Только тот за свершенное славы достоин, Чья страданьем истерзана грудь, Побеждает в бою лишь бестрепетный воин, Лишь страданье для мысли — целительный путь.
*** Руки безвольно дрожали, пытаясь найти свое спасение в легких постукиваниях по столу, которые, казалось, в это мгновение доносились громким эхом в квартире. Атмосфера была нагнетающая, что напомнило белокурой девочке события несколькими годами ранее, когда еще детский ум не в силах был осознавать масштабности произошедшего. — Ты не пойдешь туда, — резко одернула ногу светловолосая женщина, пытаясь отделаться от дочери, которая крепко схватилась снизу. — Мамочка, пожалуйста, — жалобно плакала девочка, издавая громкие всхлипы. — Маша, нет! — строгая интонация разлетелась по комнате. — Тебе там делать нечего. Учи уроки на завтра. — Аня, может, стоит ее взять? — обратился женский голос. — Ты издеваешься? — Анна звучала не радостно. — Он наломал дров, а мне психику ребенку портить. Рядом стоящая женщина взяла за локоть Анну, отойдя с ней в сторону. — Анечка, дорогая, я понимаю, у тебя стресс, — понимающие глаза подруги обратились к женскому виду. — Но это ее родной отец. Она имеет право провести его в последний путь. — Что? — горько усмехнулась женщина. — Он гулял, когда я пыталась поставить на ноги Машу. Постоянно где– то задерживался — работа! — слезы накатили на глаза. — Может, так даже лучше, что он разбился в этой клятой аварии… — Ты на эмоциях, пожалуйста, остынь, — подруга заключила ее в объятиях, дабы успокоить такую реакцию. — Не хочешь даже на пять минут сходить на могилу своего папочки? — Анна поджала нижнюю губу. — Мама, прошел год, а ты до сих пор начинаешь эту тему! — бурная реакция дочери не заставила себя ждать. — Он хоть и бегал от меня к другой, но любил тебя, Маш. Это твой выбор, — в глубине души женщина была даже рада такому ответу дочери, понимая, что изначально настраивала ее на такую позицию. — Прошло четыре года, а я до сих пор помню, — шепотом сама к себе произнесла Мария, сидя на кухне. Она не стала подслушивать диалог матери с Лизой, понимая, что уже нет смысла скрывать то, что лезет наружу. Анна Витальевна действительно редко была очевидцем слез светловолосой, но это происходило далеко не от того, что девочка не плакала. Плакала. Особенно в последнее время. Из дневника Марии Третьяковой: «Говорят, мама — самый близкий человек для каждого из нас. Знаешь, дневник, эта тема всегда казалась мне странной и немного болючей. После смерти отца наши отношения начали налаживаться по причине того, что надо держаться вместе. Мама стала для меня примером идеальной женщины, которая знает, чего хочет. Все знакомые называли ее карьеристкой. И это чистая правда! Но мне всегда было тяжело и стыдно, что ли, делиться с ней своими переживаниями. Уж слишком она эмоциональная натура. Я не хотела рассказывать ей про Лауру, думая, что как– то все уложится. Забудется. После увольнения она пропадет из моей жизни, а я выдохну. Забавно, что она уволилась, но при этом все равно существует. На фоне.» Громкий звук захлопывающейся двери, отчего Мария мигом покинула место на кухне. Она забежала в спальню, где на протяжении нескольких минут велся диалог между Анной и Лизой. Застав маму одну, дочь застыла в дверях, боясь выронить и слова. Тишину первой нарушила женщина. — Твоя Лиза та еще дрянь с этой Лаурой, — донеслась фраза, которая, казалось, в это же мгновение воткнула железную стрелу в девичьей сердце. — Что? — тихо спросила Мария. — Почему ты мне не рассказывала о том, как над тобой издевается эта женщина, Маш? — мама подошла к девочке, пытаясь заглянуть в глаза. — Я же готова любого порвать за тебя, не то, что какую– то учительницу. — Почему ты выгнала Лизу? — Третьякова судорожно подняла взгляд, пытаясь уйти от ответа. — А ты знаешь, что мне рассказала твоя подружка? — в ответ светловолосая отрицательно пожала плечами. — А зря, надо было послушать. Тогда я тебе расскажу. То, что она ходит заниматься репетиторством с Лаурой, конечно, ты знаешь. Но одно не могу уловить: как моя умная дочь смогла закрыть на это глаза? — Мам, я… — хотела ответить Маша, но Анна не давала ей такой возможности. — Нет, ты слушай. Твое время говорить исчерпано. Твоя ненаглядная Лиза, я более чем уверена, знала о том, что Лаура приедет в тот колледж, вот и потащила тебя с собой. Ты ведь отказать не могла. Ты же добрая душа у нас, — Анна говорила эмоционально и необдуманно, ведь ею в этот момент руководили эмоции. — Машенька, как ты додумалась притащить эту женщину к нам домой? Как ты вообще села к ней в машину? Прости, но ты на помойке себя нашла? — Мама, она ничего мне не делала, — едва слышно проговорила Мария, зная, что в любом случае не перекричит маму. — Так, дорогая, я оттягивала этот момент, но нашелся как раз повод. Присядь, — Анна сменилась в интонации, после чего они сели на диван. Кареглазая понимала, что не было смысла что– то объяснять и доказывать, а поэтому молча принимала все то, о чем ей говорила Анна. — Машенька, — женщина взяла ее руки в свои. — Этот момент очень ответственный, но сейчас я понимаю, что самый правильный. Для моего отделения выделили место на практику в Германии, соответственно, мне, как заведующей, выпала такая возможность. Это на полтора года, но, солнышко, европейская жизнь, ее возможности — это другой мир, поверь. С твоими способностями, умом ты сможешь поступить в хороший колледж, тем более средства для этого есть. Я знаю, что это пока тяжело осмыслить, но ведь это потрясающе и для твоей учебы, и для моей работы. Мы сможем там остаться. — Ты хочешь переехать? — зрачки замерли на лице матери, не моргая. — Солнышко, — Анна одарила дочь теплой улыбкой, оставив поцелуй на ее макушке. — Не «ты», а «мы». Если я дам ответ в ближайшие дни, мы сможем даже Новый год там встретить, там полно моих коллег. — Мам, а я? — голос выдавал дрожание, а глаза вмиг стали влажными. — Ты — в первую очередь, зайка. У моей коллеги с другого отделения дочка одиннадцатый класс заканчивает в русско– немецкой школе. И без знаний языка берут, всему обучают, тем более там и цены приятные. Ты не представляешь того, какие возможности в Германии: университеты дают хорошее образование, уровень жизни другой, оплата труда. Это здесь нас не ценят, а там… — речи Анны звучали, как сплошное течение реки, которое ничем не остановишь. Мария потеряла смысл услышанных слов, поэтому последние реплики звучали, как шумные помехи в старом телевизоре. Лишь в конце она осознала мысль: мама планирует переезжать и без согласия дочери. Она знает о колледже, школе. Все уже было решено до того, как она озвучила. Данное поведение матери воткнуло очередной клинок в сердце белокурой, которая слушала все, затаив дыхание. — А как же моя школа здесь? Наша квартира? Мои друзья? Могила папы? — Мария прикусила щеку изнутри, пытаясь не сорваться и не заплакать в эту же секунду. — Школа — это не проблема, золотой мой ребенок. Квартиру будем сдавать в аренду, чтобы не стояла. А что друзья? — Анна сделала паузу. — Со своей Лизкой ты и по скайпу сможешь общаться. Мы же все равно когда– то сюда прилетим в гости, тогда и сходишь на могилу своего папы. В ответ не нашлось слов, потому что отвергать, отрицать и пытаться доказать обратное не помогло бы. Мария знала и принимала тот факт, что мама давно все решила, обойдясь без того, чтобы советоваться со своей дочерью. Девочка лишь утвердительно покивала головой, принимая то, что станет важным этапом в ее жизни. В голове Третьяковой ходуном пробежала мысль: «Может, это и к лучшему?». Утро нового дня для всех начиналось по–разному: кто– то сладостно посапывал в постели, кто– то возился на кухне в приготовлении завтрака, но все это не касалось Марии. Девочка сидела за своим письменным столом, встречая рассвет за окном. Ярко–малиновый. Насыщенный. Огненный. Его оттенки свидетельствовали о том, что на дворе лютый мороз и холод, которые пробирают до костей. Взгляд пал на телефон, лежавший на краю стола. Мария потянулась за ним, начав крутить его в руках. — Машунь, я убежала. В коридоре послышался звук ключа, что ознаменовало уход мамы на работу. И вновь Мария растворилась в привычной для нее атмосфере одиночества, как это часто происходило. Она никогда не винила женщину в постоянной занятости и отсутствия свободного времени, дабы провести его вместе. Девочка с пониманием принимала все, что происходило в их рутине. Отдавшись своим мыслям, параллельно наблюдая за тем, как солнечные лучи нагло проникают в пределы комнаты, Третьякову отвлек звук сообщения: Лиза Привет! Я недалеко от твоего дома. Видела, мама твоя уехала. Выйдешь? Светловолосая уже была готова к встрече, которую они назначили еще после вчерашних вечерних приключений. Будучи собранной, Мария сложила в рюкзак все то, что было ей необходимо, и покинула квартиру. В пяти минутах ходьбы был тот самый излюбленный парк, в котором на постоянной основе прогуливались подруги, как перед школьными занятиями, так и после. Глазами белокурая нашла Лизу, которая сидела на одной из лавок. — Привет, — поздоровалась первой Лиза, пристально рассматривая лицо подруги. — Привет, — ответ был немногословен. — И что ты собираешься делать? — еще ночью, после диалога между матерью и дочерью, вторая написала Беловой большое сообщение во всех деталях, учитывая новость об отъезде, дабы сообщить об этом сразу. — Лиз, у меня есть кое– что, — Мария потянулась к своему рюкзаку, достав из него тот самый мобильный телефон, которого сверлила взглядом целую ночь. — Это… это то, о чем я думаю? — на лице у Лизы читалось удивление, когда она выхватила его из рук. — Да, она вчера забыла на кухне, видимо. Торопилась так, — пожала плечами Третьякова. — Да, у нее дома всегда лежало несколько телефонов. Ох, и Лаурка! — Белова крутила в руках предмет так, будто впервые в жизни ей выпал такой шанс. — Надо отдать его. — Я сама его отдам, — взгляд Марии устремился в землю, на которой лежал белоснежный снег. — Ты? — Лиза усмехнулась, не веря тому, что услышала. — После вчерашнего? — Мне надо. Послезавтра мы улетаем, — светловолосая прикусила нижнюю губу, пытаясь контролировать свои эмоции. — Ты хочешь с ней встретиться напоследок? — прозвучал вопрос, который был больше схож на утверждение. — Мне нечего бояться, Лиз. Или я сейчас отпущу все и оставлю здесь, или… — глаза девочки устремились наверх, рассматривая небо. — Я скину тебе адрес, езжай вечером. В воскресенье вечером она будет дома, — рыжеволосая накрыла своей ладонью холодные пальцы подруги. Через несколько секунд телефон Третьяковой завибрировал от приходящего сообщения с адресом. В ответ Мария лишь слегка улыбнулась, кладя свою голову на плечо той, которая была рядом на протяжении нескольких лет. Той, которая и без слов могла понять и поддержать. Мысли об отъезде, расстоянии крепко засели в головах обеих, но каждая держала это в себе, боясь заговорить на тему, которая со временем могла бы внести коррективы в дружбу. Проведя целую ночь без сна, Маша подумала обо всем, что, казалось, можно и нельзя. Одна мысль все же успела поселиться в девичьей голове, от которой она уже и не хотела избавляться. Остаток дня Мария провела в дороге: съездила на кладбище к отцу, прогулялась вдоль набережной, в парке и, наконец, ноги привели ее к тому самому дому. На улице стемнело, что свидетельствовало о том, что вечер подкрался незаметно. Дрожащая от синтеза декабрьского холода и находящего чувства волнения, кареглазая стояла около подъезда, жадно вдыхая морозный воздух. Взгляд уткнулся в окна, которые отсвечивали разными цветами от новогодних гирлянд. Она не знала, какое окно было тем самым, но все равно продолжала наблюдать. Около получаса девочка настраивалась, ловя себя на мысли, что поступает безумно смело. «Терять нечего» — повторяла она себе, успев усомниться, что это вообще было нужно. Кончики пальцев не чувствовали тепла, которое пыталось подарить пространство карманов верхней одежды, а поэтому Мария все же сделала то, о чем, казалось, пожалела в этот же миг: звонок в домофон и молчаливое открытие двери без интереса, кто захотел проникнуть в подъезд. — Пятнадцатый этаж как– то даже в ее стиле, — шепотом произнесла белокурая, едя в лифте. Уже через минуту она стояла перед нужной дверью, сверля ее взглядом. Именно в это мгновение взвешивались все «за» и «против». Надо ли? Стоит ли? А если она выставит тебя за дверь, даже не начиная слушать? Как тогда, на обочине дороги. Ты ведь помнишь, как было холодно, обидно и злостно. Зачем она тебе сдалась? Хочешь в очередной раз услышать то, что тебя ранит? А оно ранит, ты ведь знаешь. Если решила, значит звони в дверь. Все равно через пару дней ты уедешь отсюда, улетишь куда подальше. И никогда больше не пересечешься с ней. У вас просто не будет общих точек соприкосновения. Палец задержался на звонке, боясь на него нажать. Казалось, сердце должно было выпрыгнуть от того, что задумала сделать Третьякова перед своим отъездом. За считанные секунды внутри беззащитной девочки боролось чувство «стопа», дабы остановиться, пока не поздно, с чувством «делай». Прикрыв глаза от мысли, что совершается глупость, звонок раздался. Минуты две никто не спешил открывать дверь нежданному гостю, отчего кареглазая облегченно выдохнула и развернулась, направившись к лифту. Остановил ее лишь знакомый голос, который она надеялась не услышать. Было бы легче, если бы Лиза дала неверный адрес. — Мария? — сзади окликнул ее женский голос. Светловолосая обернулась. Атласный черный халат, который подчеркивает изгибы талии. Все такая же уложенная прическа, несмотря на то, что было воскресенье. Руки, на пальцах которых был все тот же знакомый красный маникюр, сложились на груди, ожидая объяснения столь странному визиту. Черная оправа очков прибавляла строгости взгляду, который, казалось, считывал тебя с ног до головы. От увиденной женщины Третьякова застыла на месте, ведь никогда до этого не выпадала возможность увидеть ее в столь неформальном образе. — Мария? — повторила Лаура, поднимая одну бровь, что было в ее стиле выражения эмоций. — Добрый вечер, — единственное, что смогла выжать из уст девочка. Посмотри на нее. Она же взглядом готова вспороть брюхо тому, кто насмелился ее побеспокоить. А если она сейчас захлопнет дверь перед тобой? Убегай. — Добрый, — ответила Лукина, стоя в дверях. Белокурая оглянула женщину с ног до головы, устремляя свой взор в пол. Что, поздно уже, Маш? А на что ты надеялась? — Проходи, может, лучше удастся вспомнить цель визита, — темноволосая отступила, освобождая проход в свою квартиру. Маша без лишних слов прошла внутрь, осматривая интерьер прихожей, которая казалась выполненной в невероятно подходящем стиле для хозяйки квартиры. Лаура не спешила проявлять гостеприимство, молча дожидаясь все тех же объяснений. — Вы вчера забыли телефон, — Мария протянула ей мобильный, но рука зависла в воздухе на несколько секунд. Несмотря на протянутую вещь, Лаура застыла на месте, всматриваясь в побледневшее лицо девочки. Она боится. Я вновь это ощущаю. Она сказала лишь несколько фраз, а мне уже становится дурно. От неловкого молчания и ощущения, как на тебя смотрят, кареглазая закусила нижнюю губу, увлажняя ее. — Ах, да, — отвлекла себя Лукина. — Это рабочий телефон, я и не заметила. Благодарю. Девочка в ответ лишь кивнула, продолжая стоять на пороге. — Я еще что– то забыла? — задала вопрос темноволосая, который звучал больше проверкой на реакцию, что всегда доставляло старшей удовольствие. — Нет, это все. Я пойду, — протараторила белокурая, а ее рука легла на ручку двери. Голубоглазая лишь слегка усмехнулась, наблюдая растерянность девочки. — Нет, не все, — реплики Марии казались в данный момент, как настоящая борьба с самой собой. Лаура вопросительно посмотрела, отчего светловолосая застыла на несколько секунд, взвешивая свой поступок, который она задумала. Нервными движениями Третьякова расстегнула молнию рюкзака, доставая оттуда блокнот с мягкой обложкой, в который был вложен белый конверт. Она протянула вещь женщине, с лица которой мигом спала едкая улыбка, которая напоминала насмешку. Без лишних раздумываний Лаура приняла это в свои руки, останавливая непонимающий взгляд на Марии. — Теперь все, — уголки губ приподнялись, а на лице у девочки читалось облегчение. — До свидания, Лаура Альбертовна. Кареглазая дернула ручку двери и покинула пределы квартиры. Мария поспешила на выход из подъезда, убегая не так от того, что только что сделала, а скорее от своих ощущений, испытуемых в квартире. Лукина еще несколько минут простояла в прихожей, сжимая в руках оставленную вещь. Она прошла на кухню, а первым в руках оказался белый конверт. Женщина достала его содержимое, а глаза забегали по строкам… «Здравствуйте, Лаура Альбертовна. Если Вы начали это читать, то сразу попрошу не судить меня. Я знаю, Вы умеете. Это мои последние слова Вам. К сожалению, я в силах выразить их только так. Я только начала писать это, а слезы уже нахлынули. Я стала безумно эмоциональной. Дошла до такой степени, что даже не думала, что буду вот так оголять свою душу перед Вами. К счастью, я не буду свидетелем того, как Вы очередной раз плюнете в мою душу, насмеетесь с нее и растопчите. Вы знаете, я помню, как Вы не один раз недооценивали творчество моего любимого Бродского. До сих пор в памяти фрагмент, какую злость у Вас вызвал мой сборник поэзий. Зря Вы так. Прочитайте, это мой любимый:Я входил вместо дикого зверя в клетку, выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке, жил у моря, играл в рулетку, обедал черт знает с кем во фраке. С высоты ледника я озирал полмира, трижды тонул, дважды бывал распорот. Бросил страну, что меня вскормила. Из забывших меня можно составить город. Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна, надевал на себя что сызнова входит в моду, сеял рожь, покрывал черной толью гумна и не пил только сухую воду. Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя, жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок. Позволял своим связкам все звуки, помимо воя; перешел на шепот. Теперь мне сорок. Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной. Только с горем я чувствую солидарность. Но пока мне рот не забили глиной, из него раздаваться будет лишь благодарность.
Он у меня ассоциируется с Вами, Лаура Альбертовна. Вы успели растерзать, как голодный зверь, меня. Вспороть мои внутренности. Дали мне почувствовать вновь этот соленый вкус слез. Мне кажется, я даже ненавижу Вас за это. Последний раз я плакала, когда не стало папы. Вы наверняка этого не знали. На протяжении нескольких месяцев Вы так сильно ненавидели меня, даже не зная о том, кто я. Я выросла в обычной семье, но нечто было все же для меня особенным — та любовь и тепло, которое дарили мне родители. А точнее иллюзия любви. Я всегда верила в то, что нельзя подделать такие сильные чувства как ненависть, любовь, доверие, вера. Я ошибалась, Лаура Альбертовна. В десять лет мой мир разрушился. У Вас было такое, что Вы узнавали о предательстве родного человека? Пять лет назад (я помню это, будто случилось вчера), я сидела на уроках в школе. Это был обычный осенний день, 28 сентября, четверг. Мне звонит папа. У меня всегда это вызывало такую улыбку и радость, потому что все свое время он проводил на работе, поэтому его звонок для меня был равен подарку. Я вышла в коридор, чтобы взять трубку, а в телефон заговорил не папа. Лаура Альбертовна, не папа. Это был мужской голос, который сказал, как отрезал: «Вы дочь? Единственный контакт в избранных. К сожалению, ваш отец попал в ДТП и скончался на месте, бригада скорой помощи не смогла его спасти». Лаура Альбертовна, он попал в аварию, хотя умел хорошо водить машину. Мой оглушающий крик слышали все. Все учителя, которые вели уроки в соседних классах, выбежали на мой вой. Лаура Альбертовна, папа погиб. Хуже всего было маме, когда сообщили, что в машине он ехал не один, а с женщиной. Это была его коллега–любовница. Она выжила. А мой папа не выжил. Эта женщина рассказала маме обо всех его изменах. У него была другая семья, еще одна дочка. И больно, что мама знала про вторую семью. Не знала лишь я. После того дня я плакала еще ровно два раза: в день похорон, когда меня туда не взяли, и день, когда я впервые попала на его могилу. Больше по моим щекам на протяжении пяти лет ни разу не скатились слезы. А потом в моей жизни появились Вы, Лаура Альбертовна. И даже сейчас, когда я пишу Вам все эти ненужные слова, меня наполняет чувство злости, ненависти и обиды к Вам. А еще поток слез. И в эту же минуту я до сих пор оправдываю Вас. Казалось бы, я смогла бы все забыть и простить. Татьяна Николаевна советовала мне держаться подальше от Вас, не соприкасаться. Я так и делала. Вы уволились со школы, но все равно присутствуете в моей жизни. Я не знаю, зачем мы вообще встретились и для чего. Вы второй человек после папы, который вызвал у меня слезы. Невыносимую боль. Я почувствовала себя такой же ничтожной, ненужной и лишней, ровно так же, как в тот день, когда узнала о его второй дочери. Его любовница говорила, что он планировал уйти от нас. Его в нашей семье не любили. Не слышали. А ведь я просто не знала, что нужно вовремя сказать о том, как сильно он значит для меня. Лаура Альбертовна, у него была моя семья, чужая семья и любовница, но при этом лишь один мой номер был в избранных. Он всегда называл меня самой лучшей. Своей принцессой. Умной девочкой. Своим теплым и светлым лучиком солнца. А потом его вторая дочь говорила мне о том, как он восхищался ею, а меня называл ни на что неспособной и бестолковой девчушкой. Однажды Вы повторили эти слова. Я помню, как сильно мне хотелось провалиться сквозь землю, убежать, улететь, испариться. Я всегда была Вашей мишенью. Не Лиза, не кто– то другой с класса, а я. Вы видели во мне, что я не смогу дать отпор и защититься. И я не могла. Потому что, слушая Вас, я слышала папу. Его ложь. В последние дни он смотрел на меня такими холодными глазами, как смотрели у доски Вы. Мне казалось, что Вам всегда было недостаточно. Мало. Я ночами не спала, разбираясь с химией, помогая даже Лизе. Вы не видели этого. Не чувствовали того огонька любви, который я готова была отдать химии. Ровно так же, как не чувствовал папа. Я помню каждое Ваше слово. Каждую фразу. И это все записано в блокноте, в который и был вложен конверт. Может, Вы сочтете меня злопамятной, но вовсе нет. Я отдаю Вам эту вещь. Делайте с ней, что захотите. На мою шею она накидывает петлю. Но знаете, что я хочу сказать Вам? Вы просто кажетесь мне несчастной, Лаура Альбертовна. Ваша машина, стиль одежды, то, как Вы держитесь на людях, — все это кричит о том, что все маска. В глубине души Вы мне кажетесь другой. Почему– то теплой. Вчера я выронила фразу, что Вы бесчувственная. Это не так. Я помню день пожара. То, как рассказывала мне Лиза о том, что Вы искали меня. Я помню Ваши слезы в глазах, когда Вас вывели на улицу пожарные. И то, как Вы сильно обняли меня. Вот это Ваша душа. В этом. Я до сих пор не могу понять, если я так сильно не взлюбилась Вам, зачем Вы тогда солгали? Вы так мастерски уходили от ответа. Для чего, Лаура Альбертовна? Где же была Ваша злость и ненависть на меня? Почему Вы кинулись искать меня в этом огне? Почему Вы тогда так крепко обняли меня? Почему Вы так яростно хотели причинить мне боль? Что я сделала Вам? Я знаю лишь то, что Вы не боитесь тепла, Вы боитесь, что Вам сделают больно так, как Вы делали мне. В этом мире, везде где есть свет, всегда есть и тень. Вы стали той тенью. Вам просто больно, поэтому Вы причиняете боль остальным. Сейчас Вы — льдина. Вы — айсберг. Я верю, что смогу оставить все это в прошлом. Оставить Вас в прошлом. Забыть. И даже несмотря на все, что Вы сделали мне, я никогда не забуду Ваши объятия. Почему– то именно они показались мне теплее всех тех, что когда– то мне дарили. Единственное, что я знаю, — я не хочу быть такой, как Вы. Поэтому прошу прощения, что назвала Вас бесчувственной и черствой. Что в Вас больше: ненависти или обиды на мир? И как сказал мой любимый Бродский: «… и я рад, что на свете есть расстояния более немыслимые, чем между тобой и мною». Нам не удалось найти общий язык, значит, так было нужно. Было нужно прыгнуть в пропасть, чтобы после возродиться. Верю, что Лиза будет умницей. На днях я уезжаю вместе с мамой отсюда навсегда. И, наверное, я рада, что эта история закончится. Я желаю, Лаура Альбертовна, чтобы Вам никто не вонзал в сердце кинжалы, не плевал на Ваши интересы, не был так равнодушен и жесток, какой были Вы ко мне. Надеюсь, больше не встретимся. Сожгите это (блокнот можете сжечь вместе), потому что я уже пожалела о таком проявлении смелости. И почитайте Бродского. Там можно откопать душу. » Глаза темноволосой доходили конца письма, а по щеке текли слезы.