Не бойся смерти.
Вместе с волей раздаётся громогласный удар церковного колокола. Чонгук пошатывается назад, хватаясь за виски. — Что это?! — Прикрикивает он, так реагируя на резкий звон в ушах.Ужин начинается.
Семейство должно непременно собраться внизу и быть готовым к трапезе. После первого колокола Чонгук вместе с братом поднимается с постели.Не бойся.
— Кто это? — Продолжает парень, вновь и вновь обращаясь к пустоте впереди. Леса зашипели в унисон смердящему голосу, раздающемуся из неоткуда и так яростно запевающемуся усладой испуганного мальчишки. Голос велит продолжать движение в неизвестном потоке тянущего запаха, усиленные чувства которых, превращённые многократно, пытаются вести его, как будто сон появляется и входит в твоё сознание под баюкающую мелодию. Сейчас мелодия ровная и спокойная, старается подарить умиротворение покинутой душе, теперь застрявшейся в холодном теле безжизненных надежд. Он не чувствует жары или опасного замерзшего в темноте ветра, только чуждый голос в собственной голове и его приказы. На лице покой, как никогда раньше появившийся на нём. Чонгук радуется ему и факту жизни, которая теперь ждёт его безмолвного повиновения.Ты боишься?
— Так не должно быть. Дальше дорога, освещённая мраком, через который видно каждую мелочь и тварь божью. Тьма изголодалась по свету, но смотрит на Чона теперь равнодушно, даже подначивает и придаёт новые силы. Она — его мать, ведущая к месту спасения.Чего ты боишься?
— Я не знаю. — Отвечает Чонгук.Не бойся смерти.
— Я мёртв. Мёртвые не думают. Мёртвые не ходят по земле. Они глубоко под ней лежат в могиле. Это ненормально. Луна обжигает глаза, обращённые к ней. Чон касается лица, оглаживая и расслабленно выдыхая, находя на нём прежние шрамы. Один он ощущает, перекладывая пальцы от внутреннего уголка правого глаза, но никак не может нащупать его край, как натыкается на второй шрам, грубо растянутый по всей поверхности скулы. Родные останки. — Что мне делать?!Ты не умер. Благодаря мне, Гук-и.
— Кто это? — Пугается Чонгук и застывает на месте. Впереди снова пустота. Ветер в кромешной тишине стонет в спину из глубин туннеля, оставленного позади. Он прошёл не больше десяти метров, но в спину этот вопль ударяет с огромной силой, от которой колени сгибаются, — Чонгук падает на землю, больно ударяясь костями. Он сразу садится на ноги, склоняясь над бёдрами, которые сжимает от нахлынувшей ярости. — Я боюсь… Я боюсь самого себя. Свет мигает, образуя когти теней, окутывающих ближнюю степь. Эти когти впиваются в кожу спины, заставляют впиваться собственными в личную плоть. Чонгук чувствует чужие пальцы на плечах, оборачивается в страхе увидеть минувшую смерть, но ничего не видит, кроме едущей из туннеля машины. Яркие фары увеличивают и разбрасывают его тень чёрным, рогатым силуэтом. Парень хмурится подступившей панике и поднимается с колен, отходя на обочину дороги. Поджидая во мраке, прячась в нём, словно дикий зверь, непроизвольно ждёт момента. Машина резко останавливается, как только внезапно отбрасывает тяжёлое тельце, оставляющее вмятину на её капоте. Водитель отключает свет и машинально выпрыгивает из кабриолета. Это мужчина, чей разум переполнен тревогой. — Боже мой! — Выкрикивает он, пока тихим и осторожным шагом подбирается к лежащему парню. Мужчина перепуган. Его руки трясутся, когда приближаются к горлу пострадавшего. Пальцы прощупывают пульсирующую артерию. Он сразу же подскакивает с полуприседа и бежит к заглушённой машине, ныряя к сидению кресла. Расторопно водитель набирает в телефоне номер экстренной помощи, но не успевает нажать вызов, как настежь падает на дорогу с вывернутой шеей. Чонгук возвышается над мертвецом, победно оскалив блеклые зубы. Смотрит на сдобно сверкающий окрас автомобиля и запрыгивает в него, запуская ревущий двигатель. Всё как в тумане. Блистающие пейзажи сменяются друг за другом. Рассвет наступает на горизонте и освещает краснеющим цветом мираж шоссе. Он смотрит через стекло и думает о том, насколько точно и верно поступил. Смог ли скучный засранец оказаться в глуши, полумёртвый, со свистящими мухами под затылком и хрипящим эхом в ушах, и теперь на полном ходу мчаться в неизвестные дали? Нет, конечно. Но кто это тогда сделал? Ведь, когда он начинает об этом размышлять, накрывает таким же неизвестным и скучным. Всё как в тумане.***
Рассвет наступает со ступнями Элевсис. — Это имя такое или неудачное название, вырванное из чумной головы? С утра казино безмятежное. Этот городок греховный возможно сравнить с уличным кафе. Гости разминают сонные мышцы, официанты под медленную музыку подают им яичницу, заказанную тридцать минут назад. Никого не волнует, почему обыкновенные яйца жарят так долго. Им интересен лишь собеседник, посвящающий другого в бытие его священного утра. Неважно, есть ли неожиданный повод для данной темы, но абсолютно каждый норовит поведать об этом. В одном только эта Гоморра сравнима с мирской жизнью. В Элевсис, — сколько раз не упоминай это название, — постоянно царит незримым Содом. Всё замечательно. Жизнь даже кажется прекрасной, беззаботной такой — жизнью. О ней можно рассказывать бесконечно. Варвара закидывает пустоту неказистыми вопросами, которые не хочет задавать. Известная своей миловидностью, но резким телосложением, она располагается в тихом, спокойном уголке на ровне со своим знакомым. Когда тот оказался рядом, она не помнит. Либо, если спросят, не сможет ответить на этот вопрос. — Это древнее название маленького городка в Греции. Не смотри в интернете. Я сам тебе расскажу. — Тэхён расслаблено смотрит за ней. Заглядывает в глаза и подробно повествует в мельчайших подробностях. — Элевсинские мистерии? — Уточняет девушка. — Это интересно. Я люблю слушать о том, что мне интересно. Тэхён не успевает за потоком её мыслей, либо не пытается. Когда он рассказывает о богине Персефоне и её проклятии отбывать свой срок во Владычестве Аида, слышит продолжение в рассказе о том, как Варвара, будучи маленьким ребёнком, увлекалась мифологией Древней Греции. Она подхватывает любой разговор, который считает нужным для неё. Цепляется так, будто у того есть конечности, с помощью которых он сможет убежать от неё. — Я знаю. — Отвечает друг. Варвара чарует его своей неразборчивостью и хаосом, который сеет вокруг. Стоило им всего лишь встретиться взглядами однажды: не сможет никто разлучить и украсть этот взгляд от них обоих. — Не оправдывайся передо мной. Что было, то было. Главное — ты жалеешь об этом. — Он берёт её за руки, сидя напротив. — Видишь? Тэхён указывает на слёзы, бегущие по её отекающему лицу. — Ты совсем устала. — Он сводит брови и искренне терпит горестные всхлипы. — Обещаю, что всё будет хорошо. ВокругГляди, глаз не спускает.
Чонгук располагается в главном зале на первом этаже. После внезапного замечания, прилетевшего мерзким шёпотом, резко обращает внимание на Чимина, стоящего где-то в тридцати метрах от него. Голова того закрутилась в панике, от чего валится со слабой шеи назад. Он не удерживается на месте, обессиленно припадая к стене, до которой ещё несколько вялых шагов приближался. Улыбается издалека, смотря сквозь выбившиеся пряди волос. Наверняка, не понимает, как отвратно действует на подсознание смотрящего на него.Налетай. Бери.
Гул стоит. Никого не слышно, правомерно посетители распределены по всему заведению. Всё равно — пусто. Чимин поднимает глаза с полу-упавшей позы, смотря на Чонгука, с расслабленной мимикой глядевшего на него. — Что с тобой делать? — Спрашивает затем и щёлкает языком. Пьяный прикрывает глаза, но галлюцинацию до сих пор слышно. Открывает их, а её всё ещё видно. — Ужас. — Наконец вздрагивает он. Чонгук смеётся над ним, приподнимает за плечи, пока парень со ступором ищет опору в ногах. — Да, ужас. — Парирует затем. — Когда ты успеваешь так наесться? Чимин округляет глаза от произнесённого. Ему не становится смешно от его слов, но маниакальная усмешка слабо начинает оправдываться. — Зачем ты вышел из своей норки? Эти диалоги казались бездарными. Бессмысленность царила над ними, а невежество поглощало. Чон крепко сжимает предплечья, удачно рассылая этим трепет по всему телу, что помогает в борьбе с парализующим эффектом дури. — Я… Я… Парень жаждет очнуться и оправдаться перед гибелью. Острый звон поднимающихся на него взоров и основного смертоносного взора будит спящий разум. Почему наглец пристаёт к нему снова и снова? Попросту страшно выходить наружу. Правильно, что его комната отдыха считается норкой. Когда из неё необходимо выползти, нужно быть готовым получить серьёзное ранение. Чимина ведёт незримая сила, притягивающая того к расточительной сущности, поселившейся на его постоянной работе. Выходит, теперь работа его заключается в том, чтобы избегать её. Он не может, а трава помогает забыться и поддаться естественным рефлексам. Если даже — не инстинктам. Чонгуку же наоборот. Не терпится распробовать благородную душу, посмаковать ею на языке или пройтись им по изысканному позвоночнику в своей сдержанности. Её не хватает порой, и это известно. Во все тяжкие с каждым пробуждением. — Да что тебе нужно? — Резко отстраняется Чимин, отбрасывая нагнетающую грудь от себя. Чонгук хмурится и недоумевает такой реакции. Его дорогой святоша учуял полыхающий пыл или слишком буквально отнёсся к его словам? После вопроса, который тот ему задал, он задумался, закатив зрачки, кажется в обратную сторону. — Всё! — Резко шикнул он, уронив довольную голову на бок.Мир, если быть точным. Абсолютно весь в его естественном превосходстве.
— Я такой романтик. Тебе нравится. — Продолжает говорить Чон, избегая неожиданных толчков друга. — Ничего мне не нр… — Но того прерывает внезапный позыв, от которого изо рта выплёскивается смердящая масса, прямо под ноги стоящему рядом. Чонгук не двигается с места, оставаясь замертво оцепенелым, глядя на задыхающегося в своей рвоте Крупье. Хватает его за пояс, таранит спину в стену, наблюдая за тем, как тот в полнейшем смятении перестаёт кашлять, но с учащённым дыханием смотрит на него. — Настолько? — Смеётся он, вытирая рукавами рубахи его мокрый рот. Тот окоченело смотрит, дыша сквозь зубы. Остаётся таким шокированным, не только от немедленного реагирования, но и от собственной выходки. — А-а-а… — Выдыхает он, ударяясь затылком. — Раз тебе легче — пойдёшь со мной. Чонгук хватает парня за локти и тянет за собой через явственное сопротивление. Другой перестаёт вырываться, когда понимает, что сидит в незнакомой комнате. Ему понравилось, насколько она была переполнена светом, — от него Чимину становилось легче дышать, кислорода теперь будто больше вокруг него. А стало ещё лучше, когда он, не думая, заглотил целый стакан прохладной воды, оказавшийся прямо перед ним на столе. Лукавый поставил, а сам наблюдает по другую сторону и ждёт, пока водой не напьются. — Где мы? — Спрашивает Чимин, как только стакан из его рук возвращается, где был до осушения. — У меня в номере. — Отвечает Чонгук и пожимает плечами, будто сказал что-то очевидное. — И что я здесь делаю? — Продолжает пойманный праведник. — Воистину, я помог тебе. — А нечестивый запинается, сдвигая брови на переносице и косится. — Мне лучше. Чон горазд на непоколебимость, но его по-настоящему интригует начинающаяся беседа. — Неужели? — И издевательски доводит. Чимин откланяется, сидя на мягком стуле. Вообще-то, они оба сидят на мягких стульях за круглым столом. Когда он смотрит по сторонам, видит одно и то же, думая, что попал в зазеркалье. Слышит спокойную музыку, напоминающую ту, которая играет в казино, от чего начинает ощущать родственные ему эмоции — приятные и успокаивающие. — Нравится музыка? — Нарушает вводящий транс Чонгук. Крупье не отвечает ему, оставаясь невозмутимым. И только мокрый лоб напоминает о прежней атмосфере. — Если сказал, что тебе лучше, почему твой вид напоминает мне о трупном окоченении? Да, ему стало лучше, но не в тот момент, когда он начинает всё больше осознавать положение, в котором глупо оказался, и где именно. В личной обители зла самого мерзкого из людей, что он встречал. Даже в случае параллелей, проводящихся в той грубой голове. — Ты много трупов видел? — Чимин задаёт этот мелькнувший вопрос, скручивая поджилки своего тела от страха неуместности. Почему несколько недель назад ему прежнему было не так боязно говорить с ним, а сейчас они сидят словно у стола жертвоприношения, а Чимин голышом предстаёт перед его убийственным взглядом, готовым пронзить первым попавшимся остриём и пролить невинную кровь? Его отходная стадия напоминает Чону ещё об одной вещи: вспоминается грозящий шок предсмертного ступора. Он видел сотни — не сбиться бы со счёта — а то и тысячи смертей еженедельно перед ним. У ног. Безымянный падает на колени, извлекая такой звенящий скрежет ломающихся костей, и парень вздрагивает, поднимая глаза на уставленного на него крестоносца. — Я узнал его. — Чонгук медленно указывает пальцем куда-то в грудь собеседника. У Чимина брови ползут наверх, как только он понимает, о чём идёт речь. Он аккуратно подцепляет тонкую цепочку из-под футболки, но закатывает перед этим длинные рукава. — Такие кресты выдают только в одном месте. — Говорит Чон. Ногти царапают на обратной стороне распятья выгравированную надпись. — Откуда он у тебя? — Не останавливается Чонгук. Чимин закрывает глаза, погружаясь в отчаяние. От этого вопроса никуда не спрятаться, и ему известно, что этот блуд знает всё наперёд. Ведь он всевидящее око, и от него не укрыться даже в толпе безумных посетителей. Он всегда смотрит именно на него, какая бы преграда не была между ними. — Мне подарили его. — Ложь. — Это правда. Тебе ли не знать, проклятый! — Я вижу тебя насквозь, особенно враньё, что разрастается в тебе. Чёрное, тягучее. — И Чонгук брезгливо тянет губы. Чимин шикает и выпускает эмоции, копившиеся долго. После отрезвления он подскакивает и пятится назад. Только страх в нём тягучий и только ужас разрастается в нём. Ведь дурь выветрилась, но галлюцинации с искажённым пространством бегают волнами, вырисовывая новые цвета. Пока он шагает назад в надежде наткнуться уже на что-нибудь, что его остановит, Чонгук продолжает сидеть за столом в окружении уродливых свечений и давления, исходящего от него. То холодными прикосновениями проникает под кожу, повсеместно тому, что тот сжирает его своим взглядом в склонённой голове и кошмарной улыбкой. Похоже на позднюю стадию извращения. — Душегубец. — Произносит он, когда всё-таки приземляется на пуховый диван и поворачивает голову, натыкаясь на вездесущий взор. Они смотрят друг на друга под мелодичный джаз. Упавшие на спинку, умиротворённо дышат. Особенно Чимину вдруг становится спокойно и вся грязь испаряется из разума, в таком редком случае удаётся поймать покой в его глазах. В тот момент он видит в них ещё никогда не виданное. Это не ожидаемо и совершенно неестественно для Чонгука. Его лицо расслабленное, без единой морщины между бровями, и глаза его круглые, сверкают от тёплых лучей утреннего солнца. Он сохраняет довольную улыбку, разглядывая уставшее выражение своего крупье.С каких пор он стал твоим?
С тех самых пор, когда он узнал его. Вернее, его просвечивающий сквозь форменную рубашку крестик. Спустя потраченные годы безудержного безумия его посетил утерянный контроль. Тело после стало неуклюжим и бессильным. Оно стало намного чувствительней. А потом, Чонгук понял, где находится, и что его утробный страх стал явью. Он живой и настоящий. Сидит рядом с воспитанником своего дома террора. Но, может, он просто украл распятье. В этом Святоше множество пороков. Он даже не давал оснований, но Чонгуку очень нравится, когда Чимин смотрит на него. И сейчас он улыбается ему. Его спокойное дыхание слышно в унисон утихающей музыки, и дыхание Чонгука уже стремится постигнуть тот же ритм: парящий, глубокий и властный над ним. Приятно осознавать, что он жив, он готов разговаривать с ним, и, казалось, мог бы быть ему…Он лжец.
Шёпот скребётся под черепом и заглушает музыку.Хитрец. Чревоугодец. Прелюбодеятель.
Чонгук отворачивается от него и жмурится. Когда Чимин это видит, хватает того за нижнюю челюсть и поворачивает обратно. У него снова тьма преобладает, зрачков не видно, тени залегли над глазами, однако брови всё также расслаблены. Изменился лишь взгляд. — Ты ошибаешься. — Говорит Чимин, игнорируя эту изменчивость, — Я ничего не крал. — он не отпускает его челюсть, крепко сжимая. — Его подарили мне. Мой друг. Мы долго знакомы с ним, он помогает мне справляться со всем. Облегчает муки, которые на судьбе моей прописаны, наверняка. Помог найти мне работу, и до сих пор мы с ним… ладим друг с другом. Его рука расслабляется, медленно тянется вниз по напряжённой шее, минуя ключицы под расстёгнутым воротом. Застёжки поддаются тяжести и расходятся одна за другой, пока не остановятся на груди. Чонгук прослеживает за этим жестом и напрягается ещё больше, когда чувствует ледяную ладонь. А Чимин, в свою очередь, чувствует быстро бьющееся сердце под его рёбрами. — Однажды он протянул мне этот крест и много рассказал о нём, жаль — утаил факт его появления. Я не знаю, откуда он. Но он мой теперь. — И убирает руку, роняя рядом. — Кто твой друг? — Тихо спрашивает Чон, и сердце его замедляется. Чимин смотрит на него безотрывно: — Не люблю хвастаться, но он, как бы сказать, управляет этим казино. После этого ему становится действительно задорно. Внутри лопается дедуктивный пузырь, расширяя границы ожидаемого. В голове просыпается редкое чувство удовлетворения. Парень запрокидывает голову назад и громко смеётся. А он ведь всё задавался вопросом, по какому такому стечению обстоятельств молодой крупье настолько сильно притягивал к себе. Его манила сверхсила, утягивая ближе. — Душегубец не верит мне снова. — Чимин поражается его реакции и думает об одном. Что можно вынести с поведения рогатой нечисти? Абсолютный сюрреализм и неоднозначность. — Крестоносец верит в покаяние. — Парирует Чон, поднимает голову и видит, как тот забвенно лежит на подушках с прикрытыми веками. Лежит наполовину. Наконец он вымотался. — Поганец… — Но неслышно произносит, отдаляясь в сон. — Полагаю, ты взял выходной. — Чон приподнимается с дивана, оставляя болтливого друга в прежнем положении. Ему ныне огонь загорелся, и интересен сейчас план завладевания, оставленного для особого случая. Славно, что управленец здешнего заведения сбежал от него тогда. Стало быть, Сокджин чего-то испугался.