POV Чифую
— Сказать, что я в шоке — значит, иметь в виду, что я в шоке апиздахуительных масштабов. У Казуторы, как всегда, в кармане найдется несколько верно подобранных фраз. В ожидании очередного позднего гостя он снова возвращается ко мне, а в глазах все так же импульсами проскакивает недоверие и легкая паника — к тому, что я ему обрисовал за этот час, он явно уже приписал собственные ужасающие детали. — Я переживаю. Я чертовски переживаю за нее, — в чашке давно пусто. Я выглушил целую кружку сладкого напитка одним глотком, а теперь отстать не могу от блюдца, выводя по нему нервные узоры указательным пальцем. Ханемия не смеет забрать посуду из моих рук. Знает, что иначе я на нервах начну делать оригами из салфетниц, выгибая металлические листы под неестественными углами. — Еще бы ты не переживал, — в какой-то момент я вновь вскипаю, и контролировать стекляшку становится сложнее. На секунду я выпускаю ее из рук — посуда издает режущий звон. Друг вовремя прижимает мое несчастное блюдце ладонью к барной стойке. В кофейне нет почти ни одной души, и я не чувствую ни толики укола совести за то, что мог кого-то потревожить. Если быть честным, сложно описать, что вообще я чувствую весь этот день. Казутора тем временем продолжает: — Но теперь хотя бы все ниточки паутины сошлись в один херовый, но более-менее понятный узор: со дня знакомства до этого момента. Я снова погружаюсь в себя и слышу только многозначительное «Харука-чан умеет удивлять», когда Казуторе неожиданно приходится отойти принять заказ. Он обычно не работает по субботам. И поздние смены за него, как правило, закрывает другой сотрудник. Это сегодня пришлось подменить болеющего стажера. Чистая случайность, но я все-таки рад, что друг оказался рядом — последние деньки выдаются и правда сложными. И думать о том, что еще может произойти, я стараюсь как можно меньше — уже по той причине, что давящие мысли, накрученные, выдуманные и возведенные в апогей безрассудства находят меня сами. Ха-ха. Апогей безрассудства. Это же и есть Харука. — Но знаешь, что еще меня смущает? — долгий выдох дается тяжелее, когда знаешь, что последующая за ним фраза не сулит ничего благоприятного. — Подпольные бои. Замолкаю, следя за реакцией Казуторы. Судя по каменному лицу, он не понимает, о чем речь, продолжая упираться своими золотистыми кошачьими глазами в мое отражение на блюдце. Эта догадка не дает мне покоя со вчерашней ночи. Если девчонка умеет открывать замки одной булавкой, ползать по стенам, воровать чужие документы и по щелчку пальца готова взломать нашу кофемашину — о таком уже и шутить невозможно, — вряд ли ее что-то могло останавливать от публичного избиения. И неважно — била она или ее. Я готов посчитаться с обоими вариантами, вспоминая многочисленные ссадины и синяки на ее бледной коже. — Не заставляй меня объяснять тебе, как Харука может быть замешана и в этом, — когда длинноволосый ловит стакан, стоящий на краю, я осознаю, насколько сильно ударил носком кроссовка по керамическому основанию барки. Еще утром думал, что успокоился. Что буду рассудительнее. Перестану строить теории и продумывать абсолютно невозможные пункты из списка «Тысяча и одна вещь, которая может убить Игараси». Но к вечеру это тупое состояние бездействия и незнания только увеличивает черную дыру в груди, оставляя меня абсолютно пустым и ничтожным. — Ты полагаешь — это могла быть она? — наконец, до него доходит. Снова человек, которым я начал дорожить, следует опасным путем в одиночку. Снова я наблюдаю за этой феерией страха, глупости и боли со стороны. — Я, как мог, старался не выдумывать и не раздувать, полагаясь на бурную фантазию, веришь? Но мы сегодня списывались с Майки, и я все прокручиваю наш прошлый диалог с Цукасой: вишневые сигареты, раненая спина, синяки на руках от захватов… Я не хочу смотреть, как ты выжигаешь себя изнутри. Я не хочу держать твои холодные ладони в своих, когда снова что-то пойдет «не по плану». — Мда… — Ханемия пару раз хлопает меня по спине и нелепо пинает пустое мусорное ведро рядом с собой. После ставит его на место, прокашливается и невнятно мычит, выдумывая слова поддержки. — Захваты были ахуенные. Но мы как-то можем узнать наверняка? Вместо ответа нахожу в телефоне нужное сообщение и открываю прикрепленный документ. Текст на ярких изображениях с экрана почти теряется, и Казу приходится поднести смартфон к самому носу. — Я проверил их расписание. Бой с Идзанами состоится завтра. И я уже приобрел на нас два билета. — Ты что-нибудь спрашивал у Харуки? — Казутора возвращает телефон, не желая довольствоваться видом бойцов ни секунды дольше. Дело не в страхе — мужчины на постере и правда отвратительны до блевоты. Спрашивал ли я? Догадывался бы ты, как часто, не задавал бы таких глупых вопросов. — Есть ли что-то еще, что мне важно знать? — Есть. Но я не готова этим делиться сейчас. — Я уточнил при прощании, не хотела бы она провести вечер воскресенья с нами перед телеком, но она отмазалась. Ну, как мне кажется. Потому что я ее уже кожей ощущаю. Даже если ослепну на оба глаза, пойму, что с ней творится. Этот сундук с пентагоновской системой защиты неожиданно превратился в знакомую мне, вдоль и поперек изученную книгу. Причиной всему недо-разговоры по душам или все же несколько объятий? — Еще бы, — Казутору что-то веселит, пусть и лицо у него совсем нерадостное, задумчиво отрешенное. Он переживает, как и я, хотя Харука ему ровным счетом никто. — Ты предложил ей ночное общество двух парней… Как же крепко ты успела влиться в нашу жизнь, будучи просто квартиранткой и посетительницей кофейни? Я сказал «просто»? Вышла какая-то ошибка — ты уже переросла все «просто», чтобы заставить нас безучастно обсуждать твою жизнь. — Ну, я ночевал с ней в одной постели… — каким бы близким другом ни был Каз, от подробностей своей личной жизни я стараюсь воздержаться. Но почему-то чувствую себя увереннее, расставляя эти границы. Его глупые пьяные шутки о «хорошести Харуки» в баре до сих пор напоминают мне о желании прочесать кулаками траекторию по довольному лицу Ханемии. — Уже несколько раз. И это не то, чем я собираюсь с тобой делиться, дебич. Пересчитывая деньги в кассе, он довольно хмычет и немного смягчается. — Ну наконец ты хоть что-то полезное для ваших отношений делаешь… Последний посетитель выходит за пределы кофейни, устало прощаясь. Пожелав доброй ночи незнакомому человеку, я невольно думаю о том, насколько доброй ночь будет у Харуки. И не сдерживаюсь: — Я… — слова кажутся пустыми звуками на фоне того, что теплится в моей груди, царапая изнутри. Если это не купидоновская стрела, я без понятия, что может пронзать так болезненно. Но я требую еще больше этого чувства, не в силах им насытиться вдоволь. — Признался ей в симпатии. Вчера. Да и намекал всю неделю, как мог. — А она? А она что? А она очень красивая. Лучше, чем при первой встрече. Потому что я увидел изнанку, которую она обшила заплатками для отвода чужих глаз. — Смутилась. Она безгранично уставшая от одиночества и не готовая верить в то, что какой-то дурачье Мацуно хочет быть рядом, сжимая глотку ремнем безответной влюбленности. — Не отмудохала — значит, хороший знак, — Казутора складывает несколько купюр в карман и устало поднимает большой палец вверх, ухахатываясь со своих же слов. Я перенимаю его легкость на несколько минут, даже если она напускная. И правда. Яростной безответностью здесь и не пахнет. Ее румяные щеки, мягкие касания и осторожные медовые слова внушают надежду. Остается быть сильным, Мацуно. Сильнее ее веры в свою недосягаемость. — Поддерживаю. Значит, завтра едем в клуб. Действовать будем по ситуации. Но я все же рассчитываю, что мы ошибаемся. С Харукой невозможно рассчитывать на что-то наверняка. И это чертовски будоражит в той же степени, что и пугает.POV Харука
Сидеть за спиной Мацуно, пока он гнал домой из больницы на мотоцикле, было непривычно. Не чувствовать контроль над ситуацией, но находиться под куполом безоговорочной безопасности — вдвойне. Чему меня не научили в Бонтене, так это езде: от того видеть крепкие руки Чифую на раме мотоцикла и телом чувствовать его сосредоточенность и профессионализм на дороге было чем-то волшебным. Восторг перемешался с гордостью, на долгие минуты затмевая мою усталость и стыд после столь интимной ночи. Открыв большую часть правды, я предстала пред парнем почти голой. Пусть осталось еще несколько «проплешин» в моей истории, я до последнего прятала их, как ужасающие шрамы, — и все-таки смогла избежать еще нескольких осуждающих изумрудных взглядов. Вот только последующий день был хуже прежних. Суббота прошла мимо. Я продрыхла до самого вечера, восстанавливая затраченные прежде силы, а пробудившись, все так же не смогла встать с кровати, просматривая что-то с рабочего стола Ямады. Так и настало утро. Сегодня же Чифую несколько раз забегал то с обедом, то с новыми предложениями провести время вместе, пока я прятала бинты для боя за спиной. Оправдываясь, я сглатывала непривычную горечь от странного ощущения себя жалкой лгуньей. Я и была ей. И оставалась. Но раньше хотя бы не считала это звание какой-то проблемой. И уж точно не стыдилась его, облачаясь в новое амплуа, как в парадный мундир. Когда время перевалило за шесть вечера, я уже собрала сумку и отложила проверку больничных документов хирурга на потом. Забивать голову перед дракой ни один адекватный тренер не посоветует. Наоборот, попросит отдохнуть и развеяться, насколько это возможно. — Раз я сама себе тренер, могу диктовать свои условия… Идея прогуляться отпадает. Я больше выдохнусь и растеряю энергию. Подкинуть страховую карту обратно милой продавщице Каору тоже не представляется верным решением для коротания вечера. Я переволнуюсь и перенапрягусь — и в клуб придется ехать эмоционально опустошенной. Дерьмо план для Богини Смерти, которая хочет заработать пару сотен за считанные часы. Приподнявшись на локтях на кровати, перекладываю подушку на ноги и невольно засматриваюсь на стену напротив. — Может, у него все в порядке со вкусом и увлечениями? — полка, на которую я не могла раньше смотреть без брезгливости, все так же полна разноцветными томиками манг. Услышав причмокивание справа, оборачиваюсь. Оками широко разевает рот и принимается облизывать лапу, с укором косясь то в сторону интересующего меня чтива, то в самую мою душу. Чувствует, гаденыш. — Не смотри на меня так. Я имею в виду, манга не смогла превратить Мацуно в бесхребетного ванильного дурачка. Кем бы он ни был, я и слова плохого вспомнить не могу. Зато прекрасно помню каждый его выдох в мою сторону, каждую вполголоса произнесенную шутку, эти томные взгляды, полные обожания и… «Да потому что невозможно нормально жить, когда девушка, которая мне нравится, страдает за семерых». «Девушка, которая мне нравится». «Нравится». Ладошками закрываю лицо, стараясь подавить неоднозначный визг, но он все равно отбивается о потолок громогласным эхо. Нужно срочно выбрать мангу. Отвлечься. Забыться. Зачитаться и убежать на поединок за победными отчислениями. Решено. В молчаливом жесте кот меняет лапу, оставляя меня принимать решение в одиночку. Отняв руки от лица, медленно привстаю и потягиваю мышцы, вразвалочку пересекая метры до стены. — Со мной тоже все будет в порядке, если я — эксперимента ради — изучу что-то из этого, — касаюсь пальцем корешка одного тома. Потом другого. Третьего. Они не бьются током. Не высасывают из меня жизнь. Не лишают сил и рассудка. Рассудка лишает только Чифую. Когда я открываю книгу наугад, резво пролистывая страницы, словно смогу понять, насколько мой выбор хорош, кот гортанно промурлыкивает что-то, судя по интонации, ободряющее. — Я знаю. Ты считаешь меня больно строгой к самой себе. Ладно. Я попробую. Только одну. Спустя два часа чтения я понимаю, почему этого добра у Мацуно так много, и выбегаю на лестничную площадку, чтобы вовремя попасть на ринг. Только Оками становится свидетелем моего нездорового румянца — случайно выбранная романтическая комедия оказалась уж больно желанной, чтобы оставаться только на страницах. Не время думать о любви. Больше никакого Чифую на сегодня. А жаль.***
— Я направил вам всю информацию о бойце, сенпай. Вы успели изучить? Мне доставляет удовольствие, как мастерски Тейджи сохраняет благоразумие и продолжает выполнять свои обязанности без упоминания моей былой истерики. Прошла всего неделя, а я даже и не сопоставила вовремя, как успела довериться сразу двоим людям за столь короткий срок. Теряю хватку? Или начинаю жить хотя бы немного по-человечески? — Да, мельком взглянула — ничего интересного. Обматываю каждый палец спортивным бинтом и закрепляю липучку на запястье — не туго, но и надежно. Сидит отлично. А вот Тейджи совсем не сидится. — Кроме того, что он втрое больше вас и в высоту, и в обхвате… — парень жмется, как в первый раз. Поправляет свой костюм с раздражающей тревогой и неловко кривит губы в подобии примирительной улыбки, стоит мне сопроводить его действия недовольным цоканием. — Не в первый и, уверена, не в последний раз, Тейджи. В этом есть много плюсов. — Цена — один из них, верно? В коридоре разносится грохот тележек — возможно, прямо сейчас всего в метрах от нас провозят бутылки алкоголя в бар на этаж выше, а я прячусь здесь без шанса выкрасть пару-тройку бутылей дорогущего рома сиюсекундно. Естественно, мне нужны деньги. На все радости жизни, какие еще остались в моем рационе. — Не просто один из них, а самый первый! Что по нашим будущим деньгам? — Двести тысяч. Меньше, чем в прошлый раз, конечно, но… — парень начинает бубнить. Поправив парик, останавливаю поток сожалений мальчишки на корню. — Отлично. Мне подходит. Воспоминания о прошлом поражении неприемлемы. Не в день, когда я уже была на волосок от провала, если бы не Чифую. Плохая тенденция вставать не с той ноги не должна отразиться на исходе грядущего боя. — Сможем выбить еще один поединок в этом месяце, как думаешь? Тейджи настороженно ведет головой в бок и отнимается от бумаг перед собой, чтобы лучше разглядеть мое лицо в отражении зеркала. — Но вы еще и этот не провели… Вдруг… — Чем более амбициозна цель, тем больше во мне энергии для ее осуществления! — У вас отчего-то очень хорошее настроение сегодня. Посмотрела бы я на тебя после успешно провернутой миссии, признания в любви и нескольких смачных поцелуев в манге. Негодник Мацуно на тех страницах даже крохотные закладки оставил. Да и забыл о них, скорее всего, перенося тома в мою комнату. Застывшие картинки перед глазами вновь воспламеняют во мне невиданную истому, распаляя на лице и шее красные пятна смущения. — Скажем, я чувствую себя легче обычного, — на мой ответ Тейджи недоуменно сдвигает брови, отчего выглядит старше, но все же по-детски нелепо. — Вы не поели? — парень и не понимает, что смешного я нахожу в его недалеком предположении. — Не в этом дело, дурачок. В дверь бесстыже стучат, предупреждая о скором выходе на арену. Я оборачиваюсь на шум и в который раз прыскаю в кулачок — как и ожидалось, Джа подпрыгнул от неожиданного пугающего удара, развеселив меня перед боем пуще прежнего. А может, и время казни ждать проще, если вместе? Но я не поведу вас на казнь, как бы сильно вы ни стремились плестись следом. И зрителями быть не позволю — моя голова точно не должна попасть в ваши обмякшие ладошки. Лучше возьмите по одному траурному венку и упокойте меня с миром. — Кажется, нам пора, — чеканит парень, словно не он только что чуть не испустил дух. Храбрится. Уважаю. Кивнув, натягиваю маску на нос и еще раз осматриваю себя в зеркало. С иголочки. Дело за малым. — Не забывай — следи за боем и бери некоторые приемы себе на вооружение. И еще… — перед самой дверью на мгновение останавливаюсь, что-то припоминая, и с удивленным возгласом возвращаюсь к столешнице за листочком, передавая его в руки озадаченному Тейджи. — У меня к тебе есть личная просьба. Сможешь пробраться в рубку ведущего и попросить его представить меня вот так? — Вы для него прямо текст написали… — пораженный, он пробегается по строчкам и, крепко сжав бумагу, сопровождает меня к выходу. — Ого. — Ага, — железная дверь выпускает нас в служебный коридор. Охрана с неизменным скучающим видом ждет у выхода на арену. — Немного угроз не повредит: если я снова услышу в свой адрес тот несусветный бред, он зубов не соберет до визита к стоматологу… — Передам ему ваши наилучшие пожелания, сенпай. Уже на дорожке к подсвеченному софитами рингу понимаю, как сильно публика соскучилась по зрелищам за эту неделю. Людей не стало больше, но их уверенность в том, что Идзанами принесла с собой несколько козырей, очевидна — сегодня лозунги в мою честь доносятся со всех сторон. Как и признания в любви, сумасшедшие крики стать чьей-то госпожой и ядерный грохот аплодисментов. Я не смею винить своих фанатов за проявление чувств — устоять передо мной и правда невозможно. Хотя они все же остаются кровожадными засранцами, что выбирают в качестве досуга отнюдь не шахматные партии, а откровенный мордобой. Что ж. В этом искусстве я тот еще гроссмейстер. — И откуда во мне столько спеси, когда я надеваю костюм? Ей богу, ролевая игра какая-то. Тейджи прекрасно справляется со своей ролью идеального менеджера. Когда толпа вдоволь наслаждается моим появлением, сдавленный голос ведущего транслирует в эфир написанные мною строки. Слышать, как тебя боится даже диктор, — отдельная победа. И лишь с появлением противника — высоченного, точно за два с четвертью метра ростом, и довольно мускулинного — вылавливаю внутри себя легкую обиду на Цукасу. Черт ее побрал уехать со своим непобедимым Майки, оставив меня на омерзительных, суровых бойцов, от которых во рту сушит. Прошлый рефери призывает нас поклониться друг другу и придерживает обоих за плечи, сохраняя между нами дистанцию. Причинять увечья противнику до раската гонга нельзя — верзиле это однозначно знакомо. В отличие от правил приличия. Даже судья презрительно морщится, когда шпала громко плюет мне в ноги, оставляя на кедах тошнотворный сгусток слюны. Еще и лыбится. Тварь. Кто найдет на вас управу, когда меня не станет? Имена ведь точно закончатся — и что «за» ними, по ту сторону? Объясните мне. Покажите. Умоляю. Тушу в себе желание прорычать вслух: «Этот харчок вернется к тебе в глотку», но только зловеще скалюсь, успокаивая взрыв отвращения. Пусть для громилы мое возмездие станет неожиданностью. Внутренние часы внутри меня сигналят. Скоро. Еще чуть-чуть — и мы начнем. Я начну. Рефери зачитывает последнее правило над нашими головами. Уебок напротив вытирает новую порцию слюны тыльной стороной ладони. Он как бешеная собака, сорвавшаяся с цепи. Собака, не умеющая сдерживать свои животные позывы. Когда там уже старт? Десять. Девять. Раскаты гонга полюбились мне в первую очередь за то, как они влияют на многих бойцов, не прошедших бонтеновской подготовки. Встречная реакция организма на оглушающий звон сверху — ненадолго сжаться от незримой опасности, потревожившей слух. В таком состоянии любое действие испуганного драчуна замедляется, хоть со стороны и не скажешь. Но для меня это принципиальная деталь. Первая секунда — часто лучшее, что мне приходится прожить на ринге. И я ей пользуюсь. Стоит молоту только коснуться железного диска гонга, я отталкиваюсь от татами и резко замахиваюсь правой ногой для высокого бокового удара. — Зря ты начал наше знакомство с плевка в мою сторону, — попадаю ступней ровно по губам противника, выпрямив ногу почти в шпагат. Слюна со шнуровки размазывается по лицу оторопевшего негодяя. — Долг списан.***
Я все же недооценила новенького. Точнее, он реабилитировался в изначальных представлениях о себе, умело подстроившись под мой темп. Чтобы не получить по шапке, приходится уже пятый раунд прикладывать немаленькие усилия: то скакать грациозной ланью, то прогибаться, не щадя мышц, во все стороны. А учитывая последние события и особенно то, какую участливости в моей жизни стал принимать красавчик-арендодатель, я поклялась себе во что бы то ни стало вернуться домой более-менее целой — меньше всего хочется отвечать на новоиспеченную партию вопросов, когда я и от прошлых еще не отошла. — Ты сегодня молчаливая. Из зрительского зала казалась более раскрепощенной, — кулак, выброшенный в мою грудную клетку, пролетает под мышкой. Успела повернуть корпус, хвала небесам. — Следил за мной? — от ответного скоростного удара в дряхлый живот громиле спрятаться сложнее. Он не отличается миниатюрностью, и любой поворот в попытке скопировать мои движения, выглядит жалкой безуспешной копией защиты. У меня болят костяшки от череды отрывистых ударов в поставленный наскоро блок, и все же мужик шипит и группируется, отступая вправо. Он потрепан не лучше меня. Но я вырываюсь вперед. Двадцать минут пролетели быстро, и последняя пятиминутка должна решить окончательно, кто станет королем площадки сегодня. Ринг словно утонул под вакуумной крышкой, которая не пропускает ни одного лишнего звука: ни зала, ни ведущего не существует — только я и мысленные будущие сотни в конверте. А еще ворох отстраненных рассуждений о чем-то еще — изрядно волнующем. Интересно, не зашел ли в гости Чифую? А если зашел? А если писал сообщения или звонил? И что я ему скажу? Снова пиздеть про магазины? Про курение? Ночную пробежку? Неотложные дела? Задрало. Как же меня это задрало. Как и неунимающаяся болтливость оппонента, вдруг переставшая казаться смешной игрой. — Как же за такой конфеткой не наблюдать. Интересно, чего только ты личико скрываешь? Отлично. В прошлый раз я познакомилась со своей ярой фанаткой. Но какого долбоеба приготовил Господин Случай на этот раз? Я ловлю противника за кисть и в болевом зажиме выворачиваю ее назад, ныряя ему под руку. Свободной он не успевает поймать меня за локоть и пытается зацепиться за штанину, но тщетно. — Страшная, как смерть — помрешь, только взглянув на меня. Гигант гортанно рычит. Через зубы пробивается стон, отдаленно напоминающий отрывистый скулеж, бросившегося под колеса дикого животного. «Точно псина» — ненадолго проносится у меня в голове. — А глазки красивые. Буду признателен, если ты покажешь себя сама, — мужчина через стон выворачивает кости, оказываясь ко мне лицом, и моя хватка теряет всякий смысл. Я на миг напрягаюсь, отходя чуть поодаль. Он далеко не первый, кто хочет увидеть мое лицо. Однако искры в его сузившихся глазах говорят о серьезности его намерений больше любых слов. Медлительной поступью он приближается ко мне в защитной стойке. Смотреть на него с приподнятым подбородком уже не совсем удобно, но распознать гнусные намерения даже по одному дернувшемуся на лице мускулу я обязана. Он намерен сорвать маску? Но он не первый, Харука, кто хотел бы. Так что же тебя пугает? — Буду признательна, если ты пойдешь нахуй и продолжишь нормально биться. Такой большой, а на деле хлюпик. Мужчина не отвечает. Слизывает пот с губы и коброй бросается вперед, сгребая меня в охапку. Я успеваю отскочить лишь на градусов тридцать, и теперь боком упираюсь ему в живот, рыпаясь в мощной хватке, как ребенок. Раньше я перед каждым боем задумывалась, что же случится, если у кого-то все-таки получится силой отнять мою тканевую защиту. За годы у особо прозорливых не раз хватало резвости подцеплять ее на доли секунды, но на этом все и ограничивалось. Харуки не существовало. Была Идзанами. Ее не искали ни представители закона, ни преступные группировки. На ее лицо просто хотелось посмотреть, как на тайну, доступную только высшим умам человечества. Даже без маски на фоне неестественного макияжа и парика я на фото казалась бы совершенно другим человеком. Мокрая майка бойца, кажется, пропитывает меня насквозь кислотной вонью. Я ударяю локтем по его ребрам и на сантиметр отодвигаюсь, оказываясь прижатой спиной к его горячей, содрогающейся от каждого вдоха, груди. — Вот ты и попалась. Чужая рука тянется к моему лицу. Я рыпаюсь и бью пятками назад, дезориентировано вися над землей — на этот ловкий трюк ему еще хватило сил. Ничего страшного не случится, Харука. Фото, попавшие в сеть, можно удалить. Шантажистов можно заткнуть. Признают ли тебя после стольких лет отпрыски Бонтена? Никогда не узнаешь наверняка. Но сидящая внутри тревога куда больше и неопознаннее, чем любое предположение, которое могло бы ее породить. Я сопротивляюсь. Кусаю пальцы наглеца сквозь маску, но он дает мне легкую пощечину, словно дразня, и сильно сжимает скулы. Бесполезно. Это нужно пережить. Чего ты боишься, Харука? Вакуум над рингом рассеивается. Ропот толпы становится ощутимее. Кто-то точно замер и наблюдает в исступлении, а кто-то разрывает глотку, провоцируя противника действовать быстрее. Я в последний раз колю мужика острыми локотками в оба бока и, наконец, попадаю в нужные точки, из-за чего он с жалким вздохом горбится и выпускает меня и оков… …все-таки добившись своего. Уши жжет от только сорванных резким движением резинок. Губы и подбородок, вспотевшие под тканью, приятно обдувают легкие порывы сквозняка. Вонь противника ощутимее в разы. Но прежде, чем инстинктивно отскочить и прикрыть лицо хотя бы рукой, я поднимаю глаза, впиваясь в ряды зрителей сквозь сетку. У меня точно галлюцинации. Или навязчивые мысли, приобретающие форму по собственной прихоти. Его здесь быть не может. Не может ведь? Толчок в спину не только сбивает меня с ног, но и приводит в себя. Сорвавшийся с места Мацуно точно реален. Так вот, чего ты боялась, Харука. Быть узнанной человеком, которого не сможешь за это наказать. Чифую здесь. И он убьет меня.POV Чифую
— Пиздец… Казутора смачно выругивается и зовет меня по имени. Я, кажется, забыл, как меня зовут. Зато я не забыл, как выглядит она — и узнаю, будь на ней хоть еще одна тонна макияжа, по одним испуганным глазам, в которых на чистом японском считывается «чтоб я сдохла на месте». Уебок толкает Харуку в спину, но больно становится нам обоим — мне в голову сумасшедшим напором ударяет смесь безрассудства и ужаса, и вот я уже сбегаю со своего ряда вниз, не задумываясь ни о своих действиях, ни об их последствиях. Она прикрывает лицо одной ладонью и делает кувырок вперед, избегая нападения со спины, и даже поднявшись на ноги, стоя почти возле сетки, продолжает поить меня своим вниманием. Впервые я готов прокричать ей «отвернись», лишь бы она не пропустила момент, когда ей могут причинить боль. Я ненавижу все, что здесь происходит. Но больше всего я хочу выпотрошить этого ебливого верзилу, замахивающегося на нее снова и снова. — Ты ей не поможешь. Только отвлекаешь, — голос Ханемии тонет в криках зала. Его поразительная рассудительность как никогда не к месту. Я потерян. Толпа битком сгущается вокруг нас, жужжа, как мухи над медом, — либо это уже зуд в моей голове, внезапно потяжелевшей от дикого напряжения. Харука прыгает по рингу, как цирковая обезьянка, стараясь уклоняться от назойливых — чтобы тебе руки сломало — кулаков оппонента, и не может нанести ни одного удара сама, придерживая руку у лица. — Чиф, осталось три минуты. Это последний раунд. Она справится. Казутора не понимает, что не справлюсь здесь я. Собственных пальцев уже не чувствую, так сильно впился ими в перила. Я в метре от тебя, Харука, но ты так чертовски далеко. — Мы подождем ее у служебного… Девчонка рядом достает мобильный телефон и уже открывается фотокамеру. Мне хватает наглости «по случайности» ее толкнуть, рассчитывая на смазанный снимок, но та попросту роняет смартфон в толпу ниже, визжа и ругаясь на собственное невезение. Больше двух минут изворачиваться у нее не получится. Думай, Чифую. Думай не о том, что будет после, а как ты можешь не остаться в стороне сейчас. Несколько мужчин на ряд выше громко обсуждают шансы Идзанами на поражение. Я поворачиваюсь рефлекторно, со злостью стискивая зубы, но один их внешний вид переключает внутри меня какой-то рычаг. Бородатые. В наколках. Обвешанные цепями и шиповками даже там, где их и быть не должно. Йокогамские байкеры никогда мне не нравились, но сейчас времени на размышления не осталось. — Что ты… Казутора не договаривает, когда я срываю бандану с одного из них и под автоматную череду ругательств перепрыгиваю через перила и ступени вниз, к самому рингу. Меня не волнует вид приближающейся охраны, зрение сфокусировано на синеволосой чертовке, которая точно ответит мне за микро-инсульт на трибунах: — Идзанами! Она оборачивается, все так же прикрываясь, и не сразу понимает, чего я пытаюсь добиться. Успеваю воткнуть один конец банданы в щелку сетки, как в висок отдает пульсирующей болью. — Отошел. В обычной жизни сначала предупреждают, а потом нападают. Но здесь ни одно правило адекватного мира, видимо, не работает. — Чифую… По лицу прилетело чертовски сильно. Охранник, пытающийся оттащить меня, хорошенько постарался. — Пошел вон! — он усиленно оттягивает меня назад. Дурак. Я не отойду сам, пока не удостоверюсь в том, что Хару удалось схватить уголок ткани. Я не отойду, пока она во мне нуждается. И может, после я ее убью. Мы обязательно это обсудим. Рукой наотмашь бью сдерживающего меня по спине и выпрямляюсь, поймав на себе взволнованный, но благодарный взгляд Хару. Ей удалось. Отпрыгивая от высоченного ушлепка, она затягивает красную тряпку на несколько узлов. Меня притягивают за шкирку и смазано проезжают по носу — в последний момент я уклоняюсь, и удар оказывается ничтожным по сравнению с тем, что могло бы меня ждать. По сравнению с тем, что творилось на ринге с ней. — Блять, Мацуно! — Казутора отталкивает охранника и тянет меня за собой, скрывая нас в бушующей толпе. Всем похуй на нас. Они следят за последней минутой боя, а мне тошно. Виной тому не то удар по голове, не то страх увидеть Игараси, припечатанной к полу. — Не медли, давай живей! Я не понимаю, что происходит. В суматохе конца боя зрители разбушевались так сильно, что и при большом желании двух нарушителей порядка вряд ли можно обнаружить. Казутора ведет меня дальше по трибунам, кажется, описывая полукруг. — Оторвались, — выдает Каз, стоит нам действительно оказаться возле противоположного выхода. — Ага. — Вот это ты, конечно, герой. — Ага. Ханемия рукой проводит у меня перед глазами, раздражая и тревожа до невозможного, но быстро успокаивается, видя, насколько стремительно я превращаюсь в один комок необузданной ярости. Поверх голов высматриваю Харуку. Она восседает на спине противника с красной опознавательной лентой поперек лица. — Победила… — облегченно выдохнув, я вдруг хватаю Казутору за рукав, словно боюсь свалиться наземь без чувств. А я думал, наши самые напряжные минуты уже в прошлом. Например, когда в пятницу ловил ее в оконном проеме. Казалось бы, что еще более странное может произойти, не так ведь? Однако сегодня я побил все рекорды по уровню тревоги. Воет сирена окончания боя — за тринадцать секунд до конца пятого раунда. Ведущий неугомонно комментирует произошедшее, накидывая комплименты и отдавая свое почтение Богине Смерти. Ты меня и правда до смерти доведешь, Игараси. Девушка устало получает овации и таращится по сторонам, кружась то в одну, то в другую сторону. Меня выискивает? — Тебя выискивает? — хмычет Ханемия, будто научился мысли читать. Я не удивляюсь. Меня ничем уже — мать твою — не удивить. Харуку выпускают из вольера, как тигрицу. Синяя макушка скрывается за железными дверями служебного коридора. Недалеко от нас. Отлично. В самый раз. — О чем задумался? Дебич надоедает. Сейчас надоедает все — от мерно тикающих на запястье часов до лунного затмения, описываемого в новостях за пару минут до нашего выхода из дома в этот ебаный клуб. — Видишь тех охранников? — головой киваю в сторону двух амбалов, преграждающих путь, от которого буквально зависит моя судьба. Казутора уже должен понимать, к чему я клоню, с его-то неожиданно раскрывшимися телепатическими возможностями. — Тебе нужно их отвлечь. А после поезжай домой. Я останусь с ней. С момента, когда Харука лишилась маски, Казутору не покидает серьезный вид, как бы он ни пытался сгладить атмосферу. На мою просьбу он никак не реагирует, вероятно, уже приняв ее за часть плана, отказаться от которого сам не видит никакого смысла. Вместо лишних допросов и нравоучений — и так ему не свойственных — задает всего один, самый важный вопрос. — Как долго? — Пока за мной не захлопнется дверь. — С тебя ящик пива. — Хоть два. — Заметано, — друг похлопывает меня по плечу и, не медля, ныряет вперед, теряясь среди десятка чужих макушек. Толпа заметно рассасывается. Кто-то остается на трибуне в ожидании: когда гардеробные покинет большая часть зрителей и не останется риска быть задавленным под торопящимися ботинками. А кому-то просто делать нечего — их, скорее всего, вряд ли кто-то ждет дома, раз они выбирают такое смутное ночное удовольствие. — Как тебя угораздило, черт возьми? Минуты кажутся невыносимыми. Сколько их уже прошло? Пять? Десять? Я пробираюсь аккуратно между рядов, засунув руки в карман, словно просто следую течению толпы — охрана рассредоточена равномерно по всей площадке, но и они уже теряют интерес ко всему, следя за порядком в коридорах и на выходах. Обо мне забыли. Здесь такое, видимо, каждый день, и контроль не имеет никакого смысла. — Дурдом. Меня влечет за собой задача вселенского масштаба — найти Харуку и надрать ей зад. Поводов достаточно, но голову туманит лишь один: она продолжает заниматься опасной херней, рискуя своим здоровьем и — более, блять, того — жизнью. Один ее сраженный взгляд при виде меня по ту сторону сетки пробивает череду невидимых ударов под дых. И все ножевые. Хочется что-нибудь пнуть, но тогда весь спектакль вытанцовывающего что-то возле секьюрити Казуторы обломается. Ханемия молодец. Не знаю уж, что он там придумал, но я легко проскальзываю в темный служебный коридор и прислушиваюсь ко всем дверям, хотя бы отдельно напоминающих комнаты для участников боев. — Кабинеты? Раздевалки? И где ты сейчас? Харука бесит. Харуку хочется прижать к стене и связать по рукам и ногам, призывая к осторожности. И даже разбираться не хочется, как она здесь оказалась, так уверенно прыгая по татами уже второй бой только на моей памяти: все эти «зачем» и «почему» ничтожны на фоне ее грациозных падений и тумаков на еле вздымающейся груди. — Сука… Мне некуда прятаться — другую сторону коридора быстрым шагом пересекает очкастый малолетка и ловит мою неудачную попытку бегства тихим, почти умоляющим возгласом. — Простите, вам сюда нельзя! Неважно. Вообще похуй уже, что можно и что нельзя. Я молюсь всем богам и прошу одного просто человеческого — чтобы каждый таракашка в этом прогнившем изнутри здании знал, где искать ее. — Простите… Неумеха останавливается напротив и не успевает среагировать, как я захватываю его воротник и грубо толкаю испуганное тело к стене, приподнимая над полом. Низкий, слабый, испуганный. А как себя чувствует она, когда выходит на арену? Харука точно не выглядит зашуганной, но что в ней поджигает сама мысль о громилах напротив, готовых череп ей проломить? И что заставляет ее наступать в один и тот же капкан снова и снова, пока он окончательно не захлопнется, ломая каждую косточку и лишая сознания? — Веди меня к Идзанами. Очки сползают набок, и сам парень безрезультатно рыпается в моих руках, вообще не в силах ничего сделать. Вот так, значит, да: как наблюдать за чужими избиениями вы все в первых рядах оказываетесь, а как самим давать отпор — сущие тряпки. — А вы… — он точно знает, куда мне нужно, раз решил перейти от формальностей к «знакомству». Как же я хочу познакомить еще кого-нибудь со своим праведным гневом, Харука, ты бы знала. — Я ее парень, — достаточно весомо, чтобы иметь право здесь находиться, м? — Быстро. Веди. Меня. К ней, — чеканю каждое слово ему в макушку, но после произнесенной мною фразы он, кажется, вовсе теряется, останавливая любые попытки вырваться. Если малец и собирался что-то сказать, его нагло прервали. — Ты что здесь устроил? У меня от души отлегает только от звука ее звонкого голоса. Так уж повелось в наших встречах: если Игараси жива и здорова — это уже добрый знак. Ненавижу твою способность влипать в неприятности с понедельника по воскресенье, двадцать пять часов на восемь дней в неделю. Что я устроил? Да ничего. Просто учусь лжи у тебя, Харука. Она протирает полотенцем мокрые волосы. Вероятно, только-только успела принять душ, когда услышала сдавленный ропот прибитого к стеночке задохлика. И кто вообще выходит в коридор в таких облегающих лосинах и короткой кофточке?! Я теряю интерес к парню и преодолеваю несколько шагов до нее. Но не для разговора — как мы с ней привыкли в последнее время, решая проблемы по-взрослому. Здесь уже ничего не поможет — у меня подгорает чердак и напрягается каждый блядский мускул на теле от непомерного груза твоего сумасшествия. Харука удивленно взвизгивает, стоит мне схватить ее за тонкую ткань топа и затолкать в комнату, из которой ей повезло показаться — иначе мальчишка не отделался бы легким испугом, помалкивая в тряпочку. — Ты сейчас одеваешься, и мы уезжаем отсюда, — проговариваю сдержанно, для чего-то неосознанно закрыв дверь. Девушка переводит взгляд с железной ручки на меня, настороженно ведя бровями. — Живо. Когда нервничаешь, многие вещи совершаешь неосознанно — то ходишь из угла в угол, то теребишь одежду. Я вот, видимо, захлопываю двери, чтобы остаться с чертовкой наедине и лишний раз обвести взглядом местность. Просто проверить, интереса — пиздец — ради: не спрятался ли за углом случайный скелет из ее шкафа. Один из многих, я имею в виду. Вижу по глазам — блестящие огоньки вспыхивают в неоновом синем освещении все ярче — она судорожно пытается найти слова, уже переварив горечь своего положения. Ведь отвертеться не получится. — Голова мокрая, — выдает спонтанно, как идею. Тянет время. И отходит на несколько шагов, направляясь к туалетному столику, будто в подтверждении своих слов, в поисках фена. Неплохо ты здесь устроилась. Прямо комната мечты. — Я жду тебя за дверью, — она обреченно выдыхает и, кивнув, действительно включает фен. В коридоре я обнаруживаю мальчишку в очках с сомнением заглядывающим мне за плечо. — Здесь не на что смотреть, — со злостью захлопываю дверь и, скрестив руки на груди, как-то больно презрительно киваю в его сторону. — Никакого шоу не будет. До свидания. Пламя во мне готово сожрать и его, пожелай он проронить хоть слово в ее адрес. Чего ты вообще здесь расхаживаешь, дурак? Лучше бы учился где-нибудь и зарабатывал деньги полезным трудом. — Прошу прощения, но… — уходить он явно не собирается. Я впервые думаю о том, как работает никотиновое расслабление и помогли бы мне сигареты Харуки в этой чертовски волнительной ситуации. — Я менеджер. Можете обращаться ко мне… Так вот оно что. Ха. У тебя еще и менеджер есть. Сама важность. Скажи еще, что строишь под собой империю подпольных боев и вкладываешься в юные дарования, как бизнесмены в биткоин. — Чего тебе? — Мне нужно встретиться с сенпаем по рабочему вопросу. Рабочие вопросы — не то, что тебя должно беспокоить, когда я готов разбить все окна в этом захолустном заведении. — Пошел вон отсюда. Никакая это не работа. Тебе стоит заняться делом, а не поощрять ее… — какое бы слово подобрать? — Увлечения. Звук фена за дверью становится слабее. Харука скоро закончит, и сбежать ей будет некуда. Никаких ходов прочь я не приметил. — Вы действительно заботитесь о сенпае? Наконец, я осматриваю парня с большей сдержанностью и вдумчивостью. Его уважительно проговоренное «сенпай» мягко ложится на слух и слегка убивает напряжение в воздухе. Кажется, ничего дурного в мыслях у него не находится. — А ты действительно мог спокойно отправлять ее на арену, как на плаху, из раза в раз? — хочется снова на него накинуться, но вместо этого я выбираю лишь словесное ироничное издевательство, кулаком ударяя по стенке за спиной. Оказывается, тяжело переживать так много несколько дней подряд. Как ты живешь так всю свою жизнь, Харука? — Сенпай весьма самостоятельна и сильна… — тоскливо щебечет он, совершенно безрадостно пожимая плечами. — Еще скажи, что ты ее боишься. — Иногда она пугает. Как и вы сейчас. Его честность обескураживает. Как и то, что я запугиваю кого-то своим видом по истечении стольких лет после распада Тосвы. Когда-то подобное считалось комплиментом и достижением часа. Ладно, Чифую. Успокаивайся уже. Сейчас вы уедете из этого хаоса и размеренно разберете по пунктам, почему подпольные бои, а главное — участие Харуки в них — так сильно тебя беспокоит. И почему ее это тоже должно наводить хоть на какие-то мысли о самосохранении. Я устало облокачиваюсь о холодную стену, но сил отстраниться больше не нахожу. Фен больше не гудит. Только копошение и лязг цепочек на ее джинсах. Переодевается. В другой ситуации эта мысль меня бы возбудила, но не сейчас. — Послушайте, я не желаю сенпаю зла, — мальчишка мнется. Его очки больше не кажутся мне такими безвкусными. — Но если вас что-то связывает и вы можете на нее повлиять… Повлиять? Это я сейчас делаю? Влияю на нее? Может, ей это и к черту не сдалось. Может, ее последней на сегодняшнюю ночь фразой станет «это не твое дело, Мацуно», и я возразить ничего не смогу кроме своих «ты мне нравишься» и «прекрати причинять себе боль». Причинять себе боль… Как это когда-то делал я после смерти Баджи-сана. Насколько эти слова будут для нее весомы? Насколько ничтожна должна быть жизнь, чтобы позволять себе творить с ней такое? — Если вы можете сделать ее счастливой, подарить ей покой… Я мечтаю об этом, парниш, но сходятся ли мои желания с ее? Мне снова предстоит проверить? Он в который раз не успевает озвучить мысль, когда железная дверь со стуком отворяется, выпуская взъерошенную Харуку наружу. Она вымученно буравит стены вскользь меня, но, заметив мальчонку, криво усмехается. — Нашел уже себе подружку? — непонятно, к кому из нас она обращается. Впрочем, меня и это злит нечеловечески. — Отстань от него. Запугал мальчика, бандитская ты душа. Харука натягивает рюкзак, изучая плитку на полу с такой внимательностью, словно обронила что-то важное и все никак не может найти. Совесть, наверное. Не даю ей возможности безучастно засунуть руки в карманы — вместо этого крепко сцепляю пальцы на ее запястье, направляясь к выходу. Мы и так потеряли достаточно времени. — Пошли. Руки холодные — замерзла или нервничаешь? — Да постой ты, — она не пытается вырваться, но тянется назад. Во мне гораздо больше силы, чтобы не позволить ей остановиться. — Мы. Идем. Домой, — отчеканиваю каждое слово. Да так, чтобы они въелись в ее память, как аксиома. Дом — решение всех твоих проблем, Хару. — Я тебя услышала, — вкрадчиво начинает девушка и с непривычной осторожностью хватается за мой локоть, как за поводок на большой собаке, что тащит хозяина в другую сторону. Я стараюсь дышать размеренно. Не время распалять очаг негодования вновь. — И я никуда не ухожу. Просто дай мне минуту. Позволяю себе бросить всего один взгляд в сторону ее хмурого выражения лица — задержись я на нем чуть дольше, не смогу сохранить напор. Злиться при виде этой кошачьей пристыженной мордашки очень утомительно и почти невозможно. Почти. Я даю Харуке волю, не выпуская ее скованных движений из виду. Подойдя к очкарику, замершему при виде этой картины, она принимает из его рук конверт — и как я раньше его не заметил, — но не вскрывает. Не осторожничаешь с ним, не проверяешь. И что между вами, раз вы дошли до такой степени доверия? — Я напишу тебе. Отдыхай пока. И что это все, сука, значит? До дома мы добираемся быстро — всего несколько минут на мотоцикле. Гоню я без тормозов, почти наслаждаясь тем, как сама богиня Идзанами вжимается в мою спину, от страха стискивая кожанку на груди во время каждого поворота. Страшно тебе? Мне было страшнее раз в пятьсот. Даже понять не могу, откуда во мне столько агрессии и необъяснимого желания взять контроль над чьей-то жизнью. По-хорошему, меня бы сейчас усмирить. Поставить на место. Отворотить от участия в чьей-то жизни, потому что это не мое чертово дело. Но я не могу поступать иначе рядом с Хару. Чертовка. Стала как будто частью моей жизни, а ведь и двух месяцев не прошло, как она громом среди ясного неба — квартиранткой — свалилась на мою голову. Без объяснений следую за ней в квартиру, уже в ладонях ощущая скопившееся напряжение. — Я даже не знаю, с чего, блять, начать. Наперевес с домашней одеждой Харука скрывается в ванной, но уже через пару минут впускает меня вслед за собой. Домашняя одежда на ней смотрится немного непривычно после вызывающего амплуа в подвале клуба. Силой усадив меня на бортик ванной, она отодвигается в сторону и открывает зеркальный шкафчик над раковиной, доставая аптечку. Пострадала? Сильно? Как… Десятки волнительный вопросов в моей голове разбиваются всмятку, стоит ей дотронуться холодными пальчиками до моей переносицы. В месте касания слегка щиплет. — Начнем с того, что ты пострадал. Вот оно что. Ей идет забота, в отличие от извиняющегося тона. Ладонь Харуки перемещается мне на лоб. Одним движением она зачесывает несколько моих прядок наверх и хмурится. Кажется, мне тоже досталось, ха — а я и не почувствовал. Либо это нервное, либо навык со времен Тосвы — не обращать внимания на боль, пока битва не подойдет к концу. Если наш с тобой разговор можно назвать битвой, даже не думай отделаться флагом капитуляции — я тебя на атомы разложу, пока мы не выясним все, что происходит в твоей жизни и почему меня это так тревожит. — Какая заботливая, — не хочу ее останавливать. Внезапно нежный взгляд теплых глаз не успокаивает бушующие внутри меня бури, но… Ее внимания и ласки я, кажется, добился. Нужно почаще попадать в передряги, чтобы ты смотрела на меня вот так, затаив дыхание, и боялась отойти в сторону? — Хочешь сидеть побитым и молча пялить друг на друга? Могу организовать… — на ее выпад я только иронично изгибаю бровь и тут же хмурюсь от жжения. Харука слегка дует на ранку, отняв ватку. Вблизи ее губы выглядят — без преувеличения — вкусно. Можно выбрать их в качестве панацеи от всех болезней? — Молча точно не получится, — пока она пробегается подушечками пальцев по моим вискам, нанося бесцветную мазь легкими втираниями, я чувствую себя нахалом, не смеющим отпустить из виду ни один ее вздох. Зачем человеку моргать, когда можно безотрывно смотреть на кого-то вроде нее? — Ну да. Мы с тобой нынче те еще балаболки. Я даю нам время немного остыть и наслаждаюсь щекотными касаниями девушки, все так же рассматривая каждый сантиметр ее кожи напротив. Какой бы изворотливой она ни казалась, несколько ушибов все же заработала: правая бровь немного вспухла, под скулой краснеет небольшой синячок, а когда Хару разговаривает, видна маленькая ранка на губе, как от прикусывания. — Это то самое, о чем ты не хотела говорить? Харука поджимает нижнюю губу и смущенно отводит глаза. Только еще раз проводит по моей скуле, обнаруживая что-то крайне неприятное, отчего сильнее морщится и снова открывает тюбик с мазью, который успела отложить. — Мне стоит проверить телефон на жучки, а квартиру — на прослушку. Ничерта уже не смешно, как ты находишь меня. — А я смеюсь, по-твоему? Шучу? Похож на клоуна? — я поднимаю голос больше от досады, чем от злости. Даже в этой ситуации она думает, как могла попасться, и переводит гнусную историю в нелепую юмореску. — Не дергайся, — Харука поворачивает меня боком и, недовольно охнув, меняет баночки в руках. — Сейчас будет больно. — Мне уже больно, Хару, — капли антисептика жгут не сильнее комариного укуса, но я имею в виду совсем не их. — Потерпи, сейчас перестанет… — наговаривает шепотом надо мной, ватным диском распределяя жидкость по всей ранке. Харука преувеличивает с моими боевыми ранениями. Умылся бы — и все как рукой сняло бы. Либо действительно переживает, либо тянет кота за яйца. — Да похуй на лицо! — перехватываю ее ладонь и тяну девчонку на себя, лбом упираясь в ее живот, обессиленный и не понятый. — Очень зря, — у Игараси выдержка покойника. Я чувствую едва различимое тепло на макушке, словно она сейчас прижмет меня к себе, неумело утешая, но этого не происходит. Вода в трубах шипит. Сквозь гул я различаю слабое: — Красивое лицо. Красивое? Лицо? Так. Так. Нет. Подожди. Мы разберемся с этим позже. Харука откашливается, словно взболтнула лишнего. Неторопливо ведет ноготками по моим плечам, слегка отстраняясь, и уходит на кухню, не говоря больше ни слова. — Я до последнего надеялся, что под маской не ты, — в холодильнике брюнетка находит бутылочку чего-то явно крепкого. Не перебивает и тянется за бокалом. — Оставлял за собой эту веру в ебаную игру случая. Представлял, как ты сидишь на своей кухне, пиная Оками в бок. И отгонял мысли о том, что именно тебе могут прилетать удары в печень от того… Дверной косяк оказывается более хлипким, чем я представлял, и протяжно скрипит, когда я с ожесточением подпираю его плечом. Девушка измученно мычит. — Тише-тише, ты чего… — пробка вылетает из горлышка бутыли с успокаивающим хлопком. По всей кухне почти сразу же разносится сладкий аромат. Харука балуется вином. — Разбуянился. Это мой выбор, Чиф. Чиф? Пудришь мне мозги? Она еще ни разу за вечер не посмотрела на меня без грустного сожаления — и это удручающе. Уж лучше бы доказывала свою точку зрения с пеной у рта, чем сдерживала демонов, скребущихся на ее чердаке когтями-саблями. — Держи, — она вручает мне бокал и, взяв в руки бутылку, направляется к комнате, не желая продолжать нашу «беседу» на кухне. — Поможет расслабиться. Я отпиваю. Не в том я положении, чтобы отказываться. Но на пути в спальную все же забегаю в ванную, подхватывая аптечку под мышку. Обработав мои раны, драчунья совсем забыла о своих увечьях, посчитав их незначительными на фоне всей гнетущей ситуации. Отпив несколько глотков, откладываю бокал на прикроватную тумбу и подсаживаюсь к Харуке на кровать, где она уже поджала ноги под себя, отстраненно рассматривая занавески у окна. — Не ожидала я такого поворота. Рано или поздно, наверное, рассказала бы, — она пьет из бутылки, прибавляя по глотку после каждой фразы. — Но не вот так. Снова чувствую себя преступницей, — ее стыдливая усмешка кажется мне уколом под ребра. Ты и есть преступница, разве нет? — Сколько? — молчание Харуки, как зеленый свет светофора. Уже не впервые мы устраиваем допросную из ее постели, но я чувствую себя непривычно потерянным. Девушка понимающе кивает, как будто я не оставляю ей выбора. Она идет мне навстречу — этого хватит на первое время. — Ну, соточки две я получ… — Какие деньги, Харука! Сколько месяцев… — а точно ли месяцев? — Лет… Ты калечишь себя… Так? Еще несколько глотков красного полусладкого смягчают глотку и помогают мыслить чуть более свободно. Аптечка на коленях напоминает о себе медикаментозным запахом — я копошусь в ней ради видимости, не совсем понимая, что ищу. — А, ты об этом. Года так три, — Харука тычет в марлевую примочку указательным пальчиком и выпивает еще немного. Марля? Компресс! Точно. Подрываюсь на кухню за кубиками льда и, вложив их в марлевый мешочек, возвращаюсь к девушке. Она не двинулась с места и в полутьме ночника похожа на музейный экспонат, возле которого кто-то посмел оставить недопитую бутыль вина. — Не укладывается. Как так можно, Хару? — с большим удивлением обнаруживаю, что кареглазая придвигается ко мне сама и, прикрыв глаза, подставляет задетую бровь под холодок примочки. — По своему желанию? — Ну… Да? — не врет. Рубит правду-матку, а я изнутри сжимаюсь от одной мысли, что в ее голову могла прийти столь дурная идея. Одна из прочих. Сколько их там, внутри нее? — Знала, что на этом можно неплохо заработать без страха быть пойманной с поличным. Да и тренировка это отличная. Я не сдерживаюсь и за подбородок поворачиваю ее к себе. Хватит прятаться. — Отличная тренировка — это фитнес три раза в неделю. Это пробежка по утрам вдоль пляжа. Тренажерка после работы. На мои аргументы она морщит носик. Такая невинная и домашняя. По-своему обворожительная уже тем, что смотрит из-под ресниц с доверчивостью и невиданной теплотой. Если я не сплю или мне не привиделось в полумраке. — Ты сейчас описал нормальную жизнь обычного человека. — Ты тоже можешь жить нормально, — переворачиваю компресс другой стороной. Холодные капли растаявшего льда стекают до локтя, вызывая мурашки. — Ты же хочешь этого? — Мои желания не так важны. Я щипаю Харуку сквозь штаны, на что она изумленно отстраняется чуть назад, рассматривая меня, как полоумного. — Мы с тобой это уже обсуждали. Твои желания — более чем важны. Думай о себе, Харука, — отнимаю мокрую марлю и замечаю легкие улучшения. Припухлость сходит, а я снова испытываю непередаваемое возмущение, причитая, как старая бабка. — Как так можно к себе относиться… — Полегче. Это всего лишь… М, драка? Но за деньги, — объясняет, как таблицу умножения какому-нибудь шестикласснику. Она умело игнорирует мое перевозбуждение, словно это поможет посмотреть на произошедшее под другим углом и принять его с неминуемым снисхождением. Ничерта подобного. — Ты рискуешь умереть каждый раз. Мне некуда себя деть. Снова тянусь за бокалом. Харука повторяет мои движения, впиваясь в горлышко бутылки. — Вся наша жизнь — это риск умереть, Чифую. Ее философия мне не нравится. Я не понимаю, где кончается сила воли Харуки и начинается термоядерное безумие. — Если все ради денег, я тебе сто клиентов найду, — девушка едва дергается, когда я начинаю перебирать ее пальцы, проходясь большим по каждой костяшке. Бинты и перчатки спасали их все это время, пряча истину у меня перед носом. — Миллион клиентов. Всей Тосве сделаешь по сорок сайтов. Разве ты не устала так жить? — Не знаю. Я представляю свою жизнь без боев, но… Это было бы очень непривычно. — Ничего странного! Очень даже нормально! И немного — совсем чуть-чуть — спокойнее и безопаснее, да? Ее тихие смешки спасают ситуацию — но я все так же не вижу в Харуке уверенности начать с чистого, незапятнанного багряными каплями крови, листа. — Может быть. Но иногда мне не на шутку хочется кого-нибудь отпиздить. — Можем пиздить Каза по очереди, как тебе такое? Она вновь хохочет — в смущении прикрывает лицо ладонями, и я замечаю в этом незначительном жесте ту искренность и блаженство, на которые и надеяться не мог последний час. — Погоди… — она откладывает еще не опустевшую бутыль с вином на пол и с хитрым прищуром наклоняется вперед, словно собираясь сообщить о тайной догадке. — Ты мне сейчас строишь беззаботное будущее? Хочу ответить: «Да, и желательно — совместное. Давай хотя бы попробуем?» — но вместо этого переплетаю наши пальцы и высматриваю в ее блестящем взгляде нотки шутливости. Уставшая, но расслабленная, Харука не выглядит противницей «строить беззаботное будущее». Либо у нее просто не хватает сил на споры, и ничего не изменится, когда она захлопнет за мной входную дверь. — Я предлагаю варианты. И не говори: «Это не твое дело, Мацуно», «Задрал ты со своими нравоучениями и нотациями». Я и сам знаю, как себя веду, но по-другому… — она сжимает мою ладонь сильнее. Дыхание становится чуть более глубоким и мерным. Харука успокаивается, когда я говорю. — Не знаю. Не могу. Такого и врагу не пожелаешь, а тебе — подавно. Ты не заслужила, Хару. Ты достойна большего и лучшего. У меня сердце сжимается, когда она всхлипывает, и падает носом вперед, упираясь мокрыми щеками мне в плечо. Я соскучился по теплу Харуки, но мне невыносимо тяжело от того, что для этого ее нужно довести до слез. — Некоторых пугают полицейскими, а меня можно пристыжать твоим именем, Чифую. Растираю спину Харуки ладонью — не понаслышке знаю, как болезненно напряжение накапливается в мышцах. Особенно, после дикой бойни. Девушка даже не дергается, принимая мое тепло с удивительной податливостью. — Это значит, у меня есть привилегии? — Вроде того, — Харука хрипит, но, судя по тону, выпущенные слезы пошли ей на пользу. И, слава богам, быстро закончились, пока я не начал их сцеловывать на адреналине. — В оправдание скажу — тебе очень везет на фоне остальных. Встав у меня на пути, мог бы уже валяться в канаве со сломанными костями. — О, поверь, у тебя было столько возможностей, что я чувствую себя чертовым везунчиком. В моих руках Харука кажется бесконечно маленькой. И как ей удается быть в разы сильнее смерти, неминуемо настигшей любого на ее месте, и больше целого мира — я боюсь предполагать. — Спасибо, Чифую. Ее дыхание на моей шее сносит башню хлеще вина, но я не уверен, что ситуация предполагает что-то более весомое, чем… Дружескую поддержку? Смешно. Весьма. — Я хотел получать от тебя чуть больше благодарности, чем обычно, но не так. Точно не так. — Ты неплохо справился с охраной на трибунах, — Харука привстает и вытирает влажную щеку, снова потягиваясь за вином. Если алкоголь и разморил ее, это точно пошло на пользу. По крайней мере, Игараси не загоняет нас обоих в угол и не источает эмоциональную радиацию, отравляя себя одним существованием. — Я видела в полглаза, но ты был хорош. И похвала из ее уст — слаще меда. Я даже расправляю плечи, вызывая у Харуки легкую улыбку. Улыбалась ли ты так, когда назвала меня красивым? — Я не хочу говорить, как хороша была ты. — Почему же? — Не хочу давать тебе ни единого повода продолжать участвовать в чем-то подобном. Харука откидывается на подушку, осмысливая мою честность. Шестеренки в ее голове заработали, значит, я могу продолжить подкидывать идеи. Мне нравится наводить порядок в ее голове. Может, в освобожденных ячейках найдется место и для меня. А не найдется — я ведь попытаюсь вклиниться, что уж умалчивать. Потому что ты мне нравишься, Харука. — Нужно решать, что делать дальше. Подумай, нужно ли тебе это. Если «нет» — я помогу найти другие способы. Если «да», я приведу тебе список из ста и одного пункта, почему подпольные бои — это дерьмо собачье. Потому что, когда ты улыбаешься, у меня в груди все переворачивается, и жизнь уже не кажется бесцветной чередой обязанностей и препятствий. — У нас что, будет бессонная ночь. Ты меня испытываешь или провоцируешь? — Второй пункт растянется до тех пор, пока у меня не получится тебя убедить. В последнее я вкладываю всю решительность, на какую способен, и безапелляционно поднимаюсь с постели. Отношу аптечку на место и отправляю пустой бокал из-под вина в раковину. По возвращении в комнату нахожу Оками. Оказывается, он все время был рядом и прятался по другую сторону от подола постели. Присев на край простыни, протягиваю ему руку. Кот обнюхивает ее без былой брезгливости и наклоняет голову вниз с холодным равнодушием. Да-да, тебе совсем не нравится, но ты мне разрешаешь. Проходили. Правда, с Харукой. — Ты такой странный, — окликает меня Игараси, наблюдая за нами с необъяснимой серьезностью. — Диких котов, как правило, не гладят, Чифую. Из страха подцепить дворовую гадость. Не желая марать руки о грязную вшивую шерсть или получить пару укусов да ударов лапой. — Оками не вшивый… Я поднимаю голову, чтобы возразить, и понимаю, что Харуке вообще плевать на кота — она в каком-то своем мире. Пусть немного и расслабленная после алкоголя, сейчас она выражает нездоровую тоскливость. — Никому не нужны ласки от больного животного, которое не может спокойно сдохнуть где-нибудь в подворотне. Никто не хочет разбираться с последствиями. Я прекращаю копаться в шерсти Оками, но кот ныряет мне под руку сам, тоже не совсем догоняя, что происходит с его хозяйкой и почему каждая ее фраза отражается на ранее улыбчивом лице мрачной тенью. — Хару, ты о чем вообще… — На таких «облезлых» смотрят исподлобья, с насмешкой и жалостью — в тайне надеясь, что оборванец не поплетется следом. Неужто ты сейчас про себя? — В их сторону грубо топают, милый Чифую, — спасибо, если не плюют — и кривятся в омерзении. Готов поклясться, она не выдумывает. Готов поклясться, она прошла через это дерьмо ни один раз, но не знает, как можно иначе. Пора прекратить… Но Харука не прекращает. — Их отстреливают. Закидывают ими котлованы, — ее голос подрагивает. Ощутимая волна всей мировой скорби вот-вот захлестнет нас обоих. — Дают возможность разлагаться молча. Вот, как поступают с дикими котами, которые никому не нужны… Я затыкаю ей рот ладонью. Хару даже пищит от моего внезапного броска в ее сторону, но не возмущается, пустыми зрачками поглощая мои последние сомнения в верности собственных действий. — Выкинь это из своей головы. Чушь все это. Подвинувшись еще ближе, отнимаю руку от ее горячих губ и кладу ладошку на лоб, успокаивающе гладя по волосам. Сестренке так нравилось, может, это универсальная формула? — Во-первых, я люблю котов. В любом их виде. Мне и не такое привозили в магазин, и ничего — справляемся. Харука недоуменно хлопает глазами. Пытается возразить, но медлит, не находя слов. — Я не… — Во-вторых. Ты человек, Харука. Девушка. Прекрасное создание, — сколько бы во мне ни было чувств, я умудряюсь вместить их все до капли. Когда до тебя уже дойдет? — И, в-третьих, ты нужна. Нужна этому миру. Нужна мне. Я уже говорил, что ты мне нравишься. Большим пальцем невесомо веду дорожку от ее губ до ушка, высвобождая несколько прядок на лицо. Очаровательно. Милашка заливается румянцем и тяжело дышит, но, придя в себя, несмело кивает один раз. — Это не вопрос, милая. Я еще раз скажу. Ты мне очень нравишься. Очень. Я жду, когда она скажет «стоп». Когда отвернется или отстранится, пресекая мой романтический настрой задолго до точки невозврата. Но вместо этого она обхватывает мои ладони, прижимая ближе к себе и, прикрыв глаза, выдает наиглупейшую фразу, какую я только слышал. — Но я ведь… Я такая хуевая… — Не говори так. В грудине чувства сжимаются в узел — я хриплю, подавляя волны возбуждения, но взгляд уже мылится. Находиться так близко к ней опасно. — Это правда. — Правда — так это то, как сильно ты веришь в свою «хуевость» сама… Включай голову, Чифую. Думай мозгами, а не телом, таким отзывчивым к биению ее сердца, которое ты чувствуешь почти под языком. Я специально закрываю глаза, стараясь спрятать ее образ в темноте. — Обычно ты не бросаешь слова на ветер. Ты ведь правда считаешь себя такой отвратной, как описываешь? Бедняжка молчит. Я пропускаю одну руку под ее талией, коршуном нависая над полулежащей Хару. Ощутив тепло на пояснице, она немного выгибается навстречу, не отпуская второй моей руки возле своей щеки. — Но ты не видишь всей картины со стороны. Правда в том, что ты очень сильная. И смелая. Даже без алкоголя. В отличие от меня. Как у меня еще воздух не закончился? Как у нее еще есть силы корить себя за что-то, когда я буквально облизать ее готов с головы до пят? — Тогда в такси… — простанывает на выдохе, упираясь свободной ладонью мне в грудь. Пробивает током. Тело пылает катастрофическим жаром. — Мне понравилось. Я чувствовал. — Правда в том, какая ты целеустремленная и отчаянная, — я заставляю себя распахнуть веки и пересекаюсь с ее блаженным, блуждающим по моему лицу, взглядом. Ладони мокнут. Я неосознанно сжимаю кулак на домашней рубашке Хару, жалея, что она вообще сейчас на ней. Слишком много одежды. — Правда в том, сколько в тебе энергии и света, который ты почему-то мешаешь с грязью в своей головушке. Руки девушки обвивают меня за шею. В комнате громко от частого дыхания обоих. — И мне очень больно смотреть на то, как ты медленно себя уничтожаешь. Я не могу видеть твои слёзы и панические атаки… Тонкие пальцы касаются нижней губы, останавливая меня. Они тоже горячие. Как и вся Харука. Раскаленная. Раскрасневшаяся. Запыханная. Пахнет вишней и фруктами, душит меня, не подозревая, сколько развратностей я уже выгнал из своей башки, чтобы не причинить ей неудобств. — Все просто. Не смотри, — девчонка лукавит. Она знает, насколько это невыносимое для меня испытание. — И я не могу не смотреть на тебя. Господи, Харука Игараси лежит подо мной, соблазнительно покусывая губы, и я не хочу просыпаться. — Я давал тебе обещание, что не стану нарушать личные границы. Но мне так сложно… — Мы нарушили их уже сорок семь раз за сутки, — всего лишь сорок семь? И как я мог оказывать тебе так мало внимания? И ты все это время считала? — Я хочу по-другому, — даже шепот кажется оглушающим, когда я сокращаю расстояние, не разрывая с ней смущающего зрительного контакта. — Что ты хочешь? — Будем договариваться? — Я хороша в переговорах, — и, как оказалось, в играх с моим сердцем. — Но ты пьяная… — я чувствую легкие сладкие нотки вина на ее губах, сантиметры до них кажутся недосягаемым препятствием. — Я похожа на пьяную? — и правда. — Я смелая. Ты научил. Напряжение пробегает колючими толчками по всему телу от ее откровений. Она буквально повторяет фразу, сказанную мной после пьяного инцидента в такси. — Тогда… — мне не приходится долго думать. — Хочу поцеловать тебя. — Правда? — Хару цепляется пальчиками за мою футболку, будто нарочно сохраняя между нами минимальную дистанцию. — Так сильно, что меня нужно запереть в изоляторе. — И тогда ты прекратишь меня донимать своей нежностью? — ее улыбка убивает во мне все благоразумие. — Настанут плохие времена, — выдыхаю ей в ушко. По шее Харуки бегут мурашки. — Ужасные, — подтверждает она, носом доставая до моего. — Целуй уже. Желание дамы — закон. Я уничтожаю пространство до манящих губ одним рывком, сминая их под напором томительного ожидания. Сладкие, как я и предполагал. Харука охает, льнет ближе и, привыкнув к новому чувству, приоткрывает уста в немом одобрении. Я проникаю языком внутрь, вывожу его кончиком сумасшедшие траектории и сталкиваясь с ее. Не в силах — черт возьми — насладиться. Я бы хотел, чтобы воздух не кончался никогда, но все же отнимаюсь от девушки, чмокая ее, словно в последний раз, и разрывая тонкую ниточку слюны. В глазах у нее застывают слезы. Я почти успеваю испугаться, когда она растягивается в необыкновенной улыбке и, еле-еле ворочая языком, произносит: — Можно ещё? — Нужно.POV Харука
Целоваться с Чифую — потрясающе. Целоваться до боли в губах, уже вспухших от его засосов и укусов — что-то космически невъебенное. — Ты сказала: «красивое лицо», — вдруг вспоминает он, разрывая поцелуй, и я жалостливо хнычу, упираясь носом ему в щеку. — Ага. — Прямо нравится? — негодник мстит мне за легкий флирт и делает это так умело, что все нутро сводит от одного его возбужденного охрипшего голоса. — Ага. — Только лицо? — я отодвигаюсь. Заглядываю в наглые изумрудные глаза, но в еще большем удовольствии останавливаюсь на губах. Какие же у него блядски развратные губы. — Ты. Вырывается раньше мысли. Как оговорка по Фрейду, только это ни разу не оговорка, а самое прямое признание в чем-то непривычном и как будто бы запрещенном. — Что я? — ехидничает и оставляет мокрый поцелуй в уголке губ, наблюдая. Выжидая. Требуя ответа. — Я… Как… Но я не знаю. У меня язык не ворочается сказать, зато все еще может показать — поэтому я резко притягиваю Мацуно к себе, всасываясь в него сама. — Ты позволишь мне? — руки Чифую блуждают по телу и поддевают край рубашки. Не знай я, что он хочет сделать, все равно бы согласилась. Я на все согласна, просто давай это будет длиться вечность и еще немного. пожалуйстапожалуйстапожалуйста Чифую ловко расстегивает две верхние пуговицы, мокрыми губами припадая к шее. Моя сонная артерия под ними готова разорваться, а этот нахал еще посасывает кожу с томным мычанием и причмокивает. Сорванный с моих уст стон его только раззадоривает. Губы Мацуно растягиваются в улыбке и спускаются ниже, к ключицам, оставляя после себя влажную горячую дорожку. Змей-искуситель оставляет на мне свои ожоги. Или метки? — Если ты меня не остановишь, — он тяжело дышит и приподнимается всего на пару сантиметров, чтобы подхватить меня под бедра и рывком подобрать под себя. Я скатываюсь по простыням, как по льдине, разве что они почти плавятся, не выдерживая запредельной температуры кожи. — Я на тебе сухого сантиметра не оставлю. Оказаться под его крепким телом, тазом прижатой к постели, — что-то нереальное. В расширенных черных зрачках Чифую блестит мое отражения. Счастливое до одури. — Никаких сухих мест на мне сегодня не планируется, Мацуно. Я снова тянусь к его губам за дозой. Я чертова наркоманка. А Чифую лучше любого опиата. Длинные пальцы уже тянутся к следующей пуговке. Знала бы, надела бы кофту на молнии — одного рывка достаточно. Парень бросает мои искусанные губы и снова сползает вниз. Легко находит место предыдущего засоса и, словно чертя созвездие, проводит от него прямую из коротких поцелуев, через ключицы к ложбинке между грудью. И после замирает, с недоверием поднимая глаза. Сумасшедшие, абсолютно безумные, глаза настоящего хищника. Вырви мое сердце, оно уже на пределе — ломает грудину и посылает импульсы чистейшего восторга до самых кончиков пальцев на ногах. — Я думал… Ты хотя бы в топе… Забыла предупредить — домашние рубашки созданы для того, чтобы носить их на голое тело. Чифую больше ничего не говорит в ожидании реакции, а мой максимум сейчас — не умереть от удовольствия. Упираясь в кровать коленями по обе стороны от моих бедер, он не знает, куда деть руки. Зато знаю я. Точнее — я знаю, где хочу ощущать его ладони, и ответ «везде» явно преуменьшен. — Топ тебе не пригодится, — вязкая слюна во рту мешает произнести что-либо внятное, но на секунду я все же концентрируюсь. Всего на секунду — тягучая пучина блажи уже заволокла мой разум, обострив чувства стократно. Хочется трогать даже воздух, который Чифую глотает, почти давясь, следуя взглядом за моими пальцами. Как это называется? Страсть? Или… Брюнет в изумлении ведет бровями, когда я неуверенно расстегиваю оставшиеся пуговицы, глаз не смея от него отвести. Рубашка открывает доступ для любых его действий, но все еще скрывает тело, кроме узкой полосы кожи от шеи до самых лосин. У меня не хватает смелости спустить ее с плеч. Поэтому беру Чифую за руки, притягивая его ладошки к своему вороту. — Давай ты… Он понимает. Все прекрасно понимает. Осторожно ведет подушечками пальцев между грудей до пупка и… Боже. …и, припадая лицом вниз, повторяет ту же траекторию языком, вылизывая тонкую линию вдоль грудины. Он словно готовит основу для новой порции засосов, посчитав, что на мокрой коже они остаются куда лучше. Я выгибаюсь вперед, ведомая рефлексами — просто быть ближе к нему. Хотя ближе уже и нереально. — Правильнее будет сделать так. Парень быстро избавляется от своей футболки и остается в одних штанах. Это было неправильное решение. Теперь я сглатываю трижды, в нетерпении проводя рукой по красивому торсу, вызывая на лице Чифую широкую улыбку явного удовлетворения собой. Вот только есть еще кое-что — на его лице застыла маска контроля; он с большим усилием старается сдержать свою дьявольскую натуру, так и прущую изнутри. Я понимаю, в чем дело, когда взгляд цепляется за линию боксеров, выступающую над джинсами — скрыть бугорок в области паха уже не получится никак. Неужели все произойдет так? — Продолжай… Пожалуйста… — мой голос напоминает скулеж. Я сама сейчас — та еще сучка во время течки. Чифую следит за каждым моим ахом и аккуратно спускает рубашку. Приподнявшись на локтях, я высовываю руки и цепляюсь для равновесия за его шею, вдруг замирая. Блядь. Взгляд Мацуно застилает туман, но он не способен скрыть уродские шрамы, разбросанные по всему моему телу. Одно дело — просить парня обрабатывать раны антисептиком. Совсем другое — остаться перед ним нагой и желанной, в ожидании апиздахуительного секса. блядьблядьблядь Я сглатываю ком и прикрываюсь. Хочется выползти из-под Чифую и убежать куда-нибудь на границу страны. — Не надо, — Чифую резко останавливает меня за запястье, выкидывая рубашку подальше, и смотрит с таким уважением и влечением, что я таю. — Я не могу избавить тебя от них. Но я могу принять каждый. Сначала я не понимаю, что он имеет в виду. Но как только Мацуно осторожно опускает меня на постель, нависая сверху, и языком проводит по старому рубцу, пазлы складываются. У меня невыносимо жжет внизу живота. — Тогда мне нужны новые шрамы? Чтобы ты… — Чифую не нравится мое предложение. Он рычит и грубо впивается в меня снова, прикусывая верхнюю губу почти до крови. До визга удовольствия. До слабости в ногах. — Никаких. Новых. Шрамов. Если так хочешь калечить себя, зови меня, — добравшись до шеи, он несильно прикусывает кожу и втягивает ее с заведенным мычанием. — С… Удоволь… — от очередного его укуса я на мгновение теряю связь с реальностью. — Черт! Мне становится мало Чифую. Мне становится мало собственной инициативы. Когда он добирается до пупка, я притягиваю его к себе, выше, и, приложив немного усилий, переворачиваю на спину, прижимая его к изголовью кровати. Есть еще кое-что. Что-то непонятное. Что-то, в чем я еще не разобралась, отдаваясь инстинктам. — Ох… — изумленный, он просто наблюдает, как я со спесью завоевателя седлаю его сверху, присасывая к шее и языком обводя подрагивающий кадык. Я переживаю. Думаю, что это наваждение пройдет, стоит мне втянуться и позволить Мацуно руководить процессом, но тревога засела глубоко внутри, не давая спокойно ожидать. Чифую останавливает меня за плечи, поддевая подбородок указательным пальцем. — Ты слишком много думаешь, — обеспокоенно произносит он и сдерживает мои ладони на своей груди, не позволяя продолжить закапывать себя в слепой страсти. Все-то ты видишь. — Я не хочу причинить тебе неудобства. Ты сомневаешься. Это нехорошо. — Но мне очень хорошо… Тронутая его заботой, прижимаюсь ближе, попадая в успокаивающие объятия. Вожделение в животе никуда не уходит. Я все еще чертовски хочу его, но голова мешает. — Милая Харука… Мне тоже. Очень хорошо, — его тембр более спокойный, чем пару минуту назад. Он медленно успокаивается, сделав все выводы за меня, и я попадаю в ловушку ебаного стыда. — Но нам следует остановиться. — Не хочу… Может, уломать его? — Но и к большему ты не готова. Обломщик. Сделал бы все быстро, я бы не сопротивлялась. Но — правильно ли это? Безусловно, нет. Чифую невероятный эмпат и прекрасный парень — он и пальцем меня не тронет, только почуяв запах жареного. Откуда ты такой идеальный вообще вылез. — Ничего страшного. Я буду ждать, — слова даются ему тяжело. Брюнет продолжает гладить меня по волосам, пока я утыкаюсь в его сережку, засмотревшись на блеск металла в свете ночника. А я ведь такая дура. Сижу тут на нем, решая, чего хочу, а к чему еще не пришла, пока он зубы сжимает. Наверное, парень все это время и удовольствия никакого не ощущал, не в силах расслабить резинку трусов, пока я терлась о него сквозь одежду, получая даже минимальную разрядку уже от пульсации крови в напряженном члене. Бесстыдница. Как же неловко. — Давай поступим так, — смело начинает он, утыкаясь мне в висок носом. — Мы сейчас идем в душ. Каждый в свой! Ты хочешь спать? Я хнычу, спрятавшись у него на шее, но все равно отрицательно качаю головой. Как тут теперь уснешь? — Вот и у меня сна ни в одном глазу. Ты голодна? Я бы съела тебя. Наверное. Или окаменела от переизбытка новых чувств за один вечер. Не знаю. Ты не дал мне принять решение, так чутко разглядев ебаную частицу моей неуверенности сквозь кожу и кости. Слабо киваю. Может, ты не будешь никуда уходить? Может, я вот так пронюхаю тебя до самого утра, чтобы запах твоей кожи и в меня впитался? — Я принесу что-нибудь сладкое, и мы посмотрим… Я шевелюсь, и твердые соски мягко царапают ребра Чифую. Он снова вздрагивает всем телом, не удерживаясь от легкого толчка бедрами навстречу. От очередного касания вплотную оба сдавленно глушим гулкие выдохи. Я не могу слезть с него, сжимаясь на широкой груди, как непригретый кот. Нужно хотя бы одеться. Хотя бы мне. Только мне, а ты так и сиди дальше, заливая меня краской. — Сладкое, да… И посмотрим… М, что ты хочешь? — Тебя? — я не отвечаю на вопрос, я молюсь ему в скулу в надежде, что Чифую передумает и поверит в мою готовность отдаться ему здесь и сейчас, чтобы облегчить терзания обоих. — Понял… — тебе тоже сложно думается, когда в трусах все горит и полыхает, или я одна такая? — Значит, мы посмотрим аниме… Выкрутился. Если честно: я согласна на что угодно — только за сюжетом вряд ли буду следить внимательно, веришь. — Тебе следует… Немного… — понимаю его с полуслова. Опираясь на колени, привстаю с его паха, чувствуя влагу, пятном впитавшуюся через трусы в лосины. — Да, спасибо… Скорее уходи, Мацуно, в свой ебаный душ на тринадцатом этаже. Мне тоже срочно нужно в ванную. Закончу начатое сама с твоим образом перед глазами — от досады кусая губы до крови. Как можно было так проебаться. Он встает с кровати и накидывает футболку, пока я закутываюсь в одеяло, пытаясь поймать пронырливый изумрудный взгляд. — Почему ты не смотришь на меня? Вопросы отпадают, когда он оборачивается. Печать нечеловеческого желания говорит о многом — он готов меня трахнуть хоть сейчас, но последние зачатки человечности сдерживают его в кандалах. — Поняла… Но он больше не отворачивается, найдя в моем вопросе подвох. Оседает коленями на постель и сжимает мое лицо в ладонях. Опять оно — это обожание, которое я видела разве что в фильмах, когда еще смотрела что-то подобное. — Ты очень красивая, — мягким поцелуем он возвращает меня к реальности. — И я готов смотреть на тебя сутками, только сейчас не самое… Да, стояк действительно мозолит глаза, когда его некуда деть. — Иди уже. — Я вернусь через двадцать минут. И снова буду целовать тебя. Особенно, в неинтересных сценах на экране, — он не отрывается. Он правда будет делать так, как обещает, и я согласна. — И между нами не будет никакой неловкости. Точно не будет, Хару. У меня даже уши заливаются краской. Минуту назад я покусывала его за соски, а теперь сижу посреди комнаты, укутанная в пуховое одеяло в одних лосинах. — Теперь ты на меня не смотришь. — Я думаю, как вбить в поисковик «самое неинтересное аниме» и не облажаться. В неведомом порыве трусь носом о нос Мацуно. Так делают кошки, узнав друг друга. — Не переживай. Ты интереснее всех аниме, — он натягивает одеяло повыше, стараясь не смотреть ниже моих ключиц и, легко чмокнув в лоб, поднимается. — И манг? — мой вопрос настигает его уже у выхода. — Ну, это мы еще посмотрим. — Пошел вон, предатель. Двадцать минут. Я буду ждать.