POV Чифую
Тейджи ошибся. Он ошибся с перепугу, а у меня онемело все тело. Я коленями влетел в пол возле Харуки, деревянными пальцами нажимая на запястья и выискивая сонную артерию девушки на шее. Ее сердце бьется. Слабее, чем когда-либо. Слабее, чем вообще может быть. Несравнимо со вчерашним, когда я ласкал губами горячую кожу, пульсирующую изнутри и плавящую все, что ее касалось. А вчерашний день вообще был реальным? — Включай громкую связь, — прошу я Тейджи, когда тот полностью набирает номер Иори. Семь гудков. Именно столько нужно, чтобы мой собственный пульс замедлился до критической точки, а Харука перед глазами превратилась в размытое пятно. Я втягиваю воздух через рот, выдыхаю через раз, ловлю себя на мысли, что перестаю дышать, как вдруг гудки превращаются в настороженный сонный голос по ту сторону: — Алло? — Иори, это Мацуно! — тараторю без промедления, не отрывая рук от холодеющего тела девушки. — Мне нужна помощь. Ты знаешь, что делать, если… — я пытаюсь сконцентрироваться. Пытаюсь восстановить картину, но вижу только ее черные волосы, прилипшие ко лбу, и полуприкрытые губы с мокрым следом пены и слюны до подбородка. — Таблетки. Какие-то таблетки без названия и рецепта. И энергетик. И… — Господин Мацуно… — он все еще ничего не понимает, а я взбешен и испуган настолько, что считаю его секундное промедление чуть ли не предательством. — Что произошло? — Нет времени. Она без сознания, Иори… — и неважно, кто такая «она», у меня нет бонусного времени для их знакомства. — Пульс… Почти нет. Очень слабый. Она дышит. Дышит, Иори, но очень плохо дышит, — я сбиваюсь. Повторяю одни и те же фразы, путаясь в собственной речи, но продолжаю накидывать факты. — Вы вызвали скорую? — глупый-глупый-глупый-глупый вопрос, расскажи мне что-то более стоящее. — Мы вызвали! Но я не могу… — не могу ничего не предпринять. — Нужно… — я не знаю, что нужно и как правильно. — Помоги, пожалуйста, помоги, Иори… — моя мольба отбивается о стены квартиры пронзительным криком. — Господин… Сколько прошло времени? — Я не знаю. — У нее интоксикация? Или… — Я не знаю! — голосовые связки режет. — В любом случае, нужно избавиться от того, что в ней, — парень держится едва ли спокойнее меня, но слова его теперь звучат обдуманно и вразумительно. — Она без сознания? — Да. — Посадите ее, — Тейджи увеличивает громкость динамика и терпеливо стоит рядом. Кто-то рядом мне точно необходим. — Ополосните ее лицо теплой водой. Никакого душа и ванной. Сейчас нельзя поить и вызывать рвоту, но это обязательно, когда она придет в себя, если еще не слишком… «Еще не слишком поздно», хочет сказать Иори. Нам эта информация никак не поможет. Решаю не слушать окончание предложения и с телом Харуки на плече в два счета добираюсь до ванной. Наскоро расстелив на полу полотенце, сажаю ее сверху и осторожно опираю затылком о стену. Под руку попадается топ, оставленный на батарее сушиться. Я кощунственно мочу его сильным напором из-под крана, чтобы умыть девушку. — Тейджи, поставь чайник на самый сильный огонь! Налей несколько кружек воды и разбавь их кипятком! У нас должна быть блядская канистра теплой воды. У меня нет ни секунды на проверку, все ли верно услышал парень, и я надеюсь только на его внимательность и расторопность. Иори продолжает, дождавшись моего молчания: — Громко разговаривайте и пытайтесь привести ее в себя. Можете растирать переносицу, мочки ушей, грудную клетку. Активно, но не грубо. Я четко следую советам парня. Вытираю лицо и шею Харуки, мягко похлопываю ее, щипаю тонкую кожу и нашептываю мантры за мантрами. Она сейчас очнется. Она очнется, мы промоем желудок и дождемся скорой, чтобы удостоверить в ее безопасности. Да, а после мы вылечим ее. Вылечим. Я не хочу признавать, что таблетки и ампулы, название которых она мне так и не раскрыла в прошлый раз, могут оказаться наркотическими веществами. Но один их внешний вид — в зип-локах и с пустыми самодельными бирками — не внушает доверия и говорит сам за себя. — Хару, очнись же! — моя девочка не может держать голову. Я подпираю ее шею и провожу пальцами по синим губам, которые в контрасте с розовыми припухшими веками выглядят почти трупными. — Ты мне очень нужна, Хару! Мне без тебя… Черт! Не справиться? Не выдержать? И что теперь? Ты вернешься, узнав об этом? Ты вообще догадываешься, как много значишь для меня? Я говорил о своих чувствах так много, но сейчас не могу вспомнить, были ли они по-настоящему поняты и услышаны. Пока я натираю бледные скулы Игараси, в голове копошатся мысли-паразиты, и они доказывают мне, что я плохо старался. — Не хочешь так… Тогда… Шантаж! Знай, что я расклею листовки с твоим именем, фамилией и прекрасным личиком на каждом столбе по всей Японии, если ты… Не смей! Плохо старался, чтобы защитить свой бизнес. Плохо старался, чтобы стать хорошим парнем. Плохо старался, чтобы спасти любимую. — Мы начали встречаться только вчера, Хару. Это бесчеловечно — бросать меня одного с этими растоптанными ебаной смертью чувствами. На тонком запястье Харуки поблескивает белое золото браслета. Под застежкой пластина полая — ее заполняет только полученный от Нахои жучок и дополнительное покрытие для маскировки. Предложение стать моей девушкой не было спектаклем. Я и правда хотел услышать ее согласие, и заранее подготовленное украшение стало бы моей тайной поддержкой на случай, если Хару снова окажется не пойми где. Но я не учел другого — ее «не пойми где» может оказаться не в укрытии врага, а по ту сторону жизни. И здесь никакой маячок не поможет найти и остановить Хару. Я забываю, что рядом может находиться кто-то еще. Что на проводе слушает Иори, от которого я больше не могу ничего требовать. Я плачу навзрыд и обхватываю тело Харуки в кольцо, понимая, — больше не в силах, не в праве ее защищать, потому что не успел. — Не поступай, как Кейске! Не поступай! Будь она жива, уже бы отстранилась от меня. Будь она жива, уже бы корила за несдержанные крики прямо ей на ухо. Будь она жива… — Останься. Я умоляю тебя, останься. Что мне нужно сделать? Я все смогу! Я правда все сделаю, только не покидай… Боль в грудине дополняется режущей вспышкой в голове. Вскрикнув от неожиданности, я отпускаю Хару на долю секунды, чтобы после грубо схватить ее за плечи и хорошенько встряхнуть несколько раз, устало наговаривая сквозь рыдания все, что о ней думаю: — На кого ты оставишь Оками? На кого? Ты подумала об этом? Нет! Конечно же, ты всегда, блять, сначала делаешь какую-то хуйню, не думая, а после… У тебя не девять жизней, Харука! Я снова вскакиваю к раковине. Вода хлещет из крана, выплескиваясь из-за сильного напора на кафель. Я забыл выкрутить ручку обратно. Неважно. Снова мочу черный топ и накидываю его, не выжимая, на голову Хару. Капли стекают по лицу, на шею, мочат домашнюю одежду. Но девушке наплевать. — Ты обещала, что у нас будет «после». Поэтому не смей. Меня. Лишать. Хотя бы этого. Стоя перед ней на коленях, я вспоминаю молитвы и сказки о воскрешении. Мну ее кисти, запястья, плечи, растираю грудину под футболкой, еще чуть-чуть — и точно сотру татуировку ликориса между ребер. В беспамятстве целую ее лоб, виски, беспорядочно обвожу носом щеки и губы, как будто от близости со мной она задышит по новой. — Я люблю тебя, Харука. Ты даже не представляешь, как сильно я тебя люблю… — Дога…дываюсь. Вакуум вокруг меня рассасывается. Вокруг нас. Потому что нас снова двое на этом клочке кафеля в облитой ванной комнате. — Ты… — отстранившись, ловлю легкие трепыхания черных ресниц Хару. Она быстро моргает, останавливая мутный взгляд из-под полуприкрытых век на полу. — Смотри на меня! Смотри на меня, Хару! Не смей снова отключаться. — Она очнулась? — напоминает о себе голос из телефона, и я не сразу признаю в нем Иори, испытывая долю облегчения. — Что… Да! — Нужно залить стакана три теплой воды и прочистить… — Тейджи, неси воду! — Я уже здесь… — кротко доносится слева. Джа осторожно протягивает одну кружку с теплой водой в руки Хару, а вторую отдает мне, и снова убегает из ванной. За новой порцией. — Что… — девочка пытается сфокусироваться на всем сразу, бегая глазами то ко мне, то к питью, то вслед менеджеру, и не может остановиться на чем-то одном. Я вновь сжимаю ее щеки, поднимая голову на себя. — Блевать, Харука! Тебе нужно знатно проблеваться! Но сначала — пей! — Будьте осторожнее! Не подавитесь! Предупреждение Иори имеет смысл. Я насильно сжимаю ее подбородок, не позволяя сжать челюсть, и заставляю осторожно опрокинуть в себя стакан воды. За первым идет второй. За вторым — третий (Джа все-таки успевает его принести). И с каждым глотком она отхлебывает все более нехотя, рукой хватаясь за живот и тяжело вздыхая. — Нет… — Да. Если ты не выпьешь все до капли, я засуну тебе в глотку душевой шланг. Я хоть и в слезах, но зол. — Снова, — выдавливает Хару, все-таки осушая кружку. — Ты давно не получала пиздюлей, дорогая. Закон наших с ней отношений гласит: если кто-то начинает иронизировать, значит, не все потеряно и схватка со смертью, кажется, имеет шанс закончиться в нашу пользу. Я ненавижу этот закон, но опровергнуть его пока не получается. — Нужно вырвать. Игараси кивает и снова делает глубокий вдох, пьяно осматривая ванную комнату. Тейджи понимающе выходит в коридор, почти неслышно прикрывая за собой дверь. — Тебе помочь? Вместо ответа Хару ближе подползает к унитазу и перекатывается на колени. Девушку немного ведет в сторону, поэтому я придерживаю ее за плечи прямо над керамическим ободком. Подняв стульчак, я собираю ее волосы в высокий хвост, сжимая их кулаком вместо резинки. Ладонью второй руки поддерживающе глажу вдоль позвонков по подрагивающей спине. Харука закладывает два пальца на корень языка, судорожно сгибаясь. Ей нужно две минуты — я считаю до ста пятнадцати с погрешностью в десять-пятнадцать секунд. Нажав на кнопку слива, девушка с благодарностью принимает мокрое полотенце и вытирает рот. — Как ты? — Я все, — отвечает умиротворенно, и я плюю на тот факт, что вопрос заключался в другом. С моей помощью она поднимается и на негнущихся ногах толкается к ванной, безапелляционно залезая внутрь прямо в одежде. Я регулирую температуру воды и передаю Хару шланг. Слабо сжимая его в ладони, она направляет струи себе в лицо. Щеки приобретают слегка румяный вид. Меня отпускает еще немного, пусть волнение и разносится адреналином по венам. — Нужно знать, чем вызвано отравление, сколько граммов, как давно… — снова подает голос Иори. Я присаживаюсь на бортик ванной, тяжело выдыхая. — Что ты приняла? — она игнорирует вопросы из телефона, поэтому я повторяю их сам. — Как много? Но моя помощь не вызывает никакой реакции, поэтому я перекрываю воду Игараси и отчетливо произношу снова: — Что. Ты. Приняла. Харука. Девушка испытывающе высматривает что-то на моем лице, но считываемое и вслепую прискорбное настроение явно не приходится ей по душе. — Морфий. Я не помню, как много. Включи воду. — Во сколько? — кран я все-таки переключаю. Пусть приходит в себя. — Уже было… Когда я тебе звонила? Я вспоминаю уведомления на мерцающем экране и немного расслабляюсь. Последние звонки Хару были отмечены буквально за пятнадцать минут до того, как нам удалось ее обнаружить, а значит, можно сказать, нам почти «повезло». Я не смог ответить ей в самый важный час, когда Харука чуть ли не впервые молила о помощи в молчащую трубу телефона. Обстоятельства сложились именно так, и вины моей в этом нет, но вместе с гложущей злостью на саму ситуацию я в равной степени отчетливо вижу в себе ублюдка и гниду. — Иори, она выпила морфий около двадцати минут назад. Непонятно, сколько таблеток. — Кто это? — Хару не выдерживает и с возмущением косится в сторону телефона. Даже в таком состоянии, когда все ее тело колотит, а сама она прикладывает огромные усилия, чтобы нормально дышать, девушка все равно сражается с паранойей, видя в каждом незнакомце чужака. — Он врач? — Он друг. — Неважно. В аптечке есть зеленая банка. Это абсорбент… — У тебя на все есть свои рецепты? — уже зверею я. Хорошо, что Хару знает, как справляться со своими «недугами», но напоминание об этом каждый раз играет со мной злую шутку, заставляя предполагать, как часто ей приходилось оказываться на грани. А главное — как часто этой «грани» она будет касаться снова и снова в дальнейшем. — Тридцать граммов… — Я тебе не весы! — по ее хмурым бровям понимаю, что колкость оказалась явно лишней, но контролировать себя сложнее с каждой секундой. — Прости. Но мои извинения ей ни к чему. Она сверлит ванную невидящим взглядом, переваривая произошедшее. Отлипнув от прохладного бортика, я достаю аптечку, вываливаю все содержимое в раковину и, наконец, обнаруживаю порошок для детоксикации. Настоящий. Прямо из аптеки. Я пью такой же при похмелье или отравлении. — Ложку? — Ложку, — Харука снимает насквозь мокрую футболку, оставаясь в одном бюстгалтере. Я отворачиваюсь не сразу. Замираю на минуту и сглатываю, снова видя ее тело таким живым. Разве что, вместо привычного возбуждения — в грудине теплится легкое утешение, ведь ее снова «пронесло». Хару замечает мое замешательство, стыдливо опуская взгляд в воду, и дергает за занавеску над собой, прячась за невесомой преградой. — И стакан воды. Теплой, — скованно доносится из-за шторки. — Иори? Что скажешь? — я решаю уточнить, все ли верно, у парня, знакомого с передозами и интоксикацией не понаслышке, и одновременно вчитываюсь в рецептуру на этикетке препарата. — Все верно… Так тоже можно… — Ты не доверяешь мне? — женский голос звучит с вызовом и обидой. — Ты только что наглоталась морфия, чуть не умерла на моих руках — между прочим, снова, — и спрашиваешь, доверяю ли я тебе, блять? — Я не желаю себе зла! — Попизди мне еще, Игараси! — выдаю я на пороге ванной и молю Тейджи принести столовую ложку. Парень, ожидающий нас снаружи, выполняет просьбу быстрее, чем девчонка успевает выкрикнуть снова: — Я в своем уме! — Удивительно. Разбавив порошок в стакане с теплой водой, протягиваю смесь за шторку. И как только Харука выпивает жидкость залпом (я рассчитываю на то, что она не смывает ее в слив) и отдает мне стекло обратно, невзначай вспоминаю еще одну важную новость: — К нам едет скорая. — Отменяй, — моментальный ответ наполнен таким спокойствием и твердостью, будто я прошу разрешения на что-то заведомо невозможное. — Нет. Тебе нужно провериться. — Не тупи, Чифую, — ее слегка самодовольное «не тупи» почему-то приходится уколом под ребра. — Что ты им скажешь? Выбирайте любой ее паспорт, везите в диспансер и мучайте за все грешки? — наплыв саркастичности я отгоняю, как могу, лишь бы не вскипеть по новой. — Я скажу им то, что будет важно для сохранения твоего здоровья. — Нам нельзя так делать! Они же все из Йокогамской, а если… — предвкушая поток надуманной чепухи, я грозно поднимаю голос, нервно ударяя ладонью по стене рядом с ванной. От неожиданного хлопка брюнетка замолкает. — Никаких «если», Харука! Твоя паранойя тебя убьет! — Не раньше, чем это сделают они, — на «паранойю» она иронично прыскает, игнорируя мое заявление. — Мне не нужна больница! — Ну конечно! Тебе нужна психушка! Вылетает быстрее, чем я успеваю прикусить язык. Ванная комната погружается в глухое молчание, и разве что журчание душевого шланга и шум стекающих по стене капель не дают нам вовремя понять неловкость положения. — Это правда, Мацуно, — чересчур самоуверенно утверждает Хару, выбрасывая из-за шторки мокрые лосины и нижнее белье. Одежда со шлепком падает мне в ноги, а я пялюсь на нее, как идиот, сопоставляя неожиданное признание Игараси со столь странным поведением. — Там мне и место! Только вот есть проблема — я уже в ней, сука! — Хочешь сказать, мы тут все ебнутые? — сгребая выброшенные шмотки в кучу, закидываю их в стиральную машину с громким глухим стуком. — Да я с тобой с ума сошел! Меня уже тошнит от твоих фокусов, Игараси! — Еще скажи, что тебе от меня самой тошно, герой-любовник! Мог бы не стараться здесь, бросил бы меня без сознания в канаву, и дело с концом! — Это бред. Замолчи, пока не поздно… — А когда станет поздно? Что мне нужно сделать, чтобы стало поздно, Мацуно? — она орет, роняя под себя флаконы не то шампуня, не то жидкого мыла. Мне и не разобрать по звуку, я сам в бешенстве, зверею от каждого ее тупого слова, мечтая запихать острый язык Хару ей же в задницу, когда она выйдет из душевой. — Лучше договаривай до конца, как тяжела твоя жизнь со мной, душка-лицемер! Лицемер? Классно. — Ебанутая. Я понимаю, как физически тяжело ей далась тирада, и уверенный, что она не закончит ее так просто, задыхаясь и выблевывая новые оскорбления в мою сторону, захлопываю дверь ванной первый. Я ухожу от этой истерички в прихожую, но так и не могу смириться с мыслью, как ловко Игараси выкрутила историю со своим отравлением, выставив больным, несчастным и лицемерным меня. В зрачках Тейджи остатки ужаса мешаются с ростками сожаления. Но и они сливаются в монотонный страх, когда в дверь уверенно стучат трижды. Я отмечаю про себя: врачи скорой помощи ехали всего минут десять-пятнадцать, но за это время не произошло разве что конца света. Могли бы уже и не приезжать. — Ахеренно. Просто восхитительно. Во мне критически мало сил для благоразумия, и я открываю дверь с кривым недовольством на лице, готовый городить любую чушь. Я и правда не знаю, как поступить с Харукой и скорой. Оставлю эти размышления на потом. А пока: — Добрый вечер? — Здравствуйте, — санитар наскоро кивает и делает шаг вперед, но пройти в квартиру не может: мешает моя рука, крепко обхватывающая дверной косяк. Вот вам и шлагбаум. — Мы пройдем? Где пациентка? — А вы о чем? — хотелось бы мне выдать, что у нас не пациентка, а фурия без привязи и совести. — По этому адресу поступило обращение о девушке с остановкой сердца, — двое врачей переглядываются между собой, сверяя данные одним взглядом, но легкое раздражение уже выходит на их кислые рожи с плотно стиснутыми губами. — С остановкой сердца? Ха! Вероятно, какая-то ошибка… — я переключаюсь на режим непринужденного пиздежа, будто это и есть мое потерянное с детства призвание. — Погодите. Хэй, бро, ты успел вызвать скорую? С недоумением я оборачиваюсь к застывшему в кухонном проеме Тейджи. Парнишка и так, словно неприкаянный, не мог найти себе места в этой квартире, а тут еще и я со своим кукольным театром кривляюсь и подмигиваю, ожидая от него нужного правдивого ответа. Он заметно теряется и слабо кивает, тяжко сглатывая, но даже этот жест мне на руку. Похуй, пляшем дальше. — Боже, прошу прощения! Мы с девушкой неудачно подшутили над другом, а он, видимо, и правда испугался, — для пущей убедительности я подзываю Джа рукой и, преодолевая расстояние между нами, притягиваю его за затылок, заставляя поклониться гостям с чистосердечным извинением. — Малой, ну ты чего? Прошу нас простить! — Простите… Я, правда, испугался, а потом забыл… — шепчет он полу, опасаясь поднять глаза. Да потому что по его светлым невинным кристалликам за очками все станет прозрачно до беспредела. — И все же… — белые халаты вновь переглядываются, но порог квартиры так и не переступают. — Нам важно увидеть «пациентку» и удостовериться, что все в порядке. У нас, кажется, проблемы, да? — Она собиралась принять душ… — ложь льется из меня скупыми каплями, рискуя вот-вот закончиться, как вдруг дверь ванной комнаты распахивается и оттуда босиком выходит обернутая в одно полотенце Харука. С мокрыми, взъерошенными волосами, спадающими на лицо, она совсем не производит впечатления медикаментозницы, что довела меня до микроинсульта в начале этой ночи. Не производит — если не всматриваться в ее шальные зрачки и списывать еще не прекратившиеся конвульсии на дрожь после горячего душа. — Чиф, что-то случилось? — мое имя звучит в ее устах приторно-сладко. Она еще никогда при мне не играла такую принцесску, голос которой ложится на уши слаще меда. — Ой! Случайно приметив — якобы — незнакомцев краем глаза, она резко забегает обратно, выкрикивая разборчивые «я не одета», «что же это такое», «нужно же предупреждать» и прочие с ними так натурально, словно ситуации беспредельна до абсурда. А ведь все так и есть. — Как видите, цветет и пахнет, — насмешка на моем лице расползается сама собой. Истерическое. — Все в порядке. Прошу прощения за причиненные неудобства. — Получается, все живы и здоровы? — врач скептически ведет бровями, возмущенно проглатывая саркастическую интонацию. Я его понимаю. Я согласен со всем, что он сейчас чувствует. И все же: — Да. — А мы, молодой человек, выехали по ложному звонку? — и его надутые щеки негодования мне тоже понятны, поэтому я роюсь по карманам в поисках кошелька. Хорошо, что последних наличных хватит для взятки. Я надеюсь, мне никогда не придется вести учет средств, спускаемых на незаконные махинации, хотя начало уже положено. — Можем мы замять это дело? — означает, «хватит ли тринадцати тысяч йен, чтобы вы забыли о нашем звонке и уехали восвояси». — Шутка зашла слишком далеко, полагаю. — Ладно, — его ответ «достаточно» помогает мне расслабиться. — Берегите себя. Доброй ночи. Я захлопываю дверь за врачами на все замки, но все еще не чувствую себя в безопасности. Точно: «безопасность» после нападения на зоомагазин и случайного неудачного самоубийства Игараси — понятие весьма несвоевременное. — Вот видишь, — Хару выходит к нам все в том же полотенце, еле прикрывающем середину бедра, и Тейджи отворачивается к стенке, делая вид, что потирает глаза под стеклами очков. — Все в порядке. Хорошо сработано. Невинно опущенные в ноги глазенки плохо сочетаются с вызывающим тоном, Хару, тебе ли не знать? — Господи, оденься, — в мире не осталось вещей, которые я хотел бы обсудить прямо сейчас, но Игараси, нервно сжимающая собственное запястье, чтобы не выдать сильнейшего тремора, вообще не оставляет выбора. — Тебе нужна терапия, Харука. В любом случае нужна. У меня щиплют глаза. Прикрыв веки ладонью, я облокачиваюсь о стену полубоком к девушке, чтобы стереть из памяти каждую картинку этого вечера и начать все сначала. — Это слишком просто, — у меня ничего не получается. Намеренно колкий ответ Хару уже ничего не усложняет. Сломать то, что взорвано изнутри, как известно, невозможно. — А зачем усложнять? — Так интереснее жить, — но Харука умудряется пробить и это дно. Ей даже голову ломать не нужно, как усугубить ситуацию. Прямо талант. Один из многих бесполезных, но таких болезненных. Или в этом и есть его польза? — Тогда с тобой моя жизнь стала в разы «интереснее». Она возвращается в ванную, громко цокнув, оставляя нас с Тейджи напряженно молчать в пустоту и накалять воздух сбитым дыханием. Парню, как и мне, было бы неплохо отдохнуть, но, прежде чем определить дальнейшие действия, я считаю важным прояснить кое-что еще: — Прости. Прости и меня, и ее, пожалуйста, если сможешь… — вина перед Джа засела глубже некуда. Мне не хватает чувств, чтобы выразить все грохочущее внутри сожаление, и все, что остается, истуканом стоять возле ебаной двери, силясь не скатиться вдоль стенки. — Не стоит переживать, Чифую, — в его попытке меня успокоить запредельно много искренности. Мне приходится в нее верить, чтобы выстоять еще немного и не раскиснуть, так и не добравшись до дома. — Многие вещи мне непонятны, но я бы хотел помочь вам обоим, поэтому не сержусь. Правда, очень сильно испугался. Не знаю, чего больше — нападения или… Вот этого всего. «Вот это все» у нас уже подобно традиции. — Ты сможешь остаться с ней? Я… Наговорил много лишнего, но не со зла. Мне очень плохо, Джа. Думаю, будет лучше мне вернуться домой и попытаться уснуть, а с утра решать все проблемы, иначе… — каждое слово дается сложнее предыдущего, но Тейджи вовремя меня прерывает, не давая додумать возможные последствия. Мне никогда не нравилось то, что идет после «иначе». Ему, думается, тоже. — Я понимаю. Я справлюсь, — повторяет с большей убежденностью, скорее, успокаивая себя. — Даже если семпай будет против, я смогу ее переубедить. Однажды я уже ослушался и повторить этот трюк для ее же блага — посильная для меня задача. — Спасибо. Джа, ты достойный друг. Все, что ты для нас делаешь, точно не просто долг. Я рад, что мы познакомились, пусть и в таких опасных условиях. Собрав таблетки Харуки у кровати, я проверяю пространство под отодвинутым матрасом. Пара ножей, документы и записи аккуратно сложены вдоль деревянных досок каркаса. Других препаратов я не нахожу, поэтому на скорую руку проверяю еще несколько тумбочек и карманы ее рюкзака. Все найденное забираю с собой. — Если вдруг ей станет плохо или что-то понадобится, сразу звони. Мой телефон у тебя уже есть. Поставлю его на зарядку, как только окажусь дома. Также можешь просто подняться на тринадцатый этаж. Моя квартира «1308». — Я запомнил. Хорошенько отдохните. И… — Тейджи мнется на достаточно долгий промежуток, пытаясь правильно донести какую-то мысль. Я уже обулся, но дожидаюсь, отбивая по металлической ручке входной двери выдуманный ритм. Скорее всего, парень сосредоточенно ищет последнее подбадривающее на сегодня слово. И если мне оно не поможет, возможно, сам Джа все-таки испытает небольшое облегчение. — Это, конечно, не мое дело, но, думаю, семпай смогла вас задеть своими грубыми словами. Она точно выпалила сгоряча. Рад, что у тебя есть кого защищать, и мы не лишились Харуки этой кошмарной, самой темной из всех мне знакомых, ночью. Я все же надавливаю на ручку, готовый уйти прочь. Мне нужно многое обдумать. С чем-то смириться. А остальное — постараться разрулить. И не подохнуть, желательно. — Это в ее стиле, хотя я и не ожидал подобного сегодня. Мы оба оказались не в лучшей форме, чтобы подбирать слова. Мой шаг за порог оказывается для Тейджи спусковым крючком. Парнишка ломится вперед, хватает меня за рукав и с твердостью заявляет, еле устояв на ногах: — Когда она просила меня помочь вам утром, я был очень удивлен. На моей памяти вы первый, кому она доверилась и о ком отзывалась с такой осторожностью и трепетом. Я надеюсь, новый день принесет нам больше мира. Смысл его речи доходит до меня с трудом. Джа произносит ее торопливо, да еще и полушепотом — как будто копошащаяся за стенкой Харука отвесит ему подзатыльник за столь сокровенные факты о себе. Суть я улавливаю. И она мне претит. Но главное, чего хочется, все же мира. — Над головой? — И в сердце. — Ты прав, Тейджи. Все обязательно наладится. Доброй ночи. Только в коридоре меня самого догоняет тошнота, и невыпущенная часть эмоций все же берет свое, вырываясь из груди измученным стоном. Я с невиданной жестокостью бью кулаком по железной кнопке вызова лифта. Костяшки пальцев с болью отбиваются друг о друга. — Наладится. Серьезно? Сейчас я верю в это меньше всего. И если завтра наступит апокалипсис, я буду рад — не придется разбираться со всем этим дерьмом. Не потревожит больше сдавливающая глотку опасность и щемящая в грудине боль. Этого не будет. Как и всего прочего — семьи, дружбы, любви. Меня должна пугать сама мысль о таком, но нечеловеческая усталость и растерянность от этого дня давят на плечи обременяющим грузом, как якорь, прибивающий ко дну мое безвольное тело. Все, что волнует сейчас, — дарует ли могила покой. Мне неизвестно. А оттого еще более горько. — Искать укрытие — отвратительный ход. Я буду бороться. Мы будем бороться. Вот только я с детства усвоил урок, как сражаться порой невыносимо сложно. Поэтому сейчас я прячусь под одеяло, сглатывая бесстыдные слезы и молясь, чтобы завтрашнее утро наступило как можно позже.POV Харука
Это отвратительное утро наступило слишком быстро. Ночи как и не было вовсе. И после — на Йокогаму снова опустился вечер, в котором не было ничего хорошего. Я не стала сопротивляться, когда Тейджи попросил остаться с ночевкой. Мне и самой нужна была хоть какая-то доля уверенности, что я не окажусь одна посреди темноты и скрывающегося в ней безумия с мыслями об останавливающемся сердце или кровоизлиянии в мозг. И это решение оказалось правильным. Ночью меня несколько раз бросало то в жар, то в холод, и я под беспокойные вздохи менеджера сбегала в туалет, выворачиваясь наизнанку. Блевать уже было нечем — только вода и желудочный сок. И после этого Джа снова совал мне под нос стаканы с теплой жидкостью, которые я покорно опрокидывала в себя, засыпая. Так прошли сутки. Вечером следующего дня я все же окончательно пришла в себя и нашла мальчика у кухонной плиты. Моя суперспособность — обнаруживать парней на этой кухне. — Ты все это время был здесь? — пока я плелась из спальной, не отрывая тапочек от пола, словно они из урана, не услышать мои шаги в этом доме мог только глухой. Поэтому Тейджи даже не дергается на вопрос, продолжая помешивать лопаткой бурду в сковороде. — И Чифую тоже был? Я непроизвольно переживаю. То ли токсины в организме еще волнуют мое сердце, провоцируя сильнейшую тахикардию, то ли упоминание Мацуно после вчерашней ночи дается мне с великой сложностью. А может, все вместе. — Он проведал вас днем, но просил не говорить этого. Как вы себя чувствуете? Просил не говорить. Каков наглец. Я обреченно вздыхаю и роняю голову на стол. Тейджи никак не реагирует на мою внезапную озабоченность Мацуно — но меня его терпеливость, похожая на нездоровую усталость, настораживает. — Пойдет, — отвечаю бесцветно, даже не прислушиваясь к затрудненному дыханию и все еще подрагивающим ногам. Я даже могу называть себя вполне здоровой, если сравнивать со вчерашним беспамятством и отдаленными голосами парней, пытающихся вернуть меня на этот свет. — Он что-нибудь говорил? — Он очень устал, семпай. На Чифую-сана навалилась масса трудностей, поэтому через пару минут он уже уехал на кладбище. — Куда он уехал?! Джа выключает газ на плите и со вздохом бессилия присаживается рядом. Его рассказ, полный переживай, трогает и меня. Только я не сочувствую, а злюсь и плююсь ядом, перебивая его в каждом предложении, и в конце концов срываюсь в комнату за сигаретами, прося мальчишку остановиться на минутку. — Будешь? — парень в сомнении подходит ближе к подоконнику и вытаскивает одну сигарету из предложенной мной пачки. Он еще мальчик. Податливый и не цельный. Уверена, он в жизни не курил, но отказать мне, своему «семпаю», черт меня подери, не может. В отличие от Чифую. Тот уже сформированный, самостоятельный и довольно-таки здравомыслящий. Больно думать, что с ним было вчера. Больно даже представлять, что он испытывал, когда после нападения ворвался в мой дом, вылавливая почти бездыханное тело своей девушки на пороге. «Девушки». Я незаметно прижимаю руку с браслетом ближе к телу, считая, что так смогу поддержать Мацуно хотя бы на расстоянии. Надеюсь, он уже вернулся домой и может отдохнуть хотя бы на пару часов. Я объяснюсь позже. Я обязательно помогу и стану опорой там, где ему действительно необходимо мое участие. А после — каждый ублюдок, посмевший нагадить моему мальчику, получит по заслугам и даже сверх меры. Я обещаю. И неважно, что вчера «нагадила» своему мальчику я сама, хоть и без особого на то желания. Неотрывно слежу, как Джа неуверенно сжимает фильтр указательным и средним пальцем, и сомневаюсь, правильно ли поступаю. Я начала курить в пятнадцать. Не по своей воле. Быть не такой, как подавляющее большинство группировки, сулило опасность, да и бесконечные упреки о «правильности девчонки Араи» мне так настоебенили, что руки потянулись сами от безысходности. Я заставляла себя привыкать к неприятному запаху дыма и вдыхала никотин в легкие с каждой неделей все глубже, став такой же, как и остальные. И только спустя месяцы я вынимала пачку из кармана на автомате, когда нужно было занять трясущиеся от волнения пальцы. Араи ругался, но разбираться с вредными привычками своей подчиненной уже не видел смысла. У Бонтена всегда были заботы посерьезнее риска умереть от рака легких через тридцать лет. Джа закашливается на первой затяжке. Я вспоминаю собственные первые потуги закурить и вижу в мальчишке себя пятнадцатилетнюю, сидящую за обшарпанной бетонной стеной укрытия с зажигалкой в руках, пока один из наших отрядов обстреливает банда противника. — Плохая идея, — со шлепком ударяю Джа по рукам, забирая сигарету себе. Он и не сопротивляется. — Это дерьмо не поможет тебе успокоиться. Лучше завари чай. Там, наверху. Чифую заставил им всю полку. Тейджи послушно кивает, не оценив привкус табака и винограда. — Продолжай. Я хочу знать, что было дальше. Кому вы в результате звонили и о чем разговаривали без меня. Оставшийся монолог Джа оказывается совсем неинтересным. Он сам толком ничего не понял и упустил волнующие меня детали, потрясенный чередой травмирующих событий. Я дослушиваю его вполуха. Недовольно отстраняюсь от облака сладковатого дыма, ощущая, как стремительно меня догоняет неприятное жжение в груди и предательски кружится голова. После таблеток, наспех запитых энергетиком, мое тело, кажется, отторгает и никотин. Чтобы не свалиться в обморок прямо из окна, я тушу сигарету о бетонную стену дома и выкидываю окурок на улицу. Тем временем, Тейджи уже доходит до наших с Мацуно ссор, и я мягко его останавливаю. Хватит. Я бы не хотела заново вспоминать каждый залп нашей баталии. — Прости, Джа. Вчера я… Была очень грубой. Зато честной. Хотя я не должна была называть Чифую тупым лицемером и манипулировать его же чувствами. Даже сейчас я обманываюсь перед Тейджи, пытаясь найти себе оправдание. — Считаете это достижением? — Ты не на моей стороне? — Просто не вижу ничего хорошего в том, что вы отталкиваете людей, которые вас так сильно любят. В Джа просыпается характер, когда дело доходит до чести и долга. И если раньше я бы высмеяла его стремление оставаться мерилом благородия, сейчас я соглашаюсь. Так просто. Потому что мне следовало быть осторожнее изначально. Жизнь усложнилась, когда навлеченные на меня беды стали приносить страдания еще и другим. Да черт возьми — в случае со мной даже кроличья лапка не сыграет роль оберега, защищая своего владельца вхолостую. Жизнь усложнилась, да? С тобой моя жизнь стала в разы «интереснее». — Во всяком случае, теперь мы знаем, как ему со мной тяжко. — Всем всегда тяжело, — скупо пожимает плечами Джа, выбирая среди десятка сортов чая тот, который придется ему по вкусу. А можно и не стараться. Их все принес Мацуно. Они все будут потрясающие. — Какая бы у вас ни была предыстория, семпай, все люди так живут. Они ссорятся, кричат друг на друга. Жалят похуже ос. Несколько дней могут не разговаривать, но все равно рано или поздно оказываются на одном диване обсуждать итоги дня и извиняются за несдержанность. От представленной картины меня пробирает до мурашек. — Откуда тебе это знать вообще? На мой взгляд, все это — ненормально. — Мои дед с бабулей женаты уже пятьдесят три года. У нас несколько раз в неделю дом шатается от криков. Но любви сильнее, чем у них, я не видел даже по телевизору. Новые факты о жизни Тейджи раскрывают мне его с новой, удивительной стороны — оказывается, мне не так сложно представить кроху в семейном кругу за скупым деревенским ужином. И даже сердце не сжимается от тоски и зависти. Я задаюсь новым вопросом, как устроить свою жизнь так же: чтобы и спустя пятьдесят три года валится к своему деду на диван, понося внука за какую-то несусветную чушь. — Не те передачи ты смотришь, Джа… Маразм какой-то. Да уж. Пятьдесят три года? Я столько и не проживу. — Что планируете делать? — вопрос Джа отвлекает меня от странных мыслей о будущем, возвращая в совсем непродуманное, уже испоганенное настоящее. — А я должна что-то делать? Например, замолить грешки прошлой ночи радикальными действиями и, чем черт не шутит, наведаться к зеленоглазому божеству на тринадцатый этаж для исповеди? — Не обманывайтесь. На лице все написано. — Навещу его утром перед уходом на работу. Уверена, он отправится в зоомагазин ни свет ни заря, даже не отоспавшись толком. Не из тех Чифую, кто будет прятаться в своей берлоге, ожидая у моря погоды. — И? — Тейджи победоносно оставляет единственную пачку чая на столе, убирая остальные на место. Он нашел тот самый вкус, который придется ему по душе. — А остальное тебе знать необязательно. Мы будем мириться. А там — решу по обстоятельствам.***
Как и намеревалась, я действительно проснулась пораньше — в глубокой ночи, около трех часов, чтобы идти в дом Мацуно утром не с пустыми руками. Мне нужно было найти записи с камер видеонаблюдения той ночи: они бы помогли хоть как-то положить начало нашей беседе, а уж в один из моментов я бы нашла шанс объясниться, почему к списку моих достоинств можно отнести еще и опиатную зависимость. — Да, точно. Помощь на помощь, Чифую. Я выдаю тебе ублюдков, а ты… А ты и так уже держал мои волосы над толчком, пока я выблевывала из себя кишки с морфием. И все-таки, Чифую был мне необходим. Я просто хотела его скорее увидеть. Удостовериться, что парень держится на ногах, справляясь с потерями в бизнесе с холодной отстраненностью и мужеством. Удостовериться, что его замерзшие, угасающие глаза с той ночи приняли более живой вид. Я не хотела делать ему больно своей болью. Я бы легко оставила ее себе, но лучше бы никогда не слышала, с каким звуком слезы парня впитываются в мои волосы. Это звук отчаяния — и он нисколько не подходит Мацуно. В моем неидеальном плане мы выпаливаем все, что лежит на душе, прямо в коридоре, после — с криками и мокрыми поцелуями миримся, а дальше — помогаем друг другу выбраться из рва, в который угодили по чужой воле, как кролики для убоя. — Ты нужен мне, Мацуно. Я так хочу поделиться с тобой компроматом на Ямаду, но одной мне даже произносить вслух его имя чревато. Есть риск сойти с ума или ворваться в больницу с найденным впопыхах огнестрелом. Я уже решила, что следующая попытка изучить файлы пидораса-хирурга и придумать, что с ними делать, будет на глазах у Мацуно — он сможет заменить мне морфий, придаст трезвости уму и подскажет верное решение. Особенно важно его участие сейчас: после перенесенного передоза и частичной остановки сердца все, на что хватает моего здравомыслия, — так это переждать тахикардию без сигареты и не отправиться в теневой интернет за цианидом для Ямады. — Я признаюсь. Одной мне все-таки сложнее. Наконец, докрутив ползунок видео до нужного момента, я наблюдаю за всем происходящем в зоомагазине Мацуно со стороны улицы. Челюсти сжимаются непроизвольно. — Сукины дети. Я не хочу смотреть, в каких неразборчивых чувствах парни выбегут на улицу, поэтому прослеживаю путь черной иномарки по городским улицам сразу, как она отъезжает. Сраный водитель петлял, скорее всего, на случай погони — таким образом, мои попытки вычислить его перемещения в ночи заняли чуть больше часа. И вот — поставив машину в один из гаражей за портом, водитель поспешно выходит. — Не может… В нем я с легкостью узнаю лысого здоровяка. Отчима Каору из круглосуточного. Бонтеновского подручного. — Не может такого, блять, быть! Но собственные глаза меня не обманывают. Ладони потеют, а в горле першит так, словно вся влага вышла из меня с потом за доли секунды. У меня снова тянет затылок, и я скорее вскакиваю к окну, распахивая его на полную, лишь бы вдохнуть побольше, затолкать кислород на самое дно легких и выпустить из себя весь страх и гнев одним выдохом. И я выдыхаю. Через рот. Но ничего не происходит. Приходится втянуть сухой воздух снова. Еще глубже, так, что аж звезды в глазах искрятся, сгорая в несбывшиеся, но когда-то загаданные желания. А желание-то было всего одно — больше никогда не быть пешкой в руках гроссмейстеров банды. — Ненавижу! Я возвращаюсь к компьютеру, закусывая подушечки больших пальцев. Пока на экране застыло лицо ушлепка, я отрезвляю себя болью. Не глядя, скачиваю материалы и закрываю их к чертовой матери. — Не бывает таких совпадений. Какого вообще черта он забыл в делах Мацуно? Какого хера Мацуно попал под его прицел?! С грозным рыком я сбрасываю подушки с кровати и залпом выпиваю половину графина воды, что Тейджи оставил на тумбе в начале вечера, прежде чем вернуться восвояси. Сам Джа сейчас был бы не лишним. В пустой квартире после просмотра видео мне становится по-настоящему страшно, и я включаю свет еще и в прихожей, чтобы не домысливать несуществующие образы в обозримой темноте. — Только не это, сука… Прошлые файлы, так и недосмотренные с Мацуно, открываю так скоро, как только могут двигаться негнущиеся пальцы по клавиатуре. Ускоряю видео в два, в пять, в семь раз, высматривая в немногочисленных посетителях магазина единственный силуэт. И спустя два часа неотрывного созерцания немого дерьмового кино я нахожу истину и ставлю на паузу, в спешке протирая уставшие глаза. Их будто изрезали тупой пилой по касательной, так сильна боль. Еще и под веками будто песок собрался, но это не имеет никакого значения, потому что на экране все та же лысая башка с непропорциональным черепом. — Это был ты. Это тоже был ты, гондон. Шесть тридцать на часах меня не останавливают. Прямо в тапочках и с ноутбуком подмышкой я выбегаю из квартиры, устремляясь к Мацуно. Я должна поделиться находкой, даже если мне придется прервать его сладкую дрему. Сон отменяется. Депривация сна объявляется нашей личной религией. Я еще не знаю, что скажу Чифую. Я не знаю, как начну и что мы будем выдумывать на ходу, но я уверена — Чифую мне нужен больше воздуха. Однако, переступив последнюю ступеньку, я останавливаюсь в нерешительности перед коридором тринадцатого этажа. А если это я привела их? А если они выяснили мое местоположение и теперь отыгрываются на Мацуно? — Бред, — но собственные уверения слабо меня успокаивают. А если проблема все же не во мне? Тогда они все равно слишком близки сразу к двум мишеням. Тот случай, когда погоня за двумя зайцами может оказаться успешной. — Чепуха все это. Нужно поговорить с… — имя само теряется в закромах памяти, стоит мне увидеть на пороге квартиры «1308» записку с алыми растекшимися буквами.«Мы всегда забираем то, что принадлежит нам, Чифую Мацуно».
Я готова бросить свое тело на пороге. Ощущение, что мои руки мне не принадлежат, такое же сильное, как и то, что ноги больше не слушают команд хозяйки. Коридор сереет и немного кружится, но я стоически продолжаю всасывать в себя воздух. Потеря самообладания мне не поможет. Не поможет. Не поможет. Нет. Золотые цифры на холодном металле двери Чифую отражают мое испуганное лицо. Искажают его в изгибах «тройки» и «восьмерки», а на «нуле» растягивают щеки, как будто те из пластилина. Схватив листок да покрепче, я озираюсь с колотящимся в глотке сердцем и замахиваюсь, чтобы постучать и достучаться, но сама перспектива издать хоть звук пугает, и я не двигаюсь секунд тридцать. — Что ты делаешь, Харука? Что. Ты. Делаешь, — шепот в одиноком коридоре звучит набатом. Я сканирую каждую дверь, всматриваюсь в конец коридора и готовлюсь к нападению, напрягая мышцы. Мой внутренний голос приказывает спасаться. Внутренний голос доказывает, что я сдержала свое обещание не бросать Мацуно до конца, но этот конец наступил слишком быстро и застал меня врасплох. — Прости… Перепрыгивая через ступени на лестничной площадке, я мчу обратно, к седьмому этажу, прислушиваясь, нет ли чьих-то неосторожных движений поблизости. Залетев в квартиру, я впервые за этот месяц закрываюсь на все замки и оставляю ключ в скважине. Так наверняка безопаснее. Наверняка. Да. Безопасность в эпицентре опасности. Твоя паранойя тебя уничтожит, — когда-то Чифую отрицал мою мнительность. Он не знал, что настанет сегодняшний день. — Да нет у меня никакой паранойи! Нет! Это осторожность! Это здравый, почти потерянный, блять, смысл! Я собираю шмотки, спотыкаясь через Оками и стулья на кухне. Выбрасываю в урну все доказательства существования себя, перебираю аптечку, запихивая по карманам все, что может пригодиться, скидываю старые вещи в мусорные мешки, чтобы их выкинули нахуй, как только ноги моей не будет в этом городе, но… — Чиф-фу-ю. Меня словно непрерывно бьют током, увеличивая напряжение в прогрессии, оттого и имя его вылетает сбитыми слогами. Ты ведь поймешь. Ты все поймешь. Ты всегда меня понимал.«Мы в дерьме, друг мой. Отключай геолокацию и собирай монатки как можно скорее. Первым же автобусом уезжай на восток, к северу. Удали мой номер. Удали контакты Мацуно и не смей с ним связываться ни при каких обстоятельствах. Он под ударом. Мы все.
Не ищи меня, Джа. Мы встретимся, когда придет время».
Пара нажатий — и номер Тейджи отправляется в черный список. Собираю сделать то же самое с контактом Чифую и почти открываю его, когда голос слева перебивает напряженные мысли. — Вам куда? — молоденькая девушка-билетер останавливается в проходе, выжидая название города, куда мне предстоит дорога. — Хамамацу, — ответив, нащупываю две тысячи йен в кармане. Я приготовила их заранее, чтобы не потрошить сумку в поисках оплаты. — Получается, до конечной… — маленький аппарат в ее ладонях с писком выплевывает мой билет. — Приложите его на выходе вон… — Я знаю, — бросаю грубо. Почему-то элементарный инструктаж от совершенно незнакомой девицы раздражает. Она снисходительно пожимает плечами и ступает дальше. Знакомая реакция. Знакомые обезличенные голоса вокруг. Знакомый запах провонявших чужим одеколоном сидений. Знакомое немытое окно с тонкой трещиной у верхнего левого угла. Знакомые слезы провожающих на перронах через дорогу и уставшие полупустые глаза тех, кто в дороге не первые сутки. Я снова возвращаюсь в мир, правила которого мне знакомы наизусть и ненавистны до скрипа зубов. Я снова возрождаю свою озлобленность, потому что осталась одна.POV Чифую
Эти сутки я хотел бы провести в одиночестве, если бы не тысячи «но», решить которые было важно как можно скорее. Вместе с Казом мы приняли решение закрыть оба заведения на неопределенный срок. Развесили объявления о скидках, распродавая все, что есть на кухне и на складе. Наладили контакт с более крупными и благополучными магазинами, которые все-таки решились приобрести наши товары оптом, да и к тому же за полцены. Посетителям кофейни выдавали бонусный десерт, лишь бы тот не испортился. Забирать что-то домой не имело смысла — Ханемия правильно выразился за нас двоих: — Мне и кусок в глотку не лезет, дебич. На следующий день после нападения мы похоронили черного кота, подкинутого прошлой ночью в зоомагазин, на обычном кладбище, километрах в пяти от нас. Среди свежих могил и дорогих памятников он выглядел, как скупая горка земли, но вместе с ним было погребено гораздо большее — надежды на благополучное разрешение свалившихся на нас несчастий. Мы потянули за шнурок в попытках развязать этот клубок из бед, но никто не предупредил о правилах — и сейчас мы вынуждены играть в русскую рулетку, используя шнурок вместо удавки, как меньшее из двух зол. Иори отпустили домой, хотя он и рвался навести порядок в главном зале, с испугом впиваясь в петарды на полу и разорванные пачки сухого корма. Пластиковые упаковки с расплавленными от искр дырами мы спрятали заранее, чтобы не свести его с ума. О моем ночном звонке он не спрашивал. Да и я бы ничего не смог ответить, кроме скупой благодарности, и понесся бы дальше — разгребать ворох проблем и не забывать дышать в перерывах, когда перед глазами бегут черные мурашки от голода, усталости и нервного перенапряжения. У Харуки мне удалось задержаться на полчаса, пока она спала, но историю своего визита я предпочел скрыть, умоляя Тейджи не проболтаться. В первую очередь, из жалости к себе же. Я утыкался лбом в бок Хару, сидя на корточках у ее постели, и еле слышно жаловался на судьбу, под смиренное посапывание Игараси над головой. Опиши ей менеджер случайно открывшуюся ему картину, вопросов и сочувствия не избежать. А мне нужны не они. Всего лишь простое человеческое спокойствие и крохотная порция понимания. Моей вчерашней суровости Харука не поняла. И все попытки вернуть ей часть ответственности за случившееся были встречены в штыки иронией и… — Я еще и лицемер. Хамка, — я утыкаюсь в подушку, перевернувшись на другой бок. Может, так получится уснуть? Как будто дело в позе, а не полной всякого бреда голове. К слову, о бреде — после сомнительного передоза девушки я потерялся в смешанных чувствах, обвиняя и оправдывая нас обоих. Смотря как ляжет настроение, пусть даже сносным назвать его было неверно. С одной стороны, Харука была виновата. Она допустила собственную беспечность и не смогла совладать с эмоциями. С другой стороны — а кто бы смог на ее месте? Я? Черт меня знает. Я никогда не был в ее положении, не глотал такие пуды боли и судить не вправе. Но покоя мне не давало другое. Меня. Не было. Рядом. Я спасал свое очко от взрывов петард и оплакивал мертвое животное в это же время, минута в минуту. — Кручу эту ситуацию в голове, как объемную картинку, но понятнее она не вырисовывается. Наоборот, каждый новый кадр все меньше похож на первоначальную историю — и к концу самоанализа я тону в солянке из чувств бесповоротно: испытывая все и ничего одновременно. Наши линии жизни не переплелись, а спутались, Хару. — И я не тот, кто будет искать ножницы, чтобы их перерезать. Как бы там ни было, вмешивать ее в нашу новую заварушку я не собираюсь до тех пор, пока девушка действительно не придет в себя. А пока — спать. Чтобы наутро снова строить из себя вполне окрепшего, несломленного человека.***
— Господин Мацуно! Проблемы! Семпай! Крики рядом в полудреме кажутся фантазией. Солнце уже встало, значит, я либо проспал, либо будильник еще не прозвенел. — Чего… Я морщусь. Выстанываю проклятья в одеяло, игнорируя звуки над ухом, и не сразу осматриваю сжимающую что-то ладонь. На ярком экране мобильника высвечивается вбитое на днях «Тейджи — менеджер Хару — документы». — Тейджи? Да что у вас… — Харука пропала! Не берет трубку! Я перешлю вам сообщение! Сон все еще не отпускает. Сейчас прозвенит раздражающая трель будильника, и я снова отправлюсь на склад, собирать бандероли товара и отправлять его конкурентам, потому что мы с Казуторой оказались недостаточно хороши для защиты собственных гостей и клиентов. На себя как-то наплевать. — Харука! Пропала! Проверьте квартиру! В третьего раза до меня доходит. Я вскакиваю с постели, чуть ли не путаясь в простыни, на выходе из квартиры по инерции хватаю джинсовку с ключами и сбегаю на седьмой этаж в чем был. Небылица какая-то. Как она могла пропасть. Мы же только что ее вернули. Мы же только что… На лестничной площадке меня догоняет пересланное сообщение от Тейджи. Я ускоряю бег на ебаную телепортацию, врываясь в квартиру Хару на всех скоростях и рассчитывая на розыгрыш. Но ни фанфар, ни радостных криков не наблюдаю. — Хару… Я сразу направляюсь в спальную. Удивляюсь длинному ножу, оставленному на подушке, и двум маленьким мусорным мешкам. Выпотрошив одежду из них, роюсь в каждой футболке, выворачивая все наизнанку, лишь бы найти… А что я ищу? — Черт! Демон! Вены на висках вздуваются, голова кипит, и в мыслях не остается ничего, кроме пустоты — а она все множится и множится. Я сжимаю волосы на затылке обеими руками с такой силой, что рискую облысеть на месте. — Успокойся. Браслет. Браслет с маячком. Его нет. Он может быть с ней. Есть вероятность. Среди немногочисленных приложений в телефоне найти то самое кажется сложнее, чем иголку в стоге сена — я взвинчен настолько, что иероглифы смешиваются в один незнакомый диалект. Дыхание затрудняется с каждой секундой, что я медлю, а похолодевшие ладони отмирают и потеют ровно в тот момент, когда я вдавливаю нужную программу в экран и отыскиваю точку с Хару на карте Японии. — Слава богам! Вокзал у пристани! На пороге, накинув куртку, я спотыкаюсь глазами о разлинованные листки с внутренней стороны двери. Пробегаюсь по диагонали, но и выцепленных фраз более чем достаточно, чтобы отобрать у сердца функцию жизнеобеспечения. «Еще вчера я думала, что не смогу выжить, если тебя не будет рядом, а сегодня уверена — лучше нам быть порознь. Я не выдержу, зная, как много боли тебе причиняю одним своим существованием поблизости». — Выскажешь мне в лицо, поганка. А с этим, — я сминаю записку с угрозой до хруста бумаги, — мы разберемся позже. Оба листка прячу в нагрудном кармане. Захлопываю дверь и мчу к мотоциклу на стоянке, не отнимая от взгляда геолокацию Игараси. Она начинает медленное движение вдоль порта. — Догоню. Хоть на другом краю света, но я найду тебя. Даже если у меня будут только твои потерянные следы или воспоминания о запахе. Я всех псов подниму и расскажу им на любом языке и пантомимами, какими мерзкими сигаретами пахла Харука Игараси и как я любил ее при всей ненависти к никотину. Я невнимательный до чертиков — все, что вижу перед собой, так это пульсирующую точку Хару на телефоне. В шлепках забираюсь на мотоцикл и завожу его с холодным расчетом, вычисляя скорость, с которой нужно ехать, чтобы добраться до нее как можно скорее. К черту вычисления. Я выдавливаю газ на максимум. Лавирую по городу недолго. Она уже выехала за черту Йокогамы, и на государственной трассе мчать вперед проще — по прямой, к цели с каштановыми волосами и наглыми покрасневшими глазами. — Я не собираюсь тебя отпускать, Игараси. Ты либо плюнешь мне в лицо сама, проклиная день, когда мы встретились, либо… Других вариантов нет. Если она захочет уйти по-настоящему — она уйдет. Но перед этим нам придется многое обсудить. Номера машин перед глазами становятся четче, когда ты зол до потери пульса. Я сопоставляю, в каком из них может находиться девчонка, сравнивая наши метки на карте, и выбираю нужный. — Нашел. Сравниваюсь с последними рядами двухэтажного автобуса, заглядывая в широкие окна. Знакомое лицо нигде не светит, и я двигаюсь дальше, ускоряясь. Половина пройдена — а ее все нет. На мгновение во мне даже закрадывается страх: Харука из тех, кто мог с легкостью раскусить мой обман и выбросить украшение в первом попавшемся транспорте, лишь бы запутать. Но подмеченный в следующем окне неаккуратно перевязанный хвост вкупе со знакомой черной маской меня обнадеживают. — Нет. Не раскусила, — выдохом я отпускаю половину страха. Остаток засел глубже — избавиться от него так наскоро не удастся. Придется поймать пропажу. До Хару не сразу доходит, что мотоцикл рядом ей знаком. Девушка ударяет ладошками по стеклу, отрицательно качая головой, а я показательно открываю мессенджер:Любишь играть в догонялки со смертью?
Давай сыграем вместе.
Советую занять первые ряды.
Ее ошарашенные глаза после прочтения дают мне зеленый свет — я давлю на газ, вырываясь вперед автобуса, обгоняю его на метров двадцать вперед и разгоняюсь еще сильнее, чтобы в следующую секунду потянуть руль влево до упора и одновременно с этим зажать рычаг тормоза. Меня разворачивает на сто восемьдесят градусов. Шины мотоцикла скрипят по асфальту, оглушая, и приходится налегать на разгоряченную сталь всем телом, чтобы не выпасть из сиденья от резкого торможения. Я останавливаюсь по центру односторонней полосы, пока навстречу, яро сигналя, мчится рейсовый автобус. Он не сбавляет скорости, приближаясь катастрофически быстро, но я не двигаюсь. Сам не знаю, что на меня нашло. Я должен понять, какой лютый страх испытывает Хару всю свою жизнь, чтобы не убить ее за столь глупый проступок на месте, прямо в салоне автобуса, на глазах у десятка пассажиров. — Я надеюсь, ты видишь, до чего довела меня… А она действительно видит. Сквозь лобовое стекло я различаю испуганную физиономию водителя и не менее шокированную Харуку, которая буквально вцепилась в плечи мужчины, не отрывая от меня взгляда. Двухэтажная машина тормозит со скрежетом, оставляя метры черных следов на трассе за собой, и окончательно встает прямо перед моим носом. Я перевожу дыхание. Лишь после этого снимаю мотоциклетный шлем, стараясь скрыть за ненапускной суровостью сильный испуг. Адреналина в крови так много, что уши горят, а звуки вокруг усиливаются десятикратно. Игараси не двигается. Тяжело дышит и даже не моргает, наблюдая за моим приближением. Массивная дверь отъезжает в сторону. Я взбираюсь к водительскому месту, не теряя ни секунды. Старик за рулем все еще испуган сильнее нашего и не сразу приходит в себя, когда я тяну девчонку наружу, как тряпичную куклу, схватив за локоть. — Вы! Вы что себе позво… — ядерные глубоко посаженные глазенки старика распахиваются шире некуда. Он собирается зачинить разборки, вскакивая с сиденья, но со шлепком усаживается назад — не позволяет застрявший ремень безопасности. Я тащу Харуку молча, хотя на выходе все-таки не удерживаюсь от смехотворного задиристого оправдания. — Следственный комитет. Вы впустили воровку. Я забираю ее с собой. Так всем будет проще. И поебать мне, что следственный комитет не наряжается в домашние треники, растянутую старую футболку и шлепки, которые дома многие используют вместо тапочек. Харука смиренно следует за мной. Наверное, такое послушание объяснимо наручниками моих пальцев на ее запястье — только попробуй сбежать, лучше руку отрезать разом, потому что отпускать я не собираюсь, хоть клинок к глотке подставляй. — Как ты… Что. Ты. Творишь, — змеюка шипит, когда я прижимаю ее животом к раме мотоцикла, насильно отбирая портфель с плеч. Следом я натягиваю на девичью голову шлем и подталкиваю вперед, заставляя садиться на место водителя. — Забыл цепи дома, дорогая. Садишься. Вперед. Игараси не двигается. Плечи брюнетки напряжены, словно я сейчас достану плеть из загашника и исполосую ей всю спину, бедрами перекрывая пути отступления. Такого, конечно же, не будет никогда. Но я уже близок к паре звучных шлепков по упругой заднице, которая так любит создавать приключения на наши головы. — Тебе помочь? — я не знал, что в моем голосе может быть столько стали, и даже кривлюсь от холодного привкуса произнесённых слов. — Или заставить? Девчонка сдается. Я размещаюсь позади, вжимая тело Харуки в свою грудь, чтобы было удобнее вести. Едем мы недолго — до ближайшей объездной, и сворачиваем на тропу в чащу незнакомого леса. После отключения двигателя я остаюсь на мотоцикле еще какое-то время, не отлипая от Хару. Хочется сжать ее в объятиях до сломанных ребер, но я давлюсь сиюминутным злорадством, отстраняясь. — Попытаешь сбежать здесь, я достану тебя из любой медвежьей берлоги. В паре метров от нее я позволяю себе дышать глубже. Влажный лесной воздух с примесью хвои укрощает сварливые мысли. — Не знала, что ты так можешь, — она снимает шлем и, оставляя его на сиденье, отходит по небольшому спуску чуть глубже в лес. Стоя спиной ко мне, беглянка пытается незаметно достать пачку сигарет, игнорируя, что с моего места любое ее движение как на ладони. — Фантазер из следственного комитета и ебаный каскадер на полставки. — Еще немного — и я организую тебе кляп, — я спускаюсь за ней. Поравнявшись, ловко выхватываю пачку сигарет из рук и закидываю ее прямо в канаву под недовольный выдох Игараси. — Зачем ты это сделал? — она имеет в виду не сигареты. — Зачем ты это сделала? — и я тоже поднимаю отнюдь не тему курения в лесу. — Ты читал? — плаксивый голос полосует сердце, но я выжидающе стою напротив, одним резким взглядом доказывая Харуке, что ее сраная записка была заучена мной, как бесполезная теорема перед экзаменом, пусть это и не правда. У меня не было времени особо вчитываться. Я уловил суть, а остальное — буду скандировать вслух прямо при ней чуть позже. — А теперь выскажи мне то же самое в лицо. — Ты мог погибнуть, — Хару не защищается. Хару нервно описывает круги на месте и взъерошивает волосы. Она заботилась обо мне? Правда? Таким способом? — Жаль, не случилось, — я нагнетаю намеренно. Уж очень хочется лично увидеть, какие химические процессы происходят в ее мозге. — Это мое желание вот уже третий день. — Ты… — мои слова ее потрясают. Харука останавливается на месте, ища подвох. — Серьезен? — Как никогда. — Не смей, — ее смешно выставленный мне в грудь палец неприятно утыкается в солнечное сплетение. В карих глазах девушки уже во всю разворачивается траурная процессия. Чувствуешь? У меня так тоже было. Дважды за эти сутки. — Ты бы даже не узнала. Уехала бы себе к черту на куличики, а меня оставила задыхаться в этом проклятом городе. В пустой квартире и сломанным другом, который сам может откинуться в любой день после всего этого… Она не дает мне договорить: обхватывает шею, как будто мы не виделись сто лет, льнет головой к моей груди, цепляясь волосами за пуговицы, но продолжает пальцами касаться всего, до чего дотянется, вгоняя меня в ступор. Я и сам не знаю, чего хотел, начиная разговор, но такой поворот весьма странен для девушки, желавшей покинуть меня десять минут назад. — Это моя вина, — вот оно что. — Это все я! Это я! Я не смогла… — Прекрати! — я разрешаю себе прижаться губами ко лбу Хару, поглаживая ее по лопаткам и нашептывая успокаивающие речи. Моя девочка извивается в руках, давясь сидящей внутри нее виной, но продолжает крепко сжимать зубы, считая, что все еще не выдала себя с потрохами. — Смотри на меня. На меня, Харука! Что ты видишь? — Ты меня ненавидишь, — пелена слез на ее глазах доказывает: ничерта она не выдумывает. Сама же поверила в эту чушь. Я закусываю губу от возмущения. — Значит, ты ослепла. Смотри внимательнее! Что. Ты. Видишь? — Ты задаешь слишком сложные вопросы… — Ты выдумываешь слишком сложные конструкции. Игараси хмурится. Смыкает пальцы на моем вороте и на выдохе выдает первый здравый ответ за все это время. — Тебя. Я вижу тебя. Темная зелень за головой Харуки выглядит грандиозно: для какого-нибудь романтического похода или свидания на пикнике. Некоторые поляны в кругу высокого японского кедра как будто созданы для нас — но в лучшие времена. Не сейчас, когда мы оба побитые жизнью в обносках выясняем отношения. А может, к черту? Хару, раз ты не пытаешься убить себя или сбежать, давай полежим здесь пару часов и продолжим разборки после, нет? Нет. Мы разберемся сейчас. — Стоял бы я сейчас здесь, если бы считал тебя виноватой хоть в чем-то? Если бы хотел отпускать? Если бы… — Твоя жизнь стала слишком сложной с моим появлением, — прекрати переворачивать мои же слова и искать подвох в сказанном исподтишка. Я и так уже пожалел о своей несдержанности. — Не будь в ней тебя, я бы сошел с ума значительно раньше. — Бонтен… — она взволнованно открывает и закрывает рот, пытаясь подобрать аргументы, но опаздывает. У меня есть весомые факты против всего, что Харука решит обозначить. — Они пасли нас еще до твоего приезда в Йокогаму. Бывший член Поднебесья проверял наши документы и вынюхивал обстановку за недели до твоего появления поблизости. — Они знают, где ты живешь. — Это уже мои проблемы. Брошенные слова шокируют Хару настолько, что она отшатывается и вскидывает руки так, словно сдерживает в ладонях бомбу, готовую рвануть вот-вот сейчас. — Наши, Чифую. Если они узнают еще и обо мне, да если они уже знают, нам всем крышка! — страхи брюнетки могут быть иллюзорны, но от этого они не перестанут наносить ей невероятный ущерб. Я вновь подхватываю ее под талию, привлекая испуганную Игараси к себе. Как бы я не злился, сколько бы запутанных клубков не пытался развязать — сейчас все несущественно. — Если бы они знали, где живешь ты, уже бы тоже подкинули письмо счастья. — Ты не можешь быть так уверен, — Хару сжимает футболку на моей груди, прожигая горячим дыханием дыру в плотной ткани. — Бонтен любит сраные игры. Кошки-мышки с настоящими людьми — прелюдия для них. — Значит, мы съедем на время вместе, — утреннее солнце запутывается в ее волосах. Я вторю ему, наматывая локон на палец. — Но я не позволю тебе уехать одной. — Ты не можешь распоряжаться моей жизнью, Чифую. — Насрать. Считай меня абьюзером. Тираном. Агрессором. Лицемером. Я не отпущу тебя, когда ты сама этого не хочешь. — А если я хочу? — девушка неожиданно отстраняется и пятится назад, озабоченно скрестив руки на груди. Она сама не может понять, что чувствовать в нашей ситуации правильно, но требует от меня подчинения и молчаливого принятия каждого своего обдуманного наспех, а оттого хреново, решения. Не прокатит. Не со мной. Не в этом возрасте. — Поэтому вся обратная сторона записки в чернильных разводах? Так сильно хотелось свалить, что не сдержала слез счастья? — Это единственное верное реше… Двумя шагами убиваю расстояние до нее и легонько толкаю к ближайшему стволу дерева, налегая на Игараси всем телом. С выбитым из легких воздухом из нее выходит испуганный стон, но смятение на лице быстро сменяется новой непредсказуемой эмоцией — интересом. — Верное решение — прекратить действовать в одиночку нам обоим. Сопротивляться общему врагу вместе. Давать отпор с утроенной силой и думать прежде, чем моча ударяет в голову! Ты же сама стратег, Харука! Да хоть сапер: с пережитыми страхами и полученными травмами — я не могу требовать от нее сухой выдержки и холодного расчета. Зато я могу разделить эти чувства с ней, поэтому жмусь еще ближе, доказывая, что самое безопасное место она найдет не за тридевять земель, а здесь, рядом. Даже если в этом лесу на нас нападет не пойми откуда взявшаяся пантера, я покажу ей, где раки зимуют. Теоретически. Практически — у Хару все еще есть нож в портфеле на моих плечах. — Нам обоим не станет легче, если мы… Разделимся, — я называю вещи ее языком. — Когда я нашел записку… Я думал… Я считал, что хуже уже быть не может, а потом ты пропала. Представляешь, как я ахерел, раз выбежал в одних шлепках? — Я не знаю, как поступить правильно, Чиф, — мой шутливый настрой скатывается в никуда от осознания, что здесь мы с ней точно на равных. — Я искренне не понимаю. — Я тоже, Хару. Я тоже. — Я не смогу сбежать от тебя во второй раз, — теплая ладонь проходит вдоль моей шеи до самого виска. Я блаженно прикрываю глаза, принимая, как соскучился без ласок Хару за два дня. Это зависимость. Теперь я понимаю, почему девушке не хочется в больницу. Если от морфия те же ощущения, что и от нее, быть зависимым разумно и оправданно. — Первая попытка и так была болезненнее некуда. — Я не смог бы без тебя. Я бы совсем чокнулся. Я бы… Влажные губы сминают мои с рваным вдохом. Языком Харука щекотно проскальзывает внутрь, проводит по моему небу и, причмокивая, она отстраняется, подарив лишь секунды, из-за которых я крепче сжимаю ствол дерева, стараясь не упасть от нахлынувшего перевозбуждения. — Я не считаю тебя лицемером, — она чмокает меня в уголок губы, как будто просит прощения. — И тупым, — оставляет след на кончике носа, дотягиваясь до него на носочках. — И лгуном. И что я там еще наговорила… — Неважно, — подставляюсь под ее губы, как недоласканный кот, прося большего. — Я все еще думаю, что ты ебанутая, но это наше общее проклятье, раз мы сейчас вместе. — Я ненавижу тебя, Мацуно, — Хару посмеивается, пусть и нервно, но мне хватает, чтобы не насторожиться неожиданному вбросу. — Пару дней назад я тебе нравился. — Я обманула, — но сейчас ее тон серьезнее некуда. Я свожу брови на переносице, экстренно выдумывая шутку. — Ты мне не нравишься. Я люблю тебя. Так люблю, что даже слово это, слишком пустое, простое, глупое, ничерта не передает и капли той агонии, которая сжирала меня изнутри. Не впервые с момента нашего знакомства я чувствую исходящую от Хару силу духа. Но впервые она собирает ее в кучку по крупицам прямо сейчас, выдавая, кажется, самую серьезную и обдуманную фразу из когда-либо сказанных. Я забываюсь настолько, что даже не двигаюсь, высчитывая черные крапинки ее медовых на солнце радужек. — Пока я следила по карте, как отдаляюсь от тебя… Пока я считала сучьи кустарники вдоль трассы, чтобы не думать, как ты там… — и мне не нравится, что ее медовый взгляд снова мутнеет под пеленой назревающих из глубины слез. — Я тоже, — я подбираю ее под колени, отнимая от земли. Поднимаю выше, вровень со мной, и пахом упираюсь во внутреннюю часть ее бедра, безрассудно впиваясь в тонкую кожу шеи рядом с сонной артерией. Вот так должно биться твое сердце. Обещай. Мы целовались с Харукой часто. Но сейчас мы словно заключаем договор, оставляя друг на друге мокрые печати. Они гласят, что мы, наконец, обговорили самое важное условие наших отношений — не рваться в одиночку, куда глаза глядят. Иначе — за нарушением последует наказание. Я гарантирую. — Давай сбежим вместе, — предлагает она сквозь тяжелое сбитое дыхание. — Пожалуйста, давай уедем так далеко… — но после будто одумывается и теперь уже машет головой, отрицая все произнесенное до. — Нет, мы не можем уехать. Мы не можем. Казутора. Магазин. Кофейня. Ваши семьи… — Ты права. Мы останемся. Останемся и надерем зад всем, кто считает нас игрушками в своих лапах. Ты со мной? — Я… — задумавшись напоследок, она уверенно кивает. — С тобой. — Без фокусов с исчезновением. — С тобой. — Без глупых рисков. — Это перебор. Мы и так уже на мушке. Мы оба усмехаемся. Что правда, то правда. Но возвращая Игараси почву под ногами, я не могу не высказаться о наболевшем: — Однажды я точно привяжу тебя к кровати… — Буду ждать с нетерпением, — ее игривое подмигивание закрадывается мне в душу старым добрым огоньком. — Но сейчас… — Но сейчас мы поедем в Токио погостить у старых друзей. Только заедем за еще одним шлемом. Больше проблем с законом мне не хочется. Хотя что-то подсказывает — самые серьезные испытания поджидают впереди. Вот бы не за ближайшим углом.