Blind Channel — Enemies with Benefits
Откровенно не греющие пока солнечные лучи терялись в серых кучных облаках, что накрыли городишко и, казалось, совсем не собирались его покидать. Пасмурная, но неожиданно сухая погода стояла почти неделю, позволяя бессмертным выползать из темных закоулков насиженных за долгую зиму мест и открыто разгуливать по улицам в поисках ланча.
Природа оживала, выбираясь из-под толстой корки льда, успевшего покрыть землю за последние месяцы. Вместе с ней оживал Нико — вампир не преминул возможностью вдохнуть еще морозный, но оттого лишь более свежий воздух полной грудью. Шатен остро чувствовал в нем такие любимые древесные ноты, мокрый, едва отошедший от инея асфальт, свежесваренный в кофейне неподалеку эспрессо и долгожданную, наполняющую каждую клеточку тела свободу. Казалось, будто ею пропитан каждый квадратный сантиметр города, который Моиланен волен покинуть — раз и навсегда.
Вампир, что пятьдесят лет тенью скитался за тем, кто оказался вовсе не единственным, впервые был сам по себе. Чужая боль наконец-то не его ответственность — настало время вспомнить, кем он был когда-то давно, кем являлся на самом деле, там, под слоем всепоглощающей и уничтожающей любви, что схлынула, накрывая кого-то совсем другого.
Озеро, к берегу которого ноги привели почти машинально, совсем не изменилось с тех пор, как Нико видел его в последний раз. Все те же сухие и слегка подмерзлые ветви, свисающие к самой кромке водной глади, все та же пожухлая осенняя листва, шуршащая под подошвой ботинок.
В тот раз он приходил к месту силы, стараясь успокоить клокочущую ярость на светловолосого, уговаривая себя принять изменившуюся реальность и — главное, что помнил он и чего так и не узнал старший, — не убивать мальчишку, что сновал перед глазами каждый вечер.
Прислонившись ледяной ладонью к покрытой мхом коре стоящего вблизи дерева, Вильхельм чуть улыбнулся. Там, где совсем недавно сидели ядовитая обида и ненависть, теперь разливалось волнами прощение, незнакомое, пожалуй, более ни одному из тех, с кем приходилось делить вечность.
Нико хватило сил на то, чтобы не только простить, но и отпустить Йоэля. Принятие неизбежного, но отныне не тянущего в никуда одиночества, латало трещины на израненном сердце, запуская его вновь, как несколько дней тому назад третья отрицательная разливалась внутри, возвращая проклятому на бессмертие телу способность функционировать. Пробуждение — почти самое сладкое, что испытывал на своем веку Моиланен, теперь он отчетливо это понимал.
Большее наслаждение вампир испытывал лишь от хмурого, затянутого серовато-голубыми тучами неба, так похожего на пелену в глазах старшего. Ту, что более не отзывалась трепетом в нем самом. Ту, что ничего теперь не значила.
Нико не просто предоставил блондину шанс быть счастливым без него, но и вернул эту возможность себе. Не потерял человечность, трусливо прячась за маской хищника, а пережил — переживает — закалившую его боль. И это принятие позволит ему стать сильнее, чем было дозволено природой.
Однако смотреть на горящие любовью глаза вампиренка спокойно Моиланен был не способен: слишком хорошо знал и помнил, каково это — до дрожи обожать, восхищаться, наслаждаться тем, что ты — единственный. Внутри словно что-то обрывалось. Становилось невыносимо. У шатена оставалась вечность на то, чтобы принять и это.
У Алекси же, казалось, более не было ни треклятого «всегда и навечно», ни вампира, с которым он их разделил бы — убивший в себе человека Хокка показательно сторонился мальчишку, лишь изредка одаривая его презрительным взглядом. В нем нет эмоций. Нет сожаления. Нет любви.
— Если ты стал вампиром, это еще не значит, что ты — один из нас, — бросал светловолосый в сторону парня.
Нико с горечью наблюдал за тем, как хорошо известный ему монстр выбирался наружу, накрывая своей тьмой всех вокруг. За тем, как неготовый к такому повороту Каунисвеси метался по особняку, точно зверь, загнанный в клетку, как выходил ночами, оставляя за собой трупы невинных туристов. Чертенку срывало крышу, и виноват в том был лишь Йоэль, показавший себя таким, каков он есть. Хищным, безжалостным, слабым до сочувствия и сильным до убийств.
Между этими двумя более не было тянущей, мучительной и подчиняющей связи, что возникла при обращении. Алекси волен делать все, что захочет — и таков же сам Моиланен. Старший освободил от самого себя их обоих, словно сбросил удушающие оковы, но если пианист слишком хорошо знал бывшего возлюбленного и обладал столетней мудростью, то брюнет не справлялся с эмоциями, накрывавшими, будто цунами.
— Там, где и должен быть. Я искал тебя, — Йоонас, облаченный в безразмерную кожаную куртку и шляпу явно не из этого века, нарочито медленно приближался к вампиру, вороша ботинками пожухлую листву.
— Я скучал по этому месту. Буду скучать, — отрываясь от созерцания красок природы, протянул Нико, с теплотой оборачиваясь к брату. Ему не хватало простых разговоров с семьей, и шатен намеревался наверстать упущенное за прошедший год, что провел в агонии собственных неостывших чувств.
— Олли не торопится с отъездом — сперва нужно решить что-то с…
— Йоэлем, — утвердительно кивнув, закончил за него Моиланен. Мысли, витавшие в его рассудке последнюю неделю, рвались наружу. — Ты знал про их связь?
— Связь? Хочешь сказать, что он и Алекси..? — Порко ошарашенно смотрел в зелень глаз пианиста, не моргая.
Никто из них ранее не сталкивался с мифическим явлением, по слухам, связывающим двух вампиров прочнее всяких клятв. Никто, кроме Вильхельма.
— Да брось… Ты их вообще видел?
— Я видел взгляд Алекси, Йоонас. Там, в подвале, когда они с Матела разбудили меня. Я уже наблюдал такое однажды — и ни с чем более не перепутаю.
Нико слишком хорошо помнил это сладкое чувство, когда каждое твое слово — молитва и закон, знал, как легко потеряться в этой власти, догадывался, как наслаждался ею блондин. Ведь он и сам когда-то был по ту сторону обрыва.
Остекленевшие, точно загипнотизированные карие глаза прожигают дыру — вампир почти ощущает жжение там, куда падает взгляд девушки напротив. Прямо сейчас, здесь, в этом темном переулке среди кирпичных зданий, она — его солдат. Марионетка, которой он управляет. Скажет пересчитать каждый кирпич в городе — она покорится его воле. Скажет убить — не моргнет и глазом, вырывая сердце даже у членов собственной семьи. Перечить словам Хозяина она не может — главное, что и не хочет, ведь каждая клетка ее новообращенного бессмертного тела, такого идеально сложенного и прекрасного, будто скульптура, служит лишь ему одному. Словно исполнять его волю у нее в крови. Даром, что так оно и было — вязкая, точно смола, черная, подобно самой преисподней, связь с создателем подчинила ее плоть и кровь.
— На колени, — острым, как прохладное лезвие ножа, что был в руке девушки, голосом шепчет Нико.
Молча, соглашаясь с каждой нотой в его интонации, светловолосая студентка, теперь — убийца, опускается на мокрый асфальт. Во взгляде — благоговение и покорность. Само совершенство.
— Сделай себе больно, — бросив небрежный взгляд на рукоять, которую держала ее дрожащая ладонь, командует шатен на пробу.
Закаленная сталь легко пронзает изящное тело без единого звука — лишь тихий судорожный вздох доносится до слуха Моиланена. Железо не доставляет вампирам той боли, что выжигала нутро, стоило лишь маленькой деревянной щепке вонзиться под кожу. Однако чувствовать, как собственная кровь заливает цветастое платье, а острие задевает нервные окончания, неприятно. Впрочем, не смертельно. Недостаточно.
— Этим, — Вильхельм протягивает девушке кол из дуба, словно он должен был решить ее судьбу этим вечером.
В ничего не выражавших секундой ранее карих глазах мелькает страх — вампир не сдерживает довольной ухмылки, упиваясь властью над жизнью обращенной им красавицы.
— Но он ранит меня, — дрожащим, не смеющим отказать голосом произносит та, принимая орудие.
— Мне плевать. Вонзи его себе в сердце, — в краснеющих от вида крови глазах шатена пляшут черти, наслаждающиеся покорностью и слабостью влюбленной в него девушки.
Бледное кукольное лицо заливает солью — она знает, о чем просит ее вампир. Непонимание, смешанное со страхом смерти и любовью к Хозяину, отражается в бликующих лунным светом слезах. Почему он так поступает с ней? Почему просит убить себя? Разве не он совсем недавно клялся, обращая ее своей кровью?
— Я люблю тебя, Нико.
Чуть надавив на основание кола, блондинка медленно пронзает себя, и агония тотчас охватывает все ее тело. По безлюдному переулку на окраине города проносится вопль — новообращенная не сдерживается, будто надеясь, что кто-то услышит, остатками разума сопротивляясь воли шатена. Однако ловкие пальцы продолжают вонзать деревянное острие вглубь, к самому сердцу.
Желает ли он ее смерти? Готов ли омыть руки кровью той, кто безоговорочно следует за ним на верную смерть?
— Прекрати, — одним рывком Нико вырывает орудие из рук девушки, падая перед ней на колени и прижимая к себе.
Пианист никогда не был монстром — сознание, едва не утонувшее в омуте вседозволенности и порока, цеплялось за человека, который по-прежнему жил в нем. Он согласился лишь пройти по тонкой грани новых ощущений, испытать, каково это: держать в руках чью-то волю, но убивать себеподобное — к тому же глубоко любящее его — создание не готов.
— Отключи их. Отключи чувства. Уезжай из города и больше никогда не возвращайся, — легонько поцеловав взмокший от напряжения лоб светловолосой, сотрясающейся от рыданий, девушки, Нико освобождает ее. Освобождает от себя и своего контроля.
Вампир исчезает из поля зрения блондинки раньше, чем, сфокусировав затуманенный взгляд, она просыпается ото сна. Совсем другой, безэмоциональной, а значит, по-настоящему бесстрашной.
— Так Хокка… Все это время? — казалось, картина, вытянутая Вильхельмом из омута собственных воспоминаний, не укладывалась в голове у Йоонаса. Его брат столько лет скрывал, что когда-то был опутан связью, о которой лишь ходят легенды, и ею же обладал второй из них? Алекси был всего лишь марионеткой?
Нет, старший не мог. Искреннее и светлое чувство, какое тот ранее не испытывал, ясно читалось в глазах, которыми он смотрел на своего чертенка. В поступках, которые совершал, ставя под удар весь клан. Невозможно было так мастерски разыгрывать любовь долгие месяцы — да и ради чего? Ради шанса управлять чьей-то жизнью?
— Он упивался контролем над Каунисвеси, я уверен. Йоэль всегда мечтал обладать личным новообращенным. Монстр, сидящий внутри него, жаждал власти и безукоризненного повиновения, обожания, — Моиланен мрачно смотрел в сторону, стыдясь собственного прошлого. — Жалею, что рассказал ему об этом. Не стоило.
— Значит, раз он перестал чувствовать, то связь оборвана? Алекси… свободен?
— Абсолютно, — резко выдохнул шатен. — Если только разлюбил. Я бы не смог.
Небо, еще недавно насмехающееся над ними скоплением туч, что готовы были вот-вот пролиться дождем, разразилось раскатами грома. Первые предвестники скорой влаги. Пришла пора возвращаться домой.
***
Там, дома, Алекси не находил себе места, судорожно перемещаясь по особняку, словно его стены несли в себе ответы, которые тот искал. Обитые красным бархатом и кожей предметы интерьера, плотные многослойные портьеры, витражные окна гостиных и запертые на засов двери спален — все напоминало о старшем. О том, как он впервые привел сюда вампиренка, пока тот, настороженно озираясь по сторонам, восхищался стариной и антиквариатом, которые раньше наблюдал лишь в музеях. Главным экспонатом его нового пристанища стал сам хозяин.
Теперь брюнет, на контрасте с обыкновенно неспеша прогуливающимся по коридорам блондином, метался меж комнат. Все, что прежде казалось ясным, более не существовало; все, что так отчетливо ощущалось, отзывалось щемящей болью в груди.
Сама смерть была более благосклонна, чем вечность, даровавшая бесконечную агонию.
Единственное, что оставалось вампиренку, дабы хоть ненадолго отключиться от сводившей с ума реальности, — следовать по пятам бессмертия, сдаваясь в плен животной жажде. Запах сладковатой, с соленым привкусом жидкости раз за разом приводил брюнета в подвал. Место, куда он никогда более не спустился бы, не останься один, хранило не только усопших вампиров, но и их собственный банк крови. Здесь и сейчас — любая группа, какой угодно резус, нескончаемое количество литров.
Тем злополучным вечером Каунисвеси вновь был внизу, где его собеседниками были кости павших жертв, пауки и пустые пакеты из-под первой положительной. Закоулок, освещенный едва не потухшим настенным светильником, что наполнял пространство каменных стен мягким желтоватым светом, стал обителью Алекси. Только здесь брюнет оставался никем не обнаруженным. Сидя на прохладном полу, прислонившись к стене, чертенок опустошал запасы братьев, чувствуя, как по телу разливается приятное насыщение, потоками смывающее боль, что не давала шелохнуться ранее.
Незваный гость, последний, кого сейчас хотелось встретить, бесшумно подкрался к будто бы уснувшему парню. Слух вампира не оставлял Алекси шансов не узнать того, кто составил ему компанию. Два пронзительных, искрящихся отчаянием сапфира уставились на стоящего напротив шатена.
— Оставь меня в покое, — произнес он, потянувшись к очередному пакету. Вторая положительная, то, что надо.
— Я пришел, чтобы отблагодарить тебя. За то, что ты сделал для меня. За то, что делаешь… — Нико тяжело давались слова, которые, впрочем, он чувствовал, что должен произнести, — для Йоэля.
— А что я делаю?
Обыкновенно нежный, хотя и низковатый голос вампиренка звучал хрипло, резко, беспощадно. Словно в нем дотла выжгли то последнее, что оставалось от когда-то жизнерадостного, подающего надежды диджея. Моиланен опустился на корточки, равняясь с Алекси, не в силах оторвать от него взгляд. Мальчишка был невыносимо красив и смертельно опасен, словно бессмертие обнажило то лучшее, что было заложено в нем природой. Становилось ясно. Эти ярко-голубые лисьи глаза разогнали тучи, заполонившие ревностью его собственный разум:
— Ты не заслужил. Всего этого, — окинув взглядом комнату, тихо, но уверенно произнес пианист. — Я не сожалею о сотворенном, но знаю, каково это — замерзать, чувствуя
его холод.
— Спасибо, что сообщил. Знаешь, мне плевать, — бросил в него, облизывая оставшуюся на губах кровь, парень. — Я разбудил тебя, чтобы ты помог нам вернуть Йоэля, а ты лишь растоптал то, что уже было сломано до тебя. Крайне мужественный поступок — уничтожить чувства бывшего и уйти в закат.
Искры, вылетавшие из парня, задевали за живое. Моиланен закипал. Ему стоило больших усилий не расправиться с брюнетом окончательно, не разорвать на части, не выплеснуть клокочущую в поджилках ярость. Останавливало лишь уважение к чувствам старшего, которые, Нико знал, вернутся — прямо здесь и сейчас, наблюдая, как в самом Алекси что-то надламывается, он понимал, как вернуть чувства блондина. Паззл, который он пытался собрать столько дней, складывался, омытый кровью, что непременно окажется на руках вампира.
Вильхельм не мог уничтожить невинную жертву обаяния его бывшего, но способен сделать больнее. Так, как было ему самому в тот день — ведь и он, следовавший за Хокка по пятам долгие десятилетия, тоже не заслужил боли, которую запер глубоко внутри себя.
Нико оставался мудрым и благородным бессмертным, но что-то в груди щемило и просилось наружу.
— Я лишь помог разорвать связь, что мешала тебе дышать свободно. Или ты правда поверил, что Йоэль доверял тебе все свои секреты?
Хищно подмигнув, шатен покинул подвал, прихватывая пару пакетов с кровью, дабы унять изнуряющую жажду. Все кончено. Он знал, что Порко непременно поведает мальчишке красивую историю их любви, повязанную на беспощадном контроле. Знал и помнил, как больно, когда тот, кто был всем, оказывается всего лишь тенью в толпе.
Знал, но ни капли не сожалел. Ни этот город, ни эта история больше не стоили толики его внимания. Отныне и навеки все были свободны.
***
Луна полноценно вошла в свои права, освещая затянутый тьмой небосвод и ослепляя шедшего ей навстречу вампиренка. С трудом волоча ноги от количества выпитого бурбона, Алекси брел вдоль шоссе, заливая так и не переваренные новости нечеловеческой порцией спиртного. Совсем рядом, только руку протянуть, простирался глухой, манящий своими тайнами лес с густыми хвоями: когда-то парень любил выезжать за черту города и бродить, вдыхая россыпь еловых ароматов и любуясь оттенками зелени. Так юноша снимал напряжение и стресс, копившиеся в течение школьной недели.
Теперь же, чтобы высвободить наружу пламя, бушевавшее где-то под ребрами, хотелось убивать. Разрывать на части, чтобы кровь разливалась рекой, а жертва издавала пронзительный, но недолгий визг. Точно поросенок — да, определенно, ведь люди вообще напоминали ему животных. Путаясь в новых ощущениях, Каунисвеси забывал, что еще недавно и сам был человеком, обходящим вампиров стороной. Пока не появился бледнолицый, сражающий бессмертной красотой блондин.
Йоэль. Его «всегда и навечно». Поразительно, как слепо он верил в красивую сказку — действие ли это той самой треклятой связи, что опутала мозг новообращенного, или любовь? Алекси не мог ответить даже сам себе; не мог разобрать ни одну из мыслей. Где, ради всех проклятых, были его собственные мысли, а где — внушение? Что из сотворенного стало его волей, а что — повелением?
Вопросы, ответить на которые мог лишь тот, кому он был более не нужен, роились в сознании, доводя мозг до кипения. Хотелось выть, лишь бы только прекратить эту адскую пытку, не чувствовать боли предательства, которую, и правда, выдержал бы лишь человек. С силой дернув покоившийся на шее кулон — тот самый, с
его кровью, — брюнет бросил украшение в цепкие лапы лесной тьмы, пожирающей все, что попадается на пути.
Погруженный в себя, брюнет отдалялся от Нуммелы, изгнанный создателем. Хокка более не был способен контролировать его, но холод, с каким он смотрел на вампиренка, расставил все по местам. Алекси стал чужим: своей семье, что считала его погибшим, городу, который забудет его уж на утро, клану, который, он уверен, не принял бы его теперь, когда блондин не нуждался в его услугах.
Вдруг дальний свет фар размеренно крадущегося навстречу автомобиля привлек его внимание. План, кровожадный и пробирающий до костей, назрел сам собой.
Вытянув руку, сжимающую горлышко полупустой бутылки, Алекси остановил старенькую ауди, за рулем которой оказался молодой парень. Коротко стриженный, светловолосый, в меру упитанный. Деликатес, какой поискать.
— Приятель, ты заблудился? — юноша, на вид не больше двадцати, много суетился, озираясь по сторонам. Хищник, выбравший его своей жертвой этим вечером, чувствовал его липкий страх, потряхивающий колени.
— Знал бы ты, как сильно, мой дорогой друг, — чересчур дружелюбно, так, как учил старший, почти нараспев протянул Каунисвеси, широко улыбаясь. Расположить к себе, только после этого убивать. Адреналин в людской крови неприятно горчит, ни к чему лишние эмоции.
— Я направляюсь в сторону города, — парень поежился от подувшего вдруг ветра. Становилось зловеще. — Могу подвезти.
— О, боюсь, обратно мне дороги нет, — вампир подошел вплотную, вынуждая юношу пятиться к капоту подержанной машины. Далее отступать было некуда. — Впрочем, ты все равно можешь составить мне компанию.
Освещенный наблюдавшей со стороны, точно за спектаклем, луной, Алекси провел ладонью по человеческой шее, покрывшейся крупными мурашками. Последнее, что увидел невинный, возвращавшийся к трепетно ожидающим его родителям студент, — как мгновение назад ярко-синие глаза налились кровью, и казавшийся дружелюбным брюнет превратился в настоящего зверя, вонзая обнажившиеся клыки в его яремную вену.
Шелест ветвей, убаюкивающе разбавлявший ночную тишину, прервался коротким, но пронзительным криком.
