…
— мы оплатим похороны, — твёрдо говорит Ник, — я, Джефф, Миша и вот тут ещё деньги… должно хватить. мужчина за столом кивает всем троим — троим, убитым горем, объединенным на его почве. да, и папка у него на столе — это тоже я. нет, конечно, Ник знал и Джеффа, и Мишу — о чём тут речь, Джефф его парень, а Миша постоянно был в моей квартире, я уверен, они говорили. хотя как я могу быть так уверен? я помню только вкус водки, подливающих мне людей… какое-то яркое пятно, мелькающее теперь на моей подкорке. я не могу вспомнить, что это было. возможно, вспышка моего воспалённого создания, возможно, чья-то футболка, возможно, мои собственные волосы в зеркале. нет, это не… это волосы. не мои. я никак не могу вспомнить, чьи именно. не мои, нет, эти ярче, ярче! будь у меня сейчас осязаемое тело, я бы привычно схватился за голову. или за бутылку — вероятнее, так. но от меня осталась лишь невидимая глазу дымка — я железно уверен, что и она скоро испарится. но что ещё даёт мне время в этом мире, о чём ещё я позабыл?…
здесь снежно и мрачно. я всматриваюсь в небо, затем — смотрю в яму. кажется, здесь кого-то закопают. хрипло, неслышимо смеюсь. меня. да, всем тут действительно светит яма. вот моя. и у каждого здесь своя будет, чего бы в жизни не добился, как бы ни старался. мы работаем лишь для того, чтобы купить себе самый лучший саван. ну… меня точно запихают в дешёвый костюм, что я покупал для какого-то праздника в школе сестры. праздник так и не состоялся. я пошёл на её похороны в этом костюме. теперь — пойду на свои. идут люди. какие-то крепкие мужики, которые несут на плечах гроб — и зачем так мучились? есть же катафалки. хотя… кладбище завалено снегом. сейчас на катафалке только с крыши на чердак гроб увезёшь. так что он останется пустым, пока меня несут сюда какие-то люди, которым до меня и дела нет. меня хоронят под новый год. какая ирония. я всё хотел до него дожить. говорил, что ёлку надо купить… или не говорил? и кому вообще… эх, гирлянду бы сюда. хотя им всем… и не до гирлянд. за гробом практически в ногу идут ещё четверо. я сразу узнаю троих — тех, что с непокрытыми головами. Ник — подстригся, ничего себе. думаю, ему идёт. Джефф — здоровый лоб, а Груздков его чуть ли не под руку тащит. хотя я его понимаю. либо он очень не хочет здесь быть, либо очень сильно мучается. и Миша — с усталыми, грустными глазами и с платком в руке. неужели плачет? ого. кто-то по мне ещё и плачет. четвёртый идёт, сунув руки в карманы, замотав лицо шарфом и с капюшоном на голове. хотел бы я знать, кто это. кто ещё пришёл на похороны алкоголика. это не может быть кто-то из этих придурков. мужчины ставят гроб на землю. один из них сталкивает крышку. печальное зрелище. тело подлатали, как могли — но вот они, синяки под глазами, вот они, болотного цвета давно не крашеные волосы, вот они, бледные губы, вот всё остальное. полный комплект. только вот… это не я. это то, что от меня осталось. пустая оболочка, отравленная алкоголем. так, и почему я здесь? почему я всё ещё здесь, наблюдаю собственные похороны? отвратительно. интересно, имеет ли отношение к этому четвёртый человек? — прощайтесь, — глухо бубнит один из мужиков, — позовите, как будем нужны. и все четверо отходят, оставив гроб в снегу. Ник первым опускается на колени, рядом на корточки садится Джефф и берёт его за руку; Груздков дрожащими губами целует моё тело в лоб и смотрит куда-то вдаль, сквозь меня, на дорогу. Джефф неловко касается моей руки, почти полностью скрытой рукавом того самого дешёвого костюма, затем едва заметно берётся за пальцы и пожимает их. что ж, будем знакомы, Джефф Виджингтон. береги Ника. думаю, это ты можешь. затем подходит Миша, пока Ник и Джефф встают и чуть отдаляются; Виджингтон крепко обнимает Груздкова, пока тот лишь обмякает в его руках и тихо что-то бормочет. Миша тоже быстро присаживается, целует тело в лоб и затем осторожно вкладывает ему что-то в ладонь. я всматриваюсь и шелестяще усмехаюсь. это пачка сигарет. ну замечательно. я встречусь с Богом (или с Дьяволом? как знать) с сигаретой во рту. что ж, надеюсь, ты положил туда зажигалку. и рад, что ты здесь. что мы всё-таки, после всего, друзья, а не просто полузнакомые люди в полной пьяниц квартире. Миша отходит. все трое поворачивается к парню в капюшоне — тот как раз его снимает. сине-зелёные волосы сливаются с моим пятном на подкорке. кто бы это ни был — это он. — давай, Остен, — тихо говорит Ник. Остен. Остен Найт. разматывая шарф на лице, он подходит к гробу, и я вспоминаю всё. каждую черту его лица. каждый момент нашего знакомства, дружбы, отношений, которых даже не было. но я вспоминаю абсолютно всё. моя память обретает целостность. Остен опускается на колени в снегу и целует моё тело, как и Ник, как и Миша, в лоб. а затем, нимало ни колеблясь — и в губы, касаясь их своими буквально на секунду. и я чувствую шелестом, дуновением ветра это прикосновение. и наконец, спустя столько времени — улыбаюсь. вот теперь это — я. вот теперь всё абсолютно правильно. Остен напоследок крепко сжимает мою руку и встаёт; на его лице блестят слёзы, и Миша протягивает ему свой платок. Джефф делает жест могильщикам. мужчины подходят — у одного из них в руках молоток. другой закрывает гроб. моё зрение мутнеет, и, словно через пелену, я вижу, как в крышку вгоняют гвозди. стук молотка раздаётся словно бы стуками в громкий барабан у меня в ушах. все звуки мешаются в какую-то вакханалию. скрип ботинок об снег. всхлипывания, а затем и крики Остена — его сдерживает Миша от того, чтобы сорваться с места. я вижу всё меньше и слышу лишь какофонию из всего, что находится вокруг. что ж, теперь я покидаю этот мир. взаправду. точно. я не скажу, что я рад этому — или что не рад. я прожил… жизнь. и под конец она стала никакой, абсолютно отвратительной. последним большим глотком воздуха стал для меня Остен Найт. чёрт, а ведь я почти выбрался. но… значит, так было суждено, думаю я. да нет, я мог бы. и теперь я уже даже не расплачусь по счетам за все придуманные собой оправдания. я ничего больше не смогу сделать. последний гвоздь забивается до конца гонгом. город на Неве навсегда сжимает меня в своих объятиях. я Вася Звёздкин, да, это я — в том гробу, в тех бумажках, в вещах в своей квартире и в памяти своих друзей, в памяти Остена Найта. ещё один теперь бессмысленный, про которого когда-нибудь наверняка позабудут даже те, кто сейчас здесь находятся, мертвец. ещё один.