Не время погружаться в меланхолию, родной.
Время — долго, и его течение — долго. Все были не правы: останутся здесь, пропадут, как и он, забывший начало собственного пути. Чонгук думает, погружается вне своей головы, чувствует, как гложет воспоминание, проникновенно играет с ним и частит бедное сердце, отплясывающее под шустрый ритм фоновой музыки. Лукавый руками тянется к столу за наполненным крепким ромом стаканом. Предпочтения сегодня горькие вместе с ожиданиями. А воспоминания-то — дикие, смутные и травмированные прошлым. Кроме них не остаётся ничего, лишь единственная зависимость.Я вижу его насквозь.
Такие персоны, как Чимин, сразу на глаза попадаются, нарываются, словно пресловутая поговорка об удочке и глупой рыбе, решившей наживаться по собственной воле. Такие могут казаться очень зрелыми и серьёзными, но, стоит начать диалог, — вся их скромная сущность бесконтрольно источается наружу. Милый Чимин, считает, что сможет скрыться от самого себя. С тех пор, совсем недавно — пару дней прошло — после первой встречи он был понят: его очевидный, самый чистый и невинный экземпляр, внутренний сущий ангел, да ещё и проповедник вырвались, только повели. Чонгук любит первое впечатление. У него оно сложилось с самого начала. Крупье пахнул дешёвым парфюмом — резкий пряный запах врезался в него, как только он вошёл внутрь казино, и одурманил рассудок. До чего противный запах. И вот он снова упивается той острой тягой с появляющимся стимулом, от которых плавятся кости под его без того здравомыслия горящей кожей. Самое невозможное — бороться с искушением. «Справляйся со своим желанием близости, не дай волю рукоблудию». Верная примета воздержания от греха — это отвлечение от мыслей о нём. Доверенный способ — голодание. Когда ты думаешь о своём пустом желудке, о другом сил думать уже нет. Увлекательно заметить, насколько худой Чимин. Стало быть, он занимает себя истощением.Что за бред ты несёшь?
Он малознакомый юноша, который вязнет где-то прямо сейчас. Его кровь кипит, а этот запах проникает в самые недры — сладкий, сопоставимый с ароматом райских садов, доступ к которым закрыт навечно. — Он сбежал от меня. — Рывок получается заткнуть следующим глотком рома, от которого нисколько не поморщится. Где он сейчас? Аукцион продолжается, люди увлечены происходящим, а черти — навязчивой идеей и откровенной одержимостью от другого… человека.Вопиющий позор.
Его удастся перерасти однажды, когда у Чонгука получится затупить своё шизотипичное поведение. Глазницы видны во всём, смотрят на него легионом из Чистилища, требуют непростительного. Голос внутри — и голоса снаружи, повсюду. Звуки ломаются в разящий шёпот, Чонгук морщится, сводит брови и тянет к ушам плечи, пытаясь стряхнуть этот грязный поток мракобесия. Всякие лица повёрнуты к нему под неестественным углом, они угрожающе улыбаются, потом вовсе насмехаются и кажутся другими, знакомыми — злодеями. Один он героически терпит преступный рок, что не впервые с ним происходит. Он яростно скрывает им пережитое физическое безумие. Он уже ничего не помнит, ведь словно всегда здесь был, и жизнь его началась с того момента, как он вошёл в это казино. И теперь его тело постоянно дёргается от подсознательной памяти — от всего, через что прошёл его смертный отблеск.Вспоминай.
Стало быть, солнце остыло, или это холодный ропот приближающегося забвения. Чонгук был занят попыткой приподнять свою разбитую и пустую от всяких мыслей голову, чтобы оглядеться вокруг. Сквозь заплаканные, приоткрытые веки он видит очертания окружающей его панели. Не чувствуя нижних конечностей, Чонгук перестал шевелиться вовсе. После нескольких тщетных попыток дотянуться руками до ног он осознал, что вместо них чувствует только острейшую боль. Кажется, что вспоротым брюхом касался асфальта, скрепя перебитой грудной клеткой об острые камни, которые жёстко впивались в туловище. В конечном итоге он понимал, что никаких камней нет рядом ещё ближайшие десятки метров, и что-то, причиняющее от каждого его слабого движения боль, являлось собственными растресканными рёбрами. Вместе с этим, к нему внезапно пришло понимание того, что каким-то образом он вновь чувствует свои контуженные руки, а потому рефлекторно предпринимает малоуспешную попытку ползти. Онемевшие кисти не слушались, и Чонгук опустил голову, наземь ударяясь сломанным носом; задыхаясь, хрипя, и стиснутой, чудом уцелевшей челюстью, пуская кровяные пузыри сквозь сжатые зубы. Его страдающее тело умирало, поэтому времени для того, чтобы проститься с жизнью на свежую голову, остаётся предположительно немного. Сознание бредёт сквозь пепелище собственного бессилия, и поэтому он вдруг осознаёт: наряду с тем, с каким рвением кровь хлещет из его носа, трепыхающееся туловище перестает содрогаться от нехватки кислорода. Пульс ослабевает, как ослабевает его желание цепляться дальше за невидимую спасательную идею, а изо рта вырывается горячий пар: — Боже… Внезапно, от прежнего испуга и нескончаемой боли ничего не осталось. В полуметре от посиневшего лица, парализованно прижатого к прохладной дороге, стукнула подошва. Время замедлилось. Его тело постепенно переставало дрожать. По замертво лежащему прошёлся ощутимый ветерок, и Чонгук слабо застонал. — Нет, — секундой позже отзывается незнакомый голос. Ему становится душно. Он начинает вариться в собственной крови, как в адском котле. Но последующий порыв ветра обволакивает распухшее лицо, охлаждая его и раздувая падающие, тёмные, затвердевшие от крови пряди волос. — Перестань. — Хриплый мужской голос манерно растягивает гласные. Чонгук часто и рвано задышал, стараясь раскрыть слипшиеся веки. — Единожды лицезрел подобное упорство. — Некогда стоящие человеческие ступни двинулись вокруг лежащего полутрупа, постукивая металлической подошвой. — Все вдруг начинают верить в Бога, когда чувствуют опасность. Но ты… — Казалось, говорящий тянул свои губы в улыбку; ему явственно доставляло удовольствие наблюдать за прокажённым тельцем, стоя посреди слабо освещённого туннеля. Вздохи, полные мольбы, снизу походили на истошное рычание: Чонгук захлёбывался кровью вперемешку с пузырями поступающего в него кислорода. — Я переверну тебя, — так заботливо осёкся мужчина и одним движением ступни перекатил парня на спину под его истошный вопль и мерзкое чавканье болящей плоти. Его туловище скрутилось от избитой мягкости. — Если ты допустишь свою смерть, будешь причислен к лику святых, Чонгук. — Собственное имя из незнакомых уст прозвучало неестественно блаженно. — Но ты и так — су-у-ущий ангел. В глаза грянул мощный свет лампы, пришитой к овальному потолку, и приземлённый Чонгук сильно поморщился. — Понимаю, что тебе до невозможности больно говорить, но мне это и не нужно. — Мужчина дёрнул ладонью, смахивая невидимую дымку. Чонгук ещё секунду жмурится, но вдруг перестает, когда мутный силуэт преграждает палящую лампу. — Ты… Дьявол? — обессиленно и изнеможенно просипел он, пытаясь ощупать опору около согнутых бёдер. — Я не сомневался в твоей проницательности. В ушах послышался свист, приглушённый эхом. Чонгук запрокинул голову назад, когда параллельно перетаскивал вялую конечность с другой и постанывал. — Не… верю… — Из последних сил выдавливает из себя звуки, больше похожие на треск насекомого. — Кто верит в меня — правит миром. А ты лежишь здесь, и, многовероятно, умираешь. — Помоги. — Взамен на мою помощь, ты получишь множество привилегий грядущей жизни. Может показаться нелогично, но всё-таки в каждой системе есть дефекты. Чонгук продолжал недвижно лежать на пустой дороге, изредка косившись на левую сторону. — Я всего лишь попрошу твоё тело. На кой оно тебе такое — больное и почти умертвлённое? — повторил тот, снизив тональность в голосе. Он неестественно склонил туловище прямо к нему, от чего Чонгук дёрнулся и, быстро осознав, выкинул отрывной смешок вместе с красными брызгами прямо ему в лицо — но тот увернулся, сразу приняв прежнюю позицию. — Тело? — Не скрывая своего удивления, снова усмехнулся. — Я не чувствую… ног. — Логично, — продолжил тот. — Ты просто отвратителен! Ну и зрелище! Ужас. Кто-то постарался. — Этот мужчина сделал два шага к валяющемуся тельцу и показательно огладил носком туфель его израненное предплечье. Но Чонгук больше не реагировал и томно смотрел вверх. — Ну-ну-ну, мой хороший. Я понимаю, тебе сейчас непросто, ведь через несколько минут ты погибнешь, а моё насущное предложение перестанет быть актуальным, поэтому решайся скорее. — Лукавый опустился на корточки, и было слышно то, как лёгкая металлическая оправа ударилась об асфальт, падая. — Ты останешься жив, а, помимо этого, твоя жизнь будет похожа на сказку. Мнимая заинтересованность доминировала над гордостью — Чонгук испытывал новейшие ощущения в своей голове. Рассуждая над тем, чем он готовится пожертвовать в угоду самому дьяволу, выбирая более выигрышную сторону, поскольку любит выигрывать. Иначе всё равно он умрёт. И будет его мёртвое, никому не нужное, тяжёлое, брошенное умирать туловище просто валяться здесь, как выброшенный мусор. — Твоё право — завещать мне своё тело минимум на пятьдесят процентов от персональной осязательности. — Чонгук внимает и отупленно смотрит над собой. — Моё — пользоваться этой половиной по своему усмотрению до конца срока годности нашего договора, то бишь — тринадцать земных оборотов вокруг Солнца. Моё любимое число. Но, знаешь меня, я могу и передумать. Оставлю за собой право продлить срок, как и за тобой — довольствоваться этим даром в самую сладкую себе угоду. — Он проникновенно следит за каждым рывком подопечного и убеждается в заинтересованности, легко реагируя вздёрнутыми бровями. — Но незачем бояться меня. Спустя всего-лишь мгновенье ты будешь лежать в своей постели и думать, какой страшный сон тебе приснился. — Так просто… — мычит Чонгук в ответ, медленно подрагивая ресницами. В этот миг он осознаёт полностью развёрнутую перед ним альтернативу своей прежней жизни, о которой Нечистому, вероятно, всё известно до мельчайшей детали. — Я гарантирую тебе истинное наслаждение. — Его голос звучит так благословенно сладко, что в голове Чонгука начинает звучать***
Чимин в своём прошлом также не особо уверен. Верит только тому, что является живым и настоящим. Например, нательный крест, который он носит у сердца, был подарен ему в качестве талисмана. В тот день эта металлическая подвеска сверкала, как полуденное солнце, выглядела так дорого, что её скорее хотелось потрогать. Руки часто обманывают, но в тот раз… Жизнь изменилась, как только полукровные отродья ворвались в неё. В собственном отражении Чимин отныне видит подобного, что мерещится изо дня в день, и его темнейшее нечто, не отражающее свет. Чимин протирает жгучий нос, умывается холодной водой из крана и припадает правым боком к стене, встряхивая головой. Приступ неотвратимого сближения на уровне эмоций. Он боится Его, но вожделеет, поднимаясь на следующую ступень принятия. За подобное поведение будет уместно пройтись кулаком и разломать его погано-смазливую ухмылку. Только в этом случае руки не обманывают. Чонгук много возомнил о себе и требует повиновения, выскочив из неоткуда, как чёрт из табакерки. Чимин решился покинуть служебную комнату, выйти в свет софитов, будто окружённый публикой, и пройтись мимоходом. Он улыбается, это заставляет чувствовать азарт, когда цвета мозаики — огранённые колонны — попадаются навстречу, и между ними приходится практически танцевать; с наслаждением в полумраке идти в самую гущу событий, ловить крупицы сияющей галактики и её чарующие движения перед самыми глазами. Эти колесницы так возбуждают, что дыхание перехватывает, а сердце заходится. Реакция опасности, в объятья которой он готов кануть в любое мгновенье. Чимин поднимает руки и рассматривает сетку взбухших вен. Заколдованный дурью, видит перед собой фигуры, впавшие в гипнотизирующую пляску. Его ноги уже не выдерживают, пробираясь сквозь липкие заросли зверообразных огней, кричащих во всё горло. Но между ними мешается сгусток, расплывшийся чёрной акварелью: цвета темнее и тяжелее. Сейчас намного труднее смотреть и воспринимать происходящее, и от перенапряжённых мышц в совокупности с превышенной дозой он падает, замирая в воздухе. Чимин изнывает от терновых прутьев, обвитых вокруг его шеи. Иглы впиваются, когти сдирают тонкую кожу, голоса твердят о его смерти и обжигают своим дыханием свежие раны. Парень силой вырывается из смердящих погибелью оков, но, обессилев совсем, растворяется во внезапных объятьях. — Перестань! — вскрикивает Чимин, заливаясь смехом. Он обхватывает чужую спину, жмётся к груди и отказывается выныривать из садистского тепла, показалось, исцеляющее его раны и ослабляющее страдания. Это не от наркотиков — очевидно. — Что перестать? — отзывается голос. — Что перестать?! — повторяется ещё громче. Бесовская хватка скрутила его и прижала в угол. Чимин бьётся локтями о стены, шипя от жжения, считая, что путает это с удовольствием. Кажется, он думает об этом прямо в тот момент, когда чувствует удушение и понимает, как скоро потеряет сознание. — Извини, извини. — Следует затем, и Чимин видит перед собой отступившего Чонгука, разглядывающего собственные руки. Он трясётся всем телом и терзает голову, царапая скальп подобно одержимому. Вид сказывается на восприятии, потому как то, что считалась прокажённым и уродливым, вдруг приобретает изящество, привлекая честные руки крупье в действие перед откровенной красотой. — Нет. — Чонгук ловит импульсивные пальцы на своих щеках, следуя взглядом по предплечьям. Затем тянет его имя, слизывая ядовитую слюну со своих губ. Чимин, наслаждаясь, реагирует на увиденное. Он ближе, поэтому видит множественные зажившие надрывы в районе его пирсинга, попадается на мыслях отсортированного из них желания — напиться ими и зализать. Сам уже тянется, неотрывно всматриваясь: моментально раскрывает рот, медленно проводя языком вверх по губам Чонгука, следующего, поддающегося вперёд. Он рефлекторно и нехотя отворачивается, сводит брови и издевательски насмехается. — Вкусно? — Чонгук смеётся до мелких морщин в уголках глаз, Чимин видит, как это пронзительно околдовывает его, вопреки моменту, когда тот аккуратно поправляет сдвинувшееся кольцо в своей нижней губе. Изумлённый Чимин не перестаёт держаться за игривые всплески напротив, поэтому идёт за ними и держит близко, подцепляя чужие фантомные когти на своей шее: — Твои уста, как кровь Христа, — красные и терпкие, — произносит деланным голосом, повторяя глоток. Чон рвано выдыхает носом, а в первое прикосновение пробует в ответ, поглощая и раскусывая пухлые губы. Ответственность применима. Хотя стоит, наверное, разгрызть кусок вкусной плоти с этого эфемерно существующего соблазна. Оттого невероятные потуги сжали ниже пояса, будто стенающие ангелы, напоминающие о своём присутствии. Они ведь видят возвышенную, переменную на следующий этап Содома, а Гоморра сейчас перед Чонгуком, в лживом обличье, который, как послушный, примиряется с догмой воздержания. Крупье обраняет свои профессиональные способности к терпению, получая в ответ разряд адреналина. Он раскусывает не свою кожу во рту, пьянеет и даёт насладится внутреннему мазохисту. Но другому только в ауру эта попытка, которая уже переполнена, что живот разрывается от наступающего беспокойства. Эта попытка врывается в вечность, бредя первее своего хозяина. Чего она стоит? Шанса в раю она стоит.