you're my liberty

      А ночью еще морознее.       И Чифую приходится укутываться в шарф, стоя под блеклым фонарем и смотря на то, как медленно, едва ли не апатично, опускаются снежинки на землю, паря в воздухе непозволительно долго, как в густой невесомости. Погода портится. Это утверждение он слышал от переговаривающихся громко на улице бабушек и из вежливых бесед учителей между собой — кажется, у них есть только две темы для обсуждения: нерадивые ученики и изменения в погоде; по крайней мере, Чифую заставал их только за подобными разговорами. Но сам парень искренне не понимает, что именно это значит. Почему выпавший снег и пониженная температура — это обязательно плохо? Ему зима нравится. Ему нравится мороз, ему нравятся пушистые сугробы и редкие уродливые снеговики, сооруженные детскими ручками, встречающиеся чуть ли не в каждом дворе. Ему нравится эта «плохая» погода.       Он как будто отвлекается.       Этими будничными размышлениями, этим взглядом, сопровождающим крупные, но все еще легкие снежинки в полете, он старается отвлечься и не думать о том, на что решился пойти. Сейчас затея кажется глупой и донельзя опасной, но парень продолжает переминаться с ноги на ногу то ли от нервозности, то ли в наивной попытке согреться, и никуда не отходит от тусклого света фонаря.       Здесь хорошо видно, кто прогуливается в непогожий вечер на самой окраине деревни. Стоит пройти немного дальше — и дорога закончится, уступая место лишь протоптанной людьми тропинке, ведущей в лес. В нем так часто прогуливаются старушки, по-видимому, следя за остатками своего здоровья, и влюбленные парочки будь то школьников или же взрослых людей, находя атмосферу темного пустого леса достаточно интимной, что по этой самой тропинке власти решили установить несколько фонарей — хоть что-то должно освещать эту дорогу, позволяя ей оставаться безопасной.       Слишком наивно предполагать, что всего парочка вкрученных в фонарные столбы маломощных лампочек остановит от попыток воровства, драк или других — еще более скверных — преступных действий. Чифую никогда не думал, что решится на что-то серьезнее и опаснее обычных ребяческих драк и потасовок.       «Иногда они были совсем недетскими», — в голове возникает спонтанная мысль, и услужливо вырисовываются соответствующие образы.       Как-то летней ночью во время безобидной поездки на байке Казуторы они заехали на заправку. Бак мотоцикла был полуполный, но заправиться, как друг тогда пошутил — если можно вообще дурацкий каламбур считать хорошей шуткой, — нужно было самому Казуторе. Заправиться и отлить. Чифую сейчас почему-то улыбается, вспоминая их глупые разговоры и совсем несмешные шутки — тогда это все казалось забавным.       Просто уехать, закупившись кучей шоколадно-ореховых батончиков по скидке — Ханемия искренне заботится о своем друге и его любви к сладкому — и несколькими пачками дешевых чипсов, им не дала компания подвыпивших парней чуть постарше их самих. Им почему-то показалось очень остроумным оскорбление Казуторы и Мацуно, иначе как еще можно назвать едко брошенное: «Пидоры», — в их адрес с последующим противным гоготанием. И если Казутора хотел просто забить, ведь ему совсем не нужны проблемы с законом, то Чифую тогда промолчать почему-то не смог.       Потасовка обещала быть самой обыкновенной. И так все и было, пока в пальцах одного из парней не блеснул зажатый меж них нож.       Все разрешилось хорошо только благодаря работнику заправки. Иначе кто знает, чем сейчас занимался бы Чифую? Был бы он сейчас на том же месте или лежал бы дома, оставшись инвалидом, в больнице, не приходя в себя, или, что еще хуже, в гробу? А может, и Казутора снова отправился бы в исправительную школу. Или теперь уже — в тюрьму.       Мужчина, который сейчас проходит по слабо освещенной дорожке, выглядит изрядно пьяным — гораздо пьянее компании тех парней — и Чифую смотрит на него одновременно с омерзением и какой-то жалостью, словно уже придумал ему в оправдание какую-нибудь слезливую историю. Только лишь бы был повод не трогать его, лишь бы был повод снять с себя возложенную им же самим ответственность и не делать того, на что уже, казалось, решился.       Но мужчина продолжает неторопливо ковылять по притоптанному скользкому снегу и в какой-то момент, проходя мимо подростка, едва ли не заваливается в сугроб. Если бы не руки Чифую, надежно обхватившие его поперек торса.       — Вы в порядке? — его голос звучит таким искренне обеспокоенным, а в невинном взгляде светло-бирюзовых глаз, которые в темноте зимнего вечера кажутся опасно-темными, такое неподдельное волнение, что мужчина даже готов купиться на этот спектакль.       — А… да, спасибо.       Только после он ловко, словно не только что едва переставлял ноги, хватает паренька за запястье, выхватывая из его пальцев свой кошелек. Он стискивает зубы до скрежета, а тонкую подростковую руку — до боли и онемения пальцев, что несостоявшийся воришка шикает, стараясь выдернуть пострадавшую кисть.       — Что, паршивец, копам тебя сдать или самому отхерачить?       — Накамура-а, ты куда вперед свалил? — пьяный голос неприятно звучит в растянутых гласных, но Чифую никак не может сконцентрироваться на своем отвращении, он только дергает рукой снова в тщетной попытке проверить, не стала ли хватка слабее.       Понять, что мужчина, который держит его сейчас за руку, поймав с поличным, и есть тот самый Накамура, труда не составляет. И сообразительный подросток быстро прикидывает, что с ним могут сделать несколько взрослых мужиков в нетрезвом состоянии. Надо отдать должное, цель для первой попытки воровства он выбрал донельзя удачную. Не умеешь — не берись.       — У меня тут какой-то щенок пытался кошелек спиздить.       От предстоящего избиения у Чифую, кажется, начинают заведомо болеть ребра, или же он только вспоминает то ощущение, когда по ним несколько раз проезжаются мыски чужих тяжелых ботинок. Сбежать уже не получится. Была бы возможность, если бы он не мешкал. Была бы возможность, если бы не попался так глупо. Была бы возможность…       Черт, если бы у него была возможность поехать на идиотский концерт, который сейчас вызывает в нем только самые негативные эмоции, а в голову, по отношению к нему, лезут только самые нелестные и по большей части нецензурные эпитеты, ему вообще не пришлось бы идти на такой тупой шаг. Или, если бы он был хоть немного терпимее к своим родителям и терпеливее в принципе. Его импульсивность еще ни разу не сыграла ему на руку.       За уже примелькавшимся лицом мужчины, на которого Чифую то осмеливается взглянуть, то отводит от него глаза, стараясь прикинуть, что можно сделать, чтобы не вернуться в пустой дом избитым, как будто сгущается темнота.       А ведь сейчас дома даже матери, которая смогла бы, причитая, все равно позаботиться о нем и немного неловко растрепать осветленную челку, чтобы после этого нежно поцеловать в лоб. И почему только Чифую раньше все это казалось какой-то глупой игрой?       — Ну тогда надо его научить, как правильно себя вести.       Фраза, наверное, должна была звучать угрожающе. Но у Мацуно она вызывает лишь неподдельное отвращение и провоцирует сознание на какие-то странные картинки неприглядного содержания. В голове уже рисуется темный подвал, где его, уже исхудавшего и обессилевшего, держат который день. А после он сменяется на образ плачущей матери, отчаявшейся найти сына, хоть и не самого хорошего и не самого идеального, но все-таки единственного и родного.       Интересно, закопали бы они пустой гроб? Позвали бы Казутору? А Баджи-сан сказал бы что-нибудь на его похоронах?       — Сам научись сначала.       Из довольно мрачных и тревожных мыслей парня вырывает слишком уж знакомый голос. И пальцы, снова не обернутые в кожу черных перчаток, сжимают запястье держащей его руки так, что хватка быстро ослабевает. И Чифую оказывается свободен. Он может сбежать, закрыться и позабыть даже о тех фантомных болях в районе ребер, которые он уже успел прочувствовать едва ли не физически. Но парень стоит на одном месте, тупо вперив взгляд в сбитые костяшки израненных пальцев — они как будто никогда не заживают, сколько бы времени ни прошло, — и не смеет пошевелиться и тем более — оставить его.       — Б-Баджи-сан… — мальчишка не узнает своего охрипшего то ли от холода, то ли от сковавшего его страха, то ли от накатившего волнения голоса. А после он и вовсе начинает винить себя том, что отвлек его.       — Значит сначала урок получишь ты, — удар приходится по острой скуле повернувшегося на обращение писателя.       И только из-за того, что его внимание и его взволнованный взгляд были прикованы к перепуганному подростку, готовившемуся уже драться с кучкой взрослых пьяных мужиков, несмотря на оцепенение и страх, он пропускает этот удар. Который слишком быстро поворачивает ситуацию в пользу неудавшегося пострадавшего от лап карманника.       Чифую слишком увлекается.       Увлекается своей попыткой отвлечь внимание на себя, своими просьбами оставить его, ведь «он ничего не сделал, черт бы вас побрал». Ведь он просто вступился за парня, которого знает несколько дней, а говорил с ним и вовсе в общей сложности несколько часов. Вступился или потому, что не имеет представления обо всей картине в целом, или просто потому, что на такие людские, приземленные понятия, как вина и невиновность, ему наплевать.       Чертовы творческие натуры.       Он увлекается бессмысленной возней и даже не замечает подошедшего сзади человека — одного из тех, что плелись позади выбранного им в качестве жертвы мужика. Зато прекрасно чувствует боль в локтях и плечах, когда его руки нещадно заламывают за спину, несмотря на рычание, сыплющиеся оскорбления, мат и жалкие попытки вырваться. Такие же жалкие, как он сам и зрелище, которое ему открывается.       И жалок во всей этой ситуации не Баджи-сан, с которым едва справляется группка мужиков явно старше и с виду крупнее него самого. Не Баджи-сан, который не перестает ухмыляться, даже когда из рассеченных губ сочится такая отвратная на вкус алая кровь — Чифую слишком хорошо помнит этот привкус. Не Баджи-сан, который не оставляет попыток отбиться и встать, гордо поднимая полы длинного пальто и отряхивая от снега.       А эти навалившиеся на него мужланы, которые сейчас походят больше на животных, на стаю гиен, завидевших ослабшего от собственной привязанности к кому-то еще гордого хищника и решивших этой ситуацией воспользоваться. Может, в обычной жизни, в нормальном состоянии, они добрейшие люди, которые не обидят и мухи, которые по дороге домой кормят бездомных котят, а сбитые костяшки на руках которых появились лишь из-за увлечения каким-нибудь травмоопасным видом спорта. Но сейчас подросток видит в них лишь едва ли не злодеев во всей этой истории.       Совсем забывая о том, что начал ее он сам.       Мальчишку они и правда не трогают все это время, а к Баджи-сану теряют интерес только после того, как видят, что он не может удержаться даже стоя на коленях и падает в рыхлый снег. Напоследок тот самый Накамура отвешивает пареньку пощечину. И уходит под ехидное хихиканье вперемешку с громким гоготанием своих друзей, оставив униженного парня одного.       Лучше бы они избили его. Лучше бы ему сейчас лежать в этом сугробе и содрогаться в попытках откашляться и хотя бы немного прийти в себя. Лучше бы они избили его. Но он стоит с горящей щекой от позорной пощечины и горящим от стыда нутром, бесцельно сжимая пальцы в кулаки.       — Баджи-сан…       Его голос такой тихий, что даже в лесной тишине едва ли можно разобрать услужливое обращение. Но он, кажется, разбирает, смотря сквозь налитые свинцом веки своими карими, глубокими глазами — они почти теряются на фоне красных полопавшихся капилляров. И усмехается, намереваясь встать и сделать вид, что с ним все в порядке — подумаешь, будто впервые, — только ничего не выходит, и писатель беспомощно остается лежать в холодном снегу.       И это настолько сильно не вяжется с образом того уверенного мужчины, который, даже оказавшись в самом начале драки на земле, как озверевший лев отбивался от налетевших падальщиков, успевая параллельно усмехнуться и бросить снисходительный взгляд на взволнованного львенка — не дрейфь, все будет в порядке.       Только сейчас он, очевидно, не в порядке.       — Баджи-сан, я вызову скорую…       — Нет, — даже сейчас, когда его голос кажется более низким и таким хрипловато-слабым, тон и твердость из него совсем не исчезают. Ему тяжело говорить, но он продолжает: — Головой думай… вызовут полицию, начнут допрашивать, найдут их, — Баджи говорит отрывисто, фактами, и внутри Мацуно все холодеет от того, насколько ясным остается его ум и уверенным — голос. — А что ты тут делал?       Почему он продолжает его защищать?       Писатель никакого ответа так и не дожидается, когда тяжелые веки опускаются на глаза, а сознание покидает его. И Чифую приходится принимать решение самому.       Он запускает руку в осветленные волосы, не к месту вспоминая комментарий Кейске на этот счет. «Неужели бунтарь только потому, что покрасил волосы?» Нет, теперь он не просто бунтарь. Он чертов преступник-неудачник, из-за которого близкий ему — хоть и не взаимно — человек теперь вынужден жертвовать квалифицированной помощью. Лишь бы защитить.       Парень быстро решает воспользоваться отсутствием у него дома родителей, еще быстрее — что Баджи-сана понесет он сам. И взваливает на свои все-таки хрупкие относительно монументальности писателя плечи его самого, отмечая про себя, что выглядел он намного мощнее и тяжелее. Почему-то сейчас вспоминается тот их глупый спор о том, на такси им добираться до заброшенного дома, или же пареньку довериться малознакомому мужчине и поехать с ним.       «Теперь, Баджи-сан, вам придется довериться мне».       Чифую сам не знает, что он делает, сам не представляет, что делать дальше. Просто продолжает идти, едва волоча по снегу собственные ноги, но стараясь никак не навредить писателю на своих плечах. Может, когда-то в будущем ему светят из-за этого по меньшей мере геройского подвига проблемы с позвоночником, но сейчас ему важнее позаботиться о человеке, который почему-то сделал то же самое для него.       И уже не единожды.       Ничего лучше, чем уложить Баджи-сана на своей кровати, а самому остаться стоять в дверном проеме и бесцельно разглядывать его самого и нанесенные ему повреждения, в голову парню не приходит. И Чифую судорожно разжимает и сжимает пальцы, впиваясь короткими ногтями в ладони так сильно, что старые шрамы такими темпами скоро станут совсем свежими. Плевать.       Сначала ему кажется хорошей идеей позвонить Казуторе и попросить помощи. Но в следующую же минуту парень думает о том, насколько это будет неправильно и, наверное, эгоистично. «Извини, я отчитал тебя за то, что ты без моего ведома тусовался с Баджи-саном, а сам вот уже несколько раз с ним виделся. Ах да, забыл, я приводил его в наше убежище. Пойти нахер? Да, конечно». Хочется взвыть от того, каким придурком он был, обижаясь на что-то, что его не касается, и на связь друга с человеком, который ему не принадлежит. Теперь даже помощи просить стыдно.       Чифую старается держаться. Не зарываться бесцельно пальцами в волосы, не пытаться сбежать в другую комнату, лишь бы не видеть того, что сделали с близким для него человеком чужие руки, но причиной — был он сам. А старается держать себя в руках и думать о том, что ему нужно сделать, чтобы действительно помочь.       «Снять для начала с него пальто — хорошая мысль», — истерично выдает мечущееся в панике сознание, и Чифую аккуратно, тонкими пальцами и с едва ли не ювелирной точностью снимает с писателя верхнюю одежду и бережно вешает на спинку стула — он даже со своими вещами так не обращается.       Пальто — тяжелое.       И сначала парень даже не придает этому особого значения, но после понимает, что скорее всего, в карманах просто что-то есть. И, если бы не ситуация, в которой они оба оказались из-за него, Чифую наверняка как-нибудь пошутил бы про то, что лазить по карманам — его новое хобби. Не очень удачное, не очень приятное, не очень законное, но главное, что он его себе нашел.       Как мама и хотела.       Он достает телефон и ровно в этот же момент понимает, что в экстренные контакты часто заносят кого-то из близких людей, родственников или просто тех, кому человек готов доверить свою жизнь. И если сейчас Чифую и готов кому-то доверить не жизнь, но здоровье Баджи-сана, то это только тот, кого выбрал он сам.       С телефона писателя парень отправляет сообщение на единственный, внесенный в этот список, номер, совсем уж коротко поясняя ситуацию. И почти сразу же получает ответ — еще короче, чем его сообщение.       «Пришли адрес».