«What If I'm Wrong — The Temper Trap»
Чонгук бессознательно ступает по коридору. В голове не прекращает звучать чужой голос, рассылая ядовитые мысли и показывая коварные галлюцинации. Он крепко держит блокнот в руке и, стараясь не упасть, припадает к стене, практически доползая до просторного водохранилища. Тянется за звуком падающей воды и перебивается от желания перестать пыхтеть. Он доводит бедные ноги до уступки, на которой удобно лежать, и раскладывает ноющее тело вдоль прохладного бетона. Снова вспотевший, одежду хоть выжимай. Блокнот старый, страницы скоро слетят с корешка, а бархатистая обложка разотрётся и перестанет быть такой приятной на ощупь. Чонгук успокаивает дыхание, потирает лоб и поднимает над собой раскрытый в страницах текст.Я лучше расскажу о себе что-нибудь хорошее, иначе не хватит фантазии продумывать собственную жизнь.
Опять что-то нечленораздельное, хаотичное, точно хозяин этого дневника. Снова придётся перечитывать одну страницу несколько раз, чтобы суть поданной мысли дошла наконец и дала мозгу необходимую информацию. Ким Тэхён странный человек, но страннее всего, что немного мёртвый. Хоть и до сих пор продолжает докучать своей нелепой жизнью мир живых, также мельтеша перед здравым рассудком пару других, не менее сумасшедших персон — он сходит с ума и помогает в этом Чимину, который даже в состоянии сна продолжает «молиться» о нём, разговаривать с ним. Ничего убожественнее этой жизни Чонгук не встречал. Хотя о ком это он? С чего бы это? Ведь сам, вероятно, скоро умрёт, оставшись в дураках. Соврал, сказав, что оставил дневник в кафе.Когда меня отправили к психотерапевту — судить не стали. Жизнь в последнее время под откос пошла абсолютно у всех. Все поголовно знают, что нас всех ждёт. Мне нисколько не жаль было перерезать ублюдку глотку, ох, даже приятно. От этого я чувствую себя маньяком-садистом, но это не так. Я не убиваю ради удовольствия, как Джеффри Дамер, я просто проучил одного персонажа моей неразвлекательной жизни.
Чонгук читает через силу, словно приставучую классику, что обязан знать наизусть, уметь анализировать и приводить аргумент в пользу, чтобы казаться умнее. Как обычно, кроме навязчивой неприязни он ничего не чувствует, но всё же старается узнать больше, не забывая вовремя вздернуть бровью или коротко шикнуть под нос вроде: — Господи, у меня нет шансов. — Смеясь над собой и вертя головой от недоумения. — Грёбанный болван сумел добиться его будучи мёртвым. — Он на мгновение убирает дневник, чтобы чётче продумать мысль. — Может, и мне сдохнуть? Шансы возрастут, кажется. — Не неси чушь. — Тут же реагирует Хосок, прежде и долго находясь на своём привычном месте намного дальше водопада. — У Чимина ненормальный фетиш на всё экзистенциальное. Он не некрофил. Кому, как не сумасшедшему или мёртвому… а ещё если сумасшедшему мёртвому об этом лучше знать? О, Боже. — И смеётся над своими же словами. — Кому знать? Мне, например. — Отвечает Чонгук, снова поднимая раскрытый над лицом блокнот. — Прочитав мемуары аутсайдера, хочешь не хочешь преисполнишься. — Ты ведь понимаешь, что не от твоего агрегатного состояния зависят его чувства, правильно? — Ну, может, действительно нужно стать пеплом для него, чтобы ему понравиться? Хосок не любит проявлять эмоции под стать слабому лидеру, но его многозначный смешок слышно даже спустя пятьдесят с лишним метров. — Попробуй, Чонгук. — Отвечает он, явно упуская самую чёрную шутку, которую в перспективе удалось бы изъявить самым подходящим образом. — Что он там пишет, как его?.. — Тэхён. — Да. Очень интересно, чего нет у тебя, но есть у человека в прошлом.Я не знаю, для кого я всё это пишу, разве что — для себя. Идею вести дневник я давно сам придумал, а потом уже мне посоветовал делать это психолог. Врач, что был раньше, плюнул на меня и ушёл домой к своей семье. Рад, что у кого-то она есть и… нормальная. Я не сирота, нет. Но, согласен, именно так начинаются фильмы ужасов о паранормальном или документалки о серийном убийце. Чёрт, родители у меня никудышные. Просто адище.
Так бывает, когда ты желаешь кому-то смерти, а потом считаешь себя врагом всего человечества. Нет. Я его убил, потому что он давно этого заслужил. Да. Он непременно заслужил это. Не стану посвящать во все прелести его издёвок надо мной, но одно могу сказать — он реально… тупая, ублюдская, мудазвонская свинья. Визжал, как поросёнок в палатке, никогда не забуду это.
Опять многозначный смешок и тишина. — Что скажешь? — Могу представить, сколько человек в данный момент, например, ждут расправы надо мной. — Будь уверен, тебя уже караулят у комнаты. — Смеётся. — Берегись. — Положение позволяет, почему бы и нет. — Говорит так, будто совершенно всё равно. — И что ты, до конца просидишь здесь, читая одну и ту же книгу? — Наверное. — Отвечает, проверяя обложку. — Это ведь ты мне её принёс. Знаешь, о чём она? — Нет. Я взял, потому что она одна осталась на полке. Грязная, одинокая, с растёкшейся картинкой, напомнила тебя… — Издеваясь. — Выходит, недооценённая. — Задумчиво хмыкает ответно. — Надо же. А я оторваться не могу. — Так о чём она? — О гениальном тоталитаризме и обществе, где индивидуальность — это преступление. — Или «Как стать коварным диктатором: пособие для чайников». — Евгений Замятин, «Мы». — Чёрт возьми, уверяю, моя книжка лучше и куда интереснее. — Громче усмехается, продолжив читать. — Не сомневаюсь. Слом четвёртой стены всегда оставался в рядах влиятельных произведений. — Ох, здесь не только слом четвёртой стены.Я оттащил его и сбросил в речку. Собственно, всё. Чёрт возьми, что же я натворил… Не могу поверить.
Руки трясутся так, что болят предплечья. Может, болят они, потому что Тэхён протащил здорового восьмидесятикилограммового амбала по земле целый километр, забыв, что мышцы способны забиваться. Сидит он теперь, как и раньше, в осушенном бассейне, уперевшись о бетонные, грязные от баллончиковой краски стены. И Чонгук это на себе видит, чувствует, словно сам. Вверху горящие звёзды, которые он никогда не видел в пропылённом пространстве их нынешнего неба, они безграничные, множественные в своей бесконечности, а тленная дрожь в общем бренном теле сама унимается, и уставшие руки падают на бёдра. Завтра ему снова скажут по поводу запачканной куртки, и Тэхён ответит что-нибудь, что подтвердит его творческие наклонности — исписывать собственную одежду. И эти размазанные алые пятна повсюду, на руках — 999 оттенок красного. «Кровавый». Оттенок Роума Эджертона.Кто такой этот негодяй? Что можно о нём рассказать?
Я знаю, что нужно устаканить свои мысли. Но пересказывать всю его биографию — я утомлюсь считать только, сколько он выдрачивал на меня. Кусок дерьма.
Однажды, я полично застал его за тем, как он, словно ни в чём не бывало, наяривал себе между ног, сладко выстанывая моё имя в просторах закрытого на ремонт кабинета. Твою же мать! Я безусловно симпатичный, но чтобы так невтерпёж склеить странички в универской аудитории от моего нежного присутствия, просто позорище.
Нет, это безумно смешно. Теперь, я уверен, его труп разбух от его же неконченной токсичной спермы в тот день, плавая где-то в районе хвойных опушек. До чего комичная ситуация. Жаль, что я тогда не заснял его, блядь, была бы экстра-сенсация. Может, потом, он не избил бы меня до полусмерти со своими дружками.
А что же, это вполне логично для его убитой человеческой психики. Избивая меня, он как бы надругался над своей латентной… Да, точно… До чего же это смешно! А стоило только подойти к своей мамке, девушке (о ней чуть позже) и открыто насрать себе под нос что-то вроде: «Я конченый, ещё и пидор, вдобавок». Просто и со вкусом.
Ну да, что-то… я совсем не так. Ну, не могу точно сказать кроме того, что во мне нет ненависти.
— Этот чокнутый иногда забавный. Но иногда читать дальше просто страшно. Столько противоречий. Не понять, что ожидать от него затем. — Морщится, прочитав очередное некрасивое ругательство. — Я вообще не любитель триллеров. А у этого чувака они — вся жизнь. — Чимин, вероятно, на подкорке изощрённо тревожная личность, раз его это реально увлекает. — Да. Чимин — сплошная тревога. Согласен…Это точно никто не увидит, поэтому смысла нет врать. Я влюблён в девушку. Это правда, правда. Возможно, у меня были моменты, когда меня привлекло что-то из разряда томного взгляда со стороны Роума, но это чистый Стокгольмский синдром, возможно, возможно. Но я рад, что этот «Лебовски» скончался. Скончался так, как не скончался от своей дрочки.
Это довольно сложно принять, и я пытаюсь рассуждать на эту тему настолько хладнокровно, насколько могу, используя логику.
— Он просто псих. — Убеждённо произносит Чонгук, а глаза его всё больше, ладони ещё мокрее. — Кто, Чимин?Я переборол в себе чувства неприязни, но это, знаете, на подкорке восприятия остаётся до самого конца. Возможно, я не могу понять людей, которым нравится кто-то лишь благодаря… гениталиям. Не хочу на эту тему рассуждать, потому что мне, по большей мере, просто наплевать. Когда встречаешь человека, тебе должно быть по барабану, что у него между ног. И мне его, такого анти-полового человека хватит на всю жизнь. Вернее, её…
Эта страница теперь смята, порвана где-то посередине листа и безвозвратно испорчена. Но Тэхён, следуя истине, всё же оставил её внутри, только далеко, не в положенном месте. Он убрал блокнот в куртку, протёр глаза и успокоил учащённый страхом пульс, зажмурился и съехал по стене, перекладывая голову на грязный матрас. Звёзды не осудят, расскажут, как это плохо. Чонгук видит их, рассматривает созвездия и тычет пальцем вверх, упираясь взглядом в пустой каменный потолок. Сколько можно сходить с ума и ему тоже?Я сегодня много написал, а мыслей меньше не стало. И легче не стало. Блядь, и это не особо хорошее, что я обещал в начале. Всё это — как чесотка: зудит, мешается, причиняет дискомфорт. Мне самому противно. Боже, как противно. Как в трясине, в чёрной и липкой смоле. И никто не поможет, правда.
Наверное, что-то хорошее я расскажу позже. На этом пока всё.
— Господи, зачем мне это? — Отрезвляется и вытирает мокрые щёки, глухо всхлипнув. — Не хныкай. — Замечает Хосок, перелистывая страницу в своих руках. — Это всё не твои воспоминания. А Чонгук зажимает рот покрепче и сплёвывает плачь в воздух, ободряюще расхлопывая своё лицо по втянутым щекам. Он очень признателен впервые неравнодушному к нему отношению, от которого ранее сильно устал. — Прости, Хосок, что я сказал тебе тогда. — Поднимаясь сначала на локти, затем мирно усаживаясь на бетонную перегородку. — Вырвалось. Я не подумал. Злой был. Хосок немного молчит, и нехотя отрывается от чтения, недвижно поднимая глаза и смотря мимо книги. — Ничего, Чонгук. Я не держу обиды. — Сам готовясь порыться в собственных воспоминаниях и раскрытой недавно ране. Он выдержанно переводит взгляд на замершего парня и коротко улыбается, возвращаясь к роману. — На самом деле, мне очень жаль. Нам всем… очень жаль твоего сына и… — Чонгук, если не хочешь сделать мне ещё больнее, пожалуйста, замолчи. Просто больше ни одного упоминания, договорились? Как бы тебе не хотелось меня утешить. — Не злись, я понял. — Неуверенно выдыхая и оставаясь в тишине льющейся воды. Чонгук оборачивается через плечо, сильно держится руками, кренится к водной глади, всматриваясь в отражение. То плавное, то ребристое изображение искажённого представления в теплом или холодном. Образ незнакомый, привычный, круглые глаза, распахнутые постоянно от бушующей внутри энергии, слабо натянутые губы и унылый вид на грани того, чтобы сдаться. Совсем не то, что он бы предпочёл. Или предпочёл бы бедный Чимин. Чонгук долго смотрит на себя, гладит по щеке, обводит скулы, вспоминая небольшую фотографию Ким Тэхёна из дневника, и всё противится. Это совсем не то, что нужно и что желанно. — Но я хотел поблагодарить тебя. — В итоге говорит и отвратно отворачивается от себя. — Я читал, что в прошлом меня могли бы убить за это. — Хосок будто не слышит, смотрит в страницы и читает бесконечно вечное. — Как это называется… — Ненависть. Это называется — ненависть. — Да, знаю. Я уже получал за это. Даже чуть не умер. — И Чимин тебя спас. Прямо как в книге. — По-старчески выдыхая и перелистывая. — Я обязан ему всем, и тебе обязан, за твоё разрешение на переселение нас в твой корпус. Спасибо, и дело даже не в моей… — Хорошо, что теперь основная дилемма у твоих обидчиков — это не сдохнуть самим. В наше время — проще простого. Стоит только выйти на улицу в определённое время. — А что будет-то? — Нелепо спрашивает, а Хосок распахивает глаза, коротко кашлянув. — В смысле? — Хочешь сказать, что как только мы выйдем, тут же вспыхнем и сгорим заживо? — Дело не только в солнце, Чонгук. — Рассерженно. — Радиация? — Вот. — Резко отвечает, прикладывая палец к неспокойному виску, а Чонгук прищуривается, легко вздрагивает, как только тот громко захлопывает книгу в широкой ладони. — Всё, что у тебя есть, вот здесь находится. И это останется с тобой даже после смерти. Чонгук, береги голову. — Не говори мне, что я глупый. — Я напоминаю, если не хочешь преждевременно откинуться, держись подальше от улицы. Держись подальше. — Чеканит, словно заклинает. Смотрит безумными глазами с другого конца зала и не отрывается, пока младший сам не отвернётся. — А если это мой единственный шанс обрести… счастье? — Ты, всё-таки, глупый ребёнок, Чонгук. Это факт. — Разочарованно звучит. — Расставляй, конечно, приоритеты сам, это твоё дело. Аномалии похер на нас. Это целостный разум. Это как всё вместе взятое, где одно от другого не отличишь. Представь, что ты часть картины, измазанной художником в порыве гнева. Это как хранилище вселенского опыта, которое взломали, вроде таких, как ты, и оно взорвалось вместе с теми, кто это создал, и запутало мирозданческую систему. Представь, Чонгук, что то, что все мы называем Богом, умерло, и вокруг нас остался лишь хаос. — Пигмей. — Усмехается он, опуская взгляд на дрожащие руки. — Грёбанный Пигмей. — Пигмей? Так вы это называете? — Это название придумал Чокнутый из дневника. Я понятия не имею, что оно значит. Но ты же знаешь, что у меня здорово получается имитировать ай-кью до колен. — Неуверенно кивает, мямлит под нос. — Вроде получается. — Пигмей, значит. Похоже на название материка, но мне нравится. Довольно аутентично. Хоть все привыкли называть это по-простому — аномалия. — Поэтому мы на грани вымирания. Люди решили поубивать друг друга из-за скуки, из-за нищенского ума, «по-простому». — Давай просто продолжим довольствоваться тем, что осталось. И хватит уже. — Отгоняет рукой. — Утомляют разговоры о вечном. — На то они и вечные. — Это не для нас, Чонгук. Мы просто люди с короткими жизнями и короткими ножками. Всё ими не обойти. — Ладно, Хосок. — Он спускается с уступки на ноги и поправляет смятую одежду. Терпит желание посмотреть на себя ещё раз, снова отвратиться и сморщиться до неузнаваемости. — А то я решу, что зря стараюсь.***
«Geri — Superhumanoids»
— Я чувствую, что это всё потерять очень просто. — Чимин водит рукой перед лицом, как бы рассчитывая невидимые буквы, летающие перед глазами. — Чем дальше, тем меньше я помню. Мысли вообще сбились: вечер, день, всё одно и то же, и ничего не поделать. Я ничего не могу, я… маленький. Меня вот-вот растопчет толпа мироздания. Вселенная растворяется во мне и зовёт раствориться в ней. — Машет головой, отгоняет, но улыбается красиво. — Наверное, я не против. Это как сон. Медленно засыпая, я будто перестаю существовать здесь. Бред полнейший, Тэхён, я знаю. — Посмеивается, вытирая влажные веки. — Хорошо, что физические чувства остаются безусловными. Хорошо, что я всё ещё чувствую. Тебя я тоже чувствую только физически. Это странно. — Чувствуешь… физически? — Переспрашивает он, засматриваясь и совершенно забываясь. — Ну, в смысле, мы, я… — Прикрывает рот, держась одной рукой за руль великого автомобиля, которыми кто-то однажды хотел проложить лестницу до Луны и забраться по ней. Это тоже чья-то мечта, и она может показаться глупой и нереальной. — Не объясняй. Я тебя абсолютно понял. — Смеётся Тэхён, любовно ловя ветер в волосах. — Ах, невероятно. Невероятно. — Успевая рассматривать неразрисованную глушь пустыни, поезжая на выдуманной машине. — У меня есть всё! Но кто-то мечтает построить самолёт, кто-то побриться налысо, а кто-то, например, ты. О чём ты мечтаешь, Тэхён? Расскажи. — Чимин, Чимин. — Улыбается широко, краснея и восхваляя прохладу, что тут же остужает распухшее от радости лицо. Тэхён яростно набирает воздуха побольше и вскидывает руки. — Что можно пожелать, когда есть всё?! — Непременно есть то, что тебе хочется. Может, какие-нибудь пакости? Не стесняйся, я хочу знать! — Рулить не приходится, машина едет будто сама по себе, как по небу или по воле инноваций, оставляя времени на жизнь. — Ну давай же! Пакости! — Да какие пакости?! — Беспричинно громче кричит, стараясь усердно привлечь ещё больше внимания. Ещё больше, ещё больше. — Никаких пакостей! — Не верю! — Что ты предлагаешь?! Сбить дикую козу или быка? — Ограничимся дорожным знаком. Расшибём его в клочья, блядь! Тэхён падает на сиденье с полуприседа, вжимается в кресло и смотрит, как Чимин надавливает на газ сильнее и хитро, но уверенно смотрит так на виднеющийся вдалеке знак. — Боже, вдруг он глубоко вкопан или из какого-нибудь титана?! — Боится Тэхён, легко, благодаря тому, что не в центрифуге, касается плеча во всю уверенного водилы, очень двусмысленно улыбающегося и с удовольствием водящего механику, будто делал всю жизнь. Чимин в ответ несерьёзно морщится и вскидывает брови, услышав полнейшую нелепость: — Ты что с дуба рухнул? Это шоссе, кому это нахер сдалось? — Громко шикнув. — Сделай-ка погромче. — Просит свободные руки, и Тэхён почти парализованный тянется пальцами до круглого регулятора, выворачивая на всю громкость. — Что с тобой? Даже если это так, мы не умрем, не переживай. — Потому что уже мертвы? — Иди ты к чёрту! Наверняка просто слились с пейзажем и лежим в отключке под жарящим солнцем. Это того стоит. — Заливисто хохочет и до последних пор, пока изрисованный дорожный знак не отлетит в сторону, как протараненная лошадь. Тэхён взвизгивает, матерится громко: — Нет, Чимин! Не стоит! Не стоит! — Что не стоит, Тэхён? — Пакостно, назойливо и выруливая в небывалую степь, оказавшуюся внезапно на пути. — Господи! Чёрт, останови, останови! — Да что с тобой?! — Изумляется Чимин, тормозит резко и кашляет от вздымленной белесой пыли. Выскакивает, перепрыгивая через дверцу, видя, как испуганный друг практически переползает, переваливая онемевшее тело на землю. — За твоей фантазией очень сложно уследить. Ты просто сумасшедший, я был не готов к такому. Страшно же. И очень опасно. — Поднимается, жмётся к капоту машины, проходит, словно ноги ватные, полностью бесчувственные. — Да что же? С каких пор Пигмей больше не твой друг? С каких пор ты боишься умереть? Чимин стоит на месте, держится руками за дверцу, наоборот успевая перерабатывать нарастающую энергию внутри, смотрит на него, не знает, как ответить, ведь Тэхён действительно напуган. — Ты что, Тэхён? Что такое? — Тише. — Страшно. — Выдыхает он, хватаясь за грудь. — Ты испугался скорости? Боишься скорости? — Да, да, наверное, боюсь. — И ты согласился во всю прокатиться?.. Что за фигня? — Прости, прости, мы же с тобой просто… — Замирает, как тревога пробивает тело и взвинчивает позвоночник. Сердце стучит быстро, виски гудят от приближающейся бури. — Да, что-то… — Неясно добавляет Чимин, фокусируясь на горизонте за чужой спиной, медленно шагает навстречу, перебирая руку за рукой по капоту, пока не встретится с крепко прижатой к нему другой. — Не помню. Как мы?.. — Как мы здесь оказались? — Ничего не помню. — Блин, как обычно, Чимин. Чёрт!«All I Need — Radiohead»
Последнее, что осталось в воспоминаниях, это колесо обозрения. То, как Тэхён догонял его, а потом скачок до неизвестного, что привело их к бесконечному шоссе и прямо в сиденья красного Кадиллака. Красного, чёрт, как убийственное пламя. И руки прижигаются к его металлу резко, дух перехватывает от боли, и Чимин оказывается где-то на уступке колесистой изгороди. Не понятно, что за форма. Видно лишь парящего рядом бессознательного Тэхёна, медленно левитирующего в невесомости разноцветных дымок и яркого солнца, чей свет перегораживает его чёткий силуэт. Тень падает на лицо, охраняет кожу от ожогов и становится настоящим спасением от жары из безумной реальности. День не задался, прошёл в нескончаемых диалогах вечного, и после того, как Чимин предложил рассказать всё, услышав то же самое, остались одни лишь вопросы. И эта надоедливая дырявая память. Страшно представить, страшно находиться здесь. Может, они попали в прострацию после жизни, в мир иной, в мир идеального хаоса? Глаза не успевают улавливать каждое преломление оттенков, что их окружают, а Тэхён просто молчаливо воспаряет рядом, не отзываясь на имя. — В твоей голове — дыра, Чимин! Теперь никто не поможет и никто не вытащит. Ситуация безвыходная, потому что, кажется, что выйти из неё удастся только, вспомнив абсолютно всё. Из рта выходит пар, или дым, словно радуга. Облака чего-то густого растворяются вокруг головы, а тело тащит по разжиженному пространству. Тащит больно, будто цепляет за все преграды на пути и укладывает в острые иглы. «Хоть бы смерть, хоть бы смерть», — думает Чимин про себя, мельтеша руками вокруг. Это его очередная попытка уцепиться за ткань мироздания, ложное желание преисполниться и засверкать от количества знаний, как золотая статуэтка Будды. Это извечная проблема дотянуться до того, что нужно. А всё что ему нужно прямо сейчас, это уцепиться покрепче за летающего птицей Тэхёна с закрытыми глазами. Поэтому Чимин тянет руки, изгибается и сопротивляется вытягивающей силе, неслышно задыхаясь и вытерпливая, пожалуй, самое неожиданное вмешательство. А этот Тэхён, боящийся скорости, наконец медленный, наконец-то не хнычет от вещей, что не устраивают, и как свободная материя — летает вдалеке, становится всё дальше и дальше, совсем не откликаясь на крики его имени. Но на лице его такое ощущение покоя, о котором сам писал неоднократно, и в какой-то момент видеть его таким становится намного приятнее. Даже если всё это нереально, и теории Чимина оказываются правдивыми. — Нужно беречь свою голову! Он из последних сил отбивается, в итоге находя крепкую опору в чужих плечах, у очевидно туго сжимающего его на своей груди Чонгука. Точно его, потому что бьётся она всегда быстро и пахнет тем же самым просроченным шампунем. — Куда?.. — Замолчи ты уже. — Чонгук, куда ты меня… — Замолчи! Он отбрасывает его на пол, выстанывая до того гневно, что эхо громко разносится и оглушает. Чимин контужено закрывает уши, слыша сильный свист, а Чонгук ставит руки на пояс и стенает, стоя на одном месте. — Ты мне уже надоел, Чимин, со своими аффектами. — Злобно искажает последнее слово, кажется, начнёт плакать от мощной досады. Он почёсывает голову, шею, борясь с диким зудом от вечной потливости, и продолжает негодовать, противно скрипя подошвой своих новых ботинок. — Опять только о себе думаешь? Считаешь, что я непроницаемый, чтобы каждый раз вот так вытаскивать тебя из жопы и тащить на себе? Думаешь, мне крышу не сносит, а? — Ты же сказал, что будешь… — Замолчи, бля-я-ядь. — Чонгук, иди! Иди! — Куда я пойду?! — Срывается, а слёзы на зло выстреливают из глаз, румяня щёки в миг. — Опять в комнате дохнуть, опять рыбу проклятую жрать, как скотина? Или, может, собрать кружок надежды и талдычить, что всё прекрасно? Мы же, чёрт, мы же все в полном дерьме, Чимин! Как ты не поймешь?! — Господи… — Изнурённо выдыхает он, расстелившись по высохшему бетону и только сейчас промаргиваясь, различая всю пасмурность реальности в серых оттенках бетонного потолка. Чон притащил в ближайшую заброшку и укрыл от палящих лучей. Или именно так выглядит подземная парковка. — Что? — Нервно переспрашивает, утирая ненужные слёзы. — Опять ты плачешь. — Это я плачу? — Да. Я про эту жидкость, что у тебя из глаз вытекает. — У меня мозги плывут от твоих выходок. — То-то я наблюдаю, как твои вопросы становятся всё примитивнее. Ума совсем не остаётся. — Хочешь поругаться? — Нехотя спрашивает, оставаясь в нескольких метрах. — Последнее время наши с тобой разговоры по-другому не выглядят. Чонгук яростно выстанывает, снова разнося оглушительное эхо и тарабаня по ушам. Этот свист, похожий на сирену. — Я тебя от смерти спасаю. Вот твоя благо… — И он прикрывается, замечая, что несколько сильно разошёлся, мгновенно утихая и продолжая тихим голосом после нескольких секунд тишины. Пак уже трижды успел перевернуться по земле за это время. — Чимин. — Начинает серьёзно, подходя ближе. — Когда ты уходишь, я сижу совсем один в нашей комнате и не знаю, для чего всё это. Куда я попадаю, когда ты уходишь, догадываешься? В мир, лишённый смысла. — Немного усмехается от блекнувшей драматичности. — Я вообще-то постоянно думаю о тебе. — Снова и снова зажимает рот, не веря в то, что выходит из него. — Я с ума схожу, когда выхожу за тобой, мне мерещатся разные вещи, в голове не мои мысли, а тело постоянно потеет, я задыхаюсь. Это мир так изменился, или мы тронулись? — Что ты видишь? — Поднимается Чимин, вяло переводя взгляд над собой. Чонгук замер, опустил глаза и поджал челюсть. — Я… будто сам не свой. И это приятно. — Словно ничего, кроме этого кайфа нет, да? — Кайфа? Ну да, да. Разные видения, если ты понимаешь. — Понимаю. — Усмехается. — Я в них живу, Чонгук, и предпочитаю, чтобы никто меня не тащил оттуда. — Но это ненормально. — Я на всё готов, чтобы снова там оказаться. Оглянись. — Разбрасывает руки, указывая на настоящее, похожее не на реальный мир, а на гнилой пылевой слой. — Мы в конце цивилизации. Здесь ничего не осталось. Посмотри вон туда — мёртвое. Посмотри туда — мёртвое. Там — мёртвое. Вот сюда теперь посмотри… — Указывает на себя, тыча в часто вздымающуюся грудь. Кивает, не заканчивая предложение. — Всё кончено. Дай мне умереть счастливым. — Грузно падая на спину и вновь бессознательно уставляясь в потолок, больше не напоминающий млечный путь. — Знаешь, что будет с тобой от жары? По-моему, это худшая смерть, которую можно представить и, наверное, единственно предоставленная нам. — Не единственная. Но хорошо, что первый вариант плавно перетекает во второй. — Ты задолбал. — А-ах, сейчас бы газировки. Чонгук выдержанно, смыкая зубы накрепко, заставляет себя иной раз проигнорировать недоразумение, постоянно вырывающееся из этого рта. Старается показаться непринуждённым, вдруг вспоминая, что вышел наружу не ради себя. — Да, я бы тоже не отказался. Больше всего нравится «Фанта». У неё такой вкус… — Апельсиновый. — Блаженно протягивает Чимин. — Да, наверное. Ни разу не пробовал. — А Чон посмеивается, смахнув осевший с лица пепел. — Это называется — Пигмей. Знаешь, что это такое? — Догадываюсь. Всё сущее? — Да. — Резким выдохом. — Все мы. — В этом весь ты, Чимин. Тоже загадочный, но на самом деле ничего сложного в тебе нет. — Я решил, что хотя бы личность свою построю из простейших лоскутков. Пусть получится самое скудное одеяло серого цвета. Чонгук присаживается рядом, хочет укрыться этим одеялом, боясь приблизиться слишком близко, а Чимин, на удивление, совсем не шелохнулся. — Если отодвинуть край, то на другой стороне окажется спектр лоскутков со всей палитрой радуги. — Только тебе эта сторона и видна, Чонгук. — Да неужели. — Смотрит и улыбается. — Ты плакал три минуты назад. Что с тобой такое? — Испугался. — Что ты испугался, всё нормально, я жив. — Нет, не из-за тебя. В этом Пигмее всё очень относительно. — Ох, и что тебя могло так отвлечь? — Уже не помню. Чимин поднимается на бёдра, собирает ноги и оказываться сидеть ровно напротив Чонгука, зеркально отразив его позу. Наблюдает, как выражение его неоднозначно скачет от радости до напуганных по-кроличьи глаз. Вот он смотрит на него, но в следующую секунду смущённо отворачивается, вызывая недопонимание. Губы тянутся в улыбке, видя, кажется, всю подноготную так близко. И Чимин сдерживает свою, забывая, о чём спросить его снова, и не знает, чем бы занять, только бы не бросил. Не бросит. Это ведь Чонгук. — Знаешь, а ты мне тоже порой мерещишься. — Начинает издалека, читая реакцию. — Как? — Как твои ноги, кстати? — Перебивает тут же, мастерски уводя от темы, которую не обдумав начал. — Давно не спрашивал. Шрамы не болят? — Сам знаешь, как они болят. — Взглядом указывая на закрытые в перчатки руки. — Знаю, верно. — И что ты собираешься сейчас делать? Тем для спора не осталось. Чимин наклоняет голову, прищурено отвечая: — Мне всегда есть, о чём с тобой поспорить. — Я больше не хочу спорить. Давай лучше поговорим об этом. — Чонгук осторожно прикладывает ладонь к его голени и выжидательно смотрит в глаза. — О чём? — Настороженно спрашивает тот и незаметно отклоняет голову. — Ты ведь не взаправду решил умереть один? — Я не умру один. — Расскажи о нём. — О ком? — Не отнекивайся. — Чон сжимает его ногу сильнее, напористо цепляется ногтями за плотные джинсы, почти скрипя зубами. — О друге своём. О Ким Тэхёне. Ты же его дневник нашёл, да? — Нет, Чонгук, пожалуйста… Чонгук проглатывает через сухое горло, задерживает дыхание: — Я никогда не хотел причинять тебе вред и не хочу. Но ты просто обязан знать. Тэхён… — Ненастоящий. — Непритязательно продолжает, недвижно сидя — та золотая статуэтка в позе Лотоса. Ведь действительно Будда, всезнающий и безусловно лучший в своём виде.«Slowly — Son Lux»
А Чонгук хмурится, расцепляет сжатую руку на ноге и отклоняется, промычав под нос: — Но как ты… — А ты? — Это очевидно. Я же не тупой. — Чон снова глупо усмехается, делаясь полным дураком. — Я не понимаю это так, как ты. Для меня он реальнее всего остального. Это ведь Пигмей. Мы все часть его, он пронизывает наши мысли, рассылает их другим. Вот, почему мы с тобой видим одинаковые вещи, вот, почему ты чувствуешь то, чего никогда не было. Это его теория, он писал об этом. То, что Вселенная наша скапливает о себе информацию с помощью нас и откладывает в вечное хранилище памяти. Этих форм жизни очень много. Животных не осталось, но остались мы. А когда, Чонгук, Пигмей показал себя, всё стало понятно и очевидно. Все мёртвые… — Чонгук внимательно слушает, приоткрыв рот. — Живы. Их мысли и воспоминания витают в воздухе. Это как наткнуться на нужный радиоканал. Ты даже не поймёшь, когда найдёшь его, и он проникнет в тебя. Ты запутаешься. — Я давно запутался. — Монотонно. — Пигмей — это феномен абсолютного знания. Ты уже всё знаешь. Когда, по-твоему, ты пробовал «Фанту»? Никогда этого не было. Вспомни тот день в кафе, когда мы пили вино. — Чонгук неуловимо морщится, замечая, как Пак тускнеет на глазах. — Мы ничего не пили. И пьяными мы не были. И всё, что было тогда… — Было чужими воспоминаниями. — Да! — Радостно загораясь от возбуждения одной лишь мысли, что было всё неправдой. — Мы с тобой не целовались, Чонгук! Фух, чёрт возьми. Наверное, мы попали в чужой эфир, возможно даже, это были воспоминания Тэхёна, и я его не знал тогда, и мы с тобой увидели его прошлую жизнь, и… Чимин забвенно, себе под стать, лепечет непроизвольно всё, что думает, и лишь бы перекрыть свой скачок мыслей. Пусть Чонгук тоже обрадуется и возьмёт его за руку, когда он встанет с горячего бетона, уже невыносимо сильно припекающего зад. И пускай Чонгук хоть на мгновенье улыбнётся, понимая, как Чимин с наслаждением встречает эту истину. — Чему ты радуешься? — Вопрошает Чонгук вместо того, чтобы схватить его за руку и позволить помочь подняться. — Нас больше не связывает эта нелепость. — Разве людей связывает поцелуй? Чимин опускает руку, судорожно вытягивая вдоль тела: — Если ты не понял, то последние месяцы я только о нём и думал. Хочу сказать, что у меня словно камень с плеч упал. Мне стало намного легче, и я больше не обременён этим поступком. — Да ты же первый потянулся. — Внезапно говорит Чонгук и бьёт этим в самое нутро. — Что? Нет! Это ты потянулся ко мне! — Даже если так, ты ответил, насколько я помню. — Взбалмошно подскакивает затем, угрожающе приближаясь. — Всё было не так! Я бы никогда не ответил! — А Чимин же отстраняется, вышагивая медленно назад. — И что? По-твоему, это эквивалент женитьбы?! Поцеловаться, и ты сразу всем обязан мне? — Бранит в лицо, подступает ещё ближе, готовясь толкнуть. — Да что ты несёшь? Какая женитьба? — Считаешь, мы с тобой перешли черту? Тебе что, так это не понравилось?! Он яростно нагружает, ругаясь прямо в лицо, а Чимину остается только следить за ним, чтобы эта черта нелепости снова не стала слишком короткой и узкой. Иначе не пролететь между ними кислорода, чтобы вздохнуть полноценно. И Чимин, как истинный художник, следит за этим порывом, пока не столкнется спиной со случайной колонной и не отскочит в сторону от таранящего его тела. Кажется, что если обернётся, то его непременно вновь потащат и утащат отныне в не самое приятное место. Чудится, что, может быть — и это не совсем реально. Чонгук не стал бы так открыто нагнетать, после всего, что они обсудили. У Чонгука же есть совесть, в отличие от него самого. Чонгук ведь — это всего лишь Чонгук. Неважно, что от него глаз не оторвать, и неважно, что взгляд падает на его приоткрытые губы, а сердце усугубляет неоднозначные чувства. — Мне всё понравилось, Чонгук. В этом, блядь, и проблема. — Чимин выставляет руки, прочно сцепляясь с плащёвым воротником и регулируя дистанцию между ними. — Я запутался и мне не отличить выдумку от реальности, я просто не чувствую разницы. — Тогда, какая разница, кто тебя целует? — Обостряя атмосферу, жаря своими флюидами задуманного хлеще солнечного смертоносного. Ещё немного — и ноги подогнутся, уронив тело. — Ты — не он. — В чём разница? — Он не сможет мне навредить. — Я тебе вредил когда-нибудь? — Чон нагло наступает на ботинки, ликуя от того, что Пак не убегает, а как настоящий исследователь — исследует разницу между одним и тем же. — Я не понимаю. — Я делал тебе больно или плохо? Я всегда оберегал тебя. Мы с тобой встретились в грёбанной клетке и вместе сбежали оттуда. Я помог тебе не сдохнуть там от истощения. Надеюсь, это ты помнишь? — Мне никогда не отплатить тебе тем же. У меня ничего нет. — У тебя есть всё. Сам же говорил. — Обвинительно, делая лицо блаженным до того, что колени точно поджимаются, борясь за то, чтобы тело удержать. Чонгук берёт его за кисти рук и подносит к себе, ближе рассматривая прокажённую кожу. — Ты уже «отплатил» мне. Ты мне тоже жизнь спас, помнишь? — Я этого не чувствую. — А что же ты чувствуешь? — Чувствую Пигмей. Он безжалостная скотина. — Почему? — Потому что именно сейчас он отказывается показывать мне то, что я хочу. — Ты не хочешь меня видеть? — Чонгук, да что ты заладил?.. — Тэхёна хочешь видеть? Да?! — Сбрасывая изуродованные руки с силой. — С ним ты не только целоваться готов, верно? А что он для тебя сделал? — Придвигая ухо к его рту, как бы имитируя готовность услышать судьбоносное. — Да что с тобой? — Ответь мне, пожалуйста. — Молебно неестественно выстанывая, смело придвигаясь ближе и растягивая томление до того аккуратно, словно учился этому всю жизнь. — Перестань. — Что-что? «Ничего»? — И непонятно с первого раза. То ли он рассержен, как дьявол, то ли готов заплакать ему в шею прямо сейчас. Оттого голос многосмысленный и нечитаемый. — Чонгук, блядь! Чимин в итоге не удерживает давление, не поддаётся ему, а просто грубо отталкивает от себя, так долго ожидая совершенно иного. В самом деле, Чонгук не умеет делать вещи буквальными, поскольку предпочитает бессмысленные прелюдии диалога. Он неуклюже теряет равновесие, успев удержаться на ногах, и смотрит пристально, нахмуривая густые брови и сверкая гневными зрачками. — Какой сильный. — Решил поугнетать меня? Это не твоё. Глаза выдают. — Чимин… — Обессиленно выдыхает в ответ, коротко вскидывая руки и ударяя их по бёдрам в знак согласия. — В отличие от тебя, я разницу чувствую. И бьюсь об заклад, что к своему выдуманному дружку ты относишься иначе. Он не существует — а ты обходишься с ним, как со всемогущим Богом, а я существую — при этом меня будто нет. И у меня просто логика отказывается проводиться, как это работает. — Он как-то очень хитро улыбается, губы скачут в странной улыбке. — Я же тебе нравлюсь, верно? Скажи правду. Как у тебя это получается, нагло говоря ложь. — Чонгук поправляет плащ и невозмутимо подходит близко, неотрывно глядя. Ещё ближе и ближе, пока Чимин точно в сантиметре между их лицами не выдвинет руки, аккуратно отпрянув. Он мелко машет головой, с усилием отводя её дальше. Пальцы его туго стягиваются на воротнике и трясутся от страха, а Чонгук молчит, обольстительно улыбаясь: — Очевидно, что ты просто сбрендил и отказываешься в этом признаваться. А теперь извини — пойду домой. — Он говорит с возвышенной интонацией, по-смешному, затем убирает от себя руки, разворачивается и безмятежно направляется к выходу. Точно на время одержимый неведомой силой, показал свою иную сторону, успешно испугав Чимина до дрожи в ногах. Теперь они отказываются двигаться, переступая онемевшими мышцами вслед Чону, уходящему в незамеченную им спиралевидную арку — красивую, из которой ветер доносится и свободно раздувает края его плаща, поднимая завитки пепла от его шагов. Он идёт, а пространство искажается, и не оторваться. Он прав. — Подожди! Я иду. — Виновно выкрикивает Чимин, разгоняясь на ватных ногах.