Глава III
17 января 2022 г. в 18:00
Чифую крутится перед зеркалом этим утром слишком долго.
Ощущение неправильности не оставляет его с того момента, как он согласился подменить Казутору две смены подряд — можно будет выспаться, но придется отработать пропуски занятий, если не возникнет особого желания выслушать пару лекций в школе от учителей и дома — от матери. Вина, наверняка, снова будет возложена на плохую компанию и необдуманный выбор друзей. А бывшие школьные приятели, с которыми он перестал водиться, как только в его жизни появился Ханемия, согласно покивают головами и злорадно улыбнутся, переглядываясь между собой. Они ему никогда на самом деле не нравились. Один из них, Ичияма, однажды наплел девочке, которой нравился Чифую, что он считает ее слегка занудной и совершенно точно не красивой. Девочка тогда расплакалась, когда увидела Мацуно в коридоре. Она, вообще-то, очень красивая.
Поэтому и нравилась Ичияме.
А рубашка сидит как-то глупо, волосы слишком льнут к голове, джинсы без ремня спадают — и вообще все идет не так. Но Чифую закидывает в рюкзак зарядку для телефона и наушники — Ханемия говорил, что с утра мало людей, — и выходит из дома, укутавшись в шарф и едва удержавшись от того, чтобы не надеть старые детские варежки. Что-то он стал мерзнуть.
Идти недалеко, но почему-то ноги деревянные, а кроссовки натирают. Парень что-то фырчит себе под нос, изредка поглядывая на экран телефона и контролируя, не опаздывает ли он. Все же намного привычнее приходить на работу, когда уже темно, а не еще.
Сильно увлекшись своим недовольством ранней сменой, прогулом и ожиданием неприятных последствий, Чифую даже не замечает, как оказывается возле кофейни. Вторая половина ее, как обычно, изнутри заставлена цветами, некоторые из которых перекочевали и на его рабочее место. Так ведь действительно намного уютнее. Будь у него своя квартира, тоже обставил бы ее разными-разными цветами. И точно забывал бы поливать, а иногда, опомнившись, переливал бы их. Сколько бы тогда растений он загубил? Но эта мысль почему-то приятным теплом отдается внутри, где-то в груди, и легкая улыбка трогает уголки его губ, когда он поднимает голову, уже не утыкаясь в шарф.
Чифую на секунду замирает.
Его образ разительно отличается от того, что подросток видел прежде: он все еще выглядит смутьяном, но теперь — немного ближе к члену приличного общества. Жесткие на вид волосы убраны в расслабленный хвост, а хитрый взгляд из-под опущенных угольно-черных ресниц скрывается под щегольскими очками в тонкой оправе. Его одежда все еще будто не по размеру — какие детали он разглядывал в прошлый раз? — но пуговицы рубашки теперь хотя бы застегнуты почти до самого горла — кажется, наличие одной или же двух он игнорирует всегда.
Может, Чифую даже не сразу узнал бы его, но теперь он поправляет на переносице очки, нацепленные не то для красоты, не то для умного вида пальцами, покрытыми мелкими ранками и подсохшими струпьями, с зажатой между ними сигаретой с вишневого цвета фильтром: паренек приметил его еще в прошлую встречу.
На его губах начинает играть усмешка, стоит взгляду скользнуть по лицу Чифую, и подросток даже позволяет промелькнуть смелым мыслям в своей голове: этот писатель запомнил его, несмотря на всю его занятость в тот злосчастный момент. Но, смутившись, паренек в неуверенности крутит головой по сторонам, заглядывая себе за спину, чтобы убедиться: никого другого Баджи-сан увидеть не мог.
Позади него лишь шумят дети на скромной игровой площадке, и пара молодых людей неспешно удаляется, потягивая кофе, аромат которого, кажется, еще улавливается в воздухе. Чифую чувствует себя дураком. Что подумает о нем взрослый, рассудительный — с чего он только посчитал его таким? — человек, увидев это нелепое замешательство?
Язвительного комментария он ждет терпеливо, как заключенный под стражу ждет своего приговора, но никаких вызывающих фраз после его показательного выступления не следует. И Чифую даже выдыхает с заметным облегчением, обдавая собственную замершую руку в глупой попытке поправить шарф и желательно за ним же и спрятаться, густым белесым паром — когда только температура успела так понизиться, парень совсем не заметил. И теперь недоуменно смотрит на легкое черное пальто с болтающимся без дела пояском в цвет и открытое горло, нескрываемое даже воротником легкой рубашки. Писатели настолько не от мира сего, что не мерзнут даже в мороз?
Немая сцена затягивается, а Баджи-сан не стремится понизить градус неловкости хотя бы на пару делений. Дым продолжает клубиться возле его грубоватого лица с застывшим на нем выражением спокойной уверенности и снисходительной насмешливости. А пальцы Чифую, схватившиеся за старенький вязаный шарф подрагивают от холода, как не раз наивно убеждает себя мысленно паренек. Сбежать сейчас было бы наивысшей степенью глупости, и он искренне пытается удержать себя от бесславного побега, пока нерадивый взрослый явно упивается своим превосходством.
В тот раз было точно также. Чифую помнит каждую деталь, каждую мелкую морщинку, залегшую в уголках сощуренных глаз с играющей в них живой хитрецой. Он чувствовал себя донельзя уверенно для человека, на котором не было штанов и, насколько может судить подросток со стороны случайного свидетеля, нижнего белья.
Должен ли он что-то сказать, даже если страх остаться осмеянным перетягивает на себя фокус внимания? А может и вовсе жестокий эгоцентризм заставил его подумать, что самодостаточный успешный писатель, окруженный десятками сменяющих друг друга в течение дня лиц, мог запомнить неуклюже споткнувшегося при попытке закрыть за собой дверь с обратной стороны подростка, который по-детски смутился после метко брошенной ядовитой фразы? Чифую никогда не бывал в ситуациях более неловких и до комичного нелепых, чем эта.
Сейчас кажется, что ему даже снилась другая концовка: во сне он упал еще более неудачно, зашибив совсем не колено, а вывалился из дверного проема, скатившись вниз по улице кубарем, жаль только, что насмерть не разбился и не сгорел со стыда. В реальности все, благо, ограничилось сочащейся все еще болячкой на коленке.
— А мне ведь сразу показалось, что говорить ты не умеешь.
Хлестко брошенная фраза заставляет дымку неуместных воспоминаний рассеяться, а прохладные пальцы — прижаться к горячей щеке в надежде найти хоть какое-то подтверждение: он не мог покраснеть только лишь от того, что с ним заговорил Баджи-сан. Но щеки полыхают от мороза, стыда и несуразных мыслей, совсем не облегчая положения Чифую. И почему он только не укутался в свой шарф по самую макушку, чтобы избежать любых смущающих разговоров? Баджи-сан заговаривает с ним уже во второй раз, снова заставая подростка врасплох, не давая ему и шанса найтись с ответом.
— Я бы посоветовал вам войти, а не стоять возле мусорки, Баджи-сан, — Чифую едва заметно дрогнувшие пальцы прячет в объемном шарфе, а вздернутым для большей убедительности в своей уверенности подбородком указывает в сторону деревенской кофейни, около которой они встретились.
Обычно Чифую подрабатывает здесь три дня в неделю по ночам и до самого утра — нужно же где-то раздобыть денег на мечты о переезде из этого захолустья, — но все-таки сегодня и в самом деле все неправильно. Паренек не смог отказать лучшему другу в просьбе подменить его не один раз, каким и был изначальный уговор, а два: пропущенные уроки он сможет отработать, а если у Ханемии появился шанс провести с матерью двое суток подряд — кажется, они договорились даже на совместную ночевку, — он не станет препятствовать. От любопытных официантов он в прошлый раз как-то услышал о том, что писатель уже привык заходить позавтракать в довольно позднее для завтрака время — около двенадцати, — когда сам Чифую работает до девяти. Кажется, он даже слышал подробности его привычного меню. Тамагояки и рис — слишком банально для творческого человека, разве нет?
А может, вся оригинальность закончилась на выборе сигарет? Интересно, пахнут ли они вишней, или цвет и запах никак не взаимосвязаны?
— Это нечестно, что ты знаешь, как меня зовут, а я понятия не имею, с каким дерзким подростком имею честь, — он показательно подходит еще ближе к помойному ведру и прокручивает сигарету в тонких длинных пальцах, будто устраивать назло кому-то даже мелкие, незначительные выходки — его единственная радость в жизни. — Ты опять язык проглотил? Это был намек на то, что пора представиться.
Его взгляд, казалось, не может быть еще более насмешливым, но сейчас его упоение собственным превосходством в этой маленькой безобидной перепалке делает новый виток.
— Думаю, у вас еще будет возможность узнать, как меня зовут.
Чифую чуть ли не ныряет в мягкий и слегка влажный от собственного дыхания шарф, чувствуя, как краснеют даже кончики его ушей. Неужели он правда сказал это Баджи-сану? Он привык дерзить только людям, которых заведомо не уважает и не собирается своего мнения менять. Но сейчас все совершенно иначе: он представлял, как будет стоять и бояться открыть рот в присутствии кумира, а тот наверняка даже не обратит на него внимания. Но вот он смотрит на Баджи-сана, окутанного этим густым дымом, смешанным с паром от разыгравшегося мороза, и откровенно нарывается на очередную его усмешку или колкость.
Писатель правила игры будто принимает, ничего больше не говоря подростку и лишая его возможности почувствовать себя значимым. Все это так похоже на перетягивание каната — Чифую никогда не побеждал в этом виде спорта. Совсем неясно, когда надо включить смекалку, а когда — просто полагаться на грубую силу и идти напролом. Или одно, или другое.
А сейчас паренек решает просто сбежать. И заходит в теплое помещение кофейни, чувствуя, как его уши еще сильнее горят от стыда, а щеки заливаются уже не просто розоватым, а поистине пунцовым румянцем: Чифую прикладывает холодную руку к своему лицу в тщетной попытке хотя бы немного остыть.
Дыхание выравнивается, когда он уже надевает темно-бирюзовый фартук и приглаживает растрепанные нещадным ветром осветленные волосы. Движения нервные, а пальцы будто деревянные — то и дело соскальзывают с хлопкового воротника рубашки в попытках поправить его.
Он и так идеально лежит.
Только он пересек порог небольшой кухни — даже кухоньки, — как Чифую тут же пришлось выслушать беглые и совершенно невнятные указания официантки, вперемешку с недовольством, ведь парень опоздал на пять минут, а она уже спешит на другую работу. Где девчонка ее только нашла в этом захолустье, если из подработки здесь только эта кофейня, цветочный магазин и, кажется, заправка. Но вопрос задать не удается даже тогда, когда он пытается сделать это не с целью уязвить, а по делу. Указания ведь ценные — по поводу важного гостя, Баджи-сана. Но девчонка продолжает тараторить, переодеваясь и без тени смущения натягивая узкие джинсы на худые ноги в присутствии подростка. Отвести взгляд Чифую догадывается не сразу, в очередной раз за сегодня краснея. Лишь бы он был последним.
Только выдуманная игра продолжается.
Когда Баджи-сан бросает «как обычно», будто Чифую хоть что-то знает о нем, будто он хоть что-то разобрал из лепета официантки. Но парень не переспрашивает: не велено докучать писателю вопросами — это он услышал от девчонки ясно. Даже если он просто сидит и постоянно касается подушечкой большого пальца экрана телефона, наверняка пролистывая ленту или новости. А может снова читает статью о себе. Почему-то Чифую он кажется в реальной жизни намного себялюбивее, чем на экранах или, что важнее, на страницах книг. Даже начинает казаться, что такой человек не мог быть автором всего того, что он читал. Нельзя сказать, что книги были глубокими или философскими, но в какие-то моменты паренек читал как будто не развлекательную литературу, а что-то более… личное? Порой даже возникала странная мысль о том, что между ним и автором появляется какая-то едва уловимая связь, как будто он чувствует его так же, как чувствовал Баджи-сан, когда складывал слова в эти строки.
Сейчас ему кажется, что человек перед ним ему совсем незнаком. И почему-то осознание того, что они чужие люди, и связывают их только нелепая сцена, пара странных диалогов и этот заказ в кафе, заставляет Чифую чувствовать себя одиноким и пустым.
На поднос он выставляет множество различных блюд: всего понемногу, но игнорирует яйца и рис, хотя помнит перешептывания официантов и совершенно не помнит, что ему пытались вдолбить в голову с утра. Ему не хочется выделиться, ему необъяснимо хочется насолить. Будто Баджи-сан только что своим пренебрежительным тоном причинил ему едва ли не физическую боль. Может, это глупо, может, по-детски. Но Чифую приносит французские тосты, непременно сладкие, мороженое-моти, точно то, что нужно зимой, и еще несколько десертов, помня о нелюбви Баджи-сана к сладкому из его слов в интервью.
— Так и знал, — писатель кивает каким-то своим догадкам с легкой усмешкой на губах, когда смотрит на содержимое подноса. — Еще можно тогда глясе, м?
Мацуно не сдерживает улыбки, и потерянное не так давно чувство сейчас вновь возвращается к нему. Неужели он понял эту шалость?
— Конечно, сейчас принесу.
— Спасибо, — взгляд писателя падает на металлический бейджик, прикрепленный к изумрудному фартуку, а губы его растягиваются в приятной — почему-то сейчас от нее возникает именно такое ощущение — усмешке, — Чифую.
И сейчас подростка не покидает ощущение, что эту партию он проиграл.