POV Харука
Чифую врывается к Ямаде растрёпанным воробьем — с маской набекрень и в медицинском халате поверх белой рубашки. Такой мальчишка вряд ли только-только выполнял роль ассистента на сложной операции, но вполне мог попасть под горячую руку, проходя мимо по коридору. Стажер из него вышел бы неплохой — все девчонки бегали бы следом, совсем забыв о клятве, данной Гиппократу. Остается надеяться — хирург не знает в лицо всех молоденьких студентов в больнице. Да и эффект неожиданности должен сработать в нашу пользу. — Господин! Прошу простить… — мои молитвы остаются услышаны, и Чифую действительно неплохо справляется с неожиданным амплуа. И это не удивительно: отыгрывать волнение ему не пристало — скорее, волнение говорит за него, совсем отключив ту часть мозга, которая отвечает за логику. Будь она активна, Чифую за шкирку вытащил бы меня из коморки и, как новорожденного котенка, оставил бы на помойке — а может, и вовсе утопил в ведре. Либо парень настолько сумасшедший авантюрист, что для него сегодняшний инцидент — сам по себе не больше миссии в видео-игре? Чифую захлопывает дверь кабинета Ямады и скрывается у лестничной площадки, куда врач, если довериться моему скромному анализу его перемещений, ринется в последнюю очередь — даже три этажа отзываются в его грузном теле сильной одышкой и обильным потоотделением. — Какая мерзость, — отгоняю его паршивый вид перед глазами, тряхнув головой, и сильнее прикрываю дверцу в кладовку, оставляя несчастные миллиметры для наблюдения из укрытия. — Скоро мы с тобой разберемся. Мы? Пожалуй, в этот раз, «нас» — не избежать. Ямада вырывается наружу, не выражая ничего, кроме молчаливого негодования, и на ходу накидывает халат, испаряясь в соседнем коридоре. — Десять… Девять… Восемь… Досчитав до нуля, прислушиваюсь к коридору и, не различив никакой угрозы, пересекаю десяток метров до цели, на секунду сцепившись с Чифую взглядами. Рукой призываю его спрятаться в кладовке и надеваю медицинские перчатки, не желая оставить ни отпечаточка, но парень следит за каждым моим легким движением с наморщенным лбом и остается на месте, сосредоточенно качая головой. Понимаю — позиция «рядом» вызывает в нем больше доверия, нежели созерцание издалека. Охраняешь меня? Хорошо. Одно твое нахождение буквально за стенкой расслабляет и поднимает дух. Плотно закрываю за собой дверь и сразу же набрасываюсь на открытый ноутбук Ямады за рабочим столом. Подобная халатность по отношению к своим вещам меня настораживает: складывается впечатление, что такому человеку нечего скрывать, а все мои попытки добраться до истины обречены заранее. И только увидев запароленный экран, выдыхаю с облегчением и вставляю флешку в гнездо. Он просто не закрыл крышку, но успел перевести его в режим защиты данных. Не проблема. Металлическая крошка после нескольких нажатий на нужные кнопки делает все сама и в считанные секунды подбирает нужный пароль, открывая передо мной благодатное поле папок и документов. — Я обязательно изучу каждую вашу строку, не переживайте. Из флешки загружается программа синхронного отслеживания, с помощью которой я смогу узнать все о действиях Ямады, пока он будет перебирать своими жирными пальцами по клавиатуре, — почти победоносно потираю руки, восхваляя случай за неожиданное появление Чифую в этом злополучном коридоре. Или даже в моей жизни? — Три минуты. Я успею, — осматриваю комнату, выискивая укромный уголок, где можно спрятаться, на всякий случай, но не нахожу ничего подходящего. Кроме окна. — Ну нет. Это уже ни в какие ворота. И все же, выбирая между встречей с уродом и полетом с третьего этажа, я все же остановлюсь на втором — в этом не приходится сомневаться. Отсчитывая секунды, быстро пробегаюсь по документам в шкафу, и не вижу ничего подозрительного на первый взгляд. Времени для большей осмотрительности у меня просто нет. — Ни сейфа, ни тайников, — второпях проверяю стены и полки, то постукивая по поверхностям, то на карачках прочесывая полы, — ты кажешься слишком незапятнанным. Но так ли это на самом деле? В кармане злостно вибрирует телефон — меня прошибает холодный пот, но я тянусь к экрану посмотреть на виновника подскочившего в крови адреналина. — Уходи. Срочно. Он уже на этаже, но зашел в туалет, — взволнованно нашептывает Чифую, и я двумя шагами достигаю ноутбука Ямады. — Мне нужно еще тридцать секунд, — точнее, тридцать пять, сейчас это принципиально, так как придется снова ставить ноутбук на блокировку. — Кабинет прямо напротив. Ты не выйдешь незамеченной. Я могу его задержать… — пусть голос Чифую и тверд как никогда, я не могу поощрять его глупый героизм. — Не смей, — двадцать секунд. — Я слышу, как он намывает руки… — Какой чистоплотный, — десять. — Харука, он выходит. Я экстренно вспоминаю план здания, представляя, где примерно может находиться Мацуно и как далеко от него… — Позади тебя лестница, верно? — Да, — слышу, как он сглатывает; забрасываю флешку в карман. — Поднимайся на один пролет и открывай окно, — компьютер Ямады возвращается в спящий режим. Еще раз осматриваю, все ли на своих местах, и поднимаю оконную раму, выставив одну ногу наружу. Холодный ночной воздух, покалывая, обдувает лицо. — Не дай мне упасть, Чифую. Кажется, я сказала это вслух. Отключаю звонок и хорошенько запихиваю телефон вглубь кармана, ногой нащупывая опору в виде едва различимой кирпичной каемки. Надеюсь, камеры направлены вскользь — кого будут интересовать окна, из которых раз в жизни полезет кто-то вроде меня? Замечаю рядом с собой коробку наружного кондиционера и, уверенно поставив на нее одно колено, закрываю окно почти за секунду до скрипа двери в кабинет Ямады. Носочком левой ноги все еще касаюсь его карниза и тихонечко отталкиваюсь от него, найдя новый выступ в стене. Главное, не смотреть вниз. Упираюсь носом в бетонную кирпичную кладку, выравнивая дыхание. Торопиться не к чему. Самая важная часть плана выполнена, поэтому можно немного передохнуть, прилипнув всем телом к холодной стене. Передохнуть, а не сдохнуть из-за сломанной шеи, Харука. Сквозь стену слышу недовольное бурчание Ямады, но слов не различаю. Его стандартное состояние — ничего из ряда вон выходящего. Скорее всего, все решили, что неизвестный молодой стажер что-то перепутал, либо сильно испугался вида раненого и решил ворваться в кабинет своего обожаемого всемогущего хирурга, о котором здесь знает каждый таракан. — Хару, — шепот сверху возвращает меня к реальности; прощупываю стену пальцами в эластичных перчатках в поисках очередной выбоины. — Правее. Еще немного… Я не могу повернуть голову без риска упасть, но тихий вкрадчивый голос Чифую направляет мою руку в нужную сторону, и спустя пару секунд я обнаруживаю довольно длинную металлическую балку, за которую хватаюсь сначала одной, а после и второй рукой. Крепкая. Немного выпрямляюсь. Одной ногой остаюсь на блоке кондиционера, другой прочесываю стену все правее и правее. Чифую ведь не засекут? Не хочу, чтобы он попал под раздачу. — Выше! — следую его указаниям и наступаю на что-то непонятное, но устойчивое. Левая нога теперь свободна от предыдущей опоры, а я все ближе к заветному голосу из темноты, ведущему меня к свету. Как же все красиво и метафорично, когда речь заходит о тебе, Чифую Мацуно. Я позволяю себе взглянуть вверх, находя искрящиеся зеленые глаза только по их блеску. Совсем рядом. Возможно, получится… Парень протягивает мне свою руку, почти вываливаясь из окна, словно мысли прочитал, — я хватаюсь за нее без единого раздумья. Такая теплая. Мягкая. И сильная. Чужие пальцы крепко обвивают мое запястье и тянут на себя, как безвольную куклу, пока я отталкиваюсь обеими ногами не пойми о что, лишь бы немного упростить его миссию по спасению. — Поймал, — опаляет ухо горячим дыханием, прижимая меня всем корпусом к небольшой стеночке под окном. Только отдышавшись, замечаю, как мило он примостился напротив прямо на коленях и как ощутимо его сердце пробивается сквозь одежду к моей груди. — С боевым крещением… — Поймал, — вторю ему тем же, хотя на моем месте стоило бы начать с сотен благодарностей. — Спасибо. Мацуно тяжело дышит через рот и часто моргает, осматривая меня на ушибы. Не самое подходящее время залипнуть на губах в сантиметре от тебя, Игараси. Никогда не видела ничего более прекрасного так близко. Очнувшись, как ото сна, вскакиваю, сжав ладони на чертовом медицинском халате парня: — В палату. Живо. Теперь уже я тяну Мацуно за руку, словно слепого, думая лишь о том, как хороши латексные перчатки, скрывающие под собой взмокшие ладошки. Мне все еще страшно — и я оборачиваюсь назад, к кабинету Ямады, рискуя врезаться в каждый косяк, попадающийся на пути. Благополучно мы добираемся до моей палаты; протолкнув парня к койке, зашториваю пространство вокруг так, чтобы выиграть время на случай, если кто-то решит потревожить мой покой. Половина комнаты скрывается за длинной занавеской, разделяя нас с входной дверью. Только обернувшись к Чифую, окончательно понимаю — я абсолютно не готова ни к какому серьезному разговору. А брюнет весь прямо дрожит от экстаза и рвущейся наружу энергии, больше напоминающей что-то нервическое. — У меня сейчас сердце выпрыгнет. Я не творил такой дичи с семнадцати… Ну… Так жестко, — в другой ситуации я бы посмеялась с его глупого откровения, но сейчас остолбенело буравлю стену, рассчитывая найти на ней не то проход в Зазеркалье, не то склянку с ядом на двустороннем скотче. Может, притвориться мертвой? Кстати, о «всякой дичи», подразумевающей нарушении закона. Не поднимая на Чифую глаз, достаю телефон и отыскиваю нужную вкладку: на экранах с камер видеонаблюдения все типично и неинтересно — никому и дела нет, что минутой ранее между третьим и четвертым этажом творился настоящий цирк со слонами. — Это еще не жестко, — мямлю в ответ на воодушевленную реплику Чифую и экстренно удаляю файлы с записями за всю вторую половину дня. Вынужденная мера — я все-таки засветила лицом, пока играла умирающую. Чифую подходит чуть ближе, заглядывая в телефон, а у меня и смелости не хватает даже грозно зыркнуть на него исподлобья, чтобы отвадить от чужого дела. Теперь это и его дело тоже. — Кстати, об этом. Ты… — все еще шепчет. Все еще понять не может, в безопасности ли мы и насколько она относительна. Полувздохи парня неуверенно разделяют со сложностью подбираемые слова. — Ты что — правда, еще и взламывала камеры? Ну вот. Настал момент, когда мне пора учиться называть вещи своими именами, а не прятаться за уклончивыми отговорками и откровенным обманом. — Мне пришлось, — обхожу его стороной, чтобы открыть окно и избежать неугомонных попыток парня наладить зрительный контакт. Ты же прострелишь меня своими лазерами, а я так не привыкла испытывать стыд за собственные решения и действия, какими бы бесстыдными они ни были. — Тебе пришлось обойти систему безопасности ключевой больницы Йокогамы и провернуть невъебенную авантюру с заменой и удалением видео? — Мацуно присаживается на постель, опираясь на руки позади спины. Его ярко выраженное напряжение в слабом освещении с улицы растекается по лицу бледными пятнами. Чифую недовольно закусывает губу. Я повторяю за ним. Хотя в голове и возникает гениальная мысль заткнуть его рот поцелуем — я ведь знаю, он точно не откажется — и попытаться замолить все свои грехи телом — лишь бы избежать еще одного вопроса. И еще. И еще. — Понять не могу: ты сейчас восторгаешься или пытаешься отругать? Готова ли я замаливать свои грехи перед Мацуно в самых сомнительных фантазиях, если в моей голове уже рисуются столь бесстыдные мысли? Или я пытаюсь отвлечь себя, не зная, куда деваться? — Самому бы понять. Минуты молчания в наших диалогах давно стали привычной формой общения: как способ переварить информацию и набраться смелости на новый словесный выпад. Разве что сейчас от молчащего Чифую у меня волосы даже на затылке встают дыбом. Холодает? Или меня знобит? — Нам нужно идти, — наконец, начинает он, массируя веки. Это не поможет тебе взглянуть на ситуацию с другой стороны. — Но единственный рабочий вариант — снова через окно. Я полезу первый… Да хоть через горящую избу и стаю стервятников — знал бы ты, как мне хочется спрятаться даже от тебя, стерев память об этой ночи, как о самой страшной за последние годы. Потому что я переживала за тебя больше, чем за успех блядской вылазки. — Мне нельзя уходить. Когда они потеряют меня утром из виду, начнется паника и поиски. — Какой у тебя план? — с еще большей безвыходностью добавляет Мацуно и запрокидывает голову назад. Я вижу, как он пытается спрятать морщину злости, о чем-то толкуя. — План? Дождаться утра. Услышать, какая я здоровая кобыла. Оплатить счет и пойти домой, пообещав, что обращусь к ним сразу же, если почувствую недомогание, — я нахожу в шторке, разделяющей палату на две части, музейное полотно, рассматривать которое можно часами, но так и не понять авторской концепции. — Это сработает? — Можно еще сказать, что я обожралась чем-то не тем… — можно было и не стараться сменить тон на более обнадеживающий, все равно получилось с истерическим надрывом. — Поезжай домой. Снимаю халат и припрятываю его в рюкзак, спрятанный под койкой. После, немного поколебавшись, решаюсь усесться рядом с Чифую, у изголовья кровати, и показательно снимаю кроссовки, без слов излагая ему всю серьезность своих намерений — остаться здесь до петухов. Как бы парню эта перспектива не трепала нервы. Его попытки беспокойства меня уже не беспокоят. Озадачивает то, что я отзываюсь на них, словно дитя, требующее больше внимания. — Так уж и быть, дождусь утра с тобой, — спустя недолгое ожидание констатирует он, также носком одной ноги поддевая пятку кроссовка на другой. Он как-то уж очень оживленно оборачивается в мою сторону, поджав к себе одно колено на кровати, и улыбается одними губами. Когда глаза его выдают тщательно скрываемую озлобленность. Чифую Мацуно бесится, злится и смеется надо мной — приплыли. — Что ты…? — но еще хуже, что его слова, произнесенные с усмешкой, серьезны до головокружения. — У тебя тут уютно, — снова выдает холоднее обычного, без особого внимания к обстановке, лишь бы съязвить, проделывая во мне немигающими зелеными кристаллами скважину из вины и стыда. В ночной синеве его глаза приобретают новый оттенок, который так и хочется вылить на палитру, разрисовывая им стены до потолка. Вот только я ежусь и обхватываю себя руками, рассматривая простыню — потому что холодный взгляд Мацуно, такой пристыжающий и властный, синеет явно не от игры света. Чифую пришел в себя. Чифую владеет собой и ситуацией. Чифую на километр кожей исторгает ауру безапелляционной враждебности, смешанную с беспрекословным вниманием. — Ты собираешься остаться? — еще раз тешу себя надеждой, что такое может только привидеться и послышаться, и даже в темноте стараюсь насчитать морщинки на фалангах правой руки, лишь бы не смотреть в сторону остывшего, нагоняющего жути Чифую. — Разве это не очевидно? Я зря лез через окно и притворился ангелом-хранителем какого-то деда? Он немного поднимает голос до меры дозволенного: чтобы никто не смог услышать снаружи, а у меня при изменениях его тона похолодело все внутри. — Ты лез через окно? — Меня не впустили к тебе. Что мне оставалось делать? — он взрывается и рукой слабо бьет по постели, но я только стискиваю зубы, чувствуя, как раздражение и грубость подбираются к глотке. — Возвращаться домой! — меня хватает только на секунду, чтобы поднять глаза и снова их спрятать, столкнувшись с необъятным возмущением напротив. — Пока ты здесь в непонятном состоянии? С поддельными документами? Дурная? Я точно нашкодивший питомец, которому разрешали все, кроме веселья у новогодней елки, а он опрокинул ее с боем курантов — вместе с доверием и хозяйской лаской. — Учусь у тебя… — Или наоборот, — чуть более смиренно выдает он, правой рукой зарываясь в шевелюру, с силой оттягивая волосы от кожи головы. Хочется накрыть его кулак своей ладошкой и попросить не причинять себе боли из-за меня. Хочется провести пальцами по бритым вискам, успокаивая назревающий в Чифую гнев, и щекой прижаться к его щеке, крепко сдерживая парня в объятиях только для того, чтобы высосать весь негатив из весельчака Мацуно. Но я не отваживаюсь ни на что из этого, прикусив язык до глубоких отметин. Почему перед тобой так совестно? — Как ты сюда попала? — продолжает он более смирно, внимательно осматривая палату. — У тебя есть страховая карта? — Ты не захочешь услышать ответ. — Поверь, сейчас я только этого и жажду. Я громко выдыхаю. Ноги затекли, и приходится отсесть подальше от Чифую, чтобы протянуть их во всю длину, позволяя крови насытить каждую клеточку. — Она чужая, — отвечаю настолько тихо, насколько возможно. Вот бы он не расслышал. Вот только у него со слухом все в порядке и без животных эхолокаторов, да и использование чужих документов — дело подсудное, поэтому характеристика «чужая» заставляет Чифую сжать одеяло, с напором сомкнув пальцы на моей щиколотке. В сухожилии разливается ноющая боль от его резкости, но я терплю. Я вытерплю что угодно, Мацуно, это далеко не проблема. Проблема заключается в другом — ты мне этого не позволишь, всегда выбирая истину, а она хуже цианида на завтрак, обед и ужин. — Блять. Ты ее украла? Чифую спешно убирает руку, заметив мой явный дискомфорт, и плотно сжимает губы, раздувая ноздри. Практикуешь техники дыхания? Не помогают — я уже пробовала. — Одолжила. И пообещала вернуть. Завтра же. И счет за лечение я оплачу. — Ахеренная затея, — он встает с койки и оборачивается спиной, упираясь руками в бока. Осматривается так, словно ищет грушу для битья, не желая отрываться на мне. — У тебя на неделе случайно нет планов украсть алмазное ожерелье Картье из Парижского хранилища? Если минуты назад Мацуно и был зол, то сейчас он наполнен вселенским бешенством. В таком состоянии можно взорвать несколько спутников и устроить межгалактическое сражение, победив в одиночку батальон космических кораблей. — Чифую… Но он не слышит моих попыток его оборвать или присмирить — а я плохо стараюсь от бессилия перед таким Мацуно. Парень разъяренно срывает с себя медицинский халат и расслабляет галстук. Я глотаю воздух через рот, наблюдая, как расстегиваются несколько верхних пуговиц на его рубашке, открывая напряженный кадык и впадинку между ключицами. — Или, может, слетать в Россию по моему паспорту и подменить тело их вождя в Мавзолее? — кажется, еще чуть-чуть и он снимет ремень в желании хорошенько меня отодрать за непослушание и нарушение всех его вечерних планов. — Мацуно… Но это снова мои фантазии. Должно же быть хоть что-то, помогающее мне справиться с невообразимым накалом, когда парень, который почти безвозмездно играл в спасателя все это время, вот так запросто раскрыл самый главный секрет всего моего блядского существования и негодует из-за этого больше, чем кто-либо мог себе представить. Чифую неаккуратно пихает галстук в задний карман и, разминая, словно затекшие, кисти, останавливается возле подоконника, тяжело дыша. — Я так, накидываю варианты, вдруг тебе скучно станет. Я не от скуки занимаюсь всей этой херней, дорогой мой. Злиться на него не получается, как бы я ни старалась. Чифую во многом прав — и на его месте я повела бы себя даже хуже, проявив невыносимую безучастность и оборвав кому-то не только планы, но и, возможно, держащуюся на них, как на паутинке, целую жизнь. Ты снова поступил правильно. Но, какую тактику мне предпринять сейчас, я не знаю наверняка: поэтому тяну время и отдаюсь эмоциям — на остальное не хватает. Чифую всеми силами игнорирует мое нахождение в палате, скрипя зубами и проглатывая тысячи слов, потому что знает — еще большая агрессия ни к чему хорошему привести не сможет. А мне становится стыдно еще и за то, каким хлюпиком я воображала себе парня в первые дни знакомства, мысленно издеваясь над его милыми ямочками — увидеть бы сейчас их, а не выточенные злостью скулы — и блестящей сережкой. Обычные софт-бои так не ведут себя. Обычные софт-бои помалкивают в тряпочку, не рискуют — как минимум, не так, — и никогда, слышишь, Харука, никогда не выглядят так сексуально, что даже у тебя дыхание спирает в ситуации, совсем не пригодной для рассматривания мужского силуэта у окна. — Извини, — небрежно срывается с моих уст. Я набираю побольше воздуха в грудь, зарываюсь лицом в ладони и собираю по частям всю накопленную во мне порядочность. Следующие слова звучат намного искреннее: — Прости. Пожалуйста. Я бы никогда не посмела… Втянуть кого-то во все это. Сегодня ты оказался не в том месте… Плевал Чифую на мои озабоченные оправдания. Не это он явно хотел услышать. — Как раз — в том месте. И в нужное время. — Ты не понимаешь… — Так позволь мне понять? — рубашка Чифую шелестит, и голос звучит значительно ближе. — Хару? — доносится снизу. Он присел возле кровати и осторожно взывает. К моему здравому смыслу? Воскрешает его? Швами стягивает его кусочки между собой, разорванные временем и кошмарами наяву? — Я не могу, — могла бы я отвернуться на все сто восемьдесят градусов и больше, точно бы это сделала, но пока шея только предательски клонится набок, лишь бы Чифую не смог разглядеть испытываемое мною отчаяние. — Мы вдвоем в этой лодке теперь, — он не позволяет себе рушить дистанцию вконец, но голос его теплеет на несколько десятых градуса, хотя все еще залезает под кожу тупыми иглами. — Вылезай из нее. Она скоро утонет, Чифую. Парень молчит несколько секунд, осознавая, каким неуместным каламбуром я ответила на его драматичную метафору. У меня язык прилипает к небу. Зря я снова испытываю терпение Мацуно — очень зря. — Не хочу, — внезапно уверенно заявляет он повседневным тоном, в очередной раз убивая меня своей несговорчивостью. По внутренней стороне губы снова стекает струйка с железным привкусом — я прокусила губу на его «не хочу» и в сокрушении несколько раз бью кулачками по постели. Мне бы сейчас тоже потребовалась груша, а еще лучше — кто-нибудь изворотливый, чтобы я все силы бросила на испытание кулаками, а не на вот эту чертову эмоциональную головоломку, происходящую прямо сейчас. — Дурак, — несколько раз бью себя по щекам. Чифую удивленно выдыхает, склоняя голову набок, но не двигается. — Дурак-дурак. И я тоже дура… — когда легкие похлопывания превращаются в судорожные увесистые шлепки и голос срывается на всхлипы, Чифую больше не может сидеть в сторонке. — Перестань. Не нужно. Разбудишь всех еще, — он с силой, потому что иначе эту назревающую истерику никак не успокоить, отнимает мои кисти от лица и, прижав их к простыни, обхватывает меня за плечи, словно заключая в клетку. Но я же знаю, что это объятия, Мацуно, кого ты теперь обманываешь? Я больше не могу контролировать плач. Когда Чифую всем своим видом и телом в придачу показывает мне, как велика его поддержка и моя личная значимость — как человека, а не чертова куска дерьма, — слабость говорит за меня сама, изливаясь слезами и требуя… понимания? Мне очень жаль за то, что ты меня понимаешь. За то, что ты втянут в мои происки. За то, что отчего-то не отказываешься от меня сейчас. Возможно, чтобы сделать это позже? Не сделает ведь. Я слышу, как болезненно сжимается его сердце сквозь рубашку и ребра. Как тяжело он дышит, переваривая каждый мой вздох и пытаясь понять даже его значение. Как нашептывает неразборчивые участливые слова в надежде, что так я быстрее перестану дрожать и разрываться рыданиями. Впервые я чувствую себя слабой без задней мысли, что буду за это наказана, но все равно сдерживаюсь, как могу, крепко стиснув зубы и глотая каждый третий всхлип. Сила привычки. — Поплачь вдоволь, Хару. Никто не услышит. Кожей ощущаю, как он трепетно — я знаю такое слово, и оно теперь принадлежит Чифую — перебирает мои волосы, почти невесомо поглаживая по голове, словно и не ругал пять минут назад, как школьницу со сплошными неудами в дневнике. Я вспоминаю глупую историю, которой ни за что бы не поделилась в любой другой ситуации, и сильнее вжимаюсь в изрядно промокшую рубашку Мацуно, носом выискивая успокаивающий запах парфюма и кондиционера для белья. — Однажды, — проглатываю горечь, — за пущенную слезинку меня прозвали истеричкой… И заставили оттирать чужие кишки от стены, чтобы я привыкала и не распускала нюни… Вслух этот обрывок воспоминания звучит еще хуже, чем в виде молчаливых картинок в голове, но мне становится немного легче. Словно я отпускаю лишний центнер камней, привязанных к удавке на шее. В отличие от Чифую. Его рубашка на груди с треском натягивается, а сам парень неожиданно сжимает кулак на моем позвоночнике, подозрительно тихо выплевывая грубое «ублюдки». Если слух не обманывает, из уст Мацуно вылетает еще несколько ранее незнакомых мне ругательств, после которых меня сгребают в охапку сильнее. — Я бы тоже поплакал, но ты, кажется, и мои слезы забрала, — неуверенно добавляет брюнет, склонив голову мне на макушку. — Поэтому давай избавляться от них, сколько нужно. Его разрешения достаточно, чтобы я выпустила из себя все накопленное в ближайшие двадцать, а то и тридцать минут. Оказывается, Мацуно неплохой психолог, когда дело касается моих панических атак. И все же, стоит мне вернуться из душевой, умывшись после слезного марафона, он уже удобно устраивается на широкой больничной койке, готовый к новому наступлению. — Значит… Ты местный мститель, да? Я присаживаюсь на самый край, полубоком к его уставшему лицу, и стыдливо поджимаю губы, раскидав несколько вариантов ответа и не находя ни в одном из них того, что Чифую действительно от меня хочет. Моему молчанию он не удивлен, поэтому продолжает сам: — Когда Баджи-сана не стало, и… Я пришел в себя — все, что осталось после непомерной скорби, только жуткое желание отомстить. Казуторе, Кисаки, всей Вальгалле, наблюдавшему Поднебесью, — радужки его глаз уже вернулись в прежний обворожительный оттенок. Чифую нервно перебирает пальцами край выпущенной из джинсов рубашки и старательно подбирает слова. — Я жил с этим чувством, разъедающим все нутро. Выл, как щенок, впиваясь в пустую соседнюю парту взглядом, и понять не мог, почему он… Как день божий, ясно — к чему он клонит. Сейчас завернет свою речь о всепрощении в один косяк и заставит скуривать до последнего своего слова. А еще мне не хочется слышать, сколько невыпущенной боли до сих пор в себе таит этот мальчик. Хотя, может, ему тоже хочется вот так проплакать полчаса, несмотря ни на что? Стоит с этим разобраться. Но как? — Мои монстры не такие, как Ханемия, Чифую. Их невозможно простить. — Я не об этом, Хару. Под мой вопросительный взор он нагибается чуть вперед и смущенно обхватывает мою правую руку, внимательно рассматривая костяшки пальцев и запястья с остатками старых глубоких ран. Отними я ее сейчас — буду жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. — Я годы пытался понять, как мог оказаться так слаб именно в тот момент, когда Кейске, сам того не осознавая, нуждался в моей помощи больше всего. Подушечками пальцев он нежно скользит по линиям на ладони, словно задумавшись, в каком судьбоносном узоре они переплетаются между собой. — И я рад, что сегодня ты прошла через это испытание с кем-то. Пусть я и в бешенстве. Пусть глубоко внутри меня засел животный страх. Но… — когда Чифую смотрит так открыто и растроганно, невозможно не ответить тем же. — Я не могу осуждать твое небо — потому что я там не летал. Я молча киваю. Синее полотно ночи за окном больше не нависает убийственным покрывалом. — Сколько ты так живешь? — вполголоса аккуратно уточняет он, не выпуская моей руки. Это успокаивает. Сама бы я вряд ли смогла пойти на этот чувственный шаг в поисках покоя. Ведь покой только снится, верно? Или нет? — Больше двух лет. — Как ты к этому пришла? Я разрываюсь на две части, где Харука номер один поливает меня ругательствами и просит взяться за ум, опровергая любую истину, а Харука номер два… Просто хочет быть услышанной. Понятой. Любимой? А еще Харуке номер два нравится вот так просто сидеть рядом с Чифую, как под куполом безопасности, не переживая о том, что происходит за дверью и каково умирать в одиночестве. — Я… Мне удавалось сбегать из Бонтена дважды. Я выбираю Харуку номер два. Так же, как и Мацуно выбрал меня этой ночью, а не сон в тишине родного очага на тринадцатом этаже. — В первый раз — когда мне было четырнадцать. Араи… Сглатываю сквозь напряжение в глотке несколько раз. К основанию языка словно гирю привязали — он почти не ворочается, а в глазах уже щиплет. Чифую успокаивающе растирает мои запястья, и я могу продолжать — это какой-то новый закон Ньютона? — Единственный человек, который заботился обо мне в банде… Он мне отца заменил… Почему-то хочется, чтобы Мацуно знал даже об этой детали. И вместе со мной чтил память о дяде. — Он отвез меня в детский приют на юг Японии. Очень далеко. Он всех обманул. Придумал историю о том, как я пропала на задании и, скорее всего, погибла, но… Каждый второй вдох отдает в грудине колотым ударом тупого ножа. Я жмурюсь и отбираю ладонь от Мацуно, чтобы помассировать уши. Звон в перепонках нарастает с каждой секундой, и непонятно, доносится ли он извне или источник — внутри черепной коробки. Образ Чифую меркнет в темной пелене, спускающейся на глаза. А может — прямо сейчас я ловлю приход после сдвоенной дозы опиата и ничего этого не происходит? Может, я выдумала себе Чифую Мацуно и умерла уже давным-давно в подворотне или кабинете какого-нибудь другого Ямады от простреленной башки? И вообще — где мой морфий? — Бонтеном правят собственники. Меня нашли спустя год. Спустя ебучий год, когда я только-только расслабилась… Губ касается ледяное стекло. Наверное, стакана. Несколько капель воды попадают в рот, что-то скатывается по подбородку. Я глотаю рефлекторно. И так же, ведомая инстинктами, сжимаю вновь появившуюся в ладони чужую спасительную руку. Вкус на языке совсем неощутим — но я бы не отказалась от нескольких литров физраствора. Или бензина — внутривенно. — Вода. Всего лишь вода. Когда я снова обретаю зрение и слух и хватаюсь за стакан с дрожью во всем теле, Чифую недоверчиво качает головой и не отдает мне его до конца, все еще поддерживая донышко. Жадно допиваю, как живительную настойку, — в глотке действительно пересохло, и уже не в первый раз за битый час. Мацуно отходит на мгновение за добавкой из графина на столике, но молниеносно возвращается к моим ногам, стоит мне самовольно продолжить разговор, который он, судя по глубокой морщине на весь лоб, уже совсем не поддерживает. — Я тогда еще не знала, что действительно произошло. Разве что помнила крики и была уверена, что без жертв не обошлось. Но меня саму вырубили битой, — ладонь Чифую, сдерживающая мой кулак, сжимается сильнее, — и увезли обратно. Я пришла в себя уже в комнате, а возле сидел бледный, встревоженный Араи. Осушаю второй стакан самостоятельно, оставив еще несколько глотков про запас. Встревоженными движениями Чифую собирается забирать стакан, но я уверенно сжимаю стекляшку в руках. Она еще пригодится. Мы только начали. Но у Чифую уже не находится слов. — Только спустя два года глава лично рассказал мне. Никто не выжил. От «непригодных» взрослых избавились, а детей… Я собираюсь с силами и поднимаю глаза на Мацуно в поисках немой помощи. Когда Харука номер два начинала эту канитель, она и не знала, сколько морщин произнесенные слова оставят на бедном парне с надутыми венами на шее. Его распирает от негодования и ощутимой скорби. Вручаю стакан из рук в руки, намекая, что последняя доза питьевой воды принадлежит ему. Чифую опрокидывает его в себя, не задумываясь. Я планирую помолчать. Взять небольшой перерыв, дать нам обоим осознать себя в своих телах и вдохнуть пару раз без уколов боли между ребрами, но… Есть нечто сильнее, чем я. Есть то, что я хочу разделить не только с Тейджи, но и с ним. — Каждый раз приезжая к их памятнику, я чувствую проклинающие взгляды мертвых на своем затылке. Палата переворачивается пару раз, увлекая меня за собой в головокружительное приключение. Я считаю стены, которые то двоятся, то делятся на три, то снова сходятся в один неровный куб, где две души испускают дух, ведя свои треклятые разговоры о прошлом одной из них. Потолок, два потолка, а у светильника в стене угол наклона сорок пять градусов. Четыре лепестка вокруг лампочки — дизайн отвратительный, — восемь досок до пола… — Ты не виновата. Слышишь меня? Точно не ты! Посмотри на меня! Десять пальцев Чифую, и все сомкнулись на плечах, подрывают меня с койки. Кольцо на одном из них весьма брутальное, хотя все, связанное с Чифую, брутальное настолько, насколько и милое. Два глаза… Нет — четыре… Или… — Так… Пойдем к окошку. Подышим, да. Мне тоже нужно. Было бы можно, я бы собственными руками выжала легкие, как половую тряпку, — и вообще бы прекратила дышать. Я перестаю подсчеты всего, что попадается на глаза, только когда приземляюсь задницей на новую неподогретую поверхность. Подоконник? Мацуно придерживает меня за бедро возле себя, пропуская цепочку тока от пятки до пупка, и открывает форточку сильнее. Мы оба пытаемся отдышаться, хотя, кажется, и не бежали никуда минуту ранее. — Нам с Казом сегодня таких котят завезли, закачаешься. — Если ты сейчас переведешь тему, я никогда не смогу… Больше ничего… Он сильнее сжимает пальцы на бедре, желая, чтобы я замолчала. Поздравляю, ты нашел волшебную кнопку. — Уж лучше так, чем выворачивать тебя наизнанку. — Тебе этого недостаточно. И мне тоже. — Зато тебе сполна, — звучит беспрекословнее некуда. Но если бы я достигла предела, ты бы уже поднимал мое заледеневшее тело с пола. Как видишь, я все еще держусь и, кажется, после всех-то лет и попыток стереть каждый день того периода из памяти, нахожусь в неплохой форме. Жива — спасибо и на этом. Чифую опирается лбом о стекло, все еще придерживая меня, словно я собираюсь выпрыгивать. А даже если бы и собиралась — как минимум, открыть окно нараспашку мне бы точно не позволили пара сильных рук и зорких глаз. — Я никогда никому не рассказывала. Но сейчас… Отчего-то я снова забываю о своих же условиях «держаться подальше» и накрываю его ладонь своей, скрепляя в своеобразный замок. Обидно признаваться только сейчас, но мне давно необходимо несколько солнечных батарей, чтобы перестать топить себя в импровизированной проруби отстраненности и бездушности. — Сейчас я чувствую себя очень ослабленно, Чифую. Мне одной — с самой собой — невыносимо… Мое сердце все еще бьется. И я устала убеждать себя в обратном, закрываясь и закапываясь глубже. Рано или поздно я бы точно кому-то проговорилась. Но, скорее всего, это был бы пастор, отпускающий мои грехи перед смертью. Не вижу на тебе рясы священника, Чифую. Значит ли это, что и смерть моя не близка? — Как я могу помочь тебе? — в который раз ты так тяжко вздыхаешь, крошка? — Подай сигареты… Чифую ожидаемо морщится и укоризненно подглядывает на мои губы, отчего я неосознанно облизываюсь. В печальной усмешке он прикрывает глаза и подвигается ближе, оказывая корпусом прямо возле моих колен. Несколько секунд он раздумывает, расставив руки по обе стороны от меня, и, наконец, приняв какое-то одному ему доступное решение, за ноги притягивает меня к себе, вновь заключая в крепкие объятия. — А если так? За эту ночь ты коснулся моей руки двадцать три раза. Семь объятий в общей сложности заняли около минут сорока. Думаешь, после этого я покажу тебе зубки, призывая отойти в другой угол комнаты? Да ни за что. — Ладно. В начале недели — а это было так давно — я и правда просила его соблюдать границы дозволенного. Но что уж поделать, если сейчас мои личные границы весьма размазаны. Это экстренная ситуация. Служба поддержки. Мои личные девять-один-один. — Ты замерзнешь, — спустя время заключаю я, понимая, что Чифую обеими руками почти прижат к холодному, непрогретому весенним ночным воздухом, стеклопакету и вряд ли испытывает особый комфорт, а также… — Ничего страшного. Так просто. «Ничего страшного». Интересно, какой смысл ты заключаешь в слово «страшно», когда находишься рядом. — Я так тоже замерзну, — может, так я призову его позаботиться и о себе? — Я согрею. Ты сможешь, я уже не сомневаюсь. Мне все-таки удается воззвать к Чифую, не желающему отрываться от меня ни на дюйм, и, не без помощи спустившись с подоконника, сделать несколько неустойчивых шагов по палате, разминая мышцы. Все-таки, я еще не закончила — и мы оба знаем, что я доведу начатое до конца, пусть для этого и потребуется целая ночь. Не так уж и долго в сравнении с целой жизнью, так ведь? — В семнадцать лет я сбежала во второй раз — окончательно. Сама. Чифую наблюдает издалека за моими неловкими попытками тянуть шею и предплечья — под присмотром все кажется каким-то глупым и нелепым. Я превращаюсь в маленькую девчонку, не смеющую и вздохнуть при виде местного короля школы. И как часто под оболочкой софт-боев скрываются короли, твою мать? Главное, не проболтаться ему об этом — чувствую, неторопливая жизнь неподалеку от Мацуно превратится в череду чего-то… Более весомого и обязывающего? — А дядя? — неуверенно уточняет он, сразу подметив, какого важного звена не хватает в этой цепочке. Я делаю глубокий вдох. Круговые движения плечами разгоняют кровь по телу и отвлекают от гнетущих мыслей. Я выжата больше, чем думала, и на новую порцию истошного воя нервной системы уже просто не хватает. — Убили. На моих… Неважно, — я блокирую эту ячейку памяти и роюсь по ящичкам в прикроватных тумбах палаты, словно что-то ищу. На деле же просто занимаю руки, все же подрагивающие в легком треморе. — Сразу после этого я скрылась через окно. Я могла только бежать. И я бежала. Год. — Ты год скрывалась без постоянного дома, пищи и… — изумленный Чифую не выпускает меня из поля зрения ни на мгновение, как будто я испарюсь, стоит ему забыть о бдительности. — Кажется, я была в половине ночлежек Японии. Деньги и еду воровала. Бесцельно скиталась туда-сюда — просто чтобы спасти свою шкуру. — Тебя преследовали? — Не уверена до конца. Мне до сих пор кажется, что я на крючке, и вот-вот из-за угла выскочит кто-то из старых знакомых, приставляя дуло к виску. Парень спрыгивает с подоконника и перемещается на койку, отрешенно взбивая подушку с мрачным видом. — Поэтому ты не подпускаешь к себе? Боишься, что кто-то непричастный может оказаться рядом, если объявятся призраки прошлого? — Ты всевидящий что ли? Я снова присаживаюсь рядом, только-только осознав, что шарахаюсь по полу босиком — кроссовки остались под постелью, да и не до них было все это время. Промерзнув, я накидываю одеяло по пояс, упираясь ступнями в бедро Мацуно. Он сегодня точно вместо батареи — нужно было всего лишь стать чуть честнее. Вру. Намного честнее. — Да и не всех людей хочется подпускать, — добавляю шепотом. Так непривычно рассматривать его профиль, не шарахаясь при мысли о «неверном шаге» и каких-то сомнительных, хитросплетенных тактик при каждом разговоре. — Нас с Казом ты подпустила. — Я узнала о вашем бандитском прошлом почти сразу. Планировала искать бонтеновских ушлепков через вас. Я уверена — Чифую не будет злиться. Он посмеется над этой глупостью и постарается перевести все в шутку, даже если и почувствует легкий осадок. Но я все же добавляю: — Я тогда не знала, на чьей вы стороне. Прости. Это… В прошлом? — Да уж, мы оказались гораздо лучше, — подхватывает он, забирая часть одеяла и на себя. Все-таки замерз. — А я так вообще — полезнее раз в триста. Если посчитать, как часто я спасал твою задницу, ты должна мне… Он смеется, ведя шуточные подсчеты на пальцах, но глубоко в глазах его плещется неуловимое смятение, с которым он не смеет обратиться ко мне — потому что я и есть его чертов источник и генератор. — Жизнь, без малого. Будем честны, — мои выводы серьезны и ни капли не преувеличены. Чифую это знает. Он бы и сам так ответил, если бы не боялся надавить на очередную больную точку, которая может находиться слишком близко, но о которой он еще даже может не догадываться. Ему страшно сделать шаг в сторону, тем самым приблизив расстрел — вот только в кого попадут эти эмоциональные пули, не совсем понятно. Кажется, половину автоматной очереди он принимает на себя, не придавая этому значения. — Жизнь — это за первый раз в ванной, — раскрепощается он и снова поворачивается на меня. — Но и он не единственный, милочка. Что было дальше? Как ты пришла к тому, что мы имеем сейчас? Ладно. Самое страшное мы прошли. Остались лишь мелочи. Услышь он, как я называю подобное «мелочами», точно бы дал по губам — может, мне так и надо, нет? — За год я осмелела. И озлобилась. Я боялась представить день, когда меня найдут, будут пытать и, может, даже убьют… — почему-то эти слова привычны настолько, что даже голос не дрожит. — А потом поняла, что… Осознание того, что я собираюсь извергнуть из себя, немного останавливает мой пыл. Признаваться Чифую в том, что я потеряла любой смысл жизни, жутко. Да и себя убеждать в этом снова — как-то гнусно, когда рядом маячит… Он. Человек, который и сам не понял, сколько веры в мои силы вселяет в меня одним своим существованием на несколько этажей выше. Сейчас меня пронзает странного рода догадка, ощущение которой на задворках сознания позволяет смотреть Мацуно в глаза с собачьим доверием. И заключается она в том, что жизнь до него была непроглядным мраком. Все эти годы я ждала, пока сжигающее насмерть пламя моего внутреннего дракона поглотит и меня, но… Чифую? Ты не предупреждал, что умеешь укрощать распутных чудовищ. — Что ты поняла, Хару? — он терпелив и рассудителен. Мне хочется наброситься на него с еще одними — девятыми — объятиями, но как-то по-девичьи боязно. Даже узел в животе затягивается туже. — Ты можешь сказать. Я не буду тебя осуждать. Я все еще здесь. Раньше я бы ответила «очень жаль», но не сейчас: — Удивительно… — А еще мой лучший друг — Казутора Ханемия, помнишь? Чифую снова улыбается. Так по-мальчишески задорно и откровенно, что я улыбаюсь вослед ему, не прикладывая ни усилий, ни всех своих актерских навыков. — Ну и контингент ты собрал вокруг себя. Вдох, Харука. Давай. Мы можем поделиться и этим. Хватит с тебя. — Я поняла, что бояться смерти от чужой руки, забившись в угол, бесполезно, — начинаю издалека. С той точки невозврата, когда год, проведенный в спортивном зале новой семьи показал, на что я способна и сколько во мне скрытого рвения к справедливости, граничащего с безумием. — И лучшее, что я могу сделать, дожидаясь часа расплаты надо мной, так это отловить как можно больше гнид — повязать им руки и повести на жертвенный камень. Чифую меркнет на глазах, рукой нащупывая мою щиколотку под одеялом. Пожалуй, его язык любви — прикосновения. Так он может проявлять больше внимания, чем способны передать слова, хотя и слова у него отменные. А у меня есть язык любви? Или он, подобно латыни, находится в числе мертвых? — Ты до сих пор считаешь, что настанет час расплаты над тобой? А разве он неминуем? Смогу ли я начать новую жизнь, когда закончатся все имена? Я не знаю, Чифую. Сейчас я нащупываю это золотое время под названием «настоящий момент» и безмерно рада, что ты есть в моем настоящем. Но мое имя — последнее, дорогой. Неозвученное и ненаписанное — потому что ставить себя в один ряд с теми извергами выше меня. Если с Харуки Игараси все началось, ею и закончится, верно? Круг должен замкнуться. Я не успеваю ответить. — Не позволяй этим мыслям тебя тревожить, ладно? Ты же такая умная — что-нибудь точно сообразишь, — парень вновь приобретает озабоченный вид и в спешке перебирает все возможные варианты, способные успокоить не то меня, не то его. — И мы теперь тоже рядом, хорошо? Мы всегда поможем. И не позволим, чтобы с тобой что-то случилось. Давай переведем тему, пожалуйста. Что ты там говорил о новых котятах? — Потому что тогда вы потеряете постоянного клиента… — Казутора сойдет с ума. Кто теперь будет пить его вонючую Колумбию… — Это довольно вкусный сорт. — Фу, Харука, фу. За что я хотел бы тебя осудить в эту беззвездную ночь, так за этот непозволительно крепкий кофе в твоем ежедневном рационе… Мацуно большим пальцем поглаживает косточку на моей лодыжке, но руки у него снова мерзнут. — И скольких ты так уже… М, наказала? Мне нравится его подход. «Наказывать» — значит, отдавать сполна за совершенные деяния, а не слепо следовать приказам своих внутренних демонов. Хотя это тоже. — Многих мелких сошек. Травила на них полицейских. Так, между делом. Пока искала информацию на более весомых тварей. Они были либо руководителями отрядов, либо приближенными начальства, и сейчас занимают весомые позиции. Ну или занимали. Кому-то не повезло попасться мне на глаза. Чифую молча кивает, но мой ответ ему уже не так интересен, как зреющий в глубине зрачков новый, поистине пугающий, судя по закушенной нижней губы, вопрос. — Ты убивала? На потолке нет ничего интересного — я его уже вдоль и поперек изучила, так что смотри на меня. Пожалуйста. — Единожды. Хватаю его за руку под одеялом, словно в извинении, но посмотреть не отваживаюсь — так и останавливаюсь на уровне его третьей пуговички на рубашке. Той, что не расстегнута, и слаба богу. Чифую переплетает наши пальцы с надеждой. Ну вот, двадцать пятый раз за вечер. Мы идем на рекорды — и теперь точно числимся в списках друг друга не просто знакомыми. Наверное. — Преднамеренно? — добавляет с сомнением. У Чифую есть поразительная особенность задавать правильные вопросы и не делать из меня монстра. — Нет. Все произошло… Слишком… Слишком — «как»? Спонтанно? Зверски? Необдуманно? Безумно? — Так, все, давай не будем. Парень обрывает на полуслове, поймав мое смятение за хвост, и торопливо достает обе руки из-под одеяла, накидывая его поверх меня полностью — так, что даже глаза спрятаны в темноте «пухового навеса», отрезая мне связь с внешним миром. — Что ты творишь? — Прячу тебя. — От кого? Зачем? — От этого ебнутого мира, Хару. Насколько же плохо я справлялась с этой задачей на протяжении многих лет, что твой простецкий и уморительный способ вызывает во мне столько тонн благодарности. Их можно использовать вместо стройматериалов — но хватит ли такого количества, чтобы построить новое будущее? — Но я не маленькая девочка… Ответь мне, Чифую. Услышь мой вопрос. — Побудь ей хотя бы сейчас. Когда у тебя была такая возможность? И когда еще будет? Я умоляю. — Ты ведь не остановишься, да? Мы можем передать все, что у тебя есть, в руки полиции или… Это не то, что я хотела услышать, но ты, кажется, перебираешь возможные варианты, и одно их наличие уже говорит о том, что не все потеряно. — Полиция всегда была куплена, — если бы не привалившееся под боком тело Чифую, было бы не так комфортно разговаривать самой с собой под этим одеялом. — Мои парни — точно не из таких. Они смогут вести расследование и не позволят кому-то… — оправдывающие полутона голоса скрывают легкую обиду. Я понимаю твое стремление защитить близких, но это не отменяет того факта, что они просто люди. — Кем бы твои парни ни были, при любой угрозе их жизни или семье, у них не окажется ни одного козыря. Ты бы поступил так же. Если бы кто-то взял Каза на мушку. Или твою маму. Мацуно обдумывает мои слова недолго, но приходит к совершенно неожиданному выводу: — Кажешься сучкой со стороны, а так много думаешь о других. У этой моей черты масса достоинств и столько же пробелов — так что я даже не знаю, плакать мне от твоего замечания или радоваться ему. — Я эффективнее полиции. Я работаю подпольно. Никто даже не догадывается, а после, когда все улики собраны, больше нет дороги назад. Огласка на весь город через СМИ — и никого уже не заткнуть. — Звучит гладко, да вот только какой ценой на деле? Не окажись меня здесь сегодня, что бы ты делала? В очередной раз — спасибо. Ты все-таки здесь оказался, пусть и по какой-то счастливой случайности, в которые я раньше и не верила вовсе. — Ушла бы ни с чем. И пробовала бы другие варианты. Я точно бы что-то придумала. Я осторожнее, чем ты полагаешь. Хоть я и навела на тебя своими разговорами много жути. Хоть «осторожность» и не вяжется с моим образом жизни после того, как ты за считаные минуты стал свидетелем сокрытия улик с камер видеонаблюдения, проникновения в кабинет, взлома чужого имущества и побега через оконный проем. — Я не запру тебя в комнате. Не отключу тебе интернет. Не смогу переубедить. Что мне остается? Желать тебе удачи? Успехов? Молиться за тебя в храме? Чифую снова вскипает, но на этот раз им руководит не злость. Чувствую по горечи и безысходности в его медовом голосе. — Ты можешь просто не драматизировать и иногда готовить в моем доме… — Ну уж нет! — Чифую стягивает одеяло с моей головы, оказываясь буквально в паре сантиметров. Он еле сдерживается, чтобы ни обхватить мое лицо широкими ладошками, но вовремя себя одергивает, напряженно ерзая на одном месте. — Позволь мне быть рядом. Пожалуйста. Мне будет легче. Зная о том, что происходит и куда ты шагаешь поздней ночью, я хотя бы буду меньше лезть на стенку и… В каком-то необъяснимом порыве закрываю ему рот, накрыв губы одним большим пальцем. Мягкие. Мокрые.POV Чифую
— Да потому что невозможно нормально жить, когда девушка, которая мне нравится, страдает за семерых. Я что — действительно признался только что? После всего, что она мне выдала за эту ночь? Какая, к черту, симпатия сдалась ей, когда внутри столько ран и переживаний… Я жду нескольких ударов в грудь, равносильных выстрелам, и холодного «убирайся» до последнего. Кажется, я испортил все, что только смог построить, но… Харука точно не злится. Не стремится посмеяться и выставить меня за дверь. Она только испускает тихий писк — очень милый и смешной — и сразу же скрывается под одеялом. Даже в легкой дымке темноты я вижу яркий отпечаток смущения на лице той, которой и слово это, как я считал, вряд ли знакомо. — Помнишь, тебе недавно попалось яблочное пирожное, в котором почти не было яблочной начинки? — мне все же хочется продолжить начатое. За несколько прошедших часов я умер несколько раз только от одного вида ее опущенных в непомерной горечи плеч. От ужасающих откровений прошлого, которое не вписывается ни в какие рамки человеческой, нормальной жизни. И воскресал каждый раз, видя ее здесь, перед собой — морально уничтоженную, но живую, способную бороться. Мне страшно, Харука. Страшно из-за того, что я могу потерять тебя, только осознав в себе зачатки столь нежных и согревающих чувств. — Было дело. Я расстроилась, — кротко отзывается она, совсем не понимая, стоит ли отвечать на мое внезапное сокровенное признание. Мне страшно из-за того, что ты можешь попасть под раздачу, слепо следуя своим геройским инстинктами. Какой бы сильной ты ни была, в каких бы условиях ты ни воспитывалась — в моих глазах ты слишком хрупка для того зверства, в которое вписалась. — Вот именно. Ты расстроилась — а я в результате разъебал поставщика за некачественный товар и доставленные нам неудобства. Мне страшно из-за того, что я думаю о тебе, просыпаясь и засыпая. Да и вообще каждый час, как по будильнику. И мысль о том, что ты могла бы стать всего лишь воспоминанием — ранит хуже ебучей катаны. — Чифую… — И это речь идет о блядском пирожном, а не о защите всего сраного человечества. И самое ужасающее во всей этой ситуации, что я даже не представляю, как ограничить тебя от этого злостного человечества, в которое ты так упорно целишься попасть. Сегодня мы точно стали друг другу кем-то, но поможет ли это мне крепче спать ночами? Как видишь, сегодня у меня сна ни в одном глазу. — У меня нет цели защитить человечество. — И слава богам, иначе я бы вообще с ума сошел. От бессилия лбом упираюсь в ее макушку, накрытую чертовым одеялом. Хочу быть ближе, еще и еще. Как же от тебя апиздахуительно пахнет даже этими сигаретами, черт бы их побрал. — Есть ли что-то еще, что мне важно знать? Она молчит, и это молчание не сулит ничего хорошего. Будь это всем, что происходило в ее жизни, она бы ответила сразу, расставив все точки в автобиографии, от которой кровь стынет. — Есть. Грудную клетку саднит изнутри. Во мне точно сидит зверь — и в последнее время он рвется наружу, точа зубы о мои хлипкие поводки, лишь бы занять оборонительные позиции и с ног до головы облизать брюнетку, вымаливая у нее покровительства. — Но я не готова этим делиться сейчас. Слишком много всего, и… У меня в голове и так уже ядерная война на фоне того, как много я готова вылить из себя впервые за жизнь, понимаешь? — Харука честна со мной до предела, и хотя бы это немного радует, если о радости вообще идет речь. — Я понимаю. Хотя и я не железный, Хару. И я не спасательная шлюпка. Но мне так хочется… — я много о чем мечтаю рядом с тобой, веришь? — Хочется показать тебе, как прекрасен этот мир, что я каждый раз ей становлюсь. Я боюсь однажды порваться, не понимая, зачем ты сама прокалываешь во мне дыры своим шилом — каждый раз извиняясь и продолжая себя топить по новой. — Ты прав. Без тебя я бы вряд ли вернулась домой «в порядке». Спасибо, Чифую. Мне тоже не хочется, чтобы ты… — Хару перебирает слова, начиная то одно, то другое. Я пытаюсь уловить связь, но вместо этого невесомо касаюсь губами чертового одеяла, представляя, как зацеловываю ее макушку, а не ворсистую, пропахшую больницей, ткань. — Я не хочу причинять тебе ни вреда, ни неудобств. Поэтому я молчу. Нет, нет, нет. Это хуевая затея. — Я хочу с тобой разговаривать. Однозначно. Я хочу, чтобы мы с тобой говорили. Ртом, представляешь? Так можно решать многие проблемы еще до их появления. — Я… Постараюсь? — Я буду рад. Девушка скованно шевелится под своей «мягкой крышей» и в результате вылезает наружу, чуть ни ударившись о мой подбородок. Заплаканные глаза смотрят с доверием и неподдельной благодарностью, что срывается незамедлительно с искусанных губ: — Спасибо. Не смотри на них, Чифую — тебе нельзя, они чужие.