Гавань пятидесяти штормов

POV Чифую

Я переминаюсь с ноги на ногу, потупив взгляд в железную дверь на седьмом этаже. Мне нужно всего лишь повернуть ключ в замочной скважине и проскочить внутрь, освобождая Каору из плена запертой квартиры, но зудящее волнение в грудине останавливает быстрее, чем я тянусь к ручке. — Как выбивать кости в лодыжках незнакомому мужику с запятнанной совестью, так ты первый. А как объясняться перед ней, так сыкуешь… — бубню себе под нос, облизывая пересохшие, обкусанные на нервах губы. — Готовься к худшему, но надейся на лучшее, как говорится, Мацуно. Все не так просто. Хару, конечно, страшна, но не настолько, чтобы невидимые ссадины в моей грудине зудели так беспощадно, заставляя почесывать себя через ткань верхней одежды. Не знаю, что это — переживание из-за грядущих разборок или общее впечатление о произошедшем в больнице, — но меня слегка колотит. Сердце рокочет, как заведенный двигатель байка, а слабый холод бежит вдоль мышц, пронзая меня изнутри острыми иглами. Я отхожу от двери на полшага, всматриваясь в линии и микро-трещинки на ладонях, но кроме привычной картинки не нахожу ничего незаурядного. Кажется, я ослеп. И немного поехал крышей. Потому что вдоль запястий до сих пор ощущается тонкая резина перчаток, хотя я выбросил их с концами в один из мусорных баков. Хуже всего — фантомная резина липнет к коже сильнее там, где стекали горячие струйки чужой крови. Но я вымыл руки антисептиком четырежды, без сомнений. И еще парочку раз сверху, когда запах, вяжущий рот до густой слюны и вызывающий приступы рвоты, вернулся. От меня всего веет гнилью. Она прицепилась ко мне в больнице, как холера, а теперь пронизывает тело сквозь кожу. Собственноручно разобравшись с Ямадой, я стал ее переносчиком и носителем. — Обсуждать это с Игараси я не буду… Наверное, — только в крайнем случае. Пальцы заходятся в треморе. Глубоко вдохнув, использую любимый метод Хару справляться с накатывающей волной паники. Высчитываю плитку под ногами — и до самого начала коридора, пока взгляд ни начинает мылиться. Она как-то делилась этой своей «личной терапией», а я и значения не придавал, почему вслушиваюсь так внимательно. Как знал, что пригодится. Хотя я в принципе внимательно слушаю все, что она вливает мне в уши, — настолько раньше это было редким явлением, а сейчас воспринимается не меньше, чем благословение. Пятьдесят три, четыре, пять. Дальше — квартиры. Шесть на этом этаже. Что на потолке? Тоже плитка, но мельче. Семьдесят две пластины. Семьдесят три. Нет, все-таки семьдесят две. У самого дальнего соседа одна отвалилась еще на прошлой неделе — он что, башкой ее пробил, полоумный? Помогает. Запах развеивается, а я больше не сглатываю раз в три секунды, чтобы унять тошноту. Вхожу тихо. Только связка ключей, вытянутых из замка, слабо позвякивает между пальцев. Стоит мне выпустить металлическую ручку, сквозняк как назло захлопывает тяжелую дверь позади меня с оглушающим грохотом. Даже зеркала подрагивают, и я отсчитываю мгновения до казни до появления девушек в прихожей. Однако встречает меня одна Каору, испуганно выбежавшая из кухни с ножом в дрожащих ладонях. До смеха устрашающе. Мне приходится поднять руки, имитируя капитуляцию. — Это всего лишь я. — Господин Мацуно… — красноволосая опускает лезвие и, похлопав себя по груди в области сердца, устало прислоняется лбом к стене. — Кажется, все прошло хорошо, да? — Наверное. Если Хару почистила видео и… — к слову, про Хару. Я не замечаю ее следов, сколько бы внимательно ни таращился по углам, попутно скидывая обувь и лишнюю верхнюю одежду. — А где… — Она в ванной. Остывает, — отвечает уклончиво со странной интонацией. Словно и остывать там уже нечему. Словно вся Игараси уже давно превратилась в радиационный фон, готовый прорваться через стены, заливая Йокогаму смертоносной энергией. — Но видео отправила. И записи с камер стерла. Впрочем, главное, что все готово и в спровоцированной мною неконтролируемой ярости Харука смогла сконцентрироваться на своих задачах. Справилась ли она «с блеском», мне предстоит узнать лично. — И как вы здесь… — я с трудом подбираю нужные слова, с опаской прислушиваясь к двери, ведущей в ванную комнату. За ней все так же вовсю шумит вода из смесителя, — «варились» все это время? Нагнетаю ли я? Разве что совсем чуть-чуть, подготавливая нервишки к одному из самых грандиозных, как кажется сейчас, скандалов. И дураку понятно, что царящий вокруг Каору покой, пусть и несказанно ободряет сейчас, все-таки шлейфом за собой тянет ворох последствий, предназначенных мне. Личный гифт от Игараси. Моя персональная ложка дегтя. — Сначала она не отрывалась от монитора. В таком напряжении, что… Кажется, до сих пор его слышу. Как звон в ушах. А потом просто было очень громко, — девушка даже понижает тон. Шепчет и выглядывает из-за угла в сторону ванной, как будто бы опасается, что невидимый хищник подслушает и разорвет ей глотку, недовольный сказанным. Недалеко от правды. — Я убеждала ее, что мы узнали обо всем только утром, но без крушений не обошлось. Пришлось навести небольшой порядок. Я понимающе киваю, подпирая собой шкаф в прихожей. Глазами машинально цепляюсь за детали — шероховатости, неровности, переложенные с места на место вещи — пытаясь осознать, летали ли стулья по квартире и удалось ли Хару выбить несколько плохо прикрученных к мебели шурупов. Хотя бы зеркала нетронуты. Сейчас меня успокаивает только уверенность в том, что никто не напророчит нам годы несчастий, основываясь на плохих приметах. Ох, а я ведь еще не проверил в ванной… — Спасибо, но, думаю, не стоило, — все равно сейчас начнем по новой, да? Я посмеиваюсь. Выходит как-то нездорово. Во взгляде Каору считывается легкое недоверие, кажется, моему здравомыслию. — Просто уверен, то был не последний выплеск эмоций. — Я смогу вам чем-то помочь? — Да. Убегай домой и отдохни хорошенько. С остальным я справлюсь сам. Девушка жмется. Неуверенно закусывает губу и массирует костяшки на пальцах, как будто бы принимает тяжелое решение. Я не планирую с ней спорить: мое желаний остаться с Игараси наедине непреклонно, поэтому отстаивать его я буду радикально. Безусловно, по необходимости. Каору будто бы чувствует недоброжелательный настрой. Отступает от стены у кухни и, вернув-таки нож на кухню, принимается быстро натягивать на себя шмотки. — Да, полагаю, так будет правильно. Как будто бы кто-то шибко сомневался. Вспоминаю ваши утренние ахреневшие моськи, когда я начал засветло раздавать указания, рушащие часть нашего сценария, — и в хохот бросает. Они, конечно, поддержали меня, узнав, что Хару в отрубе. Но не сразу. Больно переживательными выглядели и точно думали не о моей личной выгоде, а о том, как скоро им ожидать «разбор полетов» имени Харуки Игараси. Благо, я убедительный. И весьма сообразительный. А еще, по правде сказать, отбитый смелый. — Забегай за кофе, мы будем рады угостить тебя, — наконец, Каору уходит прочь, в коридор. Я искренен в том, как мне была ценна ее поддержка. — Ты во многом помогла и Хару, и нашему бизнесу. Спасибо. — Все точно будет хорошо, — рассчитываю на уверенность в ее тоне. — Держитесь. Стоит мне закрыть входную дверь, в нос ударяет запах цитрусов. В прихожей становится на градус теплее. Видимо, из ванной комнаты выходит много пара. Вместе с… — Я долго думала, что скажу тебе, Мацуно, когда ты… — …вместе с ундиной, что покорит меня своим гласом и утащит на дно морское. О нет, дорогая, у меня другие планы, а в их разработке и реализации я тот еще профан профи. — …вернешься из этой сраной больницы и, наконец, объяснишь… Между каждой полуфразой Хару глубоко вдыхает носом, словно пытается не сорваться на берегу. Словно придумала целую речь, которую важно произнести без лишнего кровопролития. А мне поебать. Скулить неправым псом, вжимаясь в уголок обувной полки, я не собираюсь, потому что уверен в необходимости своего поступка. Румяная после горячего душа, с невысушенной головой и мокрыми плечами, порозовевшей кожей, не прикрытой наскоро натянутыми домашними вещами, она совсем не похожа на мегеру, образ которой примеряет так виртуозно. Разве что взгляд у нее от Горгоны, и как я еще в камень не превратился. Легко преодолев пару метров между нами, я набрасываюсь на Хару с настолько крепкими объятиями, будто мы были разлучены десятилетиями. При столкновении с моей настойчивостью она не может выстоять на месте и чуть отшатывается назад, закашлявшись от неожиданно выбитого из легких воздуха. — Даже не представляешь, как радостно вернуться домой в твои объятия после пережитого стресса, — пусть от ее объятий у меня только недовольное тело, вырывающееся с небывалой бойкостью. — Дурачье! — Хару удается вывернуться и оттолкнуть меня на добрый шаг назад. Обеими ладонями она отвешивает мне подобие пощечины по тянущимся к ней ладоням, задыхаясь бешенством. — Ты мог не переживать его! — Я сделал это ради… — попытка схватить ее за запястья тоже безуспешна. Заглядывая издалека в затуманенные черные глаза, я вижу не Игараси. Передо мной Идзанами в самом эпицентре ринга — от кухни до ванной, вот смеху-то, — и не посчастливилось стать ее оппонентом мне. — И даже не говори, что сделал это ради меня! — она наступает без тактики, напролом. Устремляется вперед и скручивает болезненно за соски. Пусть я и успеваю захватить ее предплечья, пиздецки неприятные ощущения не дают мне оторвать от себя девичьи кулаки. Да и причинить ей боль, даже малейшую, я не могу. А Хару мне, видимо, очень хочет. Это меняет дело. — Ты думаешь… — Ради себя, Хару, — оттолкнувшись, я резко прижимаю ее спиной к стене, вызывая у девушки сдавленное шипение, и сам падаю вперед, выбивая ее захват, одномоментно вырвав обе руки вверх. — Я сделал это ради себя. Позволь мне побыть эгоистом. — Ты настоящий эгоист! — коленом я обездвиживаю ее ноги, но нахалка лбом бьет меня в челюсть, освобождаясь и отскакивая в сторону. Она жестикулирует так грозно, будто у нее пропеллеры вместо рук. — Забрал у меня из-под носа кусок мяса, с которыми должна была разобраться я! Я потираю пострадавшую скулу. Удар был неожиданным, но не сильно травмирующим, хотя я и прикусил щеку до крови. Блядский привкус железа напоминает о больнице с новой силой. Чуть потерявшись в пространстве, я глубже вдыхаю цитрусовый шлейф шампуня Игараси, отвешивая ехидное: — Мне понравилось разбираться с ним самому. Но мне не нравится, как на это теперь реагирует мое тело, находя внутри зачатки какого-то неправильного, незнакомого мне механизма. Я и раньше в приступе гнева мог сломать добрых семь косточек за раз или довести противника до обморока. Сегодняшний же опыт был чем-то тотально новым. — Благодаря тебе мы слаженно потрудились и сделали максимум возможного, ты так не считаешь? — я чувствую себя обессиленным в раз. Мурашки перед глазами застилают образ коридора, и я оборачиваюсь к Хару спиной, желая показать, что поединок закончен. Голову кружит. Но Игараси отвоевывает меня у темноты несколькими шлепками в спину. — Я. Должна была. Я. — Последняя буква в алфавите, зайка, — устало взглянув не нее через плечо, я собираюсь продолжить путь в ванную, но она цепляется за мою рубашку, разворачивая к себе силой. — Прекрати увиливать, — праведное пламя в ее глазах сжигает остатки моего недомогания. — У тебя не было права! Она сама не контролирует, что несет. — Не было права? Так и есть, — я развожу руками. Чуть повышаю голос, но твердо стою на своем, отчеканивая каждое слово. — Но было лютое желание защитить любимого человека. Мы в отношениях, забыла? — Здесь это не играет никакой роли, — выплевывает она, путаясь ладонями в мокрых волосах. Оттягивает их и взъерошивает, как сумасшедшая в психиатрии. — Ещё как играет. Ты бы то же самое сделала для меня. И бровью не повела бы. Почему я не могу? — Потому что мне не стало легче! — шипит в ответ, подходя почти вплотную. Обжигает меня дыханием, стуча кулачками по груди, но силу контролирует. Ребра точно останутся целы, хотя соски еще горят. — Избила бы ты его — стало бы лучше тогда? — я не останавливаю ее. Концентрируюсь сам на пелене глаз напротив и молюсь донести до ума Харуки, почему мое сегодняшнее «непослушание» было так важно. — Да, — выдает совсем сипло. Ее нога дергается ударить меня по боевой привычке, но девушка останавливает ее с рыком. Какая-то здоровая ее часть понимает, что срываться на мне плохая идея. Интересно: она боится сломать меня или получить по заднице? Я бы мог посмеяться с этой мысли, но ситуация совсем не располагает. — Уверена? — Хару отстраняется. Мои вопросы догоняют ее уже на кухне, куда я следую за ней неспеша. — Вся проблема в том, что твои костяшки уж больно хорошо зажили с прошлого раза, и им теперь нужна новая порция ушибов? На мои язвительные слова вместо ответа в коридор с грохотом вылетает кухонный табурет. Я едва успеваю отскочить, чтобы не получить деревянными ножками промеж ног, а он все летит, пока не сталкивается со стенкой. Без капитального ремонта не обойдется? — Я бы испытала облегчение, увидев собственное отражение в его зрачках, — вопит Хару и босой ногой замахивается по батарее. Прежде чем я успеваю ее оттянуть назад, она все-таки бьется пальцами и, поскуливая, отпрыгивает вбок, добивая кухонный гарнитур ладонью. — Это была бы моя месть за тех, кто никогда не мог и больше никогда не сможет постоять за себя! Это уже ни в какие ворота. Она буквально уничтожает не только квартиру, но и свое тело, не познавшее этой блядской благодати отмщения. — И ты это сделала, слышишь? — я оттаскиваю ее в центр кухни, сжимая по рукам со спины. Пока Хару извивается в конвульсиях, сбито вздыхая от ярости и отчаяния, я нашептываю мантрами ей на ухо что-то рационально-успокаивающее, подкрепляя деталями и фактами, как любит ее изголодавшийся по здравому смыслу мозг. — Ты сделала это, но не в одиночку, как обычно. Ты сделала это, положившись на кого-то, — и это лучшее, что они могли бы пожелать тебе. Наконец, ее рывки становятся чуть слабее. Целенаправленные удары сменяются слабостью; колючими локотками она упирается мне в ребра, хаотично вздрагивая, и я продолжаю, увидев, что мои слова начинают действовать на нее. — После стольких отравленных лет и фантастических усилий, брошенных на спасение собственной жизни, Хару. Это сделала ты. Только моими руками. Нашими. Командой. Ей нужно несколько минут, чтобы прокричаться и забиться в рыданиях. Я оседаю на пол следом за ней, просто прижавшись к ней грудью и уронив голову на напряженное острое женское плечо. Это утро было тяжелым для всех нас. Как иронично. Она успокаивается только на едва теплой кухонной плитке, почти под обеденным столом, как дикое животное, только нашедшее подходящую пещеру для зимовки. Для залечивания своих душевных и телесных ран. Мобильник в заднем кармане вдруг начинает вибрировать, и мы оба содрогаемся, как от выстрела. Нервная система работает на пределе, воспринимая любую неожиданность как угрозу жизни. Я снимаю блокировку с экрана, находя от Казуторы ссылку на новостной эфир. — Видео… Опубликовали почти везде… — Хару хватается тоненькими пальчиками за рамку смартфона, всматриваясь в строку субтитров. Фоном корреспонденты в диалоге распыляются комментариями и задаются насущными вопросами, кем мог оказаться «оператор» и какие у него личные счеты с хирургом. Мой голос Хару действительно изменила до неузнаваемости, даже мать родная не узнает. Зато все оправдания Ямады и факты, подтверждающие его отношение к трансплантации органов, настолько отчетливы и ужасающи, что точно всколыхнут народное мнение. — Я не так представляла себе… — выдает едва слышно, обмякая на мне сильнее. Пик ярости Хару был достигнут быстро, но еще стремительнее он изжил себя, превращая ее в марионетку без кукольника. — Если у тебя дисконнект ожиданий и реальности, спешу обрадовать — все получилось. Лучше и не представить, — доза успокоения приходит и ко мне, когда локоны Хару легко расчесываются между пальцами. Сначала она дергается, но после позволяет касаться себя, сколько мне вздумается, и это определенно добрый знак. — И я отчасти довольна, веришь? Но в то же время зла на тебя. Я просто в ярости, но недостаточной, чтобы влить тебе в глотку стопку снотворного, засранец, — готов поспорить, она готова была прокричать свою небольшую речь, вот только силы голоса не хватило. — Грязным приёмчикам я научился у тебя. Из первых уст, так сказать. — Болван. Как ты мог? — и уже спокойнее повторяет, оборачиваясь, заглядывая недовольно и жалостливо в самую душу. — Как ты мог, Чифую Мацуно? — Ладно, — я расслабляю ноги по обе стороны от ее прижатых к груди колен и опираюсь на них руками. Если Игараси захочет вмазать мне по яйцам, услышав не устраивающую ее реакцию, я понесу наказание за собственную опрометчивость. — Давай разберёмся. Результат тебя устраивает, так? — Так, — она активно кивает головой, просматривая с моего телефона комментарии под записью с Ямадой. Некоторые из них заставляю ее ухмыляться с язвительным прищуром. Очень вовремя приходит и сообщение от Нахои, где он подтверждает, что все прошло гладко — Ямада схвачен, повязан, и его уже везут на допрос в местное отделение, сотрудникам которого, вроде как, можно доверять. — Что не так? В какой части этой истории тебе хреново? — Ты не учился на психолога, чтобы заставлять меня искать пробоины в этой блядской цепочке мыслей и чувств. — Мне и не нужно, — пальцами я очерчиваю ее скулу, убирая несколько прядок волос за ухо, и опускаю ладонь ей на шею, мягко поглаживая тонкую горячую кожу. — Я и так знаю способы тебя утихомирить. — Не сработает, — мою усмешку она не считывает. Грозно стреляет глазами и вновь возвращается к изучению вкладок с новостями, но руку мою не отнимает. — Не сейчас. Не сегодня. Спасибо, что «Не в этой — сука — жизни!» В ее недавнем состоянии она могла бы так ответить, имея полное право обеспечить мне пожизненный недотрах. — Позволь мне узнать, где я ошибся, — нам нужно разобраться в этой ситуации раз и навсегда. Во избежание дальнейших сложностей и недопониманий, учитывая, что Ямада являлся не последним звеном этой сраной системы по достижению справедливости. — Я приму твои обвинения и признаю совершенную гадость. — Ты подмешал мне снотворное в чай. В чай! — она вскидывает свои маленькие ладошки вверх; смотрит на меня, как на ебанутого, и фыркает мне прямо в лицо, обидчиво разворачиваясь боком. — Я теперь не буду с тобой чаевничать. — Виноват. Только так я смог избежать лишних утренних перепалок и оставить тебя дома. Не в этом проблема. В чем же? Она показательно громко дышит, не проронив ни слова. — Ну же, Хару. Почему ты так хотела сделать это сама? Для самоудовлетворения? — Да! — Или ты тайно хотела, чтобы он узнал тебя и пожалел о содеянном с тобой? Я давно вынашивал эту идею. Было в мотивах Хару много личного и непрожитого, доводящего ее до эмоционального возгорания даже в те периоды, когда единственно верным решением было поставить сердце на паузу, отдаваясь холоду рассудка. Но у нее и рассудок — зачастую взрывоопаснее чувств. В свое время я и сам был полон мести. Одной ей мыслил и довольствовался, забыв о реальности и многообразии всего, что мне дает эта жизнь. Я могу сказать, что почти понимаю Хару. Почти — потому что амплитуда наших с ней схожих трагедий больше, чем можно вообразить. Я и десятой ее боли не прожил. — Ты желала этого. Признайся. Дело не в справедливости, а в личном возмездии. Чтобы Ямада пожалел тысячу раз о том, сколько раз переходил дорогу тебе. — Нормально желать такого, — тихо возмущается она и, ссутулившись, обнимает себя за плечи, безмолвно поддерживая внутреннюю маленькую Харуку, которой слышать меня более чем неприятно. — Не спорю. Но сейчас его повезут в тюрьму и будут допрашивать. Давить. Манипулировать, — я сгребаю ее в охапку, наперекор недовольству и колючести девушки. Подвожу ее к личным выводам, к которым она не смогла бы приблизиться самостоятельно, будь такой же необузданной и волевой дальше. — Узнал бы он тебя? Проклял бы тот день, когда ваши пути пересеклись? Какая твоя выгода дальше? Думай, Хару. Выгоды здесь заканчиваются. Дальше — сплошная череда препятствий, где враг во плоти еще живой и способный говорить и писать, помнит тебя саму и твое имя. Харука Игараси жива. Харука Игараси идет по вашим следам. Догоните ее внедорожником и размажьте по асфальту. — Это… — в ее глотке словно застревает кость. Осознание приходит мучительно быстро и бьет под дых, судя по том, как девушка дергается в моих руках. — Было бы… Легкомысленно… — В яблочко. — То есть… Точно. Он бы тогда мог взболтнуть лишнего при допросе или на суде. Кроме того, к нему могут заявиться гости от Синахары, и тогда… Нас бы всех пережевало в этой мясорубке. Страх, разрастающийся на радужках карих глаз дымчатой пленкой, возвращает Игараси ко мне. В мир, где все тайное должно оставаться тайным, пока последний гвоздь не будет забит в крышку гроба настоящего чудовища, натянувшего на свою морду человеческое лицо.

POV Харука

Нас бы всех пережевало в этой созданной Синахарой мясорубке. Перекрутило бы в фарш без единого следа нашего существования. И заметать бы ничего не пришлось — разжиженную плоть слили бы туда же, куда и кровь всех ранее безвинно погребенных. А здоровые органы разошлись бы еще быстрее по всему миру. — А так он хотя бы не знает, кто обвёл его вокруг пальца. Ты за периметром этого ринга. Харука Игараси не под прицелом — и меня это несказанно бодрит. В словах Чифую больше истины, чем я могла себе признаться. В его утренней «оплошности» куда больше смысла, чем я вкладывала, пока громила квартиру, срывалась на Каору и отчитывала Тейджи с Аори через входную дверь, обещая засунуть в их тощие задницы свои самые острые ножи, когда выберусь из заточения. И все же Мацуно не решился показать мне «картину сверху», предположим, вчера. Заранее. Поставив в известности. Уточнив мое мнение. Не подвергая себя такому риску. Он мог бы донести до меня суть своего предательства. Но услышала бы я его? Не хочу отвечать на этот вопрос. Уже поздно что-либо менять и, тем более, обманываться еще сильнее. Я и так погрязла в этой дерьмовой яме по темечко. — Прости. Я был уверен, что ты будешь не в восторге, — он продолжает оправдываться, и даже в его, по привычке, мягких касаниях и движениях теперь я ощущаю сбивчивость и опаску. Чифую сам не до конца понимает, насколько оправдан его поступок и мой почти сошедший на нет гнев? Или это что-то другое? — Твои эмоции слишком сильны и… — …отупляют? — я заканчиваю сама. Потому что все его комментарии очевидно подводят к этому. Я и сама чувствую по отношению к себе же такую предвзятую злость, что и признать не стыдно. Я почти сглупила. Почти отправила себя на паперть, на эшафот, на обрыв, не предусмотрев, как больно буду падать. — Ну уж нет, — как-то самодовольно отказывается он от моей формулировки, привлекая к себе ладонью. Сердце у Чифую колотится еще более беспорядочно. Он держит лицо, но тело выдает мне непонятные ответы. Разберемся позже. Я все еще в спутанных чувствах и контролирую свою адекватность на грани. — Создают уязвимость. Если бы кто-то вышел на твой след, многие бы попали под раздачу. И я в том числе. Блядство, Харука Игараси, ты почти подставила всех, довольна? Я готова вскочить на ноги и бросить второй табурет в прихожую, отрываясь на нем, пока кровь носом не пойдет. Пока вены на шее не вздуются от напряжения, а дыхание зашкалит так сильно, что воздух покажется переплавленными гвоздями. Но теплые настойчиво сжимающие меня — я бы сказала «чрезмерно», отпусти меня праведный ублюдок — руки не дают и подняться с пола. — Кстати, моя мама думает, что после распада Тосвы я стал пай-мальчиком и бизнесменом в придачу, — Чифую снова меня отвлекает. Снова снижает градус и перемещает фокус внимания на отстраненную тему, закидывая высосанными из пальца, нелепыми фактами. — Не советую расстраивать мою маму. Тебе с ней ещё знакомиться. Если бы он делал это реже, я была бы более сосредоточенной и не допустила бы такой фатальной ошибки. Обманываюсь. Снова. Если бы он делала это реже, я бы уже ебанулась от эмоций в край и, возненавидев все в себе, свихнулась от найденных всеми правдами и неправдами опиатов. Я бы не отказалась сейчас от таблеточки. Или сигаретки, пусть не выпускала те изо рта все уебищное утро — Каору от возмездия спасло лишь то, что она позволила мне обкуриться своими виноградными папиросками. Что там про маму Чифую? Ах да. Познакомлюсь. Серьезно? — Жуть какая. — Она милая. Вы подружитесь, — кольцо его рук сжимается сильнее. Теплое дыхание уже блуждает на моей шее, и я, убив гордость, снова возвращаюсь к парню лицом, отмечая его странную беспокойность. Брось, Хару, он пережил худший трип в своей жизни, взяв на себя твою роль. То-то он так подавлен даже сквозь свои шутейки и приросшее на пожизненный срок амплуа софт-бойчика. — Я бы не простила своего сына такой-то суке. Харука Игараси плохо влияет на твою жизнь. Прости меня, Мацуно. Я знаю, ты не любишь, когда я извиняюсь. Да и мне сейчас просить прощения не позволит проснувшаяся с утра пораньше гордость. Она та еще категорическая мразь, которая, к тому же, после всего, что было, и правда посчитала тебя предателем. — Так интереснее. Иначе даже представлять не хочется, — он горбится сильнее, почти засыпая на моем плече. — Но, когда все закончится, мы поедем в отпуск. Как нормальные люди, заебавшиеся от офиса и бытовухи. Я слабо киваю, в конце концов поймав на устах мягкую улыбку. Парня становится даже немного жаль, учитывая, сколько на нем висело ответственности с самого пробуждения, если ему вообще удалось подремать. — Ты сейчас рухнешь на меня. Пошли в комнату. Он податливо следует за мной в спальную, мученически сгибая конечности, будто с Ямадой у них был настоящий получасовой бой, и буквально мешком валится на подушку прямо в одежде, даже не укрываясь. — Я на тебя все еще злюсь, — убеждаю обоих, Чифую и саму себя, вытаскивая у него из-под зада одеяло. Забираюсь рядом сама, укрывая нас почти с головой. От всего этого вонючего города. — Головой тебя понимаю. А… Сказать «сердцем» язык не поворачивается. От сердца я отказалась пару часов назад, поклявшись, что разрежу Мацуно на лоскуты, даже если лично придется хоронить его со слезами на глазах от умершей большой любви. Я бью себя по груди, чтобы не заканчивать предложение. — А сердце покоя не дает? — продолжает он за меня сам, притягивая на свою часть постели. — Погляди, еще недавно ты считала себя бессердечной сукой. — Спасибо, Чифую. Впервые за наш длительный диалог я отвечаю без издевки. — Я был честен с тобой, когда обещал быть рядом. И ты тоже — будь рядом. И не обманывай хотя бы саму себя. — Живи теперь с мыслью, что я в любой момент подмешаю тебе слабительного в кофе. — Окстись, Хару, мне завтра на работу…

***

— Почему ты обрезала имя Синахары и упоминания Бонтена? Это была бы отличная возможность подвесить его за соски… Он только проснулся, а уже закидывает ненужными вопросами. Помятый, непричесанный, до щекотки под ребрами домашний… Назойливый, доебистый жук! — Нет, — я запуталась в его рубашке, что забыла снять перед дневной дремой, и, отвлекаясь на развязывание ткани, пытаюсь контролировать мысли, облекаемые в слова. — Он не должен знать, что мы собираемся идти по пятам. — А мы собираемся? — позевывает Мацуно; кажется, он уже ничему не удивится после стычки с Ямадой. — Я — да, ты — как хочешь. — Мы снова выбираем между плохим и очень плохим, — констатирует в подушку, но, почувствовав мои ерзания, принимается помогать. Пуговица зацепилась за ниточку на рукаве, поэтому меня всю обтянуло так, что и не сдвинешься. — Прямо-таки дилемма. — Вечный блядский вопрос мироздания, Чифую. Синахара — последнее звено. Мы не можем закрыть на него глаза. Я не могу. На самом деле, все упирается не только в возможность побега Синахары. Когда я чистила видео от Чифую с «допросом» врача, меня одолевало несколько тревожных рассуждений. Во-первых, я бесконечно боялась пустить его имя в эфир. Просто потому, что страх перед Синахарой до сих пор не ослаб, пусть я сама стала значительно сильнее и проворнее. Позволить ему услышать обвинения в свою сторону, все равно что открыть вольер с волком, поманивая его к себе окровавленной тушкой ягненка. И во-вторых — мысль совершенно безумная поселилась в моей голове болезненным ростком, поджигая азарт и провоцируя ту отчаянную часть меня, которая готова и в пламя броситься, лишь бы мое имя стало последним словом, что сможет произнести ублюдок. Синахара будет последним. Мне неважно, узнает ли кто-то после него о моей печально известной способности выживать в любых условиях. Если ему настанет конец, ни у одного из его приближенных не появится резона преследовать меня и тех, кто по воле несчастной судьбы стал играть в моей жизни слишком важные роли. За бывшего лидера, что бы я с ним ни сотворила, не станут мстить. Начнется новая игра — кому достанется его место, но нам до нее нет дела. Я вырезала его имя из записи, чтобы подобраться незаметно из-за спины и, сняв все маски, предстать пред Синахарой как Харука Игараси — обманувшая его, переигравшая и уничтожившая. Мне нужно шоу. Мне нужно его чистое, кристальное изумление. Мне нужен он, смотрящий мне прямо в глаза, и, как верно подметил Чифую, «проклинающий день, когда наши пути пересеклись». — Понимаю. Он, судя по твоим историям, тот еще конченый, безумный выродок, — вдруг отвлекает меня от мыслей Мацуно, у которого все-таки получилось освободить меня от рубашки. До меня доходят его слова. Безумный. Верно. Когда ты упорный и безумный, все становится возможным. Это нас и объединяет с Синахарой. Поборемся в безумстве и упорстве. — Все предыдущие планы были отстойные. Сейчас нам нужно собраться по-настоящему и выстрелить ему в грудь. Дважды, чтобы наверняка. Я даже не спрашиваю, со мной ли Чифую, при том, что он не дал мне четкого ответа. Но по одним его заметно потемневшим зеленым радужкам понимаю — он до конца со мной, как бы тошно ему ни было от всех этих затей. — Есть идеи? — он звучит упаднически. Почти скорбно. Будто выступать идем на рассвете, а он еще не оправился от сегодняшнего. — Пока нет, — я бездумно запускаю руку в растрепанную шевелюру Мацуно, принося ему едва слышное расслабление. Парень даже успевает насладиться тем, как незамысловато я перебираю его черные прядки, массируя голову, и мычит в потолок. — Но я знаю, с чего начать. Когда у тебя ближайшие выходные? Нужно кое-куда съездить. Чифую задумывается, в голове пролистывая мысленный календарь. — Завтра нужно снова открыться и наладить поток клиентов и поставок. Дней через пять смогу отлучиться. Куда поедем? Думать о Синахаре не как о человеке, а как о цели еще больнее. Потому что любая миссия по его сокрушению настойчиво требует одного — «закрыть» все самое главное в жизни, до чего не доходили руки. Словно перед смертью. Словно чтобы не чувствовать столько печали по так и не совершенному и не опробованному, если придется подохнуть. А мой список — новый список, получается, раз имена подходят к концу, — несказанно прост. Классно потрахаться. Выпить как можно больше кофе. Выкурить пару пачек. И встретиться с самыми близкими. Напоследок. На всякий случай. — Хочу познакомить тебя кое-с-кем. В Нагаоке. Я не видела семейство Канэко года два. Даже не уверена, что они все еще живут на прежнем месте или же… Что они вообще еще живы, и деньги, которые я им отправляю ежемесячно, не лежат без дела на незаблокированных счетах никому не нужных стариков. Я хочу верить в обратное. В кои-то веки я тешу в себе искрящуюся фантазию, как два морщинистых лица освещает улыбка узнавания, а розовые щеки пылают здоровьем и радостью. — Но сначала заедем в Татэяму. И возложим цветы к памятнику навсегда уснувших послушников и воспитателей. Я впервые освобожу скорбное сердце от стыда, удерживая в теле благословенное чувство свершившегося возмездия. Отныне они отомщены. Отныне и я постараюсь освободиться от боли по ним. Мое спасение больше не обесценено. Я почти свободна от сожаления. Но только почти. Узы, связывающие меня с Синахарой, похожи на цепи, и так просто мне их не разрезать. — Обязательно, Хару, — Мацуно просто соглашается, отдаленно понимая, куда нам предстоит путь, а главное для чего. Подавшись вперед, он оставляет теплый поцелуй на лбу и, еще раз прошептав «обязательно», удаляется в ванную. Чифую точно был послан мне небесами. Или кто там раздает подарки судьбы?

***

Он не выходил из ванной дольше… положенного? Я не слышала, как парень раздевался или принимал душ. Все время, что я пялила в потолок, считая ворон и подводя итоги дня, он, судя по звукам, беззвучно стоял у раковины над сильным напором воды. Мне показалось это настолько странным, что я вошла без стука. Картину застала неприятную. Трясущийся, чем-то взволнованный или напуганный, бледный, тревожный, одним словом, «нездоровый», тремя словами — «прямо как я». — Что с тобой? — я подхожу ближе, выключая ледяную воду и отнимая его не без сложностей от собственного отражения. Чиф так сильно и долго намывал ладони под холодом, что запястья и тыльная сторона стали почти фиолетовыми. — Чифую? Мацуно? Я слегка постукиваю его по щекам, нехило переживая. Он фокусируется на мне не сразу, и в зелени глаз я не нахожу ничего — просто чертову пустоту, высасывающую из меня все соки. Почти до слез неприятно видеть Чифую таким. Мацуно очень медленно приходит в себя. Идея толкнуть его к бортику ванной освещает мой заторможенный ум, когда брюнет как будто бы собирается закатить глаза, и я переживаю, по-настоящему боюсь, что не спасу его затылок от обморока на кафель. Но Чифую всего лишь морщится и сглатывает. Тяжело вдыхает, зато глубоко, и через пару мгновений обращает ко мне ясный взгляд, укутывая руки в полотенце. Он снова надевает блядскую маску безмятежности. Но я уже застукала тебя разбитого за кулисами этой сцены. — Все супер, — выдает с глупой ухмылкой, чертов псих, отчего я насильно сажаю его на холодный бортик, куда мы дошли вместе с горем пополам, и сильно встряхиваю парня за плечи. — Рад, что ты нигде не поразбивала зеркала. — Сейчас ты меня точно не наебешь. Ты бы видел свое лицо! — я глухо кричу на него, но шепотом, еще не отойдя от испуга за жизнь парня. — Блядь, да я уже успела нафантазировать себе инсульт или что там еще настигает людей, как гром среди ясного неба? — Тебе бы сейчас тоже посмотреть на себя, милашка, — обхохатывается он мне в глаза, отойдя от чего-то ужасного, на что я обхватываю его лицо обеими руками и со всей присущей серьезностью заявляю. — Рассказывай. Потому что я очень, очень переживаю за тебя весь блядский день, даже если не подаю вида. Мое откровение его затыкает. Чифую в легком недоумении хмурит брови и отводит взгляд в сторону, но я не позволяю ему долго пилить пустоту и призываю к себе. — Пожалуйста. Мне нужно знать, что с тобой творится. Ты сам говорил — мы рядом. Произносить столь чувственные слова мне все еще бывает неловко, но я умею себя перебарывать. Правда, голос дрожит, и влага чуточку застилает обзор, когда из меня выходит столько искренности и заботы, которых я сама никогда не знала, но так хотела прожить. — Странные ощущения после Ямады, — признается Мацуно. Я складываю цифры в простом арифметическом примере. Стираемая с остервенением кожа с рук, серое лицо, будто желудок делает кульбит против твоей воли, сонливость как попытка сбежать из реальности и эти его пустые глаза. Конечно, расправа с Ямадой оставила на Мацуно свой след. Я неосознанно вспоминаю себя в первые годы в Бонтене и прикусываю щеки изнутри, лишь бы не дать волю непрошенным чувствам. Вместо этого импульсивно обнимаю сидящего передо мной парня. Он макушкой пригревается под моей грудью, тесно прижимая к себе, как заветное плацебо от всех недомоганий. Это нужно пережить. Пропустить через себя и отпустить на волю. — Чувствуешь себя испачканным? — задаю вопрос, не подумав. Мне хочется удостовериться, что он испытывает то же, что когда-то одолевало меня, чтобы знать, как помочь. Помочь даже немного. Даже если он все равно встанет ночью проблеваться без возможности отогнать с глаз долой образ окровавленного жирдяя — мне все равно нужно сделать что-то, что поможет ему скорее справиться с бурей эмоций. — Как будто извалялся в дерьме по макушку… — отвечает он мне в футболку и, оторвавшись, смотрит снизу вверх открыто, виновато, жалостливо. Мацуно — кот, которого хочется приласкать и согреть даже в самое дурное настроение. Это его личный архетип, выдуманный мною, а не каким-то Юнгом и его последователями. — Примем ванную? — осторожно предлагаю я, соображая наскоро, как заменить тошнотворное ощущение грязи на своей коже. Это первое, что приходит в голову. Что разносит мурашки по всему полотну кожи и тугим узлом завязывается уже на уровне солнечного сплетения. Что окунает меня в чан с наваждением и похотью, когда в зрачках Мацуно мелькает осознание, какой вариант я ему подкинула. — Вместе? — недоверчиво уточняет он, чуть наклонив голову. Точно кот. — Если хочешь… — Шутишь что ли? — он не расцепляет наши взгляды; неспеша поднимает края футболки, обнажая торс, и одним махом сбрасывает ее с себя. Потянув за карманы моих спортивных штанов вниз, томно облизывает губы и с поразительно естественным удивлением, будто увидел меня только что, спрашивает: — А ты почему еще одета? Я хватаю воздух ртом, ничего не успевая ответить в этой странно сменяющейся обстановке, когда он одним рывком вместе со спортивками стягивает с меня нижнее белье, заставляя стоять перед ним почти голой, не считая верха. Прикрыться хочется очень. Я пунцовею за секунды, пропуская вдоль позвоночника все двести двадцать вольт, но продолжаю стоять ровно. Пусть ладонями и обхватываю края своей маечки, желая незаметно ее удлинить — сейчас она доходит до середины лобка и сильно смущает. Не сильнее, чем Мацуно, безусловно. — Ты… — Поменяемся позициями, котенок, — к нему снова возвращается игривое настроение, что радует безгранично, но я все-таки хочу вставить свои несколько копеек, которые, как нарочно, испаряются с уст и совершенно не материализуются в слова. Чифую мастерски подхватывает меня и спустя мгновение уже сажает на свое нагретое на бортике место. Сам мутным взглядом пробегается по всему моему облику с ног до головы. Похожий на хищника, он томительно медленно расслабляет пряжку ремня — пожалуй, места в штанишках уже катастрофически мало, — но на пуговицах его дрожащие пальцы сдаются. Немного отойдя от первичного удивления, я сглатываю, чувствуя вдарившее в сознание и растекающееся по телу животное возбуждение. Особенно, когда в паре сантиметров напротив стоит подтянутый Чифую и пытается высвободить каменный член из темницы нерадивых труселей. Кто их вообще придумал, собака. Наблюдая за Мацуно, я громко усмехаюсь. Он собирался провернуть какой-то грязный план, снимая с меня штаны, а сейчас застыл в еще более нелепой позе. Пожалуй, пора взять ситуацию под свой контроль. — Я помогу, котенок, — передразниваю его. Ловлю в зрачках выше изумление на грани восторга, когда с легкостью растегиваю пуговицы джинсов парня и, скатив их до самой щиколотки, приспускаю резинку трусов Мацуно. — Хару, я не так соби… — хрипло начинает он, но гортанный стон вырывается вместо завершения фразы. А я всего лишь прикоснулась языком к розовой головке члена, даже не введя его в рот. — Плевала я, что ты там собирался, — я увереннее хватаюсь за бедро Мацуно, очерчивая кончиком языка уретру и уздечку. Сверху смачно выстанывают мое имя сами ангелы. — Хочу проверить, не потеряла ли навык с нашего первого раза. У нас не было секса несколько дней, а я уже в изнеможении. Мацуно ничего не отвечает. Опирается на стиральную машинку рядом, чтобы не потерять равновесие и втягивает воздух сквозь зубы, когда одной рукой я надрачиваю ему вдоль всего ствола, не забывая другой перебирать яички. Он стоит колом, вселяя в меня уверенность в собственных действиях. Вновь приоткрыв рот, я заглатываю больше плоти, чем раньше, щекоча ей свое небо. Взад-вперед. Так просто, а Чифую даже пригибает колени, не в силах устоять. Меня и саму ведет от солоноватого вкуса его возбуждения на губах, поэтому я тянусь к себе правой рукой, начиная активно стимулировать член языком и вакуумом щек, чтобы потеря не была заметна. Мацуно сходит с ума, Мацуно воет и хнычет, запрокинув голову к потолку, даже не видя, как хорошо мне самой. Он это точно чувствует. — Хару, милая… Да, пожалуйста… Я насаживаюсь сильнее. Беру почти до глотки, и на глазах выступают слезы. Я видела в порно, как парни «помогают» своим девчонкам и тянут их за волосы, вытрахивая все до последнего писка по гланды и дальше, но Чифую отлично держится и без этого. Буквально — держится за стиралку, едва заметно толкаясь вперед бедрами. — Семпай… — от воспоминаний, как он обращался ко мне в первую ночь, голова идет кругом. Я активнее двигаю пальцами на клиторе и сосу усерднее, желая принести мальчику так много удовольствия, на какое вообще способна, учитывая, что сейчас наши «удовольствия» связаны прямопропорционально. — Дыши… Дыши через нос… Подсказка Чифую помогает. Становится немного легче и, оторвавшись от влажной себя, я вновь массирую ладонью основание члена, чувствуя слабые сокращения его мышц. Чифую так близок? — Хочешь кончить сейчас? — развязно уточняю я, медленно обводя головку языком снова и снова, еще развратнее. — Посмотри на меня, Чифую. — Бля, Хару… — я решаю поиграться; представляю вместо ствола Мацуно леденец. Томно посасываю его то глубже, то акцентируюсь на самом кончике, не отводя глаз от двух поблескивающих изумрудов сверху. Он не моргает. Сокращается быстрее, и, когда я финально оставляю поцелуй по самому центру, изливается мне на губы. В прошлый раз я не успела распробовать Мацуно. Сейчас заглатываю солоновато-сладкую вязь намеренно, облизываясь, как после лакомства. Пусть вспоминает эту картину каждый раз, когда я буду брать десерт в их кофейне и причмокивать. Не ему же одному смущать меня до предоргазменных конвульсий, где вздумается? — Черт… Когда снимал с тебя штаны, собирался отлизывать… — от его признания становится еще более неловко, как будто бы не я сейчас наедалась спермой, как голодная кошара. — Ты опередила… — А мы участвуем в викторине? — и все-таки, вторая такая близость с Чифую раскрепощает. Я открыто пошучиваю, все еще сидя напротив его неприкрытого паха и сама истекаю сокам, что от него не может не укрыться. Чифую вдруг тянет меня вверх, впиваясь в губы грубым поцелуем. Он слизывает свои же остатки с моего рта, не теряя игривой ухмылки. Его возбуждение снизу снова подрагивает, возвращая положение боевой готовности, а внутри меня самой натягивается тетива, облитая нугой. — Если и так, я возьму реванш… — Чиф скидывает с себя одежду полностью и неожиданно отходит к шкафчику над раковиной, что-то там выискивая. Это не занимает и пары секунд. Парень поворачивается ко мне уже с пробкой для ванной в руках, задорно подмигивая. — Чтобы не искать потом, когда будем… Немного заняты… Я уже и забыла, что там предложила пару минут назад. Не дожидаюсь его и отбрасываю в сторону оставшиеся куски ткани. Уж слишком все внутри меня пульсирует в желании прикоснуться, впиться в его кожу, принять внутрь и, если возможно, внутривенно. Я оказываюсь в горячих ладонях Чифую абсолютно обнаженная при свете люминесцентной лампы. Влажным поцелуем в губы он лишает меня опоры, за ягодицы притягивая выше, ближе к себе, так, что вновь стоящий член полосует капельками семени и мой живот тоже. Мацуно голоден. Рывками он спускает к шее, вылизывает ключицы, оставляет отметины рядом со старыми, еще не зажившими, и его руки… Господь, его руки раскаленные, как клеймо. Я ловлю себя на мысли, как посмотрю в зеркало и на каждом миллиметре кожи увижу инициалы Ч.М. Вдоль моего бедра уже вовсю стекает естественная смазка, а между ног жжет бесчеловечно. Это чувство заставляет сжиматься, тереться о пах Мацуно и хныкать в никуда, почти до плача. Я не выдерживаю. Перехватываю запястья Чифую и направляю их ниже, к самому лону, заставляя сделать уже хоть что-то с моей маленькой проблемой. — Ты такая нетерпеливая. — Сказал тот, кому я уже отсосала. Чифую улыбается мне в губы. Он снова творит волшебство языком, оставляя приятно зудящие следы на моем небе, и, отстранившись с пошлым причмоком, резко усаживает меня на бортик позади, сам оказываясь на коленях. — У меня для тебя будет задание… — слова вылетают едва разборчиво, сбитые его марафонским дыханием. Мацуно отдает мне в руки смеситель и, включив воду, недобро сверкает глазами. — Настроишь воду нужно температуры, пока я занят, зайка? — Ебанутый… — я готовлюсь бросить смеситель в ванную, забив на температуру воды огромный болт, как вдруг Чифую быстрой вереницей поцелуев спускается вдоль татуировки ликориса к лобку и максимально широко разводит мои ноги, вызывая сдавленный вздох. Лоно опаляет его дыхание; я возбуждаюсь от вида сверкающих глаз и мокрых губ между моих бедер до боли в мышцах. И единственным способом не упасть от накативших чувств остается только опираться рукой на блядские краны. Смеситель сжимаю крепче, стоит грязному рту Мацуно смачно лизнуть меня несколько раз от влагалища до самого чувствительного комочка нервов. Я поджимаю пальцы на ногах и, прогнувшись в позвоночнике, чуть ли не вою от удовольствия. — Тебе в этой ванной потом лежать… — строго напоминает он. — Давай же, выкрути горячую воду сильнее. Повинуюсь. Тянусь к кранику с горячей водой, почти повисая на нем и молясь вслух, когда Мацуно начинает посасывать клитор с довольным мычанием. Я подмахиваю бедрами вперед, насколько возможно, чтобы не соскользнуть, пока узел в паху завязывается все стремительнее, уничтожая концентрацию. Чем больше я прошу еще, тем активнее он теребит языком, пальцами размазывая смазку вдоль входа и половых губ. Чем громче я выстанываю, тем увереннее он вводит один из них в меня, добавляя трение изнутри, и фалангами разводя податливые мокрые стеночки. — Мацуно, быстрее… — молчаливо и сосредоточенно парень вытрахивает меня одним пальцем и вкупе с языком поверх фасолинки клитора доводит меня до очередной вспышки. — Ты так хорошо принимаешь мои пальцы всего во второй раз… — внутри чувствуется натяжение уже двух, но они скользят так мягко и плавно, что Чифую восторгается, не скрывая эмоций, сгибая их внутрь как ему вздумается. На фоне белого шума в ушах и своих тяжелых вздохов я пропускаю все его высказывания мимо, снова вымаливая. — Чифую, пожалуйста… — Что такое, кисонька? — продолжает вдалбливаться, раздвигать мое нутро под себя, но спрашивает с интересом и желанием. Заводит меня сильнее. Распаляет пламя под кожей бензином своих пошлых интонаций. — Выеби меня уже своем членом. — А ты прямолинейна как никогда. Ему самому не терпится. Мацуно несколькими фрикциями завершает какой-то одному ему понятный цикл и виртуозно укладывает меня на дно ванной, и правда предварительно проверив, нагрела ли я ее струями из смесителя, пока обтекала сама. Такая внимательность вызывает смех и возвращает меня в сознание. Я не даю Мацуно коснуться себя снова, приставив большой палец к его губам, и хрипло выдаю. — Нет. Меняемся. Хочу сверху, — не дожидаясь и слова, я пользуюсь его ошеломлением и перекидываю ногу через бедро взмокшего брюнета, одним махом оказываясь над ним. — Отлично смотришься, — сипит он в безумстве, не зная, на чем остановить ладони, поэтому оглаживает мое тело везде, чуть ли не затаив дыхание. — Еще бы. Помоги мне, если вдруг… Что-то не получится… — Разве у нас что-то может не получиться? — я ловлю его сосредоточенный взгляд и серьезность в голосе, отдаленно понимая, что речь идет не только о сексе. Почему-то в этот момент мне хочется признаться еще кое в чем. — Когда ты рядом, я чувствую себя… Так неправильно, — льну лбом к нему, соприкасаясь носами. Мацуно мягко обхватывает мое лицо, выслушивая до конца с поразительной чувственностью в касаниях. — Как будто надеваю вакуумные наушники, пока в соседней комнате идет стрельба. — Однажды тебе не придется надевать эти наушники, Хару. Стрельба по-настоящему прекратится. Первый нежный поцелуй за этот вечер пробуждает во мне еще больше непонятного внутреннего трепета. Когда каждой частичкой тела хочется слиться с человеком напротив. Когда каждую мысль хочется озвучить, чтобы она стала и его мыслью тоже. — Я люблю тебя, Чифую… — Почему ты говоришь это только во время секса? — усмехается он, возвращая руки на мою талию и чуть дергая на себя, чтобы чувствовать трение моих твердых сосков на своей груди. Судя по выдоху, его это сильно одурманивает. — Потому что обезоружена… — я проскальзываю влажным лоном вдоль ствола, вздрагивая всем телом от импульсов наслаждения. Мацуно помогает мне рукой, направляя головку ко входу и, глубоко вдохнув, я насаживаюсь до основания, поскуливая. — Ты сама и есть мощное оружие, Хару… — я начинаю двигаться. Сначала совсем медленно, но после привыкаю к ощущениям и набираю темп. Чифую придерживает меня за бедра, хотя сам почти полужив. — Просто знай это… Секс в ванной с Мацуно — это запах похоти и свежести. Звуки шлепков, отскакивающие от кафеля, и неудобный алюминий, который не подстроится под тело, а оставит на спине и ягодицах красные отметины в придачу с онемением. Это нагретая заранее посудина, чтобы никто не застудил свои почки, заботясь только о том, как бы подольше поддержать пожар возбуждения. Это внимание на ощущениях и обоюдное понимание слитых воедино тел. Это то, что заставляет меня верить еще сильнее, — мы никому не позволим отнять у нас этот билет на поезд «Счастье». Мы заплатили за него слишком большую цену.

***

Первый день работы зоомагазина и кофейни — а я уже готова убивать. — Чифую-чан, я признательна за вашу заботу… — мерзопакостная брюнетка не понравилась мне еще в первые дни знакомства с «Черным котом». Та самая самоуверенная посетительница, которая строит глазки направо и налево, кажется, только и питаясь мужскими слюнями, стекающими ей вослед. — О, ну, бросьте, — Мацуно вежливо заворачивает ее десерты в упаковку, стараясь игнорировать выдающееся поведение дамочки, так и норовящей выгрузить содержимое своего декольте на барную стойку. — После нескольких неприятных дней вновь открыться — большая радость. Но еще радостнее заботиться о наших клиентах, поэтому, если вам понравится что-то из нового меню, обязательно… — М, конечно! Сочувствую тому, что у вас выдалась сложная неделя. А, может быть… Вы… Хотели бы наполнить ее чем-то приятным? — Официальное открытие состоится… Мне лестно наблюдать за тем, как Чифую строит из себя дурака. Он ведь прекрасно понимает потуги молодой женщины завлечь его в свои сети, но держится профессионально и отстраненно, как и всегда. Разве что меня так и не отпускает агония и разливающаяся по жилам ярость, когда она тянет к нему свои когти. — Нет-нет, я имею в виду себя. Хотя, полагаю, наш ужин тоже был бы своего рода «открытием»… Для нас обоих. Приглашаю вас сегодня… Убрала от него лапы, паскуда. Гребаная разлучница, я покажу тебе, где зимуют раки. — Котенок? — я срываюсь со своего отдаленного места, делая вид, будто только-только забежала в кофейню. Эта в меха разодетая в середине весны дылда вряд ли заметила кого-то кроме своего глубокоуважаемого управляющего Мацуно. Фу, зла не хватает. — Как у вас сегодня дела? Ее густо подведенные глаза увеличивается в размерах на порядка два, стоит мне чуть перегнуться через барку и чмокнуть Мацуно в губы, привлекая к себе за галстук. — О, Хар… А… Эм… Отлично, — он явно обескуражен. Щеки полыхают от неожиданности, но, быстро взяв себя в руки, он принимает мои правила игры, даже не оглядываясь на большегрудую. — На самом деле, отлично! Я и не ожидал, что посетители вернутся в первый же день, так сильно тоскуя без «Черного кота». — Я в этом не сомневалась. Рада за вас и ваших посетителей. Но я вот тоже истосковалась по тебе за весь день, — шепчу нарочито громко, в самые его губы, зная, что услышит она, и оставляю пару поцелуев на скуле и подбородке Чифую, тоскливо засматриваясь в зеленые, полные удовольствия глаза. — Когда собираешься домой? — Мы не виделись пару часов, солнышко… — хитрец неожиданно спускается к мочке уха и слабо ее прикусывает, заставляя меня рот закрыть ладонями, чтобы не вскрикнуть. — Это что, сцена ревности? Мне нравится тебе подыгрывать. — Постель без тебя уже остыла. Советую поторопиться. Тебе ведь не нужно особое приглашение, чтобы увидеть мое новое белье? Чифую сжимает губы в тонкую полоску, с напором окольцовываю ладонью мое запястье у его шеи. Налившиеся туманом глаза стреляют прямо, но все в холостую, потому что на мне даже мускул не дергается. Я намерена отвадить непрошенных особ от мужчины, чьи засосы расставлены на мне с геометрической точностью. — Надеюсь, ты не против, если от него не останется ни одного целого лоскуточка, — шипит он дико, без доли иронии, с таким непроницаемым лицом, что я даже сглатываю сама. — Эм, я, пожалуй, пойду… — наконец, доносится справа; шустрые каблучки со сбитым цоканьем выбегают на улицу. Скатертью дорожка, стерва. Надеюсь, ты оплатила свой заказ. — Возможно, ты только что спугнула постоянного клиента, — снисходительно добавляет он и, оставив мимолетный поцелуй на тыльной стороне моей ладошки, чуть отстраняется и протягивает мне чашечку кофе, который я не заказывала. Ты меня балуешь, Мацуно. Сначала поощряешь мои выходки, а после еще и угощаешь. Выглядит как прямая просьба творить подобную дичь чаще, пусть я сама от себя не в восторге. Слишком много отвлекающих факторов, слишком много лишних эмоций. И когда я превратилась в ревнивую бабу? — Очевидно, я отогнала от тебя дрянную девчонку. Серпентарий через дорогу, она перепутала адрес своего змеиного гнездышка, — кофе, к слову, вкусный. Как будто бы даже сделан «с любовью». Бросив взгляд на Чифую, расплывающегося в милейшей улыбке, я понимаю — так оно и есть. — Полагаю, она должна быть благодарна тому, что ты не переломала ей ноги? — Зришь в корень. Я бы с удовольствием забрала ее отменные сапожки себе…

POV Синахара

— Значит, все еще хранишь нож Араи? В момент, когда определенно мужская ладонь сжимает рукоять знакомого ножа в кадре с извивающимся свином Ямадой, я ставлю запись эфира на паузу и выдыхаю густой табачный дым к потолку. Огибаю рабочий кабинет по периметру и с безумным смехом припадаю лбом к телевизору с застывшими новостями. В блаженстве. Потому что едва заметная гравировка «А» на черном дорогом дереве ножа была сопливым подарком Араи для нее. Потому что только у Харуки Игараси был такой нож, а все остальные похожие — просто копии без клейма. Потому что она точно забрала его с собой при побеге. — Все говорили, что я сбрендил. Они и сейчас так говорят. Разевают рты, полагая, что оставляют меня в неведении, а после еще и удивляются, почему пуля в висок — мое самое безобидное наказание. До сих пор удивляются. Я тоже мнил себя сумасшедшим, когда мысль о девчонке, предположительно мертвой, так сильно заела в мозге старой пластинкой. Интуиция никогда меня не обманывала. И раз даже с моего языка не могло сорваться ее имя в контексте прошедшего времени, значит, и она не имела права сдохнуть. Не имела достоинства пасть смертью плешивой псины, труп которой не отыскать и в болотах префектуры. В этом была моя правда. Моя надежда. Мой фатум. — Я верил в тебя, Хару-Хару. Как в долгожданный подарок ко дню рождения или Рождеству. Она никогда не была послушной. У Игараси характер определялся фамилией. Это было понятно с нашего первого знакомства в моем кабинете, когда она, будучи дрожащим комком ужаса и беспомощности, в припадке после первой инъекции крушила все на пути, имени своего не помня. И не сильная, и не гордая, и не шибко прорывная в своем малолетстве — она училась всему так быстро и усердно, что точно стала бы отличной преемницей. В нашей системе всегда не хватало шторма. Одержимого, эмоционального, разъяренного. Мы с Араи учили ее хладнокровию и покорности шутки ради. Посмотреть, когда она не выдержит и взорвется. Ладно, Араи не шутил. Он и правда к ней как-то проникся. Жалостью что ли. Какой-то привязанностью. Но Игараси нуждалась не в этом. Ей нужна была регулярная дрессировка, сменяемая уважением. Как две грани одного маятника. Кнут и пряник. Пряник и кнут. Кто-то возражал, мол, в Бонтене не существует «пряников». Мол, кнут кнуту рознь. Земля им да будет пухом. А вот Харука всегда понимала, за каким углом ее поджидает ожидаемое наказание, а после какой миссии в ее комнате еще неделю будут поставлять свежие гранаты, такие редкие в Тоттори. Особенно, в несезон. Оба исхода она принимала с кислой миной, игнорируя мои «отлично» и «неудовлетворительно», как будто и мои методы контроля, и я сам для нее лишь пустой звук. В отличие от остальных «коленопреклонителей» она продолжала работать чуть ли не усерднее час от часу. Это показатели тщательной дрессировки. — Я верил, что ты выжила и однажды найдешь меня. К слову, об уважении — я ее уважал на миллион. И после ее «сценки» тоже, пусть и от лица у меня тогда осталось одно месиво. Она взорвалась. Бум. Маленькая штормовая волна в лице Хару-Хару. Плотина, прорванная одномоментно. Мне плевать, если я похожу сейчас на идиота. Прижав ладони к плазме телевизора, я сладостно втягиваю никотин глубже, вспоминая давно ушедшую томящую щекотку азарта в солнечном сплетении. Она может стоять позади камеры. Всего лишь в метре от Ямады. Живая. Жаждущая расплаты? Денег? Оружия? Ее всегда интересовало все и сразу, эту волчицу в сраной овечьей шкуре. — Ты выросла? Ты стала яростнее? Неистовее? Кровожаднее? Горделивее? Затылок побаливает от ее имени, которое я беззвучно повторяю губами без остановки. ХарукаХарукаХарука. Это точно ты. Все, мать твою, идеально сходится. Попавшие под суд мои немногочисленные пешки из бывшей группировки, Накамура, Ямада и полное отсутствие хоть каких-то следов шпиона, затеявшего свою дурную и, на первый взгляд, нелогичную охоту. Ох, я и мечтать не мог, что ты начнешь собирать этот кубик Рубика. Хочешь ли ты теперь напичкать его взрывчаткой и забросить в мое пристанище? Или, может, проглотишь его сама, завершив все свои грязные делишки? — Так найди меня уже, наконец, раз так усиленно ищешь. Ты так близко, а не можешь достать. Впрочем, как и в старые-добрые времена. Давай уже взрослеть, детка.