you're my liberty

      Ощущения непривычные.       Чифую как будто не ходил в школу целую вечность. Как будто не видел своих одноклассников, бывших друзей и влюбленных девчонок слишком давно. А если быть откровенным до конца, не хотел бы видеть по меньшей мере еще столько же. Он готов был остаться в больнице, следить за самочувствием писателя и подавать ему стакан воды под безобидные шутки про старость. Только Майки почему-то оказался категорически против пропусков школы, и в следующий раз, когда Чифую заявился в учебное время в белую больничную палату, он был сразу же завуалированно послан сначала нахер — Майки сказал, что его помощь и присутствие сейчас не требуются, если говорить точнее, — а после уже более конкретно — на учебу.       Самым неприятным в этой сцене было молчание Баджи-сана.       Паренек стоял в дверном проеме, подобно пойманному с поличным вору, который перепутал комнату с сейфом и хозяйскую спальню, смотрел на писателя, но лица его так увидеть и не смог. Баджи-сан отвернулся почти показательно и упрямо пялил в окно, пока его друг — или все-таки любовник — выпроваживал из палаты случайного школьника. Если подумать, он ведь и правда не имеет никакого к писателю отношения, а более того — права находиться рядом с ним в трудной период и спорить с тем, кто точно его знает. Но все равно на душе скребли кошки, а кулаки чесались что-нибудь разбить: больничную стену, ствол испещренного временем дерева или же чье-нибудь наглое лицо. Только все кандидаты наверняка разбили бы ему голову в ответ на попытку.       Но он только гордо вздернул тогда подбородок и пошел прямо в школу, наплевав на отсутствие учебников и даже школьной формы. Обернулся он из какой-то упрямой невозможности вот так сдаться. Но ему показалось, что он увидел слишком озабоченное чем-то лицо Баджи-сана.       Которое теперь не выходит у него из головы даже на нудном уроке. Кажется, гундеж учителя только сильнее провоцирует его желание спрятаться от реальности и укрыться где-то в своих воспоминаниях и том времени, которое они с Баджи-саном проводили вместе.       Насколько сильно он похож на влюбленную девчонку сейчас?       Есть ли что-то общее между ним и той его одноклассницей, которая всю перемену, болтая со своими подружками и совсем уж нарочито очаровательно хихикая над их несмешными шутками, смотрит только в его сторону? Есть ли в его голосе та же навязчивость и угодливость, с которыми она обращается к нему, когда до конца перемены остается несколько минут? На что она надеялась? Что прозвенит звонок, и Чифую не успеет ей нагрубить? Пускай даже ненарочно.       — Мацуно-кун, я помню, что тебе не нужна помощь, и вообще ты считаешь все это плохой идеей, — он уверен, что выразился в прошлый раз несколько иначе — резче и грубее, — поэтому ее попытка смягчить слова одноклассника даже вызывает легкую улыбку. — Но может… все-таки… хочешь погулять со мной?       — Зайду в восемь, Фукуи.       А после — весь оставшийся учебный день Чифую задается вопросом: почему он вообще согласился погулять с девчонкой, которая еще несколько дней назад раздражала его своим голосом, внешним видом и тем ядом, которым она прыскала в сторону Казуторы? Или отсутствие яркой помады так на него повлияло, или же это снова тупое подростковое желание сделать назло.       Только вот вместо ревности, которую Баджи-сан почему-то как будто должен испытывать, в голове всплывает его довольная усмешка и несвязный поток колкостей, объединенных одной темой потери девственности маленьким и невинным Чифую.       — Какое вам вообще дело? — незаметно для себя самого огрызается парень вслух.       Только голос его тонет в громком школьном звонке, а образ Баджи-сана в собственной голове подростка так и растворяется, оставляя его без ответа.       В следующий раз, когда он видит свою одноклассницу, губы ее снова украшает помада цвета фуксии, и Чифую почему-то кажется, что будь оттенок темнее, бордовее и совсем чуточку более напоминающим вишню, ему бы нравилось немного больше. И только искренняя улыбка на лице, обычно имеющим насмешливое выражение, сейчас сбивает его с толку, и девчонка даже кажется не такой раздражающей, назойливой и противной. Простая влюбленная девочка.       Так сказал бы он про нее, если бы видел со стороны и совсем не со своего места.       В него ведь никто не может влюбиться.       Знакомое захолустье в знакомой компании кажется еще более унылым, чем обычно — когда он ходит на учебу рано утром или на работу поздно вечером. Традиционные домики, от которых должна исходить атмосфера японского пригорода, почему-то только нагоняют больше тоски, и, кажется, все те истории про высокий уровень самоубийств в этой стране берут свое начало именно из таких пейзажей. И таких компаний.       Чифую чувствует себя в какой-то степени не в своей тарелке и одновременно с этим так, будто ощущение успело ему приесться. Словно подростковая неловкость от первого свидания в его ощущениях смешалась со старческой неприязнью к своему партнеру, с которым он уже прожил долгую и совсем не счастливую жизнь. И этот дискомфорт заставляет его нервничать, а движения его становятся куда более дергаными, чем обычно. И Чифую совсем не хочет обидеть свою одноклассницу, не хочет задеть ее, не хочет даже проучить и наказать за грязные сплетни, которые она распускала — поддерживала, неважно — про его друга. Он просто хочет почувствовать себя хотя бы немного обычным и нормальным. Даже если за счет чьих-то чувств.       А ведь раньше он не считал себя эгоистом.       Только в последнее время все говорит об обратном.       — Мацуно-кун, — режет слух девичий голос ровно настолько же, насколько режет по собственному осознанию это обращение, ставшее таким непривычным. Успевшее стать, стоило лишь одному значимому человеку начать звать его иначе. — Я хотела извиниться за тот раз…       И обычно он помог бы. Обычно Чифую не стал бы вынуждать девушку договаривать дающиеся с видимым трудом слова, но сейчас он только упрямо молчит и слушает то, что она пытается сказать. Он не хотел ее наказывать, но, кажется, в какой-то момент передумал.       — Не знаю, зачем вообще заговорила об этом, я ведь этого парня…       — Его зовут Казутора, и это ты точно знаешь, — Чифую перебивает ее неожиданно резко, что Фукуи ненадолго теряется и, кажется, даже выпадает из реальности, явно не привыкнув к подобному к себе отношению. — Извини, — остыв также быстро, как он и завелся, выдыхает парень и в позволении продолжить взмахивает небрежно снова голой кистью руки — нелюбовь к перчаткам когда-нибудь сыграет с ним злую шутку.       — Да… Казутору… я его даже не знаю. Только по слухам. Может… я просто хотела, — затягивающиеся паузы в ее речи и какая-то неубедительная неуверенность, кажется, только добавляют всей ситуации несколько пунктиков раздражения, но Чифую терпеливо — теперь уже терпеливо — слушает ее малосвязную речь. — Просто хотела привлечь твое внимание.       — И выбрала для этого самый дебильный способ, — подытоживает Чифую, но улыбку натягивает на себя как по предписанию и, по-дружески подбадривая, хлопает девушку по плечу: — Ладно, забыли.       Разговор не клеится и дальше: оба подростка, словно сговорившись, идут, разглядывая противоположные стороны улицы. И Чифую начинает нервничать сильнее в какой-то момент, когда понимает, что скоро им предстоит пройти мимо той гостиницы, в которой Баджи-сан поселился, но сейчас не находится. В которую ему хотелось бы войти, бесстыдно исследовать номер и покраснеть, предаваясь детским фантазиям — без пошлостей, только невинные подростковые мечты, от которых, как точно пошутил бы Казутора, стояка точно быть не должно. Все эти глупые мысли вызваны навязчивым желанием узнать больше о писателе или не менее навязчивым желанием стать к нему ближе? Или с появлением Майки все это приобрело какой-то состязательный характер? А, возможно, и всегда имело, ведь сначала между ними был Казутора.       А воспоминание о макушке друга меж бедер писателя все также больно ударяет по лицу, разбивая розовые очки собственной уникальности в глазах Баджи-сана.       Он не больше, чем такой же, как и Ханемия, опыт. Вдохновение. Почему-то сейчас это слово кажется ему клеймом, которое теперь ни за что не перешагнуть, не перерасти, которое с собственного запястья не вывести — с легкой руки Баджи-сана парень стал заклейменным рабом в своих же глазах.       Он просто вдохновение: кончится образ — кончится связь.       Даже если она все еще существует только в его голове.       — Мацуно-кун, мне немного… холодно, — и наверняка неловко, но об этом гордая девчонка ни за что не скажет.       А вот голос ее — такой высокий и напряженный, Чифую даже не знает, вызвано ли это напряжение им или ситуацией в целом — раздражает привыкший к низкому бархатному тону слух. И хочется рявкнуть на нее, чтобы замолчала. Или, по крайней мере, не открывала рот, пока Мацуно не соизволит из своего мирка выползти сам. Словно она должна подстроиться и ждать лишь потому, что он согласился на встречу.       Чифую хоть сам знает, насколько может быть жестоким?       — Мы можем зайти в кафе.       Только через несколько минут после согласия девушки и очередной порции неловкого молчания Чифую понимает, что она едва ли не спасла его этим капризом. Им приходится развернуться и пойти в другую сторону. Мимо гостинцы пройти никак не удастся, что заставляет парня как-то слишком уж облегченно выдохнуть. Словно он пытается привыкнуть жить своей обычной, своей прошлой жизнью, где не было ни Баджи-сана, ни мест, ни вещей, ни даже запахов, с ним связанных. Ему ужасно страшно привязаться. Наверное, даже настолько, что он в упор не замечает того, что уже привязался к писателю сильнее, чем к бродячему коту, живущему у него теперь дома.       Все черные бездомные коты в этом захолустье обязательно должны побывать в доме Мацуно? Или только двое из них?       Фукуи несколько раз пытается завязать разговор, даже натыкаясь из раза в раз на стену полнейшего безразличия и беспросветной незаинтересованности со стороны парня. Она только зябко потирает свои ладони друг о друга, смотрит на него, пока он не видит и наверняка пытается понять, настолько ли на улице холодно, или может дело в холодном отношении понравившегося почему-то человека?       А Чифую и правда уверен, что не заслуживает симпатий, но в то же время он искренне недоумевает, когда получает в свой адрес совершенно другое отношение. В его представлении, люди должны не относиться к ниму никак ровно до тех пор, пока они не станут близкими друзьями или, может, близкими людьми. Ведь о каких романтических отношениях с ним может идти речь, верно? И следуя этой логике, только Казутора имеет право на мнение и чувства. Почему тогда Фукуи с каждой новой минутой, проведенной в гробовой тишине, прерываемой лишь звуком проезжающих машин, становится все менее и менее воодушевленной и все более и более поникшей? Почему тогда одноклассники косо смотрят на него, время от времени награждая недобрыми взглядами?       И, что самое важное для парня сейчас, почему Баджи-сан отдал ему свои перчатки и влез в драку, только чтобы глупому пацаненку не досталось?       Почему у людей есть мнение о нем и чувства к нему? И почему это не зависит от его желания?       Ощутив холод на своих руках, Чифую почему-то осознает, насколько должно быть неприятно ощущать холод где-то чуть глубже, в районе груди — в том месте, которое куда важнее обмороженных пальцев и рук. И он смотрит на девчонку, которая до этого не вызывала в нем никаких эмоций, разве что кроме раздражения и иррациональной брезгливости, смягчаясь то ли от ее жалкого — то же не самое лучшее ощущение, но наверное, это прогресс? — вида, то ли от накатившей вдруг вины.       — Фукуи… было бы круто, если бы ты помогла мне… — фразу заканчивать не хочется, поражение признавать не хочется, но так хочется почувствовать себя рыцарем в сияющих доспехах, так хочется побыть для кого-то хорошим, — с алгеброй.       Благодарный во всем своем восхищении перед парнем взгляд одноклассницы заставляет Чифую на мгновение задуматься о причинах. И не о причинах своего поведения, которое тоже ему непонятно. А о причинах тех вещей, на которые шел ради него Баджи-сан. Неужели ему просто тоже хотелось почувствовать себя хоть для кого-то хорошим и правильным? Хоть для кого-то побыть спасителем?       Какой же он тогда на самом деле? Насколько ужасным человеком может оказаться тот, кому подросток в силу своего юного возраста уже приписал все реальные и нереальные благодетели? И как сильно он разочаруется, когда окажется, что выдуманный образ не соответствует действительности не только в таких глупых мелочах, как любимый фрукт, но и в вещах более глобальных, таких как… вкус на девушек, да? Парней? И правда, почему благоговеющему перед своим кумиром юнцу самой большой трагедией кажется собственное несоответствие вкусам писателя?       А вот девчонка тоже пьет кофе с мороженым и не воротит нос от него в мороз, ровно как и от его сладости. Она с легкой улыбкой на лице зачерпывает побольше маленькой ложечкой и облизывает губы перед тем, как отправить десерт в рот. И Чифую, совсем погрязнув в своих размышлениях, даже не замечает того, как за этим действием прослеживает, предавая ситуации немного навязчивой неловкости. Не той, что была в начале. Совсем другого рода.       — Мацуно-кун… — начинает Фукуи, наверняка даже не успев толком подобрать слова, но снова оказывается бессовестно перебитой.       — Давай лучше Чифую.       Кажется, этот писатель привил ему новую привычку. Быстро же он справляется с дрессировкой идеального для себя прообраза какого-нибудь эпизодического персонажа. Ведь куда проще писать, когда есть готовый прототип.       — Ты уверен? То есть… хорошо, как скажешь, Чифую, — слегка покраснев не то от того, что наконец-то начала согреваться в обволакивающих их теперь теплоте и уюте кофейни, не то от собственного смущения, девочка, кажется, даже забыла, что хотела сказать. — Тогда, может, и ты будешь звать меня Каори?       Соглашается Чифую прежде, чем понимает, как странно это будет смотреться в классе. В том месте, где все окружающие их люди должны были ощущать едва ли не на физическом уровне неприязнь и напряжение, повисшие между двумя подростками. А теперь они вдруг обращаются друг к другу в подобной личной манере. Но прежде, чем по этому поводу загнать себя в бесконечный круговорот новых мыслей и сомнений, Чифую усмехается про себя: и давно ли ему не плевать на мнение людей, большинство их которых он, из собственного эгоцентризма, презирает?       Вообще-то, никогда плевать не было. Даже чересчур.       Они говорят о книгах.       Девчонка лепечет о любимых персонажах любимой манги, сетует на классическую литературу и расхваливает книжки с иллюстрациями. А Чифую сдерживает себя, чтобы не начать говорить о Баджи-сане, в то время как Каори как будто намеренно игнорирует присутствие в их глуши знаменитого писателя. Которого паренек, конечно, назовет безоговорочным представителем авторов той самой «хорошей литературы», которую, как предполагалось, они должны обсуждать.       А не мангу.       Их разговоры выходят нелепыми и по-детски наивными, глупыми. В них нет той глубины, которая присутствовала, когда Баджи-сан говорил о чем-то личном. В них нет и той легкости, которую ощущает Чифую, выругиваясь крепкими словами через одно, во время своих встреч с Казуторой. Разговоры с ней как будто целиком состоят из «недо». Недоглубокие и недокомфортные. Ни то, ни другое. Как, вероятно, и она сама в глазах подростка.       Его так и подмывает сказать про помаду.       Но он ничего не говорит, когда чувствует ее вазелиновый привкус на собственных губах. Он просто любезно согласился проводить девчонку до дома, он просто хотел показаться ей не таким колючим и забитым, он просто хотел побыть положительным героем в этой истории. И просто неуклюже переминался с ноги на ногу перед входной дверью чужого дома, пока не оказался в смущенных, но отчего-то таких уверенных объятиях одноклассницы, пока не почувствовал, как ее цепкие пальцы стискивают меж собой ткань его пуховика, пока не почувствовал, как нежные губы влажно скользят по его — обветренным и искусанным.       Интересно, она поспорила со своими подружками, что после всего сказанного этот их одноклассник с не самой стабильной и не самой хорошей репутацией все равно сдастся ее чарам? Интересно, ей на самом деле все это время была противна мысль о поцелуе с ним?       Интересно, это просто сам Чифую проецирует свое о себе мнение на девушку, которая сейчас как будто искренне обнимает его и как будто искренне старается добиться его расположения и хоть какого-нибудь ответа от него? А извинялась за слова о его друге она тоже как будто искренне?       Чифую начинает сильнее понимать Баджи-сана, как кажется ему самому. Иногда, наверное, хочется просто дать кому-то то, чего он так самоотверженно желает и пытается добиться. Иногда просто хочется побыть для кого-то благодетелем и с легкой руки осчастливить или хотя бы немного поднять настроение другому человеку, пускай это будет временно, а после — наверняка болезненно. И когда подросток отвечает на поцелуй, он действительно хочет, чтобы эта девушка — Фукуи Каори, наверное, стоит ему все-таки начать звать ее по имени, если он хочет еще более походить на своего кумира — почувствовала то самое мимолетное и эфемерное счастье, которое он сам ощущал, часами напролет разговаривая с писателем в заброшенном доме? Или он на самом деле хочет, чтобы она почувствовала то самое опустошение, когда его, как больше ненужную зверушку выкинули обратно на улицу, с которой он некогда был так неосторожно подобран, а после — так неосторожно привязан к хозяину.       Своими ладонями он скользит по ее коротенькому пуховику не ниже поясницы и не выше лопаток. Он как будто боится выйти за те границы, которые сам для себя обозначил. И наверняка поэтому же поцелуй остается совсем детским до самого последнего момента, пока Фукуи не прикусывает нижнюю губу парня своими стесанными клычками в навязанной игривости. И с такой же игривой полуулыбкой от него отстраняется.       Будто знает, что если не сделает этого сама, ее наверняка оттолкнут.       И будет больнее.       Возможно, Чифую следовало бы у нее поучиться.