Новый год сулит нам перемены

Пока Катя находилась в ванной и подмывала пизду, я невольно погрузился в размышления обо всем случившемся. Еще несколько часов назад я шел в эту гребаную гостиницу, как на самую изощренную пытку. А в итоге? А в итоге имел вот что: первое — я получил небывалое наслаждение от секса с Катей, второе — я не знал, что делать дальше. Меня мандражило от неизвестных чувств внутри. И, как назло, Катька продолжала торчать в ванной комнате, оставив меня наедине со своими думами и идущей кругом башкой. Блять! Скорее бы приехать к себе домой и завалиться в постель, чтобы эта длинная ночь наконец-то закончилась. Только сперва Катерину доставить родителям в целостности и сохранности (ну, почти). — Господа Зимины, как отдохнули, понравилось у нас? — блондинистая прошмандовка, растянув на измазанной тональником морде лыбу чеширского кота, суетливо подбежала к нам, едва мы успели перешагнуть последнюю ступень деревянной лестницы. Катька зарделась и спрятала на моем плече поалевшее личико от заинтересованного взгляда администраторши. Она держала меня за руку, и создавалось впечатление, будто бы мы действительно супружеская пара, которая состояла в браке уже лет так двадцать, и явилась в это логово похоти и разврата для того, чтобы разнообразить свою половую жизнь. — Спасибо! Все было великолепно! — быстро отрезал я и потащил Катерину к выходу.

***

В машине ехали, не проронив и словечка. Я прокручивал фразы, думая, как бы так поаккуратнее задать Кате щекотливый вопрос, который глубоко застрял в моей голове. Ну ведь не даст она мне по роже! Это же Катя, и она меня любит. Просто взять и спросить, делов-то! В грудной клетке защемило, когда я посмотрел на Катю. Она задремала. Я не стал будить ее, лишь осторожно заправил за ухо тонкий пучок выбившихся волос. Когда мы подъехали к ее подъезду, она все так же мирно спала. Не хотелось тревожить Катин крепкий сон, но дома ее ждали волнующиеся отец и мать. Меня всегда поражало, как Валерий Сергеевич со своей фанатичной одержимостью уберечь Катерину от всех и вся вообще выпускал ее на улицу. Ведь в темных переулках Катьку могли поймать гопники и сбить ей целку. Наверняка папаша не раз съедал себя подобными мыслями. Теперь я и сам готов перегрызть глотку любому, кто посмеет к ней прикоснуться. Желваки задвигались, в глазах потемнело, руки со свирепостью вцепились в кожаное покрытие руля, когда я вспомнил, как огревал дворовых щеглов, которые оскорбили Катю, назвав кикиморой и уродиной. Блять! Можно подумать, я чем-то лучше! Даже там, в номере, пока Катя смотрела на шампуни, я хуярил виски стакан за стаканом, чтобы она показалась мне не камышовой жабой, а сексапильной красоткой. А как я ржал над ней вместе с Малиновским, когда она пришла на работу разукрашенным чучелом. Я просто бездушная, бессовестная гнида! Но теперь же все по-другому. Да, меня ужасает тот поток нежности, который я начал испытывать к этой девочке. Возможно, вскоре все пройдет, нужно только подождать, когда утихнут бурлящие эмоции. Не хочется заниматься самообманом, но мне так легче. Я бережно дотронулся рукой до ее щеки. Она вздрогнула, неспешно раскрыла сонные глаза и взглянула на меня с такой теплотой и нежностью, что на мою харю тотчас насунулась довольная улыбка. Я усмехался, словно дебил. Блять! Может быть, мне пора записаться на прием к профессору Бухановскому? Что со мной творится? — Катюш, просыпайся, мы приехали, — я кашлянул, прочистив сухое горло. Было заметно, как она не хотела уходить, но я и сам не готов ее отпускать, пока не выясню кое-что очень важное (почему-то!) для себя. — Кать, наверное, я задам тебе не слишком корректный вопрос. Ты можешь не отвечать, если хочешь, или даже ударить меня... Я просто думал, что ты еще... — мне стало неудобно. — В общем, у тебя до меня уже кто-то был, в том смысле, что... Ну, ты понимаешь, о чем я говорю. Я прав? — родил, Жданов, молодец! Я не сводил с нее глаз. Она покраснела и суматошно начала застегивать пуговицы на расхристанном пальто. — Прости, Кать. Я сам не знаю, что несу. Это совершенно бестактно с моей стороны. Ничего не говори, — я поспешил загладить неловкую ситуацию. — Был один, очень давно, человек... — она все-таки ответила, совсем тихо, смутившись и зажмурив глазные яблоки, налившиеся слезами. «Значит, я не ошибся! Она уже спала с каким-то мужиком! Блять! Ну почему мне так трудно принять этот факт? Был кто-то там и ладно. Ей двадцать пять лет, а не шестнадцать. Чему тут удивляться?» — я находился в смешанных чувствах. Негодование сменилось ярой ревностью. Я попытался взять себя в руки и успокоиться. Но, видимо, мой мозг поссорился с речевым аппаратом, потому что последний начал выдавать дичайшую ахинею. — Это Николай Зорькин, да, Кать? — вспомнил про фантомного жениха (хотя разве его можно было забыть, если всю кашу с этими нелепыми отношениями я заварил только благодаря ему?). — Нет, не Коля, с ним не может быть... — негромко промямлила она. — Конечно. Извините, Катя, — ну вот, еще и на «Вы» к ней обратился. Придурок, заткнись, пока тебя совсем не занесло в темные дебри. — Кать, а ты тоже делала ему... — да что уже терять, спроси прямо: брала у него в рот? К счастью, я так и не закончил фразу. — Андрей, пожалуйста, я не могу... — она готова была разрыдаться в любое мгновение. Я понял, что затронул слишком больную тему. Кретин! Болван! Вот какого хуя ты полез к ней со своими расспросами?! Я быстро наклонился к Кате и поцеловал: глубоко, властно, лишь бы не плакала, потому что этого я бы точно не выдержал. Женские слезы раздражали меня и вызывали рвотный рефлекс. Но сейчас мне захотелось прижать Катю к себе, успокоить, а лучше — вернуться в гостиницу и еще раз хорошенько оттрахать, чтобы забыла навсегда о своем «первом» и думала только обо мне. Но Валерий Сергеевич уже наверняка протрезвел от своей ядреной наливки, и ждет не дождется, когда вернется дочь. Если бы он узнал, что я делал с Катей сегодня ночью, мои оторванные яйца трофеем повисли бы на стене в прихожей, рядом с портретом Пушкаревых. Молодая Елена Александровна с химической завивкой и тарелкой пирогов, грозный Валерий Сергеевич в пиджаке с орденами, и Катька, скривившаяся в нервно-истерическом оскале (судя по всему, с детства не любила фотографироваться). Мама, папа, я — дружная семья! И моя мошонка сбоку. Красота! — Катюш, уже поздно. Тебе пора домой, — сказал я, наконец оторвавшись от ее губ. — Спокойной ночи, Андрей... Палыч, — она улыбнулась и поцеловала мою ладонь. — Кать, подожди секундочку, — я сунул руку в карман брюк. — Вот, держи, ты потеряла, — я протянул ей розового мотылька. Она взяла заколку, спрятала в кулак и, быстро одарив на прощание мой нос поцелуем (наверное, целью были губы, но уж куда получилось попасть), выскочила из автомобиля. Блять! Чуть не убилась, поскользнувшись каблучками-копытцами на укатанной ледяной дорожке, ведущей к подъезду. Я хотел броситься к ней, спросить все ли в порядке, но Катина хрупкая фигурка уже скрылась за дверью. «Маленькая моя, ну почему ты у меня такая нескладная? Пиздец, Жданов, серьезно? Маленькая? Ты бы ее еще солнышком назвал! Какого хрена вообще с тобой происходит? Ну не мог ты влюбиться, это же Катя Пушкарева!» — мысли просто разрывали башку. Но ведь она действительно как солнышко, такая нежная, родная, теплая... Блять! Это невыносимо! Кажется, уже пора вызывать бригаду неотложной психиатрической помощи. Или второй вариант — поехать, в конце концов, домой и рухнуть на кровать. Только чувствую, что хуй я смогу заснуть сегодня!