Глава VI
9 февраля 2022 г. в 19:00
— Да, мам, я уже закрыл все долги, — Чифую уже несколько минут, задумчиво подперев ладонью щеку, обмакивает кусок омлета в соевый соус под методичное хлопотание матери на кухне.
В свой выходной прилежная хозяйка всегда старается побаловать своего мужа каким-нибудь сытным и изысканным завтраком. Сын на ее вопросы о том, что приготовить, всегда безразлично бросает, что времени у него нет, а второпях собираться в школу ему совсем не хочется. И ограничивается чем-то быстрым и незамысловатым. В те дни, разумеется, когда вообще снисходит до завтрака в кругу семьи или хотя бы в компании одной лишь матери. Сколько бы времени ни проходило, отношения с отчимом у него никак не налаживаются, оставаясь на уровне временных перемирий или затиший перед масштабными и разрушительными бурями.
Этим утром Чифую особенно задумчив и нетороплив, несмотря на свой поздний подъем. Нет той привычной утренней спешки и энергии.
— Слушай… Я хотел спросить еще раз по поводу того концерта… — парень начинает неуверенно, и, возможно, в этом заключается его ошибка. Он настолько уверен в провале этого разговора, что даже не пытается проявить хотя бы немного энтузиазма или подобрать правильные слова. — Может, в качестве подарка на день рождения? Скоро ведь…
— Чифую… мы говорили об этом, — ее голос звучит устало, но парень упрямо не замечает этого, вспыхивая почти сразу же.
Пальцы подростка сжимают палочки сильнее положенного, и кажется, что они вот-вот треснут под давлением, а кусок омлета падает в пиалу, разбрызгивая соус по столу. Чифую чертыхается, не стесняясь в своих выражениях даже в присутствии матери — он слишком увлекся своими эмоциями сейчас, — и откладывает приборы, показательно отодвигая от себя. Он впивается в давным-давно образовавшиеся шрамы на ладонях от коротких ногтей. Хотя бы так парень старается сдерживать себя и то, что он говорит.
— Да, я прекрасно помню.
Мать тогда сказала, что давно оформила предзаказ на книгу, которую парень давно ждал. Не авторства Баджи-сана, о чем сейчас он, надо сказать, сильно жалеет. Он бы не успел дописать свою книгу к моменту его шестнадцатилетия, и матери пришлось бы согласиться на концерт. Но даже не это тогда разозлило подростка, и злит до сих пор. А слова встрявшего в разговор отчима, решившего, что он имеет какое-то право бросаться эпитетами вроде «неблагодарный» и «наглый», приправляя все это оскорблениями наподобие «щенок» и «мелкий засранец». А она ничего ему не ответила. Никак не возразила и не заступилась за сына.
И так каждый раз.
Парень подрывается со своего места. Ему нужно в школу — он хочет оправдаться именно так. Но выбегая из дома в наспех накинутой верхней одежде, Чифую даже не думает о том, чтобы туда пойти.
На улице морозно.
Стоит сделать небольшой выдох, как капельки пара собираются в густое облако в доходчивом послании: холодно. И Чифую приходится прятать в карманы голые руки, но изредка доставать в тщетной попытке хоть немного прикрыть оголенное без забытого дома на вешалке шарфа горло. Нет никакого плана, есть только иррациональное желание сделать назло. Он был хорошим сыном и прилежным учеником, он правда старался исправить свои ошибки, которыми почему-то считается помощь другу и совместное с ним времяпрепровождение. Теперь же ему хочется только послать все к чертовой матери, не появляться в школе, положить на учебу и просто продолжать работать. Может, тогда он сможет позволить себе поездку на идиотский концерт в соседнем городе?
Чифую нравится приходить на площадку и методично раскачиваться на качелях, целиком предаваясь своим размышлениям. Он часто смотрит в небо, запрокинув голову назад, и фантазирует о том, что смотрит на него не из богом забытой деревни, не с качелей старой детской площадки, а с площадки аэропорта, например. Его рабочего места. И вот-вот он сможет увидеть это небо немного ближе, когда сядет за пульт управления пилотируемого им самолета. Или с террасы ресторанчика — он приходил бы туда на завтрак, когда его личный повар брал бы выходной.
Может, запросы Чифую слишком высокие, а его мечты — детские. Но разве можно винить в подобном парня, которому еще даже не исполнилось шестнадцать? Если бы он только разрешил себе всерьез мечтать о личных поварах, охране и непременно о самой дорогой охранной системе в своем доме, пентхаусе или где там еще живут богачи, он бы не рисовал себе в голове красочную картинку совсем не красочной квартирки, где ванная — два на два метра, а на кухне разве что разместится плита и холодильник. Зато своя. Верно?
Цепи качелей неожиданно изгибаются и совсем не от руки Чифую, а сам он начинает чувствовать, как отклоняется назад, будто только что оттолкнулся носками своих кроссовок. В легкой панике парень порывается повернуться к тому, кто нарушил его зыбкое уединение на людной улице этим снежным зимним утром. В это время вся ребятня обычно спешит в школу: кто-то особо щепетильный наверняка уже ждет звонка в своем классе, а кто-то, как сам Чифую недавно, только доедает свой завтрак. Интересно, сильно расстроилась мама из-за того, что он опять не доел?
Слышит знакомый низкий голос, который кажется более хриплым и грубоватым на морозе. Чифую потирает колени друг о друга, будто его ноги замерзли, только совсем не от холода, а от пронзительности его жесткого голоса.
— Не боишься отморозить задницу?
Отклонив его немного назад твердым движением руки и заставив цепи противно лязгнуть, Баджи убирает свою руку ровно до того момента, как не приходится снова поймать цепь и потянуть качели к себе.
— Баджи-сан… — снова начинает теряться в присутствии писателя, чувствуя себя так, словно никогда не привыкнет к тому, что в любой момент может стать объектом его внимания. — Скорее… руки отморожу.
Чифую чувствует на своих ладонях чужой взгляд и свой на них опускает. Костяшки покраснели от холода и побелели от сухости, а пальцы и вовсе не гнутся от окоченения. Подросток сглатывает, представляя, как жалко вообще он выглядел в тот момент, когда его застал Баджи-сан. И снова запрокидывает голову назад, чтобы убедиться, чтобы увидеть это привычное для него выражение на лицах людей, которые хотя бы немного с ним знакомы, — разочарование.
Но писатель лишь выпускает цепь из своей руки, а после стягивает сначала одну черную перчатку, а затем — другую, сразу же вкладывая их в пальцы подростка. И Чифую сжимает их так, словно уже чувствует какое-то тепло, словно уже не ощущает того холода, а руки его начинают согреваться лишь от этого действия постороннего человека.
Постороннего, да? Когда для него Баджи Кейске вообще был посторонним? Сейчас ему снова совершенно наивно кажется, что он всегда знал его. Когда прочитал тот самый первый рассказ; с первых его строк он чувствовал, что человек за этой книгой, человек, эту книгу написавший, близок ему. И это ощущение только крепло и становилось более устойчивым на протяжении этих нескольких лет. Оно начало рассеиваться такой же морозной дымкой, как от его дыхания, только тогда, когда Баджи-сан показался ему холодным, словно цепи этих качелей на морозе.
Но вот этот же Баджи-сан отдает ему свои перчатки, а потом накидывает на горло лаконичный вязаный шарф. И Чифую чувствует себя так, словно на шее его не приятная согревающая ткань, а удавка — ему ни за что не выбраться из нее самому.
— Если вдруг вы хотите вернуть свою зажигалку… — ничего более умного в голову Чифую не приходит, а зажигалка тяжелым грузом оттягивает внутренний карман куртки. Интересно, о чем подумала бы мать, и насколько сильным был бы скандал по поводу курения, если бы она вдруг ее нашла.
«Я не роюсь в твоих вещах, Чифую, только собиралась постирать». А после короткой отговорки, в которую подросток бы ни за что не поверил, полился бы поток обвинений, нотаций и слез вперемешку с дешевыми манипуляциями. На которые так и тянуло бы купиться.
— Можешь оставить себе, — его тон такой спокойный, ровный, а голос — бархатистый, что Мацуно почти отчетливо представляет, как писатель примерно таким же голосом мурлычет что-нибудь глупое, но приятное на ухо его другу. И галлюцинация, словно бы он снова видит перед глазами ту самую картину, не отпускает его до тех пор, пока Баджи не заговаривает с ним: — Только если выпьешь со мной кофе.
— Что?
А воображение старательно подкидывает ему фразы одноклассников, которые парень услышит в следующий раз, стоит ему только появиться в школе, которые будут достаточно громкими, чтобы Чифую разобрал каждое слово, но тихими, за спиной, чтобы у него не возникло поводов ввязаться в драку.
«Ой, кажется, у них с дружком общий ебарь».
«А мне всегда казалось странным его увлечение».
«Бля, а я с ним в раздевалке оставался наедине, фу. Я ж был без рубашки…» — и все в таком духе.
— Кофе, Чифую. Ты знаешь, что это такое, верно? Тебе положено по долгу службы, — парню даже оборачиваться не надо, чтобы увидеть усмешку на лице писателя, а ему, в свою очередь, не нужно видеть лица подростка, чтобы убедиться в его наигранной нахмуренности — почти комичной.
— Я не уверен, что это хорошая идея. И… зачем?
Баджи обходит качели размеренными шагами, а парень слышит каждое малейшее поскрипывание выпавшего и еще не притоптанного снега. Стука же своего сердца он совсем не слышит, но так отчетливо ощущает, словно боится, что его сейчас начнут отчитывать: ведь его отношения с мужчинами старше не могут быть какими-то другими, верно? Нет отца, поэтому проблемы, — именно так оправдывает его мать перед отчимом, снисходительно взмахивая рукой в сторону сына.
— Затем, что у тебя моя зажигалка. И ты мне должен за спасение, — Баджи-сан опирается своими руками о цепи качелей, слегка надавливая на них — звук выходит жалобным, и Мацуно совсем не знает: качели это или он сам.
— Я могу показать вам одно место. Если кофе обязательный пункт, то можно с собой. Только придется ехать.
Чифую несколько раз предлагает вызвать такси. Почему-то ему кажется более безопасным оказаться в автомобиле с двумя незнакомыми мужчинами, чем на мотоцикле с одним из них. Но Баджи-сан растягивает губы в такой обворожительной и бесоватой усмешке, злорадно спрашивая, словно подначивая: «Неужели боишься, — не обходится без театральной паузы, от которой по спине подростка пробегают мурашки, — Чифую?» Или дело снова в этом обращении. И пока они добираются до гостиницы, где припаркован мотоцикл писателя, Чифую предпринимает несколько робких попыток поправить его.
— Не могли бы вы называть меня Мацуно?
К нему многие обращаются по имени, даже хозяйка кофейни иногда забывает о субординации, наверное, уже считая парня едва ли не за родного сына. Но так сразу никто не переходил на личное — даже фамильярное — обращение. Ровесники боялись тумаков, которые могли за подобное отхватить, а взрослым просто плевать, как именно звать парня, до которого им и дела нет. Они обычно даже значения не придают: слишком много чести для какого-то подростка. Исключение всегда и во всем, как теперь находит Чифую, составляет только Ханемия. Он так виртуозно перешел на обращение по имени, что парень даже этого не заметил и не успел возразить. Или, по итогу, даже не захотел.
Но Баджи-сан не думает отставать.
— Тебе приятнее слышать от меня «Мацуно-кун», чем «Чифую»?
И этот настолько правильно поставленный вопрос ставит паренька в тупик. Он словно зверек, который попал в западню опытного хищника, пока сам старательно пытался запутать следы, чтобы скрыться. Только скрыться не удалось — он лишь приблизил собственный конец. Чифую не нравится врать, особенно там, где ложь не сыграет никакой роли, разве что потешит собственное эго. И он искренне не может солгать в ответ на этот вопрос, поэтому, сжав пальцы и стиснув зубы, вздергивает вверх подбородок, решительно произнося:
— Нет.
Чтобы не дать себе возможности передумать.
А ухмылка на губах писателя и чертята в его глазах так и говорят: он и безо всяких подтверждений знал ответ.
Чифую разглядывает гостиницу, словно не видел ее никогда в жизни, словно под каким-то новым углом. И, вероятно, этим самым новым углом можно назвать Баджи Кейске. Он ведь наверняка мог снять любой из домов во всей деревне, но почему-то выбрал остановиться здесь — в единственном месте, которое может дать приют редким проезжающим мимо туристам — целенаправленно в эту глушь не едет никто. И подросток хочет спросить, он вообще хочет задать очень много глупых вопросов, вроде: «Почему именно эта деревня?» — или, куда более животрепещущий: «Почему именно я?» Только ответы неглупый малый может прикинуть и сам: вряд ли в череде случайностей есть хоть какой-то сакральный смысл.
А гостиница и правда выглядит по-новому, словно от проживания в ней известного писателя что-то переменилось. И внешне здание остается все таким же скучно-традиционным, но атмосфера этого места теперь пропитана мятежным духом какого-то бунтарства.
Но после того, как подросток переводит уже и без того слегка ошалелый взгляд открывшего для себя что-то новое во вдоль и поперек изведанной деревне человека на писателя, то и вовсе застывает на месте. Ощущение, что температура понизилась на десять пунктов по Цельсию, потому что двинуться совсем не получается, а тело не слушается настолько, что Чифую даже не может по привычке сжать в карманах руки в кулаки — нужно срочно почувствовать, как впиваются ногти в кожу, может, хотя бы это его отрезвит.
Все шутки о том, что Казутора на своем байке смотрится, как клише плохого парня из сериалов про подростков, сразу как-то меркнут и перестают быть забавными. Ведь Казуторе до этого вида чертовски далеко.
Мотоцикл — это совсем не то, на чем сейчас сосредоточено внимание парня, но он искренне уверен в том, насколько он дорогой и несомненно очень крутой. Его руки не затянуты в перчатки — они, так и не надетые на руки, теперь покоятся в ладони Чифую, но покрасневшие от холода пальцы, на которых даже больше не видно ссадин — настолько замерзли его руки, — цепко сжимаются на руле. Только сейчас парень обращает внимание, что на писателе другое пальто, короткое и не такое истинно-черное, как предыдущее. Он словно знал, что в прежнем будет неудобно управлять мотоциклом.
Ему как будто не холодно. После того благородного жеста, когда он остался без шарфа, его шею согревает лишь тонкая горловина водолазки, но он ни разу не протягивает к ней руки, чтобы подтянуть повыше. А эти самые руки уже должны по всем законам задеревенеть, но вот он пальцем манит застывшего на месте подростка. Волосы развеваются морозным ветерком, как у главного героя его первого рассказа на обложке, и Чифую даже мысленно улыбается уголками губ этой схожести: точно с себя писал.
И на лице его — маска с нечитаемым выражением: он словно выжидает момента, чтобы напасть, но собственноручно дает своей жертве выбор. Уйти или остаться.
Выбор оказывается несомненно правильным, когда Чифую делает шаг в сторону мотоцикла или, точнее, сидящего на нем писателя. И видит на его лице уже привычную усмешку с новой, до этого еще неизвестной окраской. Он ухмыляется как победитель, смотрящий свысока на поверженного противника.
— Едем, Чифую-ю, — тянет гласные грубовато-гнусноватым голосом.
Надо отдать должное, сегодня он безоговорочный победитель, одержавший верх как минимум трижды. Они все же едут совсем не на такси, по пути заезжают за кофе — видимо, это все-таки было обязательным условием, — и Баджи-сан называет парня по имени.
Странно, наверное, что Чифую все равно не чувствует себя побежденным.