Я тебя спас. Ты не против?

Давно мне не было так хорошо! Тихо, тепло, спокойно... Я лежал на чём-то мягком, под чем-то тëплым и возле кого-то большого и надëжного. Расслабленное чувство безопасности и тягучей неги морской волной протекало по телу. Как же хорошо... Раздался тихий блаженный стон. Да-а, это я... Кайфую... Послышался скулëж и радостный стук хвоста о пол. Хм-м... Это тоже я? Мне, конечно, хорошо, но всё-таки не до такой степени. — Тузик, отвали! – я услышал, как Миша шикнул на своего питомца, и улыбнулся. Интересно, пёс послушается? Постель заходила ходуном, и рядом со мной шустро прополз кто-то меховой и хвостатый. Наглый хаски напрочь проигнорировал хозяина и залез на кровать. Минуточку. Кровать? Я распахнул глаза и понял, что меня прижали к бревенчатой стенке с сухим колючим мохом в стыках. На краю кровати, едва помещаясь, лежит Миша, а между нами втëрся счастливый Тузик. Не заметив, что я проснулся, Миша попытался тихо и незаметно спихнуть хаски на пол тем же путём, что он приполз, но Тузик так же бесшумно сопротивлялся и пытался втиснуться между нами ещё плотнее. Я прочистил горло, привлекая внимание, и на меня уставились четыре глаза трёх разных цветов: светло-карие Миши и голубой с янтарным Тузика. Человек и пëс синхронно моргнули. – Привет, – я осмотрел «медведя», лежащего совсем рядом, и залюбовался его добрыми чертами лица. Поддавшись порыву, я протянул руку и провёл по старому шраму, «разрубающему» каштановую бороду. — Доброе утро, Вань, – он мотнул головой и мазнул по моей ладони поцелуем. Волна утреннего наслаждения прокатилась по моему телу ещё разок. Может, мой утренний кайф был вызван присутствием Миши? Тузик, увидев, что тут раздают тактильные плюшки, решил поучаствовать в процессе и восторженно полез к нам лизаться, за что и был немедленно спущен на пол. Я лениво наблюдал за наводящим порядок Мишей и слабо улыбался. Сегодня он надел домашний мягкий костюм серого цвета. Вроде ничего особенного, просто свободные штаны и толстовка, но он стал выглядеть помолодевшим лет на пять. И несмотря на первые лучи солнца за окном, а значит, сейчас около девяти утра, он уже бодр, свеж и пахнет зубной пастой. — Я вернулся, — отрапортовал он, снова поворачиваясь ко мне и стараясь игнорировать Тузика, который бодал его в спину. — Как ты себя чувствуешь? Голова не болит? Воспоминания о вчерашнем дне стукнули по макушке. Тузик со своим фетишем на белок, спонтанная игра в снежки, адский жар бани, влажные шлепки веника, тошнота и... и всë. Ëлки-иголки! — Только не говори, что я заблевал тебе весь участок, – попросил я, прикрывая глаза от стыда. И даже под закрытыми веками я видел позорную картину: вот я, зажимая рот рукой и бешено вращая глазами, вырываюсь из парилки. Красный, распаренный, с прилипшими берëзовыми листочками в самых неожиданных местах. Вставший член норовит сделать дырку в трусах. Добежать до выхода я не успеваю и растягиваюсь в предбаннике на плетëных ковриках. Это полный, не ругаться бы, конфуз! — Нет, конечно, нет. Не думай об этом, — слишком уж поспешно отозвался хозяин дома. — Просто ты перегрелся. Такое бывает даже с опытными людьми. Сосуды — дело такое. Не надо было так резко вставать с кутника... Как ты сейчас? Голова не болит? — Нет, – ëлки-иголки, если я ещё хоть раз пойду в баню, то буду сползать с этого кутника со скоростью улитки! Мне-то показалось, что во мне что-то изменилось, и даже кровь развернула своë русло, а оказывается, это сосуды взбунтовались. — А потом? — А потом я принёс тебя в дом и всё. Ты пришёл в себя, попил воды и даже почистил зубы. А потом почти сразу заснул. Не помнишь? — Смутно. Я молчал, не зная, как спросить. Наверное, «Миш, а мы, случаем, не потрахались? А то люблю я, оказывается, в бессознательном состоянии ноги раздвинуть» прозвучит грубовато? — Я спал на диване. Сюда пришёл десять минут назад, — будто прочитал мои мысли Миша и я перевёл дух. «Медведь» скользил по моему лицу нечитаемым взглядом, и я кожей чувствовал исходящую от него нежность. – Что? — Ничего. — А чего так смотришь? — Любуюсь... – я смущëнно опустил веки. Приятно, ёлки-иголки! — ... и очень хочу тебя наконец-то поцеловать, — его зрачки потемнели, а жадный взгляд остановился на губах. — Так поцелуй, – мой голос охрип от мгновенно вспыхнувшего желания и тяги. Конечно, хорошо Мише говорить о поцелуях после того, как он умылся и почистил зубы. А я вот хочу в туалет, попить и, конечно, тоже воспользоваться зубной щеткой! Но целоваться хотелось ещё сильнее. Что в этом громиле такого, отчего я таю перед ним, как мороженое в жаркий день? — Я жду, — пробормотал он, обнимая меня своей лапищей за поясницу и придвигая ближе. — Ч-чего? — Чего-нибудь. Того, что в очередной раз не позволит мне прикоснуться к твоим губам, – он наклонился ещë чуть ближе. — Ты то чихаешь, то сознание теряешь, то ещё что-нибудь происходит, — пояснил он хрипло и замер в опасной близости, почти касаясь меня кончиком носа. А ведь и правда! Мы вьëмся вокруг друг друга и даже уже потрахались, но так и не поцеловались. Обычно всё наоборот. Вот всë с этим зверюгой не как у людей! Время замерло. В тишине раздавалось только наше потяжелевшее дыхание. — Вроде тихо, – пробормотал я, снова запуская пальцы в его бороду и перебирая жëсткие волоски. — Кажется, да... Тогда могу я уже...? — спросил он и прижал меня ещё крепче. А я просто поплыл, чувствуя его бугор ниже живота даже через разделявшее нас одеяло. — Д-да..., — выдохнул я в предвкушении и прикрыл глаза. Надеюсь, что прикрыл, а не закатил. Тузик, умный пëсик, чтобы не мешать нам, сорвался с места и куда-то ускакал, цокая когтями о пол, но это малозначительное событие промелькнуло где-то на периферии моего сознания. Я почувствовал желанные губы Миши совсем рядом, почувствовал его жар, но он медлил. Передумал?! Неужели всё-таки дело в моем дыхании? Я распахнул глаза, пытаясь определить причину заминки. — Баба Вера, — выдохнул мне в губы «медведь» и обречëнно закрыл глаза. — Ваня, — поправил его я и нахмурился. Томно сказанное перед поцелуем имя соседки может иметь разные причины, но я не знаю ни одну приятную. — Да нет, я имел в виду... – начал Миша, но я уже и сам услышал хруст снега с улицы. — Ей, хозяева! Есть тута кто? — раздались старческий, но бодрый голос и стук в дверь. — Давай не будем открывать? – попросил я, всё ещё мечтая о поцелуе, но чувствуя, как внутренний пожар утихает. — Подумает, что никого нет, и уйдет. — Никаво нету, што ли? — раздался задумчивый голос и снова хруст снега. Я подмигнул «медведю», намекая на то, что я гениален. — А-а, Тузичка! Привет-привет, псина блохастая! Значится, дома Миша-то... А я ужо чуть было домой не почапала... Тузичка, веди в дом, я тебе косточек сахарных принесла! — Надо встретить. А то нехорошо. И кости куриные она вечно приносит, а собакам нельзя трубчатые, – пояснил Миша и извиняюще посмотрел на меня. – Прости. Мы всё наверстаем, – он легко прикоснулся губами к моему лбу и поднялся с жалобно скрипнувшей кровати. Ну... это был не уносящий на небеса поцелуй, конечно, но тоже приятно, ëлки-иголки! — Тогда я пока в душ, – пробормотал я, закутался в одеяло, и схватил свои вещи со стула. Я вихрем пронëсся до санузла, шлëпая голыми пятками и наверняка напоминая привидение. Приведя себя в порядок и дважды почистив зубы, я вышел, желая продолжить начатое, но из кухни всё ещё доносились голоса. Я тяжко выдохнул и поплëлся туда. За столом сидела сухонькая старушка, одетая в цветастый фланелевый халат. Из-под белого ситцевого платочка, аккуратно повязанного на голове, виднелись почти седые волосы, разделëнные на прямой пробор. На столе перед ней стояло большое блюдо, прикрытое белым вафельным полотенцем. — Здравствуйте! — я постарался максимально мило улыбнуться, не думая о том, что из-за этой гостьи обломался наш с Мишей поцелуй, и тоже сел за стол. Мы с гостьей уставились друг на друга изучающим взглядом, словно оценивая. Вблизи я рассмотрел еë испещрённую морщинами кожу, похожую на печëное яблочко, почти полное отсутствие ресниц и бровей и васильковые, неожиданно яркого оттенка глаза. Почти как у меня. — Драссти! — Вот, знакомься, баб Вер, это Ваня, мой... — Родственник, – перебил я Мишу не подумав. Ну, не хотелось мне быть просто «другом», «приятелем», или «коллегой». Хотелось быть более близким человеком, хотя бы на словах. Кузеном, племянником, сводным братом внука его троюродного дедушки — неважно. На меня недоуменно уставились три пары одинаково моргнувших глаз, если считать Тузика. Хаски сидел на полу, преданно положив голову на колени соседке. — Мишаня, так я не дочухáла, родственник али зазноба? — с подозрением протянула бабка и уставилась на хозяина дома. Я вспыхнул. Мог бы и предупредить, что бабулька свободных взглядов! «Медведь» расплылся в совершенно идиотской, на мой взгляд, широкой улыбке. — Кхм... пока зазноба. А там, может, и породнимся, – продолжал лыбиться Миша и посмотрел на меня с какой-то сумасшедшей нежностью, которая меня приятно смутила. Ну, чего он, в самом деле... — Оно и правильно, – смешно окая вклинилась баба Вера. — Это раньше, при советах, статья была. А сейчас свободная любовь! — сухонький кулачок бабульки с революционной решимостью стукнул о дубовую столешницу. — В России-матушке, канешна, пока такова нету, ну да ничего. Съездите куды-нибудь в Халландию и все дела! Я, Мишаня, рада, что в твою берлогу, наконец, хоть кто-то забрëл! — я вспомнил, как «забрëл», а потом насаживался на огромный член Миши, прося не останавливаться, и, покраснев, закашлялся. Судя по улыбке «медведя», которая стала ещё шире, он вспомнил примерно о том же. — Парень-то вона какой видный! И имя хорошее, нáшенское! — продолжала гнуть свою линию бабка. — И миленький, как зайчишко! — Это верно, — раскатисто расхохотался Миша, радостно блестя глазами-бусинами. Ну хватит! Говорят, как будто меня тут нет! Спелись, блин, соседушки... — Чай в этом доме наливают? – спросил я гордым и независимым тоном, вскинув подбородок. — Наливают, – тепло улыбнулся Миша и загремел заварником, наполняя три огромных кружки крепкого чая. Понятно, светский приём затягивается. — Чай – это хорошо! Я как раз калитки с картошечкой принесла, да булок с маком, — оживилась баба Вера и жестом фокусника сорвала с блюда полотенце. — Только мне кипяток холодненькой разбавь! Я сглотнул набежавшую слюну и уставился на выпечку. Золотистые открытые штуки, похожие на ватрушки, только с толчëной картошкой, приковывали взгляд, вызывая самые жаркие гастрономические фантазии. В центре блюда высилась горка атласно блестевших булочек с маком и изюмом. И мне показалось, что сухофруктов в них больше, чем теста. Миша поставил на стол кружки и подвинул блюдо с выпечкой в центр. Мой желудок громко заурчал, напоминая, что я не ел последние сутки. Вообще, я второй раз в Опушково, и второй раз ничего тут так и не попробовал! Инстинктивно я схватил калитку с картошкой и разом отмахнул добрую половину. Откуда-то изнутри вырвался блаженный стон. Секс, баня и калитки с картохой. Вот три кита удовольствия в жизни! — Мишаня, ты Ванюшку совсем што ли не кормишь? — всплеснула тоненькими ручками баба Вера и подвинула ко мне блюдо с выпечкой почти вплотную. Хм... а она ничего! — Заездишь мальчонку, если голодом морить будешь, ирод! Я бы сказал, что-нибудь в ответ, но мой рот всерьез и надолго оказался занят выпечкой, лишая права голоса. Или выплюнуть драгоценную калиточку и высказаться, или промолчать и поесть. Да ладно, чего уж... В конце концов, бабулька дело говорит! — Ну, баб Вер, – прогудел Миша, укоризненно посмотрев на соседку. — А што? Не дело говорю, што ли? Ты мне, давай, Ванюшку не обижай! Я тебе за Ванюшку уши надеру, понял? Корми его побольше, да почаще! А то одни глазишши! — Приму к сведению, — улыбнулся хозяин, бросив на меня ещё один нежный взгляд. — А у нас сегодня тоже выпечка есть. Ваня привёз. Пахлава с мëдом, — горделиво произнес Миша и выставил на стол контейнер, который я притащил из Москвы. Интересно, он гордится тем, что ему есть чем крыть ход калитками от бабы Веры, или тем, что я позаботился о гостинцах, тем более, с добавлением любимого Мишей мёда? — Давай сюды! Продехустирую, – кивнула бабка и залпом выпила треть своего чая. «Медведь» поставил перед ней контейнер, но старушка не приступила к трапезе, сверля Мишу чрезвычайно многозначительным взглядом. — Баб Вер, ещё ведь даже обед не наступил, — хмыкнул Миша и достал из шкафчика бутылку коньяка. — Это у вас не наступил. А я с пяти утра на ногах, поэтому самое время. Больше лей, Мишаня, не жалей, давай-давай! И вообще, мне девятый десяток пошëл! Жить, может, две пятницы осталось, поэтому мне уже всё можно! – бодро отозвалась бабулька и присосалась к кружке, которую минимум на треть заполнил коньяк. – И што, сам готовил, али на базаре купил? – полюбопытствовала она у меня, кивнув на кривоватые ромбики пахлавы. — Друг готовил. Я только помогал, – честно ответил я, умолчав, что моя помощь свелась к чистке грецких орехов и покупке продуктов. А, ну и противень с готовой сдобой из духовки вытащил, когда Макс подал сигнал. Я дожевал вторую калитку, отряхнул возможные крошки и запил волшебный завтрак чаем. Выпечка уютно расположилась в желудке – сытно, но не тяжело. Миша, услышав про Макса, нахмурился и задумчиво сделал глоток чая. — М-м... А што? Очень даже вкусно! – прошамкала баба Вера, запивая турецкую сладость грузинским коньяком. — Только орехи лишние. — Почему это? — оскорбился я. Ведь орехи — мой единственный дельный вклад, а она сразу «лишние». — Вот доживëшь до моих лет, встретишь девятый десяток с тремя зубами, тогда и поймёшь, — хмыкнула она, отодвигая половинки грецкого в сторону. — В общем, вкусный энтот ваш пахан с мёдом! Особенно с чаем. Мне нравится! Вот что, Ванюшка, бери рецепт, я вам такой же готовить буду! Пахан с мёдом в русской печи, и никаких орехов! — она залпом допила чай, задержала дыхание, а после смачно занюхала калиткой. Еë щëчки порозовели, а на тонких губах заиграла загадочная улыбка. — Ладно, пойду я. Не буду мешаться. Эх... молодо-зелено... Баба Вера поднялась из-за стола, потрепала притихшего Тузика по голове и посеменила к выходу. Я тоже из вежливости поднялся на ноги и обошёл стол, наблюдая, как Миша провожает соседку до двери. — Ну, тогда покедова! Ванюшка, ешшо свидимся! — я поднял ладонь, прощаясь. — А! Мишаня, я чаво спросить-то хотела, да всë забываю, голова-дырявая! Когда новеньким-то побалуешь? Я ж всю голову сломала, как тот мент выживет, если его шмара и ствол, и наркоту барыге слила? И ксиву его запалили... Может, думаю, о прослушке знал и намутил чего? Или тот кореш, из тюряги который, разложил ему всё по понятиям, и он схрон заготовил? Или што? — выдала совершенно безумный текст бабулька-божий одуванчик в ситцевом платочке и пытливо уставилась на «медведя», буквально заглядывая ему в рот. — Всё узнаешь, баб Вер. Самая первая, как всегда. Только позже, – рассмеялся Миша и махнул разочарованно вздохнувшей старушке на прощанье. Со двора послышалась возня, хруст удаляющихся шагов и хлопок калитки. — Э-э... а про что это она сейчас говорила? – я даже заикнулся от удивления. Шмары какие то, ксивы, наркота... Может, треть коньяка в большой кружке — это всё-таки перебор для девятого десятка? Или Альцгеймер? Вот бедолага... Ну, хоть пожить успела... — Потом. Всё потом, – отозвался Миша, не сводя с меня пристального взгляда. Казалось, он видит меня насквозь и смотрит в самую душу. Не отрывая глаз, он с грацией большого сытого кота пошёл на меня, тяжело смотря исподлобья. Если бы я увидел такого здоровяка в тëмной подворотне, я бы не задумываясь дал дëру, петляя дворами. «Медведь» видел цель, «медведь» пëр к цели. Заскучавший Тузик подскочил к хозяину и начал крутиться под ногами, но Миша его проигнорировал, продолжая медленно наступать на меня. А я замер, как испуганный кролик, и не мог сдвинуться с места. Твёрдый взгляд стремительно темнеющих глаз просто пригвоздил меня к дубовой столешнице, на которую я опирался. Раззадоренный игнором Тузик звонко тявкнул и припал на передние лапы, готовясь в прыжке закинуть конечности на грудь любимого хозяина, но не успел. — МЕСТО! – рыкнул Миша так, что вздрогнули стены, а кружки на столе звякнули. Тузик заскулил, прижал уши к голове и, поджав хвост-метëлку, на полусогнутых лапах выскользнул из кухни. Мне почему-то тоже захотелось убежать от неотвратимо надвигающейся опасности. Наверное, сработали древние инстинкты, и я даже дëрнулся в сторону, но, как и Тузик, не успел. — СТОЯТЬ! – прорычал «медведь», приблизившись почти вплотную. Он аккуратно ухватил меня за затылок своей лапищей, а другой подцепил за поясницу, дëргая на себя так, что я нелепо взмахнул руками, как крыльями. — Зáюшка... Не могу больше, – пробормотал он, наклонился и поцеловал.

***

Целовался Миша, в принципе, неплохо. По крайней мере, в начале, и в конце. Про середину ничего сказать не могу, потому что не запомнил. Вот Миша накрыл мои губы своими, заставляя со стоном выдохнуть через нос... И вот мы уже на кровати, а он, нависая надо мной, властно трахает мой рот языком, отчего я медленно схожу с ума. И это всё не разрывая того, самого первого поцелуя. Хорошо быть сильным: можно запросто перенести кого-то с кухни в спальню на руках. Именно это он и сделал, с лëгкостью переместив мою тушку. Через очень короткое время я остался полностью без одежды и, борясь с несправедливостью, потянул Мишину серую толстовку вверх. Я уже видел его полностью обнажённым, но сейчас, когда он предстал передо мной во всей своей богатырской красе, у меня перехватило дыхание, словно впервые. Большой, сильный, мощный, здоровый, огромный, могучий — это всё про него, причём не в полном объëме. Я чувствовал себя рядом с ним таким, как он жарко шептал мне в ухо: тонким, хрупким и нежным — полной противоположностью. Я переплетал наши пальцы — мои, худощавые, и его, крупные и сильные, и улыбался. Прижимался своим обычным худощавым телом к его могучему торсу и замирал от эмоций. Казалось, я осмелился договориться с дикой, бешеной стихией. Вот только стихия не планировала бороться. Миша обнимал меня так, что я стал одной большой мурашкой с ушами. Целовал так, что всё плыло перед глазами без единой капли алкоголя. Своими медвежьими ласками он нашёл на мне такие чувствительные места, о наличии которых я и не догадывался. Словом, целовался он неплохо. В отличие от меня. Потому что мне похвастать совсем нечем. Я бы хотел ласкать и нежить Мишу так, как это он делал со мной, но не мог. У меня не получалось справиться с собственным наслаждением, чтобы попытаться сделать что-то для него. Единственное, что я мог — искренне реагировать на его действия, как оголëнный нерв. Я понял, что поцелуи закончились, когда в шорохах спальни чëтко открылся пузырёк со смазкой. За этим предсказуемо последовала растяжка, и я выгибался навстречу распирающей боли, подставляя беззащитное горло колючим поцелуям. Я знал, что лучше пусть будет больно сейчас, пока я ещё местами соображаю. Когда мы смогли дойти до трёх пальцев, я уже выглядел, будто меня жëстко имели последние пару часов: потный, красный, с искусанными опухшими губами и нездорово блестящими глазами. Миша смотрел на меня так, будто я был самым красивым и желанным в его жизни. И, ёлки-иголки, я хотел им быть! Хотел стать главным для него. Главным... Эти наполеоновские мысли затуманили мне голову, и я перевернул Мишу на спину. Точнее, я безрезультатно пытался подтолкнуть его в нужную мне сторону, и когда он понял, чего я от него хочу, то расслабленно откинулся на подушки. Идя к своей цели стать главным, я храбро перекинул через его бëдра ногу и уселся сверху, плавно покачивая телом. Я был на вершине мира. Я был на Мише. А он смотрел на меня, как ребëнок на дополнительный новогодний подарок – с восторженным недоверием и любопытным блеском в глазах, и гладил – руками и взглядом. Мои планы про упор на колени рухнули, и пришлось встать на ступни, полностью согнув ноги в коленях. Только в такой «лягушачьей» позе я смог пристроить его дубинку к себе и потихоньку насаживаться, прикусив губу от боли и волнения. Ëлки-иголки! А вдруг я уменьшился с прошлого раза? Мало ли... Просто тогда всё получилось, а в этот раз Мишин член едва заходит в меня. Приходится сражаться за каждый миллиметр! Несмотря на боль и дрожь в коленях, я продолжал опускать себя вниз. Потому, что хотел этого. И потому, что видел выражение лица «медведя». Я не знаю, о чём он думал, но в чëрных глазах плескалось целое море эмоций. — Ты такой красивый, зáюшка, — рыкнул он, когда я осилил больше половины. Несмотря на напряжëнную ситуацию, я с сомнением хмыкнул. Представляю красоту — красный, потный, раскорячился и с сопением пытаюсь затолкать в себя эту дубинку. — Не фырчи. Я правду говорю, — мягко улыбнулся он и положил свои лапы на мои бëдра. Давление увеличилось, и я плавно опустился целиком, соприкоснувшись с ним промежностью. Я ожидал боли, но чувствовал только максимальную наполненность. — Двигайся, зáюшка, иначе я от одного вида кончу, — прохрипел «медведь» через минуту, и я на пробу слегка приподнялся, чтобы сесть обратно. «Медведь» подо мной глухо застонал. Вот оно! Вот моё орудие ласк и пыток! Как можно медленнее я привставал, почти полностью выпуская член из себя, и так же медленно опускался вниз. Я наблюдал за тяжело вздыхающим Мишей, который трогательно покраснел, и чувствовал свою власть над этим здоровяком. — Вань, быстрее, — прорычал «медведь», пытаясь вскинуть бëдра, но я только издевательски улыбнулся, поднимаясь вместе с ним и лишая его «бунт» всякого смысла. — Ваня... Мальчик мой, прошу тебя... Я растянул губы в ухмылке. Нет, мой дорогой косолапый. Я буду двигаться с той скоростью, с какой отныне буду сползать с кутника, то есть максимально медленно. И пусть я сам до дрожи хочу резких толчков, я готов помучиться сам, чтобы помучить тебя, такого большого и могучего, ведь это в моей власти! — Ваня! — прохрипел «медведь», но я по-прежнему игнорировал, преступно медленно поднимаясь на самую вершину. Когда всё пошло не так в моём идеальном плане по временному захвату секс-власти? Наверное, в этот самый момент. Миша вскинул свои руки-брëвна на мои бëдра, крепко их сжал и резко опустил меня вниз, надевая на себя, как носок. Я застонал от наслаждения и запрокинул голову, улетая куда-то вверх, а Миша снова легко поднял меня и с размаху опустил. — Ещë! Ещë сильнее! — я смог найти в себе силы попросить добавки, а в следующий момент мир завертелся перед глазами. Наверное, именно это и имеют в виду, когда говорят «на хую вертел» — только что меня насаживали на осëдланного Мишу, и вот я уже стою на коленях, а он вбивается в меня сзади. Вихрь удовольствия снёс бы меня с ослабевших ног, если бы «медведь» не держал меня за бëдра своими широкими лапами. В принципе, я мог вообще ничего не делать, просто повиснув, как тряпичная кукла — Миша всё равно имел бы меня так, как хотел. Слишком уж разные у нас весовые категории, чтобы от положения моих, например, коленей что-то изменилось. Нет, он просто яростно трахал меня, беспрестанно натирая офигевшую от привалившего счастья простату, и выбивал сдавленные стоны. Моя душа требовала раскрыться полностью, но остатки разума шикали на неё, говоря, что приличные парни, когда их имеют, лишь томно постанывают. Остальное не комильфо. — Не сдерживайся, – кажется, я начал понимать медвежий язык, потому что прозвучавшее рычанье точно не могло принадлежать человеку. — Не сдерживайся, зáюшка! В этом лесу тебя никто не услышит! Если бы я услыхал эти слова от такого громилы при других обстоятельствах, я бы, наверное, кричал что-то вроде «Помогите! Убивают!». Сейчас же, зная, что меня со всей дури натягивает на свою дубинку Миша — мой Миша, самый лучший и добрый — я отпустил себя, показав фак лицемерным остаткам разума, и закричал. Хрипло, по-животному, из глубины души...