POV Харука
От накатившего потрясения меня бьет крупная дрожь. А может, и от холода тоже — ноги промокли насквозь. Я ощущаю, как хлюпает вода в носках, когда шевелю пальцами, просто стоя истуканом. — В этом необъятном, сложном и пугающем новом… — Чифую не в первый раз надрывисто кричит. Он сражается с ветром у залива. Он противодействует ветру в моей голове. — Есть я? Ты там устроился лучше всех. — Могу я там быть? — слышу в его голосе безысходное недоверие собственным словам и ужасаюсь. Я довела его до этого состояния своим откровением? Или тем, что не могу и слова вымолвить на его безутешные попытки вытащить из меня нужные ему ответы? От стыда и несмелости прикусываю тыльную сторону ладони, силясь не раствориться в пыльцу от собственного истошного рыка, обжигающего легкие. Все разворачивается слишком быстро. Я почти напрямую призналась перед собой и Мацуно, на что готова была пойти еще недавно, но сейчас все сказанное ранит. Как будто я сама смогла серьезно задуматься над угнетающими меня мыслями, только когда они обрели форму в виде слов и выстрелили наружу клинками. «После» не было. Я готова вывернуться наизнанку. Меня душит несправедливость по отношению к себе, на которую я тщетно закрывала глаза. Более того — несправедливость, в которой я себя сама же убеждала, будучи растоптанная и лишенная любой надежды на альтернативное будущее. Сейчас, даже не зная, что уготовано мне «после», я хочу дождаться его наступления. Я хочу выжить. Я действительно хочу попробовать. Больше всего на свете. — Иори? Что случилось? — я не услышала, как зазвонил телефон Чифую. Была так погружена в себя, пытаясь угомонить внутреннее наводнение, что из транса вывел только еще более обеспокоенный голос Мацуно, разрывающий свист ветра хлеще любого раската грома. — Я скоро буду. Вызывай полицию. Парень забрасывает телефон в карман джинсов одним неаккуратным движением и резко хватает меня за запястье, таща к балкам наверх. Вслушиваясь в его глубокое раздраженное дыхание, я прикусываю язык, но до конца успокоить себя все еще не получается. Только быстрее переставляю ноги, чтобы успеть за его широкими шагами, и совсем не смотрю перед собой, оставляя слезы на песке. Одна таблетка морфия была бы кстати — в качестве успокоительного. Анальгетик для души, так сказать. Он сжимает пальцы поперек моих посиневших на холоде вен и выскакивает вперед, оборачиваясь лишь у самого металлического каркаса. Я пялюсь на наши руки, как будто по ним пытаюсь распознать, насколько все произошедшее может отдалить нас друг от друга, и в душе закрадывается необъяснимая тревога. Если Чифую вернется к прежней жизни без меня, так будет только лучше. — Лезь, — холодный Мацуно кажется противоестественным самой своей природе. Он суживает глаза, всматриваясь в одну точку позади меня, и слегка подталкивает к мосту, ожидая. — Нам нужно поторопиться. Так будет лучше, однозначно. Ему. Но не мне. Я уже не хочу его терять и пойду на этот риск сама, если обстоятельства потребуют небывалой решительности. Чифую нужен мне больше, чем я могу признаться. Но мне все еще сложно издать хотя бы звук, как будто рот зашило, и я только давлюсь очередным всхлипом, с кашлем сглатывая ком в горле. Я снова мысленно решаю за него и корю себя вдвойне, потому что решать за себя оказывается задачкой посложнее. Разберись уже в себе, Харука. Чифую сильно раздражен. Он ждет моих действий, плотно стиснув челюсти так, что желваки играют на скулах. Под натиском его немигающего взгляда я сжимаю кулаки на перекладине и подтягиваю себя руками, сквозь покинувшие силы взбираясь вверх. Мне чертовски страшно оступиться. И речь о Мацуно, а не о чем-либо еще. Когда он ладонью придерживает спину, мне становится легче. Поднявшись, подаю ему руку — с лица парня считывается суровое нетерпение, пусть он ее и принимает. Я готова молиться, чтобы так выглядело что угодно, только не неприязнь. Ночь уже совсем поглотила город, но мне безразлично, в какое месиво синевы и угля превратилось небо, так впечатлившее буквально часом ранее. Я опережаю Мацуно на пути к мотоциклу с детской надеждой, что все изменится, как только мы уйдем с этого чертова моста. Но ничего не меняется. Я плохо контролирую пальцы, фиксируя шлем на голове. Чифую замечает это и глухо выдыхает, пока я теряюсь в догадках, насколько этот выдох означает его тотальное разочарование. Мне однозначно больно его разочаровывать. — Мы должны успокоиться, — наконец, заговаривает и помогает мне справиться с застежкой. Холодные пальцы пробегаются по шее. Угрюмый, он сильнее запахивает пиджак на моей груди и возвращает рюкзак мне на плечи, чтобы можно было удобно обхватить парня во время езды. Чифую молча трогается с места, стоит мне сцепить ладони в замок на его груди, и стремительно набирает скорость, обгоняя пробку из машин. В импульсивном желании я жмусь к нему ближе, снова сглатывая слезы. Воспроизводя каждую реплику, брошенную у залива, я нашептываю Мацуно в спину извинения, сбито всасывая воздух ртом, находясь в каком-то беспамятстве. — Прости. Пожалуйста, прости. Я готова поклясться, он отвечает, но из-за рева мотора не разбираю ни слова. У подъезда нашего дома он вскакивает с байка, поддевая мой шлем быстрее, чем я успеваю почувствовать собственные руки, затекшие после двадцати минут без движений. Чифую торопится, закусывая щеки изнутри. — Я могу как-то… — Нет, — не дает закончить. Проверяет, на месте ли ключи, и бросает мне напоследок несколько слов, не допускающих сопротивлений: — Там полиция. Ступай домой. Мне не нужно спрашивать «где» и что вообще случилось — Чифую не в том настроении, чтобы раскладывать мне все по полочкам, а я не в том состоянии, чтобы здраво реагировать на каждую морщинку в уголках его строгих, уставших глаз. Он почти устремляется к переходу, бросив мотоцикл у подъезда, как я спешно останавливаю его за локоть. Не поднимая головы, сбрасываю с себя его пиджак и, ни секунды не медля, накидываю ему на похолодевшие плечи, поджав губы. — Прости. Я снова извиняюсь, больше не подобрав слов. Раньше я могла забалтывать его часами, выведывая нужные мне сведения, а сейчас теряюсь от одной смены его настроения, как провинившаяся малолетка. Развернувшись на пятках, я ненавижу себя за слабость. Перед ним — потому что не могу достойно разрешить ситуацию, совсем запутавшись, черт подери, во всем. И перед собой — потому что допустила сама момент, когда расстраиваюсь по какой-то хуйне, совсем наплевав на другие, более важные задания. — Тебе незачем извиняться. Точно не тебе. Звук удаляющегося бега обещает мне бессонную ночь и выкуренную половину пачки сигарет. И даже перегоревшая в подъезде лампочка скрывает клеймом выведенное у меня на лбу: «Какое же ты ничтожество, Харука Игараси».POV Чифую
— Я владелец! Я с трудом торможу возле полицейской машины и пытаюсь отдышаться. Обернувшийся инспектор принимает напускной серьезный вид, словно и не он вовсе только что точил лясы с напарником, бесполезно засунув руки по карманам. Меня охватывает ярость. Эти сотрудники мне знакомы. Они уже не в первый раз приезжают в магазин по вызову и не в первый раз делают все возможное. — Опять у вас все не слава богу, Мацуно. Вставить бы вам пиздюлей да покрепче. — Объясните, что произошло, — времени на выяснение отношений у нас нет. Взглядом выискиваю мальчика, позвонившего мне с нескрываемым волнением, но фигуры его нигде не замечаю. Вход в зоомагазин оцеплен другими полицейскими, но они расходятся, стоит нам подойти ближе. — Где Иори? — Ваш малой? На допросе. Да пошли вы к черту. Не дав мне и слово вставить, мужчина продолжает: — Первый, кто обнаружил взломанный сейф, всегда попадает под подозрение. Ваши внутренние камеры, как обычно, ничего не записали. Это усложняет нашу работу. Как обычно? Все же было в порядке. Вот только насколько бесполезно объяснять что-либо людям, которые разводят руками на всю чертовщину этого района? Харука говорила, что полиция куплена. Ее слова могут значить что угодно и не иметь ко мне никакого отношения, но выбросить их из головы не получается, пока упрямая морда человека в форме напротив в очередной раз не выражает ничего, кроме скуки и бездействия. Я надеюсь, она сейчас дома — согрела ноги и… Не время думать о Харуке. Пусть и морская влага в моих кроссовках напоминает о ее раскрасневшемся заплаканном лице каждый раз, когда ступни сводит от холода. Ежесекундно. — Мне нужно услышать, что произошло. От Иори. Меня игнорируют, кривясь с большим недовольством. — Ваш ненаглядный мальчишка вернулся в магазин спустя час после закрытия. Сказал, что забыл мобильный. А когда зашел в кабинет, увидел полный бардак и вскрытый сейф. — Вы уже взяли отпечатки? — полицейский выдает мне резиновые перчатки, когда я прохожу внутрь, желая увидеть все собственными глазами. Главный зал в порядке, как и касса. Никаких признаков кражи. Но вскрыть ее было бы куда проще сейфа в кабинете. Для чего такие усилия и что искали нарушители? — Верно, скоро узнаем результаты. А пока оцените содержимое. Опишем украденное. Безразлично, что там им необходимо сделать для сраных протоколов и отчетов — я не дослушиваю и уже копошусь по полочкам, пытаясь понять, чего не достает. Папки с договорами выглядят внушительно, словно и листика не исчезло. Копии паспортов сотрудников, сертификаты из ветклиник, да даже деньги, откладываемые на будущее расширение, — ничего не тронуто. — Я не понимаю, — вытягиваю документы из скоросшивателя на рабочий стол и нервно мажу языком по большому пальцу. Так быстрее перерывать бумажки. — Все на месте… — Вот и славно, — поспешно заявляет инспектор и довольно скалится. — Ну, значит… Косым взглядом ловлю взмах его кисти. Он отпускает криминалистов восвояси, а они и рады стараться: со шлепком снимают перчатки и выметаются из кабинета быстрее, чем я успеваю сориентироваться. — Вы с ума сошли? — едкая усмешка сводит мои скулы. Я стискиваю зубы крепче, чтобы не разорвать ими же глотку бездеятельному служителю закона. — Некто проник в наш магазин и открыл сейф, а вы радуетесь только тому, что ничего не пропало? А если это повторится? Если ущерб будет… — Успокойтесь, молодой человек. Мы сделаем все возможное. Часть гнева уходит, когда я бью кулаком по столу — но ответным потоком возвращается с удвоенной силой. Ложка в стакане дрожит и позвякивает, действуя на нервы. Так могло бы звенеть в голове у инспектора, реши я сломать ему челюсть для профилактики ответственности. — Повторяете из раза в раз, но так ничего и не делаете. Пора обратиться к вашему начальству, раз сотрудники не могут обеспечить добросовестное выполнение собственной работы… — Что здесь происходит? — голос Казуторы доносится скорее, чем я замечаю его растрепанную шевелюру через дверь кабинета. — Да впустите же вы меня, я один из собственников! Полицейский игнорирует мои слова и с недовольным упреком направляется к выходу, пропуская Ханемию внутрь. Сам возвращаться особо не торопится. — Что-то пропало? — озадаченный Каз переводит взгляд с сейфа на разложенные передо мной документы. — Как будто ничего. «Договор найма», «Заявление о перерасчете», «Счет-фактура от февраля», «Доверенность на закупку продукции»… — Нелепица! Кого-то поймали? «Ветеринарный паспорт», «Опись товара», «Разрешение санэпидемстанции», «Договор на утилизацию отходов». Бумаги шелестят под моими пальцами, скрывая голос Казуторы и смысл заданного вопроса. Но лучше с этим все же справляется шум крови, подступившей к голове. Еще и красно-синие мигалки полицейской машины отражаются о железную дверь, сводя с ума. — Иори допрашивают. Я замерз. Мне омерзительно холодно. Еще чуть-чуть, и я начну стучать зубами, хотя уши у меня горят, а черепушка вот-вот взорвется. — Бред, — видимо, я плохо скрываю свою нервозность, перебирая документацию. Ханемия пару раз похлопывает меня по сгорбленным плечам и загораживает спиной, обращаясь к инспектору. — Что по камерам? — Внутренние выключились после сбоя в электросетях здания. А снаружи зафиксировали только работника. Со стороны черного хода тоже все пусто. Никто не мог находиться в помещении — зайти и выйти незамеченным нереально. Он бессовестно намекает на виновность бедного Иори. Я не выдерживаю, оставив бесконечные страницы с печатями, и огибаю Казутору, пальцем крутя у виска прямо перед лицом тупого полицая. — Но и открывать сейф и сразу звонить в полицию — поступок отбитого глупца или какая-то шутка, вы не думаете?! Казутора несильно оттягивает меня за пиджак назад, переживая, что я сорвусь на разговор кулаками. Я взбешен, это правда. Но не настолько, чтобы получить штраф и срок за нападение на такого, как этот. — Мы должны проверить все варианты, — полицейский пожимает плечами, делая шаг назад. Как вы меня заебали. Настолько, что я готов отсидеть, лишь бы угандошить половину вашего отдела, чтобы было неповадно отсиживать задницы и оставаться безучастными, когда вы так необходимы. — Это трата времени, — я возвращаюсь к столу, чувствуя навалившуюся тяжелым грузом усталость. С силой нажимаю на виски, чтобы унять бешеную боль в голове. Не удается. — Прекращайте этот цирк. Отпустите Иори. — Если во время допроса мы не обнару… — У меня нет никаких претензий, — голос тихий, такой, что я сам не ожидал. Вся эта канитель меня чрезмерно вымотала. — Мы не открываем дело. Отпустите. Нашего. Сотрудника. С минуту инспектор помалкивает. Обдумывает мое предложение, возможно, только ради приличия, чтобы не прослыть еще большим мудаком, закрывающим дела прежде, чем их, сука, открыть. — Ладно. Тогда подпишите документы в машине. Спишем на ложный вызов. Когда полицейские машины разъезжаются, мы понимаем, что привлекли несколько любопытных прохожих. Кого-то из них я часто видел в кофейне — и не дай господь, они прекратят ходить к нам, став свидетелями всей этой дурной картины. Да и слухи расходятся быстро. Это выводит меня из равновесия сильнее. Я спешу вернуться обратно и прошу Казутору плотно прикрыть входную дверь. Мы включаем свет в каждой комнатке и молча обходим помещение сами. Безрезультатно. Все на местах. Даже если сейф открыли для видимости, отводить взгляд все равно не от чего. Я снова залетаю в кабинет, собирая бумаги со стола и испытывая непередаваемое волнение. — Ты уверен, что их стоило отпускать? Сосет под ложечкой. Я касаюсь файлов и подавляю приступ тошноты, уже не в силах смотреть на мельтешащие передо мной подписи и заверения. — Я ни в чем не уверен. Я что-то упускаю. — Точно ничего не пропало? — мне слышно, с каким недоверием Каз задает свой вопрос, понимая, что на меня в нынешнем взвинченном состоянии сложно полагаться. Мы не видим очевидного. Но еще чуть-чуть — и я вообще перестану видеть, потеряв рассудок и сознание на нервной почве. День был слишком неспокойный. Настолько, что я не отказался бы выпить — только не алкоголь, а сердечные капли увеличенной дозировки. — Дай мне минуту. Я замечаю, как трясусь, когда сажусь в рабочее кресло, сцепляя пальцы в замок. Ханемия учтиво подает стакан воды и остается у дверного косяка, изучая каждую деталь в комнате. В тишине часы отсчитывают бесконечность, поделив ее на секунду. Но каждая секунда уже бесконечна. Я принимаюсь перечитывать заголовки документов. «Трудовой договор и должностные инструкции», «Квитанция об уплате госпошлины», «Устав», «Свидетельство о регистрации»… — Блять. Где же ты? Я перелистываю всю кипу в поисках одного единственного документа, который мы не использовали никогда с момента приобретения земли, а вспомнил я о его существовании только сейчас. — Что? — друг отрывается от прохода, с легкой паникой наблюдая за моими торопливыми движениями. — Договор о выкупе помещения. Его нет. Слабость снимает как рукой. Я за доли секунды оказываюсь у шкафа с остальными менее важными бумагами, скидывая отчетности и накладные одну за другой на пол. Казутора начинает с другой стороны полки делать то же самое. — Ты уверен? Надежда умирает последней. А непросмотренных листков тем временем становится все меньше. — Блять. Блять. Блять. Я точно хранил его здесь. Точно… — Так, дебич, не ссым. Кому есть толк от нашего выкупа? Чем мы рискуем? Как можно было уйти незамеченным? А войти… Такого рода панику я давно не испытывал. Неизвестность будущего смешалась с опасностью настоящего, поставив меня в тупик. — Давай дождемся Иори из отделения, — я хочу верить в лучшее, но заламываю пальцы до боли и напрягаюсь всем телом. — Я позвоню его родителям, чтобы не волновались. — Что после? А что «после», Хару? Еще недавно я допытывался до нее, а сейчас и сам не знаю, есть ли какой-то смыл в «после», когда «сейчас» петлей времени обвивается вокруг шеи и душит абсолютным незнанием, на что надеяться и кому верить. — Искренне не ебу. Потому что надежда умерла, а я так и не понял, что это значит.POV Харука
Он не звонит несколько дней. Не наведывается, когда не жду его. И когда я от нетерпения наматываю круги по прихожей, пугая кота. На сообщения реагирует спустя часы, да и ответы его настолько краткие и отстраненные, что лучше бы он вообще молчал, позволяя мне самой запутывать себя в паутине из догадок — что произошло между нами и к чему это приведет. Месяц назад я была бы рада. Мол, все вышло так, как и должно было: он остался ни с чем, я осталась одна — продолжай жить, Харука, и работать, без надоедливого мальчишки, отвлекающего тебя от сути и сующего свой нос не в свои дела. Но сейчас мне паршиво. Во снах я снова замуровываю себя в бетонную стену скорби и в темных ночных образах проигрываю грязную работу бонтеновской мафии, бегая по замкнутому кругу, начерченному чужой кровью. В пустой квартире меня преследует собственная тень, и без Мацуно за углом я не уверена, не желает ли она мне зла. Даже Оками предпочитает не вмешиваться. Я дважды в день поднимаюсь на тринадцатый этаж, прислушиваясь к двери его квартиры, но в гости навязаться даже не пытаюсь. Если слышу звук поднимающегося лифта, прячусь на лестничной площадке. Я проверяю пустое табло телефона чаще, чем время. Да и время мониторю, чтобы понять, когда закончится его рабочий день — вдруг он решит наведаться со своими кастрюлями или даже без них. Мацуно, пожалуйста, приходи. Я знаю, что они с Казуторой третий день ночуют в зоомагазине по очереди. Знаю, что у них приключилось какое-то дерьмо, но даже взломанные камеры здания напротив не открыли мне глаза на правду. Но иногда на экранах я выискиваю Чифую и успокаиваюсь только тем, что он жив и, кажется, здоров, пусть и выглядит угрюмым, как никогда. Еще реже я захожу в «Черного кота», но не рискую остаться там надолго, как бы сильно меня ни тянуло к нему. Ханемия уже начал удивляться моей заинтересованности в том, как дела у его друга, и осторожно уточняет, не хотела бы я пойти к Чифую вместе с ним. Я отказываюсь. Я не могу ступить на порог их заведения и посмотреть ему в глаза, чувствуя подобие вины. Чувствуя, что делаю неправильно те вещи, которые всегда были мне привычны. Чувствуя, что так мы оба изводимся. А еще я тщательно скрываю, как зла. На него: — Ты обещал быть рядом. На себя: — Я сделала все возможное, чтобы тебя отвадить. В случившемся ответственны оба, пусть и понять, была ли это ссора или что-то еще — сложно. Все смешалось в одном чане с дерьмом, а расхлебывать себе дороже. — Подумаешь позже, Хару. Сейчас у тебя много свободного времени в одиночестве. Теперь я понимаю, чем оно отличается от свободы. Вкусом копоти на кончике языка и сводящей тяжестью под ребрами. Я тушу бычок о мусорный бак возле клуглосуточного и нащупываю страховую карту Каору в кармане. Тянула с ней несколько дней: все никак не могла выбросить Мацуно из головы и без перерыва листала документы Ямады несколько суток, чтобы отвлечься хоть на минутку. Благо, нашла несколько необоснованно крупных сумм, но, куда они ведут, разобраться еще не успела. Пока что вся эта затея напоминает потерю времени, а козыря в рукаве у меня, к несчастью, не имеется. — Надеюсь, кража твоей карты окажется не безрезультатной, девочка. Красноволосая по ту сторону стекла протирает крышку автомата с напитками и, обернувшись на скулеж двери, приветливо машет руками, отчего капельки с мокрой пылевой тряпки пачкают ее фартук. Она отмахивается от них, не придавая значения, и крепче хватается за стремянку, спускаясь на землю. — Вас давненько не было! — Привет… — все еще непривычно, что меня помнят и ждут. — Неделю. Всего-то. Неужели успела соскучиться? — Кроме вас здесь не так уж и много адекватных посетителей. Я либо скучаю, либо угрожаю кому-нибудь полицией, — девушка корчит смешную гримасу, пытаясь вложить в нее все то сумасшествие, что творится в магазинчике. И у нее это явно получается — я непроизвольно улыбаюсь тому, сколько нахожу в ней выдержки и оптимизма. Я бы затухла, околачиваясь половину недели в крошечном здании бедного района и пялясь в окна с видом на мусорные баки. Да уж, быть подделкой без ожиданий от будущего намного веселее, Хару? Признайся честно, ты бы многое отдала за возможность иметь хотя бы такую жизнь. — Что-то серьезное? — и все же ее слова заставляют меня напрячься. Если кому-то приходится угрожать полицией, мне не следует здесь околачиваться. Насрать. Я больше переживаю за Каору. Достаточно просто хорошо относиться ко мне, чтобы я воспылала добродетелью? Вот это да. Это все из-за тебя, Мацуно. — Уже не важно. Просто сложности с магазином. Одна корпорация пытается его выкупить под снос, и, кажется, скоро им удастся лишить меня работы. И всего-то? Потускневшее лицо девушки ставит все на свои места. Она возвращается за прилавок, пряча подрагивающие губы, и я вспоминаю, сколько жалости испытала, когда она рассказывала о погибшем отце. Этот магазин — память о нем, точно же. И я не имею права судить, насколько чужое горе незначительно. На то оно и горе — что каждый отпивает из этой чаши свою долю мучений. Всей моей искренности не хватит, чтобы заглушить ее терзания, и все же я проговариваю едва разборчивое: — Я сочувствую. Каору старательно натягивает дружелюбную улыбку — тот максимум, который еще позволяет из себя выжать: — Не берите в голову. Кстати, здесь недалеко есть еще один магазин. У нас почти одни и те же поставщики, так что вы ни в чем не будете нуждаться. Даже в такой ситуации она думает о моих удобствах. Если мир и прогнил, то не насквозь, Хару. Еще есть шанс найти в нем свое место. — Спасибо… Я прохожусь между рядами с продуктами и собираю самое необходимое: еду быстрого приготовления, пару овощей, консервы и пачки сладостей. Возвращаюсь к девчонке, когда места в руках не хватает, чтобы оставить часть собранных продуктов за собой. Все равно посетителей больше нет. Уже ночь на дворе, а люди здесь и так редкость, как я успела заметить. Между делом вспоминаю, что у меня есть еще одна просьба. — Слушай, а я могу воспользоваться твоей банковской картой вновь? Я долго думала, стоит ли совершать переводы с одной и той же карты два раза подряд, и сдалась. Если меня и будут искать по чужим реквизитам и геолокации банкомата, один черт выйдут и на Йокогаму, и на Каору. Единственное, на что я рассчитываю — никому и никогда не будет интересно, кто переводит круглые суммы на оба счета, что я помню наизусть, лучше всех своих имен. — Так и не смогли разобраться со своей? — она спрашивает просто ради любопытства, но уже тянется к карману. — Вроде того. Сложная система, — Каору понимающе кивает и, протянув банковскую карту, повторяет пароль. — Спасибо. В ответ я выкладываю пару тысяч в качестве благодарности, но деньги она отказывается принимать категорически. — Не стоит. Лучше купите побольше чего-нибудь. Мне нужно успеть распродаться до того, как полки обчистят местные службы. Сдержанно улыбнувшись, я обещаю так и поступить, и удаляюсь к банкомату. В этот раз я могу отправить на счет детского дома в Татэяме сразу семьдесят тысяч. — И восемьдесят — вам… Надеюсь, у вас все в порядке. И даже лучше, чем было. Мое первое знакомство с хорошими людьми после Бонтена случилось два с половиной года назад. Месяцы, проведенные в бегах после убийства Араи, я помню смутно. За неимением календаря под рукой я терялась во времени. Смену дня и ночи заставала не всегда: то отсыпалась в потемках подвалов, где неделя могла казаться одним бесконечным часом, то пряталась в багажных отсеках поездов, куда пробиралась зайцем, не желая светить единственным документом — и солнце сквозь едва заметные просветы металла тоже было не частым гостем в таких поездках. Однажды я наглоталась так много пыли от рисовых мешков, разбросанных по вагону, что выдала себя чередой громких чихов. Не было бы той остановки и снующих рядом грузчиков, я бы благополучно добралась до самой восточной точки Японии, подальше от Тоттори. Но так я судьбоносно попала в Нагаоку. И там же в первый вечер напоролась на местную, якобы, «банду» старшеклассников, пусть от банды в них и было только название да многочисленные ссадины на руках. Потрепанная школьная форма, сбитые в кровь кулаки и щеки совсем не придавали им уверенности: парней, казалось, только-только отпинали за углом, и, опущенные, теперь они нацелились на меня, бросаясь дерзкими цитатами из только им знакомых журналов. Им хотелось отыграться на бедной девчонке и, как минимум, смутить ее своим поведением. Но я уже тогда не относилась к робкому десятку. А еще была чертовски голодна — оттого и неконтролируемая злость импульсами передавалась по всему телу, устремляя меня вперед без задних мыслей. Мне было жизненно необходимо поставить на место трех невоспитанных школьников хотя бы ради возможности поесть этой ночью. Они и сами не успели понять, как из «цыпочки» я превратилась в «шуструю суку с кастетом». У трех поросят не оказалось достаточно денег, чтобы я позволила себе парочку сытных дней, но отобранное у каждого бенто сильно придало мне сил. Я бежала по переулкам с тремя коробочками ужина наперевес и впервые за долгие месяцы кроме лютой скорби и потерянности вспоминала гордость сладкой победы. Есть пришлось между заборами бедного района, прямо за мусорными баками, чтобы не попасться никому на глаза. Я тогда пролила много слез — вкус домашней еды, пусть и чужой, возвращал меня чертовым маятником в прошлое. Он душил так же сильно, как и давал надежду — испытывать еще хоть что-то кроме страха и ненависти. — У меня девочки семи лет выносливее вас, бандиты! В первый раз услышав голос господина Канэко, я подавилась кусочком омлета и закашлялась в воротник украденной дубленки, осторожно высматривая в потемках незнакомца. Мужчина лет пятидесяти, едва старше Араи, в такт хлопал в ладоши, отдавая команды. Его было слышно из-за открытого окна, ведущего в, судя по всему, небольшой спортзал. Притихнув, я сильно-сильно сжала зубы, заглушая собственное, от холода частое и громкое, дыхание, и смогла различить топот легкого бега. — Теперь двойной удар. Цукияма, двойной, а не тройной! Подобравшись ближе, под самое окно, я наконец увидела светлое помещение и группу детей, наматывающих круги вокруг тренера. Запыханные, с раскрасневшимися щеками и блестящими от воодушевления глазами, они в беге отбивали череду неловких, плохо поставленных ударов, но выглядели такими живыми и полными восторга, что я… …поймала себя на зависти. За их ошибки и неловкие движения меня бы уже отругали. Дали бы по рукам. Лишили бы часа сна. Но они не выглядели напуганными или побитыми. Они получали удовольствие. — Не забывайте про таз. Верно. Молодцы. Маки, возвращай руку назад не так резко. Наблюдать за ними не было сил. Может, так подействовал февральский мороз, от которого я свернулась у стены в комочек, согреваясь, а может —ломающая ребра горечь. Мне не повезло родиться в другой семье. В совершенно ином районе. Не повезло никогда не присоединяться к Бонтену против воли. И не вести сейчас жизнь самой презренной псины. Просто не повезло. Спустя какое-то время свет в зале выключился. Входная дверь скрипнула, выпуская с обратной стороны здания детей, и я проснулась от их громких прощаний. Без них район быстро опустел. Похолодало. — Окно… Стекло прямо надо мной оказалась на удачу всего лишь прикрытым. Я пробралась в спортзал через него, с легким удивлением отмечая, что затвор попросту не работает. — Экономят на ремонте что ли? Примерно месяц, до первой оттепели, я проводила в теплой подсобке зала каждую ночь. Выжидала, пока все разбредутся после самой поздней тренировки, и уходила засветло, пусть в этом часто и не было нужды. Обратно возвращалась через то же самое окно, на которое упорно не тратили деньги. Не включая свет, я наощупь умывалась, переодевалась и ела, если удавалось найти провизию на ночь. Я снова начала тренироваться. Бывало, отбивала грушу часами, наматывала круги, а после снова до крови сбивала кулаки, вспоминая, как тело может изнывать не только от переохлаждения и падения со второго этажа во время побега. Наутро я вновь убегала, не оставив после себя и следа. До одного дня. — Докручивай корпус. У тебя западает левый удар, когда не доводишь двадцать градусов. Мужчина застал меня в третьем часу ночи. Приоткрыл дверь, пока я не слышала ничего, кроме бушующей крови, бьющей по вискам ускоренным пульсом, и следил за каждым движением, освещаемым уличным фонарем сквозь полосу высоких окон. — Да не переживай ты так. Давно хотел посмотреть на местного домового. — Не вызывайте полицию. Пожалуйста. — А надо? Ты что-то крадешь? Портишь? Имеешь злой умысел? — Нет. Никак нет. — Тогда полиция нам не нужна. Беспризорница, значит? Сбежала из дома? От родителей? — У меня нет ни того, ни другого. — Сколько лет? — Восемнадцать. — Поверю на слово. Значит, и опеку не вызвать. Что прикажешь с тобой делать? — Я уйду. Сейчас же уйду и больше никогда вас не побеспокою. Он тогда долго думал, что со мной делать. Закрыл дверь на ключ, чтобы лишить легкого побега, и обогнул зал к окну, перекрывая все пути. Он догадался о единственной моей стратегии, а я была слишком напугана и неуклюжа, чтобы провернуть с ним то, что на моих глазах нередко делал Араи. Я просто стояла на коленях, умоляя о возможности больше никогда не потревожить его покой. — А если я предложу тебе работу? Правда, без оплаты. Зато ты сможешь жить здесь. Сторожить, так сказать. Ну и еду я, так уж и быть, организую. — Зачем оно вам? Я просто уйду. — От того, что ты уйдешь, никому не станет легче. Я видел полно таких, как ты. Начинаются проблемы в отношениях, школе или семье — они бросают зал и бегут навстречу ветру спускать свою жизнь в унитаз. Сигареты, наркотики, разбои. Не знаю уж, что у тебя приключилось, и вряд ли хочу знать, но твоя тяга… Оставаться на плаву? Да, именно так. В общем, меня это впечатлило. А еще ты похожа на солдата. Собираешь монатки за минуту и выпрыгиваешь через окно, как по команде. Помню, я прикусила язык покрепче, чтобы не выпалить, как редки сигареты и наркотики в моем кармане — в лучшие дни, когда удается выкрасть. А разбои я не совершала лишь из-за страха огласки. Приходилось довольствоваться скромными проникновениями или легким мошенничеством. — Вы знали. И позволяли мне? Как долго? — Пару недель точно. Сначала, конечно, хотел вызвать патруль. Жена отговорила. Мы решили, ты забралась на один-два раза, не нашла ничего, что можно обчистить, и сбежала. А потом поняли, что ты здесь живешь. Ну и мыло стало быстро кончаться. Только ты пользуешься мылом в этой душевой, если честно. Спустя месяцы я узнаю горькую правду. Их единственная дочь погибла много лет назад, будучи очень юной, и бросить меня в беде они не смогли, как бы ни опасались последствий такой авантюры и сколько бы проблем я с собой ни принесла. Не вставая с колен, я согласилась остаться — у меня все равно не было ни плана, ни желания снова шарахаться по заброшкам, пусть весной, в тепле, эта затея казалась куда приятнее моих зимних похождений. — Какой… вид работы? — Помощница? У тебя отличные данные. Умеешь справляться с детьми? — Нет. Ни в коем случае. — Вот молодежь пошла! Тогда… Копаться в бумажках сможешь? Отвечать на письма? Так мы и договорились. Я могла спокойно жить в подсобке при условии, что об этом никто не узнает, мониторила редкие письма, приходящие на ящик допотопного компьютера господина Канэко, и делала вид, что от моего пребывания в спортзале действительно есть толк. Разве что — имя свое я ему в упор не называла и сразу обозначила границы: я не лезу, куда не надо, а он не пытается выяснить, как я докатилась до такой жизни. На этом и сошлись, пусть и называть меня «девочка» или обращаться «хэй, слушай» ему явно было некомфортно. Вместе с женой они не раз приглашали меня в гости на ужин и хотели даже выделить комнату, но я ни за что не соглашалась. Страх навлечь беду на их дом превышал любое мое желание начать новую жизнь. Я и так ненавидела себя за нахлебничество, а использовать их для своих корыстных целей не могла из-за простодушия стариков — и это бесило. У меня появилось больше свободного времени. Думать о выживании приходилось меньше, а доступ к компьютеру так и манил — я на свой страх и риск вечерами рыскала по теневой сети в поисках того, что подскажет мне путь. И не находила. Возвращаться к криминалу, перепродавать оружие, наркоту или выискивать жертв по камерам или IP я не собиралась. Мне было страшно возвращаться. Как будто так я самолично могла включить маячок на своей голове и появиться на всех картах Бонтена как самая желанная цель. Со временем мы все же немного сблизились с семьей Канэко. Я узнала, что тетушка получила производственную травму на местном заводе и не может ходить. По утрам она вставала ни свет ни заря, чтобы приготовить как можно больше выпечки на продажу, а он только качал головой. Ему не нравилось усердие жены — ей бы беречь себя и отдыхать, занимаясь вышивкой и домашними делами, а она и руки свои ни во что не ставила: то обожжется, то порежется. — Пособие от завода маленькое. Тренерство приносит мало денег, но мы не жалуемся. Только вот окно никак не можем починить. — Давайте будем честны: у вас тут скоро и потолок обвалится. — Ты безнадежна. Мы бедные, это правда. Зато счастливые. Живя с родителями, я тоже так размышляла. Я видела домашний уют и счастье там, где ими не пахло, и была по-детски рада даже мелочам. Но этого оказалось недостаточно. В некоторые дни господин Канэко невзначай начал оставаться после тренировок на полчаса, чтобы указать на мои ошибки и дать несколько новых приемов на отработку. Иной раз даже пытался выяснить, где я научилась так драться, но я отмалчивалась или шутила. — Вы искали на меня информацию в новостях? Серьезно? — А вдруг ты бы оказалась сбежавшей убийцей? Конечно, я искал. Не нашел! Так что прости. Спустя еще несколько месяцев я случайно набрела в его почте на удаленные письма, не до конца стертые из корзины. Оттуда я узнала: в Нагаоке промышляли подпольными боями, которые он ненавидел, и все же тайком решила попробовать — привлекла сумма, предназначенная победителю. В душевой даже без зеркала я отрезала длинные волосы, чтобы не заморачиваться с маскировкой, а помимо маски обзавелась еще и мужской спортивной формой — у одного из школьников как раз был мой размер, а привычкой забирать ее из раздевалки домой он так и не обзавелся. Мне повезло: для участия в бое никому не нужны были ни личные документы, ни разрешение родителей, а ограничений для девушек не существовало и подавно — так даже веселее. Система пугала своей простотой и привлекала таких же безнадежных, как и я, — пришел, подрался, победил или проиграл, получил деньги или пару сотрясений. Никаких имен, никаких удостоверений. Обычная тусовка взрослых дядек при деньгах, которым наскучили кабаки и любовницы. Я тогда победила, пусть и вернулась домой с вывихнутым плечом и разбитым носом. От Канэко мне досталось неплохо, и я снова поймала себя на мысли, что они с Араи точно бы спелись, окажись в одной команде. Отвратительнее сравнения с мертвым может быть только сравнение с мертвым, которого ты уважала и даже по-своему любила. Большую часть суммы я выложила перед господином. Чувство долга уже тогда не давало мне спать, а на фоне и без того частых кошмаров я чувствовала себя отвратнее обычного. — Я не приму твои деньги, милочка. Заработанные такими усилиями! Прекращай заниматься этим, слышишь? Одного раза достаточно. Опасно! Уже почти родная. — Раз почти родная, то точно берите. Их не хватит на отстройку всего зала, но на ремонт — вполне. Вон, окно хотя бы подлатайте, пока не залез кто похуже меня. — Только при условии, что это был твой первый и последний бой. — Я потрачу эти деньги на курево и проституток, если вы не возьмете сейчас же. — А проститутки тебе зачем? — Для пущей убедительности. Первое, что пришло в голову. Ну же, соглашайтесь! Пока я не выдумала еще чего… В тот день я уже приняла для себя решение двигаться дальше. Я нашла способ зарабатывать большие деньги разом, а в голове все не унимались слова тренера. — На ринге легче, чем в жизни. Плохие мысли уходят сразу же, когда удается взять первенство. Победа над противником как будто бы обещает победу над собой. Но не все знают, что, только победив самого себя, мы обретаем силу сражаться с кем-то еще. Он бросил их так, невзначай, когда я сорвалась на манекене, заглушая боль очередного воспоминания. Кажется, именно с того момента идея «пройтись по головам» и получила во мне жизнь. Я завела блокнот и черной пастой выписала имя каждого, кто разрушительным тайфуном ворвался в мою жизнь, лишая всего. Кто поставил меня пешкой на шахматную доску, обозначив свои правила. Я приняла решение перестать бежать — и начать выслеживать. Я превратила жизнь в ринг, где идеей фикс стала победа над противником во имя победы над собой. Вот только главную истину, как утверждал Канэко-сан, я так и не смогла признать. «Только победив самого себя, мы обретаем силу сражаться с кем-то еще». Я решила обязательно вернуться к этой мысли. Однажды. Но когда это однажды наступит? Внеся все суммы по счетам, я забираю карту из банкомата и оборачиваюсь к Каору. И не могу сделать и шага. За полками с продуктами профили двух мужчин отзываются в грудине подозрительным ужасом. Оба примостились возле кассы и ведут непринужденную беседу с девочкой, а до меня и не доходит, что же, блять, не так. Я их знаю. Я их точно знаю. Оба — этот лысый и толстяк в смехотворных для них деловых костюмчиках — точно не раз попадались мне на глаза, когда мы с Араи выезжали на задания. Два отпрыска Бонтена стоят в трех метрах от меня. Припадаю спиной к ближайшей полке. В открытую шею болезненно упираются острые уголки упаковок с крупами. Триста йен ровно, триста пятнадцать, четыреста восемнадцать йен. Без добавок, натуральный продукт, лучший сорт йокогамского производства — ценники и надписи напротив мельтешат в голове, лишь бы я успокоила бешеный сердечный ритм и потряхивающие кисти. — Ну, тогда мы пошли? — Да, хорошо. Доброй вам ночи! Я жду четыре минуты ровно после того, как дверь за мужчинами хлопает, а рокот мотора машины отдаляется все дальше, и силюсь не стечь вдоль полки на пол, делая глубокий вдох, а за ним еще и еще. Слишком близко. Я только успела расслабиться, а знакомые ебла появились так невовремя в месте, где я уже и вовсе не рассчитывала. С трудом уняв дрожь, я перекладываю банковскую карту в другую ладонь, замечая, какой глубокий след оставила ей, пока неосознанно сжимала кулаки. Выхожу к Каору, собрав все силы в кулак, хотя в голове шумит, а левый глаз подергивается от нервного перенапряжения. — Подозрительные типы, — выдавливаю сквозь зубы, будто снова учусь говорить. — Все в порядке? — Да, все отлично, — беззаботность девчонки зашкаливает на тысячу из сотни. — Мой отчим, конечно, та еще бандитская морда в прошлом, но сейчас он лапочка. Хотя друг у него беспонтовый, я согласна. Отчим? Так это и есть твой хваленый отчим, с которым ты так мило щебетала? Значит, мне точно пора смываться отсюда и желательно не появляться никогда. Становится смешно от самой мысли, что я украла страховую карту падчерицы бонтеновского… Наемника? Нет. Они занимались подлогами и воровством, точно. Но и это нисколько не прибавляет им чести. — А, ладно. Просто… Вспомнила вечер, когда на тебя напали. Они выглядят устрашающе. Никогда раньше не видела здесь. Редко заходят? Я же не попадалась им на глаза, находясь на волоске каждый блядский раз, что заказывала у тебя лапшу? — В последнее время все чаще из-за проблем в магазине. Но сегодня просто передали ужин от мамы. От ее слов не легче. Я все еще не могу расслабить мышцы, словно тело готово сорваться с места и бежать до границы, готовое хоть к перестрелке, хоть к гончим собакам. — Понятно, — я выдыхаю и, наконец, напружиненная, протягиваю ей карту. — Спасибо за помощь. И… Пробьешь мне пять пачек сразу? — Вишневые, как обычно? Как обычно. Обычно больше не будет. Это в последний раз. — Верно. И давай баночек пять энергетика… Мне нужно расслабиться. Выпить чего-то вкусного и решить, что делать дальше, когда угроза появилась так близко и Йокогамский тихий район уже не столь безопасен для моих свободных расхаживаний по кафе да круглосутам. — Не зря я приберегла ваши любимые в холодильнике подсобки. Мои любимые? Для меня? Нет, ты меня так не подкупишь. Я слишком напугана для чувства благодарности, пусть предательское тепло и разливается по грудине, замасливая недавний минутный стресс. — Ого. Да это джекпот, — мой смех звучит неестественно. Почти перетекает в истерический, поэтому я резко замолкаю. — Спасибо. Каору скрывается за занавесью подсобки. Я старательно осматриваю помещение и закоулок сквозь широкие окна. Сигнал на камере не горит, убеждаюсь еще раз, и после закидываю страховую карту девчонки ей под блокнотик, припрятанный за кассовым аппаратом. Не найдет — ее проблемы. А копошения в сумочке мне выйдут боком, да и не успею я вернуть ее на место до возвращения красноволосой. Стоит мне поправить джинсовку, совершив свой коварный план, она выходит с пятью банками, как и обещала. — Что-нибудь еще? — Думаю, не сегодня. Держи, — я отчитываю нужную сумму, пока она аккуратно закладывает все в пакет, и намеренно добавляю пару лишних купюр. Это наша последняя встреча. — Не нужно сдачи. А я и так взяла от тебя больше, чем могла бы. Спасибо. — Благодарю. Тогда доброй вам ночи. — И тебе. Будь осторожна. Так быстро я до дома еще не добиралась. Пусть там меня ждет только Оками, терпеливо делающий вид, что не видит моих мучительный всхлипов и желания разделить переживания с кем-то, кроме холодной подушки.POV Чифую
Вторую ночь подряд я провожу в магазине в обнимку с битой. На всякий случай. Совершенно не предполагающий, что мне преподнесет судьба, но готовый отбить ее болезненную подачу. Наверное, готовый. Не знаю. Даже попасть под раздачу воришки сейчас куда более желанный для меня вариант, чем возвращение к привычному графику жизни. Поэтому я предпочитаю находиться на «поле боя» в ожидании противника. Строить догадки бесполезно. Я снова попросил помощи у близнецов, но они также умывают руки, совершенно не понимая, с чего начинать в решении череды наших сраных загадок. — Он так и не ответил? — Казутора пугает меня глухим вопросом из-за спины, отчего я почти замахиваюсь для удара. — Это всего лишь я. — Молчит. В ту же ночь я попытался связаться с бывшим владельцем помещения, чтобы уточнить, есть ли возможность восстановить документ о покупке и по возможности узнать, в какую передрягу мы попали, если прежний договор оказался в чужих руках. Тщетно. На связь он не выходит. На сообщения не отвечает. Зато писать мне начала Хару. Три дня я скупо отписывался на ее редкие вопросы, и больше мы не пересекались. Не увидев ни одного уведомления от нее сегодня, я не удивляюсь, но начинаю чувствовать себя мудаком. Я всегда был сознательным. Я всегда выбирал путь наименьшего сопротивления, а сейчас прячусь в своем магазине, не зная, за что хвататься — и поэтому не хватаюсь, как будто, ни за что. — Дебич, я все понимаю. Нам с тобой несладко, но ты не считаешь, что нужно объясниться с Харукой? Каз рассказывал мне. Она пару раз приходила в кофейню и пыталась узнать, все ли со мной в порядке, и я даже отписался ей в ночи «Спасибо, все хорошо». И удалил, почувствовав себя самым жалким человеком на этой планете. Я не могу нормально построить бизнес. Мой единственный сотрудник не чувствует себя в безопасности. А девушка, которая мне безгранично нравится, не видит смысла в своем же будущем. И что я сделал, чтобы переубедить ее? Ах да, отклонил вчерашний звонок. Долбоеб. И ничего меня не оправдывает. Мне бы прямо сейчас, пока протираю штаны, дозвониться до нее и на коленях умолять о прощении за свою холодность. Мне бы уговорить ее провести ужин при свечах прямо здесь — и попросить Харуку принести свои ножи для уверенности в ее же безопасности. Но я не буду этого делать. Я не буду ее вмешивать еще и в это дерьмо. — Ты это о чем? — только и могу косить под дурака, прокручивая рукоять биты из стороны в сторону. — Она сама не своя в последнее время. Типа… Ты ей не отвечаешь на сообщения? — Отвечаю. Не нужно напрягать ее нашими проблемами. Казутора жмется. Он пригнал ко мне во время обеденного перерыва, чтобы поддержать, но — вместо поднятия морального духа и пары привычных шуток о моем отвратительном виде — усугубляет все разговорами о ней. — Но, может, хотя бы… — Каз, прошу, не лезь. Я не злюсь. Я просто устал. Облокачиваясь на спинку кресла, растираю щеки и прикрываю ладонями глаза, чтобы не видеть этот отвратительный солнечный свет хотя бы пару минут. Я могу расслабиться, пока рядом есть кто-то надежный. И то, если энергия почти полностью утекла сквозь мои пальцы, принося вместо себя вселенскую разбитость. — Вы поссори… — трель колокольчиков над входной дверью меня не заботит. Даже если это посетитель, моя немощность больше меня. Может, я умер под тем мостом, когда упал на спину. — …лись? Тишина после вопроса Казуторы нагнетает. Лишних шагов я не разбираю, значит, и Казутора, и вошедший стоят на местах, как вкопанные. Отчего же? — Мне вот тоже интересно, поссорились ли мы. Ее голос все меняет. Я вскакиваю на ноги, хватаясь за стену из-за легкого головокружения, но, проморгавшись, оказываюсь в нескольких метрах от Игараси. Она все-таки пришла сама. Чего ей это стоило? В глазах отчего-то щиплет. Мне поразительно легчает при виде нее. Здесь. Рядом. Пусть это и неправильно. — Харука-чан? — Казутора отмирает первый, и в голосе его я слышу облегчение. — Хару? — мой же скрипит и надрывается. Прокашливаюсь пару раз, чтобы не выглядеть глупо. Бита в руках все портит. — Ты так… Неожиданно. — Я чуть в штаны не наложил, — подтверждает мои слова Ханемия. Девушка удивленно ведет бровями, переводя взгляд на него. Уверен, хуже друга я уже не выгляжу. — Ладно, у меня закончился обед… Вернусь в кофейню. А вы не поубивайте друг друга. Его бурчание в другой ситуации повеселило бы. Я неловко оставляю биту позади и пару раз отряхиваю руки, словно они грязные. С непривычки прячу их в карманы. — Привет. — Привет, — она отвечает скованно, оглядываясь по сторонам. Я не голый, Хару, можно посмотреть и на меня. Хотя ты и так совершила смелый поступок, придя сюда после моих односложных ответов и нередкого игнора. — Как ты? — Точно хочешь знать? — она хмурится. Не такого ответа ожидала. Да и я загнул. Все еще слегка вне себя. — Прости. Сложные дни. — Я заметила. Ходишь ниже травы, тише воды. Жмешься по углам, — она продвигается на шаг ближе, осторожно добавляя: — Дома не появляешься. Мне так тебя не хватало, Харука. — Ты ждала меня дома? — Это не имеет значения, — добавляет тоскливо. Так, что хочется обнять ее до потери пульса и спросить, как она, такая бледная, жила эти дни, и ела ли без меня. — Я устала. То, что между нами происходит, Чифую, ненормально. Пять минут назад я предполагал, что еще должно случиться, чтобы я совсем загнулся. Случилось. Ее «ненормально» звучит слишком ненормально, и я почти прерываю девушку вопросом, что имеется в виду, но быстро затыкаюсь. Она права. Она чертовски права. — Я не хочу недосказанности. Еще больше лжи, — я начинаю замечать, как Харука краснеет. Как она болезненно сжимает свои запястья и ноготками царапает кожу, выдавливая каждое слово с долей испуга и стыда. — Каких-то умалчиваний и ужимок. Я в душе не чаю, что у вас тут произошло, но больше этого меня волнует другое. Подняв свои помутневшие темные глаза вверх, она смотрит мимо меня. Мои два шага к ней она усердно игнорирует, но немного отшатывается чуть вбок. — Пожалуйста, прекрати, — в тихом голосе столько мольбы и сожаления, что мне становится не по себе. — Что ты имеешь в виду? — я осторожно подхожу еще ближе, останавливаясь от нее в шаге, и Хару приходится опустить голову. — Если ты сейчас жалеешь… Или не знаешь, как нам смотреть друг другу в глаза после всего… Боже, нет. — Хару… — Если ты услышал мой посыл на блядском мосту и не знаешь, стоит ли на него вообще что-то отвечать… — одинокая слезинка скатывается ей на подбородок, а слова становятся все тише и надрывистее. — Харука… — мне стоит больших усилий обхватить ее осунувшееся личико ладонями и заставить посмотреть на меня. Большими пальцами я поспешно вытираю одну, другую, следующую — и это я заставил ее плакать? — слезинку, не вынося своей былой слабости. — Нет, постой, — она пытается вырваться, но я уже не позволяю, крепко обхватывая за плечи трясущуюся в моих руках девочку. — Я тебя понимаю. Я правда понимаю. Но, пожалуйста, прекрати обходить меня стороной. Хочу оспорить, но она права. Именно это я и делал. — Прекрати избегать и держать меня в этом подвешенном состоянии. Попала в яблочко. Болезненно. Я сглатываю, наконец, осознавая, как ей было нелегко. — Ненавидишь — скажи прямо. Презираешь — не молчи. Наши пути разойду… Но это я уже вытерпеть не могу. Припираю ее к стенке одним рывком и впиваюсь губами в мокрый, соленый от слез рот. Харука оторопело вдыхает воздух носом, хватая меня за толстовку на груди. Я скучал. Боже, блять, как же я скучал по тебе, Харука Игараси. Она отвечает на поцелуй неспешно. Почти скромно сминает губы с причмоком и руками зарывается в мои волосы, слабо оттягивая их от корней. Я не могу себя контролировать и, крепко сжимая ее талию одной рукой, другой нагло залезаю под водолазку. По ее коже бегут мурашки, когда я высчитываю позвонки пальцами, пробираясь по голой спине выше. Покусываю ее нижнюю губу до стона, языком веду по небу, когда она в истоме сильнее размыкает зубы, позволяя насладиться ей всей. Хару жмется грудью ко мне сильнее. Когда воздух заканчивается, я неожиданно осознаю, что успел закинуть ее бедра себе на талию, лишая девушку любой опоры, кроме себя. — Так-то лучше, — выдыхаю ей в скулу, оставляя несколько мокрых поцелуев то на одной щеке, то на другой. Я понял. Чтобы прийти в себя и ожить, мне нужна была Харука, — а я лишил себя этого живительного эликсира так тупо. — Ты чокнутый, — так приятно наблюдать, как сбито она дышит в моих руках. — Ты снова меня запутал. Я и так собиралась с силами четыре дня, чтобы прийти сюда и… — Спасибо, что ты пришла. Я идиот. Я конченый идиот, — с сожалением я снова жмусь к ее губам, оставляя только нежный быстрый поцелуй. Я больше не отпущу тебя, Хару. Еще одного проеба я сам себе не прощу. — Что-то сделало тебя конченым идиотом, верно? — румяная, она и сама выглядит более оживленной, и совсем не торопится спрыгивать на пол, убирая прядки отросших волос мне за уши. Ты рассматриваешь меня так внимательно и влюбленно. Неужели я заслуживаю такую тебя? — Верно. — И это не я? — Может, совсем чуть-чуть, — она не удивляется. Поджимает нижнюю губу и кротко кивает, понимая, что разговор под мостом нам обоим был, мягко сказать, не по душе. — Просто… Я ничего не понимаю. И мне впервые за долгие годы так тревожно. Не могу собраться. Ничего не вяжется. — Я могу как-то помочь? Я обнимаю ее крепче, лбом упираясь в горячую шею. Пульс у Харуки выровнялся, пусть сердечко все еще бьется чуть быстрее обычного. Наслаждение и спокойствие находят во мне свое место впервые за долгие дни и ночи без тебя. Такая помощь будет в самый раз, а на большее даже не… — Ладно. Я не знала, что думать, поэтому взломала камеры префектуры напротив вашего магазина, — выдает она одним потоком, так, что я не сразу разбираю отдельные слова. А когда смысл сказанного доходит, обескураженно отстраняюсь, чуть ли не роняя ее из рук. — Хару! — Они государственные. Было легко. Но я так ничего и не поняла. — Чертовка! — все же ставлю ее на землю, но уже не злюсь. Чего я ожидал, связавшись с Игараси? Пожалуй, ее поступок был закономерен. Любовно потрепав ее по волосам, ловлю себя на догадке. — А… Ты можешь мне их показать? Хару задумывается на пару секунд, но удовлетворенно хмыкает, распознав в моих словах настоящую мольбу. Достав телефон, она вводит пароль и виртуозно нажимает на несколько кнопок, открывая целое поле с ячейками видеонаблюдения. Отматывая на нужную дату и время, она передает мне устройство в руки. — Сначала твой малец зашел в магазин, потом испуганный выбежал на улицу. Озирался по сторонам, дождался полицию. Что происходило внутри? — У нас украли договор о покупке этого помещения… Я рассказываю ей все без утайки. Смысла скрывать уже и нет, она все равно разузнает детали сама, если захочет — а она захочет! Пока я делюсь переживаниями и догадками, она меряет помещение шагами, заглядывая в каждый угол. Без внимания не остается и кабинет, хотя он ей, почему-то, наименее интересен. — Я знаю этот твой взгляд. Ты уже что-то ищешь? — Такой догадливый, Мацуно… — Хару не останавливается, бросает в меня ехидной ухмылкой, но сосредоточенность так и не покидает ее лицо, пока она не доходит до туалетной комнаты. — Помоги мне, — подойдя ближе, я замечаю Хару, забирающуюся на бачок с водой для слива. Несколько секунд тяну, засмотревшись на бедра и ягодицы, обтянутые джинсами, и невольно заливаюсь краской. Почему-то на ум сразу приходит ее голая грудь, вкус которой я помню до сих пор. — Чего ты там облизываешься? — Прости, — без вопросов помогаю ей забраться повыше, подсаживая. Не вижу, что там происходит сверху, но Хару скребется всего минутку, прежде чем нечто отворяется со скрипом. Отпустив девушку на землю, я устремляю взгляд прямо в вентиляционный ход под скрытым над туалетом люком. Маленькая дверца под цвет потолка не просто с ним сливалась — она была открыта! — Когда я впервые попала в вашу кофейню и пошла в уборную, сразу обратила внимание на люк, — с гордостью заключает она, усмехаясь с моей удивленной физиономии. Я все еще не могу поверить находке. — Зачем? — Всегда ищу пути отступления. На случай, если придется сбегать не через главный вход. В кофейне примерно такая же планировка помещения, как и в этом зале. И потолки здесь высокие. У меня бы не получилось достать. — Но кто-нибудь выше сантиметров на двадцать минимум… — Смог бы выбраться через этот люк наружу. И пока полиция проверяла здание внутри, воришка спокойно бы вышел через верхние этажи. Мы играем с Харукой в гляделки и, я уверен, думаем об одном и том же. — Когда Иори испугался и выбежал на улицу… — меня поражает страшная мысль. — Он позволил человеку внутри уйти. Останься мальчик в магазине, неизвестно, встретила бы полиция его живым. Неразборчивые узоры на пазлах окончательно сходятся друг с другом. Значит, некто поднялся по вентиляции на верхний этаж и вышел через другой вход. И пусть это единственный возможный вариант, и пусть мы все еще многое можем упускать, но этот шаг на пути к истине уже значит для меня многое. — Ты… Невероятная, — я снова ловлю Хару за талию, и от накативших чувств кружу ее прямо у туалета, наплевав на все. — Прости меня. Я не хотел тебя беспокоить еще и этим, а в результате утонул сам. — Тебе нужно искупить свою вину за эти четыре дня. Давай поужинаем вместе? — Я… С невероятным удовольствием, ты знаешь. Но мне следовало бы закончить… — Как? Позвонить в полицию и подкинуть им новую идею? Ты на них все еще наивно полагаешься? Она права. Она снова права. Теперь я уверен: если кто и поможет нам, то точно не инспектор с пивным пузом. — Что ты предлагаешь? — Игараси заговорщически улыбается, хватая меня за руку и выводя из уборной. — Надо проверить видеонаблюдение на другой стороне здания. В тот же период. До вашего ухода и после возвращения мальчишки. Вот и все! — она рада проделанной работе больше, чем я когда-либо видел. Прямо светится, уже подобрав мою биту и нанося ей удары по невидимому противнику. Такая смешная, ей богу. — Прости, — девушка кривится, услышав мои извинения в сотый раз, но я не устану их повторять. — Я впутал тебя. — Я впуталась сама. И я рада, что благодаря этому ты хоть немного «выплыл» и поговорил со мной. Я вспоминаю, в какой тревоге изменилось ее лицо, когда я упал с лестницы под мостом. Как осторожно она проверяла каждую мою косточку, и еще тогда не верил, что Хару может так переживать обо мне. Но сейчас в ее чистом, уверенном взгляде столько благодарности и спокойствия, что иначе и не может — она точно волновалась. — Я болван. Я всегда просил тебя разговаривать со мной, а сам… Харука затыкает меня, всего лишь касаюсь губами щеки. Встает для этого на носочки и придерживается за мои плечи. И после — широко улыбается. Милашка. — С тебя ужин, Мацуно. С меня — камеры. И отказы не принимаются.