POV Чифую
— Это будет самая тупая смерть. Из всех моих возможных. Самая глупая.
Смерть? Глупая смерть? Из всех возможных? Что ты несешь вообще?
Я боюсь даже дышать. В секундном замешательстве чуть ли ни машинально сжимаю пальцы на значке звонка открытого заранее номера и ставлю на громкую, не в силах поднести к лицу неожиданно одеревеневшие ладони.
Как..? Что..? Кто..?
Давненько я не испытывал это жалящее чувство внутри грудины. Этот жалкий комок из соображений и переживаний, застрявший поперек горла. У меня обостряются чувства и, кажется, я скоро начну видеть подушечками пальцев.
Гудок в телефоне уже сменяет степенный голос мужчины из службы поддержки.
— Экстренная помощь, Йокогама, что у вас…
Времени нет. Время относительно. Нас будто обмотали пищевой пленкой, внутри которой вся наша жизнь оказалась на паузе. Я вижу каждую крохотную морщинку на лице Тэкеры, залитую слезами вперемешку с кровью. Каждый заживший рубец — замечаю под бровью, у мочки и на челюсти — словно смотрит прямо в меня, открывая новую жуткую сторону своей хозяйки.
Всего за одну секунду такого ступора я будто проживаю ебаную смерть вселенной, на которую Тэкера плевала с высокой колокольни. Трясущейся рукой девушка сбрасывает звонок и одним легким ударом откидывает мой телефон в сторону ванной.
Я снова возвращаюсь в сознание.
— Ты попал, — низкий хриплый шепот отражается о стены и возвращается звуками ее сдавленного дыхания. Я не понимаю Тэкеру. И, судя по ее виду, если она все еще сама понимает себя — у
нас нее не все потеряно.
— Но зачем? Нужна помощь! Как..? Что… Я… — слова путаются.
Мысли все еще всмятку.
В них только она — такая крохотная, сидит у холодной стенки в одних джинсах и тонком топе. В луже своей крови и шприцом в руках. С невозможными побоями по всему телу, на которые смотреть страшно.
Тэкера тяжело откашливается и не менее сипло, но уверенно процеживает сквозь зубы:
— Никаких служб.
Я понимаю это мгновение спустя как-то неосознанно. Застряв взглядом на ее ребрах с отличительным знаком Бонтена. Причудливым образом из татуировки, как из вазы, вьется несколько черных линий, смыкающихся в нечто, напоминающее ликорис.
Ты и сама сейчас — смерть во плоти, и ни один цветок не сможет соперничать с этим званием.
Очевидно лишь одно: кроме меня, черт возьми, ей сейчас никто не поможет. Ебнуться можно.
— Никаких больниц, — девушка болезненно кряхтит, сжимает маленькие кулачки на груди и выплевывает, словно заученную, фразу еще раз, будто я глухой.
А я лучше бы оглох нахуй и ослеп в придачу.
В мелкой судороге она качает шеей вперед и назад, упираясь в мои ноги пугающим безумным взглядом. Рвение Тэкеры истекать кровью дома очевидно. Поддельный паспорт — конечно, не шутка, но и причастность к Бонтену, думаю, играет свою роль, исключая любую альтернативу официального лечения.
Если еще не умерла — не все так плохо. От этой мысли меня передергивает еще раз.
— Разберемся после… — сглатываю и в полутрансе сбрасываю с себя олимпийку, чтобы было удобнее обрабатывать ее раны.
Сука. Что. Это. Все. Значит.
Наскоро вытащив ящичек с всевозможными медикаментами, быстро вымываю руки и мокрыми трясущимися пальцами вскрываю баночку антисептика — что удается не с первой попытки.
— Дыши, Чифую… — под нос успокаиваю себя сам.
Никто с этой задачей больше не справится.
Снова упав на колени рядом с Тэкерой, бегло осматриваю девичье тело, стараясь тревожить ее как можно меньше. Раненая с надрывом и всхлипом выдыхает, когда я невесомо касаюсь ее лопаток, отодвигая от стены.
— Пиздец…
Начнем с главного.
г.л.а.в.н.о.г.о?
Между лопаток, немного не дойдя до позвонков, кровоточит колотая рана. Тонкая линия черного женского белья располагается чуть ниже и немного смущает. Не так сильно, конечно, если бы ее не было.
Меня все еще колотит изнутри, и лучше бы это, блять, было от неловкости и возбуждения, чем от вида твоего побитого тела.
Залитый алой жидкостью, рубец выглядит достаточно большим, длиной сантиметров на пять, но, если приглядеться, кожа расходится несильно. Размеры
неприятные, пусть само повреждение и кажется не очень глубоким.
Неприятные, Мацуно? Неприятные? Неприятный, сука, запах был у протухших яиц в холодильнике у Такемичи, когда Хина уехала на пару дней в командировку. А здесь у тебя разъеб по полной программе!
— Сколько прошло? — когда я задаю вопрос, сипло разрывающий гнетущую тишину, мутный взгляд трясущейся девушки вновь цепляется за мои пальцы, уже откупорившие, с горем пополам, бутыль перекиси. Благо, аптечка у меня в ванной внушительная. Вот только некоторые мази уже явно использованы — полупустые тюбики вывалились первыми.
Еб твою мать, только не говори, что ты частенько практикуешь такой вид досуга?
— Двадцать минут…
Я манал. Достаточно, чтобы успеть подхватить заражение. Нужно будет следить за их состоянием — раны и самой Тэкеры. Не хватало еще сепсиса или что там бывает похуже.
Что я вообще здесь делаю и какого хуя происходит? — я уже перестал задавать себе этот вопрос. Он и так всплывает на уме каждую гребанную секунду и мешает настолько, что я по новой отправляю его в мысленную урну, как надоевший попрыгунчик.
— Сейчас будет больно, — произношу едва слышно и сразу же тревожно усмехаюсь.
Как будто бы до этого тебе было легче, милая.
— Я справлюсь.
с.п.р.а.в.л.ю.с.ь. Меня знобит от ее тона. Пугает сам факт того, что она с таким справляется.
Выливаю на травмированную область достаточно жидкости для обеззараживания и одной рукой подхватываю Тэкеру за предплечья, когда она, стиснув зубы, нагибается вперед от резкого жжения в спине. Свободной ладонью промачиваю марлю антисептиком и прикладываю к ране, чтобы хотя бы немного остановить кровь.
Девочка негромко воет сквозь плотно сжатый рот. Вены на шее и скулах набухают, напоминая речные каналы. Приглядевшись, замечаю маленькие шрамы по всей спине, побелевшие от времени.
Им явно годы, и у каждого из них определенно не секундная история — одного «упала» здесь будет недостаточно.
— Не сдерживайся, — взываю к ней почти в приказном тоне, все еще придерживая хрупкое тело, а другой рукой зачесываю назад ее прилипшие ко лбу, смешанные с потом и кровью прядки волос. — Здесь толстые стены. Никто не услышит.
Кажется, она почти незаметно благодарно кивает и в течение нескольких минут не издает больше ни звука.
Замечаю резинку на ее запястье. Убедившись, что Тэкера никуда не упадет, и без того оседая на полу, собираю все ее волосы в пучок, с которым она часто приходит в кофейню. Так будет удобнее. И тебе. И мне.
Удобно, блять. Апиздахуительно.
Стоит мне снова отвлечься на рубец, девушка неожиданно начинает хватать воздух, словно рыба, выброшенная на берег, и с силой сжимает мое колено. Сквозь плотную ткань домашних штанов она болезненно впивается в кожу ноготками.
— Что с тобой? Что болит? Ребра? Сжимает? Колет? Режет? — обхватив ее лицо ладонями, я пытаюсь найти хоть какое-то объяснение в широко распахнутых слезящихся глазах и перебираю
глаголы боли, словно у нас с ней игра в ассоциации.
Шарады. Кроссворды. Викторины, ну их нахуй.
Тэкера быстро приходит в себя и жадно втягивает воздух, после несколько раз ударяя по груди миниатюрным, но увесистым кулачком.
Казутора так бил старый системный блок компьютера, чтобы тот, наконец, заработал. Успокаивает, что у него все получилось.
Но ты не робот, Тэкера-как-тебя-хотя-бы-зовут-черт-подери!
— Норм. Так надо, — все, на что девчонки хватает.
«Надо» — это про больницу. «Надо» — это про честность. Точно не то, что ты имеешь в виду прямо сейчас. Ты нарочно путаешь предназначение этого слова?
Я будто сам замираю от удара, вглядываясь в ее профиль. Вот она. Та самая соседка с сюрпризом, к которой мы не могли подступиться ни с одной стороны. Задыхается и скулит на холодном кафеле прямо передо мной, избитая до изнеможения. Мне даже смотреть на нее как будто бы и нельзя вовсе.
А кафель действительно холодный.
Когда я встаю, убедившись, что прилипшая к спине марля не упадет в ближайшие секунды, Тэкера слегка дергается в мою сторону, поднимая испуганный взгляд вверх. В его пустоте как будто бы смешивается ненависть с
неозвученной просьбой неозвученным приказом остаться.
Я же быстро срываю широкое полотенце с батареи и, складывая его в несколько раз, снова опускаюсь перед ней на колени. Положив слегка дрожащие ладони Тэкеры на свои плечи, прошу только об одном:
— Держись.
Маленькие кулачки безоговорочно сжимаются на футболке. Быстрым рывком за талию поднимаю ее над землей на пару сантиметров, вновь оглушенный тихим стоном, и толкаю полотенце ей под зад.
— Не хватало еще замерзнуть…
Девушка морщится. Снова сажусь сбоку от нее и проверяю ткань на спине. Кровь льет немного меньше.
Спустя еще несколько минут затишья вновь нагло обсматриваю ее лицо, замечая непонятную смену настроения. Я больше не слышу хаотичного сопения — Тэкера ровно дышит. Не корчится от боли. Моргает с нормальной периодичностью. И даже слезы уже высохли, оставив алые разводы на щеках и декольте.
— Что ты себе вколола? — шприц я благополучно оттолкнул ногой почти сразу, чтобы случайно не наколоть на иглу никого из нас. В какой момент — вспомнить уже невозможно.
Все это время мы были в каком-то одном до жути отвратительном моменте.
— Обезбол, — выдыхает хрипло, но уверенно.
Ей богу, лучше бы ты рыдала навзрыд, а не терпеливо буравила стену напротив. Уверен, ты каждой клеточкой чувствуешь невыносимую боль.
Пройдясь взглядом по ампулам без подписей и штрих-кодов, хмурюсь:
— Обезбол так не выглядит, — жуткое подозрение пробивает меня до мурашек.
Ты за считаные минуты заставила меня переживать больше, чем кто-либо за пару ебаных лет. А вечер только начался, и что ты приготовила мне дальше — даже думать без стиснутых зубов боязно.
— Мой — выглядит.
— И когда подействует? — это сейчас все же самое важное.
— Уже, — она и языком ворочает еле-еле, словно в подтверждение.
Но девушке и правда легче. Тэкера выглядит более
умиротворенной — насколько это возможно в нашем случае, — а истерической улыбки, с которой она
встретила меня, уже и след простыл.
Мы сидим в тишине, прислушиваясь к дыханию друг друга. Тревожить ее расспросами я не решаюсь. От нее сейчас и без того толку мало. Еще как разозлится или расстроится — вообще неизвестно, чего ожидать.
— Остановилась? — спрашивает она, и я, задумавшись, вздрагиваю от звука чужого голоса.
— Ну… — отодвигаю марлю от тела. В нос ударяет усиленный медикаментозный запах, — Уже явно лучше.
— Открывай холодильник, — вдруг сбито выпаливает Тэкера и отворачивается в сторону.
Непонимающий, что имеется в виду, я возвращаю пропитанную антисептиком ткань на место.
Хотя место ее — где угодно, только не на твоей спине.
— Что? Ты есть захотела в такой-то момент?
— На самой нижней полке коробка… — она сжевывает каждое слово, словно не хочет чем-то делиться, но одергивает себя. — В тряпке.
Оставив Тэкеру в ванной, быстрым шагом следую на кухню и открываю дверцу холодильника. Внутри — мышь повесилась.
Теперь понятно, почему она любит засиживаться в нашей кофейне. Дома совсем не ест, что ли?
На самой нижней полке действительно запрятана маленькая коробочка, обмотанная белой тряпкой. Реши кто обыскать квартиру, вряд ли бы додумался осмотреть ее. Даже я в прошлый раз сюда точно не заглядывал
. А может, у тебя по всей квартире такие тайники, а я и не догадываюсь?
В нетерпении вскрываю находку и ужасаюсь. Сердце снова делает кульбит и от предвкушения неизвестности немного подташнивает.
Хирургические иглы я держал в руках всего пару раз. Кто-то из Тосвы принес их от родителей-медиков, чтобы в случае сильных побоев мы могли рассчитывать друг на друга до последнего.
Какого черта они делают у тебя в доме?
Тэкера даже не смотрит в мою сторону, когда я перешагиваю порог ванной. Бутыль с антисептиком стоит рядом с ней, а сама девушка зубами вскрывает новую упаковку с эластичными бинтами. Только сейчас я замечаю, что большая часть крови на полу попала туда именно из длинного пореза на ладони.
Чувствую себя слепым тревожным уебаном. Видимо, общая картина настолько выбила меня из колеи, что на менее «захватывающие детали» твоего тела я и не обратил никакого внимания.
Менее захватывающие? Попизди. Ее вдоль и поперек исполосовали, а ты все меришь катастрофу ее масштабами, отказываясь принимать один значительный факт: видеть Тэкеру в таком состоянии — паскудно. И помимо лютейшего беспокойства я испытываю неимоверную злость — не то на себя, не то на тех, кто посмел сотворить такое с девушкой.
На ходу мочу маленькое полотенце теплой водой из-под крана и вкладываю ей в руки.
— Промой хотя бы так. Потом снова антис…
— Я знаю, — отбирает его вяло, даже не поднимая головы, и почти неслышно добавляет: — Спасибо.
С тяжелым вздохом я снова оказываюсь за ее спиной и копошусь в аптечке. Презрительно осматривая иглы, вспоминаю, что видел пару минут назад нить для таких случаев — купленную явно не мной. Я ведь даже успел удивиться. А зря.
После сегодняшнего вечера я вряд ли чему-то удивлюсь.
Наконец, все подготовив, грузно выдыхаю:
— Ты справишься?
Тэкера кивает. Но и от ироничного ответа не воздерживается:
— А есть варианты?
Ты права. Сегодня — вообще без вариантов.
Вколотый препарат действует великолепно, раз холод иглы, соединяющей расходящиеся ткани на спине, Тэкеру почти не волнует — иногда она лишь коротко шипит
и то, кажется, для приличия. Стежок за стежком я аккуратно зашиваю рубец, уверенный, что буду чувствовать кровь девушки на себе ближайшую неделю.
— Даже не спросишь ничего? — шепчет уставшая, почти засыпая на этом чертовом грязном полу. — Удивлена. Ай! — вздрагивает, когда я в очередной раз резко стягиваю кожу. Руки все еще дрожат.
А нехуй было ввязываться в какие-то авантюры — я все еще зол и напуган разом, хоть и держусь из последних сил.
— Поверь, ты ответишь на каждый мой вопрос. Когда будешь в состоянии.
— Сколько стоит твое молчание, Чифую?
— Теперь ты собираешься меня подкупать? Все настолько серьезно?
— Серьезнее быть не может, — несмотря на мой саркастичный тон, ее ответ звучит до неприличия сурово.
Боюсь, ты будешь расплачиваться пожизненно.
— Ты закрыл входную дверь?
Я задумываюсь. Привычки оставлять ее открытой у меня не было никогда, но, учитывая ту долю стресса, выпавшую на меня после обнаружения крови на ручке, я ни в чем не уверен. Делаю последний узелок и, наконец, разрезаю хирургическую нить.
— Не помню.
— Закрой, — Тэкера взволнованно вскидывает глаза к потолку, уже и не видя меня в своем полукаматозном состоянии.
— Пожалуйста, — добавляет мягче, словно от ее вежливости зависит жизнь.
Поверь, сейчас твоя жизнь зависит от многих факторов — и этот далеко не главенствующий.
Я все же обнаруживаю дверь открытой. Плевать. Никто бы все равно не наведался к нам в гости.
Наверное?
— Тебе помочь умыться? — вернувшись в ванную комнату, сразу же отворачиваюсь, чуть ли не врезаясь в дверной косяк. Из приличия
от смущения. Тэкера успела снять джинсы, оказавшись в одном нижнем белье, и на неустойчивых негнущихся двоих плелась к заветному смесителю.
Если ты поскользнёшься и умрешь от кровоизлияния в мозг, я тебя точно убью. Ах да.
— Выйди, — я покинул помещение и без ее просьбы, но, вероятно, девушке сложно дается не только координация движений, но и быстрая реакция. В любом случае, слова она генерирует позже тех ситуаций, которые нуждаются в ее комментарии.
— Пожалуйста, — прилетает мне в спину также заторможено, и я не могу сдержать грустной усмешки, надавливая на болезненно пульсирующие виски.
— Я принесу одежду, — решаю разобраться с этим вопросом незамедлительно. Времени обыскать комнату, владея новой информации о «чудачествах» Тэкеры, у меня будет вагон.
Когда шум воды стихает, протягиваю сквозь щель в дверном проеме футболку и домашние шорты. Спонтанно найденные на полке трусы вложены между тканей. Как будто бы это меняет тот факт, что я
, сглатывая, касался чего-то настолько интимного.
И даже не говори, что тебя придется еще и одевать. Хотя, по-честному, с этой задачей я бы справился с большим удовольствием, чем с обработкой твоих ранений.
Тэкера делает все сама. Правда, выходит в коридор немного пошатываясь и спотыкается на ровном месте, рискуя навернуть себе что-нибудь еще, не будь я рядом. Осторожно подхватив ее под бедра, стараюсь не задеть рану на спине и доношу до самой кровати, не принимая никаких отклонений от маршрута.
Она не пытается. Спасибо и на этом.
Измученно прикрыв глаза, девушка забирается под одеяло и просит меня включить ночник. После, словно прикусив язык, замолкает:
— Ты можешь..? — не перебиваю ее внезапную нерешительность в надежде, что Кэра пересилит себя и продолжит сама. — Нет, не надо.
— Что ты хочешь?
Она тупит взгляд и тяжело вздыхает, не находя в себе сил для просьбы. Непривычно видеть ее такую неуверенную и напуганную. Даже в груди щемит.
— Я могу остаться, — не дожидаясь ответа, занимаю место на полу прямо у изголовья ее кровати.
Пусть знает, что я рядом. Пусть слышит, как бьется мое сердце. Пусть ощущает тепло от дыхания и тела. Что бы с ней сегодня ни приключилось, я не смогу бросить девушку просто так. Как минимум, очень уж хочется увидеть ее надутые щеки, когда утром до соседушки, наконец, дойдет — назад дороги нет и выложить хоть какую-то правду о себе уже пора.
Она наблюдает за моими действиями молча, но глубокая морщина на лбу безмятежно разглаживается. Значит, я понял ее неозвученные терзания правильно.
— Тебе важно отдохнуть.
— Не спать, — обрывки ее предложений звучат уморительно, но, чтобы от души над ними посмеяться, нужно быть бессовестным уродом.
— Всем нужно спать.
Отвечать она и не думает. Всего-навсего водит взглядом по комнате из угла в угол, игнорируя мое присутствие рядом.
Вспоминается, как я успокаивал сестренку в особо злополучные вечера, когда подкроватные монстры не хотели покидать свои убежища.
— Ладно. Ты знала, что муравьи вообще никогда не спят?
Я похож на дурака…
— Не знала.
Но раз ты не против, давай продолжим.
— А слоны спят по тридцать минут с большими перерывами. В течение всего дня. И знаешь, чем они занимаются оставшиеся восемнадцать часов?
— Чем?
— Едят.
Тэкера улыбается. Впервые настолько искренне и красиво — сильнее прищуривая слипающиеся глаза и морща нос.
Хочется смешить тебя чаще.
— У меня есть друг, который тоже всегда так делает. Наелся и спит. И по новой.
— Он похож на слона? — ее встречный вопрос немного обескураживает. Девушка не только не останавливает мои потуги отвлечь себя, но и проявляет к ним необычный интерес.
— Нисколько. Больше даже на муравья. Но он сильный, — упоминание Майки в нашем скромном диалоге греет душу.
В тусклом сиянии лампы замечаю расползающийся по ее переносице синяк. Маленькая гематомка проявляется все ярче с каждой минутой, и я осознаю, что еще упустил.
— Я сейчас… — быстрым шагом пересекаю коридор до ванной и возвращаюсь к кровати с тюбиком крема. Ловлю секундный тусклый взгляд Кэры, который, кажется, оживает, стоит мне оказаться рядом.
Не придумывай, фантазер.
— Мы не успели помазать лицо.
Когда это — «ты» превратилось в «мы»?
Легкими мазками по месту кровоподтека мне удается ее немного убаюкать. Прикрыв глаза, Тэкера больше не издает ни звука, и только через минут пятнадцать я тихо уточняю:
— Спишь?
Размеренное дыхание девушки дарит блаженное спокойствие. Кажется, только сейчас я окончательно остываю и могу степенно мыслить, останавливая бесконечный поток мата и неразберихи на магистралях своей нервной системы.
— Ну и устроила ты мне встряску, — приоткрыв окно в ее спальную, облокачиваюсь о подоконник и окидываю комнату блуждающим взглядом. Я измотан настолько, что не хочется ни цепляться к вещам, ни думать о завтрашнем дне.
Сейчас бы вернуться в квартиру, оставив все на своих местах. Сейчас бы медленно опустошать увесистую кружку горячего чая за просмотром нового блокбастера. Сейчас бы уехать в Токио на сходку с Тосвой, возвращаясь в школьные беззаботные годы…
Так бы я сказал себе еще в прошлом месяце.
— Но не сегодня. Еще чего.
Моя длинная тень полностью поглощает Тэкеру, когда я нависаю над кроватью, чтобы в который раз поймать неспокойное подрагивание девичьих ресниц. Я бы и правда хотел провести этот вечер куда более приятно. Но вот так просто сбегать — абсолютно не мое.
У меня кровь достигает градуса кипения, когда я буквально могу поймать за хвост хотя бы один секрет брюнетки. И в то же время все внутри стынет от колючего предвкушения правды, которая мне может прийтись абсолютно не по душе. Один вид покромсанного тела Тэкеры заламывает мне руки за спину, пытаясь отвадить от беды.
— А если бы я опоздал? — с вновь накатившим волнением хочу коснуться ее лица и подношу ладонь к влажной от заживляющей мази щеке, но останавливаюсь. Не хочу тревожить. Не хочу будить. Только нашептываю себе под нос, как мантры, ободряющие слова: — Все будет в порядке.
Опоздай я на час, сидела бы она на полу не в силах даже позвать на помощь? Пришлось бы мне вызывать полицию к ее еще теплому трупу? Был бы хоть кто-то, кому она могла позвонить?
Я благодарен небесам, что никогда не узнаю ни одного ответа на тревожащие вопросы. Хотя есть еще ряд мыслей, которые нужно постараться распутать, пока буйная девица не «воскресла» и не помешала моим внезапно образовавшимся планам.
Прикрывая дверь в спальную комнату, тащусь в ванную. Запах медикаментов и крови бьет по мозгам.
— Это и называется неожиданной генеральной уборкой?
В считаные минуты сгребаю все использованное и ненужное в мусорный пакет. Полотенца и сброшенная с девушки одежда быстро отправляются в стиральную машину — несчастный режим решаю починить позже, точно уж не сегодня. Лужицы крови — несколько незначительных нашлись даже в прихожей — протираю, задержав дыхание, и, промыв ванную и раковину струями теплой воды, хорошенько ополаскиваю руки. Словно смывая с них не только грязь и легкую дрожь, но и все воспоминания о сегодняшнем вечере.
Словно чистые руки отменяют тот факт, что я сам погряз в каком-то дерьме, оказавшись в нужное время в нужном месте. Как ни странно, меня ничего не пугает.
Мы прошли через многое, чтобы этим ограничиться.
Ловлю в зеркале свое бледное лицо и растираю щеки, пока кровь не начинает приливать к ним с новой силой. Даже чувствую себя немного лучше. Как минимум, перед глазами пропадает легкая дымка, и я снова готов действовать, а не играть в горничную.
— Стакан воды не будет лишним.
Опустошив два, вспоминаю о телефоне, любезно заброшенном ею под самую ванную и, обнаружив его выключенным, забиваю. Расскажу Казуторе о последних новостях позже. Сейчас у меня есть задачи поинтереснее.
— Привет, родной. Тебя я и ищу, — обращаю свой взгляд к рюкзаку, будто ожидающему меня возле входной двери, и нервные окончания на затылке до омерзения щекотно натягиваются в струны.
У меня нет смычка, но складывается впечатление, что порвать их я смогу и без его помощи.
Поднимая увесистую сумку с пола, чтобы
вывернуть ее наизнанку осмотреть содержимое в более подходящем месте, замечаю странный блеск металла в обуви Тэкеры.
— Ебучий случай!
Надеюсь, кровь на ножах — тоже твоя, блять.
***
Я не спал всю ночь. Клевал носом пару раз, но не позволял себе провалиться без сознания в подушку на второй половине кровати. В некоторые часы девушку беспокойно колотило по всей постели; она бредила и со стоном билась в тихой истерике, сжимая простыни до хруста костяшек, растягивая ткань и чуть ли ни разрывая ее. Пару раз я даже отхватил по лицу — несильно, но и этого хватило, чтобы переступить через негласную грань дозволенного и вместо успокаивающих поглаживаний по волосам перейти к «серьезной обороне».
Оказывается, сжимать девчонку по рукам и ногам, закутав в одеяло, — отличная тактика, чтобы утихомирить ее спящую. Хотя сковывать ее в кольце своих рук я уже пробовал после случая в кофейне — на холоде улицы и одеяла не понадобилось.
Потому что им был я?
Несколько раз она плакала. Один раз завыла волком, испугав меня до сбитого сердечного боя. Ближе к двум ночи, когда она с новой силой залепетала что-то сложно различимое и бессвязное, я с ужасом обнаружил, как сильно поднялась ее температура — даже испарина на лбу появилась, не говоря уже об ознобе.
— Давай выпьем… Вот так. Молодец, — ничего не соображающая, она обескураженно сжимала мою футболку, когда я несильно приподнимал ее на подушке, вкладывая жаропонижающее в полуприкрытые сухие губы, и помогал сделать несколько глотков теплой воды.
После этого она просто бесстыдно рассматривала меня, смущая своим непривычно безропотным изучающим взором. В свете ночника карие глаза отливали молочным шоколадом, отчего я еще долго чувствовал на языке сладкий привкус. В те минуты я не только не отходил от нее ни на шаг — я вообще не двигался.
Не хотел лишать себя удовольствия видеть девушку такой — сбросившей маску хладнокровия и напускной грубости. И еще — боялся нарушить ее бредовое полутрансовое состояние и вернуть в реальность, где все тело ломит и надрывает.
Спустя минуты она все равно незаметно погрузилась в сон, позволяя выдохнуть с облегчением и принести в комнату холодные полотенца, чтобы попытаться хотя бы немного охладить горящий лоб и шею. К утру ее состояние немного улучшилось — дыхание выровнялось, температура спала на пару градусов, хотя все еще держалась выше нормы.
Я даже позволил себе сбегать домой — по-быстрому сменить одежду и взять с собой на седьмой этаж кастрюлю легкого супа, приготовленного тем же вечером, буквально за час до случившегося. Вернулся к Кэре домой, еле успокаивая сбитое дыхание и сглатывая давящий на уши шум — летел по лестничным пролетам, лишь бы не оставлять ее одну и на десять минут. Она все так же спала, не подозревая о моих шустрых передвижениях и неоправданной суете.
Но это не могло продолжаться вечно.
— Это же был сон, да?
От внезапной колючей реплики, вторящей скрипу кровати, меня бросает в пот. Не без разочарования приоткрываю сонные глаза и упираюсь в сердитую тень на лице Тэкеры.
Ну вот — только очнулась, а уже чем-то недовольна.
— Смотря что ты имеешь в виду, — осознав неловкость нашего положения, я виновато пересаживаюсь на самый край постели и поджимаю под себя ноги, удобно устраиваясь напротив девушки.
Лучше бы мы насмерть пьяные уснули под одним одеялом — смущение было бы схожим, но сама ситуация куда более позитивной и обнадеживающей.
— Настоящий, — приподнимаясь к изголовью, она несдержанно шипит и, зажмурившись, замирает. Отчего-то в ее сиплом подобии голоса сквозит неприкрытое раздражение и плохо скрываемая гневность, — Значит, и вчера…
— Брось, откуда столько яда? То, что я настоящий — отличная новость! Иначе ты бы уже умерла.
Она снова натягивает на себя блядскую физиономию отстраненности, не выдавливая ни слова. Штора, развевающаяся от сквозняка, ей интереснее моего присутствия в комнате.
Спящая — ты куда приятнее.
Только я собираюсь взорваться возвращающей ее в реальность колкостью, брюнетка хмурится и принимает серьезный вид, неспокойно теребя край пододеяльника:
— Сколько стоит твое молчание?
Мой истерический хохот подобен волне цунами — такой же внезапный и сокрушающий любые попытки сохранить разумность.
— Дежавю какое-то. Ты вчера уже задавала этот вопрос.
— И что ты ответил?
— Что ты не расплатишься до конца жизни.
Она мрачнеет и сглатывает. Рассматривает перевязанную ладонь и корчится не то от боли, не то от моей несгибаемости.
— Но сначала тебе нужно поесть, ладно?
Растерянность Тэкеры разливается красным пятном смущения на бледных щеках. Думаю, она ожидала куда менее приветливого диалога, а никак не встревоженного меня, уже располагающего поднос с супом на ее коленях.
Завтрак в постель я представлял иначе, но и ты не романтичная особа.
— Зачем ты это делаешь?
— Это называется «забота», дурочка.
— Люди не заботятся о чужих просто так. Что тебе нужно? Сколько?
— К сожалению, ты сталкивалась не с теми людьми, — вкладывая ложку в ее здоровую, хвала богам, правую руку, я стоически терплю, чтобы не вспылить.
Приму благодарность позже. Надеюсь, в другом виде.
— Ложку в ладошку!
Девушка сжимает прибор, но к еде не прикасается, хоть ее сильное желание и выдает голодный взгляд.
— Да не отравлю. Не для того я вчера зашивал тебя.
Верит. Кивает своим мыслям и, попробовав один глоточек, даже свежеет, продолжая вливать в себя похлебку с видимым удовольствием.
— Вкусно? — она соглашается одним кивком.
Хватит прятать глаза — я всего лишь тебя покормил. А еще спас от гибели, увидел в нижнем белье, нашел пару ножей и раскрыл четыре имени. Но это не имеет никакого значения. Нисколько. Главное — какая я ахеренная хозяюшка-кухарка, раз тебе даже от супа моего так неловко.
— Ночью у тебя повышалась температура, но к утру полегчало. Я дал тебе жаропонижающее. Кажется, пронесло. Как ты себя чувствуешь?
— В норме, — отвечает скупо. Потирает губы салфеткой и откладывает поднос на прикроватный столик, негромко поскуливая от резкого движения.
— В норме, значит… А вот я в ахуе! — впервые со вчерашнего вечера я позволяю себе вскрикнуть, отчего девушка в легком испуге воротит головой. — Ты до сих пор хочешь знать, чего стоит мое молчание? Ответов, милая. Чертовых ответов!
Я выкладываю четыре паспорта на смятую постель рядом с девушкой, словно карты.
Будем играть в дурака или дуру. Только без подкидных-переводных, все и так слишком сложно.
— Что это значит?
Она поднимает нахальный взгляд, раздражая сильнее. Но в шоколадных вкраплениях я все же замечаю огоньки хорошо скрываемой паники:
— Уверен, что после ответа станет легче?
— Мне не нужна «легкость» твоего ответа. Мне нужна правда.
Тэкера кривится. Нервно закусывает губу и грубо выдыхает:
— И что ты планируешь с ней делать? Радоваться, как мальчишка, выигравший главный приз в викторине? Использовать, вымогая награду от префектурных копов за обнаружение мошенницы? На кой черт тебе всралась правда, когда у тебя и так уже есть все, чтобы за дверью меня ждали с наручниками?
Она усиленно старается сохранить сдержанный спокойный вид, даже не замечая, в каком нервном смятении сжимает и заламывает пальцы правой руки.
А знаю ли я, зачем мне твоя правда? Не уверен. Вот только половниками есть ложь, которая оборачивается травмами и болью, точно не мой выбор.
— Не могу же я отправить тебя за решетку, даже не разобравшись.
— Любишь вершить суд и искать справедливость?
— Впустив тебя в свой дом, я становлюсь соучастником любой авантюры, которую ты проворачиваешь. Косить под дурачка, если тебя поймают, я не смогу.
Она выжидает несколько секунд и, что-то обдумав, резко меняет тон на вкрадчивую убедительность:
— А если я скажу, что меня не поймают?
Ловкий трюк. Но со мной он не канает. Этих «если» было в моей жизни прискорбно много.
— Я тебе не поверю. Вчерашнего вечера оказалось достаточно. Я уже свидетель. Позволь мне понять, верно ли я поступаю, оставаясь на твоей стороне.
Ее вздернутый нос и лисья ухмылка говорят за себя. Я ловко перебиваю грядущую тираду, вышагивая по комнате добрые километры:
— Ты можешь наплести мне любую историю и глазом не поведя. Ты можешь растворить меня в своей лжи, как только тебе заблагорассудится. Но ты в зоне риска, Тэке… Черт.
Хлопаю себя по лбу. Девчонка мрачно оглядывает свои же паспорта на постели.
— Шаг вперед. Шаг назад. Рано или поздно я узнаю правду — у меня есть связи. И лучше тебе признаться мне первой.
Но ее покорное молчание провоцирует меня распаляться сильнее:
— К слову, ты спалилась в первый же день, окей? Я слышал твой разговор с курьером. И фото паспорта при заключении договора отправил друзьям в полицию…
— Фото паспорта у полиции? — ее внезапно трусливый вздох не сопоставим с пылающим от гнева лицом.
Это уже интересно.
— Парни надежные. Языки не распускают. Дальше них информация не пойдет, пока я сам не попрошу. Нам с Казом просто поведали, что Тэкера Сато — имя какой-то проститутки, сбитой у трассы.
Нам с Казом. Это правда. Пусть знает, что есть еще один свидетель. На случай, если она продумывает план, как бы меня убить.
— И все это время они… Ты… Блять, — она прячет лицо в ладонях, речитативом выпуская еще несколько ядреных ругательств.
— Две недели мы с Казуторой места себе не находили. Ебаные две недели мы знали о твоей лжи. О мошенничестве. О том, что это наказуемо. Но не делали поспешных выводов.
Вцепившись тонкими пальцами в волосы, соседка с неприкрытой ненавистью поднимает голос:
— Чего ты, сука, добиваешься? Я не понимаю твоих намерений!
«Сука» — ведь было не обращением, а эмоциональным возгласом, правда? Гадина. Я тут распинаюсь перед ней, а она «ничего не понимает».
— Я хочу добиться твоего доверия. Мне не нравится, что такая
какая? девушка вынуждена скрываться и возвращаться домой вся в… Слава богу, если вообще возвращаться!
Она вся соткана из предубеждений и подозрительности. Я чувствую, как электризуются ее мысли в попытках шибануть меня током, когда девушка в следующий раз откроет свой рот.
— Хорошо. Ладно. Давай начну. Я видел татуировку. Я знаю, кто такие Бонтен. И поверь моему опыту, ты не похожа на одну из них.
Я думал об этом всю чертову ночь. Еще одна причина, по которой уснуть не получилось бы, будь я хоть в смертельном изнурении.
В Бонтене редко водились девушки. Те немногочисленные экспонаты, о которых мы были наслышаны во времена существования Тосвы, либо попадали в банду в качестве трофеев и игрушек, либо воспитывались кровожадными убийцами в жесточайших условиях. Говорить о причастности брюнетки к одной из этих категорий я не мог и полагался только на интуицию и какую-никакую логику.
Предположим, «Тэкера» была важным звеном Бонтена. Предположим, она отправилась на выполнение миссии в Йокогаму. Ищет ли она поддержки у кого-то из местных, путешествуя в одиночку с рюкзаком на плечах? Связана ли она с другими членами группировки, учитывая, что именно здесь многие годы назад расцвело Поднебесье, примкнувшее к Бонтену?
Не похоже. Кажется, она скорее прыгнет в огненную бездну, чем будет работать с кем-то в паре или группе. Скрытная. Резвая. Нелюдимая. Она больше предпочитает оставаться в тени и не соприкасаться с кем бы то ни было.
Она может быть убийцей? Из оружия у нее с собой только ножи.
Вымогателем? Язык подвешен. Любительница фактов, как я уже понял, она могла бы развести кого-то на деньги или манипуляциями отжать свое. Не сомневаюсь.
А может, хакером? Последнее ей подходит.
Не знаю. Предполагаю.
И денег у нее не так уж и много. Карт я не нашел. Значит, платит наличкой. Но у Бонтена никогда не было проблем с финансами, что странно — могли они обделить девчонку? Настолько, что даже не предоставили временную лачугу и заставили искать жилье саму, договариваясь о цене. Никто, кроме Каза не знал, что я хочу сдавать квартиру. Наш договор оказался чистым совпадением. Как же сложно.
А вот блокнотик с частично перечеркнутыми именами меня вообще чуть не свел с ума, погружая в теории заговоров.
Дождавшись, пока у меня включится телефон — как хорошо, что в ее рюкзаке нашлась подходящая зарядка, — я по очереди вбил каждое. Результаты только запутали, но обнадежили. Выяснилось, все перечеркнутые личности, начиная с прошлого года — и даже, вроде как, раньше, — при странных обстоятельствах оказывались за решеткой.
И здесь напрашивается несколько ключевых выводов. Во-первых, «зачеркнутый» не значит «убитый». Они не ее цели. Либо она очень неумелый охотник, раз полиция схватывала засранцев одного за другим, выбивая у нее из рук.
Во-вторых — возможно, она скрывается и, следя за новостями, ждет, пока участь подонков настигнет и ее. Черт ее пойми. Может, она связана с ними одним делом. Может, она боится, что по ее душу тоже уже скребут когтями гончие псы.
Но что тогда означают остальные — имена которых еще не разрезаны тонкими черными линиями гелиевой ручки? И почему на последнем месте — пустота, явно что-то означающая, судя по нервным штрихам и точкам, словно кто-то нервно стучал пастой по бумаге?
Меня не хватило на большие хитросплетенные умозаключения. Голова отказывалась думать, взорванная на атомы, хоть и продолжала прокручивать несносные мысли одну за другой, превращая меня в полоумного.
Коктейль чувств на лице Тэкеры неописуем. Она и злится, находясь на грани срыва, и будто бы даже силится не расплакаться, стискивая зубы до бегающих на шее желваков.
Я уже говорил, что видеть тебя в таком состоянии невыносимо мучительно?
— Ты пиздецки сложная. Но не одна из них.
POV Харука
Очнувшись от головокружительной ломоты во всем теле, я оказалась — ни много ни мало — в комнате для допросов. Больше никогда не буду засыпать. Кто вообще разрешал человеку спать, когда в любую минуту его слабостью может воспользоваться недоброжелатель?
Или назойливый, до пизды наблюдательный Чифую Мацуно.
Не одна из них. Ты действительно в это веришь?
— Это хорошо или плохо? — нужно оттянуть время. Нужно понять, что он понапридумывал там себе, чтобы играть по его правилам и болтать только то, что позволит ему от меня отстать.
Как же мне больно. Нервы по всему телу пульсируют и выжигают кожу, требуя хоть какого-то успокоения, которое я не могу им дать. Терпи, Хару. Просто терпи.
— Что я не считаю тебя головорезом и отбитой мразью? Как сама думаешь?
— Значит, свастоны и правда были «славными токийскими парнями», пресекающими всякую грязь на корню?
Вот он — лучший момент козырять вашими биографическими нюансами. Сбитая с Чифую заносчивость и взгляд, полный изумления, стоили того.
— Я знаю. Что ты был в Тосве. Знаю. И что Казутора — бывший из Вальхаллы. И про срок. Оба срока.
Зримая уверенность Мацуно сменяется на послушание. До недавних пор рассекающий воздух размашистыми движениями, сейчас парень останавливается у другой стороны постели и опускается на пол.
— Когда и как?
— Это не играет роли. Мне эта информация не нужна.
Почти не нужна. Я в отвратительном положении. Впервые за пять лет я облажалась настолько жестко, что попалась с поличным и позволила вскрыть мое нутро. Было бы классно отключить тебя на пару часиков, выметаясь из этой квартиры…
Блядство. Идти мне некуда. И в Йокогаме я нужна — даже сдохнуть кощунственно.
— Но я могу ее использовать против вас.
Чтобы уничтожить все твои мечты. Просто сравнять с землей все ваши старания. Это меньшее, на что я готова пойти, если ты станешь мешаться на пути.
Чифую понимающе кивает. Он умный парень и осознает, чем чреваты слухи, даже если отрицает это.
— Если я пойду ко дну, ваше прошлое станет всеобщим достоянием. Милые студентки вряд ли продолжат вилять задницами, принося вам свои деньги. И у инвесторов такой расклад вряд ли вызовет восторг.
— Ты так смело ставишь свои условия? Просто «вау».
Парень явно в растерянных грустных чувствах ставит подбородок на кулачок, буравя простынь немигающим взором.
— Я спасаю свою шкуру.
— Ее не придется спасать, если ты не сделала ничего плохого.
Вся моя жизнь — что-то плохое, Мацуно.
— Неужели ты готова рискнуть всем, лишь бы гордо кусать язык сейчас? Казутора уже унес твои ножи, аккуратно сложенные в пакетики как вещдоки. Я не касался их. Не смывал кровь…
Ты придумываешь это на ходу? Мудрый мальчик. Сообразительный. Спасибо, что не дал мне умереть.
Складывается впечатление, что мы перекидываемся никчемными обвинениями, чтобы тупо не молчать. Все это так бессмысленно и бесполезно, что и начинать, наверное, не стоило, но мои последние нервные клетки и затуманенное сознание не упустили единственную возможность ковырнуть больное место Чифую.
Вся эта его игра в «расскажи мне о себе» набатом бьет по моей и без того больной голове. Я не понимаю попыток парня добиться правды. Я не понимаю, почему меня еще не скрутили с его легкой руки и не увезли на допрос. Я не понимаю его «доверься мне».
Чертов ты еблан, романтизирующий любую хуйню, которая происходит вокруг тебя.
— Кровь все равно моя.
— Я так и знал, — произносит победно, но без особого энтузиазма. Да уж, ситуация патовая.
— Тогда зачем несешь весь этот бред? — я внезапно перехожу на крик, снова и снова натягивая волосы на голове, словно так кровь прильет к мозгу, и я с воодушевляющим успехом придумаю гениальный план.
Но такого не будет.
Будет только Чифую, в изумрудных глазах которого столько непрочитанного мною беспокойства, что заглядывать в них непростительно. Я не заслуживаю.
— Я не знаю, как к тебе подобраться. Но я не могу оставить все на своих местах, понимаешь? Дело не в том, чтобы сдать тебя поскорее и радоваться жизни.
Тогда в чем же, умник? Каждый чертов раз я убегала с места на место, когда к моим дверям посылали ищеек. Когда любое неверно сказанное слово провоцировало людей спасать свои задницы, а еще лучше — рассматривать во мне ту самую золотую антилопу, на поимке которой можно неплохо нажиться и обрести почет у местных органов власти.
— Я вижу, что тебе плохо. Я чувствую, что на помощь к тебе никто не придет. Я уверен, что со мной ты ничего не сделаешь, потому что…
— Дурак. Если ты в этом уверен, ты конченый дурак. Только что сам затирал мне про ножи…
Удивлена, что тебе не хватает здравомыслия рядом со мной. Удивлена, что ты, несмотря на все факты, остаешься прав в своих интуитивных суждениях.
Мы уперлись в потолок наших возможностей. Если бы тишину можно было есть, мы бы уже давно умерли от переедания.
— Ты уверен, что дальше твоих друзей из полиции… Никуда не пойдет? — почему-то мне хочется верить в его добропорядочность. Он не дал ни одного повода себя ненавидеть, как бы сильно я не сопротивлялась проявляемой в мою сторону доброте.
А еще он свастон и Мацуно — в одном флаконе.
Возможно, получится сгладить все углы между нами долей правды, которую ему так не терпится вытащить из меня клешнями своих благодеяний. Суп, кстати, вкусный. Питательный.
— На тысячу из сотни. Они тоже свастоны.
Ну вот. Как и полагала, Тосва — это как отдельная каста благоразумия. Синонимы, блять, контекстуальные.
— Ладно. Предлагаю договориться.
— Я начинал с этого.
— Нет, ты начинал с какой-то хуйни.
— Я был на взводе.
Как и я, черт нас подери.
— Неважно. Так ты согласен? У нас есть только цена слова.
И даже не говори, что это называется «доверять». Манипуляция чистой воды. Мы просто натянем трос: и если один решит его надрезать, получит рикошетом в ответ.
А лучше вот так: мы станем на две части одной мины — тот, кто подорвет другого, будет разорван сам.
— Бонтен — не был моим выбором. Но я была его собственностью. Пока не сбежала. Вот откуда все это, — одного наклона головы в сторону документов хватает.
Чифую понимающе кивает, глотая каждое мое слово с поразительной внимательностью и легкой горечью в ярких радужках. Ему не нравится то, что я говорю.
Но это моя жизнь. Поэтому лучше ничего во мне тебе никогда не будет интересно так, как сегодня.
— В полиции много шпионов Бонтена. Да они в целом повсюду. Проданные и купленные. Если данные о поддельном паспорте пойдут дальше… Меня найдут и убьют.
Судя по нахмуренным бровям, эти кусочки головоломки он сопоставил в своей умной головушке раньше, чем я произнесла.
— Такая правда тебя устраивает?
Его молчание превращается в грозовую тучу. Холодок бежит по коже от мрачности парня.
— Поэтому давай договоримся. Все, что произошло, впредь останется только между нами. На вас это тоже может плохо сказаться. И речь не о кофейне и зоомагазине. Речь о жизни и смерти.
Несколько минут мы просто не решаемся посмотреть в сторону друг друга, но после Чифую удивляет меня в очередной раз — откашлявшись и повеселев:
— А я уже испугался.
— Чего?
— О таком могла бы сказать сразу.
— Ты точно дурак.
Напускное? Он не хочет заканчивать разговор на такой печальной ноте и разряжает обстановку? Сколько в тебе энергии?
— Может и так. Но давать тебя в обиду каким-то ублюдкам не позволю. Не беспокойся.
Его слова отчего-то пробирают до слез, но вестись на них я не позволяю.
Мои уши — плохое место для чужих обещаний. Тем более, таких громких и правдоподобных.
— В тебе сидит синдром спасателя?
— Всего лишь мужество, честь и забота о ближнем. Ты моя квартирантка как-никак. Ты платишь мне хорошие деньги за комфорт.
Ах, точно.
— Пустил бы ты меня на порог, зная обо всем изначально?
Поразмыслив, он натягивает широкую ухмылку и играет бровями, подпирая щеку ладошкой.
— За семьдесят тысяч…
Мне остается только снисходительно цокнуть, не сразу заметив очередную смену его настроения. Перевертыш какой-то.
— Вчера… Произошло что-то..? — неловко начинает Мацуно, перебирая пальцами обложку одного из паспортов. Спешу его успокоить. А то придумает что-нибудь эдакое — век потом не отделаюсь.
— Вчера я неудачно защитила девчонку от изнасилования двумя членами.
Ловлю себя на мысли, что фраза прозвучала слишком буднично. Недаром Чифую сидит, как на иголках, весь красный и напряженный.
— Не ссы. Она убежала — приехали копы. Но догнать меня было сложно.
— Удивительно. Они были толстыми и ленивыми?
Твой подкол по поводу моего ебейшего вчерашнего состояния принят.
— И тупыми.
Парень вздыхает. Винтики в его черепушке не дремлют, подготовив новую порцию вопросов.
— Чем ты занимаешься сейчас? Чем ты зарабатываешь на жизнь?
— У тебя амнезия?
Боже, неужели я научилась свою же ложь принимать за чистую монету, негодуя так убедительно?
— Я делаю сайты, ало!
Мацуно неловко потирает переносицу, но, судя по общей атмосфере, расслабляется.
— А, то есть это правда. Окей. Сайт нам нужен.
Понятное дело. Из кожи вон лез позавчера, рассказывая о своих воздушных замках. Теперь точно не сольюсь. И ладно. Заработаю, пока восстанавливаюсь. Лишь бы до боя пришла в себя. И найти морфий тоже было бы неплохо.
Как же все болит.
— Я не буду лезть дальше, если ты этого не захочешь. Но все же…
Какой ты все-таки понимающий мерзавец.
— Я хочу познакомиться по-человечески, — все еще стоя на коленях у противоположной стороны кровати, опираясь на нее животом, он уверенно протягивает мне ладонь, словно для приветствия. Я тянусь к ней на автомате, думая закрепить наше недавнее соглашение, и сжимаю в ответ. Прямо как в тот раз, когда мы заключили договор аренды.
Но сейчас все иначе.
Чифую растрепан, словно сутки не спал. Впалые щеки, кажется, еще сильнее обтягивают точеные скулы, клеймом вырисовывая на лице Мацуно знак усталости. И все же он улыбается, прошибая меня током одним своим касанием.
Мальчишка, который знает все о «доверии» и почти ничего обо мне, смотрит с немыслимым трепетом. Так неловко.
— Чифую. Я — Чифую Мацуно.
Отдельные звуки сами собираются в слова. Их пробило его солнечными импульсами без моего желания. Ненавижу подчиняться. Но сейчас я ведома непонятной титанической силой.
— Харука. Харука Игараси.
Ты точно дурак, раз решил воскресить мое имя
и меня вместе с ним.
POV Менеджер Джа
— Харука. Запомни меня навсегда, милый. Меня зовут Харука.
Если бы о моей жизни слагали легенды, так бы звали моего ангела-хранителя. Девушку с окровавленными крыльями, которая добровольно явилась передо мной в своем истинном обличии единожды.
Кажется, я умер в день, когда неизвестные напали на приют. Точно умер — и даже несколько раз. Коридор четвертого этажа тогда казался дорогой на гильотину. Комната, в которой удалось застать взрослую девочку, тоже напоминала лишь временное укрытие, не способное спрятать нас двоих от неминуемой страшной участи.
— Отвлекай себя. Здесь будет темно и страшно. А ты смотри в потолок и представляй, сколько на нем деревянных брусьев. Считай каждое воображаемое бревнышко…
Когда она закрыла створку шкафа, в моей воображаемой комнате никаких брусьев не оказалось. Да и самой воображаемой комнаты, начистоту, не было. Я вообще не понимал, что и зачем девочка от меня хочет, ощущая только давящую со всех сторон тесноту, темноту и тревогу.
Так себя чувствуют похороненные заживо?
И в то же время посторонние звуки пугали до изнеможения, заставляя слушаться Харуку беспрекословно. Я стал выдумывать. Теперь вместо деревянной верхней доски той коробки, в которой я оказался заперт, действительно вырисовывался потолок. Самый обычный, какой был в моем прошлом доме, пока родители не начали носить туда вонючие бутыли с горячительным.
На нем висело больше сотни лампочек-светлячков цвета
ее яркой пижамы. Они попеременно гасли, стоило мне отвлечься на крики за пределами шкафа, но исчезли совсем, лишь когда мой детский недалекий мозг, наконец, сопоставил протяжный хрип спасительницы с происходящими вокруг зверствами.
Я тогда не понимал, что такое смерть и как она может бродить непростительно рядом, нашептывая свои убаюкивающие дьявольские мантры. Она представлялась невесомым существом, пугающим обезличенной гримасой, черными рваными одеяниями и косой за спиной, но никак не людьми — жестокими и расчетливыми.
И Харуку тоже забрала не смерть, а люди — пусть я и не был уверен, что хуже.
А я мог только обливаться слезами в этом чертовом шкафу. Страдать по людям, которых не успел узнать. И терпеть убийственный рокот сердца с каждым шорохом, оплакивая в первую очередь себя — свою жалкость и приближающуюся кончину.
— В конце коридора есть маленький старый лифт для еды. Когда все успокоится, спрячься там и пережди, пока не приедет помощь. Если ее не будет, спускайся в нем на первый этаж. Ты окажешься в подсобке. И беги. Куда глаза глядят, к домам, к людям…
Каким-то чудом я смог дождаться недолгого затишья и сквозь погром и тела, как в тумане, добрался до спасительного лифта, через стену ощущая вибрации тяжелых уверенных шагов. Механизм, ранее мне незнакомый, был стар настолько, что управление сводилось к элементарному дерганию за тросы, благодаря которым я медленно и, настолько бесшумно, насколько мог, спускался по этажам все ниже, пока не уперся в пол окончательно.
Мне все еще казалось, что я потерялся в очень реалистичном сне, но адреналин, ударивший в голову, сделал все, чтобы повысить мои шансы на выживание. Думать было некогда. Да и нечем — от шока любые потуги соображать заканчивались обрывками наставлений Харуки. Благодаря им я и смог выбраться.
Оказавшись в хранилище для овощей, я беспрепятственно попал на задний двор и бежал — сверкая пятками, через свекольные поля, вдоль каналов, теряясь в высокой траве. Благодаря природу за то, что декабрь в этих краях совсем не морозный.
Удирал недолго. Пока легкие не начали рваться наружу.
За плечами уже распространялся густой дым. На улицу начали стекаться зеваки — тут-то меня и подобрали. Сначала с расспросами, потом — с желанием успокоить, накормить и приютить.
Никому не нужный еще вчера, я попал в новую семью, подарившую мне все, что нужно подрастающему человеку.
Но единственный подарок, о котором я мечтал все семь лет — это увидеть ее вновь. Отблагодарить и узнать, что же приключилось со всеми нами в тот самый непримечательный воскресный вечер.
—
А ты уверен, что она вообще выжила? — задавал я себе одинаковый вопрос изо дня в день, теряя последние крохи надежды, но не опуская рук. И пусть воспоминания превращались во все более блеклое пятно на простыне моей памяти, я ни на миг не прекращал повторять ее имена: — Харука. Идзанами. Идзанами. Харука. Она жива. Ее там не было.
Я учился. Я мужал. Я рассуждал, что делать со своей жизнью, не прекращая расспрашивать старожил Татэямы о погибших воспитанниках и преподавателях приюта и о страшном дне его кончины, пропахшем проедающей легкие гарью. Но ответы их меня ни в какую не устраивали. Все знали о благодеяниях руководства детского дома и возносили ему великую хвалу, но о судьбах конкретных людей никто не ведал.
Разве что тетушка погибшего в огне директора спустя годы траура, обильно посыпанного копотью, все же решилась отстроить новую пристань для малолетних обездоленных на месте старого пепелища.
Никто в тот день не проследил, что стало причиной возгорания. Никого в тот день, по несчастному стечению обстоятельств, не было рядом. Да и мои рассказы, по всей видимости, частично признали за разыгравшуюся травмированную фантазию.
— Ну же, Тейджи… Кому нужны были эти детки? Нет никаких причин полагать, что пожару предшествовали такие страшные события, дорогой. А теперь постарайся уснуть.
Я и сам переставал себе верить. Только яркие опухшие от слез девичьи глаза, впечатавшиеся в подкорку, да сорванное с уст имя говорили о другом. Харука стала подобием моего маяка, вот только определить, в каком океане я плещусь в его поисках и где он сам по себе находится, представлялось невозможной идеей.
Ровно до тех пор, пока в шестую годовщину, возлагая цветы у памятника погибшим, я не пересекся со знакомой тетушкой, управляющей новым приютом с невиданным успехом.
— Редко здесь бывают люди. Даже в такие даты. А сегодня сразу двое. Значит, кому-то еще не безразлична память об ушедших…
— Кто-то был кроме меня?
— Девушка приходила. Молодая, скромная. Сказала, что когда-то давно была воспитанницей.
Я тогда познал, как может пылать сердце, облитое топливом надежды.
Догнать незнакомку не успел — она уехала прежде, чем я услышал о ее визите. Помню, я вел себя, словно потерянный ребенок, ищущий в каждом чужом силуэте отдаленные приметы бросивших его родителей. Не было и доли уверенности, что какая-то девушка, неожиданно посетившая место скорби, была хоть каплю со мной связана.
— Пожалуйста, вот бы… Ты…
Но, кажется, я молился об этом. Вера — все, на что я мог рассчитывать, не обладая ни фактами, ни силой, ни особой сообразительностью. Даже в колледже после средней школы я не был достаточно хорош ровно ни в чем. Разве что усердно разбирался в документообороте, но и то — потому что не было выбора: бумаги помогали отстаивать свои права перед закупщиками свеклы, которую я помогал выращивать и продавать новому дедушке все эти годы. В остальном же мои знания были бесполезны.
Как и я — был бесполезен этому миру.
Может быть, отсюда и возникла эта мания найти
ее. Может быть, она помогла бы обрести мне цель в этой жизни, а не слоняться от столба к столбу, только и делая что проговаривая «Харука» буквально по слогам от нечего делать.
— Никто мне не поверил тогда. А сейчас — не верят в меня. Суждено ли тебе когда-нибудь… Вновь воспламенить это чувство?
В тот день незнакомка вручила тетушке пакеты с купленными заранее подарками: в них было буквально все — от сладких рулетов и игрушек до детской одежды, подобранной, так кстати, для разных возрастов. Вызвавшись помочь распаковать дары, я и не знал, как далеко смогу зайти.
Сейчас я понимаю, что превзошел самого себя. Иначе не могу объяснить, как в только достигшей восемнадцатилетия голове могла появиться идея проверить все бирки и этикетки ее покупок. Успешнейшая идея. Гениальная.
Оправданная. И оправдавшая мое безумие.
Потому что все указания на пекарню, продовольственные и детские магазины единогласно вели в одно место — Осака.
— Тейджи, ты уверен, что хочешь этого? Путь неблизкий, а ты еще так молод!
— Это всего лишь заработки, дед. Вернусь через пару месяцев, накопив тебе на новую люльку для мопеда. Не скучай без меня. И если будут занижать цену на свеклу, сразу звони…
Выписав все адреса с крохотных бумажек на подарках и приехав в Осаку, я оказался буквально окружен нужными точками на карте. Все магазины находились в пределах одного района.
— Сначала она зашла за игрушками — сюда… Перешла дорогу — и забрала пирожные… Сходится.
Я удачно снял недорогое место в соседнем общежитии и в первый же день нашел работу промоутера. Однако даже выстаивая на зимней мороси много часов, раздавая листовки и всматриваясь в лица прохожих, я не достиг никакого успеха. Уже через две недели пришлось думать о жизни и реальном заработке, а не только о слепом наблюдении в погоне за незримой звездой.
Взяли меня только официантом на ночную смену. Без образования старшей школы и, тем более, университета на что-то более престижное я и не рассчитывал. Повезло еще, что мой возраст их не смутил. Ждать еще два года до совершеннолетия я бы не отважился. Вот только клуб, в котором предстояло коротать ночи за скромные чаевые, пугал уже своим названием — «Якудза».
Время помчалось вперед, а я успевал лишь возвращаться в общежитие под утро и наверстывать недостающие часы сна. Перспектива такими темпами и дальше оставаться в Осаке не радовала. Даже хуже — одна мысль об этом забирала силы, вгоняя в какую-то непристойную для совсем юного молодого человека апатию.
Но ненавистная судьба снова была ко мне благосклонна.
Может, зря я на нее так отчаянно обрушивал проклятия?
В разговоре двух — к слову, пугающих размерами своих мышц и грубостью — посетителей я случайно обрел свой долгожданный фатум.
— Слышал о новой девчонке?
— Идзанами которая? Не пойму, почему от нее все кипятком ссутся. Быстренько отмудохают, и смотреть жалко будет.
— Не горячись. Когда шеф отказался связываться с ней, она на моих глазах надрала жопы его бугаям-охранникам. Ты знаешь, что Джексон — тот еще американец, но, видимо, и ему не хватило тестостерона против нее…
— Не поверю, пока не увижу собственными глазами. Когда там ее бой?
— В субботу. И лучше не опаздывай, как обычно. Чую, придется сделать двойную ставку.
На нижнем этаже «Якудзы» и правда проходили подпольные бои. Обнаружил я их не сразу — не каждый новый сотрудник согласится выходить на смены, узнав о печально известной славе такого заведения, — но выбора у меня не было. Приходилось обходить коридор, ведущий в обитель пота, крови и жестокости, стороной.
— Идзанами. Идзанами. Идзанами. Быть не может такого совпадения.
Собрав в кулак все мужество, в субботу я в первых рядах наблюдал за фееричным выступлением девушки. Ничего не выдавало в ней когда-то мою спасительницу. Ничего не отзывалось во мне сладостным «узнаванием». Но и после боя я не смог уйти домой, так и не сложив все кусочки пазла в единую картину.
Пока я дожидался девушку в длинном бесшумном коридоре, мне только ромашки для гадания не хватало. Разве что вместо «любит — не любит» я бы подставил свое тревожное «она — не она».
— И вы хотите сказать, что это все? Пятьдесят тысяч? Да это даже не половина за все восторженные крики ваших зрителей!
— Милочка, я понимаю ваше негодование, но не кипятитесь. Таковы ставки. Таковы условия договора.
— Мы не заключали с вами никаких ебаных договоров.
— Тем более. Не хмурьтесь — появятся морщины.
— Зубы мне здесь не заговаривайте.
— А вы не кипятитесь и не распускайте руки. Не в том положении. И вообще — обычно бойцы получают другие суммы, если вместо них все насущные вопросы решают менеджеры. С ними приятнее вести беседу…
— Могу натянуть вам губу до пяток — тогда разговор вольется в нужное русло? Я требую свою долю!
— Прошу прощения, но это максимум. Так у нас дела не делаются…
У девушки явно были проблемы — и с деньгами, и с агрессией. Но именно ее разъяренные, пылающие в агонии глаза, вселяли какую-то не свойственную мне уверенность. В них, как и в пробежавшей мимо Идзанами, я постарался разглядеть что-то отдаленно знакомое. И догнал ее уже на улице.
— Если бы вы действительно заключили с ними договор, ничего не изменилось бы.
— Да ладно? Откуда такой гений, а главное — нахуя ты на моем пути? Свалил!
— Я работаю здесь. Я могу быть менеджером.
Поведение девушки пугало, но я продолжал загораживать дорогу и накидывал всевозможные факты, чтобы дать ей повод зацепиться хоть за что-то. Я не врал — просто недоговаривал.
— Я хорош в выбивании больших денег, потому что дружу с документами и ловко путаю таких, как они, юридическими терминами…
Неважно, что единственный опыт в выбивании денег у меня был не на подпольных боях, а во времена торговли свеклой.
—
Если заключить с ними стандартный одноразовый контракт и указать там те же пятьдесят тысяч, они подпишут его и глазом не моргнув. И тогда можно пойти на уловку: прописать в приложении, что сумма эта фиксированная и минимальная, в случае если ставок было не очень-то и много…
Пока я рассказывал ей о всевозможных способах законного получения денег, участница боев постепенно перестала проявлять особую враждебность и молча выслушивала весь мой внезапный поток советов.
— Но также победившему бойцу полагается процент со всех собранных средств. Зная, сколько людей сегодня пришли на вас посмотреть и какая невыносимая очередь была в кассу, думаю, победа могла обойтись вам и в двести тысяч… Есть множество способов увеличить суммы. Я могу помочь в следующие бои.
— И что тебе с этого будет? Каковы условия?
— Всего лишь маленький процент для меня. Мне тоже нужны деньги. И вы явно окажетесь в плюсе. Куда большем, чем сегодня.
— Валяй. Мой следующий бой через неделю. Встретимся за час. Здесь же.
Я всю неделю думал, как провернуть на практике все то, что успел ей наговорить в порыве чувств. Во-первых, важно было убедить организаторов в том, что я действительно менеджер Идзанами. Во-вторых, позволить ей думать и дальше, что я всегда был причастен к миру боев «Якудзы», а не к неловкому лавированию с подносом между заполненными ночами столиками прилегающего ресторана. И, в-третьих, главное, все-таки добиться для нее достойного вознаграждения — мне не хотелось потерять единственную ниточку этого волнительного клубка гипотез из виду, не оправдав ожиданий таинственной особы.
Наверное, только с божьей помощью мне удалось не упасть лицом в грязь ни в одном из трех пунктов.
Сомнения на счет того, может ли
та самая Харука быть
именно этой Идзанами, изредка продолжали закрадываться под кожу, будто бы пытаясь опровергнуть мои же воспоминания. Но с каждым редким словом, брошенным в мою сторону, с каждым ее задумчивым вздохом, с каждой упавшей слезинкой во время обработки ран, я все больше убеждался — это она.
Девочка значительно повзрослела, хотя, всмотревшись, можно было найти отдаленные черты той юной воспитанницы, рассказывающей сказки детям в приюте. Да и прокуренный голос уверенно прятал ее ласковые интонации, хотя они проскальзывали в минуты ее слабости.
В минуты ее внезапной, но такой желанной доброты по отношению ко мне.
Рядом с ней я становился увереннее. Даже не так. Не рядом, а
ради нее.
Харука. Цветок, который пытается скрыть свою сущность за шипами необузданной Идзанами. Ангел-хранитель, павший на поле боя и ставший ангелом-воином.
Прощаясь «навсегда», я внимательно следил за выражением ее лица, когда она пролистывала тетрадь
с упоминанием бойцовских клубов, и заметил небольшие изменения в мимике — открылась страница с Йокогамой.
Через неделю после отъезда Харуки я отправил во все эти заведения электронное письмо с неоднозначным содержанием:
«Прошу прощения за беспокойство. Это менеджер бойца Идзанами. Боюсь, до нас не дошел ваш ответ: продублируйте, пожалуйста, когда должен состояться бой?»
И только один клуб понял, что я имею в виду. Она уже связалась с ними. Она уже готова зарабатывать новые шрамы и оставлять после себя хаос.
— Нам пора встретиться, семпай. На этот раз я буду с вами честен.
