Человеческое им не чуждо

      До него, словно через толщу воды, доходит: они едут на квартиру к Олегу Давидовичу. Это какое-то крайне воображаемое пространство, что аж стыдно думать: как будто заглядываешь в глубоко личное. За свое глубоко личное тоже стыдно: не должен был показаться перед Олегом Давидовичем в таком виде – испуганном, оголтелом, потерянном; чувствует, словно дал слабину: тот и так за чуть больше семи месяцев подобрался слишком близко – речь не про тело: как будто Олег Давидович протянул руку к нему и снял расписанную, словно венецианскую, маску, увидел спрятанное под ней лицо. Может, он так и не чувствовал, может, чувства Сергея слишком обострились в последнее время, может, это все изощренная, чересчур похожая на реальность, иллюзия – теряется в ответе.       Все время поездки смотрит в окно – как и всегда: в таком маленьком пространстве присутствие Олега вызывает какую-то странную, сложно объясняемую, тягучесть внутри, – и думает, как объяснить ему причину, по которой сокрыл правду. Тогда у него была причина: он не знал Олега, это был незнакомый человек, которого ему посоветовали; его задача – охранять – была нехитрой. С огоньком страха признается, что сейчас доверяет Олегу: тело – с самого начала, себя – да, с недавнего момента. В нем есть нечто, что заставляет ему доверять – Разумовский просто это чувствует: Олег, может, и не видит со стороны – Сергей все-таки надеется, что не видит, – но он со своим спокойствием и решительностью имеет некоторый эффект на него.       Центр блестит уже вдали, Олег заворачивает в типичный двор типичного спального района: Сергей подмечает, что Олегу, в целом, это подходит, несмотря на вид с иголочки благодаря рабочим требованиям Разумовского – думается ему, что если бы не прошлая деятельность Олега и не охрана гениального тела, если бы тот прошел по протоптанной человеческой дороге, то, возможно, сейчас был бы типичным офисным работником, который заканчивает работу в шесть вечера, толкается в пробках, приезжает в свою квартиру, расположенную точно в таком же дворе, а дома его ждут жена и дети – Олегу, вроде, идет такая жизнь; Сергей бросает взгляд на его уставшее лицо – не из-за этого вечера, этот отпечаток Разумовский отметил еще в их первую встречу, – вспоминает привычный взгляд из-под густых бровей, потом – громкий удар чьей-то головы об его входную дверь: нет, та придуманная, существующая в постыдных фантазиях Разумовского, жизнь Олега ему бы не пошла – это другой Олег, такого бы Олега Сергей к себе близко бы не подпустил – к своему сердцу точно.       Олег живет в однушке. Впускает Разумовского в квартиру, говорит тому снять верхнюю одежду, показывая на второй свободный крючок на вешалке; сам Олег быстро скидывает свою дубленку на тумбу прихожки – Разумовский всегда смотрит на нее как на предмет другой эпохи – помнит, что на отце было что-то похожее в день смерти, а ему всегда нравилось касаться волокнистого ворота – он был мягким на ощупь. По ногам сифонит: Сергей переминается. Олег спешит в комнату прямо напротив входной двери: Разумовский видит там ножки кровати, затем из комнаты раздается какой-то скрип – видимо, закрыл окно.       Сергей без приглашения Олега проходит вглубь квартиры – она значительно меньше, чем его, раза в три: пары шагов достаточно, чтобы оказаться на совмещенной кухне-гостиной; в глаза бросается персидский ковер – он такие только на картинках, высмеивающих советский быт, видел, а вот некоторые до сих пор хранят. Подсмеиваться над Олегом и его возрастом из-за ковра как-то не хочется – понимает с какой-то тоской, что не просто так этот элемент оставлен, видимо, это некоторое напоминание о прошлом. Разумовскому, вот, хранить было нечего, только созидать и создавать.       Замечает легкий бардак на кухне – видимо, с утра готовил: от мысли, что Олег готовит да еще и вкусно – в этом Разумовский не сомневается, в Олеге вообще сомневаться не хочется – он как-то теряется, опять появляется знакомое тягучее чувство, словно мед из бутылки льется – медленно, томно, блистая янтарем. На плите сковородка, из раковины выглядывает доска и нож, на тумбе рядом с ней – белая кружка и сложенное квадратиком полотенце. На маленьком круглом столике, вокруг которого стулья с милыми повязанными подушечками – Разумовский, несмотря на легкую нервозность, коротко улыбается – ноутбук, на вид потрепанный, и пустая, покоцанная пепельница, в которой лежит спичечный коробок, рядом – початая пачка. Замечает полочку – выглядит самодельной – с дисками «Арии» — вот они где, значит, ему не показались они в пьяном бреду. Не подумал бы, что Олег что-то коллекционирует – это мило как-то.       Аккуратно, будто стесняясь, присаживается за столик, ничего не двигая на нем, и осматривает свои руки, поправляет волосы, пытаясь их пригладить – расчёску забыл дома впопыхах. Не понимает, почему так волнуется перед Олегом: да – суровый, да – с каменным лицом и строгим, тихим голосом, да – позволяющий себе приказывать, хотя находится в подчиненном состоянии, да – Разумовский послушается его. Но это все еще Олег Давидович, который галантно подает ему теплую руку, чтобы тот не поскользнулся из-за жуткой гололедицы на асфальте, который уже без лишних просьб приносит ему кофе, с которым можно посоветоваться насчет мелких дел компании просто потому, что Олег такой: взвешивает идеи, всегда находится где-то неподалеку, всегда во время выступлений держит свой заинтересованный взгляд на нем, словно подбадривая и успокаивая, хотя на публике Разумовский как рыба в воде – ему это все не нужно, но ощущаемо тяжелый взгляд придает еще больше уверенности. Хочется говорить только ему.       Олег неслышно заходит на кухню, уже в домашнем – какая-то простая футболка и шорты длиной по колено. Молчит, кладет на стол пару носков – они Разумовскому слишком большими будут, но он благодарен – как-то неудобно становится, что Олег, оказывается, замечал его мерзлячесть. Тянется к шкафчику и выуживает чайные пакетики, параллельно щелкая чайник. Ждет, пока он вскипятится. Сергей кусает щеку изнутри, забавно вытягивая губы. Олег ставит перед ним дымящуюся кружку, сам опирается бедром на тумбу рядом с раковиной, складывает руки на груди – выглядит довольно грозно, но Сергей напоминает – это все еще Олег. Не нравится ему это липкое ощущение страха: он же Сергей Разумовский, он же никого не боится, всегда говорит прямо с гордо поднятой головой, высокомерно поглядывая на тех, кто смеет что-то ляпнуть про него; теперь сидит и трясется перед собственным телохранителем. Эта двойственность его самого раздражает – ощущение, как будто он сам внутри двоится, обманывая себя. Не сущность хамелеона, а трусость и невозможность быть собой, необходимость притворяться другим, со скрупулёзностью запоминая личину этого «другого»; не будет так делать, так исход один – его съедят.       Олег молчит, взглядом прося рассказать; Разумовский водит пальцем по столу, набирая в грудь воздуха – боится снова оказаться в ситуации беспомощности, когда от него зависит не только собственная жизнь, но и безопасность его сотрудников, когда он не может никак помешать – беспомощность перед лицом системы; это было в начале сентября, сейчас – середина марта, но все еще… С закрытыми глазами рассказывает, переживает этот день заново: вспоминает про митинг, про то, как во «Вместе» публиковались маршруты и материалы, как службы потребовали удалить контент; приостанавливается, набирает в грудь еще больше воздуха, начинает рассказывать, как к нему вломились в кабинет и начали угрожать расправой. — …Напугали всех сотрудников, угрожали расправиться со мной и с моим детищем. Я послал, конечно. А как по-другому, Олег Давидович? Это противоречит моим взглядам, даже если они попадают… — показывает кавычки в воздухе, —… под законодательство. — останавливается, переводит дыхание. Опускает голову, тревожно вздыхая: волосы падают на лицо, но он не поправляет их – самому стыдно говорить, — стоило им уйти, сразу начал искать телохранителя. Да, вот такой я трус. — Поднимает голову и в упор смотрит на Олега, по глазам которого видно – слушает крайне внимательно. — Послал и сразу же начал трястись за свою жизнь.       Олег мотает головой, не соглашаясь с ним – Разумовский жалостливо наблюдает за ним, – и потирает лицо широкой ладонью, задевая пальцами седину в челке. — Почему сразу не сказали, что было что-то настолько серьезное?       Разумовский не знает, как на это ответить – пусть Олег поймет его сам, как он это делает обычно, сделает выводы и не будет больше напоминать. — Вы восприняли это как свою слабость. — спокойно, без осуждения констатирует он. Сергей, окончательно признаваясь, слабо кивает. Олег кивает вслед.       Почему-то отрывает бедра от кухонной тумбы, делает шаг к холодильнику, после доставая оттуда сковородку, накрытую крышкой. Шаг чуть вправо, и он уже у плиты: конфорка тихо щелкает, и Олег ставит сковородку на плитку. Разумовский тихо хихикает где-то за его спиной: — Это Вы чтобы успокоиться?       Олег возвращается на исходную, смотрит на него совсем расслаблено – плечи опущены, совсем не напряжены, волосы слегка взъерошены. Если бы не это все, можно было бы представить, что они просто друзья, что Разумовский после безумного рабочего дня зашел к нему в гости, а Олег, как гостеприимный хозяин, решил его накормить, успокоить после рабочих передряг и попытаться сделать так, чтобы он расслабился и ни о чем не думал. Опять не то: сердце бы он такому Олегу не отдал. Только тому, который настоящий. Можно было бы притвориться, что он видит Олега вот таким домашним каждый день – на сердце становится легче и приятнее, мед снова из бутылки литься начинает. — Возможно. Вам стоит поужинать: наверное, не успели, а время уже позднее. — Сергей чуть ли ни ойкает от неожиданности, только смущенно улыбается, отводя взгляд куда-то вбок: эта элементарная забота разбивает его.       Еда медленно греется: Олег изредка помешивает деревянной лопаткой. Он не унимается: — И что, Вы после нападения служб собрались сейчас ночевать в офисе?       Сергей кивает: — А где еще? — Олег не отвечает, видимо, сосредоточенный на помешивании пасты – пахнет так, что Разумовский чувствует нарастающий аппетит, даже, грешным делом, подумывает, а не нанять ли Олега личным поваром на полставки. У него точно золотые руки. — А были ли еще случаи, когда приходили угрозы за неудаление информации? — Разумовский лаконично отвечает – «нет». И резко вздыхает, дергаясь в догадке: — Были! Совсем забыл: Бехтиев постоянно посылает жалобы на портал «Все еще», там Юля Пчёлкина главный редактор. Мы уже давно с ней обсуждали эту историю: было расследование про… — вспоминать про сгоревших людей тяжко: как-то поумеривает пыл, — … сгоревший старый фонд в центре. Оказалось, что он замешан в этом. После расследования акции упали, репутация тоже, а количество жалоб только возросло. — Олег глядит из-за плеча, натыкается на задумавшегося Сергея, закусившего губу. — Еще вот что: мне кажется, в случае с Юлей замешано еще и то, что у Бехтиева есть свой портал, тоже новостной. Очевидно… — переходит на заговорщицкий шепот, после растягиваясь в ухмылке, — …ангажированный. «Все еще» - талантливые, а Бехтиев и его помойка – нет, вот и бесится. — Смешно цокает, скрещивая руки и кладя ногу на ногу. Олег ухмыляется в ответ: — Предельно ясно. Спасибо. — Достает из шкафчика тарелку – на вид старую, пережившую много что, – и перекладывает разогретую еду, приговаривая, — я со всем разберусь. Только Вы должны найти себе новое жилье: я не позволю жить в квартире с выбитыми окнами. — Ставит пасту перед ним, убирая ноутбук на кухонную тумбу и отодвигая пепельницу к другому округлому краю. Совсем по-домашнему, мило как-то: не спросил даже, хочет ли он есть, налить ли ему чай, сифонит ли ему по ногам – он просто берет и делает, как считает нужным, не думает, как это выглядит. Разумовский поджимает губы: боже, он такой недолюбленный, что на простую заботу реагирует, как на что-то сверхъестественное, как будто он этого не достоин. — Что-то не так? По лицу видно. — Олег учтиво интересуется, возвышаясь над Сергеем, который как-то тоскливо оглядывает столовые приборы. — Не хочу покидать свою квартиру, — пусть звучит по-детски, но это важно ему, — это же первое свое, неснятое, купленное на свои деньги от своего детища. — Сергей берет вилку, протянутую Олегом, и накручивает пасту на нее. — Пусть звучит собственнически, но это как тихая гавань в этом всем безумии. Там можно быть собой, наконец-таки. — Олег присаживает напротив, внимательно поглядывая на него. Сергей утыкается взглядом в тарелку, произнося, — извините за…сентиментальность: это не входит в наши отношения.       Олег мотает головой – снова не соглашается с ним; тянется к пачке, спрашивая: — Можно закурить? — Разумовский кивает: его квартира – пусть делает, что душе захочется. Олег захватывает пальцами еще и коробок; зажигает сигарету спичкой. Сергея это как-то удивляет: не видел никогда, чтобы прикуривали так. — Нет, не извиняйтесь. Привязанности делают людей живыми. Звучит пафосно, но ладно. — Коротко затягивается и выпускает дым, поднимая голову наверх. Сергей думает – красиво: он глаза прикрывает, и Сергей только замечает его длинные пушистые ресницы; его лицо расслабляется и теряет свой привычный грозный вид; запрокидывает голову, и видно кадык, запрятанный в бороде. Сергей теряется – очень красиво. Олег сидит, растянувшись на стуле, положив ногу на ногу, поставив одну руку, ту, что с зажатой сигаретой, на вторую. Неожиданно спрашивает: — Как? Нормально разогрето? — Разумовский довольно угукает, накручивая в очередной раз оставшиеся макароны на вилку и отправляя ее в рот. Чувствует, что соус остается на подбородке – некрасиво; пытается незаметно подтереть ладонью. Хочется плакать: его никто о таких вещах никогда не спрашивал. Вот эти вопросы – «а нормально Вам?», «не холодно?», «как чувствуете себя?» – и вот эти вот жесты – взятая нетяжелая сумка из рук, поддержка из-за капризного нежелания съезжать из своей квартиры, протянутые носки: от этого всего сердце останавливается на мгновенье, хочется слышать такое чаще, хочется чаще чувствовать безмолвную поддержку. Попросить – никак, только, наверное, через денежный эквивалент.       Вглядывается в редеющую седину: она вроде и заметна, но Разумовский как будто ее и не замечает, мимо его глаз промелькивает. Где-то серого цвета больше – на висках, – а где-то чуть меньше – в челке запуталась, в корнях прослеживается, на затылке переливается играючи с черным, в бороде – так, на усах слегка и на кадыке. Это не от старости, хотя в сорок лет седина уже начинает переливаться в волосах, это – от военного опыта. Но это не старит его: Разумовского качает от этой мысли, но такой Олег еще более привлекателен, чем он есть и так. Даже задумывается, а знает ли Олег о себе это?.. Говорила ли ему хоть одна живая душа о его мужской красоте? Олег достоин это знать. Олег как-то странно поглядывает на него, но Сергей как-то не реагирует: в сон клонит после вкусной еды.       Олег уступает ему свою кровать: его тон снова переходит в приказной, поэтому Сергей обходится без пререканий. Сам уходит спать на диван, а Разумовский в тишине рассматривает его комнату: кровать да шкаф, сбоку – маленький прикроватный столик с початой пачкой сигарет, пепельницей и заложенной карандашом книгой, на обложке которой лежит кулон с головой волка – когда-то видел эту безделушку, болтающейся на шее Олега; из шкафа выглядывает нечто зеленое – футболка, наверное, – похожая на военную – не выкидывает, будто напоминание. Уже лежа в кровати, накрывшись по самый нос не слишком плотным одеялом – ноги начинают подмерзать, – Сергей решает натянуть те самые врученные Олегом носки. Понимает, что комната пахнет Олегом. Она и выглядит как типичный Олег: простая, без зазоринки, в ней нет ничего примечательного, но в ней почему-то хочется остаться. Утыкается носом в подушку – пахнет чем-то железным, отчетливо мужским – гелем для душа, наверное, – улавливается что-то мускусное, отдаленное сигаретное.       С утра Разумовский выходит из комнаты на запах блинов: фантомом вспоминается масленица в школе и детском доме; когда поступил в университет и дела «Вместе» закрутились, стало совсем не до блинов, даже из головы вылетело, что такой рецепт существует, что солнышки из теста – это не какая-то детдомовская выдумка. Олег желает доброго утра, ставит покоцанную тарелку с блинами – тронь и обожжешься – и уходит в ванную комнату. Разумовский начинает спокойно, никого не стесняясь, уплетать блины за обе щеки; когда Олег выходит, то Сергей с довольной улыбкой говорит: — Это самые вкусные блины, которые я когда-либо ел. Спасибо! — благодарно наклоняет голову; Олег, кратко улыбаясь, щелкает по чайнику. — Где Вы научились? — В армии, на кухонных сменах. — Звучит обреченно. Олег, хмурясь, поглядывает на его кружку, — может, еще чай? — Разумовский довольно кивает, двигая кружку одним пальцем в сторону Олега.       Сергей замечает: Олег становится задумчивее обычного – хотя, казалось бы, куда больше. Но нет: он часто как будто не в этой реальности – взгляд сосредоточен, спина как струна, изредка кивает сам себе. Разумовский не трогает его и не окликает. Но когда после короткого телефонного разговора в присутствии Сергея Олег коротко объясняется, что это был его информатор, тот понимает – его задумчивость связана с попытками разобраться, кто стоит за покушением. Сергей лишь кивает и вручает ключи от ситуации Олегу – тот излишне серьезно отнесся ко всему. Он не отчитывается, решает все в одиночку, не пытаясь тревожить Сергея догадками и результатами; Сергей понимает: Олег расскажет все сам, ему же стоит с головой уйти в последние приготовления перед долгожданным обновлением соцсети. Решая дела компании, готовясь и усиленно контролируя процесс создания и презентации обновления, зарываясь на работе допоздна, мимоходом задумывается – насколько это нормально, что телохранитель, который просто должен охранять тело, а не решать проблемы, все время занят тем, что рьяно пытается выяснить, кто стоит за покушением? Как-то выходит за рамки: Разумовский уже давно подметил, еще в первые месяцы Олегова присутствия, что тот неохотно выполнял выходящие за рамки его деятельности задачи. А теперь вот оно как. Хочется позволять себе думать об Олеге с мягкостью: Разумовский мечтательно улыбается, глядя на режущий ярким светом монитор – уже за полночь, он не поехал домой, решив, что кое-как отоспится на кушетке, а позавтракает в кафетерии на нижних этажах.       Хоть как-то пытается исправить свой помятый вид – спал он плохо, казалось, что в офисе стоит мертвая неуютная тишина, слышались тяжелые шаги, что аж в дрожь бросало: в своей квартире от такого бреда спасает включенный фильм – на время, пока он пытается уснуть, ему хватает. После спускается в кафетерий – кофе бы и легкий завтрак; все еще грезит о блинах, приготовленных рукой Олега. Входит в просторное помещение: в глаза сразу бросается знакомая красная макушка, сидящая рядом с Олегом и о чем-то серьезно разговаривающая. Юлия замечает его и приветливо – будто не она секунду назад сидела так, словно находится на приеме президента – машет ему рукой, он машет в ответ; Олег кивает ему. Разумовский настораживается – неожиданно видеть их вместе, неожиданно вообще знать, что Олег знаком с Юлией, но не вмешивается и не подходит к ним: только берет завтрак с кофе и уматывает обратно к компьютеру доделывать ночную работу.       Но отлипнуть от работы приходится: в начале апреля Сергей должен присутствовать на благотворительной акции – когда умные часы напоминают об этом, он лишь обреченно стонет, утыкаясь лицом в ладони. Нигде появляться жутко не хочется: хочется простого человеческого отдыха, где его никто не отвлекает, не докучает звонками; хочется, чтобы его просто оставили в одиночестве, чтобы он просто спал, читал, вкусно питался да повторял этот ритуал по кругу; может, даже хочется поехать в отпуск – с первых крупных сумм на счету грезит об Италии: об Уффици, мощенных улочках и Санта-Марии во Флоренции, Дворце Доджей и каналах Венеции, о Пантеоне и Витториано в Риме. Остается только вздохнуть над своей слезливой мечтой: покой ему только снится.       Олег, привычно подавая руку Сергею и помогая тому выйти из машины – Разумовский старается не изгваздать брючины своих широких светло-коричневых брюк в луже, – настороженно предупреждает: он не будет больше отходить от него на публике – он настаивает так, что Разумовскому даже в голову не приходит противиться. Компания Олега всегда приятна. Вместе бродят по залу: Сергей обводит взглядом светлое помещение и убеждается – очередное сборище для богачей для удовлетворения своего эго, ничего нового. Единственное радующее – мелодичная, медленная музыка. Здоровается с парой давних знакомых, перебрасывается любезностями – Разумовский только и успевает, что сиять улыбкой и галантно жать руки. Олег шепотом, слышным только Сергею, просит рассказывать про людей, с которыми он разговаривает: объясняет попыткой лучше узнать окружение Сергея. Разумовский усмехается: не говорить же Олегу, что он – его окружение, остальные как-то не важны – послушно рассказывает шепотом в ответ. Как только в поле зрения попадает Бехтиев – он уже медленно, словно плывет, идет в сторону Разумовского, – Сергей пытается быстро рассказать про него Олегу, но тот его обрывает жестом ладони – мол, уже знаком. Сергей хмурится, но улыбчиво, словно не было никакой досадной склоки в октябре, здоровается и протягивает ладонь; косится на Олега: тот хмуро, с явным недовольством смотрит пожатие из рук. — Сергей, как Вы? Все ли у Вас нормально? — Бехтиев завороженно смотрит в лицо Сергея, словно пытается что-то выспросить, что-то узнать – как будто под заданным вопросом подразумевалось нечто другое: Разумовский отталкивает такую мысль. — Представляете – да, все замечательно! — довольно хвастается: наглая ложь. Он все еще не может отойти от покушения: не может нормально спать, ему всюду слышится, словно кто-то выбивает окна, видится, как осколки летят во все стороны, а он еле успевает пригнуться, чтобы не задело; кажется, что он снова задыхается, а сердце готово разорваться от страха – колотится до жути быстро; слышится, как за дверью – будь то в офисе, будь то дома – кто-то копошится и пытается ворваться в его дом. Страшно – он не может врать себе, что все нормально. Ему кажется, что он не успеет доделать обновление – у него замечательная команда, но сомнение съедает его; боится, что все, что он затеял, окажется бессмысленным. Каждую ночь, ложась спать, он не может заснуть, не накрутив себя тревожными мыслями до полного бессилия. — Готовимся к презентации, все идет полным ходом. Все замечательно, спасибо.       Бехтиев щурится – Сергею кажется, что в его маленьких глазах блеснул злой огонек, едва заметно отходит, натыкаясь спиной на плечо Олега. Тот едва касается лопаток в успокаивающем жесте и наконец вмешивается: — Глубоко извиняюсь, но думаю, Сергею стоит удалиться. Спасибо. — Олег даже не дожидается его ответа – Бехтиев смотрит уже на Олега, зло хмурясь, словно только-только заметил его присутствие за спиной Сергея.       Олег ведет его вслепую из зала: людей становится все меньше, обслуживающего персонала тоже, только пустые коридоры, раздающиеся шаги Олега, следом – гулкий стук массивного каблука Сергеевых ботинок; только мерная музыка продолжает их преследовать. Останавливаются в каком-то углу – Разумовскому только и остается надеется, что Олег запомнил, куда он их привел.       Разумовский, испытывая благодарность к Олегу за спасение от неприятного общества, все равно с обидой хмыкает, складывая руки на груди и вытягивая подбородок вперед: — Мне кажется, Олег Давидович, Вы знаете что-то и не говорите мне. Мне неприятно. — понимает, что поступает неправильно: если Олег что-то не говорит, то значит, он считает это нужным; но знать хочется, тем более после такой вежливой, но все же грубой выходки. — Сергей Викторович, мне нужно было время, чтобы удостовериться в собственной правоте. — спокойно реагирует на выпад Сергея; держит руки в карманах брюк. Выглядит расслабленным.       Сергей строит удивленное выражение лица, наклоняет голову влево – рыжие пряди обрамляют лицо, – пальцем накручивает прядь, игриво, чуть на выдохе, спрашивая: — И в чем же Вы так долго убеждались? — За покушением стоит Бехтиев. — с сосредоточием смотрит прямо в голубые глаза Сергея: видит, как на секунду в них отражается былая серьезность. Опускает голову – пряди теперь висят – и произносит, как будто бы расстроенно: — Можно было и догадаться, что это он. — Сергей нервно сглатывает от осознания: пару минут назад он хорохорился перед тем, кто наслал на него ребят с булыжниками. Смотрит округлившимися глазами на Олега; встречает его, полные спокойствия и сочувствия, и успокаивается. — Сергей, не накручивайте себя сейчас. Я разберусь. — Это звучит странно и непривычно: Разумовский всегда справлялся сам, не просил помощи и обходился только своими средствами. Теперь за его спиной есть кто-то – надежный, страшный, закаленный, – кто может снять груз с его плеч и переложить на свои, принимая накопившееся. Олег смотрит на него затуманенным взглядом, с полуулыбкой.       Он протягивает ладонь – тыльной стороной вверх, – Сергей смотрит растеряно, дыхание перехватывает: они никогда не стояли так близко друг к другу, никогда не касались добровольно, не в попытках помочь, не в неожиданных порывах, не от страха. Сергей вспоминает, как коснулся его во время приступа: своими ледяными пальцами его теплых ладоней, как Олег в попытке извиниться жестом погладил его руки – не вяжется его грубая наружность с мягкими секундными поглаживаниями. От тела Олега исходит тепло: вечно мерзнущему Разумовскому нравится – он делает маленький шаг к нему, прижимаясь и вкладывая свою ладонь в его; Олег аккуратно сжимает ее и бережно кладет вторую руку на пояс брюк, залезая под светло-молочный пиджак, шелестящий в приятно звенящей, волнующей тишине – музыка уже не так важна, она, так, сопровождение момента. Разумовский разрешает трогать себя: давно желалось попробовать Олеговых касаний – они приятно волнуют, греют, тепло его рук расползается по коже, спрятанной в дорогую ткань. Становится жарко: он чувствует, как его щеки начинают краснеть – проблемы бледной кожи. Разумовский склоняет голову к его плечу, птичьим носом утыкаясь в колющуюся бороду на шее – слегка улыбается, щекотно. Шея пахнет так же, как постельное белье его кровати. Размеренное дыхание Олега путается в рыжих волосах, борода колется на висках; Разумовский съеживается от нахлынувших чувств – хочется закрыть глаза и уже никогда не отпускать Олега – вот этого во всем противоположного ему мужчину, которому в никаких других обстоятельствах, кроме самых необычных, опасных, не смог бы довериться и начать испытывать хоть что-то отдаленно похожее на разливающееся внутри тягучее чувство, вскипающее, когда Олег рядом, когда Олег с ним разговаривает, когда Олег касается его; видимо, так и должно быть, видимо, к этому шло с самого начала – противиться фатальному не хочется несмотря на горящий внутри протест против всего неизбежного.       Олег движет рукой вверх, останавливается на пояснице; Сергей чуть прогибается, придвигаясь еще ближе к нему; Олег покачивается, тянет Разумовского за собой – получается в такт музыке – Сергей будто и не слышит ее, все внимание на мерном, успокаивающем дыхании Олега. Он склоняет голову и смотрит на разомлевшего – по мягкому взгляду понятно – Разумовского теплым взглядом из-под пушистых ресниц; ведет, Сергей двигается, повторяя Олеговы движения: близость тушит его беспокойство и тревогу из-за неизвестности – боится, что что-то может случиться, что он не сможет больше противиться, что больше не сможет жить так, как живет, что может произойти что-то непоправимое с Олегом. В его руках, сжимающих Сергееву талию, Сергееву ладонь – Олег поглаживает большим пальцем белесые костяшки, – об этом не думается – попросту не хочется; он размякает в мягких волнах-покачиваниях, прислушиваясь к чужому дыханию – все беспокоящее отходит в небытие.       Но то была маленькая передышка перед финальным рывком: Разумовский начинает практически безвылазно жить в офисе – время релиза стремительно приближается; многие начинают работать день и ночь – конечно, их ждут немалые премии, но сейчас они больше мечтают о здоровом сне и доме. Сергей толком и не успел обжиться в новой квартире: она в центре, но в другом районе – все равно все еще скучает по прежней. Обживаться некогда: появляется редко и то только для того, чтобы поспать, позавтракать заказанной в доставке едой и собраться для нового рабочего дня – опять безумного, опять напряженного, опять выматывающего. Иногда его планам на кровать не суждено сбываться: он долго крутится-вертится, то ему жарко, то ему холодно, то неудобно. Закрывает глаза: начинают липнуть навязчивые идеи – что-то обязательно пойдет не так. Снятся странные, окрашенные в темное, тягучие сны: преследуют темные фигуры без лица с булыжниками в руках, где-то вдалеке сверкают зубы, слышится неприятных смех – до мурашек на загривке. Резко просыпается и чувствует, как футболка липнет к спине, а пряди – ко лбу. В спальне слишком жарко, но окно не открывает. Кажется, он слишком устал.       В рабочем водовороте радует лишь Олег: тот ходит с каменным лицом, но что-то неуловимо меняется. Олег приглашает его пару раз на обед: Разумовский немедля соглашается, сияя при этом улыбкой – не для публики, для Олега. Сергей щебечет о своих любимых блюдах, не забывая упомянуть все, чем Олег угощал его во время вынужденной ночевки; Олег благодарно склоняет голову и начинает издалека расспрашивать обо всем – о новой квартире, о том, как он там обживается; с губ Олега совсем естественно слетает предложение о помощи – звучит буднично, как будто подобное в их положении нормально; Сергей дергает себя и напоминает, что они уже перешли невидимую границу, когда обжимались в каком-то коридоре, скрытым от чужих глаз, на благотворительной акции. Сергей неловко отказывает: если бы он и приглашал Олега, то только в уже отделанную, обставленную понравившейся мебелью квартиру. Почему-то их разговор навевает воспоминания о тех временах, когда он учился в МГУ и жил в общежитии: начинает рассказывать Олегу забавные истории о парах, однокурсниках и причудах соседей по комнате. Он улыбается, следя за жестами Сергея, за тем, как тот параллельно своему рассказу успевает съесть обед и выпить кофе, за тем, как в моменты рассказа об особо невероятных ситуациях, случившихся в общежитии, таращит глаза – становятся размером с пятирублевую монету. Замечает, как тот расстроенно вздыхает, когда поглядывает на часы. Олег безмолвно решает проводить Сергея до его кабинета – он теперь вроде как повышен и введен в службу безопасности; на выходе из лифта Сергей, проводя пальцами по напряженному плечу Олега, озорно выговаривает: — Теперь приглашаю я. С Вас – армейские байки, — он подмигивает, и это последнее, что Олег видит перед захлопывающимися дверьми. Сергею же, прогуливающемуся по опенспейсу, приятно, что Олег отвлекает его от рабочего процесса в угоду хотя бы короткому, но отдыху: догадался по тому, как Олег искусно уводил тему разговора от работы, «Вместе» и всего, что связано с грядущей презентацией.       Уже с утра пораньше, еле поспав на кушетке и снова попытавшись привести себя в порядок – в кабинет перекочевали кое-какие вещи из квартиры, – он оказывается в капкане из электронных бумаг, писем и запросов. Очень хочется кофе. Смотрит на часы и с досадой понимает, что для Олега время раннее; была не была – отправляет ему сообщение с просьбой заехать за кофе, объясняет какой и в конце коротенького письма ставит улыбчивый смайлик – такими приемчиками он пользовался еще во время студенчества, но думается, что Олега бы сначала к таким приучить. Олег коротко отвечает: «Ок». Через минут сорок заходит к Сергею в кабинет: тот часто теряется во времени, и для него это время – лишь минута. Расплывается в улыбке, принимая большой стакан: приятно думать, что Олег приехал на работу на достаточное количество времени раньше только из-за его просьбы.       История с кофе начинает часто повторяться: когда Олег отвозит его домой, то мимоходом уставшим голосом уточняет, а какой он, собственно, любит еще – Сергею сначала кажется, что это изощренный намек на недовольство таким выходом за рамки рабочих отношений, но снова напоминает – их рабочая субординация медленно, но верно начинала стираться. Сергей как-то смущенно называет еще пару названий, не надеясь, что Олег запомнит: тут же отворачивается к окну, мысленно ругая себя в такой фривольности. Олег и так постоянно за ним заезжает с утра – когда он, конечно, все-таки уезжает на работу из дома, а не остается портить спину на кушетке, – и отвозит домой несмотря на то, что тот постоянно задерживает на час-два, а то и больше. Олег всегда отмахивается на домыслы Разумовского о том, что он лишь еще больше его загружает: обязанностей у Олега, действительно, стало больше – когда в службе безопасности появилась нужда в человеке, Сергей первым делом посоветовал Олега с условием, что тот останется его телохранителем – эгоистично, но зато они хоть чем-то будут связаны.       Когда Сергей привычно садится на переднее сиденье, Олег желает ему доброго утра и указывает на стаканчик в специальной выемке, выезжая со двора. Отпивая, Разумовский понимает – Олег запомнил, что он там невнятно бубнил пару дней назад. Чувствует, как щеки заливает румянец – благодарит его, а сам снова сбегает – отворачивается к окну. Но на следующем светофоре поворачивается телом к Олегу и, хихикая, замечает: — Знаете, Олег Давидович, Вы не говорили мне, что устроились на полставки моим личным водителем. — старается не залиться смехом, отпивает из стаканчика, после прикусывая губу.       Олег, не отрывая взгляда от дороги и время от времени косясь на мигающие цифры на светофоре, хмыкает: — Мне не сложно. Если Вам хочется, то могу заезжать всегда. Только скажите. — смотрит на Сергея, мельком очерчивая взглядом изгиб его тонких губ.       Разумовский довольно улыбается: — М-м-м, я бы хотел. — водит пальцем по подбородку, продолжая вглядываться в красивый профиль Олега – прямой лоб, длинный, с необычным полуквадратным кончиком носа; сбоку прекрасно видно, насколько у него изогнуты ресницы. Разумовский невольно засматривается.       Его губы дергаются и расплываются в улыбке, и он тихо произносит: — Отлично. — Соглашается с Сергеем. Есть желание, значит оно будет выполнено.       Разумовскому хочется отблагодарить Олега: вообще за… все, что он делает. Пятиминутные перерывы между сменой деятельности посвящает раздумьям о теоретическом подарке: осматривает Олега c головы до ног – делает это всегда, но теперь более придирчиво, стараясь уцепиться за подсказку, – потом вспоминает о его квартире, о машине, думает о нем самом. Тяжело. Олег выглядит как человек, которому очень тяжело принимать любые подарки; да и вообще сложно подобрать что-то настолько сдержанному в своих желаниях и потребностях человеку. Случается неприятное: когда Олег нужен Разумовскому для того, чтобы связаться со службой безопасности, он как будто бы пропадает – на звонки не отвечает, сообщения остаются непрочитанными. Разумовский не особо переживает: он в Лахте, но, видимо, занят другими делами. В голове щелкает – умные часы. Это то, что Олегу действительно поможет в работе – он много с кем связан, много с кем имеет рабочие отношения, ему нужно постоянно находится на связи.       Олег как будто бы смущается, принимая подарок: коробочка с часами кажется бутафорской в его руках – она слишком маленькая. По началу боится открыть ее, боится потрясти, чтобы узнать, что там внутри: просто смотрит на Сергея слегка округлившимися темными глазами, будто спрашивая: «Можно?». Сергей кивает и сам дергает красную ленточку, чтобы Олег побыстрее примерил: он аккуратно кладет коробочку на рабочий стол, рядом с бедром усевшегося на него Разумовского, коротко осматривает и под сосредоточенным горящим взглядом Сергея застегивает их. Вытягивает руку, пытаясь привыкнуть к необычному гаджету. Выглядит смущенным, склоняет голову – на лице загорается полуулыбка – и благодарит его. Сергей отмахивается, а сам смотрит с затаенной радостью: главное, что Олегу понравилось. А ему понравилось несмотря на сдержанную реакцию: Разумовский замечает, как он, стараясь не показывать этого, осматривает их в течение рабочего дня или пока отвозит Сергея домой. Тому закрадывается вопрос: а получал ли вообще Олег подарки? Сергей слышал о его детстве – на одном из обедов Олег рассказал более подробно: и об отце – все, что помнил, – и о материнской тоске, про школьные времена – казалось, что он действительно был счастливым ребенком. Все приятные воспоминания прерывались его решением уйти на войну: Разумовский замечает, как меняется его лицо, когда все его рассказы сводятся к одной точке, словно вся его детская и подростковая жизнь пыталась вознаградить, осчастливить его заранее, зная, что его ждет впереди. Родители, наверное, дарили ему подарки, но вот после рокового года… Сергей сомневается, и его расстраивает это: Олег точно достоин.       Внутренний страх, которого Сергей не чувствует рядом с Олегом, начинает нарастать и клубиться внутри, вить свои гнезда: так невовремя – в день презентации нового обновления он достиг своего пика; с самого утра его как будто бы мутило, руки жутко мерзли несмотря на разогнавшуюся весну – середина мая, уже пора. Вдарили воспоминания о людях из специальных служб, ворвавшихся в его офис, сны про темные фигуры так и не уходили, постоянно напоминая о себе. Чувствует себя невротиком, который зря накручивает себя: охрану здания усилили, ввели жесткий контроль – Олег, принимая наиболее активное участие в процессе, докладывал Разумовскому об этом. Он верит Олегу, но все равно тревожно. Ходя по кабинету, трет руки в попытках согреть их, дергает лацканы свободного фиолетового пиджака – своего любимого, – ерошит отросшие за время последних приготовлений волосы. Все так невовремя – он должен быть собранным, то есть с ярко горящими глазами, льющейся рекой уверенностью и страстной речью – как все привыкли. Но его потряхивает.       Раздается стук в дверь: Разумовский отрывается от разглядывания очертания города и поворачивает голову на раздавшийся звук – входит Олег. Выглядит запыхавшимся: видимо, торопился с собрания службы безопасности к нему. Сергей приветствует его нервной улыбкой и потирает руки – все еще холодно.       Олег преодолевает расстояние в несколько больших шагов, приближается к нему – от него веет жаром – и констатирует: — Вы волнуетесь. — Разумовский молча кивает: кажется, если он сейчас заговорит, то челюсть будет трястись. Такого никогда не было – оно и понятно: раньше и обновления были безобидными, да и презентации проходили спокойно, без заедающей мысли о том, что его жизнью заинтересовались. Олег, не спрашивая разрешения, берет его ладони в свои в попытке согреть и успокоить. Потирает их, держит «лодочкой»: мысли Сергея зацикливаются на прикосновении. Он смотрит на их ладони: ощущение, будто идеально подходят по размеру – Олеговы руки большие, кажущиеся грубыми, сухие, руки Сергея вытянутые, с длинными тонкими пальцами, с огрубевшими подушечками из-за вечного клацанья по клавиатуре. — Чего Вы боитесь? Все под контролем. Я буду за спиной. — произносит вкрадчиво, внимательно смотря в глаза, пытаясь через зрительный контакт передать свое спокойствие.       Разумовский поджимает губы – снова боится признаться в своей слабости. Это же Олег – он поймет. Глубоко вдыхает – пытается унять возможную дрожь в голосе, – произносит: — Я… просто вспомнил те покушения. Просто… это обновление только усложнит отслежку людей, их связей и контактов. Проще говоря, алгоритмы захлопнутся сами в себе, то есть никто не сможет их контролировать. — Вздыхает; чувствует, как Олег сжимает его ладони крепче. — Даже Вы? — Даже я. — Разумовский обреченно кивает: это необходимый шаг. — Это поступок очень смелого человека, Сергей. — Он не смотрит на Олега, но тот, невесомым движением, приподнимает его голову за подбородок. Голубые, потемневшие от волнения, глаза, так похожие на бушующее море, смотрят в Олегову темноту, теплую, затягивающую – Разумовский и так не сопротивляется. От его комплимента сердце колотиться начинает быстрее, как бы не взорвалось. В Олеговом взгляде – мягкость, граничащая с нежностью: у Разумовского перехватывает дыхание. — Вы делаете то, что должны несмотря на возможные жертвы. Думаю, Вам нужно знать, что я ослеплен Вашей смелостью. Просто ослеплен Вами.       Олег никак не меняется в лице – так, озвучил очевидную, не подлежащую отрицанию, вещь, о которой знает каждый; рыжие брови жалостливо сходятся на переносице, будто не веря, взгляд метается по Олеговому лицу в поисках подвоха – его нет. Тот просто ждет. Сергей делает то, что в унисон твердит и сердце, и разум: он тянется губами к губам Олега, желая как можно скорее ощутить их. Чувствует сухую руку на сгибе шеи – Олег сам склоняется к нему, придвигаясь ближе – грудь к груди. Их дыхания смешиваются и вот – раздается требовательный стук в дверь. Оба шарахаются друг от друга. Олег сжимает отогретые ладони Разумовского напоследок, шепчет: — У Вас красивые веснушки. — засматривается на едва видные рыжие крошки, рассыпанные по зарумянившимся щекам. Сергей отводит взгляд и отходит от Олега на приемлемое расстояние: кажется, другой конец кабинета – предполагаемая дистанция между боссом и его телохранителем. Олег позволяет войти стучавшему: оказывается, по его душу – его искали и предположили, что он может быть с Разумовским. Сергей прокашливается. Олег остается невозмутимым: говорит, что проводит его до зала.       На презентации Сергей блистает: стоит в середине круглой сцены, прямо на фиолетово-голубом кружке логотипа соцсети; софиты слепят глаза, не давая возможности спрятаться, зал забит людьми, их глаза сосредоточены на нем – он главный объект. Ему некуда деться от взглядов: куда ни повернется, не встретит тени, не спрячется от публики – придется играть. Произнося вступительную речь, ходит кругом по «Вместе», в проходе-выходе со сцены замечает тень Олега – мысленно представляет, как он подбадривающе кивает, и становится легче. Выпрямляет спину до неприятного жжения, гордо вздергивает голову, когда говорит о процессе разработки – в очередной раз, благодаря тяжелейшему году за все существование «Вместе», убедился, что его команда – лучшая; высокомерно улыбается, останавливаясь посредине сцены и окидывая зал взглядом, когда как бы предупреждает, что это обновление разделит существование соцсети на «до» и «после», – интриган, пытающийся довести публику до разрывающего любопытства; свысока, не скрывая бьющей через край гордости за самого себя, объявляет о новых алгоритмах – никто и никогда больше не сможет следить за действиями людей, никто и никогда не сможет их контролировать и шантажировать, отслеживать и удалять контент, никто и никогда больше не сможет вытереть о свободу слова ноги. Зал взрывается от рукоплесканий: Разумовский кланяется, прикладывая руку к животу, а вторую заводя за спину – и так знает, что лучше всех и безо всяких аплодисментов. Это риск, жребий брошен – но это не напрасно, это все не зря.       Когда он заходит за сцену и пытается отдышаться, то видит Олега, все еще стоящего в тени темных штор – служат своеобразной перегородкой: тот тепло улыбается, чуть наклонив голову вбок. Разумовскому все еще не верится, что Олег так может – позволять открытые эмоции. — Зря Вы волновались: они в восторге. — Констатирует: тон его говорит сам за себя – «я знал, что так будет: просто доверьтесь мне». Разумовский одергивает лацканы пиджака, скользя ладонями в карманы фиолетовых брюк: — Да, зря. — Соглашается: тогда, в кабинете, произошло что-то странное: он бы назвал это предчувствием, но подготовка к мероприятию утверждала – что-то страшное, непоправимое попросту невозможно. Служба безопасности усердно поработала, гости и журналисты допускались по четко выверенным спискам, сама охранная система в Лахте безупречна. Он облегченно выдыхает – да, показалось; волнение волнами сходит на «нет»: сама его причина непонятна – Разумовский списывает все на чрезвычайную усталость и кошмары, с которыми он не в силах был бороться – были и более насущные задачи, а сны как-нибудь сами исчезнут. Ему необходим отпуск. — Теперь мне нужно успокоиться.       Олег шепотом – переливающимся, почти бархатным – спрашивает: — Могу ли я пригласить Вас на ужин? В честь успешной презентации. — Тон будничный, будто он спросил про любимый кофе Разумовского: у самого мысли все путаться начинают, а внутри все дрожать – недолюбленный, раз на элементарные знаки внимания так реагирует; вот Олег флиртует с привычной безэмоциональностью, только голос его выдает – все такой же хрипящий, низкий. — Можно. — Кокетливо соглашается, хлопая ресницами. — Только мне нужно подняться в офис и забрать вещи.       Олег важно кивает и, обступая Разумовского, ведет его к лифту; нажимает кнопку «вверх», и его окликивают: Сергей поворачивается на мужской голос – начальник охраны спешно идет в их сторону. Пытаясь перевести дыхание, просит Олега остаться – что-то срочное. Тот как-то хмуро смотрит на Разумовского, подталкивает невесомым касанием к локтю и как-то нехотя – читается во взгляде – отпускает его: — Идите. Встретимся тут.       Разумовский расслаблен: не думает ни о срочной нужде охраны в Олеге, ни о возможных проблемах и неурядицах – все кажется таким легким: первый раз чувствует окрыленность от влюбленности – раньше такого никогда не случалось. Раньше он и к людям особо не привязывался, раньше и они к нему с заботой и внимательностью не относились. Мыслями он уже не тут: мыслями он в приятном вечере с Олегом, в каком-то особом месте, выбранном им с желанием сделать Сергею сюрприз, мыслями он в возможном приятном продолжении вечера – он и не прочь. Олег ему сильнее, чем просто нравится – их несостоявшийся, оборванный таким дурацким стуком, поцелуй говорит о взаимности. Олег не кажется легкомысленным, не кажется тем, кто начинает ухаживать при простой симпатии: он такой серьезный и грозный, что на уровне ассоциаций приписываются серьезные намерения. Сергей и не против: внутренняя уверенность аж просыпается, так и подталкивая в Олеговы руки.       Толкает тяжелую дверь в кабинет и замирает словно вкопанный: внутри уже аншлаг. Опешил: Бехтиев сидит на кушетке, Стрелков – на рабочем столе, задорно болтая ногами, а вокруг него – четверо мужчин, смахивающих на вытянутых из грязной подворотни. Разумовский зло хмурится, внутри негодуя от снова повторяющейся ситуации: страх как будто атрофировался. Хотелось бы бояться: Олега-то рядом нет, но он не может – раздражение пересиливает. — Что вы все вообще тут забыли? — выплевывает со злостью: покушение на личное, принадлежащее ему, всегда воспринималось болезненно – детдомовское прошлое дает о себе знать.       Бехтиев приглашает пройти в Сергеев кабинет. Тот, смотря из-под нахмуренных бровей, проходит на середину – на удаленное и от Бехтиева, и от Стрелкова расстояние, – скрещивает руки на груди. Презрительно оглядывается на них. — Повторяю свой вопрос: что вы все тут забыли? — в голове проскальзывают уже знакомые – Олеговы – железные ноты. С кем повелся, от того и набрался. — Как вы вообще сюда попали? — Ну же, Сергей Викторович, Вы же знаете, как это работает: в каждой организации есть свои предатели… — начинает приторно-сладко Бехтиев – Разумовскому хочется плюнуть ему в лицо, но он лишь смеряет его высокомерным взглядом – своим любимым. — …мой подчиненный рассказал вашему, как он выразился, небритому арабу, кто его подослал, а ваши подчиненные любезно подсказали, как можно вас найти. Наша звездочка кого-то обделила вниманием. — Он поднимается и медленно вышагивает в сторону Разумовского; тот не двигается. — Жаль, очень жаль. — Ваш номер с изменением алгоритмов незабываем! — наигранно радуется Стрелков, выпячивая белые, почти сияющие зубы – Разумовскому хотелось бы сказать, что на государственные зарплаты можно было бы сделать что-то более приемлемое и менее опасное для общества. — Очень умно, Сергей Викторович! Практически отчаянный шаг на потеху толпе. А как же быть с преступными элементами?       Разумовский раздраженно вздыхает и закатывает глаза от воющего раздражения, сжимает свои бока ладонями. — Не нужно везде искать преступные элементы и оправдывать этим противозаконные действия! — топает ногой: может показаться, что это по-детски, ну и пусть – уж не перед ними ему отчитываться за свои действия, не перед ними ему пытаться лебезить – это все унизительно. — Вы только таким и занимаетесь. Людям нужно дать шанс, а не разжигать еще большую ненависть. — Стрелков переглядывается с Бехтиевым; тот заливается смехом – тяжелым, неприятным, режущим ухо. Разумовский чувствует, как по щекам ползет жар от выплескивающейся за края злости – лучше бы он краснел от прикосновений и шепота Олега, это более приятно. — Какова позиция! А что делать, если люди пренебрегают подаренными им шансами? Как считаете? — Разумовский с недовольством, кривя рот, смотрит на толкающего понятно куда ведущую речь Стрелкова; снова закатывает глаза, молвя: «Ну давайте уже быстрее, что затягиваете», — вот мы же, Сергей Викторович, с Вами об этом говорили в сентябре: еще одна выходка – и Вы все, покидаете этот мир. — Он большим пальцем проводит по шее, щелкая зубами – безумно клишированный жест, Разумовскому аж тошно от попыток Стрелкова походить на криминального авторитета прямиком из девяностых со своими велеречием, напыщенной вежливостью и угрозами, звучащими так, словно он посмотрел пару фильмов с этими самыми авторитетами и вдохновился.       Четверо мужчин подскакивают к нему, он даже не успевает среагировать: тянут его за руки назад – Сергей шипит от резкости движений, брыкается, вмазывает кому-то локтем то ли по груди, то ли по челюсти – сзади слышится раздраженное рычание; пытается выпутаться, пытается избавиться от грязных прикосновений, наступает пяткой на черный ботинок, придавливая носок, бьет кому-то рукой наотмашь. Его грубо разворачивают: щеку пронзает нетерпимой болью, аж до белых мигающих полос в глазах – его тело летит на пол, прижат щекой, в груди ощущение как будто камнем кинули в нее – пытается отдышаться, но дается с трудом. Запястья связывают, позволяя себе боднуть ногой его ребра. Сергей не позволяет себе кричать или умолять отпустить – не дождутся; умрет, но не поддастся.       Бехтиев довольно возвышается над ним: безвольно лежащим на полу, с растрепанными волосами, в порванном на спине и на рукавах пиджаке, с перемазанным в крови ртом и краснеющей ссадиной на худой щеке. Разумовскому хочется стереть довольную ухмылку: сплевывает кровью прямо на носок его черной туфли. Тот бодает ногой в плечо, а на лице Сергея совершенно безумная ухмылка – как будто адреналиновый маньяк добрался до добычи. — Вас, Стрелков, я запомнил, но Вы, Бехтиев, тут-то причем? Что, обидел тем, что не хочу выполнять ангажированные запросы на удаление? — связанный на полу Разумовский говорит так, как будто его положение – выигрышное. — Ой, ну не строй из себя дурачка. Ты – явный покровитель всех этих отчаянных свободолюбивых трудяг из разночинных порталов, особенно Пчёлкиной. Она распространяет ложное мнение, а ты только ратуешь за это и позволяешь распространяться. — Ой, как много ошибок Вы допустили во фразе «не удобное Вам мнение». — он приподнимает голову и широко, превозмогая боль в скулах, улыбается, пытаясь посмеиваться: между зубов все в красной слюне, весь рот измазан в крови. — А вообще мы все знаем, что Вы просто пытаетесь спасти свое имя и свое лживое, никому не сдавшее СМИ. Вы же работаете на Стрелкова, да? Как же я сразу не понял? Государственники спелись, да.       Боковым зрением видит, как Бехтиев замахивается ногой – ребра жжет пронизывающей болью от удара – он скрючивается, пытаясь поджать ноги к себе, но продолжает улыбаться. Хотя глаза застилает пелена – быстро смаргивает: нет-нет-нет, не в этот раз. — То есть вы теряете все человеческое, а виноват я – потому что не собираюсь ни перед кем выслуживаться? Тогда уж и вправду умереть, чем быть виноватым в том, что не подчищал расследования, где говорится о ваших связах с преступными группировками. — Бехтиев снова хочет ударить, но непривычно строгий голос Стрелкова останавливает его: — Нет. Он слишком упертый, а еще начинает душнить – у меня уже нервы на пределе. — машет рукой четырем мужчинам, возвышающимся над Разумовским, — все, ребят, поднимайте его.       Его грубо хватают за руки и ставят на ноги – они дрожат, Сергей еле переставляет ими. Двое по бокам вздергивают его, мол, переставляй ногами быстрее. Впереди Бехтиев и Стрелков, они ведут к запасному, как его называл Сергей, «личному» лифту – он изредка им пользовался. Все-таки ему не нужно было прятаться для собственной безопасности в собственном офисе – он же на руку чистый. Понимает, зачем его уводят – сам же сказал, что лучше умереть: вот его желание и решили выполнить. Ладно, пусть будет так: свой триумф он уже получил – сначала на круглой сцене, вызвал шквал человеческого изумления и удивления - он, помня о своем кредо, выполняет свою обязанность; потом – в кабинете, утыкаясь лицом в пол, переставая чувствовать свои руки – не поддался, выкрутил их злость на максимум, показал зубки, зубки-то в крови. Привкус железа быстро становится привычным: сглатывает густую слюну. Двое помощников первыми заходят в просторный, кажущийся излишне пустым лифт – спускаются вниз отдельно, чтобы ждать их на первом этаже, стараясь предотвратить любое вмешательство в операцию. Потом заходит Стрелков и Бехтиев, Разумовского все еще крепко держат за руки по бокам – он уже не брыкается; мысль о скорой смерти дается с какой-то странной легкостью. Кто бы мог подумать: минут сорок назад у него намечалось вроде как свидание, а сейчас он собирает последние душевные силы, чтобы в последний раз посмотреть на мир вокруг, после закрыв глаза навсегда. Сергея прижимают к стене, рядом с панелью управления лифта: с печалью оглядывает кнопки, пытаясь запомнить незначительную вещь. Бехтиев довольно хмыкает, смотря на растрепанного, перемазанного Разумовского, склоняющего голову; Стрелков смотрит в потолок, никак не реагируя на мещанскую радость подчиненного.       Лифт резко останавливается: Разумовский слегка качается – ноги все еще чувствуют слабость. Двери открываются: Олег с перекошенным лицом, явно готовый убивать, стоит на пороге, сзади – толпа охраны с оружием, нацеленным прямо в открывшийся лифт. Бехтиев переводит взгляд на Олега – видимо, узнал «небритого араба»; кидается к панели, но Олег успевает запрыгнуть в кабину, грубо оттолкнув держащего левую руку Разумовского помощника – впечатывается в противоположную стену. Тут же Разумовский брыкается – насколько это возможно со связанными, ноющими руками: толкает всем телом Бехтиева, не давая ему дотронуться к панели; сам делает шажок и зажимает по памяти кнопку «закрытие дверей». Бехтиев со злости пихает Разумовского: тому сложно стоять, он сваливается на бок – держащий его за правую руку отпускает, делая шаг к Олегу – больно ударяется головой о поручень – хочется погладить, чтобы унять пульсацию, но не может, руки жутко ломит. Олег, не теряя ни секунды, изворачиваясь от замахов Бехтиева, замечая еще и Стрелкова, флегматично стоящего позади, сталкивает помощника и бизнесмена головами – раздается громкий стук, лбы краснеют, сами тела оседают на пол – лифт дергается. Решает не церемониться со Стрелковым: тот замахивается первым – Олег успевает отскочить и пригнуться; еще один замах – Олег уклоняется и, ускоряясь, проныривает под его рукой: выныривая, прикладывает его лысой головой к стене лифта – раздается металлический отзвук, а сам Стрелков пытается удержаться за поручень, пытается не осесть на пол вслед за Бехтиевым.       Олег кашляет, пытается отдышаться – в мертвой тишине слышны только хриплые вздохи. Олег щелкает кнопку на панели – лифт плавно дергается вниз. Присаживается на корточки перед полусидящим Сергеем: тот утыкается взглядом в тела в отключке. С затаенной благодарностью смотрит на Олега, пытается улыбнуться, но только шипит – лицо болит, ссадины ноют, потягивают запекшейся кровью. Вместо улыбки – судорожный вздох и взгляд округленных голубых глаз. Олег успокаивает: тянется к щеке, большим пальцем проводя по ссадине на левой щеке, смазывая остатки крови с бледной кожи; внешней стороной ладони проводит по губам – стирает кровь. Губы Разумовского всегда бледны: их неестественная краснота пугает. Обхватывает макушку, наклоняя ее – ушибов нет, крови тоже. — Можно? — Разумовский не понимает, что от него хочет Олег, но кивает: это же Олег, он точно не причинит вреда. Его мягко разворачивают и развязывают запястья, после слегка разминая их: у Разумовского рождается странная мысль – Олега, наверное, тоже когда-то связывали, может быть, в плену или где-нибудь еще, раз он, словно угадывая потребность, начинает мять запястья, разгоняя кровь. Разумовский судорожно вздыхает.       Когда раздается оповещение о прибытии на первый этаж и дверцы распахиваются, ясно – их уже ждет охрана, готовая повязать тех, кого Олег уложил. Коротко отдает приказ, поднимаясь, а затем предлагая Сергею руку – тот протягивает свою, – поднимает его, придерживая за локоть. Коротким касанием будто обещает – скоро они окажутся в безопасности.