reunion

Баджи умеет заваливать ебало тогда, когда это необходимо, — он вообще в этом плане сообразительный, — а еще он умеет быть самой тактичной скотиной этого мира. Ну, с определенными людьми. Ну, если ему не насрать, что они там чувствуют. И с Чифую он честно очень старается быть тактичным, только лицо свое, блять, контролировать не всегда получается, а оно у него очень часто говорит больше, чем весь его существующий словарный запас. Ну да, Кейске, твой мужик поправился, будь добр, не комментируй это вообще никак. Ну, потому что Чифую от этого нервничает. Потому что когда ты месяц назад тупо про это пошутил, он с обиженным видом отказывался от еды еще сутки, а раздеваться перед тобой снова не начал до сих пор. Баджи напиздит, если скажет, что ему плевать, потому что неожиданно его с этого перекрывает возбуждением настолько, что он, кажется, скоро будет пускать слюну нихуя не метафорически. Мацуно, блять, охуенный, а Баджи, кажется, фетишист или влюблен слишком сильно, — у него голова кружится от вида мускулистых рук, которыми он, блять, шею свернуть может с легкостью, охуительнейшей спины, — умел бы Кейске рисовать, он бы с этого рельефа картины писал, — и, да. Немного выступающий над ремнем джинс живот. Это пиздец, потому что руки у Баджи к нему непроизвольно тянутся ежесекундно, и он с трудом себя сдерживает, чтобы не потискать его или не уткнуться лицом, набросившись с поцелуями. Это пиздец еще больший, потому что Баджи знает, насколько Чифую чувствителен к прикосновениям, как он отзывается на каждый поцелуй и вздрагивает, когда прикосновения становятся невыносимо приятными. У Кейске руки чешутся от фантомного ощущения чужой кожи под ладонями, а внутри все сжимается в тугой комок, но он не может даже помыслить о том, чтобы стиснуть в объятиях и пройтись кончиками пальцев по чужому животу, потому что при всей его понятливости он однажды пошутил настолько обидно, что Чифую начал ходить по дому исключительно в одежде и на любые попытки свести диалог в горизонтальную плоскость отвечать четкое и раздраженное «отъебись, я не хочу». Но было видно, что Чифую хочет, что он иногда забывается и начинает стонать от простого поцелуя, что он может в полусне притереться к чужим бедрам пахом и сдавленно захныкать от возбуждения. Блять, Баджи, просто не комментируй вообще никак. Даже в положительном ключе. Никаких, нахуй, «как у котеночка пузико» восхищенных, потому что это, кажется, только для тебя комплимент. Потому что от таких реплик Мацуно вздрагивает и либо прописывает несильно, но ощутимо, по ебалу, либо начинает стыдливо пояснять, что он не виноват, что организм на стрессе у него решил сделать какой-то странный кульбит и устроить ему второй пубертат со сбитым обменом веществ, ебанувшим во все стороны эмоциональным диапазоном и злоебучей бессонницей. Баджи вообще со словами не ладит. Он привык быть до одури честным в поступках, не юлить и не хитрить, — нахитрился, блять, лет десять назад, ему это до сих пор аукается, но сказать, насколько Чифую прекрасный и горячий, насколько от его вида мозг отключается, а кровь уходит напрямую в член, — хочется, — только, блять, нельзя. Он, видимо, вообще ослепнуть должен, чтобы Мацуно успокоился и не устраивал цирк с «выйди, я переодену футболку», ну какой, нахуй, выйди, они с шестнадцати лет встречаются, у них скоро год со свадьбы, какой, нахуй, выйди из комнаты. И ведь выходил же. Ну потому что как тут спорить, когда Чифую выглядит отчаянно и несчастно, что его, видите ли, не понимают, — справедливости ради, Кейске правда не понимал, как можно стесняться такого божественного тела. Ему украдкой увиденной полоски кожи хватало, чтобы враз взмокнуть, как мышь под дождем, и растерять всю рассудительность. — Ты совсем меня не хочешь? — потерянно спрашивает он после очередной попытки уговорить Мацуно хотя бы на… бля, на что-нибудь. Вместе поваляться без постоянных мыслей о том, что ему надо контролировать руки. Или чтобы Чифую сам вслух сказал, чего ему бы хотелось, — ну, чтобы не чувствовать себя плохо, — даже если Баджи придется связать руки и ноги, а заодно нацепить маску на глаза и заткнуть рот кляпом. Ну, на всякий случай. Он, блять, и не на такую хуйню готов, если Мацуно останется доволен по итогу. Баджи нихуя не умеет нормально выражать свои мысли, поэтому у него получается ебаклацкое «ты меня не хочешь» вместо нормального, человеческого «у нас есть недопонимание, я вижу, что тебе плохо, давай что-то с этим сделаем, я не хочу просто ждать и надеяться, что ты справишься сам». Благо, Чифую умный, — а еще он умеет очень хорошо переводить то, что Баджи говорит, в то, что он на самом деле подразумевал. — Ну ты же понимаешь, что дело вообще не в этом. Я очень тебя хочу. И мне правда хотелось бы, чтобы ты меня трогал, как раньше, но я себе сейчас таким мерзотным кажусь, что лучше просто переждать. Просто поверь, что это ты не хочешь меня трогать. И смотреть тоже не хочешь. Нам так обоим лучше будет, чем если мы попробуем потрахаться, а потом у тебя на меня стоять не будет, — выпалил Чифую на одном дыхании, будто бы репетировал это сотню раз. — А я знаю, что, ну, тебя такой внешний вид не привлекает. Ты уже достаточное количество раз меня подъебал, чтобы я все понял. — Да не подъебывал я тебя! — обиженно проскулил Кейске. — Что ты, блять, за хуйню несешь. Я тебе алтарь ставить готов. Ну, пошутил разок, но понял, что тебе неприятно и завалил нахрен, я ж не знал, что тебя одной шуткой так заденет. — Окей, сформулирую по-другому. Помимо того, что ты пошутил, блять, про пополнение в семье, — и это охренеть как обидно, — ты еще начал щипаться, постоянно пытаться залезть мне под футболку, еще как-то пытаться мне намекнуть, но ты, нахуй, не поверишь, я в курсе, сколько я вешу и сколько должен, не надо мне напоминать, — на Чифую смотреть было жалко. Он не выглядел злым или раздраженным, хотя будь на месте Баджи кто угодно, он определенно бы уже плевался ядом и шипел, но казался настолько расстроенным и разочарованным, что Кейске затопило чувство вины с головой. Он, конечно, не имел в виду ничего плохого, он, блять, восхищение свое выражал таким образом, заметив, что любые его слова ранят, но опять облажался в итоге. Баджи тяжело вздохнул. — Я тебя люблю, окей? Не думай за меня, пожалуйста, я хоть и тупой, но на элементарные выводы способен. Я тебя люблю. И хочу постоянно, нахуй, с первого стояка, поэтому мне все равно, как ты выглядишь. В плане, не все равно, я, блять, запутался, я… — Тебе придется сказать это вслух, — хихикнул Чифую. — Я люблю то, как ты выглядишь сейчас. И как раньше выглядел, тоже люблю. И если ты не хочешь мне себя показывать, то я заткнусь и не буду предлагать ничего, пока ты сам не разденешься, но разреши хотя бы обнимать тебя нормально, я же не подъебать хочу, просто ты… — Он замолчал, подбирая слова настолько аккуратно, насколько мог. — Круто ты выглядишь, короче. И я бы с радостью тебя потрогал. Кейске было тяжело говорить. Чифую, всегда до стали в глазах решительный и сильный, и правда выглядел разбитым и собранным заново: у них не было принято особо нежничать друг с другом на словах, они чаще доказывали это поступками, однако, кажется, он в этих словах нуждался, хоть и молчал об этом. — Прости, что я у тебя такой тупой, — потупил глаза Баджи. — Я сделаю все так, как ты скажешь. Только не расстраивайся так сильно, пожалуйста. Чифую вместо ответа обхватил его руками и потянул на себя, чтобы повалить на кровать, а затем крепко прижал к груди, выдыхая тому куда-то в макушку. Баджи придурок, Баджи вообще нихрена не понимает, кажется, но сердце у него до чертиков огромное, — а еще Мацуно льстит, что он, оказывается, так сильно за него переживал. У Баджи волосы пахнут медовой маской и крепкими сигаретами, у Баджи огроменные ладони, которые он стыдливо прячет в рукавах толстовки, пока слепо тычется носом Чифую в шею. — Ты можешь, — шепотом разрешает Чифую. — Хуй с тобой, я тоже скучаю по твоим прикосновениям. Только не говори ничего. Особенно если тебе не понравится, — ты сам напросился. Горячая ладонь несмело скользит ему по пояснице вверх, под плотную ткань футболки. Кейске задерживает дыхание на несколько секунд, а затем судорожно выдыхает, как от резкой боли, и прижимается плотнее, будто старается впечататься на атомном уровне. Чифую неспокойно. Ему кажется, что зря он все это затеял, что оно абсолютно точно того не стоит, — но его бешеное либидо требует тут же раздвинуть ноги и подставиться под прикосновения, забив хуй на собственный дискомфорт, потому что, ну. Дрочка вообще не идет в сравнение даже с осторожной лаской чужих грубых пальцев. Баджи самыми кончиками пальцев скользит вверх по позвоночнику, чтобы после смять всей ладонью напряженные плечи. — Все же хорошо, — тихо говорит он. — Скажи, если мне нужно будет прекратить. — Скажу, — кивает Мацуно. — Продолжай. Он, блять, дожил. В двадцать три дрожать и течь от поглаживаний по спине, — это пиздец полный. Хотеть заплакать от переизбытка эмоций, — тоже. Да, врач сказал, что это последствия гормонального сбоя, что один курс лекарств и он будет в порядке, но конкретно сейчас его трясет от собственной беспомощности: он с собственным мужем в постели чувствует себя беззащитным и жалким, маленьким до ужаса. Это пиздец, но ему одновременно плохо от собственных мыслей и хорошо от ощущений. Чифую чувствует себя идиотом. Ему не нужна защита, он и сам вполне может постоять за себя, за Баджи и за ораву их пацанов в придачу, Баджи не собирается ему вредить, Баджи, наоборот, нежничает с ним и просит разрешения на каждый новый сантиметр открытого тела. Баджи только что сказал что любит его. — Эй, ну ты чего так напрягаешься, — обдает он горячим дыханием висок Мацуно. — Все хорошо? Ты в порядке? — Мне просто… слишком хорошо сейчас. Так хорошо, что страшно. — Изголодался, маленький, — со стоном выдыхает Баджи, истолковав по-своему его слова, но не отходя далеко от правды. Чифую обхватывает его шею, чувствует, как на нем задирается от этого футболка, — и ему, кажется, почти все равно. — Мне тоже очень хорошо от того, что ты разрешаешь. Потом он, правда, добавляет ни капельки не романтичное «пиздец, у меня весь месяц яйца ныли от одного взгляда на тебя», но это настолько в духе Кейске, что в ответ получается выдавить из себя лишь смешок. — Можно… не только спину? — с надеждой в глазах спрашивает Баджи. Чифую неуверенно кивает. Он, на самом деле, уже весь взмок и покрылся мурашками. Он готов плюнуть на все и попросить Кейске отсосать ему, — знает ведь, что ему не откажут, но эта изучающая ласка кажется пиздецки нужной и важной, — чтобы утвердиться в своих мыслях или же, наконец, успокоиться. Баджи невесомо целует его лицо. Аккуратно касается шершавыми губами лба, висков, щек и носа, пока его ладонь неумолимо оглаживает пружинно-мягкий бок, а большой палец съезжает на живот. — Боже, плюшевый, — дрожащим от восторга голосом говорит Баджи. — Ты плюшевый, господи, ну какого хуя ты не разрешал мне раньше. Чифую чувствует, как стремительно краснеет, и он бы спрятал лицо в чужих волосах, но Кейске целует его в губы мягко, но напористо, и в ответ получается только сдавленно простонать. Ему кажется, что его чувствительность выкрутили на максимум, отсюда и невыносимо сладкая дрожь по всему телу. Баджи, кажется, чувствует себя так же. Он гладит его тело исступленно, благоговейно, с трудом скрывая трясущиеся руки и упирающийся Чифую в бедро напряженный член. Господи, они такими возбужденными не были уже очень давно. Как подростки, — когда чужое тело воспринималось не как продолжение собственного, а не меньше чем произведение искусства. Они целуются, задыхаясь, неловко кусают друг друга за губы, скорее по случайности, чем специально, скулят в поцелуй, нуждающиеся во внимании друг друга, и это ощущается настолько чертовски хорошо, настолько правильно, что месяц даже без полноценных объятий кажется хитровыебанной пыткой. — Блять, тебе реально это нравится, — смущается Чифую, когда крепкая потная ладонь в очередной раз сминает кожу на его животе. — Ты просто… охуенный, — Баджи тяжело дышит, слова выходят из него с присвистом, он сбивается на каждом слоге, — господи, они просто целуются, а он уже ничего не соображает, — И ты мой. Ты для всех… серьезный такой… всю академию под себя подмял, — он с трудом формулирует свои мысли, но Кейске — упертый, он не остановится, пока не закончит, — а я-то знаю, что ты, блять, плюшевый и мягкий, ну как ты мог это от меня прятать. Чифую всхлипывает, потому что его переебывает не то возбуждением, не то осознанием, что его любят. Реально, блять, любят, всем сердцем, кажется.