reunion

— Все хорошо, Казутора. Все хорошо. Баджи треплет спутанные темные волосы и ободряюще улыбается, глядя в бледное лицо Ханемии. У Торы нижняя губа вся красная, еще чуть-чуть и вскроются мелкие ранки на ней, потому что он остервенело ее грызет. Нервничает. Его сердце колотится так, что глухие удары пульса заглушают звуки снаружи его тела, и он с большим трудом может понимать, что происходит. Это слишком страшно. Ему не помог тюремный психолог, ему не помог психотерапевт, и, кажется, не помогает психиатр. Ему не помогают таблетки. Ему не помогла больница, и он снова здесь, хотя в этом нет никакого смысла, ему не становится лучше, и он не знает, что будет дальше. Он снова здесь, и, наверное, ему снова надо будет остаться. Неужели все так плохо? Что с ним вообще будет? Чифую сжимает его плечо, пытаясь успокоить, но это нихрена не помогает. — Просто осмотр. Тебе же говорили, что надо будет приезжать раз в месяц, чтобы корректировать прием лекарств. Ничего страшного не случится. — Ага, — безлико кивает Ханемия. Его руки трясутся и потеют, а в глазах рябит. Наверняка он здесь, потому что парни хотят оставить его. Потому что он оказался слишком сложным, слишком неправильным, потому что с ним невозможно нормально жить, потому что он бесполезен и приносит лишь проблемы. Наверняка здесь же он и умрет, потому что с двенадцати лет он не мог долго продержаться на свободе. Здесь ему самое место. Он ненормальный. Он псих. Сегодня утром у него были галлюцинации. Баджи обещает ему, что они дождутся его прямо под кабинетом врача, а потом они поедут домой или погуляют все вместе. Или поедят чего-то вкусного. А потом Казуторе можно будет поехать вновь гладить кролика. Он разговаривает с Ханемией, как с ребенком, но это почему-то успокаивает. Он не готов заходить в кабинет, где его уже ждут, но нервно кивает, закусывает губу и заходит, стараясь не оглядываться, — пытается думать о том, что его все же не оставят здесь и они скоро увидятся. — Удачи, — неслышно говорит Чифую ему в спину. *** Почему-то, когда Казутора исчезает за дверью в кабинет психиатра, становится немного легче дышать. Чифую не может это объяснить, и ему немного стыдно за собственные эмоции, но он расслабленно выдыхает, устало прикрыв глаза. На самом деле, он переживает, но его мозг близок к тому, чтобы начать абстрагироваться от всего происходящего и искать себе комфорта. Обычно Мацуно комфортнее всего рядом с Баджи, но явно не сейчас. Не здесь. Чифую почему-то сложно понимать свои эмоции в конкретный момент. — Ревнуешь. И бесишься, — тихо говорит Кейске, словно считывая его мысли. Чифую старается его игнорировать. — Иди ко мне, — все так же шепотом зовет Баджи, раскрывая полы куртки и приглашая спрятаться в них. — Как я могу тебе помочь? — Разбить мне ебальник, — вздыхает Чифую. — Я не знаю. Я не хочу злиться, но злюсь. — Ну ты чего, — тянет Баджи, вжимая его крепкой рукой в себя. — Мы же вроде все решили? — Блять, решить-то решили, но я не особо отвечаю за свои чувства, понимаешь? Кейске угукает и зарывает пальцы в его волосы. Трется носом о макушку. — Я просто не знаю, чего я хочу. Ну, я хочу быть с тобой и что-то еще. Либо чтобы к тебе нахуй никто не подходил, либо чтобы ты делал все, чтобы быть счастливым, и был рядом, пока ты меня любишь. Не понимаю себя. — У меня так же, — кивает Кейске. — Я тебя люблю. Мы все поймем, солнце. Не парься. Они обнимаются еще долго, и Чифую становится лучше. Он все еще не уверен, что не выйдет из себя снова, — господи, как же хорошо, что он умеет скрывать это, — но в данную секунду ему вполне нормально. Врач говорил, что Казутора пробудет на приеме час-полтора, поэтому они коротают время, как могут: несколько раз ходят курить и берут невкусный кофе в автомате, стоящем в холле больницы, смотрят с телефона какое-то глуповатое и шумное шоу на youtube. Им обоим докучают уведомления на телефонах: оба слишком резко решили остаться с Казуторой на весь день, поэтому Кейске судорожно пытался решить все рабочие вопросы дистанционно, а Чифую оправдывался перед старостой. В целом, проблем быть не должно. Баджи устроил голову у Чифую на плече и беспрестанно лез к нему под одежду широкими теплыми ладонями. — Придурок, прекрати, — шикнул Мацуно. — Мы в общественном месте. А еще из-за тебя я постоянно со стояком, но не кончаю. Клянусь, если так продолжится, ты будешь молить о пощаде. Баджи в ответ тихо хихикает, но руки убирает. В больнице пахнет хлоркой и лекарствами. Надо будет проветрить одежду, чтобы кошки не сходили с ума от запаха хлорки. Кейске снова кто-то звонит, и Мацуно закатывает глаза: такое ощущение, что без начальства никто не может нормально работать почему-то именно сегодня. — Посылай их к чертям, — шепотом рекомендует он, но Баджи хмурит брови и жестом просит помолчать. Чифую благоразумно затыкается. Если бы кто-то сказал ему, что Баджи будет вести бизнес с максимальной серьезностью, он бы очень громко смеялся, но Кейске справлялся, и справлялся прекрасно: об этом говорило хотя бы то, что они могли нормально жить и не ужиматься, хотя Мацуно с поступлением в академию был вынужден прекратить работать из-за загруженного расписания. Он, конечно, помогал по мере возможностей, но в основном Баджи занимался всем сам. — Солнце, мне надо будет уехать ненадолго, — говорит Кейске, убирая телефон обратно в карман. — Сможешь дождаться Тору сам? Чифую понимающе кивает. Он это почему-то подсознательно ожидал. Он достает из кармана ключи от машины, но Баджи отмахивается: говорит, что ему пешком идти минут десять, да и Казуторе будет комфортнее ехать домой именно на машине. — Удачи тебе, — улыбается Чифую, привставая на носочки, чтобы оставить поцелуй на губах Кейске. *** Казуторе легче не становится. Врач не говорит ничего нового, — лишь задает дряные бессмысленные вопросы, от которых слезы наворачиваются сами, но он держится, чтобы не показывать этого. Ему говорят, у него была дереализация на фоне стресса. Ему говорят, его нынешняя медикаментозная терапия отлично справляется, и пока ее менять не нужно. Единственное полезное, что он слышит, — это то, что ему можно начать работать в зоомагазине, при условии, что за ним и его состоянием будут следить, и Ханемия бездумно говорит, что да, Баджи обязательно приглядит за ним, в тайне надеясь, что никто не будет с ним заморачиваться. Он этого не заслуживает. Он не заслуживает ни секунды чужого внимания. — Я могу увидеть Исаму? — спрашивает он невпопад, и врач причудливо изгибает бровь. — Мне бы очень хотелось. Исаму, можно сказать, был его другом, — они делили палату не так долго, потому что большую часть Исаму провел в лазарете, но Тора чувствовал за него некоторую ответственность. У него были проблемы с наркотиками, и Казутора зачем-то рассказал ему, что такой эпизод был и в его прошлом, — в один из разов, когда он выходил из тюрьмы ненадолго, чтобы сменить один срок на другой, — он пытался заглушить разлады с собственным разумом таким способом. Исаму попал в больницу как раз из-за наркотиков, — ему повезло чуть больше, чем Ханемии, и он не попался полиции. Казутора рассказывал ему, как он слезал, и почему это того стоило. — Боюсь, нет, Казутора, — вздыхает психиатр. — Сейчас к нему нельзя, но, может, в твой следующий визит ко мне ему будет лучше. Этот день официально проклят. Вдруг Исаму на самом деле мертв? Он, по сути, был еще ребенком. Он часто говорил о том, что не хочет жить. Какова вероятность, что Казуторе говорят правду? Он вообще заслуживает правды? Да нихуя он не заслуживает. *** — Эй, Тора, — зовет Мацуно, в очередной раз подмечая дрожь чужих тонких пальцев. Казутора дрожит часто, но сейчас это перестает казаться частью обыденности; каким-то шестым чувством, потусторонним совершенно, он чувствует, что конкретно в данную секунду что-то идет совсем не так, как должно быть. — Расскажешь, что расстроило тебя? Они ехали домой в глухой тишине, изредка прерываемой агрессивным клацаньем пальцев Казуторы по экрану телефона. Видимо, прием у врача дался ему нелегко, но сам Ханемия, кажется, был в относительном порядке. Разве что без конца спрашивал, почему Баджи уехал: словно не верил, что дело в работе. Он действует наугад. Он не знает, расстроен ли Казутора, не знает, попадет ли он в нужные слова и интонации: Ханемия сложный, он говорит о том, что его тревожит, только когда в нем что-то ломается, и сквозь трещинки рвется наружу кислота его мыслей. Казутора вздрагивает от звука его голоса всем телом. Бедный, бедный, бедный мальчик: Чифую боится думать о том, что он пережил и сколько раз громкий звук становился предвестником насилия, потому что у Мацуно нет других предположений, почему Казуторе так страшно жить. — Я не расстроен, — жалобно говорит Тора, пожимая плечами. Его тонкие руки обнимают его собственное тонкое тело. — Это… последствия утра? Чифую вздыхает. Видимо, он не попал в правильный момент и не угадал с нужной фразой, хотя он, блять, пытался выбрать фразу мягкую, но емкую. — Но что-то же все равно не очень хорошо, да? Что-то все равно беспокоит. Ты можешь не говорить мне, все нормально. Просто дай знать, если тебе нужна помощь. Чифую прикусывает язык. Снова сказал не то, — ну какой, блять, «дай знать». Это Казутора Ханемия, мальчик, который будет молчать до последнего. С ним такое не работает. Он так не умеет: не умеет говорить, когда ему плохо, не умеет просить помощи, не умеет признаваться в собственной слабости, даже если в чем-то она очевидна. Мацуно может понять причины. Он и сам отчасти такой: когда они были подростками, в их кругах не было понятий о том, что быть слабым не всегда стыдно, что просить о помощи нормально: они жили с мыслями о том, что их друзья будут рядом и без вопросов сами подставят плечо. Чифую от такого отвык. Ему самому комфортнее, когда люди вокруг него изначально считают его способным справиться со всеми возникающими вопросами. Когда не лезут с помощью и советами до тех пор, пока он сам не решит, что ему бы это пригодилось. Баджи тоже проще функционировать так. Казутора же словно по старой памяти держится до последнего. — Тора, ты будешь мятный чай? — спрашивает Мацуно чуть разочарованно в самом себе. — И обниматься. Хочешь, чтобы я обнял тебя? Это верные слова. Казутора оказался очень тактильным, и любые прикосновения его успокаивали. Он, кажется, сам этого не замечал, но он начинал ластиться к рукам, немного робко и аккуратно, как зашуганный уличный кот, учащийся доверять людям. Казутора коротко кивает и позволяет обвить себя руками. Закапывается носом в ворот рубашки Чифую, скручиваясь в три погибели, потому что он почти такой же высокий, как и Баджи, только почему-то хрупкий до ужаса. Мацуно не может не гладить его по острым лопаткам и опущенным плечам, не может не обводить ласковыми движениями выпирающие позвонки, — боже, Тору надо кормить побольше, потому что самостоятельно он, кажется, не справляется, хотя врач сегодня и похвалил их с Баджи за то, что Ханемия немного набрал вес, будто бы это было их заслугой, — не может не прижимать Ханемию к себе. — Ну вот, вот так-то получше, да? — миролюбиво спрашивает Чифую. — Все наладится, Тора. Тебе станет лучше. Просто сегодня дерьмовый день, да? Казутора угукает ему в плечо. Мацуно тянет его в сторону дивана, — так наверняка будет удобнее, Ханемия почти одного роста с Кейске, а у того часто затекает шея, когда они обнимаются вот так. У него одна задача: не выпускать Казутору из рук, и он справляется с ней отлично. Он и не хочет. Ему, в общем-то, самому нравится сжимать чужое тело в руках и скользить пальцами по выпирающим сквозь свитер позвонкам. Он, кажется, начал понимать Баджи в этом: Тора вызывает желание заботиться и оберегать, потому что, ну. Как ни парадоксально, он нихуя не виноват в том, что он такой, он не виноват даже в том, что отправило его в тюрьму десять лет назад. Ханемия оказался славным парнем. И это слишком странно. Скажи кто Чифую пару лет назад, что он будет обнимать Казутору Ханемию, чтобы тот успокоился и почувствовал себя лучше, он бы не поверил, потому что долгое время Казутора был одним из немногих, кого Мацуно ненавидел. Баджи, конечно, пытался на это влиять. Баджи все знал с самого начала, он говорил, что Тора болен, еще очень давно, и Чифую оставалось лишь смириться и принять, но сейчас он начал понимать. Это странно еще и потому, что ему правда нравится. Это ощущается вообще не так, как если бы он обнимал Кейске сейчас. Он не должен сравнивать, но он сравнивает, и это происходит в его голове настолько естественно, что он ловит себя на этих мыслях позже, чем они обретают завершенную структуру. Это ощущается совсем иначе. Он хочет защищать и Баджи тоже. Он любит вес тела Баджи на себе так сильно, что готов проводить так долгие часы. Он хочет быть для него опорой и защитой, оплотом спокойствия и каменной стеной, — но почему-то всегда эту роль забирает Кейске. Чифую его понимает. Дело не в самом Мацуно, дело в Баджи, которого воспитывали с мыслью, что он должен быть самым сильным и стойким, потому что какого-то хрена идеи патриархата Баджи впитал в себя как губка, и с тем, чтобы позволить себе хотя бы минуту слабости, у него были серьезные проблемы. Поэтому, — это немного стыдно, — Чифую скучает по роли «сильного». Это правда стыдно. Но ему нравится, как Казутора ищет защиты в нем. Но почему-то Чифую творит некоторую хуйню. Он думает о том, что Баджи мог бы также прижиматься к нему, и это было бы, ну, здорово. О том, что он хотел бы, чтобы Кейске позволял ему брать его тревоги на себя, чтобы учился проживать проблемы вместе, — совместными усилиями. Волосы у Казуторы с такого ракурса абсолютно такие же, как и у Баджи, а у Чифую был тяжелый день, и потому он теряется в собственных мыслях. И творит некоторую хуйню. Он задумался о них с Кейске. Он немного выпал из реальности. Только это нихрена его не оправдывает, он идиот, идиот, идиот. Потому что в ту секунду, что он потерял самообладание, он задумчиво наклонился к чужому лицу и поцеловал тонкую переносицу. Сука. Это неправильно, — не потому, что он не хотел, а потому что Казутора не заслуживает быть жертвой чужих ошибок снова. Потому что Казутора словно человек без кожи, и ему что угодно может причинить адскую боль. Ханемия приподнимает голову и смотрит на него испуганно, его глаза кажутся еще более огромными и пьяными, чем обычно. — Блять, Тора, — шепчет Чифую, потому что сердце клокочет у него в горле от осознания собственной ошибки, и он физически не может быть громче. — Прости, я… Казутора не дает ему договорить. Его ресницы подрагивают, когда он закрывает глаза, и он тянется своим лицом к лицу Мацуно. Пиздец. Бедный, бедный мальчик, он готов дать ответ на любое выражение привязанности к себе, на любую ласку. Насколько же сильно он нуждается в любви? Чифую был бы рад дать ее в ответ, но явно не сейчас, потому что Казутора хватается за каждый шанс получить внимание и тепло. Это не должно происходить так, как происходит сейчас, поэтому Чифую аккуратно придерживает его плечо, не давая Торе придвинуться ближе. — Тора, погоди, — ласково просит он, совершенно не зная, что сказать дальше. Сказать, что Казуторе не стоит так делать? Явно нет. Мацуно не силен в психологии, но, кажется, он где-то читал, что если человек ищет виноватых во всех ситуациях, возможно, он не способен самостоятельно справиться с грузом ответственности, а еще Баджи как-то упоминал, что любимой фразой родителей Торы было «посмотри, до чего ты нас доводишь». Поэтому ни слова про поцелуй и про то, что Казутора тянулся сам. Говорить про то, что он задумался и не хотел этого делать будет тоже неправильным, потому что это отчасти ложь, а еще Ханемия может решить, что внимание к нему было незаслуженным. Он и так чувствует себя одиноким и лишним. — Тора, я думаю, сейчас не лучшее время, хах? Давай поговорим об этом, когда оба будем поспокойнее, хорошо? Я рад, что ты открываешься, и правда ценю это, просто сейчас… немного не тот случай. Но ты молодец. Правда, Казутора, ты большой молодец, просто мне не стоило поступать так сейчас. Ты… не в обиде? Казутора испуганно отшатнулся от него, и Чифую протянул ему раскрытую ладонь, потную до невозможности и оттого наверняка неприятную, но почему-то от нервов он не мог подумать о таких вещах. Хоть бы все обошлось нормально. Ханемия растерянно хлопает глазами. Они похожи на жидкое золото. Чифую не должен об этом думать. — Прости, я не хотел расстроить тебя еще больше, — говорит Мацуно. — Все нормально, — улыбается Тора уголком губ. — Я все понимаю. Мне не стоило… — Это я не подумал, — вздыхает Чифую. — Обсудим это с тобой потом? — Хорошо, — говорит Казутора, сжимаясь в комок и обнимая себя тонкими руками. — Я… я не знаю, почему я это сделал. Я не хотел, в смысле, блять, хотел, но… Чифую ласково гладит его плечо. — Все хорошо, Казутора. Все хорошо.