POV Харука
Затягиваю кобальтовую ленту пояса на талии достаточно крепко, чтобы она не соскакивала и не мешала во время драки, но и не туго — иначе ремень будет неприятно впиваться в кожу сквозь одежду в низких позициях или во время кувырков. — Надеюсь, эти пластмассовые пряжки не раскрошатся в первый же раунд, — щелкаю застежкой несколько раз, убеждаясь в ее надежности, и тянусь к земле, плотно прижав грудь к коленям. Путы на поясе не давят, не стесняют, не ощущаются. Замечательный выбор этой ночи. На образы для боя в новом городе я уже привыкла раскошеливаться без зазрения совести. Мало того что одежда сама по себе быстро изнашивается (часто разорванная особо яростным противником), так еще и предприимчивым фанатам по многочисленным запрещенным — но кого это вообще заботит? — фотографиям полюбилось «собирать меня по кусочкам» и сравнивать фигуру, видимые черты лица или жесты с реальными девушками в поисках «настоящей Идзанами». Однажды кто-то из поклонников даже обрушил свои любовные открытки на официантку соседнего бара, поскольку она частично была похожа на меня. По слухам, девушке долго приходилось доказывать, что она и драться-то совсем не умеет, а при виде крови валится в обморок — но я уверена, одним случаем не ограничилось. Подобные выходки меня бесконечно смешили, но с каждым разом еще одно зерно сомнения в собственной безопасности вне ринга все глубже пускало свои корни — пока не нашло успокоение в опустошении моего кошелька: на парики всевозможных оттенков и длин, костюмы из магазинов для косплея или прямиком из-под швейных машин андеграундных предприятий. Отныне и вовеки: чем разнообразнее тряпье висело на Идзанами, тем меньше находилось шансов у глуповатых фанатиков составить наш с ней портрет. Начистоту — по мне плачет не портрет, а фоторобот. — Но никакой преступник не хочет быть пойманным, — отстав от пояса, поднимаю руки вверх и развожу в стороны, вновь и вновь проверяя одежду на удобство под разными углами. Повезло, что боди село как влитое, — Интересно, кто такая эта Несокрушимая Цукаса и чем сможет удивить… Предстоящий поединок должен быть особенным. Мне удалось взломать аккаунты организаторов и узнать из недавней переписки, что моим противником станет молоденькая особа, навыки которой, по их словам, «не нуждаются в доказательствах». Говнюки по неизвестным мне причинам даже сделали на нее свои ставки, хотя никакой информации, подтверждающей величие противницы, я не нашла. Кроме того, что у нее, вроде как, крутой тренер, — но это еще ни о чем не говорит. — Цукаса, значит? Властительница мира? Не слышала, что Боги Смерти плевали на владения в погоне за душами? Мне действительно не нужны ни миры, ни ошметки власти, поделенной между такими, как она. Я заберу сегодня победу — этого будет вполне достаточно. Но то сладостное ожидание, с которым организаторы описывали битву с девчонкой, непомерно злит. — Ну, я здесь не для того, чтобы всех очаровывать. Но от этого зачастую зависит сумма выигрыша, Харука, так что туши лишнюю гордыню, изучай противника и соответствуй своему легендарному псевдониму. Будь лучше, даже когда в тебя не верят. Особенно, тогда. Подойдя к зеркалу личной раздевалки, одобрительно ухмыляюсь отражению — больше нет и следа от прежней Игараси. Но как бы я себя ни перекраивала, предпочтение всегда отдаю комфорту: останавливающие циркуляцию крови швы и ткани — последнее, что я хотела бы проклинать, лежа на татами. Пробегаюсь взглядом по деталям и не обнаруживаю ничего, что могло бы смутить или вызвать подозрения у зевак из зала. — Недурно. Совсем недурно. Мешковатые плотные штаны на высокой посадке визуально увеличивают мои объемы — хотя с рационом от Чифую материал скоро начнет облегать каждый изгиб — и тем самым дают фору. Если противница будет недостаточно внимательна, любой удар может стать холостым или пройти по касательной, задевая только черную ткань. И даже если у девчонки найдутся силенки захватить меня за штанину, это вряд ли ей чем-то поможет — у меня все еще будет преимущество в движениях. Как будто бы пытаясь удостоверить в собственных выводах, отхожу от зеркала на пару шагов назад и совершаю несколько ударов обеими ногам поочередно. Атака по бедру — внешней и внутренней части. В живот. Круговая. Прямая. С разворота. Задняя. В прыжке. — Отлично, — движения плавные и четкие. Только вот саднящая между лопаток рана напоминает о себе короткими пульсациями микротоков в мышцы, пусть в целом и не беспокоит так, как могла бы. Морщусь и с натугой сглатываю ком в глотке, на мгновение задумавшись: «А если упаду? А если ударит прямо в спину? Оклемаюсь? Выдам себя? Дам ей шанс использовать мою травму против?» — Меньше накручивай, и все пройдет гладко. В этом твоя главная проблема. Ты опасаешься удара заранее, даже если оппонент еще не придумал его. Отвечай на реакции, которые видишь здесь и сейчас. Но делай это молниеносно. Запомнила? — Да. Ожидание удара не должно быть страшнее самого удара. Так говорил он. Человек, приютивший меня после года выживания по Японии. Человек, давший мне цель и позволивший тренироваться в его старом спортивном зале. — Интересно, как они сейчас с тетушкой? Вспомнят обо мне, когда я со всем покончу и сама кану в небытие? Вряд ли. Вот как на меня действует Мацуно. Докапывается до самого нутра, а мне потом расхлебывать эту изливающуюся лаву невиданной ностальгии по чьей-то добропорядочности. Глубоко вдыхаю, представляю ринг и разбушевавшихся зрителей кругом него. Нервный узел из живота перемещается в грудину и подступает к горлу. Всегда тревожно. Всегда — как в последний раз. Потираю виски и на счет медленно выпускаю воздух из легких. Терпимо. Я снова упираюсь в свое отражение взглядом, игнорируя шум собирающейся в зале толпы. Быстрее начнем — быстрее закончим. — А с вами что делать? — обращаюсь к двум цепям, свисающим по оба бедра. Металл молчит. Только тихо позвякивает, стоит мне еще раз поднять ноги, разминая суставы перед схваткой: — Неплохи для антуража. Вы мне нравитесь. Да и использовать вас можно. Только обещайте не вести двойную игру, ладно? Ненароком лязгнуть соперницу холодом цепей по телу — мое тайное желание. Но окажись она такой же проворной, как и я, нас ждет недетское разбирательство. — Пусть только тронет моих малышек. Лапы оторву, — еще раз проверяю сцепление колец на поясе и осматриваю обувь, переминаясь с ноги на ногу. — Ну или оттопчу. Эластичные высокие кеды, до голени, не выбиваются из общей пугающей концепции, но и не сковывают. Ощущаются чуть тяжелее чешек. Большой плюс — стопа довольно устойчиво упирается в землю, да и в случае падения я не замедлю движения и немного облегчу свое положение при захватах. — Морской узел на шнурках ей тоже не распутать. Я уже размялась раза три, приехав на площадку за полтора часа до старта, но все еще тяну мышцы и оттачиваю комбинации. Скамейки, расположенные вдоль темно-алых, подсвеченных неоном стен, абсолютно не мешают, и мое тело становится все более разгоряченным, впитывая в себя вкус свободы и подготавливаясь к открытому пространству ринга. Массирую обеими ладонями мышцы на предплечьях, наполняю их теплом и энергией. Круговыми движениями разрабатываю кисти, уделяю внимание каждому пальцу. Легкое напряжение с хрустом косточек быстро покидает тело сантиметр за сантиметром — и даже дыхание становится более твердым, дерзким, но я все же выпускаю отрывистый хрип, когда в закрытую дверь нещадно стучат несколько раз и пробегают мимо. Сигнал, десятиминутная готовность. — Не вздрагиваем, — массирую грудину и растворяю волны глупого трепетания до атомов, чтобы выпрыснуть их с потом в первые же минуты после гонга. Проверяю надежность короткого синего парика и надеваю маску, тщательно фиксируя ее на лице и за ушами. Все, что остается открыто миру, — темно-синие тени, крыльями ворона обрамляющие глаза, радужки которых теперь выглядят, словно инородные бусины на оперении дикой птицы. Еще раз стряхиваю невидимые пылинки с черного безрукавного боди и несколькими поворотами шеи проверяю, точно ли горловина не сможет меня придушить. — Черт, — несколько нательных эластичных маек неприятно трутся о кожу. Но я вытерплю этот легкий зуд, если он спасет мою спину и корпус от лишних тумаков. — Ты победишь, Идзанами, — проговариваю себе напоследок, с намеренной надменной уверенностью заглядывая в самую глубину спрятанных за черными ресницами глаз. — Деньги правят людьми. И ты сегодня получишь свою долю, дорогая. И пусть не существует честных схваток, где ты можешь быть убежден в своей победе заранее — все, что мне остается, это верить в собственные силы и идти напролом.***
Я наслышана, что ожидание — самая волнительная часть любого пути. Когда сердце выбивается из грудины, наполненное страхом неизвестности; когда запахи вокруг становятся в разы более ощутимыми и впиваются в кожу, напоминая о себе ежесекундно, стоит даже покинуть помещение; когда в желудке тяжелеет и холодный пот проходит вдоль спины, рвотным позывом желая избавить тело и разум от накатившего переживания. Я всегда была умнее. Я всегда рассматривала место бойни по камерам с разных сторон, изучала соперника и выстраивала стратегии отступления, если придется спасать задницу, а не грезить о выигрыше. Я всегда сражалась с ожиданием заранее, чтобы, стоя за дверями площадки, не выражать ни одной эмоции. И чтобы чувства во мне нугой растекались по венам в легком предвкушении, а не острием волчка проделывали дыры изнутри кожи от неконтролируемого тремора. — Помогает, — в легкой усмешке шепчу себе под нос, стоя на безопасном расстоянии от охраны, готовой распахнуть вход на дорожку вдоль трибуны в любую секунду после объявления бойцов. В Йокогаме менеджеру Джа удалось подыскать довольно цивильное место для сражения. Вероятно, образ подпольного клубного помещения Осаки, больше напоминающего загон, и у него не вызывал даже минимального чувства надежности. — Вы давно этого ждали! — улавливаю мерзкий голос из громкоговорителя и продолжаю до деталей представлять ожидающую меня через минуту сеточку ринга. — И мы воплотили ваши мечты в реальность! Интересно, какие поебанные жизнью мудаки приходят посмотреть на женский бой без правил, потому что исполняют свои мечты. Ах да, я знаю таких предостаточно. Секьюрити не поддерживают мою чересчур громкую усмешку, сдерживая руки по швам. Скучные. Могли бы хоть бровью повести, чтобы не прослыть надувными куклами — со слишком реалистичной рисовкой и натуральным запахом неопрятного мужского тела. — Встречайте на ринге справа — девушка, сломавшая дюжину костей… Это ты высчитывал по моим скромным трем видео? На деле, сломанных костей было в разы больше. Жаль, после этого бой почти всегда заканчивается. — …источник мужских слез… Толпа ревет, а я подавляю волну негодования. Неужели мужские слезы — теперь показатель моей состоятельности как бойца? Что за глупости. Лучше бы ты уже продолжил свои уроки арифметики и посчитал выбитые зубы моих противников. Хватит на новую вставную челюсть. Перед глазами невольно маячит образ мокрых ресниц Чифую. Машу головой, прогоняя наваждение, и окончательно убеждаюсь: нет в мужских слезах ничего настолько предосудительного, чтобы этому аплодировать. — …она называет себя Богиней Смерти… Попрошу, это название мне присудили заслуженно. — … а мы поддержим ее ликующим «Идзанами»! Официально самое хуевое мое представление, Йокогама. Нам стоит поработать над вашим сценарием вместе. Охрана передо мной отмирает и отворяет железные врата. Яркий неоновый свет перекликается с лучами софитов и слепит глаза, отчего я недовольно морщусь и даю зрению шанс восстановиться. Когда фигуры вокруг приобретают очертания, делаю смелый шаг вперед. Двери позади закрываются с характерным звоном, и зов зрителей вкупе с ним бьет по ушам, укутывая меня в колючее одеяло криков и улюлюканий. Не смей показать им меньше, чем они хотят. Беззвучно рычу на свою же податливость, когда дело касается шоу, и гордо задираю подбородок, выпрямившись по струнке, как подобает истинной Богине. В раскованной позе медленно осматриваю людей по кругу, одаривая их самым стальным взглядом, и, качнув бедром, неспешно прохожусь по дорожке до ярко освещенного ринга в центре зала. Почти у входа ловлю черную розу, прилетевшую откуда-то справа. — Смерть не ищет иных удовольствий, кроме самой себя, — обернувшись к зрителям напоследок, зажимаю пальцы у бутона и резким движением отрываю его от стебля. — Но она изощреннее любого из них, — сминаю лепестки в перчатке и показательно поднимаю руку вперед. Изломанный цветок выпадает из разжатого кулака с траурной плавностью. Напыщенность, веющая опасностью — моя броня. Если ты готова даже мысленно убивать в драке, шавки напротив будут дрожать от любого твоего удара. — Эффектное появление от эффектной Идзанами. Бой еще не начался, а я уже хочу отрезать язык, как минимум, ведущему — прямо в его сраной рубке. Тем временем забираюсь на татами и складываю руки на груди, пока рефери со скучающим видом ждет прибытия второй участницы. — Что ж, встречайте бурными аплодисментами! Девушка, которая держит в страхе всю Шибую, — зал предательски отдает и ей свою порцию чествования. — Несокрушимая Цукаса! Ошибочка, звание за худшее представление клубом «Фудзи» я отдаю ей. Из противоположного выхода, подобного моему, появляется пышная золотистая голова. Девчонка не медлит, не смотрит по сторонам, не принимает и не отталкивает зрительские овации — стремительным шагом взбирается на татами, останавливаясь по другую руку судьи от меня. Ей вообще фиолетово на все, что происходит вокруг, но смешливо прищуренные глаза говорят о другом. Кое-что все же разжигает в ней интерес — и это я. Рефери подзывает нас ближе к себе и кладет ладони обеим на шеи в призыве поклониться и выслушать его небольшую напутствующую речь. От адреналина у меня уже заложило уши и кровь ударила в мозг — в мыслях только драка с милашкой на полголовы ниже меня. Почти упираюсь лбом в челку коротышки в принудительном поклоне и не смею гасить в себе ядовитого умиления. — Таким малышкам противозаконно иметь столь большую грудь, — взгляд ненароком опускается на внушительные буфера, размера так третьго с половиной. — Зато я вижу, как неровно ты дышишь. Переживаешь? — нашептываю ей на ухо, перебиваемая сбивчивыми нотациями судьи над нами. — …нельзя использовать дополнительные средства самообороны, включая оружие… — Бежала к тебе на всех парах. Знала, что ты оценишь, Идзанами, — она слегка приподнимает голову, обращает ко мне свой открытый бледно-бирюзовый взгляд, и мы продолжаем исследовать эмоции друг друга под надоедливый бубнеж сверху. — …кусать, бить в пах, плеваться, выкалывать глаза — не разрешается… У Цукасы маленькое, но ненормально просветленное для нынешней обстановки лицо. Пусть и скрытое наполовину, как и у меня, за маской, уверена, оно не подает признаков несовладания с собой. Длинные светлые ресницы лучиками упираются в верхнее веко оттого, что она смотрит на меня исподлобья, а большие — погодите, она замерла в восхищении? — глаза бегают по моей физиономии, словно впитывая каждый миллиметр кожи. — …пять раундов по пять минут. Побеждает тот, кто нокаутирует соперника или заставит его сдаться… Организаторы, наверное, ошиблись. У этого ангела нет и шанса. — А ты вблизи еще лучше, — она успевает вызвать во мне недоумение раньше, чем рефери отскакивает назад, отталкивая нас друг от друга, а в ушах звенит датчик старта первого раунда. Но Цукаса не ждет особого приглашения. Принимает стойку молниеносно, словно родилась в такой позе, и наравне со мной грациозно передвигается по рингу маленькими шажками, пытаясь аккуратно приблизиться. — Как думаешь, кто поцелует землю первой? — Предпочитаю целоваться с мужчинами, — хихикает она и делает резкий рывок вперед. Удар кулаком в голову отталкиваю ладонью вверх. Ее правая рука уже тянется сжать мое плечо, но я перехватываю запястье и беру инициативу захвата на себя, на что девчонка дергается вниз, мастерским прогибом в спине высвобождаясь из «наручника» и минуя мои стальные объятия. Пока она сбоку, отрывисто выбрасываю кулак, целясь в нос, но Цукаса уходит в сторону и вновь оказывается передо мной, пробивая прямой удар правой ногой, от которого я только и успеваю отшагнуть назад. Где-то я видела такую гибкость и силу в ногах, нет? — Пиздато ножками машешь. Я хочу вывести ее на нервозность. Хочу сбить крепкий настрой едкой самоуверенностью и припугнуть уже в первом раунде — чтобы не зазнавалась. Ее нога не успевает коснуться земли — ныряю к внутреннему бедру и ловлю белокурую под коленку, а передней ступней подсекаю ее левую, выводя девчонку из равновесия. Цукаса валится навзничь, но уверенно выставляет вниз левое предплечье, словно собирается сделать кувырок в воздухе. Не позволю. Если ты и ебанешь сальтуху, то только с моего разрешения и прекрасным личиком об упругий мат. Выгибаюсь вперед, оказавшись у нее между ног, и подминаю маленькое тело под себя. Мы валимся навзничь. Прижимаю оба ее локтя к земле, пока женские икры с силой сдавливают мои ребра. — Зато у тебя четенькие комбинации, — отправляет в лоб, как воздушный поцелуй, и резко переворачивается, придавливая собой мой живот и бедра. Ебаная спина ноет, но мне за нее уже не так тревожно — азарт пока еще затуманивает нежелательные ощущения лучше болеутоляющего. Что там отвешивает ведущий о нас двоих тоже не играет никакой роли. Главное — людям нравится. И мне, если честно, тоже приятна такая динамика без похотливых устаревших ругательств потных соперников-мужланов. Мои ладони на ее локтях были сцеплены так крепко, что сейчас я благодарю случай за возможность совершить болевой захват, лежа под ней. Напрягаю пресс и через спазм в лопатках из-за старой раны приподнимаю спину вверх. Круговым движением выгибаю левую руку над плечом соперницы и завожу ее Цукасе подмышку, схватившись за свое второе запястье. Дергаю на себя. Девчонка падает корпусом мне на грудь, щекой упираясь в пол, а я тяну ее руку в другом направлении, готовясь к болевому. И растягивая свое удовольствие в запахе ее вкусного кокосового шампуня. Но не страха — что заводит сильнее. — Ты попалась в капкан, киска. — Это всего лишь кимура. И у тебя не хватает времени. Звонкий удар гонга меня веселит. Я отпускаю противницу из хватки и готовлюсь встать в первоначальную позицию, когда вижу девичью ладонь, желающую помочь мне подняться. Принимаю ее со смехом. — Ты просчитала конец раунда, малышка? Боюсь опечалить, но наши законные двадцать минут… — Да-да, еще впереди, — сейчас я уверена, что глаза могут излучать улыбку, спрятанную под плотной тканью маски, не хуже губ. Сегодня не будет легких денег. Лучше — сегодня будет честный бой с достойным противником. Впервые за годы. Еще два раунда мы пререкаемся, катаемся по полу и издеваемся над зрителями, не понимающими, кто ведет в этой схватке и почему роли так быстро меняются. Они вынуждены болеть за обеих, потому что обе, несомненно, круты. Пусть моя спина уже надрывается от бесконечных хлопков, отзываясь в позвоночнике и пояснице резью, словно от кнутов — и все же я не уступаю. Если с появлением Цукасы на ринге я и была надменна, сейчас мое предвзятое отношение к полутораметровой золушке рассыпалось, как та самая хрустальная туфелька, отчего-то брошенная в стеклодробилку. Черные спортивки, как у местного гопаря, и тоненькие кеды на моем фоне не делают ее посмешищем —двигается она с первых минут с выверенной техничностью, напоминая настоящего профи, и за это ей стоит отдать должное. — Да уж, драться с девчонкой — отдельное удовольствие, — мы значительно «сдружились», награждая друг друга оплеухами и ставя подножки при любой удачной возможности. Запыхавшись, она отбивает комбо из боковых ударов по корпусу и в последний момент отскакивает от добивающего прямого в грудь: — Это так. Мы равны по изворотливости, — словно в подтверждение, ныряет мне в ноги, пытаясь снова бросить меня на пол, а я сопротивляюсь ударами то одним коленом, то другим, не понимая, куда она прячет голову. Прием выходит из-под контроля, и Цукаса отпрыгивает назад, не переставая меня удивлять своей настойчивостью и нескрываемой радостью. — Вести сложнее, но интереснее, чем с качками. В голову приходит идея уложить ее на грудь. Важно обмануть ожидания, чтобы она не опрокинула меня через плечо. Переместить ее фокус на что-то другое. Уболтать? — И через многих неинтересных качков ты прошла? — перемещаюсь чуть ближе, лениво отбиваюсь от ее слабых дразнящих, но хлестких ударов. — Скажем, на тренировках их было достаточно, — переходит в наступление. Очередной игривый удар оказывается значительно сильнее предыдущего, и я блокирую его скрещенными руками, приблизившись к корпусу на достаточно близкое расстояние еще одним широким шагом. — Под грозным взглядом тренера, — добавляет она еле слышно с интонацией, которую я могу сравнить разве что с особо недовольным упреком на грани легкого раздражения. — А на поле боя? — отправляю в ее голову фиктивный боковой. Она отбивает его передней рукой, открывая солнечное сплетение. Бью ее прямо в центр грудины открытой ладошкой, поймав с уст сдавленный хрип. Не позволяю девушке далеко отлететь и юрко перемещаюсь за спину, сжимая далеко не хрупкое тело в «объятиях» — абьюзивных настолько, что, будь мы парой, самое время вызывать полицию и открывать дело по статье «домашнее насилие». Опасное положение. Немного приседаю, сильнее упираясь ступнями в пол в поисках идеальной точки опоры. — Ты третья, Идзанами, — чертовка хрипит и откашливается, но не теряется, пяткой вмазывая мне по передней стороне голени. Сука. Скулю, повиснув у нее на спине, уже вовсе не уверенная, что могла быть ее третьей, а не тридцать третьей, соперницей. И все же прыскаю ей прямо над ухом. Она молодец. — И даже не думай смеяться! Цукаса шире расставляет ноги, не позволяя надавить ей в сухожилие под коленками, и с жадностью заглатывает воздух, силясь перебросить меня через плечо. Противостоять трудно, но я все еще цепко держу ее со спины и клоню назад. Мы играем в маятник — а в какую сторону ему предстоит качнуться, покажет случай и чья-то сиюминутная смекалка. — Так ты у нас еще совсем малышка. Хочешь, буду тебя так называть, крошка? — Воздержусь. Зато тебе пора на пенсию. Семнадцать побед и семь поражений только за два года — не перебор ли? Наконец, мне удается выбить из-под нее почву, больной ногой лягнув ее под зад. Прижав тело девчонки вплотную к своей груди, аккуратно оседаю на пол, зажимая ее ногами и блокируя любые действия. Это не мешает ей трепыхаться в желании вызволить свои сиськи как можно скорее. — Собирала на меня информацию? — обжигаю дыханием ее затылок, но зря. — Ага, — Цукаса дергается назад, и я снова скулю, ощущая железный привкус во рту. Разбила губу головой — просто и со вкусом, блять, в прямом смысле. — Не хватает только плаката и автографа. Я долго ждала боя с тобой. — Рассчитываешь победить? — В самых ярких грезах, — она качается из стороны в сторону, пытаясь выбиться из замка моих рук и сильнее разводит предплечья, болезненно впиваясь костями в мои. — Хотя шанс встретиться с тобой на ринге — уже мечта. Перехватываю руки на ее талии, чтобы не мучиться от назревающих, но все еще легких струек судороги в бицепсах. — Я настолько тебе понравилась? И чем же? Ей хватает доли секунды — рвануть на себя локти, выбивая из моей груди дух одним точным уколом под ребра. Разведя мои кисти, сильнее тянет за одну руку, насаживая меня к себе на спину, и перекатывается, вновь восседая сверху. Я уже устала от этой игры в доминирование. — Ты выделяешься, — мы тяжело дышим друг на друга, и капля пота со лба Цукасы проливается мне на веко. Промаргиваюсь несколько раз и жду от нее продолжения, которого не следует. Мразотка умеет интриговать. — Когда пузатые гондоны рвут свои пивные маечки на ринге, я и правда блещу изыском своих костюмов, — до конца раунда остается тридцать секунд. Стратегически я могу перетерпеть ее натиск и набраться сил на последнюю пятиминутку. Девчонка и не против. Тоже устала — и только для приличия да оваций зрителей и ведущего наносит несильные отрывистые удары по ребрам, выводя из себя, но не травмируя. — Твои образы тоже потрясные, но дело не только в них, — выдыхается и ослабляет хватку. Дает мне шанс выпутаться? — Правда? — резко шлепаю ее по ушам с двух сторон, оглушая, и сбрасываю с себя на спину, коленями фиксируя ее бедра и перекрещивая ее руки на груди. В таком положении я легко могу нырнуть головой вперед — и она это уже просчитала. — Ты сильная, — подтягивает мою хватку выше. Пять секунд. — Ловкая, — тянет плечи вверх, немного прогибаясь в пояснице, чтобы я головой стремилась к полу, пытаясь сдержать ее кисти под собой. Четыре секунды. — Бесстрашная, — подкручивает пояс вправо-влево, но все еще не может принять удобное положение. Я тяжелее. Три. — Гордая, — не оборачиваясь назад, чувствую, как она упирается обеими ступнями в пол, превращаясь буквально в мост, на котором еще чуть-чуть — и я повисну. Две. — И никакая не жалкая актриска, — позволяю ей сбросить меня влево, заранее группируясь. Одна. — Ты настоящая, — обращаю свой взгляд в ее сторону и вижу ликующее лицо едва ли побежденной Цукасы. Удар гонга больше не кажется таким мерзопакостным. Оказывается, можно биться без сводящей скулы желчи и ядовитых плевков в сторону каннибалов, готовых шкуру с тебя содрать от нечего делать. Настоящая? Странно слышать это в ситуации, когда от меня самой на этом ринге ничего не осталось, кроме жгучего стремления отвоевать свое, голоса да половины лица. Рефери подзывает нас к себе и дает минуту отдышаться. Пятый раунд впервые в моей жизни начинается не с крови, застилающей глаза, а с интересного — черт возьми, а как я до такого докатилась? — диалога. — Это первый бой, когда мне сделали столько комплиментов, — новый удар гонга точно окрыляет соперницу, и она почти не касается земли, налетая на меня с очередью из ударов ногами. — Черт, ты не промах. Кого-то она точно напоминает, но кого? — Я не хочу сражаться с той, кто хуже, — ухожу от прямого удара на шаг назад. Торопиться не нужно. С такой противницей важно сохранять трезвость ума и не бежать впереди паровоза. — Или с той, кого не уважаю, — продолжает она. Я приседаю, избегая высоко удара в прыжке. — Я хочу становиться лучше. Сейчас она на пике своей комбинации. Можно. Отбиваю летящую в висок щиколотку вверх; пользуясь секундной неустойчивости девчонки, подскакиваю вперед и ребром ладони ударяю по трахее. — Твой тренер, наверное, гордится тобой, — она закашливается и, пытаясь проморгаться, не глядя бьет на уровне лица, пока я, пригнувшись, подхватываю ее за колено. Рывок за плечо, и вот я уже седлаю спину красотки. — Гордится, — Цукаса рыпается, но прячет руки под собой, чтобы я не могла совершить болевой и вынудить ее прилюдно сдаться. — Но сегодня пусть попереживает, — обхватываю ее горло и приподнимаю к себе, вызвав у мелкой дикий рык и явный дискомфорт. Жаль, душить по правилам этого клуба нельзя. Уже бы победила. Но слова противницы воспламеняют во мне тот самый интерес, когда дослушать хочется сильнее, чем заткнуть. — Все подсказки ему оставила. Даже билет до Йокогамы положила на видное место, — Цукаса ластится к моей руке ухом в непонятном жесте. — О чем ты? — а после зажимает ладонь плечом и дергает вправо, тем самым, «стянув» меня на бок. Чертовка вырывается лучше змеи и неожиданно оказываясь на татами перед моим лицом. — Нашим боем я убиваю двух зайцев, — стоя на четвереньках напротив, грубо выбрасываю ногу вперед в надежде снова уложить ее, но блондиночка кувыркается вперед, врезаясь своим телом в мое, и на ухо шепчет. — Побеждаю тебя в равной схватке и вызываю, наконец, в моем семпае адский гнев. Если бы можно было тягать за волосы, она бы уже облысела. Хотя две ее толстые косы, собранные в один незамысловатый узел, в обычной жизни, готова поспорить, привлекают немало завистливых женских взглядов. Мы одновременно хватаем друг друга за штанины на бедрах и усмехаемся. Кто бы что ни задумал, уже не получится перетягивать друг друга, как канат, из стороны в сторону. — С первым все понятно. Но парня зачем так мучаешь? — вместе медленно поднимаемся в стойку, не разжимая сцепленных на ткани кулаков. — Хватит с меня этой игры в молчанку, — ее нижний удар в челюсть проходит мимо: не потому, что я увернулась — просто успела переместиться на пару дюймов для прямого по корпусу. — Не поняла? — девчонка принимает удар с отчетливым выдохом и отступает на шаг назад. — Люблю эту, — кряхтит, но не показывает, какую боль испытывает, — белобрысую голову. — Ну а он? — набрасываемся друг на друга с чередой двойных и сразу отпрыгиваем назад. Сложно бороться с противником, у которого с тобой одни и те же мысли на уме. Все движения, как под копирку, и не поймешь, кто кого дублирует — потому что оба думают своей головой. — Собираюсь узнать напрямую после боя, — снова сталкиваемся передними руками и задними цепляем друг друга за плечи, но отпускаем в негодовании и перебираем ногами по кругу. Должно быть что-то другое, пусть и выучили мы друг друга за четыре раунда, будто всю жизнь провели вместе. — Когда его разрывать будет от эмоций, он точно все выскажет. — Ты жестока, — в нетерпении набрасываю на малявку и, пережив несколько толчков по грудной клетке, прижимаю ее голову за затылок к своей шее, ударяя по ребрам снова и снова, пока та оставляет синяки на моем бедре. — Задрал, — напрягается всем телом, не уступая, и шипит сквозь зубы. Мы еще не договорили. — Мог бы уже тысячу раз признаться, а все ведет свои игры. Сладкий запах ее волос перебивается частичками соленого пота. Общего на двоих. — А что он делает? — Цукаса отскакивает первая, натерпевшись. — Все, что нужно. И так, как надо, — пробиваю отвлекающую тройку, наступаю на нее с быстрым махом ноги, пока девушка с придыханием (вызванным все-таки боем) вспоминает своего хваленого семпая. — Это проблема? — ее блок касается штанины, но не задевает голени. Белокурая недовольно мычит, когда я выбиваю дух мощным толчком по пояснице, и пятится. — Не то чтобы. Он заботливый, — чуть ли не отвлекаюсь, почти пропустив ее подсечку, но все же запоздало подпрыгиваю, сразу атакуя апперкотом. Заботливый? Как Чифую Мацуно? — Он следит за моим самочувствием лучше меня самой, — на этот раз ловкость на стороне оппонентки. Решение оттолкнуть меня подальше было неглупым — я зажата между сеткой ринга и ее крепким телом. Напрягаю пресс и сдавленно выдыхаю на каждый удар в живот, в ответ настукивая ей по спине, как молотком по наковальне. А в голове одно: следит за самочувствием лучше меня? Как Чифую Мацуно? — Он ощущает смену моего настроения и подстраивается, — когда Цукаса делает перерыв, слабо отталкиваю ее от себя и резко поднимаю колено на случай, если удастся разорвать замок из наших тел. Смену настроения? Вспоминается, как просто все эти две недели Чифую определял, нужна ли мне тишина или несколько острых шуток. Колено не помогает. Цукаса меняет угол и вдалбливается кулаками по внутреннему бедру, отчего я автоматически расставляю ноги и скатываюсь по сетке на пол. Сука. Лопатки вибрируют болью. Закусываю язык в надежде, что от такой муки спина скоро напрочь онемеет, даруя мне блаженство быть наполовину — в прямом смысле — бесчувственной. — Он делится со мной своими секретами и переживаниями, — Цукаса тянет меня за ступни к центру ринга, продолжая описывать какого-то уж слишком идеального мужчину, в которого я и не верю уже больше. Делится переживаниями? Так это Чифую Мацуно. Светлоглазка отпускает щиколотки, но не тут-то было — не опуская их на пол, даже без замаха, бью ее ногой по лицу. Девчонка падает рядом. Налегаю на нее всем телом и восстанавливаю дыхание. Сумасшедшая держится за щеки и истерически ухахатывается почти до слез: — А когда он смотрит в мою сторону этими своими двумя хитрющими черными зенками, я вообще готова распластаться на асфальте перекрестка. — И в чем вопрос? — все так же, лежа поперек Цукасы, впиваюсь ногтями ей в бедро. И нахожу под спортивками все три слоя колготок. Девушки такие девушки. Со злости нажимаю ей на точку под коленкой. Вскрикивает и дергает ногой, с яростью попадая коленкой мне по лбу. Случайности бывают опаснее заранее продуманных ходов. — Но мне нужна конкретика. Мне нужны слова, — переворачиваюсь на злосчастную спину параллельно девичьему непослушному телу и, крепко сжав ее ладони, усаживаюсь у ее паха, лопатками прижимаясь к большой груди. Последняя минута. — Милая, в словах ведь столько фальши. Им уж точно верить нельзя. — Это правда. Но только отчасти, — льнет ко мне всем телом, лишь бы высвободить ладошки из «наручников». Выкручивает, задирает ноги, уже сдерживаемые моими, но не успокаивается. — Когда можешь доверить человеку свою жизнь, искренность его слов вряд ли можно перепутать с чем-то еще. Поэтому я хочу, чтобы он сказал уже хоть что-нибудь. А не просто отдал мне свой последний дораяки. — Серьезно? Любовь теперь измеряется в дораяки? — плавно выгибаю ее ладони под неестественным углом, растягивая сухожилие до колючек. — В его случае — да… — тише выскуливает Цукаса в потуге вытянуть руки из-под моих подмышек, что лишь на немного облегчает ее боль. — Значит, прямо сейчас ты осуществляешь свой коварный план? — Ага. Уже вижу, как он пылает на весь третий ряд. Тридцать три секунды — время на таблоиде красными прямоугольниками остается под моими веками. От жажды из пересохшего горла вырывается хриплое подобие шутки: — Хочешь, ударю в нос для красочности? — Я нарываюсь не на избиение, Идзанами, — чувствую, как Цукаса поднимает голову, проверяя, сколько времени у нас еще есть, и, немного выждав, лбом врезается мне в позвонки. Она догадалась. Она распознала клеймо пытки на моем лице и сопоставила его с движениями, уверенная, куда бить, чтобы больше не прогадать. — Так ты красуешься? — от агонического импульса, проходящего сквозь грудину, упускаю заложницу, рычагом уже сковавшую мое колено. Ты могла бы добиться моего отступления несколькими касаниями в нужную область, так зачем щадишь меня? — И я чертовски хороша. Но я надеялась, что ты тоже будешь в форме. Где ты уже успела покалечить себе спину? — с каждым словом она сильнее оттягивает мою правую ногу от тела, заставляя чувствовать болезненное натяжение в мышцах внутреннего бедра. — Не припомню, чтобы бои с тобой были еще где-то в этом месяце. А я, поверь, все источники подняла в поисках тебя, девчонки на миллион. — Сталкерша! — мне не отбиться. Брыкания второй ноги не достают до Цукасы, а слабые хлопки руками ее уже не останавливают. — Так нечестно, Идзанами. Как бы ни закончился этот бой, я потребую реванш — и тебя, здоровую и полную прыти набить мне морду. — От твоей непосредственности тошно. Десять секунд — и я останусь с носом и больной спиной. Может, Чифую захочет оплатить еще один сайт или перенести дату арендной платы на пару недель позже…? — А ты крутая, даже если побита кем-то раньше. — Ну давай еще поцелуемся, боже… Светловолосая сама уже дрожит от усталости и тяжести во всем теле. — Боюсь, мне потом достанется от Майки… Прости. Одной из нас пора сдаваться. Майки? Одним резким движением она добивается от меня гортанного стона — несколько раз стучу по татами, готовая услышать из уст ведущего глупейший гимн моего проигрыша. На моем счету достаточно поражений. Отчасти — слизких от кровавых дорожек на коже, отчасти — несправедливых из-за нарушенных соперниками правил, единожды — подтасованных организаторами. Но этот проигрыш по вкусу лучше многих побед. — Спасибо, Цукаса. Мы еще встретимся. Я снова хватаюсь за протянутую вниз руку помощи и даже не жалею об этой ночи. Я найду, где взять деньги. Есть вещи любопытнее них. — Обязательно встретимся, Идзанами. Только ты поправляйся.***
Отчего-то на пути к раздевалке меня нагоняет щуплый малолетка и с истинным страхом в глазах, даже не в силах и слова произнести, вручает увесистый конверт. Его благодарность за бой и смущенное «до встречи» я принимаю за помутнение молодого рассудка, однако стопка нескольких пятитысячных купюр топит мое холодное, обставленное тумаками, сердечко. — Мне, кажется, не полагалось? Но ладно… — списываю этот казус на негласные правила клуба, но в тайне предполагаю — произошла какая-то ошибка, и пока они не хватились денег, стоит быстрее свалить. Заваливаюсь в раздевалку, заранее отказавшись от теплого душа и согревающих противогематонных мазей, но темный силуэт в углу заставляет кулаки сжаться, несмотря на ноющие костяшки. — Что… — не узнай я смущенный профиль менеджера Джа в мерцании тусклого неона, забеспокоилась бы о симптомах амнезии. — Блять, что? — И вам доброй ночи, семпай. Со времени нашей разлуки что-то изменилось. Парень выглядит все так же и переживает за каждое слово даже пуще прежнего, но я отчего-то ощущаю, как пропасть между нами срастается крепкими балками моста, стоит Джа подойти ближе и неловко поклониться. — Провалишь, когда объяснишься, — защелкиваю дверь на замок. Пусть чувствует себя загнанным в клетку — я сделаю что угодно, чтобы выбить всю дурь из его головы и не позволить столь вольного поведения в дальнейшем. Мне и самой некомфортно: в голове кружит осиный рой опасных вопросов, ответы на которые я готова выбивать из мальчишки палкой. — Предпочту и после не оставлять вас, — он, кажется, прирос к месту, словно столетнее дерево, залитое урбанистами цементом, и провожает каждое мое действие только беспокойными взглядами. — Это я решу сама, братец кролик, — снимаю перчатки и пересекаю раздевалку к душевой, намачивая полотенце. Будто не замечая мальчишку, избавляюсь от маски и парика, начиная свое обратное превращение в Харуку со снятия макияжа, но сквозь зеркало метаю в него зрительные молнии. Он отмирает. Привыкает ко мне снова? — Для начала позвольте поинтересоваться: вам отдали всю сумму? Семьдесят пять тысяч? — этот вкрадчивый тон профессионала я выучила наизусть. Когда дело касается денег, Джа компетентнее многих. Свидетелем каких бы ужасов он ни стал, стоя у ринга, парень легко берет себя в руки, вспоминая о работе. Иногда я завидую этому его качеству. — Ровно. Ты постарался? Что бы он ни задумал, свою работу мальчишка выполнил с безукоризненным успехом и лестной для меня преданностью. Дурак он или нет, предстоит разобраться позже, но сейчас я могу только отблагодарить его за проделанные усилия так, как умею. Отсчитываю двадцатку и откладываю ее в сторону, прямо показывая — пусть подойдет и возьмет сам. Хватит сторониться меня, если ты уже оказался в этом помещении, проделав неблизкий путь до Йокогамы. — Да. В изучении документов они не такие хваленые профессионалы, какими хотят казаться, — Джа умный мальчик. Присев на соседнее кресло у зеркала, малец пересчитывает купюры и в недоумении хлопает ресницами, как простушка, услышавшая комплимент. — Но это много! Нашел, чему негодовать. — Это моя благодарность, — и выражаю я ее действиями, когда человек по-настоящему достоин похвалы. Непослушные липкие волосы плохо расчесываются, отчего я нервирую себя еще больше. Раз никто меня не выгонит и не заберет деньги, можно принять душ? — Ты снова что-то приписал о компенсации за проигрыш? — Да. Если бы сегодня удача была на вашей стороне, удалось бы забрать из кассы двести пятьдесят, — замечаю горесть на лице парня и чуть ни давлюсь воздухом. Эх, Цукаса, повезло тебе сегодня. — Больно много народа слетелось посмотреть на женский бой. — И ты с ними? Услышал о противостоянии «Идзанами и Цукасы» и решил попытать удачу снова получить работенку? — парень съеживается от злой иронии в моем голосе, но глаза не прячет. Это успех. Так и смотрим друг на друга через поверхность зеркала. — Разве не тебе я доносила до ума, что от меня нужно держаться подальше? — Простите. Но ему точно не жаль. Все в Тейджи — а может, и Тайджи, черт его знает, я уже и не помню — выражает странную решительность продолжать просиживать штаны в метре от меня. — Даже думать не хочу, как ты подмял под себя организаторов, представившись моим менеджером, — это неправда. Я бы расспросила о каждой детали его чертового обмана, не будь так зла. И еще — так труслива. На долю парня, как я успела выяснить, выпало не так много испытаний — и я не хочу обрушить ураган своего существования на его тихую-мирную жизнь. Если сбежать не получается у меня — пусть бегут остальные. Куда подальше. — Сделал дело — выметайся, Джа. Уноси отсюда свои ноги подальше из Йокогамы. Подальше от меня, иначе все твои шансы на выживание стремительно скатятся вниз, как дети по горке-ледянке в самый морозный сезон. — Я слишком долго вас искал, чтобы так просто уйти, — в мягком шепоте я чувствую железную выдержку. В грудине завязывается узел от нелепого ощущения своей «нужности», но я разрезаю его секатором, не позволяя глупой слабости затуманить рассудок. — Значит, это был самый бесполезный месяц твоей жизни. — Это были худшие семь лет моей жизни, Харука. В теле что-то обрывается. Если в пропасти между нами и правда строился мост, я, кажется, только что с него спрыгнула. Я забываю дышать и подрагивающими пальцами сжимаю штанину, пытаясь сохранять нетленное спокойствие, пока один глаз не начинает нещадно дергаться от перенапряжения. — Значит, это все-таки вы. Бояться нечего. Даже с легкими травмами после боя я уложу мальца на лопатки одной левой. Да и дверь закрыта. Ожидать подвоха пока неоткуда. Невольно засматриваюсь в сторону двери в душевую, что находится в паре метров, но не замечаю никого в открытом проеме. Может ли там спрятаться человек? Двое? Нестрашно. Совсем. — Меня зовут Тейджи, — но в тоне парня так много спокойствия и неподдельной слезливой радости, что мои мысли о нападении контрастно сменяются на какую-то кашу из неразборчивых чувств. — Я знаю, — отвечаю сдержанно. Прислушиваюсь к обстановке в комнате. Никаких посторонних звуков, кроме пульса в висках и разочарованного бормотания Джа: — Знаете. Но не помните. Я подрываю с места к ванной комнате и не обнаруживаю за стеной ровным счетом никого. Обеими руками упираюсь в дверные косяки, чтобы удержаться и не вывалиться носом вперед, пока игра воображения подкидывает самые неразумные варианты. Не помните? ТейджиТейджиТейджиТеджи. — Тей… Джи. И дверца шкафа закрывается за моей спиной с опасным скрипом. Лишь бы не проверили, лишь бы не нашли, лишь бы забрали только меня. Не может такого быть. Я не могла забыть имени мальчишки, который не хотел отпускать меня с глубокой скорбью в каждой слезинке. — Я спрятался. Но я забыла, потому что имя мертвого ребенка, которому я никак не смогла помочь, как ни старалась, сделало бы только хуже. — Когда все стихло, я добежал до лифта и спустился в подсобку, — продолжает он еще тише, так, что услышать можно, только усмирив дыхание и рвущееся наружу пламя агонии и надежды. В беспамятстве я делаю несколько шагов навстречу и, упав рядом с его креслом на колени — дрожащие ноги не выдержали раньше, чем я успела сообразить, — срываю с парня чертовы очки, заглядывая в серые, блядь, как и тогда, глаза. — Это не настоящее имя. Харука. Запомни меня навсегда, милый. Меня зовут Харука. — Ты тогда выжил… — не знаю, как звуки соединяются в понятные слова, но Тейджи робко кивает, совсем не стыдясь редких слезинок. И не надо. Я видела тебя в еще более потрепанном состоянии. Пусть и было тебе лет десять? — Вы спасли меня. Спасла его. Спасла? Парень сползает ко мне на пол и мягко опускает ладонь на плечо. Только сейчас я понимаю, как сильно трясусь, скрестив пальцы в замок, и отчего так неприятно режет глаза. Спешу вытереть нос, но только сильнее размазываю соленые ручейки по щекам. Кафель в раздевалке благородного мраморного оттенка. Плитка лежит ровными сотами, хоть линейку доставай и выверяй все углы до градуса. Четыре. Пять. Шесть. На седьмой от меня валяется парик. Видимо, бросила его на пол, в помутнении вскакивая с места. — Ни одна благодарность не сравнится с тем, что для меня сделали вы. — Как ты… Смог найти… Меня? — я все еще отрицаю. Я все еще не верю в сопоставленные очевидные факты, хотя они уже единым пазлом бьются о мою физиономию, призывая к рассудительности. Тейджи ведет рассказ, где он бежит по полям и находит семью. Где он заканчивает школу и раз в год, а иногда и чаще, приезжает к памятнику у приюта. Где находит меня по чертовым этикеткам, и я впервые за все это время смеюсь, искреннее заливаюсь, какая глупость и сколько в ней для него значимости. Но я все еще не понимаю, на кой черт я ему сдалась. Окончательно придя в себя, с большой сложностью поднимаюсь с пола и оседаю на лавочке у стены. Черепушка вскипает от фактов, выложенных парнем, как очередь из козырей в конце напряженной партии в карты. Мутный образ Джа повторяет за мной и уже располагается рядом. Мне хочется быть подальше. Дважды я не смогу провернуть этот фокус со спасением, если что-то пойдет не так. — Зачем? Зачем ты проделал такой путь? — Чтобы наконец узнать правду, — я не устану поражаться, сколько стойкости может быть в таком запуганном мальчугане. — Если я расскажу ее, ты обещаешь уехать обратно домой? — я не интересуюсь. Я уповаю, развернувшись к нему корпусом, готовая молить. Но вместо этого собранно взвешиваю все «за» и «против» и выбираю куда более выигрышную тактику. — Тебя ждет дед со своей свеклой. Ему ты нужнее, чем мне. Ты не нужен мне. Ты нужен был мне все эти годы, чтобы я нашла в себе хоть что-то хорошее. То, из-за чего можно жить. — Лжете ведь, — Тейджи слегка хмурится, не до конца убежденный в серьезность моего заявления, и переводит мечтательный взгляд к потолку, будто рассмотрит там сейчас чертово созвездие обеих медведиц. А в придачу и загадает желание. — А если и нет, то вы нужны мне. Я обязан вам жизнью и… Я несильно бью его ладонью по губам, затыкая: — Ничем не обязан. Я тебя отпускаю. По доброй воле. Я принимаю твою благодарность, так что уебывай с миром, — тараторить что-то подобное со следами слез на подбородке и одежде я еще не пробовала. Возможно, поэтому парень и не заморачивается над моими словами, в раздумьях закусывая щеки изнутри. Живи и дальше, Тейджи, прошу тебя. — Что тогда случилось? — наконец, спрашивает напрямую, и я корю себя за легкое облегчение. Сейчас я чувствую, как часть меня встает на место, сливаясь с остальной, раздробленной, и смягчающим бальзамом покрывает одну из тысячи старых ран. Этого ни за что не хватит, чтобы я спала спокойно. Но сейчас воздух кажется слаще. Живительнее. Скрывать правду от него нельзя. Если Тейджи и сможет оставить меня одну, то только узнав наверняка, почему я прошу его забыть обо всем, утопая в свекольных отростках прошлой, беззаботной, безопасной жизни. — За мной вернулись плохие люди, — я возвращаюсь к своему мокрому полотенцу, впитавшему холод помещения, и мочу его в душевой заново, теплой водой, чтобы стереть с тела налет этой странной ночи. — Люди, что приравнивали меня к собственности. Не в их правилах было приезжать незаметно и покидать столь благодатное место… Без последствий. Менеджер Джа водит носком кроссовка по кафелю, обдумывая мною сказанное. Я успеваю вымыть голову в раковине за пару минут его грозного молчания, но, выйдя из ванной комнаты, добавляю слова, которые обжигают язык каждый раз, стоит мне даже прокрутить их в голове. — Все произошло из-за меня, Тейджи. И я напоминаю их себе каждый ебаный день, поднимаясь с кровати, прямо в зеркало — вместо «доброе утро, Харука, как спалось?» Я готова услышать лязг железной двери и удаляющийся топот мальчишки, но он только удивленно таращится в мою сторону, складывая ладони на груди: — Я полагал, вы мудрее. А я полагала… Что? Замираю с полотенцем на волосах у шкафчика, совсем забыв, зачем к нему подходила. — Как вы можете? Что значит «из-за вас»? — по его тону совсем не предугадаешь, готовится ли он напасть или оправдать. Я выбираю первый лот. Давай же. Набросься на меня своими маленькими кулачками. Съезди по челюсти. Надави на больные раны. Смешай меня с кровью, с землей — я все выдержу. Потому что я этого заслужила, милый. — Не вы дали указания этим зверям. Не вы выбрали такой метод расправы. Вы были жертвой, — разъяренный вид всегда тихого Джа напрягает. Слежу, как он неловко вскидывает руки и в ярости топает по полу, не находя новых слов для обозначения моей… глупости? — Но… — даже мои попытки возразить он победоносно разрывает в клочья. — Семпай! Вы были маленькой девочкой. Вы не могли отвечать за действия этих подонков и провоцировать их на безжалостную бойню! Я… И правда не могла? — Они нарушали ваше право на жизнь и свободу. Они обращались с вами, как с безвольной куклой. Они… — малыш немного смягчается. Наверное, заметил, как я провожу рукой по одной и той же полке несколько раз, заметно нервничая. — Они взрослые люди, у которых было множество вариантов… Но они предпочли путь жестокости. И чужие мучения. Слова Джа — раскаленное железо, отрезвляющее мое сознание, что переполнено муками и сомнениями. — Люди погибли от их рук. Из-за них. Из-за их преступного пути. Возжелай они ограбить приют или украсть нечто ценное, они сделали бы то же самое! — он останавливается позади, призывая повернуться хотя бы из приличия. — И вы все еще утверждаете, что виноваты? Но я все еще не могу смотреть ему в глаза, выискивая какие-то вещи на какой-то пустой полке. — Если бы меня там не было… — Они нашли бы другие способы добиться своего удовлетворения. Другое место. Другие люди. Другие цели. Они бы воплощали свои чудовищные намерения и без вас. Не правда? Джа сильный переговорщик. Но он слабее моего нежелания не признавать своей вины. — У вас тоже был выбор. Но другой. — О чем ты? — только сейчас я позволяю себе сменить упадок на любопытство и, пожалуй, слишком резко наступаю на парня, отчего он отшатывается. Все еще боится контакта со мной? После всего-то проделанного ради такой-то встречи? — Спасаться самой или помочь маленькому незнакомому мальчику. На вашем счету оказалась плюс жизнь, понимаете? — Это не считается. Не так просто. Никаких плюсов и минусов. Никакой арифметики. Шестнадцать трупов сменились пятнадцатью, но ситуация от этого исчисления не становится менее трагичной. — А что считается? Я должен был умереть там. Мне суждено было проломить голову от биты кого-нибудь из них или сломать шею, споткнувшись о подножку на лестничном пролете. Как это было с ними. Как погибла Сацуко-сама. Он все видел, пробираясь к тому спасительному лифту в кладовку. Хочу сжать его ладонь, забирая все воспоминания себе — и от невозможности этой процедуры прокусываю губу, столбом оставаясь у деревянных шкафчиков. — Но вы позволили мне жить, — когда Тейджи находит свои очки, оставленные мною прямо на полу, продолжая явно отрепетированную и не раз речь, я нахожу в его мельтешении по комнате некоторое успокоение. — Ценой своей жизни. Ценой своей надежды и возможности выпутаться из плена и начать новую жизнь. — Я не могла этого не сделать. — Потому что вы хороший человек. Потому что вы не такая, как они. Как многие. Потому что те самые многие остались бы в шкафу сами. Будь у меня шестнадцать таких шкафов на каждого из вас, я бы повторила свой трюк, не задумываясь. — Рядом со мной опасно, Тейджи, — запускаю руки в карман, чувствуя, как быстро, отчего-то, смирилась с его смелостью. — Я веду не тот образ жизни, о котором ты мечтаешь. — Я мало о чем мечтаю. Сегодня одно из моих желаний вы уже исполнили — открывшись. Да я сегодня Санта Клаус. Цукаса тоже была в восторге от боя и все твердила о том, как счастлива со мной столкнуться. — Они… Те люди. Уже наказаны? — произносит боязливо и явно готовится к любому моему ответу, робко опираясь о туалетный столик. Собрался мстить? Или боишься узнать, отомстила ли я? В прошлую встречу я не раз пугала тебя самой возможностью того, что могу оказаться убийцей. — Можно и так сказать, — в любом случае, вкладываю в ответ всю свою отстраненность. Не нужно ему знать большего. — Я не смогу думать о тебе в случае… Проблем. Тейджи не пугается и с готовностью утешить нас обоих насмешливо поднимает два пальца вверх: — Я буду иметь это в виду. Со времен работы с вами у меня всегда при себе газовый баллончик для недоброжелателей. Казутора, кстати, зарекался, что мне бы тоже было полезно обзавестись чем-то подобным. Но вечерами отправлял Чифую ко мне в гости со стаканчиком кофе, а не новой моделью шокера. — Сомнительная помощь, — я начинаю потихоньку утрамбовывать вещи в портфель, решив, что в потемках домой можно идти в этой же одежде. Разве что переобуюсь. Да и волосы почти высохли — только капюшон надену. — Я отдаю себе отчет. Это мой выбор. И моя ответственность. Хватит с вас брать ее за других людей. Пусть думают своей головой, — парень горделиво задирает подбородок, строя из себя героя. — Я тоже буду. Наверное, Тейджи и правда герой, раз решается на столь опасную авантюру, оставаясь со мной в одной лодке. — Тебе совсем нестрашно? Нарочно разрываю шнуровку на кедах одним из ножей, виртуозно достав тот из рюкзака. Развязать все равно бы не удалось, я и правда постаралась, чтобы ограничить свои неудобства на ринге. Но и увидеть реакцию парня на моих острых друзей тоже хотелось с особым интересом. Он, к слову, напрягается, но, немного поразмыслив, отвечает на мой вопрос, неотрывно следя за взмахами лезвия. — Страшно было жить, не зная, кто я такой и почему все так случилось. Страшно было думать, что мой спаситель мне приснился. Страшно было терять себя из года в год, не зная, чего я хочу и куда приткнуться. Нагнетать и без того трогательную атмосферу не в моем стиле: — Дед не считается? На это Тейджи только хихикает, но все же продолжает с особой мягкостью: — Это подушка безопасности. С вами я чувствую себя по-настоящему нужным. — Хреново, — разобравшись с обувью, еще раз пересчитываю свои пятьдесят пять тысяч и прячу их во внутренний карман джинсовки. Свою двадцатку парень тоже торопливо засовывает со столика в брюки. — Я впервые начал использовать свои знания и навыки с таким успехом. Без вас я бы не осмелился. Просто цель найти Харуку-Идзанами поглотила меня настолько, что я за три месяца научился тому, что не осилил бы и за годы. — Интересная у тебя линия саморазвития. И еще ты костюм свой вшивый сменил. В первую нашу встречу Тейджи и правда больше походил на недоедающего школьника. Зато на следующий бой пришел уже с бумагами, весь из себя деловой, да и в обновках. Тогда я не сразу придала этому значения, но, поймав его смущенную мордашку сейчас, начинаю догадываться, что все не просто так. — Он был дедов… Свадебный… Попросил прислать в честь первого дня на «новой работе». Меня пробирает на истерический хохот. Даже толстовку чуть не роняю, засунув руку в горловину. — Беру свои слова обратно. Классный был костюм. Тейджи замечает — я собрала все свои манатки и мнусь в замешательстве, не зная, как высказать скопившееся на душе, поэтому терпеливо молчит, уставившись куда-то мне в ноги. Он все так же придерживает столик жопой, как будто тот свалится без его поддержки, и я понемногу набираюсь смелости, разнеженная такой непринужденной картиной: — Я… Я рада, — серые глаза под бликами очков поднимаются и восторженно поглощают каждое слово, будто они вырисовываются у меня на лбу по волшебному заклинанию. — Рада знать, что оказалась в чем-то… Полезна? Что я могу не только калечить. Что я способна… Кому-то помочь? Правда? Кого-то спасти? Парень подтверждает мои неловкие попытки остаться себе благодарной хоть в чем-то благоговеющей улыбкой. — Но откуда в тебе столько смелости вообще? По лицу Тейджи пробегает еле различимая тень самодовольства. Он явно счастлив услышать мою похвалу даже в таком формате. — У меня хороший семпай. Думаю, мне еще многому предстоит у вас научиться. Вы позволите? Вот так и сваливаются на голову проблемы в виде восемнадцатилетних хлюпиков, готовых за идею подставить голову под дуло пистолета. — Для начала — наблюдай за боями. Отмечай для себя удары. У меня не будет времени тебя тренировать. Смогу показывать несколько комбинаций до и после боев. Но это максимум. Поразмыслив, достаю из рюкзака один из ножей и протягиваю Тейджи. Мальчик направляется ко мне стремительнее ожидаемого и, пусть и с сомнениями, но не без дикой боязни касается рукоятки. — Возьми нож. Держи его у сердца. Удары можно совершать вот так… — отхожу в сторону, вставая в одну параллель с парнем, и вторым орудием наношу прямой удар клинком. — И вот так, — обхватываю иначе, показывая, как выглядит защита в боковой позиции. Защита иногда может стать отличным рывком к нападению. Звучит, как олицетворение моей жизни. — На себя лезвие никогда не направляй. Носи всегда с собой. Менеджер волнительно повторяет движения раз за разом, понимающее кивая. Может, из него выйдет неплохой союзник? — Будь осторожен. Никому не рассказывай о том, что мы знакомы. Если будут интересоваться, коси под дурачка. Но если будут пытать, направляй их на меня сразу же. И проси пощады. Он все так же пытается сдружиться с холодным металлом в руках и лишь недоверчиво поднимает бровь, услышав пугающее «пытать». Я бы тоже хотела, чтобы мои слова звучали, как страшная сказка на ночь. Но мы уже не в том возрасте, а я, к сожалению, не нянька. — Все еще хочешь остаться? Парнишка прячет нож в портмоне и вместо серьезного ответа переводит тему: — Я договорился с организаторами. Следующий бой будет через неделю. Несмотря на ваше поражение, вторая участница не приедет. Но вы тоже покорили зрителей. Оправдайте их надежды, Идзанами-сенсей. С остальным я справлюсь. Его подход мне нравится куда больше сухих обещаний беречь себя. Накинув верхнюю одежду, даю ему сигнал поторопиться самому и не удерживаюсь от нашего небольшого триумфа: — Подлиза. Выбей нам не меньше двухсот. Отправим твоему деду хороший подарок. Тейджи довольно подмигивает, шелестя плащом. Отодвигаю защелку на двери и жду, когда недотепа оденется. Теперь и выходить из клуба мы будем вместе — я постараюсь проследить, чтобы никакая собака не коснулась мальчика, однажды оставшегося совсем одного в темном платяном шкафе. И имени его я больше никогда не забуду.