The Great Pretenders

На чьи ноги Хосок только не наступает, и никто его не видит, никто здесь не знает. В особенности, когда ум занят лишь одним — пробирающим на холод. Приходится выходить на свежий воздух каждые несколько часов. Лёгкие вентилируют жадные глотки воздуха, переполненные людским парфюмом и затхлым табаком. Хосок теперь меньше думает и больше смотрит перед собой. Находится в прострации своей травмы, и не осознаёт, что иллюзии миновали его, как только он ступил на крыльцо казино. У бара его растерянный и любопытный взгляд подлавливают официанты, предлагая многообразие коктейлей. Жаль, что не знает каждый второй состав, поэтому завлекающие гости с сотрудниками подминают к произвольному выбору. — Да вот, куда глаз ляжет — то и берите. Всё меню Вы точно не попробуете, у нас широкая палитра вкусов. — Начинает бармен с непривычно яркой улыбкой. — За один день, очевидно! Но кто ж знает, всякое бывает. — Бегло разворачивая пластиковую листовку на стойке. — Если Вы разборчивы, то лучше сразу скажите, что больше предпочитаете. — Вопросительно взглядывает на него, успевая возмутиться отвлекающему его коллеге. Хосок вздыхает, непритязательно вклиниваясь глазами в список перед собой: — Не знаю… — Отвечает он, подсматривая за стоимостью. — Что-нибудь простое. — Из самого простого: виски, водка, коньяк и выдержанный ром. — Внушительным жестом настаивает на выборе. — Все пробуют виски в свой первый раз, но можете остановиться на бурбоне. — Хорошо. — Согласно под подозрительный взгляд вытаскивает сложенную купюру. — Один мне. — Неуверенно сглатывает, а бармен наливает быстро, вздрагивает ртом и изумлённо улыбается, как гость залпом опустошает стакан, крепко зажмуриваясь. Хосок шипит сквозь зубы, извергает огонь, ругаясь на его жар в горле: — Боже милостивый. — Прикрывает рот, медленно раскрепощаясь под жгучесть бурлящей лавы. — Пропащее дело. — Кряхтит он, кашляя в кулак. — Давайте ещё. Довольный зрелищем бармен вливает следующую порцию, наблюдая, как новый стакан летит залпом за скорой парой других. — К чёрту. — Хватает одну за другой, сжигая губы от неприкрытой злости. — Вообще всё к чёрту, ужас. — Громко вздыхает, почти плачет от бессилия и вертит головой, куда бы вникнуть получше, где бы задержать своё внимание. Привет новой красоте. В серых стенах угрюмого дома глаза ослепли на цвет, и теперь Хосок чаще всего жмурился от чрезмерной яркости окружения. Оно почему-то вызывало в нём разнообразное плескание и неестественное наслаждение. А по причине того, что глаза не видят — руки не чувствуют. Он не понимает, куда прикасается, как движется вдоль стойки, не замечает, что свет вокруг меркнет, а звуки становятся громче, будто спускают в бездонную яму из мрака и редких преломлений. Оттого забавно становится, рассудок пропадает, тело теряет контроль. Из горла поднимается свой голос, совсем на него не похожий. Стало быть, он не говорит за себя, а вмещает внутри дьявольское отродье… Хотя, может быть, станет. И всё, что он сейчас делает — громкий зов и распростёртое приглашение в себя. Смех срывается: — За такую одежду тебя могли бы покарать! — Внезапно выпаливает он, тыча перед собой пальцем в девушку с приметно коротким платьем. Та поднимает в удивлении брови, пытаясь рассмотреть лицо взявшегося из ниоткуда. Прищуривает глаза, делает шаг вперёд и останавливается, подозрительно всматриваясь в темноту клуба: — Что ты сказал? — Смело спрашивает она, слегка наклоняя голову перед скромно сидящим на диване парнем. Хосок отвернулся, оставив свой рот закрытым до тех пор, пока сиденье не пустило дрожь от приземления той самой. Она легко хлопнула его по бедру, глухо засмеявшись под громкую музыку, и свободно уместилась в углу дивана, гордо и внимательно смотря в сторону Чона, что уже хаотично моргает, сглатывая в волнении виски. — Это новый вариант привлечения внимания? — С интересом начинает разговор. — Если так, то ты меня поразил. Что ещё за слово такое — «покарать»? Библии начитался? Хосок уже пожалел, что не сдержал язык по велению необъяснимого чувства. Думает, это оно — зудящее опьянение, когда проще заговорить кому-нибудь зубы со своими проблемами. Он снова быстро моргает, подмечая непривычную сухость климата, и согласно кивает, удивляясь, что в здешних просторах кому-то вообще известно это название. — Я здесь первый раз оказалась. Пришла с друзьями, но найти их не могу. — Капризно отвечает девушка, показательно вздыхая; придвигается ближе, спутывает реальность. — Поможешь мне их найти? — Её пальцы неожиданно снова оказывается у его бедра, из-за чего Хосок злобно вырывает его из цепких касаний и в недоумении смотрит на вызванную проблему, что с мутными глазами, как змея, прокрадывается ближе, забывая отвести взгляд. — Ты что? — Улыбается, убирает руки, но садится вплотную, обвиваясь вокруг его дрожащего предплечья. — Боишься, что ли? Ну и что ты здесь забыл один? Просто так сидишь или ждёшь кого-то? В начале Хосок подумал, что зрение её подводит, но сейчас, когда она вплотную смотрит в его лицо, не убегая, как от проказы, его перебивает мощный интерес. Наряду с тем, что перебивает градус, что огнём чувствуется по спине. Возможно, это уже чужие руки шныряют по нему. — Сколько тебе лет, незнакомец? — Продолжает она, ластясь плечом. — Выглядишь сногсшибательно! Изысканная куртка, хочу подметить. Это что, лён? — Прощупывает ткань, спускаясь по груди. — Наверное, это очень удобно. А тебе не жарко в этом? Выглядит плотно, прямо как пальто. Хосок вскидывает брови, медленно моргая от попыток собрать мысли воедино. Успевает переваривать поступающие вопросы, но не успевает открывать рот, чтобы ответить хоть на один из них. — Давно ты здесь один? Может, поговорим о чём-нибудь? — О чём нам говорить с тобой? — Низким тоном. — О чём угодно! — Резко радуется она, спуская поглаживания к напряженному животу. — Мне показалось, что тебе скучно. Часто слышу здесь это от людей. «Элевсис» совсем растратил себя на стариков. Прогнулся под деньги. Как считаешь? — Да, наверное… — Смутно ловит прыгающие блёстки на ненавистной им одежде — невольно роняет взгляд на привлекающие ноги разговорчивой девушки. — Дай угадаю, ты тоже из тех стариков? Собираешься по ночам в вип-зонах и громко пыхтишь своими старческими беседами? Но ты, если честно, совсем на них не похож. Ты выглядишь молодо для таких. Ну, так сколько тебе лет? Чон не справляется с соблазном. Завлекающее ощущение пробирается вдоль его живота и подрывает сознание, вот так дотянуться своей рукой, легко смахнув мизинец по оголённому колену девушки. Та довольно взмахивает собранным хвостом и косится вниз. — Я совсем сбился со счёта. С тех пор целая вечность прошла. — Вялым голосом отвечает, зачарованно водя взглядом по льнущим к нему блестящим ногам. — Что? «С тех пор»? — Смеётся от абсурдности сказанного. — Ты не помнишь свой возраст? — Три, четыре… — Заплетается язык, ногти царапают тёплую кожу. — Сорок ч… пять. — О, нихрена себе! — Неподдельно восклицает, нахмурившись. — По тебе не скажешь, правда. На вид максимум тридцать. И я удивлена. — Усмехаясь, приближается плотнее, наседая в томлении. — А ты кто? — Монотонно вторит, принимая приятное тепло. — Кто я? Имя хочешь узнать? Так и быть. Я Ева. Такое имя. Твоя очередь. — Она говорит, не уделяя паузам места. — Я Чон… Складывается впечатление, что горящая лава алкоголя не была настолько горячей, как резвый, наглый язык девушки, бесцеремонно толкающийся сквозь его приоткрытые от безумия губы. Срывает все чувства без остатка, грудь его уже терпит вес настигающего тела, а руки — непозволительно прежде — теперь рвутся к падающей на него талии, вонзаясь в шершавую ткань. Хосок падает на спину, растягиваясь вдоль дивана, а самовольная Ева властно вжимает его, пробираясь на бёдра. Не понятно — сопротивляется он или болезненно дёргается от подступившего желания, но точно отрывается от неё, резко скидывая с себя на пол. — Господи! Что ты делаешь? — Вскрикивает он, уступает оглушительному басу, отплёвывается, отползая дальше. — Это ты что делаешь? — Возмущённо шипит она, быстро приподнимаясь на высоких каблуках. — Какого чёрта вообще?! Дурак совсем? Что не так?! — Извини, но твоё поведение непристойное. — Поправляет свой льняной воротник, угрюмо сводя брови. — Непристойное поведение? За это нужно было сбрасывать меня? — Фыркает на него, отшагивает дальше, дерзко падая в прежнее место. — Ты так боишься обычных поцелуев, или что? — Одна из… причин, это твоё поведение… нехорошее. — Слова прерываются, пьяный голос более заметен. — Я в шоке. — Иди своей дорогой, пожалуйста… — Отворачивает голову, отвлекает себя от недопустимых мыслей и вдруг вздрогнувшим от этого сердцем. — Боже мой… Как же… — Старается умертвить свой недуг, плотно закрыв глаза. — Я узнала тебя. — Вдобавок произносит она, заправляя выпавшую прядь. — Ты Чон Чонгук. Ты владелец. — Тычет длинным пальцем. Тот недуг смахивает с Хосока, как отмылась бы свежая грязь. От него не остаётся следа, трепещущее тело замирает в ожидании, а глаза медленно раскрываются, возвращая взор к девушке в таком же томлении смотрящей на него. От грозящих в нечитаемом страхе зрачкам она неприкрыто вздрогнула, отсев дальше к самому краю. Хосок наклонился к ней, двинулся ближе с неестественной в интересе позой, заставил продолжить. — Я увидела тебя и подумала… Не так много здесь мужчин со шрамированным лицом и фамилией Чон. — Ты сказала, владельца зовут Чон Чонгук. Откуда он появился? — Боже, откуда мне знать. — Раздражается, но остаётся. — Я просто… — Он владеет этим казино, серьёзно? — Наступает ближе, скрещивает ноги и горбится. — Ты не Чонгук? — Как давно ты его знаешь? — Его вопросы сбивают с толку. — Я его не знаю. — Хорошо, откуда твои друзья знают? — Они работают здесь. — Нельзя не ответить, напор заворожил по-дурному. — Скажи мне, где найти его! — Да откуда я знаю?! — Вспыхивает, подскакивает и попадает в руки объявившегося друга. У него засветились глаза от танцующего преломления, этот друг привёл ещё пару других, согласно устроившись на диванах. Как полагалось в кругу общения, случайно и достаточно дружелюбно, чтобы Хосок подумал о них лишь спустя время, когда открылись их рты: — Привет. Хорошо отдыхаешь, дружище? — Спрашивает один, падая рядом. Хосок отклоняется сразу, томно вздохнув. — Что стряслось? — Заметили нашу подругу с кричащим выражением и подумали, что она вляпалась в очередную перепалку. Первый раз тут. Не злись. Как себя чувствуешь? — Второй говорит. — Ваша Ева подумала, что будет уместно ублажить меня прямо здесь. Поднялся глухой хохот и свист. Двое парней со второй девушкой явно натужились, якобы сдерживаясь от громкого вопля. Они решили, что незнакомец тонко подшучивает, выражаясь добрыми терминами. Знали, что есть подобная смесь — ходит в роли хозяина казино, разбрасываясь библейскими наречиями. Абсолютная уверенность вдруг подняла их смелость на новый уровень, они почему-то попытались уверить того во лжи, имея в виду самого Хосока, имеющего очевидную схожесть с поверхностными чертами внешности настоящего, нового владельца «Элевсис»: заметные шрамы на лице, вдоволь рассыпанные по щекам, лбу, подбородку, и где ещё их не видно — вероятно там есть тоже, священный лексикон, которому позавидует всякий любитель, и естественно фамилия, что их подруга успела вырвать. — Мы просто знаем, кто ты. О тебе все говорят вокруг. Куда не плюнь, везде натыкаешься на это имя и громкие звуки. Понял, о чём я говорю? — Начинает тот, кого раздражённо одёргивает Ева, сидя рядом. — Мы только познакомились, но ты уже недоброжелателен ко мне. Отчего же? — Хосок перебивает свой туманный разум, собирается настаивать на своём, постепенно вынимая из них больше информации. Так намного проще, чем расхаживать не-пойми-сколько в поисках не-пойми-чего. — Знаешь, это как с заезженной песней на пике популярности. Звучит из каждого утюга и навязывается по всем радио каналам. А если я не хочу её слушать? — Ты наглый. — Они вдвоём говорят, когда остальные любопытно наблюдают за нарастающим давлением. — Но при чём здесь я? — Не пытайся отговорить нас. Ты Чон Чонгук, ты здесь живёшь, ты владелец. Мы абсолютно уверены. — Парень выставляет руку, отнекиваясь. — Раньше ты играл. Чёрт, как Боженька играл. Наткнуться на твою партию было воистину чудом и везением! То ещё представление, лучше театра. Жаль, мне не удалось. Посмотрел бы матч. — Передразнивая его принципиальную лексику. — Это правда? — Становится на грани внимательным. — Правда, что ты продал душу Дьяволу? Хосок внезапно посмеивается. Не зная, что ответить, поглощает информацию о брате постепенно медленно, борясь с внутренним криком: — Все правда так считают? Думаете, продать душу так просто? — Выходит, ты знаешь как это сделать? — Нет. Не знаю… Но искренне не советую вам этого делать. — Так ты всё-таки Чонгук?! — Неугомонно переспрашивает знакомая девушка, возмущённо вскидывая руками. — Угомонись. — Придерживает неспокойные кисти, бережно трогая за плечо и возвращаясь к Хосоку. — У нас так много вопросов к тебе. Не против дать интервью? — А второй парень, до этого тихо наблюдающий, шикнул под нос, ухмыльнувшись. — Неужели я настолько интересен? — Даже не представляешь. Вообще, все только и хотят залезть тебе в штаны, будем на чистоту. Готов ответить на этот вопрос? — Я что, так похож на дурака? — Но ты не уходишь, Чонгук. — Вы пришли ко мне, а не я к вам. Будьте любезны соблюдать приличие. — Четверо снова вспыхнули хохотом, оставляя Хосока гордо невозмутимым. Голова перевёрнута, слышать так часто это имя — сводит с ума. — Не сердись. Чистый интерес, не более. — Знаешь, слухи такая вещь странная. — Вклинивается вторая девушка, отпивая из своего стакана. — А главное — бессмысленная, потому что не понятно, правда или нет. — Друзья её смотрят на неё, ждут самого предела их хитрых мотивов и главного замысла, с поручением которого подослали к нему подругу. — Ты по парням, Чонгук? — Резко спрашивает Ева, ловя согласные кивки приятелей. — Почему вы так решили? — Непонятливо, но тихо удивляется. — Это слух. Мы только хотим знать, правда это или нет. Сказали же. — Почему? — Потому что ты Чон Чонгук! — Закатывает глаза второй друг. — Да сколько можно… — Хосок взволновано откидывается на спинку дивана, заглатывая чужой наполненный бокал виски. — Почему здесь все такие ущербные? — Морщит лицо в неприязни, попадает на недовольную гримасу, переходит с одной на другую и ловит усмешки, нескончаемые от людского скудоумия. — Зачем вам это знать вообще? Как вам это поможет? — Жмурится от остроты алкоголя, выхватывает другую бутылку из чужих рук и заглатывает больше, опрокидывая голову. — Ладно тебе, господин ты наш. С такой жизнью тебе многое доступно, а ты имеешь наглость жаловаться. — Да пошли вы… — Смеётся он, наконец снимая жарящую куртку. Сминает её под спиной и прижимает весом. — Но с таким лицом, конечно… — Заикается вторая девушка. — Что с тобой случилось, Чонгук? Откуда такие увечья? — Мягко присоединяется неразговорчивый парень, слабо улыбаясь. — Это не ваше дело. — Ну расскажи… — Прихотливо вторит Ева, а парень возле подзывает следующие партии виски. — Ева! — Прерывает другая. — Не обманывай себя, тебе всё равно. Спроси лучше, почему активы падают. Чонгук, что с нашим любимым казино в последнее время происходит? — Наклоняется на колени, в светлых брюках, вальяжно опираясь руками. — Мы любим здесь появляться, но вот эти байки про продажу души уже не кажутся абсурдом конкурентов. Это правда, что гости твоего отеля поголовно мрут, кто не заселится? — Подожди, сестрёнка. Напомни такой факт, что мрут они исключительно на двух этажах. Это же ещё диковинней, чем если бы умирали во всём повсеместно, правда ведь? — Подстраивается первый парень. — Да, точно. Самый верхний — тот, где обычно селятся исключительные акционеры, и, по-моему… одиннадцатый… — Тринадцатый. — Переправляет. — Да, тринадцатый! Почему так? Объясни, пожалуйста. Неужели отравленные газы или что ещё может — от того и странно. Даже мистично, я бы сказала. — Некоторые любят необоснованную конспирологию, Чонгук. — Разбавляет потешность. — Не обращай внимания. — Не перебивай меня. — Обращается, видимо, к брату. — Какого чёрта именно два этажа? Что за тайны? — На тринадцатом, вроде бы, больше номеров. — Продолжает он. — Там они несколько ниже по уровню. Естественно больше смертей, но вот на самом высоком — двадцать четвёртом, если не ошибаюсь, всего трое. И большие. — Там-то ты и живёшь, да, Чонгук? — Лукаво поддразнивает второй. — Двадцать четвёртый?.. Может быть, и номер квартиры назовёте? — Невольно повторяет Хосок, смазывая мокрые губы. — Не одиноко одному? — Он не один… — Издевательски напоминает первый, прищуривая в его сторону глаза. — Все знают, что новый управляющий тесно с тобой общается. Это очевидно. Больно молодой для такой должности. — Выказывает нескрытое расстройство. — Нравятся малолетки, Чонгук? — Управляющий?.. — Переспрашивает Хосок, игнорирует бесполезную колкость. — Знаете, кто он такой? — Конечно. — Насмехается один. — Работали вместе, от того и возмущение. — Кем вы работали? — Отбирали деньги. Опасная должность. — Смеётся, терпя колкий удар. — Дилеры. Крупье. Распорядители. — Перечисляет. — Как понравится… — Или у тебя фетиш, да? Хосок поджимает губы, фыркает пьяным дыханием, невольно икает, потешается с каждой минутой и не жалеет, что сделал первый шаг. Даёт объявившимся бесам окружить его, зловеще путать пошлыми разговорами. — Вполне логично, если проводишь с ними круглые сутки. Приметил, мы не осуждаем. Чимину повезло, незачем спорить. Наконец имя и сразу в таком двусмысленном роде. Множество терминов ровно вливается в одно ухо и мерно вытекает из другого, но самое главное — это быть в своём уме, чтобы переварить их с пользой. Не выходит, глаза его заплывают подступающей мутной пеленой, руки кружатся ветвями перед лицом, липнут к собственным горящим щекам и мокрому носу. Хосок шмыгает, рвано выдыхает и переваливает корпус вперёд, пытаясь оторвать взгляд от сидящей напротив него девушки. Всё подменилось, стало нереальным и ускользающим ни как обычно и в привычной серости. — Чимин, Чимин… — Вырывается из его рта, губы убого растягиваются. — Раньше был другой. — Интересно-то как. И куда делся? — Надеюсь, что сдох. Предатель… — О, нет, он тебя бросил? — Раздаётся тонкий голос. — Он всех бросил. Я не добрался до него. Хотя… Может, он никогда здесь и не был, и это всё… дьявольская уловка для меня. — Утирается о плечо, сбрасывая спутанные волосы. — Это ему повезло. Сокджину повезло. — Думаешь, Дьявол запутал тебя, Хосок? — Тон второго скромного парня стал громче, плавно будил в нём свежую энергию. Принудил отвернуть глаза от соблазна напротив — коварного, беспощадного. — Да, запутал. — Протягивает Чон, распрямляя спину от смятения. — Сбил с пути. Кажется, что я больше не вернусь к нему. — К Дьяволу? — Пытливо. — Нет — к пути. К дому. Вчера я словно пробудился от длинного кошмара. Не знаю, что делать дальше. Хочу просто отдохнуть от себя. — Смотрит, что улыбка того завлекает в знакомой манере, сквозь патлатые кудри. — Это ты, преподобный… Парень взмахивает ладонью перед лицом, сбивая густые пряди. Ласково сохраняет прежнюю улыбку, чтобы Хосок рядом с ним продолжил вот так в окутанных чарах смотреть на него и слушать. Трое посторонних приятелей смешались в мерцающем свете и увлеклись внутренней беседой, будто подсеянной им непосредственно. — Нет, Хосок, преподобный для тебя один всегда был. Не твой отец, не волнуйся. — От себя усмехается. — Надеюсь, ты с ним в достаточно хороших отношениях, чтобы причина убивать его была сущим ничем. — Это порицание твоё? — Прошу, избавь меня от своей печали и уныния. Ты не чувствовал бы сейчас всех этих эмоций, если бы на то не был свой смысл. Красивый на нём пиджак. Впервые приходится восхищаться мужскими нарядами с желанием обогатиться ими, попробовать на себе изыски одежды, что раньше не было… этого желания. Но действительно отец. Никто так не издевался над ним, как он. Никто даже не прикасался к нему так больно, не пускал его кровь и не выводил крики громкой болезни. — Я могу сказать, чего ты хочешь, Чон Хосок. — Серафим этот закидывает руку на спинку дивана и свободно скрещивает ноги — мерцает не меньше огня от своих роскошных украшений. Вчера их было не больше, после чего глаза зудят от них. — Даже я не знаю, чего хочу. Откуда тебе это знать? — Сам не понимаю. Просто знаю и всё, должен быть какой-то… — Смысл? — Верно. — Наклоняет голову. — Смысл — устаканить всё и обрести покой с собою. Твой покой отличается от братского. — Всё-таки это правда… Чонгук на самом деле живой и сейчас совсем рядом. — Поникает, падает на спинку. — Целый да невредимый. — Счастливый? — Закрывает наливающиеся слезами глаза. — Он в порядке здесь? — Трудно сказать. Он… — У самого вся прелесть каждой мысли людской, о которой может лишь вспомнить. Губы его нежеланно скачут вверх и вниз, затягиваясь либо от скуки, либо от пойманного пророческого удара. — Чонгук освобождается. — Струи крови и белесые когти, пьющие с кожи. — Относительно. — Я не понимаю… — С ним всё хорошо, Хосок. Не волнуйся. — Он смехотворно морщит лицо, прочищая свободными пальцами ухо, словно снимает заложенность от дикого шума. — Думаю, что с ним всё будет хорошо и дальше, когда силы зла вовсе отступят. Но вот меня интересуешь сейчас ты. — А меня интересует мой младший брат. И я буду очень признателен, если ты отведёшь меня к нему. — Неуклонно просит, нагнетая давление. — Всё не так просто, как ты считаешь. Если твоя воля решит иначе, ты сможешь обезопасить свою бедную душу и отпустить её грехи. Ты ведь этого хочешь? — Моя душа давно обгорела в адском пламени. — Зубы скрипят. — Мне плевать на неё всем сердцем. Пусть испепелится и оставит меня наедине. — Ты ошибаешься. Твоя душа просит немедленного покаяния. Вопиёт в страданиях и незаслуженном мучении. — Незаслуженном?.. — В резком недоумении от слов, как окатили кипятком. — Что ты говоришь мне такое? Что за безумие?! — В ожидаемом жесте подскакивает с места, возвышаясь сжигающим светом над ангелом. — Знаешь, что я думаю?.. — Смахивает позади столика остатки выпивки, что с треском отлетают и разбиваются, затем он шатаясь запрыгивает наверх, размашисто поднимая руки, и кричит во всё пьяное горло. — Вы все здесь сгорите в Аду, чёртовы дети и дьявольские возлюбленные! Вы соделались членами Тела Христова! А нарушители чистоты наносят уже бесчестие Христу и расторгают единение с Ним. Уды Христовы претворяют в уды блудничие и каждый любодей из вас казнится смертью душевной! — На исходе дыхания появляются слёзы. На Хосока обращается всякий глаз и внимание, смотрят снизу, как положено сатанинским негодяям, и смотрят они с усмешкой, изумлением, продолжая выхаживать своими дорогами. — Молитесь Богу, просите Его прощения, убогие вы… убогие вы… — Печаль одолевает его, затыкает рот и приводит в бессилие перед мощным порывом, после которого он спускается побеждённо и падает в мягкое место. Тэхён единожды поднял взгляд на него, опираясь о руку и спинку дивана, умиротворённо, слушая вой, что не забивает в бесчестии уши, как делает это другой, узнаваемый в удовольствии единения. Сорванный голос Чимина всё ещё глушит его сознание и принуждает обозлиться в негодовании от настолько громкого и непривычно назойливого. Хосок видит, как Серафим скребёт ногтём по ушной раковине и инфантильно прочищает пальцем свой слуховой проход, изредка недовольно сдвигая прикрытые брови. Встряхивает головой, абстрагируется от дискомфорта и возвращается к собеседнику, такому раскрасневшемуся от ярости и такому спокойному, словно привели в рассудок, выудив все последние граммы спирта. От опьянения не осталось намёка. — Тебе лучше? — Заботится Серафим, широкая улыбка на нём отражает свет, сердце его стучит и разбивается — живое, свободное от скорби и печали, нежели старшего Чона. — Ты поймёшь это в своё время, Хосок. Я не заставлю тебя измениться за одно мгновение, как не заставлю поверить атеиста в Бога. Каждый выбирает собственный путь, Господь наделил нас силой воли и с ней, хочешь или нет, бес ты или служитель Небес — ты обязан считаться. Таковы правила… Вот, о чём я говорю тебе. А ты, как маленький упёртый ребёнок, закрывающий уши — сопротивляешься мне и не даёшь помочь. — Он делает глубокий вздох, мягко прикасаясь к его плечу. — Если хочешь увидеть своего брата — позволь мне показать его. — Лёгкое дуновение у шеи, крохотный испуг и принятие покоя. Вдвоём они оказываются в среде игрового зала. Возможно, именно ноги и явное доверие привели Хосока сюда и поставили в сторону от гуляющего тепла где-то там — поднять голову, наклонить неуловимо мало и встретить его. Чонгук пережёвывал пищу за обеденным столом, сидя в незнакомом обществе. Он старался молчать, но говорил даже сквозь набитый рот. Хосок приоткрыл губы, брови поползли на лоб в умилении и искренней нежности. Он держался за грудь, вцеплялся ногтями в белоснежную сорочку. Чонгук не видит его, не подозревает о присутствии, смотрит перед собой и весь светится, изредка прикрываясь от поступившего смеха. Чем тот человек рассмешил его? Неизвестный в таком же белом костюме, театрально поднимает руки над головой и изобразительно прижимает их то к лицу, то обхватывает ими себя, очевидно рассказывая насыщенную на такие эмоции историю. В громкости выступающего певца не слышно их беседы и, вероятно, звонких голосов. Но по выражению лица Чонгука, на которое не наглядеться с непривычки, было понятно, что происходящее ему определённо располагает, заставляя практически неотрывно замирать против себя взглядом. — Он смеётся… — Обрывает Хосок. — Поверить не могу… Это он. — Его внимание снова принуждается к прыгающей спине, что порой загораживает вид. — Со своим другом?.. А, Чимин… Чимин? Это он управляющий? — Спрашивает от нетерпения и указывает пальцем. Тэхён позади видит то же самое и пытается полноценно пропустить чужие чувства, мысли, лишь бы собрать вместе и правильно изложить: — Да. Отдыхают. Чон ещё несколько секунд усваивает слова, невыдержанно вылавливая подходящий угол обзора: — Хорошо… — Не может иногда вот так беспрецедентно видеть его, терпит сердечную тревогу в неспокойной груди. — В основе любых отношений лежит любовь. Сам думай, как она может относиться к ним. — Любовь? — Переспрашивает, в надежде, что верно услышал, туго сглатывая. — Да. Приглядись, как она выглядит. — Ему хорошо. — Потому что взгляд Чонгука заплывший, обманчивый. — Нет! — Срывается, суматошно пятится назад, решив принять всё это за очередную иллюзию. — Я не верю. Господи, не верю… Чонгук… Он же… — Руки уже трясущиеся поднимаются к лицу неосознанно, отмахиваются от непроизвольных картинок из воспоминаний, а Хосок жмурится от них и закрывает ладонями лицо.

***

— Не перестаю любоваться нашими потолками. — Неоканчивающийся голос Серафима. — Чистое искусство во всей своей красе. И тысячи лет не хватит, чтобы рассмотреть каждый узор. Только от этого не хочется отсюда уходить, правда? Хосок улыбается неожиданному насаждению, смиренно вышагивает медленным шагом вместе с ним. Он думает об их спокойствии и том, как много открылось перед ним за малейшую секунду. Всё в сказочном безумии, в который нехотя падаешь из-за собственной глупости и тебя вертят за хвост, как самого неудачного дурака. Из-за того, что не можешь объяснить это и донести правильно. Сплошная фантастика и её добродетели в виде неразборчивых ощущений. Она толкает в спину, в свойстве неожиданности клонит к своим истокам и роняет на колени в диком плаче. Она хочет от тебя изнурения тела — издевается, терзает так, что нет сил думать иначе, заставляет думать, как она хочет и пускает корни в тебе. По-другому не постичь её. О чём её речь говорит тебе? Что пытается донести до тебя? Возможно — показать себя, направить на верный путь, как заботливая мать. Хосок чувствует её касания на руках, как глаза её ласково хмурятся, отвращаясь увечьями, а он не может оторваться. Хосок смотрит, как Чонгук смотрит в ответ наконец, сжимает его плечи и крепко обнимает, слыша заветные слова прощения. Брат говорит, что отпускает его грехи, а Хосок чувствует, что на исповеди, и младший в ней держит верх, забывает его великий грех, прощает братоубийство. И от этого… настолько же великое и непостижимое облегчение, делающее тело невесомым, медленно подлетающим в воздух. Дрожь проходит по нему, и дышать приходится свободнее. Несёт его вниз или куда угодно, но помогает передвигать ноги в пугающей расслабленности — они плывут вдоль ступеней, направляют к первому этажу. — Правда, Тэхён. — Запоздало отвечает Хосок, зависая взглядом на прекрасных арках. — Ты чувствуешь себя лучше? — Я чувствую себя прекрасно. — Поворачивается к нему, вылавливая внимательный взгляд. — Можешь обрадоваться, я больше не вернусь сюда. Но дай насмотреться вдоволь. — И радостно возвращает глаза пламенеть под искусными красками потолочного произведения. — Сам как чувствуешь себя, преподобный? — Хорошо. — Ярко усмехается Серафим, прослеживая вспыхнувшие зрачки засевшего внутри Сатаны. — Будет ещё лучше, поверь. — Не иначе, дорогой. — Это был твой самый великодушный поступок за всю нашу с тобой вечность. — Он сжимает пальцы на плече, гордо растирая. — Похвально, брат. Я в восторге. — Долгожданно радуется, что силы зла в том усмиряются, хоть невольно. — Спасибо, но у меня нет души. — Ах, да, точно. — Норовя себя рассматривать потемневшие от артериальной сетки лицевые шрамы. — Забываю. Возраст, сам понимаешь. — Не прибедняйся. Ещё целую вечность будешь донимать меня своими догматами. — Ещё не поздно всё исправить, Легион. — Начинает Тэхён и вскидывает брови от удивления. Хосок громко рассмеивается ему в лицо. — Везде найдёшь… Везде меня найдёшь. — Вдруг сквозь зубы. — Иди занимайся своими делами великими, не знаю… Посмотри, вон тот товарищ странно себя ведёт. — Указывая пальцем на случайного мужчину, загадочно шарящего у себя во внутреннем кармане. Серафим оборачивается на него, смотрит вместе с Хосоком и бесстрастно прищуривается, высчитывая намерения: — Ищет травку, с кем не бывает. — Выпаливает Тэхён и возвращает взгляд. — А ты изменился. — Изумлённо произносит Чон таким ровным тоном, подмечая абсурд. — Не понимаю. Как ты мог быть таким невыносимым святошей, в один момент бросивший прежние нравы. В чём секрет? Серафим, кажется, краснеет в непередаваемом смущении. Видеть его спутанные кудри и сквозь них счастливые глаза, которым по большему счёту наплевать теперь на любое его злодеяние. — В отсутствии нравов. — Отвечает, выпуская его руку. Хосок зловеще усмехается, морщится от слащавости его нравоучительного голоса, в итоге упуская из виду его растворяющуюся фигуру. Он в явной дьявольской манере и присущим характером нового человека закатывает зрачки назад. Ловит белёсый сгусток, взмывая к потолку. Уголок губ притворно поднимается в омерзении, видя слитых воедино у карниза. Чонгук тащит на себе Чимина, удерживает на весу, тяжело спускаясь по лестнице. Он растерянно и напуганно взглядывает на Хосока, дёргает головой, находя нужный путь, чтобы отнести глухо изнывающее тело, а перевоплощённый брат в десятке метров от него лишь улыбчиво пожимает плечами от беспомощности и невозвратности.