Наша жизнь — это бушующее море с нескончаемым штормом. Нужно только согласиться с ним, расслабиться в его потоке, быть частью его. Я просто маленькая рыбка, но море любит меня. Поэтому я буду ждать.
— Просто посмотри. — Повторяет Чонгук более нежным голосом, Чимин вздрагивает, а взгляд отрывается от двери, устремляясь в изрисованную стену. Улыбка сама нарастает, застаёт врасплох. Чимин мягко хмыкает, понимая, что за всё это время Чонгук извалялся в краске, рисуя перед ним: руки все в шелушках, нос испачкан, но лицо его радостное. Море. Красивое, наполненное лёгким искусственным светом. Смотри дальше — и прежняя накопительная радиация заставит увидеть, как волны его колыхаются. — Только ты, Чонгук, можешь заставить меня чувствовать себя дураком. — Быть дураком не так уж и страшно. Но если ты собираешься корчить из себя умника, им не являясь, — это другое дело. — Говорит, аккуратно отставляет разрезанную пластиковую бутылку в сторону, подрагивая головой от возмущения. — В жопу философию. — Я думал, тебе нравится. — Присаживается на пол, оставаясь в углу, искоса проверяя проделанную работу с нахмуренным, вечно недооценивающим выражением. — Ну… — Чимин надувает губы, стараясь не обидеть и не обидеться. — Мне нравится твой рисунок. — Я всё-таки знаю, о чём ты думаешь. — Хитро томит. — Всё ждёшь следующей экспедиции, чтобы подольше побыть в городе. — Видит, что он реагирует слабо. — Учти, что поезд на ремонте после столкновения, и его нескоро починят. Он был единственным. Так что… Вылазка тоже случится нескоро. — И что? — Просто предупреждаю. И я буду очень рад, если ты доверишься мне и скажешь, что ты там нашёл. Думаешь, я буду тебя осуждать? — Да. — Там умирают люди. — Наконец осмеливается сказать. — Это нехорошее место. Ты уже превысил время. Ты же пострадаешь, Чимин, твою мать. Ну что ты?.. — Мне всё равно. — Ты правда хочешь быть одним из тех? В чём проблема? — Уже с опаской. — Я не стану говорить тебе это, Чонгук. Хоть сколько пытайся. — Это довольно неприятно. Твоё недоверие. — Выдыхает, поворачивается к нему из уголка тесной комнаты и сжимается. — Мы ведь долго с тобой общаемся. С детства, считай. — Этого недостаточно. Чонгук фыркает, словно спотыкается об его циничные слова: — Чего ты боишься? — Чего боюсь? — Он завлекается, нервничает, сбиваясь к краю небольшой койки, раздражённо по непонятной причине встряхивая куртку. — Я боюсь умереть здесь. Больше всего на свете. В одиночестве. Слова всё больнее бьют, грудь подрагивает — спускает небольшую злость, что со временем превратится в привычную печаль. — Чимин, ну пожалуйста. Что я тебе сделал? Почему ты так… — В том то и дело, Чонгук! — Подскакивает, накидывает куртку, снова в присущей вспыльчивости, и бегло подбирает из открытой полки свой зелёный блокнот — выцветший по краям, где-то сожжённый многолетней жизнью, запихивает его во внутренний карман и бежит на выход, последний раз встречаясь взглядом со сверкающими глазами в углу. — Ты знаешь меня слишком долго. А я до сих пор не могу смириться с тем, что ты чувствуешь ко мне. Мне это надоело. — Сдержанно хлопает по своей груди, удостоверяется, что вещь на месте, и она реальна. — Я не такой. — Больше не вынесет и секунды. — Я знаю, какой ты. — Слышит вслед и выбегает в коридор.***
«Manchester — Kishi Bashi»
Темноту теперь желают больше, чем свет. Света боятся — во мрак стремятся. Любой порыв ветра оповещает о наружности, где они находятся. Лучше избегать её, иначе покроет своим пеплом землю, она скорчится и затвердеет, по ней будут ходить табуны истощённых лошадей, а мёртвые души забудут, что плетутся прямо по своим останкам. Чимин идёт по дороге и не задумывается об этом. Он пешком направляется в город, а перед глазами образ желанных апельсинов, увиденных им на вклеенном клочке цветной картинки внутри страниц. Он когда-то отчужденно бродил в одном продуктовом маркете, что сохранил хоть отдалённо былое состояние, и подумал, что это оттуда. Тэхёну где-то удалось отыскать стикер. Верно потому, что вещь ценная, и её было бы не жалко вклеить именно в свой дневник. А до чего приятно — наслаждаться ею теперь, глядя в пожелтевшие страницы. «Это опасно, тупая твоя голова», — говорил Чонгук, отвечая на запрос назойливого парня. А тот утверждал, что скоро всё изменится, и ему скучно, «бесполезное бездействие» с их стороны приведёт к нехорошим последствиям. Но Чон тому: «Твоя жизнь в твоей ответственности. И только». Ох, нет. Чимин наврал уже. Сказал Тэхёну, что прочёл всю его писанину за ночь. Но — да, как же приятно это осознавать. Что все твои идеи и твоя тупая, но сообразительная голова должна быть под контролем исключительно собственного хозяина. То есть, теперь Чимин хотя бы освободился от многолетней моральной «тирании», а сейчас коротает существование в странном эпизоде своей жизниЯ думаю, что люди не должны жить вместе, это неправильно. Человек в силу своей эгоистичной природы априори недостоин такого тяжелого бремени. Общение приносит нам только долю необходимого эгоистического топлива, что подогревает интерес говорить лишь о себе в следующий раз. Думаю, и мне останется быть по жизни чёрствым колышком, которому ничего из этого не нужно.
Я эгоист, и мне это не нравится. И искренняя дружба мне определённо не светит. Что уж говорить о романтических чувствах. Возможно, есть, возможно, я нравлюсь. Думаю, что это так. Да. Мы вместе любим ходить на концерты. Но так ли это очевидно. Это дружба или… Я не понимаю.
— Как же в тему. — Усмехается уже на десятой странице, игнорирует жар. — Ни хрена не понятно. — Цокает языком, быстро убирая дневник, как только проходит через тень дверного проёма в кафе. Облегчённо выдыхает, согревая руки собственным дыханием. Никого нет, отчего брови хмурятся, недовольство проскакивает. Чимин садится в то же место, расправляет подолы плотной куртки и устраивается в ожидании. Сегодня чуть теплее. Хотя, возможно, ничего не меняется, но представлять иначе — внушает надежду. Жить в постоянной одинаковости — это довольно скучно. Пусть бы и теплее. Ни к чему хорошему это всё равно не приведёт. — Я стал слишком часто ссориться со своим единственным другом. — Начинает Чимин и надеется, что разговор его подхватят. — Какое-то… Блядь… — Смеётся себе, понимая, что говорит сам с собой, не завидев того, кто бы слушал. — И знаешь, по всему видимому, это должно к чему-то привести. Он меня не поймёт. Не поймёт хотя бы потому, что не поймёт моих чувств. Это сложно. Я не думал, что так будет… Сложно. — Выдавливает слова, опуская голову. — Тэхён… — Расстраивается, что никто не объявляется, вновь обращаясь к дневнику. Глаза его теперь обходят рассказ из личной жизни. Почерк на новой странице отличается, выглядя намного хаотичнее. Через него чувствуется нервозность и очевидное беспокойство. Скорее всего, писалось это в смутное для него время. Где-то зачеркнуто важное слово, что кажется связующим звеном между его неупорядоченными мыслями, где-то они врассыпную — одно там, другое не там. И от этого Чимин подводит дневник ближе к лицу, щурит глаза, зажимая страницы для лёгкого восприятия неразборчивости. Жмурится, чувствует, как Тэхён кричит на него через буквы. Страницы уже скрипят в злости, погружая в новые обстоятельства — непригодные для него, ужасные.Пусть уже замолчат. Почему они так ругаются?! Зачем я терплю это? Неужели сидеть здесь за столом — преступление против них? Я ведь уже объявляюсь реже, только бы эти идиоты не трогали меня. Что я им сделал? Боже, ну что же это… Как это понять? Грёбанные мрази, сука, да чтобы они сдохли, блядь, как же всё это надоело. И говорят, и говорят, и говорят, и говорят, ну сколько ещё?..
Чимин больше хмурится, видя, сколько слов перечёркнуто и вдавлено от злости, и протёрто до дыр, и как преломляются страницы, становясь неровными. Он трогает пальцами бугры, понимает, что от слёз. Тэхён сидел и плакал, разрывая мысли в нескладных предложениях, сулящих только неказистые ругательства в сторону неизвестного сбора, кажется, его одногруппников по учёбе. В его университете. Те доставали его даже во время занятий, харкая мерзостью с соседних парт. Обзывали, наказывали уродливыми прозвищами и высмеивали за одежду. Чимин ненадолго отрывается, осознавая, как нелегко ему приходилось. Обида сжимает изнутри, тревожит без того податливую грудь, учащает пульс. Вырывается несколько ругательств — точно таких же, что сыплются с листов блокнота. И приходится как-то успокоиться. Смириться, что всё миновало, и ничто не угрожает тэхёновой жизни, потому что видел его днём ранее. Шея скрипит, откидывается назад на короткое мгновение, и начинает чудиться посторонний звук из пустоты перед ним: где обивка дивана больше не торчит несуразно, где окна целые, и царит уютная атмосфера работающего, вполне опрятного для апокалипсиса кафе. Чимин не проясняется, терпит гудящую в теле вибрацию. Сидит, как прежде, в полностью расслабленном положении, непонятливо замирая напротив себя с раскрытым дневником между разведёнными бёдрами. Он заставляет себя невольно развернуть голову влево, посмотреть, чей голос расходится для него такими приятными волнами. — Уго, Уго… — Смеётся, постукивая ручкой по барной стойке. — Уго, у тебя лучший клубничный пирог в городе. Луч-ший! — Заставляя гордо посмеяться очень низкорослого старика, стоящего за ней и протирающего чистый прибор. — Ах, ну всё, всё. — Хихикает, вздрагивая густыми чёрными усами. — Хитрый, подмазываешься получить бесплатную порцию? — Я? — Поддельно удивляется парень, сидящий к Чимину спиной. Если он протянет руку, чуть наклонится, то достанет. — Нет, я не такой. — Надоедливый гость чуть оборачивается под хохотливого хозяина и подмигивает, мягко улыбаясь. — Тэхён. — Узнаёт Чимин, прослеживая, как тот поворачивается обратно, принимая в руки одну тарелку с пышным пропечённым тестом, что старик вынес ему прямо из кухни, и быстро спрыгивает с высокого стула, бегло подходя к столу и выставляя тарелку перед его носом. Он тихо закрывает блокнот, боясь спугнуть очевидную галлюцинацию, движется медленно, чтобы не развеять до удивления чёткие образы. Всё, как наяву. Восхищается тому, что Тэхён признаёт его, завлекая в свою историю. Аномалия действует приятно, а голова совсем не болит. — Сейчас-сейчас, он вынесет. — Подговаривает Тэхён, выставляя предупреждающую ладонь, как бы заставляя дождаться. — Вот тебе, балбес. Протрёшь сегодня пол за стойкой. — Произносит Уго и протягивает тарелку со свежеиспечённым куском. — Ого? Пол протереть? — Наигранно возмущается, подлавливая настроение. — За две тарелки пирога? — Это уже третья! — Настаивает хозяин, манерно вскидывая пальцем. — Посмотри сюда. Четыре с половиной метра. Ты ещё легко отделался. Тэхён равнодушно наклоняется через стойку, выдерживая равновесие с широкой тарелкой в руке, и раз шикает, пожимая плечами: — Намусорил сегодня. — Протягивает, под стать ответным итальянским манерам. — Глянь, сколько мусора. — Выдерживая бурение возмущённых глаз. — Ой, да ладно! — Смеётся, спрыгивает со стула снова и оставляет того довольным, приземляясь наконец напротив. Он начинает непринуждённо есть пирог, заламывая новый и новый кусочек на затёртую до блеска вилку — ту самую, что протирал в потере контроля педантичный Уго. Кафе это называется точно так же — по имени хозяина. Остаётся только добавить правильное окончание. — Уго-щайся. — Говорит с улыбкой, давая понять, что не стерпит узнать от друга, какой тот на вкус. Чимин не думая, берётся за вилку и отцепляет фантомный кусок пирога, проталкивая в рот, как ни в чём не бывало. Словно не понимает, что иллюзия аномально реалистичная для него, будто он не осознаёт всем своим телом, насколько она коварная и искусственная. Эти томные вибрации, то ли от взгляда его, то ли от настоящей неизвестности. Чимин с радостью разделит это чувство со своим новым другом, но от части, сейчас же он кажется ему чем-то нереальным. Ещё нереальней, чем вся эта убогая галлюцинация, порождённая дурным умом в аномальной зоне. — Ну, как? — Спрашивает призрачный образ. — Клубничный. Я настоял, ты пробуешь. — Не люблю клубнику. — Морщится Чимин, неконтролируемо отвечая незнакомыми ответами. — А я обожаю. Уго сам придумал рецепт, вообще молодец. Я от него в восторге. — Осекается и мелко смеётся. — И от пирога, и от доброго Уго, и от кафе этого. Потрясающее место. — Каждый день сюда ходишь, да? — Поглощает выпечку, отчётливо чувствуя её вкус на языке. — Да. Сегодня пары сокращённые были, завтра, может, тоже будут. Понимаешь, в общем. Сегодня странный день выдался с самого утра. — Ладно. — Отрезает Чимин и непонятно для себя злится, ощущает тревогу в разговоре. Они сидят за столиком в панорамном освещении, со строгим видом на центральную городскую улицу, обрамлённую тусклым светом от солнца. Чимин вспомнить не может, когда видел такое. Удивление вызывает не улица, оснащённая как следует различной техникой, комфортабельным декором, а лишь цветом видимых лучей, что как электрические разряды падают прямо на землю, где нет плавленого пластика, кипящей резины и разбитого стекла в привычном виде. Но смотрит он на всё это спонтанно, успевает в мимолётное мгновение, когда глаза случайно бросаются к окну. Чимин поворачивается для обращения к говорящему другу и неустанно продолжает поглощать пирог. — Нет, ах, ну-ка. — Кряхтит он, чуть поперхнувшись. — Я распробовал, в принципе, вкусно, мягко. Похоже на чизкейк. В нём я вытерплю даже клубнику. — Готов был вспыхнуть от недовольства, когда же успел попробовать чизкейк, не помня этого. — Ну вот! — Радостно произносит Тэхён, чаруется довольным выражением. — Будешь ходить сюда со мной? После учёбы… — Да. Давай. — Нескрытно чавкает, умиляясь скорченной гримасе. — Что ты? Хватит! — Заливается смехом, следуя дурашливой технике выстраивания гнусных рожиц. — Что ты как маленький? Останешься таким. — Тебе нравится? — Спрашивает затем, делая лицо напыщенно серьёзным со вскинутыми стрелкой бровями, втягивая щёки и выпячивая губы вперёд. — Чудный день, чтобы признаться в своих чувствах. Спешу сообщить о своих, настолько прекрасных, насколько прекрасны Вы, мадмуазель. Смех продолжает неугомонно сыпаться изо рта вперемешку с тем, как Чимин вдруг замирает, поражаясь нарицательным. Мадмуазель? Либо юмор Тэхёна переполнен сущей метаиронией, либо же в этот раз Чимин становится на замену воображаемого человека. И всё на свои места сходится, как давно не видящие друг друга старые друзья — жмут руки, пазлы собираются. — Днями и ночами я терзался Вашей немилостью. Я прошёл долгий путь, полный скорбного чувства вины перед Вами и своими чувствами, и теперь я прошу Вас принять мою руку и сердце. — Боже, отстань от Джейн Остин. — Говорится в последний раз перед тем, как картинка растворяется, несбыточно посылая куда подальше и возвращая в хрупкую реальность перед сидящим впереди возмущённым Тэхёном. — Что? — Спрашивает парень, недоумённо замирая взглядом. Чимин промаргивается, медленно осматривает доступный вид помещения, терпеливо переваривая скопившиеся вопросы. — Тэхён… — Протягивает с наваждением, собирается с мыслями. — Как ты нашёл это место? Почему ты один здесь? — Цедит через стиснутые зубы, стараясь не выпустить истину. — Я не один, а с тобой. — Ты меня понял. — Просто… Не хочу быть в одиночестве с кем попало. — Ты убегаешь из дома? Где твой дом? — Чимин, что за вопросы? — Настороженно усмехается, скрещивая руки на столе. — Здесь живу, наверху. — Заикается. — Дом здесь, над нами. — Как ты можешь здесь жить? — В голове пусто, отсутствует логика мышления. — Ты себя хорошо чувствуешь? Подожди… Зона — аномальная. Как ты… — К тебе тот же вопрос, вроде есть места более славные для встреч. — Я не понимаю. — Озирается ещё раз, убеждается в реальности. — У тебя есть галлюцинации какие-нибудь? Чёрт, сейчас что-то у меня… — Да, бывает. — Отвечает резко, пугает. — Вижу прошлый мир. Это кафе было очень хорошим местом. Хозяин сохранил свои традиции в каждом сантиметре, привнёс такой вклад. Кажется, вся выжившая культура держалась на нём. — Смешком, отвлекая от недоумения Чимина. — В общем, поэтому для меня это место — своеобразный спасательный круг для побега от реальности. Вижу порой вещи, что не мог видеть никогда. И тут такое дело странное, вроде не сон, но как будто… Необъяснимо. Очень реалистичные вещи происходят. — Смотрит на него, что с приоткрытым ртом стал внимательно слушать. — Бывает, люди, которых никогда не видел, приходят ко мне. Я даже могу с ними вести беседу. Блядь, надеюсь никто этого не видел никогда. Боже… — Опирается о лоб, натягивая кожу от осознания. — Побег от реальности, значит?.. — Вновь спрашивает Чимин, хмыкая от знакомых ощущений. — Это так странно. Почему я видел тебя? — Ты и сейчас меня видишь. — Нет, ты не понимаешь… — Я не могу объяснить, как работает аномалия, Чимин. — Я совсем запутался. Иногда оно играет на руку, а иногда показывает вещи, которые не хотелось бы видеть. Нелогичные вещи. — Что, например? — Любопытно, меняя позу на расслабленную. — Будешь смеяться, но ты назвал меня мадмуазелью. Блядь, Джейн Остин всё так же актуальна даже спустя сто лет. — Нервно смеётся теперь сам, а Тэхён только пожимает плечами, вскидывая брови. — Забавно. Ты читал Джейн Остин? Когда? — Вот, кстати, возможно, из-за этого ты пародировал Дарси, сидя прямо здесь. — Тэхён ему забавляется больше, смотрит, как на ребёнка, покачиваясь в стороны и реагируя на каждое сказанное предложение. — Может, это поэтому. Как бы отражает действительность. Не зря и ты там был. И Уго. Я, наверное, по имени представил итальянского старика, низкого такого, по классике, и мой мозг его визуализировал. — Старик обыкновенный итальянский, сто шестьдесят сантиметров в стебле и мощённым покровом. Что за Уго? — Дразнит Тэхён, добавляя ростки несерьёзности от сравнения того с растением из ботанических журналов. — Да кафе так называется, на вывеске увидел. — Сомнительно вспоминая стёртое окончание на табличке. — Уго-щайся. — Усмехается. — Я ведь серьёзно, можно попытаться объяснить это. Так интригующе. — Ну попытайся, а я так, посижу здесь. — Навязчиво вздыхая. — Сиди, Тэхён. Никуда не денешься, всё равно. — Мы бы могли конечно поговорить о чём-нибудь более интересном, чем заняться объяснением необъяснимого. — Всему есть объяснение, даже твоему занудству. — Рискует заметить, как друг изменился, но от того любопытно. — Дневник зачем-то пишешь. Я прочёл, что кто-то издевался над тобой. Как дела обстоят сейчас? Расскажешь? Тэхён замолчал, брови погрузились на переносицу, губы поддались, и, кажется, жилка на шее дёрнулась от напряжения. — Расскажу. — Дерзко. — Я понял, что ты не прочёл дневник мой полностью. Стащил, значит, вскрыл сумку, а теперь изгаляешься. — Извини. Я не знал, что это дневник чей-то. Я просто нашёл его здесь. — Он скрещивает руки на груди, так выглядит спокойнее, словно сдерживает её неспокойное биение. Сердце изнутри — рвётся наружу. — Блин, ну извини. Типичная заброшка. Извини, пожалуйста. — Перестань. — Тэхён смущается частому извинению, встречаясь с ним первый раз. — Это было твоё жильё, по сути. Чёрт возьми, ах. — Смеётся от воспоминания и посеянного здесь знакомого аромата. — Мы здесь с Чонгуком тебе… — Указывает пальцем на пустые… и целые полки за барной стойкой. — Разбили пару… бутылок… вина? — Поднимается с места и подходит к краю столешницы, высматривая хоть единый намёк на наличие там бутылей: полных, опустошённых, но лишь бы настоящих, не тех, что теперь кажутся очередной иллюзией прошлого. — Вина? — Мнётся в ответ, прослеживая за ним, очень неуверенно. — Сам подумай, сто с лишним лет прошло. Его бы давно все вынесли. Или, как минимум, оно бы разбилось от взрыва. Знакомый тон в голосе. Мотив с насаждением нежеланного разговора. Чимин часто обсуждал со своим соседом причину случившейся катастрофы, но Чонгук для него, как всегда, считался лишь по недоумению от их взаимодействия — любил перенять тему на другую, более житейскую, и оставить беседу на другое время. На лучшее, когда не будет так больно. — Мы дети конца. — Монотонно произносит Чимин, всё ещё пытаясь провернуть воспоминания о том дне. — Надеемся на всякое чудо, ловим его где попало, не разбираясь. Кажется, мы с Чонгуком тогда словили парную иллюзию. Но я знаю, так бывает. — Имея в виду их с Тэхёном, любящих засиживаться у бушующего берега давно высохшего моря. — И что вы делали здесь? Напились? — Спрашивает аккуратно, и голос его осторожный, тихий и медленный. — Да. Как оно предполагалось, мы же алкоголь первый раз в жизни попробовали. — Всё ещё не отрывает взгляд от пустых полок, покрытых толстым слоем чёрной пыли. — Но вкус такой… — Невольно касается собственных губ, облизывая послевкусие, что до сих пор ощущается, и с мыслью о чём-то запретном, безалкогольном, подогревающим организм. — Сладкий. Приятный. Колющий. — Он, наконец, поворачивается и отстраняется от стойки, в туманном сознании возвращаясь за столик. Замирает где-то на тэхёновой одежде — диковинной для него, неяркой. — Как это? Вот как это? — Машет головой, буравя внутри нескончаемые скважины, лишь бы добраться до истины. — Вкус-то каким образом? Никогда в жизни не ел клубничного пирога и не пил вино. Ты ел клубничный пирог? — Я просто очень люблю клубнику. Я знаю, какая она на вкус. Но ты прав… — Склоняется на край стола, опираясь о подбородок. — Я никогда не пробовал её. Никогда. — Занятно, правда? — Лыбится Чимин и фыркает от удивления. — Необычное место, в котором захочется жить. — Понимая в итоге состояние Тэхёна, что так и не ответил на вопрос о серьёзных унижениях от неизвестных лиц. Может ли, от них он убежал сюда? Хотя точно упоминал это кафе в рассказе о погоне. Ему было тяжело об этом писать. — Так, Тэхён, чувствую, что вся эта ситуация для меня превращается в некоторый детектив. — Смело начинает, привлекая внимание. — Ты сможешь ответить на мои вопросы? — Выжидает, ловя пустой взгляд. — Или я должен прочитать до конца, как настоящий роман? — Никто бы не хотел, чтобы их дневник прочли. Но, знаешь, мне всё равно, потому что я чувствую к тебе симпатию. — Кивает, говорит просто. — Читай, хоть зачитайся. Будет славно, когда мы сможем поговорить с тобой о некоторых темах более углубленно. Я это люблю. — Да ты так пишешь… — Щурит глаза, забывая, куда делся дневник. — За десять страниц я, наверное, получил высшее образование. — Тэхён ему смеётся, наряду с этим, видя, как тот выискивает пропажу. — У меня вопросы появляются даже там, где их быть не должно. И я должен, как бы, толковать твои мысли, но не получается иногда. Слишком сложно. — Смотрит в итоге на него и его насмехательство в лице, когда тот приподнимает с пола личный блокнот и протягивает по столу. — Растяпа. — Ответно обзывается, мелко улыбнувшись. — Ну, я согласен объяснять тебе. Только приходи ко мне, ладно? — Глядит пронзительно, гипнотизирует просьбой. — Мы с тобой только так можем видеться. — Да. — Настороженно усмехается ему, вынимая из дрожащих рук блокнот. — Как хочешь. Понимаю твоё нежелание идти со мной. Этот официоз. Да к чёрту! Мой мозг иногда выдаёт такие вещи. Удивляюсь собственному воображению. В нём куда приятней. — Замолкает, стискивает челюсть, перебирая горький песок, привычно попавший прямо в рот. — Такое ощущение, что знаю я тебя очень давно. — Ворошит память. — С памятью моей плохо. Но как мы… Как мы с тобой познакомились, напомнишь? — Я думаю, с того момента, как ты нашёл мой дневник, Чимин. Многое изменилось, правда? — Хитро, но томным голосом, чтобы застать врасплох. — Интересный ты. — С паузой. — День тогда тоже интересный выдался. — Досадно, и который раз терзая себя тем, за что будет стыдно ещё очень долго. Чем-то, связанным с Чонгуком и его пьяным языком, перевернувшим отношение к нему. Какой-то парадокс нейтралитета, когда вступает в активное действие баланс, что одно заставляет с надеждой посмотреть в будущее, а другое — с испугом огрызнуться, посчитав за непристойное. — Ты видел нас, когда мы приходили сюда? — И видел, и слышал. Я был сторонний наблюдатель. — И много наблюдал? — Достаточно. Чимин мнётся, быстро смиряясь: — Ладно. Я просто… хотел удостовериться, что был не в своём уме. По-другому это не опишешь. — Что именно? — Мои чувства. — Отвращаясь только от произнесения этой фразы. Он подбивает грудь, пытаясь подобрать ртом воздух, но Тэхён прерывает его, сжалившись над бедностью духа, с которой тот борется с момента, как помнит сам себя. — Чимин, знаешь, как я представляю себе прошлое? — Привлекает мутный взгляд к себе и согревает слабой улыбкой. — Это место, где ты можешь контролировать свою жизнь, потому что пережил её. Это там, где воспевают голосистые птицы, где солнце приятно согревает кожу, а не поджаривает её и не оставляет что-то, вроде этого. — Подрагивая, указывает в скрещенные руки Чимина, покрытые узорчатой и волнистой кожей по самые кисти. — Прошлое — это бесконечный путь, полный восторга. Там сверкают лазурные берега, сердце… — Хватается за собственную грудь, имитируя учащённое биение. — Сходит с ума от увиденной красоты. Я бы решил, что совсем больной, если бы мог отличить реальность от выдумки. Не думай, что не понимаю. Я читал много книг и имею хоть какое-то представление. Не пойми неправильно. Но только я могу рассказать тебе, как было на самом деле. — Ты такой же теоретик, как и все мы. — Чимин послушен, спокоен от того хотя бы, что не раскалывается от боли его маленькая черепушка. — Никто не узнает, что тогда было. Всё уничтожено. Нет тех книг, нет электронной информации. Мы здесь застряли одни. Прошлое нас будто бросило. — А если я скажу, что всё, что ты знаешь о наличие информации, сфабриковано? — О, нет. Только не конспирология. — Разочарованно вздыхает. — Нет, нет. — Отнекивается Тэхён и машет руками, перед тем, как подставить пальцы к обоим вискам. — Вот здесь. — Видит недоумение. — Отсюда ты сможешь взять информацию даже не за сто лет назад, а за тысячу и сотни тысяч. Знаешь, как это сделать? Чимин просто глупо смотрит, не веря словам. Это его скептическое надувание губ испытывает только сильнее натужиться, чтобы заставить самое недоверчивое чувство расстелиться по земле, втоптаться в пыль и больше не появляться. При условии, если Чимин действительно этого хочет — поверить самому невообразимому человеку с предельно новаторскими и приставучими качествами мышления. — Каждый человек, каждая клетка его организма несёт в себе всю генетическую информацию о каждой его мысли. Представь все ступени своего поколения и предков, что передают всю свою информацию. Ты как бы наследуешь их опыт, не осознавая того. — И как мне понять, что несёт в себе эта клетка, когда мой организм не в силах даже определить расположение и источник обычной болезни? — Подстраивается, поглаживая грудь. — Мы неумелые и слабые организмы. Биология так решила. — Давай объясню это так: есть неопределённая энергия в нашем мире неограниченных возможностей — она присутствует и насыщает каждый пространственный предмет в зоне достижения и недостижения его, из неё можно сварганить всё. Представь эту энергию, представь её материальную основу. Одна микросхема — это уже большой мир структур мельчайших элементов, взаимосвязь. Ты получаешь возможность разобраться в ней, когда по сути состоишь из неё. Ты можешь измерить волны, разобрать, распилить, сжечь, сосчитать их количество, попробовать на вкус, растереть в порошок. И каждый раз ты будешь вникать в неё, пытаться узнать её функционал и возможности без знания технологии… — Прерывается, чтобы набрать дыхание. Спокойным голосом, размеренно, как и сама взаимосвязь. — Пигмей. — Это очень любопытно, Тэхён. — Неловко. — Но ты так и не ответил на вопрос. — Ты должен перестать быть дурачком и прислушаться к своей энергии. — Улыбается резко, бегает глазами и имитировано восхваляет высшие силы. Чимин скалится от игривости. — Вся наука, тогда, находится в состоянии пигмеев. Ты понимаешь ведь, что это? — Да, глупо копаться в переработанном продукте, если в таком случае каждый из нас это делает одновременно. — Вот. — Протягивает. — Такой путь механический всегда вел к разрушению, к самоуничтожению. — Чимин преждевременно мычит в знак пререкания. — Пигмей наделил нас качеством свободы воли. — А-а, понял… — Почти стонет. — Понял, о чём ты. — Большой орлиный глаз. Всесовершенный пигмей. Бог. Чимин неприкрыто фыркает в презрении, отворачиваясь к окну: — Резонно. — Наверное, подбирает правильные слова на подобный абсурд, что неожиданно очаровывает. Отныне он живёт в абсурде, принимает его и почти не отличает от нормального. — Представь, что человеческая мысль имеет вес. Она является высшей формой продукта человеческого организма. Да, того, что ты называешь слабым и неумелым. — В своей очаровательности очень серьёзным тоном со сдвинутыми очень густыми бровями, от которых неуместно проходит знакомая, приятная дрожь по спине. — Я считаю, что наши мысли генерируют колебания, и мысль, рождённая однажды, никогда не исчезнет и сохранится в информационном поле навечно. И когда она накапливается со временем, в конце образует мудрость. Чимин начинает глухо смеяться под нос, втягивать спёртый воздух через чувствительные зубы: — От простого к сложному. От минимума к максимуму. От количества к качеству. — Да, наращивание мудрости, совершенствование живых структур и уменьшение габаритов организма. — Тэхён издаёт смешной звук, поджав губы, озирается в разбитое окно и пыхтит. — Иногда смотрю просто вокруг себя и мудрею от этого. И ничего поделать не могу. Мудрею — и всё. — Поэтому-то ты такой умный. Получаешь информацию от своего существования. — Посмеивается. — От тебя ничего не скроешь, ты всевидящее око. Ты оракул. Запредельно умный, аж тошно. — Каждая клетка… — Продолжает Тэхён, уставившись в оконную раму. — Каждая клетка имеет генетическую память… — Перебивает его, намекая на повторение. — Нет. — Шикает и навостряет горящий взгляд на него. — Каждая клетка при умирании выделяет квант энергии. Она необходима для другого элемента системы и влечёт изменения в общей структуре. — Тэхён преобразовывает свою же мысль в эту структуру, пытается пропитать её энергией «никакого» Чимина, что отупленным взглядом уставился на него, посасывая нижнюю губу. — Ага. Смерть. Интересно. — Сглатывает Пак, неосознанно кивая. — Рождение, деление и умирание. — Продолжает, игнорируя холодность друга. — Это непрерывный процесс. Не кажется слишком структурированным? Словно кто-то заправил вечный двигатель. Мыслительность клетки, её жизнестойкость и ситуация, которую она переживает — настоящая интеллектуальная величина. — Тэхён… — Мягко улыбается Чимин, прерывает его. — Я это забуду, когда выйду отсюда. — Смеётся. — Честное слово. — Так же объяснима смерть. — Боже… — Человек существует, чтобы накапливать информацию в разных и доступных системах поглощения этой информации. Это нужно для пополнения голографического интеллектуального потенциала. — Для чего? — Осекается. — Для кого? — Я жду того момента, когда ты сможешь испытать что-то необычное, чем можно усовершенствовать твою систему. — Интересно, что меня может удивить больше, чем толпа сгоревших заживо людей? — Вспоминает с сарказмом, будто полный пустяк. — Теперь ты хотя бы знаешь, что всё это взаимосвязано. — Тэхён шмыгает сухим носом, протирая свербящий от интуиции кончик. — М-м-м, да. Знаешь. — Думаю, что благодаря тебе, твоим рассказам и записям. — Делает паузу, пальцы, сложенные на бёдрах, подгибаются. — Ты мне снился сегодня. Из-за историй, которые ты видишь и описываешь в дневнике. Я их читаю, вообще-то… — Что снилось? — Ненавязчиво спрашивает, хмуря брови. Чимин выдыхает, закрывая глаза: — Мы с тобой танцевали. — Невольно улыбается, рассматривая картинку под веками. — Ты смотрел «Титаник»? — Ну, да… — Недоумённо и вяло. — Нам с ребятами как-то довелось на старой кассете. Та была настолько, блядь, старая. — Усмехается. — Нам, правда, повезло нарваться на неоцифрованную версию, нашли в магазине. Ну, в общем, если ты смотрел, то поймёшь атмосферу. — Видит неловкий кивок, тот не смеет перебивать. — Помнишь, как Роза спустилась на нижнюю палубу к Джеку? Они танцевали под импровизированный фолк, и я… мне это снилось, только была студия с зеркалами. И мы с тобой… — Всё ещё чувствует прикосновения, запах и их, скачущих от игривой музыки. Слышит смех, его раскрытую улыбку и счастливые до смерти глаза, что постоянно глядели на него и дарили ощутимое тепло. — Блин, Тэхён. Это просто, я вообще… О-о-ох… Как же классно было. — Я могу представить. Праздников здесь давно не проводили. — Задумывается на секунду и спрашивает, не обдумав. — Хочешь, мы устроим его? — Праздник?! — Изумляется Чимин и не перестаёт широко улыбаться. — Ты что? — Вон, посмотри. — Резко вскидывает руку вверх и указывает на светящиеся фонарики. — Красиво? Чимин раскрывает рот, начиная блуждать от того самого минимума к максимуму, от начала сверкающих гирлянд до вкусного запаха сладкой выпечки. Тэхён снова сидит в той одежде, снова ест клубничный пирог и пережёвывает большие куски, еле помещающиеся в рот. — Потрясающий просто. — Мямлит он, утирая пальцами запачканные губы и тут же облизывая. — Что ж так неуклюже всё? — Досадно говорит Чимин, засматриваясь на пожирающего жидкую начинку парня. — Но весело и красиво. Тэхён в смятении оборачивается через плечо, вздрагивая от удачи попасть сюда и услышать знакомую музыку, зазывающую в пляс. Он оборачивается и смотрит на друга, уже догадавшегося о его затее. — Как тебе? — Спрашивает, сглатывая пережёванный кусок. — Не Титаник, а лучше. Не хочешь же ты повторить его судьбу? А Чимин улыбается, смотрит круглыми глазами и думает только о том, что готов даже утонуть, лишь бы сплясать с ним вместе ещё один раз.