на пользу. Мягко опустив руки на юношеские ладони, Цзян Ваньинь заставил племянника разогнуться. Усадил рядом с собой. — Я вовсе не в гневе, — опротестовал слова Цзинь Лина Цзян Ваньинь. Племянник посмотрел на него с изрядной долей скептицизма, но перечить не смел. Сложив ладони на коленях точно как Лань Ванцзи, он смиренно опустил голову, заставляя себя успокоиться, а ярость в груди поутихнуть. Лицо его, по-прежнему багровое, показывало, что держать себя в узде Цзинь Лину удавалось с большим трудом. — А-Лин, — начал негромко Цзян Ваньинь. — Сейчас я многое тебе расскажу. Что-то из этого тебе не следовало бы знать совсем. Со многим ты будешь не согласен. Но поскольку так сложились обстоятельства, я буду с тобой честен в каждом слове. За это прошу тебя не перебивать меня, пока я говорю. Ты меня услышал? Цзинь Лин смотрел на собранного и строгого дядю, неожиданно находя в чертах его лица скопившуюся усталость. Ярость медленно зашипела, будто угли, облитые водой. Не дождавшись согласия, Цзян Ваньинь повторил вопрос: — Ты меня услышал, А-Лин? — Да, дядя, — решительно кивнул Цзинь Лин. — В первую очередь ты должен знать о том, что я, Лань Ванцзи и Вэй Усянь никогда не предадим тебя. Да, А-Лин, и Вэй Усянь тоже. Что бы ты ни сделал. Даже если против тебя будет всё человечество, мы будем рядом. Конечно, я не могу говорить за Сычжуй-эра, но, уверен, и он никогда не покинет тебя. Вэй Усянь любил твою матушку, относился к ней с большим уважением и всегда оберегал. Твоя матушка считала его своим родным братом и никогда не проводила между нами какой-либо черты. Конечно, в смерти твоих родителей не обошлось без участия Вэй Усяня. Но твой отец погиб случайно, это не было злым умыслом. Твоя матушка погибла, защищая своего шиди, Вэй Усяня. Она отдала за него свою жизнь, потому что была человеком невероятно большого, доброго, любящего и смелого сердца. Что бы ты ни думал, я и сам был на твоём месте. Я сам ненавидел Вэй Усяня, желал его смерти. А позже, за такие мысли, и своей. Из-за этого не поддержал его в самый опасный момент. Тогда, когда я был ему нужен, как никто. Когда он, как ни от кого другого, ждал поддержки от меня, он её не получил. И поэтому умер. Цзинь Лин молча смотрел на узор деревянного пола: мозаика из светлых и тёмно-красных кубиков перемежалась между собой, выстраиваясь в рисунок распустившегося огромного лотоса. На его памяти дядя впервые говорил с ним так открыто. Отвечал на все вопросы, которые были заданы множество раз, но тогда не получившие отклика. Теперь же все эти знания, хотел Цзинь Лин того или нет, пришли к нему разом. Цзян Ваньинь помолчал, колеблясь. Стоило ли говорить то, что следовало, но что, без сомнений, вызывало ужасающую неловкость? Поразмыслив в тишине — Цзинь Лин, как и обещал, молчал — Цзян Чэн всё-таки сказал то, что долгие годы тлело внутри: — Тогда я и Вэй Усянь любили друг друга. Его смерть стала и моей смертью. Если бы не Лань Ванцзи… Словом, я заклинаю Небеса, чтобы тебе никогда не довелось испытать нечто подобное, А-Лин. Теперь, когда Вэй Усянь вернулся, ни я, ни Лань Ванцзи, который также любил Вэй Усяня, не можем так просто его отпустить. Но если тебе, после всего нашего разговора, по-прежнему будет некомфортна сама мысль о его присутствии, я обещаю тебе: мы что-нибудь придумаем. Все вместе. Так, чтобы каждому из нас было хорошо. — Дядя… Я думал, ты и шифу любите друг друга? — тихо спросил Цзинь Лин, не отрывая взгляда от сердцевины деревянного лотоса. — Даже не сомневайся в этом, — незамедлительно ответил Цзян Ваньинь. — Я ничего не понимаю, — прошептал Цзинь Лин, ощущая, что его и без того плаксивые за последние двое суток глаза вновь увлажняются слезами. Его привычный мир сгорел, остатки пепла подхватил ветер и унёс, будто его и не было. Всё, что ранее казалось ему абсолютом, монолитным камнем в русле горной реки, приходило в движение и смещалось по траектории, которую он даже не мог предугадать. — Это сложно объяснить. Иногда сердце может любить двоих. Это случилось и с нами. Однако я и так сказал тебе больше из того, что следовало, не заставляй меня вдаваться в подробности. Тем более, я и сам не до конца уверен, что правильно понимаю происходящее. Поэтому давай вернёмся к этой теме как-нибудь в другой раз. Теперь послушай, что я ещё скажу: клан Ланьлин Цзинь остался без Главы. Пока тебе не исполнится двадцать и ты не пройдёшь церемонию возложения короны, ты останешься в Пристани Лотоса. Или, если хочешь, вернёшься в Облачные Глубины, чтобы закончить там обучение. По достижении двадцати лет тебе придётся стать Главой клана, сменить пурпур на золото. Сейчас ты в праве назначить регента и принимать участие во всех советах, как полноценный Глава, но полностью управлять кланом сможешь только через несколько лет. И когда это случится, я хочу, чтобы ты никогда не забывал: Пристань Лотоса навсегда останется твоим домом. А мы всегда будем рады тебе и Сычжуй-эру, если он последует за тобой. Ты позволишь ему каждое утро рисовать киноварную точку на своём лбу, и я буду знать, что ты счастлив. И ещё… Цзян Ваньинь снова замолчал, подбирая слова. Цзинь Жулань не знал, куда себя деть от неловкости и стыда. Он мечтал, чтобы этот разговор поскорее закончился, но в то же время с алчущей жаждой внимал каждому слову, слетевшему с губ дяди. — Пока этот вопрос кажется смешным, — издалека начал дядя. — Но однажды тебе придётся задуматься о наследнике, которому ты сможешь передать клан. К сожалению, как и мне, поскольку в этом вопросе я не могу рассчитывать на тебя: по праву рождения ты принадлежишь Ланьлину. Это не значит, что тебе придётся полюбить женщину, если ты того не желаешь. Но это значит, что тебе придётся исполнить долг. Хотя и этот вопрос, пожалуй, мы пока отложим на некоторое время. Я сказал тебе это, чтобы ты более серьёзно относился к тому, что говоришь и что делаешь, поскольку каждый поступок имеет последствия. Цзян Ваньинь замолчал снова. Цзинь Лин всё ждал и ждал, что вот-вот дядя вспомнит ещё что-нибудь важное или подберёт нужные слова и снова заговорит, но дядя больше не говорил. Тогда Цзинь Лин поднял глаза и увидел, что дядя смотрит прямо на него тёплым и необычайно нежным взглядом. Его обычно острое лицо и безупречно прямая спина будто стали более обтекаемыми и мягкими. Цзинь Лин, с по-прежнему горящим, но уже не от гнева лицом сдавленно выдохнул: — Дядя, ты знаешь обо мне и… гэгэ? Из всего услышанного это волновало Цзинь Лина больше всего. Цзян Чэн снисходительно хмыкнул: — Разумеется, я знаю. Или ты меня не слушал, когда я говорил, что мы с Вэй Усянем любили друг друга? Мы были точно такими же, как вы. Прятались по ночам в тех же павильонах, ходили купаться в те же озёра, и спали вместе, наивно полагая, что этого никто не замечал. — Дядя! — несчастно пробормотал Цзинь Лин, закрывая лицо руками и опуская его в колени. — Какой кошмар… Цзян Чэн позволил себе насладиться этой минутой. Этим всезнанием, относительно своих детей. И этим поддразниванием, безусловно, тоже. Он находил смущение Цзинь Лина забавным и наивно-милым… ровно до тех пор, пока не начинал думать, как далеко его племянник и А-Юань зашли друг с другом. Впрочем, когда дело касалось А-Юаня, ему тут же становилось спокойно: А-Лину, скорее всего, придётся хорошенько постараться, чтобы сломать гусуланьский бастион целомудрия и праведности. Он лишь надеялся, что Лань Сычжуй не станет мучить Цзинь Лина так, как в своё время Лань Ванцзи мучил сначала Вэй Усяня, а потом и его самого. Оправившись от потрясения (или пока что сделав вид), Цзинь Лин неохотно разогнулся. Дядя по-прежнему ласкал его тёплым взглядом. — И ты не против? — тихо спросил Цзинь Лин, желая закрыть хотя бы эту тему раз и навсегда. Дядя цокнул языком и ответил: — Ну сколько ещё слов мне нужно сказать?.. что ещё мне нужно сделать, чтобы ты понял, как сильно я люблю тебя? Что приму любой твой выбор? А тем более, на удивление, такой удачный, — хмыкнул Цзян Чэн. Спутника лучше, чем Лань Сычжуй, для своего единственного ребёнка он и не смог бы вообразить. — Дядя… Цзинь Лин, с катящимися по щекам слезами, охотно нырнул в тёплые руки, укачивающие его в своих объятиях точно как в воспоминаниях из далёкого, безопасного и беззаботного детства. Цзян Чэн обнимал племянника крепче, всё ближе прижимая к себе. Как часто он бывал не прав по отношению к А-Лину. Как много ласки он не додавал этому ребёнку только потому, что боялся показать тем самым свою слабость. И каким же, выходит, большим дураком он был раз принимал проявление любви за слабость.