***
То было пятое октября две тысячи черт знает какого года, и они были вместе и счастливы. Редкие периоды затишья непременно сменялись перепадами настроения голубоглазого и отходняками успокаивающего его Нико, но в похожие мирные дни тьма ненадолго отпускала. День рождения великого и ужасного Йоэля Хокка во все времена был поводом для чего-то сумасбродного, выходящего за рамки вседозволенности — лишь тогда братья закрывали дергающиеся в страхе раскрытия их тайны глаза на кровавое месиво, что устраивал блондин. Однажды он выпил целую деревушку на окраине Финляндии, а после выложил обезглавленные трупы жителей в пентаграмму на центральной площади и поджег, словно свечи на именинном пироге. Трагедия стала одной из страшнейших в стране и до сих пор вспоминается в каждую годовщину мистических событий, виновника которых так и не нашли — когда вести о случившемся дошли до верха, светловолосый был уже на другом конце континента, размеренно попивая виски из граненого бокала и любуясь пасмурной погодой сквозь тонированное стекло. Неминуемой константой всех дней, когда те, кого старший вампир держал в страхе десятилетиями, чествовали его имя и поднимали пакеты с кровью, был животный секс, по обыкновению происходящий грязно, кроваво, часто — на месте преступления, где непременно находился и Нико, следовавший за Хокка по пятам. Эта часть поздравления всегда была горячо любимой Йоэлем, который главным своим подарком считал не столько свободу, и так доставшуюся ему в день обращения, сколько Моиланена, его красивого и по-своему жуткого возлюбленного, который был рядом, несмотря ни на что. Однако с каждым годом теряющему интерес к вечной жизни вампиру стали надоедать бесконечные убийства и власть — все это теряет краски, если брать сполна, так, как делал это слетевший с катушек блондин, в отличие от ведущих более размеренную жизнь братьев. Месиво из человеческих туш постепенно сменилось парочкой полураздетых, сводящих с ума своей красотой моделей, вместо одежды на которых к утру оставалась лишь запекшаяся кровь, что причудливыми узорами стекала по их стройным телам, тщательно размазанная языком самого Хокка. Вот и тогда, тем отчего-то памятным для Нико вечером, старший согласился лишь на пару девиц, вместе с которыми пианист приволок в особняк хлипкого студента местного колледжа — на немой вопрос с усмешкой шатен лишь многозначительно оскалился, явно намекая, что намерен устроить настоящее шоу. Все началось почти поэтично: пока Хокка упивался такой сладкой, почти приторной молодой кровью, крепко зажав рты кричащим от боли жертвам, Моиланен играл для него на рояле что-то из классики, совсем не замечая связанного в углу парнишку. Если бы кто из посторонних видел то, что творилось в просторной гостиной второго этажа покрытого мраком особняка той ночью, это точно вошло бы в анналы истории как одна из самых жестоких, но вместе с тем сексуальных сцен. Разливающаяся по комнате мелодия, заполняющая каждый закоулок обитых красным деревом стен, утихла. Прикрыв веки и нацепив самую радушную из возможных улыбку, которую, впрочем, Хокка узнал бы из тысячи других, Нико сладким, почти материнским голосом обратился к парнишке, что порядком поднадоел своими бессмысленными попытками освободиться: — Джесси, милый, подойди-ка ко мне… Вздрогнув от ужаса, что вампир обратил на него внимание, рыжеватый кудрявый студент на с трудом передвигающихся ногах приблизился к гладкому черному роялю, даже не замечая тревожных звоночков, что хищными искорками светились в изменившихся вмиг глазах шатена, и предвкушающей ухмылки блондина, наблюдавшего за происходящим, раскинувшись на небольшой софе у стены. — Скажи, Джесси, ты любишь Бетховена? — почти нараспев протянул Моиланен, стянув скотч с тонких обветренных губ человека. — Я… никогда н-не думал об этом, — краснея и запинаясь от страха допустить ошибку, пробормотал парень, не желая разгневать бессмертного. — А стоило бы. Хотя, постой-ка, кому я это говорю… Безмозглое ты жалкое создание. Встав с обитой бархатом табуретки, Нико в мгновение ока оказался перед кудрявым, потрепав того за плечо и легко смеясь. Все случилось за доли секунды, тот не успел и моргнуть: раз — и вампир легко приподнял ладонью, покоившейся на рояле, крышку инструмента, два — и огненно-рыжая макушка превратилась в кровавые скользкие сгустки, ошметками разлетевшиеся по комнате, а лаковая поверхность рояля оказалась запятнана кровью и тем, что осталось от студента. Не просто отсечь, размозжить голову так, чтобы остались лишь мокрые пятна — младший всегда действовал элегантно. — Он меня утомил, — облизывая окровавленные пальцы, невинно произнес Вильхельм под аплодисменты Йоэля, что с наслаждением смотрел, как его нежный, но беспощадный любовник расправился с едой. — Мой кровожадный, — поднимаясь с кушетки и хищно приближаясь к шатену, протянул он, снимая с себя черную футболку. Его обнаженные игрушки, опустошенные до последней капли, давно отброшены на пол за ненадобностью — к утру Олли упокоит их недалеко от города, в лесу, а через неделю-другую в местных газетах вновь будут строчить новости о двух жертвах безжалостного маньяка или, как прозвали его местные, кровавого барона. Сейчас же все, что интересовало именинника — парень, что соблазнительно смотрел ему в глаза, проводя языком по алым губам. — Хочешь знать, насколько? — вторя ему, заигрывал Моиланен, так же стягивая испачканную кровью и прочими остатками человечишки одежду и медленно отходя к массивному окну с широким дубовым подоконником. — Боюсь, я догадываюсь, — рыча и срываясь, не в силах больше выносить сладкую муку, Хокка накинулся на Нико, жадно впиваясь в губы и прижимая к стене так, что, кажется, где-то под дорогими обоями вот-вот пойдет трещина. Углубив поцелуй, делая его еще более страстным, почти животным, кусая пухлые губки шатена, Йоэль блуждал по его телу свободной рукой, исследуя словно в первый раз. Конечно, Хокка знал наизусть каждый чертов сантиметр этих подтянутых мышц, этой бледной, пронизанной переплетениями вен кожи. Сколько раз он покрывал Моиланена своими метками с ног до головы, жалея, что на бессмертном они исчезают раньше, чем все поймут: этот парень занят. Ловкие длинные пальцы блондина ласкали соски, выбивая из зеленоглазого рваные стоны, заставляя его выгибаться и подаваться навстречу старшему. Нико ненавидел свою несдержанность, свое плавящееся воском под влиянием возлюбленного тело — пианист попросту терял контроль от одного только взгляда неприступного и со всеми холодного Хокка в свою сторону. Мысль о том, что вампир и правда желает его, и вовсе сносила крышу. Однако сейчас он старался сохранить остатки выдержки и перехватить инициативу — знал, что Йоэль ждал свой подарок, и простым минетом Моиланен сегодня точно не отделается. — Йоэль, — хрипло выдохнул Нико, жмурясь от напряжения, когда блондин пробрался под ткань боксеров, обжигая чувствительную кожу ягодиц горячими прикосновениями. Дикий секс посреди груды трупов или приторный на шелковых простынях — сценарий был один. Блондин моментально заводился и заставлял Вильхельма молить о том, чтобы тот взял его, после чего правила игры менялись. Моиланен был невероятно талантливым пианистом, чутким парнем, но мало кто знал, насколько хорош он был в постели. И эти чертовы татуировки. Последние пару десятков лет шатен пристрастился к рисункам на теле, нанося все новые изображения на кожу. Ему даже удалось пару раз затащить в салон самого Йоэля — воспоминания о тех вечерах теперь украшали плечо вампира. Обычно примерному и изящному Моиланену же чернила добавляли дерзости, перчинки, которую так любил старший. Он обожал проходиться умелым языком по необычным узорам, нотам и животным, что черно-белой россыпью покрывали бледную кожу, вызывать дрожь, украшать работу мастеров своими собственными красками. Особенной любовью пользовалось левое бедро парня, что скрывало мало кому заметную тату, которая отчего-то особенно доводила Хокка до исступления и вызывала жгучее желание припасть губами к этим тонким линиям. Вильхельм, в свою очередь, украшал себя все новыми рисунками, зная про фетиш возлюбленного. Облизнувшись, светловолосый слегка ослабил хватку, позволяя шатену взять верх. Не успел он расстегнуть ремень брюк, как они мгновенно оказались спущены, а еще секунду назад таявший от прикосновений пианист — на коленях перед своим личным богом, дьяволом — старшего можно было звать по-разному, — готовый начать свой маленький кровавый спектакль. Однако едва Моиланен коснулся языком налившегося кровью члена вампира, тот, намотав длинные шоколадные волосы на кулак, издал утробный животный рык и резко отстранил парня от себя. — Рояль. Живо, — только и смог выдавить он, изо всех сил оттягивая разрядку — сегодня ему нужно не просто снятие стресса, нет. Нико будет его весь и до остатка, будет выкрикивать его имя на весь особняк, заставляя остальных его обитателей раздраженно закатывать глаза, а самого Йоэля — жмуриться от наступающего от одних только этих стонов оргазма. Поглядывая на Хокка хищным взглядом налитых кровью глаз, что покрылись едва заметной пеленой от накрывающего желания, пианист расположился на залитой кровью недавней жертвы поверхности рояля. Нагое подтянутое тело парня казалось теперь подобно холсту, что впитывал бордовую, такую непередаваемо притягательную и ароматную краску, приготовленную словно специально для художника, смотрящего на развернувшуюся картину со слепым обожанием. — Если бы ты только видел себя сейчас, Вильхельм, — практически простонал старший, выпуская клыки. Нико, его Нико, чертовски красивый, обнаженный и сносящий голову, лежал на таком идеально отполированном глянцевом дереве, перепачканный самым сладким нектаром из всех, что ему довелось пробовать. Держаться более не было сил. Ничего не произнеся в ответ, шатен лишь прикрыл глаза, выгибаясь навстречу стремительно подлетевшему вампиру. Сантиметр за сантиметром, Хокка избавлял тело возлюбленного от кроваво-красных пятен, медленно, но настойчиво слизывая каждое. Вопреки желанию самого Моиланена, блондин никогда не пил его самого — купал в крови их общего ужина, ставил сиюминутные засосы, но противился испробовать его собственную кровь. Опускаясь все ниже и ниже, оставляя мокрые дорожки вдоль перекатывающихся мышц, Йоэль смазал освобожденный наконец от тугой ткани джинсов член до помутнения в глазах развратной смесью из остатков крови и собственной слюны, после чего резко и на всю длину вошел в податливое тело, задевая самые чувствительные точки пианиста: — Йоэль…***
Воспоминания о тех лучших ночах, что он провел с любимым — нет, скорее предавшим его вампиром, — теперь не приносили ничего, кроме разрывающей изнутри и без того догорающее тело боли. Словно разум Нико полыхал и уже давно, а причиной тому был он сам. Если бы в ссохшемся организме еще остались слезы, они непременно текли бы по серовато-голубым, с набухшими синими венами щекам парня. Когда-то он был его главным желанием, когда-то его называли самым красивым вампиром, что только ходил по земле, когда-то от него невозможно было оторваться ни на секунду, больно кусая опухшие за часы сладких мук губы. Когда-то он готов был броситься за старшим в огонь и подставить свою грудь, если потребуется принять кол. Проблема была лишь в том, что даже теперь, после всего так несправедливо с ним случившегося, Вильхельм острее всего ощущал только одно — если Йоэлю потребуется, он воскреснет, словно феникс, растопчет свою гордость и вновь подставит плечо, ведь по-прежнему любит холодного, беспощадного, с редкими ямочками на щеках белобрысого мальчишку так же сильно, как и пять, десять, пятьдесят лет тому назад.