«Dream State (version: Brighter Light) — Son Lux»
В любой мысли складывается нелогичность, сонливость мыслимого образа, поэтому намного проще осознавать бред именно с помощью логики. Но куда от неё спрятаться и зачем? Ведь так красиво сейчас распахнуть глаза и вдохнуть поглубже, но не слишком глубоко, лишь бы не спугнуть момент. Втягивать тёплый воздух, чувствовать, как ноги слабеют, и как их тянет к земле. Это неизвестный остров, а впереди — тёмный океан. Он медлит опуститься во влажную траву и не может насмотреться либо оторвать глаз от погружённого в легкую пасмурность этого океана. Вода спокойна, несмотря на её необъятность. Лицо обдает приятным бризом, доводит до него это спокойствие, поднимаясь по уступкам и высокому пригорку, подлетая прямо к нему. Штаны его свободные, заправлены в полосатые носки, найденные давно у берегов магазина. Стоило зайти туда, как в нос ударил запах океана. И сейчас непонятно, откуда этот запах исходит, откуда он берется, и как Чимин попал сюда. Но долой логику. Длинные штаны заправлены, не мешаются — остальное неважно, потому что наконец удалось избавиться от ещё одного несущественного раздражителя. Он карабкается по пригорку, помогает руками, чуть не свалившись, и довольно падает в длинную траву. Такого давно не было, не было яркого света, ослепляющего глаза, пасмурность так не светила, не упиралась в него, а голова не была так спокойна и безмятежна. Руки начинают сжимать и разжимать рослую траву, дыхание перехватывает, теперь пальцы расхватывают грудь, живот и, кажется, не свои. Словно не своё, но родное: мягкое, плотное, необъяснимо приятное. Так чувствуется настоящая жизнь, которая неподвластна твоим мнениям. Как родитель или близкий друг, в объятиях которых ты будешь в истинной безопасности. Смахнёшь все невзгоды грязного реализма и доверишься заботливым рукам Вселенной. Вселенского Пигмея, или даже — Бога, впредь которому больше не смеешь противиться. С присутствием всего этого и дышать свободнее. Ты, как лодка, плывущая по течению, по теплой воде, которую не почувствуешь, если будешь тонуть. Чимин, также расплескавшись на ветреной поляне, на пригорке высоких скал, лежит сам с собой и наедине с природой, поглощающей его истинные чувства. В этом состоянии никого хватать не может. Только бы лежать с закрытыми глазами, пока ветер согревает лицо, а снаружи, в лесах позади, ни одного перебивающего звука, кроме убаюкивающего пения листвы и бушующего океана. — Мой мир рушится так же, как и твой. Чимин открывает глаза, встречаясь с лазурным небом, поворачивает вялую голову слегка в сторону этого умиротворённого голоса. Видит похожую историю, такую, будто и рядом он лежит — сам с собою, смотрит на себя, но видит Тэхёна, не отрывающего взгляда от завораживающего безоблачного неба над ними. Настолько спокойно говорит он это. — Рушится прямо сейчас. На моих глазах ускользает. — Уточняет Чимин. Он невольно задирает руку к верху, указывает куда-то в ярчайшее свечение и сам засматривается. Понимает, откуда эти мысли появляются вдруг, где им берется начало. Легкие больше не справляются с сухим воздухом, хрипят, стонут так, что кажется последствием долгого и раздирающего плача. Но он ведь не плакал. Ему очень хорошо сейчас. — Рано или поздно все проснутся от этого дурного кошмара. — Сливается с этой непринуждённой влажностью в голосе. — Да. — Роняет руку и сцепляет с другой в траве. — Не бойся конца. — Продолжает Тэхён, дольше обычного обдумывает. — Ты дорог ему. — Концу? — Нет. — Смеётся. — Другу своему. — Как-то тревожно от этого. Боюсь… чувств своих. — Что же, они такие страшные? Страшнее конца света? — Перебивается сильным порывом с океана. — Они очень страшные. Я не знаю, что с ними делать. Боюсь — и всё. — Ты даже не пробовал. Попробуй ими воспользоваться. Скажи, что думаешь. — Я думаю только о тебе, Тэхён. Что же за напасть такая? — К горлу уже непрошено ком подступает, напоминает о действительности и о прошибающем осознании. — Ты ведь нереальный, правда? Ты ведь… — Чувствует, как руку крепче сжимают, и вместе с этим сжимается сердце. — Ты всегда будешь недосягаемым для меня? Будешь призрачным образом, последствием затяжного эскапизма, выдумкой? Тебя ведь нет? Ты ведь не здесь? Ты мне кажешься? — Говорит с тяжелым голосом, борется на грани пробуждения. — Я точно знаю, что здесь и с тобой. — Отвечает рядом, сворачиваясь на бок, чтобы подробней рассмотреть услышанное и убедиться, что Чимин не плачет, не давится ненужной печалью прямо сейчас. — Это необязательно. — Оборачивается в ответ, поджимает колени, путаясь в траве. — Не сердись, Тэхён. Ты стал для меня нереальным, но это и не нужно. Пусть будет так, как есть. Ничего такого. Всё в порядке. Я люблю нереальность. — Двигается ближе, чтобы случайно не смахнуть видение, не разрушить всё это. — И я люблю. — Смотрит пустым взглядом, старается растянуть мягкую улыбку, но до того она неодушевленная, до того унылая и безысходная. — Ты останешься со мной до конца? — Конечно. И ты… — Неожиданно прикладывает руку к мокрой щеке, и Чимин сам дивится, что не ощущает их на лице. — И ты со мной останешься? — Да. — Радостнее отвечает полушепотом, шумящей листвой, точно так же, как и Тэхён, чью красоту не описать привычной природой. Приходится подбирать до абсурда нелогичные эпитеты, несвязные описания и придумывать новые слова — просто, чтобы запомнить в нём больше. — Мне неважно, где ты сейчас. Мне достаточно, что я вижу тебя перед собой. Хоть ты во сне, хоть наяву. Этого достаточно. — Я реальнее, Чимин, чем ты можешь это представить. Ты просто не понимаешь, что я правда здесь. Не понимаешь… — Растирает по щеке, водит по прикрытым сонным векам, изучает также. — Я вообще ничего не понимаю. — Тихо протягивает, слова точно путаются в изумрудной траве от дождей. — Но мне так хорошо не понимать. Так спокойно от этого всего. Так хорошо быть… дураком. Так хорошо, боже. Только не думать и больше не пытаться объяснить себе необъяснимое, на что не способно объяснение. Какая чушь. Сколько же абсурда! Его же не хватало здесь, его образа! Звёздного, вечно навязанного, неуязвимого, к сожалению, к обиде, к отречению от всех чувств от нехорошего отношения. Не открыть бы сейчас глаза, не увидеть бы то, от чего сердце ударится о грудь сильнее, чем от страха перед смертью. Или как там говорил Тэхён — хуже, чем перед концом света. — Попробуй сказать ему всё, что думаешь. — Лучше умереть. — Скажи мне. — Брови его вздёргиваются, глаза округляются, рука аккуратно спускается по шее, гладит по плечу. Чимин кивает, улыбается идее, мечется взглядом по призрачному лицу, и его окутывает снова прежним спокойствием. Кадры неточные, ощущения обманчивые. Ничего другого первым на ум не приходит, нежели обычное: — Подумай о себе. — Медленно расставляет буквы, уже не читает, а говорит из себя. Долго, проглатывая смысл. — Скажи мне напрямую, что очень меня любишь, и я в ответ скажу тебе то же самое. Мне всё равно, кто ты. Мне неинтересно, как ты живешь вдали от меня. Интересно только то, о чем ты думаешь, находясь рядом со мной. Скажи мне то же самое, и я отвечу это же… — Говорить намного приятнее, чем только думать, правда? — Задумчиво хмыкает Тэхён, оставаясь незаметно встревоженным тем разрушающим всё на своем пути светом над ними. — Правда, правда. Может быть, я когда-нибудь это сделаю. Считаешь, что сделаю? — Я во всём поддержу тебя, везде буду идти за тобой. Я всегда с тобой, Чимин-ще… Лишь на мгновенье, на минимальную долю светового года показалось, что сверкнули его глаза и пронзили осознанным образом. Будто и не Тэхён рядом, и не выдумка, а настоящий и реальный образец самого страшного и опасного, которое его мозг способен генерировать против воли. Во всяком случае, рука на плече сжимается туже, начинает раскачивать в стороны и будить от тёплого сна в кровати. — Долго ты это слушаешь? — Спрашивает Чимин, снова и снова просыпаясь перед ним, и лёжа в своей надломленной койке в душной комнате. Или нет…«Cosmic Love — Florence + The Machine»
Нет. Вокруг теперь серые бетонные стены, звук падающей воды позади. Всё намного реальнее, всё теперь, как было. После очередного обморока Чонгук отнёс его не в ужасно тесную камеру, а в зону переработки всей влаги, то есть, воды, что качается из земли и насыщает их жизнь. Чимин сначала не понял, передумал это в своей не менее тесной голове. Они лежат на бетонной перегородке, удерживающей в искусственном пруде воду. Та падает из непрекращающихся труб, собирающих её отовсюду. Порывы ветра от всей тяжести водопада обдувают спину и колышут волосы обеспокоенного Чона. Одно неловкое движение, и Чимин свалится в бассейн, не успев удержаться. Он испуганно взглядывает на Чонгука, а тот внезапно толкает и всё-таки сбрасывает в воду, поднявшись с перегородки водопада. — Что, что?! — Лепечет довольный он, оставшийся сухим в своих противных пилотских очках на лбу. — Что слушаю? — Блядь… — Ругается Чимин, но не думает подниматься, всплывая из глубины. — Освежись немного. От тебя уже несёт. Чимин шипит, мысленно соглашается и почти благодарствует, остужая накаленное от бетона тело. Блаженно прикрывает глаза, удерживаясь на движущихся волнах. Взбадривается, глушит поток неприязни к такому поступку, видит Чонгука приодетого в мембранный плащ и форменные штаны-шаровары, заправленные в высокие коричневые берцы. — Куда собрался? — Отплёвывается Чимин, вытирая нос и рот, подплывает ближе к перегородке, цепляясь и приподнимаясь за край. С гулящей головой от боли. Остаётся в воде, рассматривая приодетого раздражителя, вальяжно спрятавшего преступные руки в карманы штанов. Чонгук долго молчит, улыбается навождённо, высматривает первый признак недовольства до тех пор, пока Чимин не раскроет рта, чтобы сказать что-нибудь обидное, но опережает: — На-ару-ужу. — Томно растягивает он, хвастаясь и ожидая изумленной реакции. — Не понял. — Коротко говорит, прокашливаясь от воды. Замолкает, замирает взглядом и хмурится, как может — забавно. — Добровольно? — Да. — Отвечает, отшагивая в сторону, благодаря чему позади виднеется умиротворённо сидящий на каменной скамье лидер, читающий старую книгу, и если прищуриться — поэзию. — Нам разрешили. Чимин теряется в пространстве, блуждает взглядом по пустой зоне, смотрит на высочайшие потолки бункера с редкими длинными отверстиями посередине, позволяющим холодному из-за стекла свету пробраться внутрь. Изучает голые стены, забыв тот день, когда был здесь последний раз. Собирается с мыслями, загладив мокрые, мешающие глазам волосы на затылок. — Хосок разрешил? — Мигом смотрит на того, поднимая подбородок. Хосок неотрывно от чтения протяжно кивает, жестом указывая ступать прочь, лишь бы оставили его в покое громко журчащей воды. — И ты, Чонгук, решил сходить в такое время? Туда? — Да. Почему бы и нет. — «Почему бы и нет»? — Удивлённо повторяет, выпрыгивая из бассейна и вставая во весь рост, рядом. Смотрит прямо в глаза, читает правдивость, замечает, как метнулся взгляд Чонгука ниже на промокшую одежду. — Идешь со мной? — Сглотнув через высохшее горло, обходит вокруг, собирая воду из бассейна в ладони и выпивая залпом. Весь возбужденный, в предвкушении. — Я… — Еще раз смотрит на Хосока в десятках метров, что ухом не ведёт на их разговор. — Точно?.. — Ага, прямо сейчас. — Да. — Только переоденься. — Напоминает, и Чимин ощущает себя, как улитка, стоя почти прозрачным в обширном пространстве, холодном непривычно и приятнейшем для тела. — Да, надо бы… — Оглядывается снова и снова, трогает себя за лицо, шею, плечи, доказывая реальность вещей. — Я достал тебе лётную куртку, обожа-а-аю их, ботинки и кепку. Вон там лежат, в рюкзаке. Пак прослеживает за вытянутой рукой Чонгука, что указывает к сидящему Хосоку, а рядом с ним стоящему пухлому мешку, наполненному одеждой. Он ступает не думая. Подходит близко, останавливается перед безмятежным лидером, неторопливо перелистывающем следующую страницу, даже не обращающего на него должного внимания. — Это всё мне? — Да, бери. — Подходит Чонгук, помогая обессиленным рукам вытащить верхнюю одежду и массивную обувь из тряпичного черного рюкзака на тонких лямках. — Откуда?.. — Успевает приятно удивиться, как достаёт розовую кепку с мягкой вышивкой в форме мультяшного котёнка с приставучим красным бантом у уха. — Серьёзно? — Видит недопонимающего Чонгука, кто действительно на полной серьёзности. Хосок несдержанно громко вздыхает, протерев нос от насморка: — Можете не возвращаться. — К твоей рыбной диктатуре возвращаться никто не торопится. — Поддерживает младший, заметив легко дрогнувший у Хосока уголок рта. — Жрать захотите, прибежите. — Я лучше съем свои берцы, чем ещё раз хотя бы почувствую этот запах. — Не стоит разбрасываться словами, Чонгук-и. Ты знаешь, что я злопамятен. Чимин лишь разбирает одежду, успевает скинуть с себя лишнюю, плавая в чужой беседе, пока не удастся правильно и крепко зашнуровать новые кожаные ботинки с высокой щиколоткой. — Так говоришь, будто сам её варишь. — Чонгука накрывает смех неудержимый, прямо перед ним Хосок в милейшем фартуке мешает окуней и треску в одной большой кастрюле. Кухарничает с такой же поддельно миролюбивой улыбочкой. — Обиделся, что ли? Хосок цокает языком, резко откидывает голову и устало мычит: — Пошли вон… Чонгук подхватывает Чимина за воротник, быстро выхватывает кепку с рук и надевает на его голову, а тот еле удерживается, успевает затянуть шнурок и подскакивает на ноги, подбирая рюкзак с пола. — Спасибо. — Так просто перекинувшись парой фраз с консервативным лицом, метнулся за расторопным, скачущим, как маленький мальчик, Чонгуком, помахав на прощание.***
А теперь в цветениях тёплых, даже горячих, посмотреть перед собой и зря не вляпаться в прожжённую слякоть пластмассы, не разозлить Чонгука, испортив новые ботинки. У него рюкзак пустой, свисает на спине, как тряпка, пилотские очки сползают к бровям, отчего тот часто поправляет их, не пытаясь затянуть узел туже. Руки сами тянутся к нему: — Дай сюда. — Подзывает Чимин, останавливаясь посередине пустого песочного перекрёстка. Берёт в обе руки его голову, находит регулирующуюся застежку, придерживает и делает то, что освобождает от лишних движений. — Спасибо. — Пожалуйста. — Возвращается на место, продолжая путь вдоль дороги. Чонгук, немного потупившись, догоняет и тихо хихикает: — Я бы хотел попасть на старую вечеринку. У нас ни разу такого не было. На облегчение, он не заводит разговор о ненужном и задает тему правильно. Из-за этого Чимин невольно благодарит мысленно: и за то, что говорит о том, о чём думает, и за то, что помог не быть затоптанным в бункерном коридоре. — Что за вечеринку? Как ты это представляешь? — Громкая музыка. — Задумывается он. — Э-эм, классная музыка, с сильным звуком, шумные танцы, немного гипнотические, лестные комплименты, хорошее настроение, и всё такое. — Хочешь сказать, тебе это нравится? — Не знаю, но было бы интересно. А ты куда бы хотел сходить? — По правде говоря, я бы тоже хотел попробовать побыть там. Мне интересно стало, честно. — Ну, как надумается что-то подобное, я тебя обязательно позову. А затем тишина. И вот Чонгук чувствует дискомфорт от неё, потирает глаза, уставшие от вечно мутного горизонта, и томно выдыхает накопившуюся пыль. В этом месте время по-другому работает, диктует свои правила яростно, оскорбляет своим туговатым строем. И ладно на этом. В начале любого мира, как и любого художественного пролога, был свет. Что-то ненавязчивое, и если ты хороший писатель, то заманчивое, завлекающее с первых строк. В любом же разговоре есть подобное, и когда Чимин рядом, об этом всё охотнее задумываться. Что мешает спрашивать его напрямую? Почему в куртке не так жарко, но не менее душно? Отчего он так умиротворённо и в образе равнодушного сейчас идёт вместе с ним? Для начала ведь была идея, причина, по которым Чонгук согласился, решился на глупый поступок. Только бы Пак об этом не думал. И вообще: — Чимин… — Набирает прожженный воздух, давясь едким запахом. А тот под свирепый кашель останавливается вдруг, бессознательно роняет взгляд под ноги и стоит в молчании, нахмурив лицо до степени изумления. — Ты что? — Спрашивает Чон, забывая спросить, приблизившись на запасные два шага к нему. Чимин машет головой, дрожит в ознобе и вздрагивает скорее: — Я не помню. — Отвечает он, уставившись на заваленную автомобильными обломками дорогу. — Не помню… — Нечитаемым тоном, и пальцы его скрутились на груди, проверяя точность реального мира. — Что не помнишь? — Настороженно переспрашивает, замечая дрогнувший от досады подбородок. — Дорогу. Не помню дорогу, боже. О, боже. — Ты забыл, как дойти до кафе? Он поворачивается к нему с молящими глазами, ошарашенный собственной выходкой, отрицательно машет головой, делаясь в смятении. И Чонгук не на шутку стопорится, вылавливает в себе мельчайший стимул разрядить обстановку, хотя бы потому, что он дорогу помнит хорошо и это не проблема вовсе. Но то, как Чимин смотрит, и как в его взгляде читается пустое недоумение — пробирает в ужасе. — А я говорил тебе, засиделся ты там. Память у тебя и так печальная была, а сейчас вообще, смотри, как отшибло. Ну Чими-и-ин. — С долей иронии аккуратно кладет руку на слабое плечо, что тут же косится вниз, а сам Чимин начинает расчесывать свой впалый живот. — Чонгук, ты же помнишь дорогу? — Чуть не с отчаянием спрашивает, а голос перехватывает. — Проведи, пожалуйста. Я забыл… Как же так?.. — Ну что ты?.. — Бережно поглаживает его по голове теперь, натягивает розовый козырек на лоб до самых бровей. — Конечно проведу, конечно. Какой раз убеждаюсь, что без меня ты пропадёшь. Вот видишь, какой я полезный? — Боже мой. — Продолжает сетовать без страшного повода и суетливо оглядываться по сторонам. Вдоль развилки перед ними и дальше-дальше, пока дорога не прервется резким спуском у пригорка. — Как я мог забыть это? Что со мной такое? — Ничего страшного, пойдем. — Говорит, лишь бы отвлечь от хаоса в его голове, который прямо сейчас заметно подавляет его, отчего даже спина Чимина медленно скручивается, как у старика. — Как же так? Что же это… Как я мог так?.. Почему, чёрт… И Чонгук становится свидетелем нового, не надоевшего приступа, и, вроде, в последнее время у Чимина, как у больного, нездорового человека их всё больше. И от этого всего тяжело становится, щемится в груди от досады, каждый раз наблюдать эту последовательность, с которой он сходит с ума. И глаза его, самое ясное раньше, замутнели, раскраснелись и пожелтели, потемнело лицо, а худоба стала болезненной, некрасивой. Чонгук спускает усталый выдох, смотрит на всё больше начинающуюся судорогу у него по всему телу, сводит от печали брови и аккуратно, словно к хрупкому цветению прикасается к плечу. — Чимин. — Сжимает чуть крепче. Осматривает пустынные улицы пригорода и взволнованно ищет, за что бы зацепиться. — Смотри, как красиво. Сейчас по этому полю и дойдём. — Говорит, будто в пустую пропасть, терпит тревогу и страх, как в худшем ужасе и перед его лицом. Слышит только циклично повторяющееся негодование и скрип зубов. Вдруг всё образуется, становится ясным, светящимся, открывает идеи и путь, где вместе они смогут добраться до необходимой цели. Сейчас только бы успокоить его, не дать пропасть в угнетающем состоянии, не сломиться также. И Чонгук не ломится, не закрывает поток фантазии — раскрывает её, пытаясь добраться по каждой лазейке совместного. Сам себе кивает, радуется от того, что, несмотря на положение, голова всё ещё способна соображать. — Ты смотри, смотри! Какая красотища, Чимин. Ох, как красиво, слов нет. — Скандирует восхищение и заставляет проснуться, взглянуть осознанно вокруг себя. Вот теплые провалы, остужающие кожу, и Чимин теперь от чудес яркого голоса поднимает глаза, утирает липкие веки и прерывисто выходит с состояния забвенного кошмара. Думает, да, как же красиво вокруг, и как Чонгук оказывается прав, стоило только по-настоящему обратиться к наружности. Здесь его любимые поляны, тонущие в соцветиях изумрудной травы, холодной, а небо пасмурно, спокойно от только шедшего дождя. Колосья под ногами путаются, нравятся, обдают будто по самим легким, и легче. — Это сущий кошмар. Я этого и боялся. Боялся, что забуду дорогу. — Забывает, с кем разговаривает. — Мне кажется, я совсем свихнулся. — Но это классно, правда? — Да. Это очень классно. — Ощущает прилив сил, проворачивает кепку и не думает больше останавливаться. И по краям глазниц такие плазменные, переливающиеся призмы, через что приятнее всего смотреть на темно-серое небо — это вмиг разноцветные, то желтые, то красные тучные облака. — Самое интересное то, что я это полностью осознаю. Даже когда смотрю на свои… руки, и они расплываются прямо на глазах — это лучше любого наркотика. Каким бы он не был… — Поднимает над собой ладонь, просит Чонгука показать свою, смело дергает за его рукав и рассматривает покрасневшие пальцы. — У меня личность одного человека… может быть, даже девушки. Невыносимой для себя же… — Девушка? Ты что, совсем уже? Откуда это? — Расплывается от прикосновений, от поглаживаний и близкого присутствия. Смотрит, как Чимин внимательно рассматривает его пальцы, заметно задумываясь. — Недавно я понял, что меня существуют тысячи вариантов. В каждом из них у меня разная жизнь. И я не говорю об этом мире. Возможно, где-то по-любому есть нормальный. Где всё хорошо. Где утопия. И я там счастлив, и я рад, что счастлив там, а не здесь. Потому что мое заточение в этом мире даёт право на счастье в каком-нибудь другом. Это жертва, наверное. Вот такая теория — меня много. — Хмыкает, резко отступив назад. — Не обязательно жертвовать собой, ради неизвестного… — Нет же. — Перебивает. — Я прекрасно знаю все изъяны этой теории. Не напоминай мне, что мы с тобой в безвыходной ситуации. — Я и не напоминаю. Ты сам это прекрасно знаешь. Просто не понимаю, почему ты не можешь быть счастлив именно в этом мире.«Run For Me — SebastiAn, Gallant»
— Потому что… — Выдерживает момент, прежде собравшись с силами. — Я хочу, чтобы ты меня ударил. — Что? — Отшатывается. — Мне нравятся, когда смеются в лицо страху. Как нам, Чонгук, посмеяться нашим чувствам? — Он собирает руки за спиной, тактично дает знать, что не намерен ответить в том случае. — Посмейся мне в лицо, ударь. Я знаю, что ты давно это х… Прилетает быстрее, чем Чимин успевает подготовить своё нежное эго к такому броску. — Да, хотел! И мне почти что лучше. — Чонгук на грани радостно говорит, заманивает ещё раз, и глаза загораются. Улыбка на нём уже ярче, отблёскивает в замках его пилотских очков. И так он запоминается намного многогранно, неомерзенно, ненамеренно заманчивее. Будто предстаёт в давно сокрытом величии и образе, способных промять зудящие кулаки об чужое, постоянно снящееся лицемерие. А пока — Чимин держится за больную щёку, смотрит ошарашенно, совершенно не ожидаемо реагируя на ощущение после удара — проминает челюсть, рефлекторно проверяя пальцы на наличие крови… Откуда бы ей взяться? — Мне никогда не нравились твои теории. Особенно эта. — Чонгук в секунде от ответного замаха, на грани резанувшей боли хватается за нос и шипит, сгибаясь пополам. — Ты же!.. Чёрт! — Я тоже хотел это сделать. Жаль, что силы не рассчитал. — Пыхтит от злости, врезав по лицу. — Силы? Девушка, говоришь? — Перечит он, выпрямляясь. На самом деле смеётся страху в лицо, стоя перед ним, как храбрейший противник его неспокойных ночей. — Вот и бьёшь, как девушка. — Издеваешься? Получше не мог ничего придумать? — Хочу вывести тебя на эмоции. Я знаю, что ты не любишь скудоумные доводы, вроде этих. Так что давай. Идиот. — Он вызывающе сбрасывает рюкзак ловким движением в траву, а та, кажется, засасывает этот сверток ткани глубоко под землю. И вот Чонгук стереотипно играючи изгибает пальцы, подзывая напасть как можно скорее, распахивает глаза, отступая дальше. Нос красный. — Нет, я не буду. Мне одного раза хватило. — Отнекивается, не видя ничего, кроме этих глаз. И даже те травяные биомы не так заманчивы, как его горящие звёзды. — Слабый ты. Вялый, глупый. — Показательно, но до одури талантливо изображает разочарование, сбрасывая готовые к драке руки. Спускает сквозь поджатые губы воздух, закатывает звёзды. По-идиотски, не более. — Ничего я тебе не покажу. Никакой дороги, понял? Вот сам и ищи её. — Тщетно ищет утерянный рюкзак, мельком взглянув под ноги, туда же, где оставил. Хмурится от абсурдности, в которой заблудился на пару с амбассадором всего сюрреализма. Усмехается, понимая, что пропал в сетях внезапной аномалии — хитрой, неподвластной самому здравому рассудку. — У тебя уже деменция от этих игр. Старый дух в молодом теле. Как не противно? — Я просто жду, когда ты придумаешь что-нибудь получше. — Последний раз шмыгает носом, встряхиваясь от прохладного ветра. — Куда делась вся твоя фантазия? Ты ведь только по одной причине можешь разозлить меня. Только по одной. — Думает, что дрожит именно от упоминания подобного, уже случавшегося. Одна мысль, и дрожь по телу прорубает собственную колею. — Ах, может ещё хочешь, а? — Подступает ближе, толкает его в грудь с силой. — Хочешь поцеловаться, Чимин-ще? Чимин же вздрагивает и ещё сильнее бьёт Чонгуку по лицу, толкая в траву и хватаясь за воротник его плаща. У Чона помутилось сознание, его распирает от этой злости, что накопилась в нём, он перехватывает в порыве его напряженные руки и с силой утягивает от себя, шмыгая разбитым носом. — Я уже дрался, Чонгук! Я уже дрался! Я могу сломать тебе нос! — Выкрикивает Чимин, седлая сваленного на землю. Наваливается всем весом и крепко прижимает к земле. А Чонгук молчаливо защищается, стараясь сбросить наглое тело с живота, смотрит снизу, и голова его теряется в траве. Он будто в ней утопает, как в воде, кружится, плюётся подтёкший ко рту кровью. — И что? — Трудно выговаривает. — С кем ты там дрался?.. — Со сворой из второго корпуса, Чонгук. — Зовет по имени, придавая убедительности своей агрессии. — Их вообще несколько было. — Туго стягивает воротник, толкая в землю. — Хочешь меня так же?.. — Было бы славно. — За что?! — Да просто так. — А я совсем не против. Ты ведь за меня их… По груди бьет неуловимое ощущение. То было, потому что мир его только на ощущениях держится, Чимин доверяет им. Пробует прочувствовать кропотливее, вдуматься в них, пока вот так сидит сверху и принимает решение ударить ещё раз ни с того, ни с сего. Пока Чонгук таким образом чуть слабее его, чуть уязвимее, и чуть… прелестней: в траве, лучезарный в глазах, улыбающийся вдруг, отплёвывается от крови в носу, терпит боль и одновременно благоговеет, что видит перед собой. — Помнишь, как вытащил меня с жары в тот день? — Заикается. — Нет, не в тот… Не… Я про тот день, когда ты спас меня от смерти. Посмотри ещё раз на свои руки. Чимин не смотрит по велению — просто вспоминает боль, фантомную, постоянно преследующую его по сей раз. Лишь разминает пальцы, сжимая в кулаки на ткани. — Помнишь, почему я оказался там? — Почему-то показалось, что глаза больше не горят его. Будто поблекли в травмирующей пелене. — Не ты ли кричал мне, что аномалия — это плохо, нельзя ей доверять? Помнишь? — Я не помню. — Тихо. — Они меня там бросили. И ты с ними подрался. — Выдыхает. — Ещё, в тот день, я что-то новое почувствовал. Странное. — Тащит расслабленные чужие руки на собственную, бьющуюся сейчас в агонии грудь, припоминает место, где зародилось это чувство. — Конечно, блядь, ты мог умереть! И у тебя вся кожа внизу, как… как… чёрт! — Помнит, что увидел лишь это. — Я знаю, что было больно. Твоя лихорадка… — Жмурится. — Это бессонные ночи от твоих стонов. Конечно, это что-то новое. Это ужасно. — Нет, Чимин-ще, это полная хренотень по сравнению с тем, о чём я говорю. Идиот, твою мать! — Дёргается от твердолобости напарника, сжимает губы и скрипит зубами. — То есть… Расплавленные ноги для тебя хренотень? — А для тебя твои руки? — Возмущается дешевой надменностью, видит глупый и упертый вид. — Ты знал, что мог вообще лишиться их! И все равно помог. Ты меня вытащил с пепелища. Ты мне помог… — Делает передых, всё ещё боится говорить так откровенно. Лишь бы не спугнуть. — И я теперь всегда буду вытаскивать тебя, Чимин. В каком дерьме ты бы не оказался. — Я не прошу тебя об этом. — И я не просил. И я не просил. И я… — Пытается отдышаться. К горлу подступает комок. Сглатывает. — Я знаю, каково это. Одиночество. Потеря смысла жизни. Чимин, ты же буквально взял меня в свои руки тогда… И я всё ещё в них. — Тянется к онемевшему лицу, пробует вызвать усталое чувство комфорта, пребывая поверженным от одного удара. Принуждает не отрываться от него, оставляя руки на стучащей груди. Чимин немного притупляется, расслабляет хватку и характерно выдыхает, зажав его рот: — Замолчи. Я не знаю, Чонгук. Блядь, не знаю, что это такое. — Хрипит и поднимается на ноги, грубо отпихивая от себя. — Я просто не хочу. Хватит уже… Я не могу. Не могу. — Отмахивается, отходя дальше, ищет затаившийся рюкзак, словами бьет ещё сильнее. А в ответ Чонгук толкает его, резко поднявшись, отплюнувшись в сторону, бьёт ещё раз в плечи, молчит и бессовестно наносит удары по груди, рыча от злобы, в последний сильный раз заносит кулак по лицу и сбивает с ног. — Что ты не можешь?! Не можешь мне признаться в чём-то? — Громко лепечет, тычет на него вниз пальцем. — Или себе не можешь? Думаешь, что мне так просто? Думаешь, что знаешь, как лучше? — Да… — Нет, не знаешь! — Срывает голос. — Ты нихера не знаешь, Чимин! Ты бестолочь. — Замолчи, Чонгук. Сука… — Кряхтит от боли, переваливаясь с одного бока на другой. — Ты задрал меня! Я знаю, что ты делаешь! Пытаешься от меня избавиться. Нет уж. — Суетливо обходит его скрученное тело, продолжая навязчивые поиски, цепляясь за что-нибудь в траве. Снижает тон. — Признайся, что я тебе не безразличен. — Чонгук. — В согнутом положении на мягких перьях перечит. — Ты сердобольный мальчик. Ты, как ребенок, пляшешь вокруг меня, ждёшь внимания. Не будет тебе никакого внимания. Знаешь, почему? Потому что тебе не повезло иметь такого друга. Или… я не достоин такого друга, как ты. Пойми уже, отстань от меня. Это бесполезно. — Что за фигня? Мы с тобой с самого детства. Как себя помню, ты всегда был рядом. Что произошло-то? — Вскидывает руки, наконец перестав прочесывать траву. — Я не знаю. — Ты знаешь. — Раздражённо. После выдержанной паузы, за которую Чимин развидел тонкую прелестность одного растения, успел рассмотреть стебель распустившегося одуванчика у закрытого ладонями лица. Очаровался им, замер взглядом на пушистых семенах и махнул рукой, сослав мягкую струю пушинок пуститься с усилившимся ветром ввысь. Вдохнул новый незнакомый аромат и прикрыл от успокоения глаза, совсем забыв, что над ним разгорается опасное пламя. Растворяется в чужом голосе, что становится тише, дальше, всё чище и чётче. — Хотя… — Долго протягивает он вялым языком. — Да, я всё знаю. — Расфокусирует взгляд, смотря мимо голого стебля, устремляет далеко за горизонт поля и влюбляется в него снова. — Но парадокс в том, что память у меня плохая, и весь мир не помещается в неё. Поэтому мне нужен кто-то, кто поможет мне познать его лучше. Тэхён что-то рыщет в траве, отрешенно наклоняется, раздвигая эти изумрудные колосья, хмурится, утирая мокрый лоб. Точно нереальным образом, призраком, мутной фантазией замечает его подменёнными глазами, будто рассерженный на что-то вечное, снова философское. Долго, так же вечно, раздвигает траву, выискивает, как сокровища, ожидаемо сдаётся и несётся обратно. Запыхавшийся, уставший от жары, рушится рядом, привычно и знакомо заваливаясь набок около Чимина, лежащего с разбитой скулой в сомнительном положении. Чимин сразу протягивает руку к его щеке, обжигается приятной прохладой и усмехается от того, как Тэхён распахнул глаза и уставился на него, собрав брови на переносице. — Что искал? — Спрашивает, отодвигая траву предплечьем, подползает ближе и утирает кожу на лице. — Я… — Заикается Тэхён, на секунду растерянно, но быстро примечает голый стебель между ними, довольно выдыхая. — Одуванчиков хотел набрать. Они почему-то там растут получше, чем здесь. — Одуванчиков? — Усмехается по-доброму. — Одуванчиков… Зачем? — Тебе принести. Уже не надо? — Мне этого достаточно. — Мягко протягивает руку к погнувшемуся цветку, держа пустое соцветие между пальцев. — Какой же ты драматичный. — Хмурится наигранно, затем расплывается в улыбке. — И романтичный… — Я дневник потерял. Тэхён не дрогнул в лице, продолжил так же: — Ну и что? — Не обижайся только, пожалуйста. — Вызывая глухую усмешку. — Как на тебя можно обижаться, Чимин? — Голос его выше, заоблачнее. — От обиды толку нет. Хотя согласен, конечно, невольно можно обидеться. Но у меня это никогда не получалось. — Всё же. — Ухмыляется. — Всё же… я дневник не дочитал, поэтому… расскажи мне о себе. — Что рассказать? — Что угодно. — Ты задай мне направление, спроси. Внимание привлекает контраст у его ресниц. Знает, какие шлейфовые и мерцающие, кажется, что от ветра они трепещут. Тэхён медленно моргает, а ресницы его остаются на месте дымкой, только меняют форму и становятся чуть длиннее. — Хочу, чтобы ты развеял мои сомнения. — Всё еще думаешь, что я ненастоящий? Чимин кивает как может: — Как ты здесь оказался? — Да ходил просто. Пришёл, увидел тебя в траве и… — Ну да. Просто пришёл… — А что не так? — Думаю, что я буду чувствовать, когда узнаю, если ты правда ненастоящий. — Умиротворённым, смиренным голосом говорит ему. — Ты думай меньше. — Меньше думать? — От удивления. — Это так не работает. — Знаю. Но было бы очень здорово, если бы было возможно. Просто взять и отключить свой мозг на время. Дать себе отдохнуть от себя. — Это для меня выдуманный мир. В нём всегда-всегда легче мыслить, ни о чём не заботиться. — Сглатывает от нового воспоминания. — Пойдём на ту вышку. Я тебе рассказывал о ней? — Нет. Что за вышка? — Пойдём. Вставай. — Поднимается с земли, утягивая за собой за руку.***
«Paradise — Coldplay»
— Так это ведь колесо обозрения! Не башня! — Кричит Тэхён во весь голос, успевая бежать за Чимином. — А что это? — Запыхался, остановился, радостно взметнув голову вверх. — Как что? «Колесо обозрения»! — Повторяет, будто стало понятнее. — Я не знаю, что это такое, Тэхён! — Смеётся, рассматривая высочайшую конструкцию со знакомой лестницей вдоль неё. — Аттракцион. — Показывает протянутыми к верху руками. — Видишь эти кабинки? Там сидели люди, а это колесо крутилось. — В смысле?! — Нет-нет! Медленно, в пределах, чтобы было проще рассмотреть просторы. Обычно всем это нравилось, но некоторые слишком высоты боятся. — Стоит рядом, вызывающе зыркает на него, хитро улыбаясь. — У некоторых кишка тонка для такого. — Ты на меня намекаешь? — Посмеивается, закатывая рукава. — Нет! Ты что? Чимин цокает языком и упорно подходит ближе к колесу, кричит, не оборачиваясь: — Сейчас я покажу, у кого кишка тонка. — На парах адреналина и щемящего чувства хватается за лестницу, быстро взбираясь вверх. Он не смотрит назад, только вверх, с поднятым подбородком, не чувствует обжигающего металла, карабкается, широко улыбаясь от того, как же становится прохладно на высоте. Слышит, что Тэхён поднимается, как ботинки его стучат о ступеньки, и как из него льётся радостный смех, переходящий в знакомый музыкальный мотив. — Чимин! — Доносится снизу. — Я думаю, ты понимаешь, что мне не все равно? Я знаю, что ты хотел сделать. Можешь считать, что я читаю твои мысли. — Что? Не понимаю, о чём ты! — Переспрашивает, но слышит чётко. — Я знаю, что ты думаешь о плохом иногда. Я знаю, что ты боишься высоты. Но сейчас ты… — Чуть запинается, случайно промахнувшись мимо ступеньки. — Сейчас ты забрался слишком высоко. Хочешь на самый верх? — Тэхён, есть у меня такой друг, постоянно оказывающийся лучше меня во всём, за что не возьмется. Мне кажется, что на его фоне я потерял всю свою гордость. — Всё выше, окрыляется под прохладным ветром. — С ним я на многое не способен, я многого боюсь рядом с ним. А с тобой — нет! Ты не такой! Поэтому — да! На самый верх! — Я думаю, что он этого не хочет. Чонгук не желает зла тебе! — Тэхён, пожалуйста, сейчас только не о нём, прошу тебя… — Заикается, потому как вспоминает, где же Чон сейчас. Пропал, как призрак. Как призрак… — Извини! Но о чём бы мы не говорили, ты всегда найдешь для него место! Скажи, почему ты не говоришь это ему в лицо? — Переступает, понимает, куда Чимин лезет в попытке оказаться. В кабинку свободную, самую верхнюю, от которой невесть как спускаться после. — В этом и проблема, Тэхён! Он моя проблема! Чонгук — моё наказание. Внезапно у Чимина перехватывает дух от того, что он показался выше, выглянув с закрытой лестничной перегородки. Лицо осветилось рыжим светом, сколько времени прошло бы, но каждый раз вот так — наилучшее принятие свежего, освежающего кислорода. Чимин забирается через силу, ловко оказывается на выступке и вскидывает руки, словно первый покоритель Эвереста. Он говорит шепотом, не веря собственным ощущениям. — Боюсь представить, каково ему. Мне, как и тебе… нет оправдания. — Ветер пробирается сквозь одежду, охлаждает воспалённую от жаркости кожу. — «Как и мне»? — Поднимается к нему, пыхтя от усталости. — Я совсем ослеп. Не хочу думать об этом. То, что ты сделал, это очень… это… — Не отрывается от гипнотического заката, красного и вечного. Именно от такого солнца, от такого вида слетает разум, опьяняет. — А что я сделал? — Как сыворотка правды, действует дурманящим путём, заставляя говорить. — Я тоже много чего натворил за свою жизнь. Я много людей обидел. А за Чонгука, где бы он не был, мне стыдно в несколько раз сильнее. Ушёл там от меня, наверное, правильно сделал. Пусть живёт уже своей жизнью, а я — своей. Её остатками. А он… Думать о нём — ëбанная рутина. — Грызётся, морщится от себя. — Я очень виноват перед ним! Перед всеми! Слишком много времени уйдёт на то, чтобы простить себя, но у нас его никогда нет! Нет времени вдоволь… Замолкает, когда чувствует, что перехватили за предплечье. Тэхён отвлекает его от солнца, как только слышит, что голос его задрожал. Переключает всё внимание на свою смиренную улыбку, одёргивая и потряхивая рукав успокоительно: — Не надо. — Говорит он. — Главное, не смотри вниз. — Обращается к закату, поворачивая светящиеся жёлтым глаза. Спускается к ладони, аккуратно сжимая шрамированную кожу. — Что мне делать, Тэхён? — Не стесняясь спрашивает, сдерживая слёзы. — Я слишком много плачу, да? — Крохотно смеётся, бегло вытирая глаза свободной рукой. — Нет, не много. — Уверен, что сам больше. — Не видел раньше, как ты плачешь. Мы с тобой не говорили об этом. — Тебе это даже не нужно, чтобы понимать меня лучше остальных. Просто скажи мне, что делать. — Я не знаю. Наверное, то, что всегда хотел, или наоборот. Не знаю… Проще представить, что проживаешь обычную жизнь, обычный день. — Не смотрит вниз, охватывается страхом, что колени поджимаются. Они решают не сдвигаться с места. — Как думаешь, чем вообще такая жизнь отличается от прошлой? Ну, наша жизнь, имею в виду. — Ничем. Хотя… Чимин смеётся, безмолвно смотрит на него, расплывается в улыбке, терпит трепет изнутри. Временит с тем, чтобы не разрыдаться от счастья, имея возможность быть с человеком, с которым нет страха подниматься на высочайшую, хрупкую конструкцию, вроде этого чёртового колеса. — Скажи, можно ли вообще находить счастье в ком-то другом? — Дожидался, когда Тэхён махнул рукой, бросив идею. — Все твердят, что это стыдно. Или неправильно. Мол, «правильное» счастье не должно зацикливаться на человеке. — Не-е-ет. Чушь какая-то. Как может быть стыдно за любовь к одушевлённому? Любить свою работу, любить вкусную еду… — Живот в вечной голодной судороге сводит от одного лишь упоминания. — С едой или работой так не поговоришь, правда? — Я раньше говорил сам с собой. — Вызывает смешок. — Реально говорил сам с собой, да. Что смешного? — Шуточно бодается плечом об его стройное. — Самый лучший собеседник, который не осудит, не перебьёт, не обидится и поймёт… это никто. — Да, точно. — Мнётся от неловкости, забывает смотреть на солнце, видя лишь одно, что держит в собственной руке и крепко сжимает над миллионной высотой. Слушает внимательно, становится «никем» — и всем для него одновременно. — Время так быстро идёт, чёрт возьми. — Расстроенно говорит он, пылает в оранжевом. — Его остаётся всё меньше и меньше.И что теперь значит: пропадать и являться? Может, бежать сквозь разрывающие кожу огненные искры или плыть через Ледовитый океан? Сейчас всё будто внизу, под ногами. А наверху дымно, ярко одновременно, убийственно солнечно.
— Ты обещаешь быть счастливым напоследок? — Спрашивает Тэхён, вспоминая записи. — Благодаря тебе это не проблема. — Тогда, давай так просидим здесь до конца. — Начинает произвольно мычать тот же самый мотив. — До конца жизни? — Нервно усмехается. — Если с тобой, то да. — Тэхён… Пак разжигается и растворяется, слушает вибрации его голоса через его тело, крепко обнимает, цепляется за спину, расхватывая и подтверждая, что тот не дымка и не призрак его собственного ума. Трётся о плечо, гладит его по затылку и накрепко сшивается, впивается всем телом, как в спасательный круг, боится утонуть в фантазии, привыкая так низко повторять за ним: — Ты настоящий, я настоящий. — Да, да. — Ты со мной, со мной здесь, Тэхён. — Да, я тут. Всё хорошо. Я всегда был с тобой. — Зеркальный, мерцающий от скрытой досады, вечно драматизирующего и такого чувственного Чимина. — Столько загадок… Если был всегда, почему я вижу тебя только сейчас? — Для всего нужно время, наверное. Может, и тебе оно нужно? Время играет роль посредника между тобой и истиной. Чем она дальше от тебя, тем больше времени нужно, понимаешь? — Не знаю… — Что с тобой? — Ну почему ты такой приятный и хороший? А я какой-то… — Чимин, ну ты что? — Посмеивается сквозь его патлатые волосы, забирающиеся в рот. — Когда ты унываешь, я вместе с тобой. Перестань. Всё ведь хорошо. — А мне постоянно нехорошо, постоянно что-то плохо. — Ты преувеличиваешь. Это не так! — Я всегда преувеличиваю. — Голос его зашипел, задрожало горло. Чимин размяк в руках, сжал руки на спине, впился со всей силы, клокоча ртом от настигающего плача. — Я всегда плачу, как тряпка. У меня всё всегда не как у всех, не так, как нужно. Я живу в мире ненависти, мне постоянно грустно. Постоянно чувствую недостаток чего-то. Меня будто нет здесь. Я ненавижу человека, который меня любит. Я так виноват… — Захлёбывается в печали, смахивает об чужую одежду. Тэхён старается не утонуть в его слезах, старается не пропасть в унынии и не проглотить это в себя. Только молчаливо упирается в него, наклоняя голову к плечу, бережно поглаживает по спине и слушает тончайшие всхлипывания где-то рядом, смазывая его мокрую щёку: — Ты просил подождать. Чимин, ничто не важно, особенно другие люди. Нужно только перестать зацикливаться на… плохом! — Так просто осознать это, но понять… невозможно, когда твой мозг работает против тебя. У него будто режим самоуничтожения стоит на обратном отсчёте. — Чуть успокаивается, слыша ласковый голос. — Иногда это невыносимо. — Это жизнь, мой хороший. Жизнь такая. — В моей ты появился очень вовремя. Как яркая вспышка. — Ох, Чимин. — Слишком неловко. — У меня ничего нет, кроме любви к тебе. — Любви? — Медленно отклоняется, печально убирая голову с плеча. Хмурится в сторону, шмыгая носом. — Да. — Хлюпает ртом, сам отстраняясь. — Ты меня любишь, что ли?Из-за моего неадекватного поведения меня подослали к психологу. Я откусил ухо у Роума и меня вырвало. День неудачный вышел, а просто дерьмовый, точно как ухо Роума, что любил подслушивать мои откровения. Сейчас за них вообще стыдно. Все друг друга обманывают, получается. Никто никого не любит. И как же так люди-то живут? К чёрту. Меня предал любимый человек. Я этого не ожидал. На этом всё. Вообще нет желания больше писать об этом. И думать.
— Я не нашел ясного определения своим чувствам. Поэтому, да, скорее всего. — Отвечает, ссутулившись и боязно отодвинувшись. Боязно настолько, что посмотреть в ответ растратит последние силы. — То есть, меня любишь? — Настороженно, тыча в свою грудь. — Да, Тэхён. Ё-моё, тебя! — Сопливо отвечает, вытерев мокрый нос о плечо. — Не ожидал этого услышать? — Почти расстроенно, почти смиренно с реальностью. — Нет. Совсем. — Горько произносит, собирает звуки по кусочкам. Вырывает слова и напрягается, неустойчиво сидя. Чимин миллисекундною встревожен его реакцией, прикрывает затем глаза и сам себе улыбается: — А что ты ожидал? — Что ты… признаешься Чонгуку в своих… — Что? — Вздрагивает так, что полоснули по оголённому нерву. — В своих чувствах. — Аккуратно, прищурившись от опасения. — Да что ты такое… говоришь? — Испуганно фыркает, подскакивает, успевая схватится за сомнительную желобку, покрытую уродливой ржавчиной. Рука его, слившаяся с ней, как камуфляж, вопиёт от боли, а в глаза его снова собираются слезы. — Я думал ты… Я же… — Нет, Чимин, ты не так меня!.. — Не так понял? — Он шныряется, падает на дно своих эмоций, выпуская низкий, грубый шик в его сторону, и потом вовсе отворачивается и мирно спускается к лестнице, мотая головой в безумии. — Стой, Чимин! Подожди, ты можешь упасть! Не торопись! А Чимин наплевательски игнорирует, выказывает недовольство, обиду мгновенную, ударяясь по пути подогретой головой о хрупкие ступеньки. Что-то неслышно наговаривает под нос, выругивается, утирая неудобные, ненужные слёзы. — Какой Чонгук, чёрт возьми?.. Да сколько можно… Чонгук, блядь, Чонгук. Везде Чонгук, сука, я ещё удивлён, почему ты не он… — Смеётся снова, кажется, бьётся потому, что хочет выбить все остатки Чона изнутри. Только выходит вред, тактика не действует. Он рывком поднимает взгляд, мнимо удостоверяясь, что Тэхён спускается за ним, но вместо того мерещатся звёзды. Повторяющиеся, сверкающие во всякие стороны, навострённые обеспокоенно на него и выглядывающие прямо из уступки. — Нет, нет, нет. Нет, нет, нет. Я с ума схожу, Господи… Тэхён. — Спускается быстро, трепещет и слышит выкрики извинений. Достигает в дрожи земли, вытирает обожжённое лицо. Совсем запутался, решая, в какой реальности ему нужно оставаться и с какими мыслями смиряться. И спустя такой короткой прогулки по жаровне, вновь чувствуя запах жжёного, мерзкого вранья, хуже резины, впитую в кожу, хуже навязчивых разговоров Чонгука, хуже всего на свете. И Тэхён не поможет, и мысли спутались, и всё снова плохо, всё снова, как после смерти. — Ты не сходишь с ума, Чимин! — Не унимается Тэхён, подбегая к нему ближе, одергивая за плечо. — Иди домой, Тэхён. Завтра увидимся в кафе, поговорим еще раз. Я не могу сейчас. — Извини, пожалуйста. Я просто пытаюсь помочь тебе. — Тараторит за спиной, не добивается должного внимания, что прежде доставалось. — Тебе нужен покой, верно? Нужно устаканить твои мысли, да? Не молчи, пожалуйста! — Понимает, что теряет контроль прежде в его владениях. — Тебе нужно смириться с собой, это проще, чем кажется. Тебя же это беспокоит? Мысли всякие, и друг твой маячит, мешает, я понимаю тебя, понимаю. Но нужно свои чувства привести в порядок. Надо их наружу выплеснуть, и станет легче, поверь. Надо не скрывать их, какими бы не были. Я все приму! Я не буду осуждать тебя за их бредовость, я никогда так не делал и не буду. Что тебе ещё нужно, Чимин? Слышишь?! Чимин, посмотри на меня!«Fire — Two Feet»
Чимин выставляет руки, резко обернувшись, и обхватывая голову с обеих сторон — смотрит дико, выдыхает и впивается губами с порывом ветра. Кусается, целует самовольно, жарче воздуха, угрюмее его состояния, слушает наконец-то, скручивает щёки шершавыми ладонями и мычит от злости. Это так странно. Он неумело бьётся зубами, держит губы сомкнутыми, но в желании пропасть скорее, выплюнуть свою острую эмоцию, кудлающую всё свободное пространство пустыни, в которой они вместе застревают, стоя на прожжённом асфальте. Не отрывается и почти что замолкает, но вдруг прицеловывает в щёки по-детски, не может найти удобное положение, просто вгрызается куда попало, разбрасывая миловидные чмоки по всему лицу. Касается его у шеи, произвольно доказывая себе, что необходимо делать это и убедиться, не картинка ли перед ним, не затерявшаяся фантазия или непредсказуемая догадка о реальности. Такой паршивой реальности для него… Она комкается, придерживает свой вес на его кистях, усмиряет взорванную кровь внутри живота, скручивающуюся от дискомфорта. Тэхён тащит хватку за плечи, берётся крепко и растворяется в одышке, спуская воздух через сомкнутые губы. Хватает ртом между ними, задерживает дыхание и нагло губит ускорившийся пульс попытками сказать хоть слово. — Да, я настоящий. Вот, трогай меня, целуй. — Сорванным голосом разбирает на свои петли, по словам, воспламеняет тело ярче, чем огонь. Тэхён владеет его руками, перетаскивает ниже, мягко обвиваясь пальцами, разрывается у рта и упирается щекой. Только даёт волю задуматься, осознать, что позволяет, стоя тесно. Перекладывает его стянутые пальцы на грудь, расчётливо спускает к талии, разгоняя момент насколько это возможно — неаккуратно, терпя облегчение. А Чимин к нему жмётся щекой. Он трепетно дышит у самого уха, поднимая его футболку и прикасаясь к голой коже на вздрогнувшем животе, втянутым сразу же, лишь руки распробывают его и разминают, как тактильную скульптуру. Он нажимает в рёбра, чувствует, что Тэхён дышит — действительно реальный, реагирующий трепетно на каждое его усилие и вжатую ладонь. Ещё секунда, и Чимин царапает рёбра короткими ноготками, хочет ухватиться за кости, подмять под себя грубым давлением, жалостливым, но усмиряющим его наглые мысли. Пробует снова и снова, бесчувственными рецепторами продавливая каждую вмятину его влажной кожи. — Ты справишься с идеей, только если успокоишь свой рассудок. Я понял, что тебе нужно. Убедись. Успокой его. — Прохрипывает Тэхён в ухо, боится, что тот неправильно рассмотрит его, испугается, убежит подальше, отругает, и всё это закончится. Лишь бы не поднимал голову. Пусть дальше упирается в его шею своими мягкими губами и облизывается, отгоняя те самые мысли откусить от неё кусочек. Пусть даже забирается ещё глубже, оттягивает тугую резинку на широких штанах, а Тэхён задержит дыхание хмурясь. Он поймёт за мгновение, что ошибочно спугнул, позволив это сделать. Руки вырываются наружу, как только Чимин, распахивая пелену в глазах, то ли от свёрнутого от жары воздуха, то ли от собственных слёз, натыкаясь на бугристую, неровную в рубцах кожу на выпирающей тазовой кости, смотрит неосознанно, опустошённо и запутанно. Лицо перед ним блеклое, невидное от поднятого пепла, мёртво застывает, таращась со вздёрнутой футболкой. — Жарко, Чимин? — Хрупко вопрошает, вот-вот рассыпется. — Очень жарко. Пойдём домой. Со мной. — Откровенно зовёт за собой, не прячется и пусто смотрит, не выдавая ни одной живой эмоции. — Если ты расскажешь мне ещё больше… — Я расскажу? — Да. Всё о себе. Времени полно. — Мелко ухмыляется, выдыхая с облегчением, что миновало. — А ты мне расскажешь о Старом мире? — Расскажу. — Резко. — Я всё тебе расскажу! Я отвечу на все твои вопросы. — Некоторые вещи можно только увидеть, да? — Осторожно произносит, стоя на расстоянии. Отступает и ждëт, когда Тэхён сделает шаг к нему.