reunion

Чифую неловко настолько, что грудь сводит спазмами. Будь на месте Казуторы кто угодно, — было бы легче, он мог бы решить, что на возникшей ситуации лежит ответственность обоих, но. Это Казутора. Казутора, который, в общем-то, ничерта не соображает. Казутора, который не особо-то и умеет жить в реальном мире, не силен в общении с людьми и слабо понимает эмоции других. Казутора, который гиперболизирует абсолютно все и варится потом часами в собственных мыслях. Мацуно прижимает сжавшегося в комок Тору к себе, надеясь, что это поможет его успокоить. Он спрашивает его о какой-то нелепице, — про то, как прошел прием у врача, правда ли хочет Ханемия пойти работать сейчас, или ему было бы лучше посидеть дома еще немного. В глубине души Чифую знает, что Тора еще не готов. — Ты расскажешь Кейске? — испуганно спрашивает Казутора. Вот блять. Об этом он еще не успел подумать. Чифую, в общем-то, ни о чем подумать не успел. В его голове было до ужаса пусто и тревожно. — А ты хочешь, чтобы я рассказал ему? Казутора мнется, не зная, что ответить, и Мацуно понимает его. Он, кажется, сейчас просто переложил ответственность на Ханемию, прикрываясь услужливостью и заботой о его мнении, — и это в себе Чифую ненавидел. Он правда старался быть хорошим для всех, — только иногда его мозг от этого уставал, и он в лучшем случае просто ловил себя на идиотских мыслях. Когда он первый раз заметил влюбленный взгляд Кейске, направленный на Казутору, он вообще повел себя как посмешище. Конечно, он промолчал и дал себе время продумать разговор, понять, как он к этому вообще относится, но первой его мыслью было то, что он не может уйти. Не потому, что он любит Баджи: именно по этой причине он был бы готов дать ему свободу, если бы он попросил. Именно поэтому он был готов поблагодарить Баджи за их годы вместе и дать ему жить, как он хочет. Он бы не смог уйти по уебанской эгоистичной причине: он без Кейске никто. Не потому что отношения формируют его, как личность, а потому что из-за его учебы все финансы лежат на Баджи, и без мужа у него нет нихуя. Это страшно. А еще — думать об этом мелочно. Поэтому он был согласен забыть о своем дискомфорте и проблемах, которые могли возникнуть. Только вот сейчас он ляпнул, не подумав. — Он же рассердится, да? Казутора выглядит, как напуганный ребенок. — Если и рассердится, то на нас обоих, — миролюбиво говорит Чифую. — И он отходчивый. Ничего страшного не произошло. «Произошло», — думает Чифую, но не хочет говорить об этом, чтобы не нервировать лишний раз Ханемию. «Я чуть тебя не поцеловал». — Тора, нет поводов для волнения, слышишь? Если ты хочешь, я не буду ничего говорить. Ты же хороший, я не буду вредить тебе. Лады? Казутора кивает, хотя лицо его белее мела. Все хорошо, Казутора. Дай себе немного времени и обдумай. Тебя никто не ругает и не торопит, и если ты хочешь, мы можем вообще забыть об этом. Мне жаль, что так вышло. Я не думал, что ты… — Забей, — отмахивается Казутора. — Баджи можешь рассказать. Не хочу плодить секреты. *** Время течет медленно, словно густая вязкая патока. Кену сложно держать глаза открытыми. Ран сидит на тяжелом бархатном кресле где-то в углу, и Рюугуджи бы забыл о нем, если бы тот периодически не щелкал металлом зажигалки и не щелкал пальцем по смартфону. В комнате пахнет густо и удушливо, — табаком и пряностями, — и Кен сам начинает хотеть закурить, пусть и курит он крайне редко. — Поделишься сигаретой? — тихо просит он, поворачивая голову к старшему Хайтани. Тот выделяется бледностью в полумраке комнаты. — У меня сигары, — вздыхает Ран. — Тебя устроит? Кен мотает головой, отказываясь. Такую дозу никотина его легкие не выдержат, хотя, может, ему бы это сейчас пошло на пользу. Закашляться и забыться. Майки вертится, пусть и вяло, что-то бормочет в тяжелом наркотическом сне, и Дракен не хочет этого видеть и слышать. Ему не по себе от всей обстановки: Ран нависает над ним черной тенью, и Рюугуджи страшно даже вдохнуть под его надзором. У Хайтани отвратительная давящая энергетика. Ему тошно здесь находиться, но он не смеет даже шевелиться лишний раз. Ты там куда пропал? Все нормально? Дракен хмыкает. Сейшу переживает о нем, кажется, абсолютно искренне, но изо всех сил старается не навязываться: написал только через два дня, да и то деликатно до ужаса. Дай мне знать, если я смогу чем-то помочь :) — Даже не думай говорить ему о реальном положении дел, — тихо говорит Ран. — Ты меня понял? — И не планировал, — хмыкает Дракен. — Не суетись, я адекватный. Хайтани в ответ лишь тихо смеется.

все нормально. я пропаду еще на какое-то время, лады? ты справляешься? помощь не нужна?

все в норме. аккуратнее там свои вопросы решай Дракен вздыхает. С Сейшу станется через какое-то время навести панику, пропади он совсем, поэтому ему приходится отвечать, хотя не хочется совсем. Рюугуджи Кен ненавидит лгать и недоговаривать, — от этого всегда сплошняком проблемы. Он не спал несколько дней, поэтому сейчас, когда он не занят никаким делом, кроме сушащего глаза до боли наблюдения за Майки, его начинает клонить в сон. Он несколько раз ловит себя на том, что дергается, словно проваливаясь куда-то и резко возвращаясь в сознание. — Ты так и будешь здесь сидеть? — немного раздраженно спрашивает он. — Я только пришел, — вздыхает новый голос из другого конца комнаты. Вот как. Он даже не заметил, как старший Хайтани заменился на Санзу. Видимо, ему точно надо поспать. Он молча встает с кресла и ложится на самый край кровати, стараясь занимать как можно меньше места, но с его габаритами выходит совсем уж хреново. Майки ворочается в бреду, цепляется за его запястье. Так давно позабытое ощущение. Санзу недовольно ворчит, но не говорит ничего, только вот Кен и сам понимает: он сейчас занимает чужое место. Возможно, обычно таким образом охраняет покой Майки сам Харучиё. Но ему плевать. Он бодает лбом тщедушное тело между лопаток, все еще позволяя держаться за свое запястье. Голова тяжелая, и Кену тяжело и муторно, — не столько от усталости, сколько от неопределенности, от идиотского ожидания, ему даже тяжело дышать, поэтому он издает совершенно ублюдские вздохи. Он проваливается в сон несколько раз, — и его беспокойное усталое сознание вновь будит его, заставляет ноги непроизвольно дергаться в судороге. Но уснуть все же получается. Не могло не получиться, — уткнувшись в теплую спину Майки лицом, чувствуя привычный запах чужой кожи, смешанный с терпким потом, — он чувствует себя дома. Он чувствует себя спасенным. Его будит шевеление на кровати, — и он подрывается, как ошпаренный. Санзу сверкает бешеными глазами откуда-то напротив, и Рюугджи пробирает холодок, бегущий по загривку, стоит их взглядам столкнуться. А потом он видит Майки. Бледного, как простыня, сидящего на краю кровати, сгорбившегося и потерянного. Майки смотрит в пустоту пустыми глазами. — С пробуждением, — хрипло говорит Кен, но его не слышат. Сано не реагирует ни на голос, ни на легкое касание к своему плечу. Просто продолжает пялиться в пол. — Эй, ты меня слышишь? — так ласково, как только может, спрашивает он. — Завались, — хрипит Майки. — Голова болит. Санзу, воду. Харучиё возникает перед ним тут же с бутылкой минералки, как призванный демон или что-то вроде того. Майки узнал его? Кену почему-то не по себе. Он внезапно оказывается совсем не готов ко всему, что должно произойти. Манджиро пьет жадно, пока Акаши стоит над ним, аккуратно придерживая худое плечо. Он захлебывается, давится, в его горле что-то булькает противно, как у Кена, когда он очнулся после реанимации. Он поднимается на ноги шатко, держась за подставленный локоть Санзу, а после отмахивается от него, как от назойливой мухи, и направляется в ванну. Кен следует за ним, как тень, не в силах заставить себя остаться на месте. Он не хочет отходить. Он не может. — Санзу, выйди, — приказывает Манджиро хриплым голосом. — Но я… Майки в ответ лишь сверкает глазами исподлобья, и Акаши исчезает за дверью. Майки неторопливо умывается холодной водой, успевая при этом попить из сложенных ладошек, чистит зубы медленно и вдумчиво. Его пустые матовые глаза смотрят в никуда. — Чего ты пришел? — спрашивает он, сплюнув зубную пасту в раковину и прополоскав рот. Белые волосы смешно топорщатся. — К тебе, — тихо говорит Дракен. — Ну, ты меня увидел. Можешь уходить. — Нам надо поговорить. — Я, кажется, дал тебе понять, что никаких разговоров между нами быть не может. И никаких встреч. Выметайся, Кен-чин. Дракен вздыхает. Он определенно не готов. — Мне похуй, знаешь, — тянет он. — Ты можешь не осознавать этого сейчас, но… тебе нужна помощь. И я здесь. Майки хмыкает, оттесняет его в комнату, и Кен знает, что произойдет дальше. Майки дерется ногами, и ему нужно чуть больше пространства для маневренности. — Я считаю до трех, — спокойно говорит он. — И либо ты уебываешь, либо я перестаю за себя отвечать. Раз. Майки потягивается, разминая мышцы, подтягивает голени к бедру по очереди. Два. Он хрустит костяшками, прыгает на месте, и смотрит на Дракена с надеждой, словно умоляя выйти из комнаты и никогда больше не возвращаться. — Я не хочу делать тебе больно, — молящим тоном говорит он. — Все в порядке, — кивает Рюугуджи. Ему не страшно — совсем. Ни капельки. Три. Майки срывается с места в прыжке, и Кен даже не пытается уклоняться. Он не хочет. Манджиро надо выпустить пар, — так пусть. Ему не жалко своего лица для этого. Удар прошивает его челюсть и висок болью, и он слепнет на секунду, но все так же не дергается. Майки сносит его с ног с такой легкостью, будто бы Кен весил всего пару килограмм, и он падает навзничь с ужасающим грохотом. Удары не чувствуются, — совсем. Первая волна боли еще не отступила, дала ему анестезию на последующие удары крепких маленьких кулаков, только дышать больно из-за чужого веса на груди. Он чувствует только как кровь заливает ему глаза и затекает в уши, пока он позволяет избивать себя. — Я сдаюсь, — говорит Кен, выдавливая из размолотых в кашу губ улыбку. — Я сдаюсь, Майки. Ты победил. — Убью, — хрипит Манджиро. — Блять, я тебя убью, если ты не понял. Дракен все отлично понимает. Удары прекратились, значит, Майки не имеет в виду, что убьет его сейчас. Это значило «когда-нибудь я тебя убью». — Разберемся, — вздыхает Кен. — Я тебе помочь хочу. Майки устало падает ничком ему на грудь. Дракен гладит острые лопатки, выпирающие под рубашкой, и глотает наполняющую рот кровь. — Помоги мне, — тихо шелестит Майки. — Это не я тебя бил сейчас. — Я знаю. Я знаю, — вздыхает Кен. *** Когда приходит Баджи, мир замирает. Казуторе сложно дышать, и он пялится в пол, одними губами шелестя приветствие. Прячется за чашкой чая и прижимается спиной к стене, пытаясь с ней слиться, лишь бы остаться незамеченным. Лишь бы не привлекать внимания. Он всегда творит хуйню, когда кто-то тратит на него свое время, он всегда лажает, он всегда портит всем жизнь. Баджи и Чифую разговаривают до боли в груди мило, а потом Мацуно зовет мужа покурить на балкон, — и у Казуторы сердце пропускает удар. Чифую сейчас все расскажет. Казуторе бы начать вещи собирать уже сейчас, но его словно парализует. Он не может даже дышать, — чего уж говорить о том, чтобы сделать шаг. Слишком сложно. Он хочет умереть прямо здесь и сейчас. Их нет слишком долго, — по ощущениям, — хотя это ему лишь кажется, потому что каждая секунда превращается в вечность. Но балконная дверь поскрипывает, открываясь, и он совсем перестает контролировать свое тело. Кружка выскальзывает из его рук, разбиваясь о пол с грохотом, и Казутора не чувствует плеснувшегося под ноги кипятка, он слышит только, как разбегаются от шума кошки и голос Баджи. — Казутора, еб твою мать! — кричит Кейске, в два прыжка подлетая к нему. — Блять, да что с тобой? — Пожалуйста, не кричи, — шепчет Казутора, чувствуя, что его ноги слабеют. — Прости, я сейчас все уберу. Только не кричи на меня. Я сейчас все уберу и уеду, не переживай. — Завалите оба, — неожиданно резко процедил Мацуно. — Баджи, ты не видишь, что он обжегся? Чего ты голосишь, либо помогай, либо отойди. Казутора, хватит извиняться, на тебя никто не злится. — Я занервничал. — Баджи неловко почесал затылок. — Пойдем под холодную воду. — Я все уберу, — жалобно повторил Казутора. — Только не злитесь хотя бы за это. — Никто не злится, — заверил его Кейске, приподнимая его и относя чуть дальше от осколков. Чифую угукнул и растрепал им обоим волосы. Казуторе почему-то перестало быть больно.