Человеческое им не чуждо

      Разумовский сидит на переднем сидении, рассматривает свои руки: они трясутся – волнение догнало его. Олег сидит на соседнем кресле: руки скрещены, глаза прикрыты; в салоне тишина, разбавляемая его хриплыми вдохами. — Третье за год. — обреченно шепчет Сергей, потирая пластырь на левой щеке. Олег слушает его, не открывая глаз. Разумовский боязливо косится на Олега, сжимая руки до белых костяшек, — я не поеду домой: вдруг что-то случится. — Да кто ж Вам даст это сделать. — отвечает спокойно, проворачивая ключ – заводит машину. — Поедете ко мне? Вы уже освоились в прошлый раз. — Разумовский рассеяно кивает, продолжая округленными глазами рассматривать Олегов профиль – в них все еще читался испуг и неверие. Кто-то в компании слил его и позволил проникнуть в офис – почему-то кажется, что это дело рук кого-то из охранной службы: с этим только предстоит разобраться. Не сегодня, но в обозримом будущем. Тихо усмехается – Олег мимолетно косится на него: «в обозримом будущем» его могло самого не быть – увезли бы из Лахты, привезли за город и убили одним выстрелом – никакого Разумовского больше не существовало бы. Сам пугается от мысли, что был согласен на свою смерть от отчаяния, что буквально просил об этом сам – он прикрывает глаза, телом улавливая движение автомобиля: все это страшно, пугающе и все еще трудно признаваемо. По телу бьет дрожь от запоздалого понимания произошедшего: в далеком сентябре он бы посмеялся над своей бессильной злобой – не может оно стать хуже. Вот оно как. За всей этой безнадежностью кроется маленький огонек радости – проведет ближайший вечер в Олеговой квартире: не то что бы она соответствует его эстетическим вкусам – он-то привыкший жить на более широкую ногу, в просторе, в дореволюционной лепнине и с видами на исторический центр Петербурга – это его стихия, но особенная простота Олеговой квартиры где-то в давно ставших непривычными Сергею спальных районах, своеобразная уютность, ощущавшаяся на чувственном уровне и трудно объяснимая Сергеем самому себе, понравились ему.       Олег впускает Сергея в квартиру, помогает тому снять пиджак – больше он его не наденет, вид его совсем потрепанный да и ассоциации ужасные. Любимый же пиджак, грустно. Сергей переминается с ноги на ногу, как-то неловко осматривая квартиру, пока Олег, держа в руках их пиджаки, сначала заворачивает в ванну, а затем из нее – в спальню, вынося из нее вещи для Сергея – старался выбирать более или менее приличные на вид. Видимо, с размышлениями о том, что не собирается сюда никого водить, он поспешил. Разумовский скрывается в ванной комнате, а Олег, быстро переодевшись – оставшаяся военная привычка, – идет на кухню, разогревает оставшуюся со вчерашнего ужина лазанью – готовил первый раз, получилось вроде сносно. Он не привередлив в еде. Стоит над плитой и прислушивается к звукам в ванной: журчание воды успокаивает, по кухне разносится аппетитный запах еды, в самой квартире тепло.       Сергей выплывает из душа: окончательно смыл грязь сегодняшнего дня; в одежде Олега – она не то что бы совсем ему велика – смотрится совсем тонким, потонувшим в ткани. Он присаживается на тот же самый стул, на котором сидел в прошлый раз, зажимается – видно по опущенным, сжатым плечам, как будто меньше пространства в комнате пытается занять. До сих пор внутри скребется. Стоял перед зеркалом, смотрел себе прямо в лицо, оглядывал ссадины и припухлости – выглядит жутко, он даже в детдоме не так сильно получал, – улыбается себе, пытаясь осмотреть зубы - ему все мерещится кровь; попробуй выплюнуть слюну – она окажется красной. Мотает головой. Стоял под горячими, почти обжигающими, оставляющими красные разводы на бледной коже, струями воды, льющимися из потертой душевой лейки, ощупывал свое тело – до ребер больно касаться, до спины больно притрагиваться, по груди больно проводить пальцами: везде больно-больно-больно. Касается и сам шипит на себя. Предчувствует, что спать он будет на спине: если перевернется, то завоет. Сидит вот на маленькой кухне, наблюдает за тем, как Олег неторопливо тянется за тарелкой, спрятанной в навесном шкафчике, а потом выкладывает что-то на нее деревянной лопаткой; делая шаги в сторону стола, тянется за вилкой в столешнице. Ставит все перед Сергеем, произнося: — Вот и обещанный ужин. — сам отходит обратно за кружкой с недопитым с утра чаем – так вкуснее. Опирается бедрами о тумбу, наблюдает за неуверенными движениями Сергея: не понимает – то ли от боли, то ли от шока, который все не отпускает, то ли из-за неудачной шутки. Если бы Олег криво-косо улыбнулся, то на шутку это было бы похоже. — Спасибо. — поднимает голову и улыбается – выглядит виновато. Олег, не рассчитав силу, со звоном ставит кружку на тумбу. — Послушайте. Все нормально, мы в безопасности, в надежном месте. Неожиданные приключения на сегодня закончены. — Олег медленно кивает, продолжает вкрадчивым голосом, — жизнь дороже, чем один ужин – потом сходим. — Олег приподнимает бровь в ожидании ответа: Сергею на секунду кажется, что его подменили – настолько это непривычное выражение лица. Кивает, соглашаясь: это были их планы, совместные, и они сорвались – обидно.       Сергей, разрезая лазанью на квадратики и сосредотачиваясь на попытках ухватить все мелкие кусочки мяса вилкой, как-то забывает, что Олег – его телохранитель, что он вообще-то должен его защищать, а не отдавать свою одежду, кормить приготовленными умелыми руками блюдами и утешать, обещая восполнить разрушенные планы. Вот эта Олегова простота, понятливость и чуткость – знал бы Сергей в сентябре, что скажет так о некогда машине убийств, то не поверил бы – сводят с ума, выбивая весь воздух из легких, заставляя краснеть от просто понимания, что его чувствуют, читают так, как не делал никто другой.       Украдкой смотрит на Олега: тот задумчиво глядит в пол, крепко сжимая кружку и придерживаясь за столешницу. Странно. Разумовский решает приободрить: — Вы знаете, Олег Давидович, я уже говорил, но Ваша еда – это самое вкусное, что я ел в своей жизни. — говорит правду; смотрит на Олега, повернувшего в его сторону голову, в надежде, что тот расслабится.       Приподнимая бровь, он смешливо отвечает: — Но, Сергей Викторович, Вы мне явно льстите. — уже боком опирается на столешницу, — Вы же точно ужинали в дорогих ресторанах – уверен, там было явно вкуснее. — говоря, он без особой надобности перекладывает сложенное полотенце с одного места на другое – видимо, засмущался. Разумовский опускает взгляд в пустую тарелку и неожиданно ахает – как это он раньше не заметил: — Вы купили новые тарелки? — обхватывает ладонями края, начиная прокручивать вокруг своей оси блестящую, сейчас с красно-масляными разводами, без трещин тарелку: в прошлый раз была доисторическая, с простенькой нарисованной голубой каемочкой, уже потерявшая свой яркий цвет, выглядящая ветхо.       Олег чешет шею, тянется за спичечным коробком и, поджигая сигарету – уже выяснили, что курить при Сергее, прямо на кухне, можно, – отвечает простое «да». Разумовский как-то стесняется – с его-то самолюбием – связывать новые вещи в доме Олега со своим внезапным присутствием на личной территории, но внутренне как-то хочется: будто кто-то важный для него подстраивает свое место под его же персону – даже если неправда, то внутри все равно щемит.       Хочет выдать кокетливо-язвительный комментарий, но телефон в кармане домашних штанов начинает вибрировать – Юлия вызывает, тут же прикладывает телефон к уху, здороваясь; поднимает взгляд на Олега и, вставая со стула и идя в коридор, показывает жестом, мол «ненадолго».       В коридоре нет лампочки, но теплый отсвет с кухни-гостиной освещает его. Разумовский подходит к комоду, держится за его край, другой рукой сжимая телефон. — Да, Юлия! Теперь могу говорить. Что такое? — произносит, стараясь быть как можно тише: Олегу доверяет, но громко разговаривать попросту терпеть не может – телефонные звонки вообще не его конек. — Как Вы? — она спрашивает, и Разумовскому приходится пару раз щелкнуть сбоку корпуса, чтобы сбавить громкость в динамике – уши режет; а может, Юлия просто это так, от волнения, громко спросила. — Я слышала, что произошло, и решила… — О, Юлия, — умилительно охает: пусть общались они немного и чаще всего сугубо по рабочим вопросам, но она все равно позвонила – отчего-то внутри грелась уверенность, что не из жажды светских сплетен или предчувствия журналисткой чуйки, — я польщен. Сейчас все хорошо, честно: я… — оборачивается, надеясь наткнуться взглядом на Олега, но нет. На кухне шумит вода – наверное, моет тарелку. — …в безопасном месте. Козни Бехтиева далеко зашли: в целом, ясно, кто там за ним стоял все это время… — Мы можем встретиться и обсудить все? — Сергей хмурится, отводя взгляд в сторону – натыкается на какую-то стопочку на другом краю комода: медленно идет вдоль, пытаясь разглядеть, что там изображено. В трубке слышится покашливание, — не из журналистских соображений. Думаю, было бы полезно обсудить это с пережившим то же самое.       Сергей проводит ладонью по лицу: точно, из головы вылетел случай с ее редакцией. — Да, конечно! Я так и понял, не переживайте. Спокойной ночи, Юлия. — Она мило желает ему того же и отключается. Сергей откладывает телефон и прикасается ладонью к стопочке: это фотографии – черно-белые, со слегка погнутыми, а кое-где и порванными краями. На самой первой – двое: мужчина с сухими, внимательно смотрящими в объектив, глазами – у кого-то он уже такие видел, – и женщина, сидящая на подлокотнике дивана, – знакомого, между прочем. На второй мальчик лет пяти-шести сидит на узорчатом ковре – Сергей ностальгию по временам, в которых не жил, улавливает: водолазка заправлена в колготки, ступни в толстых носках; вокруг игрушки – и деревянные, и пара плюшевых – раскиданы. На фоне все тот же уже знакомый диван. Сам мальчик – темноволосый – руками размахивает, широко беззубо улыбается. С промедлением понимает, что это Олег в детстве: тот самый Олег, который превосходно готовит, а сейчас тихо шумит на кухне, прибирается; тот самый Олег, у которого лицо заросло пушистой бородой, серебрящейся проседью, вокруг глаз – сеточка морщин, а на лице, на лбу, справа – шрам, скрываемый за челкой; тот самый Олег, детство и юношество которого – единственная счастливая пора в жизни.       Перекладывает фотографию: там уже Олег – ему тут лет пятнадцать-шестнадцать – вместе с родителями сидит за каким-то украшенным столом – может, чья-то свадьба или день рождение. В коридорной полутьме пытается понять, на кого больше похож Олег-подросток. Глаза – папины: раскосые, пристально, вкрадчиво смотрящие; Нос – тоже: Сергей сразу узнает полуквадратный кончик. А вот губы мамины – припухлые, с красивым изгибом – за усами их обычно и не видно. Олег тут такой взъерошенный: волосы во все стороны, глаза горят, широко улыбается – радующий глаз ребенок. Сергей аккуратно складывает фотографии в стопочку – как лежали; убирает телефон в карман и возвращается на кухню. Олег снова в задумчивости: Разумовскому кажется, что его что-то тревожит – даже не знает, спросить или нет. Олег, наверное, отмахнется или уклончиво ответит – как всегда. — Это Юлия звонила: хотела спросить, как я. — стоит на пороге, не знает, куда себя деть: от обеспокоенного Олега как-то не по себе.       Он приземляется на стул, жестом приглашая Разумовского присесть обратно, и снова хватается за коробок, а потом за сигарету. Поджигает. — Как Вы поняли, что это Бехтиев? Вы даже не рассказали. — сжимает губы, хмуро смотря на выкуривающего вторую сигарету за полтора часа Олега. Правый ус дергается: — Вы и не спрашивали. — Разумовский цокает и, ставя локти на стол, опирается щеками на ладони. Олег стряхивает пепел, — на службе обзавелся неплохими связями – они помогли. Тот самый информатор, с которым я созванивался – помните? — Сергей припоминает – кивает. — Он раньше вышел в отставку. Вот он рассказал интересные вещи о вовлеченности Бехтиева в криминальные группировки. — Юлия была права! — ахает. — Да. И в том, что за ним стоит кто-то свыше – тоже. — Коротко затягивается – выпускает дым. Снова стряхивает в пепельницу. — Потом встретился с Юлией Пчёлкиной. — Разумовский активно кивает. — Она… много интересного рассказала. Мне пришлось ей рассказать про ситуацию с выбитыми окнами. На ее редакцию, оказывается, тоже было покушение – тоже подарок от Бехтиева. — Сергей поджимает губы. — Да, это было ужасно. Все тогда на ушах стояли. — перед глазами проносятся заголовки о распылении химического вещества прямо в редакцию – и это средь бела дня в Петербурге. Лично тогда позвонил и спросил, не нужна ли какая-либо помощь. Юлия, с несвойственным позитивом в такой ситуации, отказалась. — Но как Вы узнали, что это именно он? — Тот, кто ковырялся в замке Вашей двери, признался: ему пришлось. — Олег спокойно смотрит на помрачневшее лицо Сергея – видимо, тот понимает, что без рукоприкладства не обошлось. — Спасибо, Олег, — с надеждой в сияющих глазах смотрит: Олег взгляда отвести не может, пока не чувствует, как сигарета о подушечки пальцев жжется. Коротко шипит, а Сергей хихикает и поднимается со стула, — спокойной ночи.       Уже не спрашивая, плетется в спальню, прикрывая дверь. Олег облегченно вздыхает.       Разумовский уснуть не может: что-то его тревожит, а что именно – не понимает. В голове все крутится-вертится, запутывается сильнее в комок, аж нервно становится; за нитку клубка ухватиться не может – кончика не видно. Приходится смотреть в грязноватый потолок и мерно дышать в надежде, что сон догонит его. В комнате все пахнет Волковым, в прошлый раз такого не было – может, потому что тогда форточку забыл закрыть и весь запах выветрился. Лежит, будто укутанный в Олега – тот сопит на диване в гостиной. Хочет пить: тихо встает, стараясь не шуметь; открывает дверь и, ступая на носочках, крадется на кухню. Сам к этой Олеговой святой святых не притрагивался, близко не подходил – ну не будить же из-за стакана воды. Аккуратно достает стакан, вытягивая его из ряда блестящей – действительно новой – посуды, наливает воду из графина; пока пьет, смотрит на спящего Олега: лежит на боку, лицом к нему; мирно, осторожно дышит, брови сведены – не расслабляется даже во сне, как будто снится что-то неприятное, нежеланное. Разумовский отворачивается, чтобы стакан сполоснуть и также тихо поставить обратно в шкафчик, как на диване слышится копошение, затем – громкий, кажущийся оглушающим в тишине, вздох.       Резко поворачивается к Олегу: тот уже на спине, грудь часто вздымается, а из открытого, искривленного рта доносятся хрипы – пытается вздохнуть, но не получается. Дергается, руки сами тянутся груди, начинают беспорядочно шарить, будто найти что-то на ней не могут. Грудь опускается – пугающий хрип, опускается еще – хрип. Разумовский, так и оставляя дурацкий стакан в мойке, садится перед диваном, поджимая ноги под себя, и толкает Олега в бок – даже мысли не проскакивает, что это может навредить. Олег может просто задохнуться: он уже такое видел, тогда в офисе; касания его, вроде, успокаивали. Он резко распахивает глаза, все еще крепко держась за смятую футболку – там плещется страх. Разумовский смотрит на него распахнутыми в испуге глазами от увиденного.       Олег мягко хватает его за запястье и прикладывает ладонь к своей груди: Сергей сглатывает от волнения. В темноте, в кристально чистой тишине проскальзывает что-то личное, тайное между ними двоими – сейчас можно все: самое интимное, самое точное время для признаний. Накрывает своей ладонью Сергееву, почти невесомо стискивая своими пальцами его: ведет по груди. Указывает, надавливая подушечкой на ноготь указательного пальца Сергея, на шрам с левой стороны груди: он впалый, уже затянувшийся, но все еще ноющий, иногда болящий по ночам. Голубые – сейчас, в гостиной без света, темные – глаза округляются; его руки чувствуют неровности, маленький кратер прямо на теле Олега. Тот ведет к мышце левой руки – там то же самое; потом к ключице, от нее – к правому боку, затем – к низу живота. Разумовский робеет: губы поджимаются, взгляд теряется, и печалью веет, плечи опускаются, пока Олег в свой жизненный маршрут его посвящает – более тайного у него уже нет, вот она – точка невозврата. — Олег, откуда это? — Шрамы от пуль. Последняя операция. Еле выжил. Кажется, я вернулся с того света. — тяжело дышит, Сергей рукой чувствует, как быстро вздымается-опускается его грудь – поглаживает по ней, пытаясь успокоить. Тягостно вздыхает, набирая воздуха в легкие, — мне полгода снится, как я умираю – из раза в раз… — прокашливается; Сергей мягко проводит по правой руке, — …из раза в раз.       Затаенно, шепотом Сергей произносит: — Вам нужна помощь.       Тот шепотом отвечает: — Вероятно, нужна. Честно, я не верю, что двадцать лет службы можно стереть.       Сергей поддается вперед: — Попытайтесь, пожалуйста, — с трепетом просит, умоляюще смотрит: Олег засматривается из-под полуприкрытых глаз: словно сон, прокручивающий его смерть как пластинку, преобразился: теперь ему снится Сергей; как будто настали лучшие времена, раз кто-то свыше смиловался. — Я найду лучшего специалиста в Петербурге, оплачу лично. Просто попытайтесь. Пожалуйста.       Олег стискивает его ладонь, прикрывая глаза: он попытается.       Все скопившиеся дела приходится ненадолго отложить из-за приглашения на московский технологический форум – не в роли спикера, в роли важного гостя. Было все равно: хотелось остаться в родном, начинающем расцветать летом Петербурге, хотелось продолжить безоблачно существовать тут. Он боится ехать: в собственной Лахте не совсем безопасно, а тут Москва, форум с огромной аудиторией. Олег, подозревая – с Сергеем что-то не так, и ничего не спрашивая, просто успокаивает: он будет рядом, ничего не случится. Разумовский нехотя соглашается на поездку.       Внимание ни на чем не может сосредоточить: все проходит мимо него. Они ходят мимо стендов, Разумовский что-то мельком осматривает, мимоходом – чтобы поддержать разговор – интересуется и уточняет, видит знакомые лица коллег по цеху – здоровается и дружелюбно разговаривает, не сбавляя спеси и горделивости. По-другому и быть не может: за спиной чувствуется присутствие Олега, рядом с ним можно себе позволить уже отработанную стратегию общения; люди как-то странно на него смотрят – с каким-то ранее не виданным блеском сочувствия: Сергей теряется – тон разговора с ним тоже меняется, и это настораживает. Не нужно ему сочувствие, была бы причина.       Узнает ее уже после самого форума, когда пытается прийти в себя в своем номере – весь день переживал, что может что-то пойти не так – паранойя преследовала. Только что вышедший из прохладного душа, закутанный в крепко подвязанный махровый халат на голое тело, садится на край гостиничной постели и открывает вкладку новостей – с утра не до этого было. Глаза расширяются от прочитанного во множестве порталов – на «Все еще» и на «Ласточке» тоже. Под яркими заголовками красуются его фотографии со злополучной презентации обновления – от него исходит уверенность там; сам себе усмехается – знали бы, что скрывают за собой фотографии, знали бы, что тогда с самого утра сам не свой был, потому что предчувствовал неладное. Сочувственные взгляды теперь понятны: на Бехтиева завели дело – по поводу угроз расправы, причинению вреда и коррупционной деятельности. Ни слова о Стрелкове – видимо, Бехтиев перестал быть ему нужным – Сергей усмехается и, залезая под халат, оглаживает грудь – унять ускорившееся сердцебиение. Теперь он еще не только новатор, но и жертва рук коррупционеров – славно. В голове все путается, не знает, что чувствует по этому поводу: публичное внимание ему нравилось, он грелся в его лучах – славе и признании, но то было признание его технологическим гением, не жертвой; жертва всегда приковывает сочувствующие, переживающие взгляды – это не нравится. Все внутри противится: его должны воспринимать и восхвалять только благодаря его заслугам, а не из-за его возможной смерти. У него есть обязанность: это «Вместе», это облагораживание жизни, это стремление сделать ее лучше – остальное уже не важно, все риски, связанные с этим, мелочны.       В номер стучат: громко отвечает «Да!», и в проходе появляется Олег – идет своей тихой поступью. Встает напротив сидящего на краю кровати Разумовского, опирается бедрами на гостиничный белый комод, хватаясь обеими руками за его края. Смотрит сосредоточенно. — Хотел узнать, как Вы тут, — на лице видна тень улыбки. Разумовский улыбается: сейчас уже все хорошо, хотя в голове все путается. Сергей чувствует – между ними что-то странное, как будто они перешли невидимую границу; с Олегом чересчур комфортно: раньше не чувствовал его присутствия, потому что не хотел, потому что Олег сам скрывался за еле слышимыми шагами, сейчас – не чувствует, потому что слишком ярко его улавливает, наоборот, пытается запомнить Олега как можно лучше, замечать в нем все. Границу они пересекли, но обозначить забыли.       Разумовский протягивает ему свой телефон, показывая заголовок: Олег, не беря его в руки, пролистывает пальцем вниз, быстро просматривая между строчек. Вопросительно смотрит на Сергея – тот поглядывает на него затаенно, ожидая ответа. — Это Вы провернули? — Олег просто кивает, скрещивая руки на груди – не было горделивости или надменности; он поступил так, потому что должен. — Подумал, что огласка поможет. — Разумовский хмурится, спрашивая, мол «каким образом?», — «Все еще» была права в своих расследованиях, но у нее не было подтверждения. Ваша ситуация – именно такая. Общественная осведомленность защитит: никто в здравом уме не будет лезть к Вам, когда все произошедшее получило общественный резонанс. Я и не знаток, но Юлия… помогла. Гром тоже – пообещал, что будет настаивать на удачном для Вас разрешении конфликта. Пока что передышка – для Вас точно. Можете выдохнуть. — Разумовский облегченно вздыхает и откидывает телефон на постель. Проводит рукой по волосам. Осознание: Олег, не советуясь с ним, самостоятельно, не предупреждая его самого, совершал эти шаги.       Вскакивает с кровати и в один полушажок подходит к Олегу, с такой небывалой благодарностью – он даже не уверен, что испытывал что-то настолько сильное к кому-либо в своей жизни – выдыхает: — Спасибо, Олег.       Олег первым целует его: обхватывает широкими ладонями за щеки, придерживая мизинцами за линию челюсти, зарываясь пальцами в рыжие отросшие за время работы над обновлением волосы. Сергей притирается лицом в его сухие – такие же, как в тот день, когда они чуть ли не поцеловались – ладони; не сопротивляется, лишь придвигается ближе, вжимаясь в Олегову грудь, пытаясь прижаться теснее к нему. Обхватывает его руками, водя ладонями по лопаткам, мельком скользя по шее и зарываясь в черные волосы.       Олег, прикусывая его нижнюю губу напоследок – Сергей тихо ахает, – переходит к шее, продолжает зацеловывать там: касается шершавыми губами под челюстью, точечно спускается ниже и ниже, прикусывая и надавливая языком; он тихо выдыхает, но это все, что Разумовский слушает сейчас, единственное, на чем сосредотачивает внимание. Сам громко, не сдерживаясь, дышит Олегу в ухо, чуть прикусывая мочку: ноги подкашиваются от желанной близости с Олегом; крепко впивается пальцами в его плечи, обтянутые все той же черной рубашкой – даже не успел переодеться после форума. Тот сильнее обхватывает Сергея за талию, не давая упасть: Олега всхлипывающие вздохи распаляют сильнее. Интимнее уже некуда – прижимаются друг к другу, наконец-то дорвавшись, сплетавшиеся воедино, старавшиеся всеми частями телами сразу прикоснуться, пощупать везде – не расцепить. За окном проносится вой полицейских мигалок, где-то снизу слышен громкий смех и шум проезжающих машин, в коридоре – топот и звон колесиков: гул ночной Москвы доносится сквозь толщу – их отель прямо в центре; как-то не важно; важно, что они близки сейчас.       Олег отрывается от зацеловывания выступающих ключиц Разумовского – уже багровеет пятно, и смотрит на хватающего воздух Сергея: тот покраснел, на щеках выступила россыпь веснушек – Олег фалангой пальца соединяет их в созвездия. — Все нормально?       Сергей смущенно улыбается: — Лучше всех. — сам накрывает Олеговы губы своими – подтверждает легким прикосновением. Хочется только касаться-ощущать-чувствовать их – больше уже ничего не надо.       Олег ведет рукой с талии к халатному узлу, поглаживает его; Разумовский глубоко дышит, завороженно смотря в потемневшие глаза напротив – засматривается на сеточку морщин вокруг, гладит ладонью по щеке, поправляет челку, открывая вид на затянувшийся шрам на лбу – невесомо дотрагивается, боясь навредить. Олег пальцами поддевает узел, не развязывает. Спрашивает: — Можно?       Сергей сглатывает, произнося: — Вам можно. — Олег ухмыляется и шепотом спрашивает – Сергею кажется, что от его шепота можно умереть: — Да? Только мне? — звучит непривычно игриво. Олег надавливает ладонью на его живот. Сергей кокетливо хихикает, не сдерживая широкой улыбки – щеки горят, в халате становится жарко. — Да, только Вам. — тянется губами к Олеговой шее слепым котенком, пока Олег пытается развязать халат. Сергей пытается расстегнуть его ремень: губы исследуют кадык, а ладони непроизвольно – а может, и намеренно – сползают ниже – из губ Олега доносится хриплый тихий стон. Сергей убирает руки – совсем забыл про его шрамы. Надо быть аккуратнее.       Олег мягко подталкивает его, держа за развязанный пояс, к постели, усаживая; смотрит только на лицо, от слезящегося взгляда голубых глаз внутри все переворачивается – Сергей из тех, кто с пол-оборота заводится. Целует его в щеку – Олег влюблен в его веснушки; не думал, что в свои годы млеть будет от таких едва заметных мелочей. Проводит ладонью по волосам, шепчет: — Я в душ. Быстро.       Разумовский поднимается, скидывает халат на стоящее в углу кресло, медленно потягивается, проходя мимо зеркала и мельком осматривая себя: тонкий, взъерошенный, раскрасневшийся лицом и грудью, с темными пятнами на ключицах и шее – работа Олега-собственника. Нагой ложится на постель, раскидывая руки – внизу все тянет от томительного ожидания. Олег возвращается в комнату спустя несколько минут: он неспеша проходит мимо лежащего Разумовского к креслу, скидывает с бедер замотанное махровое полотенце к уже висящему на подлокотнике халату, открывая Сергею вид на подтянутые ягодицы. Тот томно вздыхает. Олег поворачивается к нему, также неспешно подходит к кровати, ласково оглаживает его колени. Разумовский засматривается на его пять шрамов: все равно выделяются несмотря на волосы на груди. Первый раз видит, до этого только ощущал прикосновениями. Нет ничего отталкивающего в них – это пройденный этап; Олег – все еще самый красивый мужчина в его пока недолгой жизни; пусть он потрепан – и физически, и морально, – но это Олег, другой не нужен.       Сергей отползает к изголовью и приподнимается на локтях, наблюдая, как Олег забирается на постель и возвышается над ним тенью. Одной рукой касается груди Олега, оглаживая шрамы – нежно, аккуратно проходясь по их контурам – хочется, чтобы Олег понял, что Разумовский таким принимает его, что не нужно хоронить себя живым, что шрамы – напоминание, не приговор. — Вы красивый. – Шепчет и отрывает взгляд от груди, смотрит на него из-под бровей доверчиво. Олег смотрит благодарно, обхватывает его руку, лежащую на сердце, и подносит к губам – целует белесые костяшки, спасибо таким образом говорит, не произнося ни слова. Сергей, огладив пальцем его губы, тянет его на себя: Олег нависает, опираясь руками по бокам от его плеч, шепчет: — Разведите, пожалуйста, ноги. — не просит, мягко приказывает. Сергей под ним хихикает, краснея еще больше от такого тона и закусывая губу, но ноги разводит – упирается коленками в бедра Олега; тот целует, колясь бородой, сначала левую коленку, осторожно обхватывая ее, затем – правую, оглаживая внутреннюю часть бедра. Шепчет, — спасибо.       Все смешивает в комок ощущений: то, как легкое, срывающееся на стоны дыхание Сергея смешивается с хриплым, тихим Олеговым, как их вздохи звучат в унисон; то, как Олеговы губы пытаются успеть коснуться всех частей тела – колющий след простирается с краснеющих от удовольствия плеч, переходя на живот и заканчивая бедрами, крепко сжимающими его бока; то, как Олег скользит ладонями по талии, оглаживая ягодицы; то, как Сергей тянется руками вниз, пытаясь дотронуться до Олега, но тот лишь просит сцепить его руки на шее и не мешать ему – тот замечает, как контрастно смотрятся его рыжие короткие волосы на ногах с темными Олеговыми, красиво; то, как пальцы Олега растягивают его изнутри, пока сам Олег отвлекает ерзающего, подмахивающего бедрами Сергея, пытающегося насадиться глубже, комплиментами, произнесенными неразборчивым шепотом прямо в раскрасневшееся ухо, и поцелуями на плечах, груди, мимолетными отпечатками на покусанных губах – Сергеево лицо в колких маленьких следах от бороды; то, как Сергей сминает его плечи, пытаясь прижать его к себе ближе, но ближе уже физически невозможно; то, как Олег, постанывая хрипло, двигается в нем, как его руки оглаживают бедра – не давят, а прикасаются нежно, осторожно, будто самую большую ценность в ладонях держит, как он сам пытается Сергею удовольствие доставить – сосредоточенно, увлеченно, любовно. Разумовского ведет, распирает изнутри – ощущение, будто все горит: Олег словно знает, как ему нравится, словно они не были новоявленными любовниками, словно вместе были очень давно – сошлись в правильном жизненном моменте.       Лежат после: Олег на спине, пытаясь отдышаться – получается тяжело, а Разумовский – на животе, поглаживая пальцем шрамы и играясь с волосами на Олеговой груди. Взъерошенный как воробушек: рыжие волосы растрепаны, подбородок и грудь красным раздражением покрыты, на теле расцветают темно-фиолетовые следы; оглаживает бороду, смотрит влюбленными глазами. Олег его пальцы губами поймать пытается. — Как давно?       Олег смотрит недоуменно, брови легко хмурит – Разумовский тянется и касается губами складки между его бровей. — Не помню. — Олег проводит большим пальцем по бледной щеке, касаясь рыжих кончиков. — Помню, ехали в машине, Вы тогда еще… — Разумовский хихикает: — Олеж, на «ты», пожалуйста. — смущенно просит. — Мне нравится, как звучит твое «Олеж». — Олег гладит его по щеке – Сергей хватается обеими руками за его запястье. — Мы ехали в машине, ты тогда выглядывал из-за кресла, рассказывал про детдом, как вы с командой придумывали этот проект. Что-то щелкнуло. — Олег задумывается: рука остается на щеке. Сергей томно вздыхает – Олег и в правду удивительный: он так просто признается в своих чувствах, так просто их выговаривает, как будто это будничная, привычная вещь – думает, вот бы и ему так уметь. Олега он отрицал долго, но «щелчок» был – фиолетовые, отогретые в тепле его тела перчатки. Он же мог их просто взять, сжать в руке и отдать на пути к автомобилю, но нет – он отогрел их. Жест излишне чуткий и трогательный. — …тогда было такое странное чувство. Я не искал, но нашел. Не думал, что кто-то есть как ты, а когда обнаружил, сам себе удивился. Не знаю, как передать – не силен в этом.       Разумовский перекатывается и ложится на бок, утыкаясь птичьим носом в Олегову ключицу; тот обнимает за плечи и замечает на внутренней стороне его левого бедра фиолетовый след – больше, чем на груди. — Силен. Во всем силен, Олеж. — Выговаривает уже сонно, удобнее устраиваясь на Олеговом плече. — Ты не поверишь, насколько я ослеплен тобой.       Олег легко ухмыляется, припоминая свое признание – не отказывается от него, только уверенней в нем становится. Крепче прижимает юношу к себе, касается ладонью его кончика носа – не холодный. Благо в Москве теплое, начинающее зудеть на коже, лето: можно не накрываться одеялом ночью.