«Свет — это являемость реальности, тьма же, наоборот, — отделение от реальности, невозможность явления друг другу, невидимость друг для друга.
Нахождение в аду, ничто иное как переселение в тёмное и невидимое. Ад — это то место, то состояние, в котором нет видимости, которое лишено видимости, в котором не видно и которое не видно — связь в отделении от реальности, то есть, обусловление с неврозом. Так, при неврозе… получившем название мозгово-сердечной невропатии, больным кажется, будто они отделены от реальности».
Так писали на вывеске по дороге в церковь, непонятно с какой целью. Люди перестали верить в Бога, вообще перестали во что-нибудь. В себя, например, свои способности или, не знаю, верить во что-то, что заставит их почувствовать состояние полёта. Я очень люблю это, а эта вывеска… Последняя надежда завлечь меня вовнутрь этой церкви. Мне поставили диагноз, о котором там говорится, и, насколько я понимаю, в чём-то они правы. И что-то в этом есть. Честно говоря, смахивает на секту. Понятия не имею, почему я так помешан на подобном дерьме. Ким Тэхён стремительно, но постепенно начинает сходить с ума. Мои поздравления ему, ему и ему…
«Song For Zula — Phosphorescent»
— Чимин, что с нами будет, когда вся доступная информация будет исчерпана? — Нужно черпать недоступную. — Как? — Ты считаешь, что это возможно? — Шикает Чимин. — Я думаю, что, чтобы придумать что-то новое, которое заставит других ликовать от счастья — нужно быть всемогущим Богом, который заведомо всё знает. — Говорит Тэхён, но уводит глаза, считаясь с реальностью. — Да уж, не сладко ему приходится. — И что? — То, что ума не хватит. — Ну неужели, тогда, он нужен тебе, чтобы поносить счастьем других? Разве не стоит ради себя придумывать? — Ну так это уже придумали до меня! Однажды я придумал рукавицы с открывающимися пальцами. Потом увидел какую-то девочку с моим изобретением на её руках. Это не выглядело так, будто я их придумал. — Тэхён, да что же это?! И что ты опять думаешь, что тебе удастся хоть что-то такое придумать, что принесёт пользу или просто удивит тебя? Тебя удивило то, что что-то новое уже придумали. — И вот! Что делать? — Тэхён, ты слишком далеко заходишь. По-моему, лучший вариант остается просто учить это и запоминать. Как бы трудно не было… Некоторым и этого не дано. — Быть в своем мире идеальном — неплохая идея. Просто оставаться в округе ограниченных воспоминаний. А когда Пигмей у нас, то это вообще… это же неограниченный запас. — Предлагаешь загнаться в этом, как его, солипсизме? — Любопытно. Каждый раз от тебя слышу новый термин. — Без понятия, откуда я его знаю. — И что он значит? — Что-то того же, вроде эскапизма. В первом случае, это состояние, в котором мы пропадаем в выдуманном мире, обусловленным нашими фантазиями, которые определённо не из ниоткуда приходят. Во втором, мы принуждаем себя думать, что кроме этого ничего другого нет. Вроде так. — Это разница такая? — Да. — Нелепо. — Почему? — Я уже говорил. — Что? — Эскапизм — дело гиблое, нехорошее. — Тэхён, от тебя такое слышать неожиданно. Абсолютно. — Ты не понял. Я люблю эскапизм.Мы безупречная фантазия. И мы с останемся внутри своих выдуманных вселенных, сколько потребуется. Мы будем жить вечно, как абсолютный Пигмей всеобъемлющего разума. Это всё всегда было нашей реальностью. И будет постоянно, насколько хватит сил. После смерти нас ждёт вечность, в которой не страшно возродиться будет в виде огненного пламени, пожирающего наши собственные жизни. Я думаю, мы обратимся в свет.
Еще немного он сидел после этого тихо, смотрел в странном направлении перед собой, в котором ни то чтобы не было света, там было пусто. И как бы это объяснить правильно, понятие присутствия полностью улетучилось. Обычно Чимин сидел с ним в округе знакомых предметов, углов и ракурсов, но сейчас они пребывали в жалостливом виде «ничего», и только голос Тэхёна, словно ориентир, вёл по черной дорожке прямо к лучам солнца. — Боже, если не мне целовать тебя, то пусть это делает солнечный свет. — Сказал Тэхён вслух, а Чимин шагнул вперёд, свалившись от изумления в мокрую траву. — Что с тобой? Чимин приподнялся, вытер руки об штаны и устремился смотреть куда-нибудь перед собой. Вопрос не застал врасплох, а прозвучал как само собой разумеющееся. — Ничего. Просто споткнулся. — Не парься, рассвет мы уже пропустили. Тем более — ничего себе! — а говоришь, что мой язык острый. Твой язык мягкий как свежеиспеченный бисквит. — А что я сказал? — Да так… Рассвет — явление неизведанное, ужасное по своей сути. Солнце за всю жизнь не видел ни один столетний старик. Хотя, может, не видел, потому что люди здесь столько не живут. Наверное, максимум до сорока. Хосок из явных долгожителей. — Тэхён, я тут подумал, решил спросить тебя о чем-то, но тут же забыл. — Задумчиво говорит Чимин, медленно следуя за ним по жухлой лесной тропинке. Она ведет вверх по склону, где деревья редеют и раскрывают вид к палящему восходу. Тэхён подзывает рукой, щурится с узкими зрачками, еле видными через густые ресницы, и почти что с силой ползет вверх, перебирая тяжелые ноги. — Ох, Чимин, как вспомнишь, сразу вслух говори. — Боюсь вспомнить не то и сказать глупость. — Ты же знаешь, я не воспринимаю твои «глупости» за то, чем ты их считаешь. — Что считаю? — Дурак, мысли твои. Смотри. — Говорит и протягивает руку вверх, показывая восходящее пекло. Солнце крутится над головой, как медовая сота источает мёд, вертится и пляшет, как танцевальный диско шар, бросает фиолетовый свет на лица и прожигает глаза от яркости. — И как это может нравиться? — Мне нравится. — Улыбаясь отвечает Тэхён. Он хватает Чимина за руку и тянет вниз. Из-за его резкого движения они оба поскальзываются на траве и катятся вниз по склону, вовремя осознавая, насколько оно весело. — Ты посмотри, Чимин, я бы в жизни не додумался до этого! — Выкрикивает он, моментально оказываясь сидящим на развернутой ткани на голой земле, заросшей редкой травой. И та сухая в некоторых местах, непонятно красная и желтая, совсем как нелепая одежда Тэхёна. Чимин до последних сил игнорирует безумную мысль и пытается собрать все здравомыслие в кулак, чтобы рассудить видимое перед ним. Либо мозг его уже иронично отказывается от того, что видит, либо они вдвоем забрели дальше обычного. — Погоди, Тэхён. Я не успеваю за твоей мыслью. — И после того, как он произносит, картинка сменяется на новую, а Тэхён говорит уже совершенно другое. — Помнишь, мы с тобой про Ад говорили? Так вот, это именно он. — Навостряя взгляд к заложенному психоделией небу. — Будь мы в аду, я бы заметил. — Нет, не заметил бы. Потому что спутал бы с раем. — С тобой в любом раю будет душновато. Тэхён хмуро улыбается, саркастично спуская воздух через губы: — На что это ты намекаешь? Я душный, по-твоему? — Нет, вовсе нет! — Ну и всё, что начал-то? — Отвечает и закуривает из ниоткуда взявшуюся сигарету, спускает её смог к калейдоскопу разошедшегося вместо небес Клода Моне. — Странный ты какой-то. — Цедит Чимин, удобнее усаживаясь в своем кресле, что на ощупь — водянистая слизь. — Будешь? — Протягивает сомкнутую между пальцев дымящуюся зеленым пламенем сигарету. — Да ну… — Принимая сигарету, затягивается Чимин, выпуская вместо дыма звёздную пыльцу. — По-моему, не похоже это на ад. — Ты помнишь… — Неспешно начинает Тэхён с досадным голосом, до этого не слышимым. — Как мы проезжали на минивэне вдоль хвойных переулков? — Погружая всё скачущее пространство вдруг в неуловимую пустоту. Воздух вокруг него округлился и притих до такой степени, что слышно лишь его спокойное дыхание, учащающееся всё сильнее с каждой секундой. Но Тэхён почти не замечает этого, а смотрит мирно, сложив руки на подлокотники и повернувшись лицом.«In A Black Out — Hamilton Leithauser»
Лазурные верхушки елей, витающая теплота, разносящийся шум песни десятых, жалко прошедшей мимо поп индустрии, и утренняя усталость. Нужно отдать должное тому, кто это однажды пережил. Чимин вспоминает постепенно, как подвесил в воздухе руку и плавно потрогал ветер, точно в классической кинематографической драме, а Тэхён, управляющий фольксом, сонно зевнул и потянулся в полку за солнечными очками. Ничего, кроме головокружительной свободы и ненавязчивого опьянения дешевым пивом. — Надо же. — Отвечает Чимин, вновь оказавшийся внутри иллюзии, слишком реалистичной, чтобы испугаться. — Прекрасное чувство. Это прекрасное… — Перебивается тем, что неосознанно тычет пальцем в лобовое стекло, указывая водителю скорее свернуть на повороте. — Как думаешь, куда они едут? — Спрашивает без голоса, словно рассказчик, и слышит смелый ответ — низкий голос Тэхёна, говоривший ясным тоном. — Может быть, к водопаду? — К водопаду? — Удивлённо. — Купаться. Смотри, сколько всего позади. Чимин смотрит в водительское зеркало и обращает внимание на прозрачные пакеты, наполненные различными консервами и снеками, свёрнутые спальные мешки, какую-то сложенную конструкцию и много-много пива. Расставлено около четырех коробок у задних дверей с большими окнами. Там и красивая гирлянда, что отбрасывает разноцветные свечения на ковер и мятый матрас, застеленный простынею. Вода в бутылках отражает огоньки нарастающего восхода, она привязана к днищу Фолькса, разрежённая парой банок газировки. И глаза загораются, когда видят оранжевую этикетку. — Фанта! — Восхищённо вопит он, отстёгивая ремень и перелезая через сидения. Тут же хватает одну банку и, щёлкнув крышкой, сглатывает порцию, которой насыщается мгновенно. Он тихо чавкает ртом, высохшим в дороге, и протягивает открытую банку своему водителю. Тэхён довольно улыбается, догадываясь, что именно, не отрываясь от дороги. Чимин вздрагивает, смеясь, возвращается к двум передним сидениям, легко согнувшись, чтобы не задеть потолок, и аккуратно помогает Тэхёну отхлебнуть глоток, подставляя к его рту горлышко. Тот удовольственно пыхтит, давится сильным газом, а потом в смехе отплёвывается, поняв, что устряпал недавно постиранную футболку. Чимин доволен и расстроен не меньше, ведь сам стирал её в лесной реке, стащив кусок мыла в магазине на заправке. Они вдвоем часто приворовывают оттуда, денег совсем нет. Нет ничего, кроме постоянно преследующего чувства абсолютной свободы. — Едем к хиппи! У-у-у! — Вскрикивает Чимин, прибавляя громкость музыки и вскидывая руки вверх. Судя по карте, они направляются в некое поселение с вульгарным названием «Карп». Может, от фразы «карпе дием» его основатели решили назвать так лагерь, а может в угоду идеи лучшей жизни, подносящей им всё-превсё, что труда не стоит дать глупое название месту, что спасает. Мимо проносятся густозаросшие леса тёмно-изумрудного цвета с запахом сырости, а мимо окон проносятся расторопные попутчики, летящие в никуда, словно упускают жизнь. Как же апатично Чимин наблюдает за ними, рассматривая очередную парочку, громоздко скандалящей на передних сидениях. Пак наблюдает с глупой и пьяной улыбкой, держа липкую банку газировки в одной руке и перевешивая ее через открытое окно. Да ладно — стекло не задвинуто, его просто нет. — Эй! — Зовет он их громко, вызывая у Тэхёна, не сводящего с дороги глаз, мелкую ухмылку. — Ребята! — Кричит еще раз и наконец видит, как взрослый мужчина претенциозно оборачивает голову к нему и, несколько секунд думая, опускает стекло, которое есть, и вопросительно машет головой на приставшего к ним парня. — Чё ругаетесь? Чимин все ещё по-дурацки, со сплющенными от вчерашней пьянки глазами и опухшим лицом, смотрит на него, глупо натягивая губы. Дама рядом с тем мужчиной обеспокоенно одергивает его, принуждает снова обернуться к ней и, словно под руководством расторопной жизни, прибавляет скорость, обгоняя старый Фольксваген. Чимин проливает газировку на дорогу от неожиданной качки и запускает руку внутрь, ударяясь локтем о бардачок, к которому решил нагнуться. Он растянул пальцы, проморгался лишний раз, смахнув веками слезы от ветра, и выудил изнутри мешочек пакостной травы. Залив остаток фанты в себя, он отбросил банку назад, вытащил папируса и матеро скрутил две папироски, сунув одну в рот водителю. Поджег бензиновой зажигалкой, загорающей только с третьего раза. Дым рассеялся внутри салона, преградил и смазал очертания дороги, а главное — полностью затуманил без того висящее на волоске сознание.Лёжа на этом каменном матрасе, я ни о чём другом не думал, как о побеге. Реальность меня разочаровывает, но пару мгновений назад я осознал, насколько она прекрасна. Благодаря проезжающему мимо меня ярко-красному минивэну, я практически прикоснулся к желанной свободе. Было уже потянулся за ней, но в ночи эти яркие гирлянды растворились, будто мерцающая галлюцинация рассыпающейся вселенной. Она покинула меня в тот миг, водители увезли мой энтузиазм, мои перспективы, мою страсть, волоча за собой, как консервную банку. И остался лишь дым их выкуренных сигарет, и радостный… счастливый смех. И как сон всё улетучилось. Я даже не заметил, что подскочил с матраса, перелез через стену, рванул на дорогу и уставился вслед. Ничего, кроме призрачной фантазии я дальше не увидел. И этот запах… какой-то пакостной травки, из-за которой я сам слюной зашёлся. Этот прожжённый смог, от которого глаза слезились, а сердце моё сжималось от боли. И я был бы счастлив оказаться на их месте с тем человеком, которого… могу полюбить. Это ведь…
«The Neighborhood — Dust»
Отшибло все прежние чувства, и вместо них теперь оглушительный свист, разрывающий голову изнутри. Чимин немного расталкивается, чувствует, как мощная хватка тащит за собой и расхватывает всё тело в поисках ранения. Он ничего не видит, но слышит приглушенный голос, зовущий за собой и принуждающий подняться. — Тэхён… — Отзывается Чимин, в суматохе забрасывая руки на чужую шею. — Нет, Чимин, это Чонгук! Ты можешь идти?.. — Кричит он через настигающий гомон воплей и прерывно кашляет от собирающегося смога. — Вставай! Вставай! Он на последнем остатке сил задерживается на нём и ещё крепче цепляется за его одежду: этот горячий плащ, выскальзывающий из пальцев. Умудряется встать на ноги, терпя сильную боль в голове и в недрах спины. Чонгук тащит за собой в неизвестном направлении, и Чимин понимает — отдалённо, лишь по хриплому дыханию парня — что сейчас произошло. Обрушилась часть бункера. Лишь потом он узнает, что огонь захватил около шестидесяти процентов помещения, забрав госпиталь, столовую и другие важные отделения пристанища, на которых их жизнь могла долго продержаться, и только водохранилище, практически их священное место, предотвратило дальнейшее разрастание пламени. — Всем к западной части! Все в западную часть! — Кричит кто-то позади, а Чимин старается продрать глаза и рассмотреть, что спереди. Ничего там нет, всё серое и блеклое, а голова изничтожается невыносимой болью. К счастью, кроме неё боль в спине прошла, и чужие руки уже меньше держат за неё, позволяя самостоятельно бежать на ватных ногах в направлении другого голоса, затягивающего не меньше. — Давай, давай! Туда! Чимин! — Чонгук всё же вцепляется в его руку и таранит за собой сквозь густой мрак, не дающий разглядеть лучше и хотя бы убедиться, что беда — не очередная иллюзия тупой головы, а Чонгук действительно вновь спасает его жизнь, полностью плевав на остальных и остальное. — Чимин, ну что ты?.. Чимин! Быстрее, за мной, быстрее! Огонь и громкий лязг разрушенных тоннелей догоняют их и становятся всё ближе. Кажется, ног не хватит, чтобы скрыться от них, не хватит ума, чтобы убежать как можно дальше. Но Чонгук… Чёрт его возьми, сколько сил он тратит, чтобы растоптать тропинку спасения и скрыться за обломками их водохранилища. Грохот, разрывающий уши, громкий крик других людей, верно мешают ушам разобрать следующие его слова и увидеть наконец, что происходит. — Чонгук! Чонгук-и! — Выкрикивает Чимин и больно хватается за его плечи, опираясь спиной о что-то горячее и острое. — Чонгук! Вот и конец, да?! Боже мой! — Испуганно кричит, а тот его сбивает с ног, валя на землю без предупреждения, тем самым минуя прорыв пламени над головами. — Нет! Нет! Тихо! Нет! — Чёрт! Чонгук! Что ты!.. — Тихо! Вставай! Вставай! — Рывком поднимает его с обложенного пеплом пола и тянет за собой, как обездоленную собачку, прилагая усилия технически тащить его окостенелое тело на себе. Чимин молчит, пытается проморгаться от пелены, но снова тщетно. Он перекидывает через шею свою руку, валится с ног, снова ощущая режущую боль в спине, затем в глазах, продолжая следовать за тем же голосом, успокаивающим одновременно от потусторонних и непотребных мыслей. — Всё! Там вода! Там вода, Чимин! Сейчас! Сейчас она!.. В последний момент, со всеми почестями проклятого вопения других выживших, они заскакивают за порог высоких металлических дверей и валятся на пол, застилаясь слоем разящей огнём пылью. Это прошло! Слава Пигмею, прошло!***
Чонгук до изнеможения откашливается, выплёвывая чёрную мокроту куда попало и утираясь рукавом прожжённого плаща. Выдыхает резко, выстанывая всю боль и страх, которые сумел проигнорировать в порыве шока. — Господи, блядь… — Ругается он, смахивая слёзы. — Ёбаный в рот, сука. Чтоб его! Чимин безмолвно и поникнуто сидит на скамье, приставленной к колонне, что тянется к высочайшему потолку. Всматривается в толстенное стекло, оснащённое в этот потолок, и осознавая только его оранжевое свечение, боясь заикнуться о том, что до сих пор не видит ничего. Свет блеклый, а глаза не могут проморгаться. Сколько он не пытался, болезненная пелена застелила взгляд. — Чёрт возьми, чёрт возьми! — Хнычет Чонгук снова, проникаясь чувством запоздалого страха. — Сколько же людей там осталось! Боже мой! Что же произошло?! — Ну слава Богу, Чонгук. Я уж подумал, ты последние чувства потерял. — Инстинктивно переводит глаза вниз и закрывается как может, якобы собираясь со своими. — Чтоб их, Чимин. Да чтоб их! — Отмахивается и зажимает лицо. — Не плачь, не плачь, не плачь. — Уговаривает сам себя, прижимая ладони к мокрым глазницам. — Именно. Только не плачь. — Холодно отвечает Чимин, потихоньку смиряясь с положением своих вещей. Сам не чувствует, как слёзы размочили лицо, а глаза потеряли чувствительность. Веки его воспалились, а кожа вокруг глаз омертвела, медленно и коварно разбухая с каждой секундой больше. Он чувствует, что не может так просто контролировать положение взгляда и вовсе закрывает лицо, борясь с проникновенной и острой болью. Еле сдерживаясь, чтобы не захлюпать носом, уберегая Чонгука от лишнего волнения. Чонгук же растирает лицо, кажется, опухнувшее от плача, и пускается в неизвестное направление, говоря, что скоро вернётся и принесёт воды. Если найдёт. Они попали в отсек со старым водохранилищем. Вода здесь по-прежнему съедобна, может отпоить всю оставшуюся частицу выживших, слонявшихся по огромнейшей уцелевшей территории бункера. Те расхаживают туда-сюда, плачут, подобно мухам жужжат в обсуждениях произошедшего, стараясь унять последний страх и быстро смириться с тем, кто остался позади. Как говорится: «Надежда теплится до последнего». Они уверены, что вновь вернутся, глупо не беря в толк истину, которая безусловна и проста. Всё, что осталось там — умерло, включая грёбанную рыбу. Чёрт с ней. Чимину ничего не остаётся, как дать себе волю эмоции и грузно застонать от дикой боли в голове, нехотя разослав продолжительное эхо по всему залу. Он уверяет себя, что она пройдет так же быстро, как появилась, и Чонгук, без того утопающий в страхе перед смертью, не найдёт причины задохнуться в ужасе. А ещё — если притвориться, что всё хорошо, может быть, это «хорошо» постарается быть правдой. Чонгук подоспел не вовремя, замечая, как Чимин скрутился пополам и прижал лицо к сомкнутым коленям. — Ну, эх, всё нормально, главное живы. — Начинает он, присаживаясь рядом на корточки. Ждёт, когда Пак обратит на него внимание и распрямится с ясным взглядом. Но этого не происходит, поэтому Чонгук, не дожидаясь, хмурится, набирает в ладонь воды из огромной бутылки и смазывает остатки чёрной сажи с собственных щек. Потом набирает вновь, отставляет бутылку, мокрый, тащит другой рукой за плечо Чимина, но чувствует преткновение. — Чимин, дай твоё лицо умою. — Просит он, насильно пытаясь отодрать прилипшего к коленям парня. Последняя надежда потерпела крах. Чимин надеялся, что пелена в глазах самого Чона и его посттравматическое состояние не давали тому рассмотреть как следует, и не позволят впредь. А сейчас Чонгук настойчиво, почти что грубо заставляет откинуться на спину, врезавшись о колонну. — Чимин… — Реагирует он дрогнувшим голосом. Чимин одичало сжимает челюсть, подводя свои руки ко рту и зажимая. Глаза слезоточат, совершенно распухли, а веки отяжелели. Где-то образовался волдырь, где-то протянулась полоса красного ожога — на зло, точно вдоль обоих глаз. Его затрясло в первый раз, и именно тогда, когда Чонгук хлюпнул своим проклятым носом, невольно пискливо выдохнув от горести. — Я ничего не вижу. — Сорванным голосом произнёс Чимин, зажав рот еще сильнее. До последнего ждал момента, когда сумеет прекратить реветь и сказать достаточно монотонно, чтобы Чон не вздумал жалеть его. Вместо этого, тот всё же снова намочил руку, немного выплеснув из бутылки, и приложил холодную ладонь поверх его воспалённого лица. — Так лучше? — Спрашивает он сдержанно тихо, наблюдая, как Чимин в порядке боли вздрагивает и затихает. Ему всё ещё больно, возможно, ещё больше, но дрожащая рука Чонгука такая приятная и холодная, что остается только взяться за неё и не позволить скоро убрать. — Лучше. — Выдыхает он. Чонгук слушает срывающиеся всхлипы, терпит убийственную жалость, которую, уверен, Чимин не рад будет заметить, и аккуратно держит руку на обожжённой коже. Изредка отворачивает голову, прикрывая глаза, и старается не заплакать. Спустя время после того, как они спаслись, успев до закрытия дверей, прошло не меньше двух часов, может больше, и Чонгук лишь сейчас обратил на это внимание. Сквозь намертво окоченелые глаза, которые Чимин пытался разомкнуть, прослеживалось настигающее его роговицу бельмо. Сквозь потресканные сосуды и слой волдырей его взгляд постепенно терялся в пространстве. — Не переживай сильно. Тебя контузило. Глаза тоже может контузить. Зрение на время потерялось. Скоро оно вернётся. — Выбирая правильные слова таким тоном, что трудно поставить их под сомнение. Тот молчит в ответ, позволяет Чону отвести руку и смочить её новой порцией свежей воды. И с примыканием холода, снова отдыхает от боли на одно мгновение. — Теперь ты не отвертишься. — Говорит Чимин слабым языком. — Я никогда не отворачивался от тебя. — Кроме того раза, когда отказал мне рассказать конец. Но всё-таки спасибо, что попытался. Та поездка помогла мне, я благодарен. — Я думал, прежде всего, о том, что ты будешь чувствовать. Не о своей гордости, Чимин, а о твоей безопасности и психике. Или, что там от неё осталось… — Намекаешь, что я гордый? — Тебя только это тревожит сейчас? Снова полоснуло болью и Чимин поёжился, терпя с хриплостью в голосе постоянное постукивание в висках: — Да, ладно, согласен. — Смиренно. — Я больше не буду… — И опять, выпуская сочащиеся сквозь сомкнутые зубы слюни, стараясь не разрыдаться. — Я не сержусь на тебя, честное слово. Не первый раз с тобой вожусь. И не первый раз узнаю о тебе. И не первый раз… — Чонгук… — Шипит Чимин, думая о том, стоит ли спрашивать, что задумал. — Мы пару дней назад купались с тобой в водоёме. Жалко, что нет его больше. Так вот, я не заметил, как заснул, а дальше… что-то ещё было, но последнее, что я помню, произошло совсем недавно. Надеюсь, это не было последним. — Чувствуя, как настигает первая лихорадка, подогревая тело. Унимает проступающую дрожь и старается сказать как можно больше. — Я думаю о том, что ты видишь. Постоянно думаю, может быть, ты видишь кого-нибудь, вместо меня, с кем ты чувствуешь себя намного лучше, и тебе комфортно с этим человеком. И я думал, думал, и мне очень хочется узнать правду. — Во сне ведь, как правило, всё мимолётно, Чимин ощущает то же самое. — Что ты видишь, Чонгук? Ты ведь что-то видишь, да? По-любому… — Да, я вижу что-то. Уверен, не реже тебя. Абсолютно уверен, что мне видится какой-то человек. И это, будь и ты уверен, точно не какой-то дурачок из книжки. Мне, по крайней мере, не свойственно с концом пропадать в выдумке… Но мне это тоже понравилось. Теперь я убедился, откуда знаю вкус этой Фанты. — И что?.. — Не дожидаясь, довольно спрашивает Чимин, убирая его руку в сторону и сжимая стянутыми шрамами. — Кого ты видишь там? Кто ведёт машину? — Я вижу тебя. Ты мой водитель. — С проступающей улыбкой, замечая, как Чимин более осознанно ведёт взгляд к нему, но так же тщетно смотрит мимо. — Когда мы доезжаем в этот «Карп», что мы там делаем? — Дрожа грудью, уводя мысли о слепоте на второй план. — Всё то же самое, что и в реальности. — И как оно? Интересно? — Сырая трава, глухая музыка, — начиная перечислять мягким, насколько это возможно, голосом, чтобы не развеять приятную выдумку, оставив время на потом, — тёплые свитера, холодное пиво, мармелад, гирлянды, одна палатка, костёр, твои поцелуи… — И крепко цепляясь одной рукой за его колено, сжимая от подступающего удовольствия мысли. — Всё это. Всё, что мы любили бы, не будь катастрофы. В обычной жизни, понимаешь? — Видит, как на это волнительно реагирует Чимин, пронося собственное восприятие через физическую боль. — И самое приятное, что ты от меня не бегал. — Вот видишь. — Усмехаясь. — Преимущество на стороне… зла! — Вспыхивает Чимин от острой боли и кренится лечь плашмя на скамейку. — Надо доктора позвать. — Сразу суетится Чонгук, пытаясь оторваться. — Нет здесь докторов. — Спокойно отвечает Чимин, задерживая чужую руку на лице. — Держи так и нормально. — Твою мать, Чимин, нужно осмотреть тебя! Я за доктором. — Нервно цедит он и осторожно выдёргивает руку, тут же стремясь прочь. Через время, проведённое наедине с собственной болью и головокружением, точно слыша, как Чонгук издалека напевает любимую песню (либо голос его теперь стал фантазией, которую хочется слышать), Чимин запрокидывает голову, укладываясь на спину. Разглядывает серость и принуждает себя развидеть в ней хоть что-нибудь. На ближайшее время, кроме этого противно жёлтого и нисколько не успокаивающего оранжевого свечения, ничего не будет. Действительно воображая те самые поцелуи, запах леса, музыку, под которую они в трансе медленно двигаются, продвигая босые ноги по мокрой траве, и дым на глазах. И Чимин, стараясь через сетку черноты проглядеть лицо напротив. «И я пытаюсь не плакать рядом с тобой, — пробуждает голос Чонгука, — но я всегда плачу без тебя». Или он правда нашёл силы спеть издалека, или подсознание выплевывает этот приторный текст наружу, напоминая его мягкий, редко фальшивый поющий тон, приглушённо играющий на сломанном патефоне и отскакивающий от каменных стен. Пигмей обороняется, психика сопутствует противоречию мысли. В реальности, отражённой в другой, лица перед собой не видно, сколько не пытайся рассмотреть. Нет осознания, кто перед Чимином. Раздробленный рассудок решил затуманить себя и ввести в заблуждение догадок. И это надоедает всё больше. Но одно точно ясно — эта реальность потихоньку покидает саму себя.«Crying — Teen Suicide»