Учитель

Длинные пальцы единственной здоровой руки своевольничали на обессиленном порчей теле. Они оглаживали контуры, прощупывали рёбра и бесстыже лапали всё на своём пути. — Я знаю, что ты не спишь, золотко, — ладонь обхватывает испачканное кровавыми подтёками горло. — Люблю тебя. Чуя действительно не спал. Под плотно закрытыми веками сознание не отключалось ни на минуту. Он думал. Выбор, перед которым его поставили, был, возможно, одним из самых сложных в его жизни. О том, чтобы быть уважаемым и любимым речи не было. Мори заготовил ему место последней шавки в организации, а Дазай вообще не способен ни на что, кроме этого раздражающего паясничества. Но были другие показатели. Осаму заботился о нём, пытался нравиться ему. И обещал ему достойный уровень жизни. В противовес словам о лишении звания, зарплаты и вообще всех благ, это было очень даже неплохо. Этот раунд оставался за приставучим суицидником. Также была объективная уничтожающая реальность, где без Дазая Накахара был тикающей бомбой, опасностью для всего своего окружения. А с ним такой проблемы не было. Наоборот. Он был полезен. Важен и нужен. Внутри неприятно щемило от того, что все эти достоинства относились к Арахабаки. Осаму ценил только силу и хотел управлять именно ей. Едва ли в мире удастся найти что-то, на что ему будет плевать больше, чем на Чую, лишённого своих способностей. Тем не менее, с тоской в груди, победу и в этом раунде пришлось отдать ему. Холодные подушечки пальцев продолжали ощупывать все более интимные места, спускаясь к тазобедренным косточкам. В рыжей голове не было сомнений: если, они будут работать вместе, секс неизбежен. Во-первых, Дазай уже чуть ли не орёт о своих намерениях. Во-вторых, Накахара любит трахаться. «В целом, это было не так ужасно в прошлый раз». В ту же секунду память предательски выдала нарезку кадров последних оргазмов и их виновника. Чёртов парень был таким нежным, чувственным и послушным, что от одних воспоминаний на коже выступили мурашки. — Тебе нравится, — довольное мурчание в ухо. — Не льсти себе, — наконец-то признался в своей бессоннице мужчина, — я вспомнил Акутагаву. Дазай со злой усмешкой заставил пожалеть о сказанном. — Если бы сегодня тут с тобой был он, а не я, ты бы уже был мёртв. Виски болезненно пульсировали. Он прав? Чуя сосредоточенно вспоминал строки из письма Рюноске, и его слова при встрече. Любовь любовью, но он ни разу не упомянул, что не будет его убивать. Все дальнейшие сравнения стали излишни. Если хочется жить, то надо оставаться с Осаму. Когда чужая ладонь коснулась члена, Накахара сердито цыкнул и выскочил из кровати. — Я дам знать, если тебе будет можно меня трогать, — дрожащие пальцы натягивали бельё. «Нужно смыть запекшуюся после порчи кровь». — Солнышко, ты, видимо, недопонимаешь ситуацию. Тебе не выбирать сейчас надо, а умолять меня не бросать тебя одного, — Дазай говорил с привычной фальшивой улыбкой, в которой не читалось ничего кроме самодовольства. — И кто знает, может быть, если ты будешь просить достаточно старательно, я, так и быть, великодушно соглашусь. — Я нужен тебе, не прибедняйся, — раздавался голос из ванной. Он звучал уверенно, но Чуя отметил почему-то внезапно задрожавшие пальцы. — Не так, цветочек. Ты мне полезен для одного из возможных моих путей развития. Я ведь могу захотеть уехать в кругосветное путешествие. Там ты не нужен. И меня не будет преследовать мафия в отличии от некоторых. Или я могу вернуться на работу в агентство. Или покончить с собой, — широкий зевок. — Так что, малыш, выбираю тут я. — А как же твои слова про «делать мир лучше»? — буквы уже путались, речь сбивалась. Осаму не видел собеседника, но слышал его страх и упивался своей властью над ситуацией. — Это можно делать по-разному. Я благородно построил план, включающий тебя. Но судя по твоему поведению, стоит выбрать другой. Уверяю, мне не трудно. Голубые глаза поднялись над раковиной и уставились в зеркало, из них струйками бежали горячие слёзы. «Никому не нужен». «Только создаю проблемы». Желание жить резко представилось в голове всего лишь страхом умереть, и отвращение к самому себе зашкалило. Кровать скрипнула, медленные тяжёлые шаги звучали похоронным маршем для самоуважения Чуи. Рука быстро дёрнулась в попытке вытереть предательские ручьи. — Оставь, — Дазай зашёл в ванную и опёрся спиной о стену. — И кровь не смывай. Мне так больше нравится. Накахара смотрел на него через отражающее стекло. Ломались последние опоры здравомыслия, текли слёзы. — Проси, — в карих глазах не было ни лицемерной усмешки, ни лживого добродушия. Только жестокий и угрожающий голод. В этот момент показалось, что если не попросить, то сдохнуть придётся не когда-нибудь, а прямо сейчас. Тело трясло. Губы шепотом произнесли: — Прошу. — Нет, Чуя, на колени. Неизбежность охватывала, сорвался истошный всхлип. Всё болело. Мысли были заполнены только презрением к своему тупому желанию не умирать. Казалось бы, кинь себе на голову шкаф и всё. Ни проблем для окружающих, ни переживаний и боли для себя самого. Но нет, что-то удерживает. Трус. Позорище. — П-почему ты не боишься смерти? — дрожали тонкие черты лица. — Почему я т-так не могу? Но он не отвечал. Холодный взгляд продолжал пристально смотреть на загнанную в угол жертву. — На колени, — бинтованная рука с силой надавила на чужое плечо. И Накахара сдался. Лицо упиралось в недвусмысленный бугор на чужих брюках. Истерика накрывала с новой силой, и Дазай присел на корточки. — Я бы сейчас мог без проблем сделать с тобой всё, что захочу. Понимаешь? Судорожный кивок в ответ. — Но я обещал никакого принуждения. Я же люблю тебя, да? — длинные пальцы поправили спутавшиеся рыжие волосы. — Так что потерплю. С безумной кашей в голове и ещё одним дрожащим всхлипом Чуя только уцепился за мысль, что «не будут заставлять», тонкие руки обняли провокатора. Огненные волосы уперлись в забинтованную грудь. «Ну вот, сейчас соплями всю рубашку испачкает, последняя чистая осталась. Надо будет сходить в химчистку… Может, всё же вытрахать из него всю эту дурь всё-таки? Нет, вдруг передавлю, не хочу ещё неделю эти завывания слушать». — Хочешь спать, солнышко? — А я могу помыться? «Спрашивает разрешения. Хороший мальчик». — Конечно, что за вопрос. Просто мне так нравится твой немного растрёпанный вид. Знаешь, очень приятно видеть, что рядом с тобой не какое-то божество, а обычный человек. Дазай знал, что бьёт ещё раз в слабое место. Но даже он не ожидал получившего в ответ поцелуя. Такого нежного и едва ощутимого. Чужие губы нервно подрагивали и отдавали солёным вкусом, размазанных по ним слёз. Изящные ладони обняли перебинтованную шею. «Всё-таки трахнуть? Ладно уж, доиграем до конца, пусть покрепче влюбится». — Спасибо, — шептал Чуя, уперевшись макушкой в чужие ключицы. — Неудобно так сидеть. Мне вообще-то ножом под коленной чашечкой покрутили, пока я тебя спасал. Осаму вышел из ванной и вернулся в кровать. Через несколько секунд за ним последовал Накахара. Душ он так и не принял. Рыжая голова бережно опустилась на чужое плечо с надеждой, что её не сгонят. Дазай мягко коснулся кончиками пальцев следа запекшейся крови на боку и быстро убрал руку. — Можешь. Можешь трогать, да. «Сколько там минут прошло с его «дам знать»? Пятнадцать? Да уж, Господин Накахара, целомудренным вас точно не назвать». Чуя обнимал его. Начав с головы, он постепенно вжимался всем телом. Опустил руку на замотанную грудь, пробирался пальцами под бинты и нежно поглаживал рубцовую кожу. Закинул ногу на чужую голень. Он пытался прирасти. Он выбрал. Голубые глаза смотрели на продолжающий выпирать член. Секса не хотелось. Хотелось быть достаточно смелым, чтобы сдохнуть. Но выбирать вроде как не из чего. Больше из какой-то благодарности, а на самом деле из желания нравиться и быть нужным, приятным, ценным, Чуя опустил ладонь с груди на чужие боксеры и несильно, но достаточно уверенно обхватил через ткань напряженный орган. — Цветочек, что ты задумал? Но он не отвечал, вместо этого, голова оторвалась от чужого плеча. Мужчина сполз к низу кровати и ухватился зубами за ткань чужого белья. «Ну знаете ли, я тоже не всемогущ. В конце концов тут никакого принуждения». Как только влажные губы обхватили побаливающий от возбуждения член, длинные пальцы опустились на рыжий затылок. — Давай. Покажи, что умеешь, любимый. И он показывал. Он старался. Давился, задыхался, но делал всё, чтобы нравиться. Чтобы его не бросили и не оставили одного. А если повезёт, то ещё и полюбили. Вдруг правильные движения языка смогут растопить лёд в этой бесконечно чёрной душе? Огненные пряди наматывались на кулак. Дазай не позволял отстраниться ни на секунду. Насаживая всё глубже, он специально оттягивал волосы назад. «Больно». На мгновение взгляды встретились. Просящий пощады и не оставляющий ни грамма на неё надежды. С достаточно громким стоном Осаму прижал и без того едва дышавшего партнёра и кончил, заставляя его закашляться. Кулак, оставшийся в мягких локонах, резко дёрнул в бок, и Чуя упал с кровати на пол как использованный презерватив. — Прости, я такой неловкий бываю, — растягивал слова максимально довольный происходящим манипулятор. — Ничего. Жестокость не была сюрпризом. Но почему-то, казалось, что в этот раз её могло бы и не быть. Накахара остался на полу, прижался спиной к кровати и обнял согнутые ноги. Опустил на колени голову. Сжался в один клубок боли. — Спокойной ночи, золотко. — Угу. Хуже ещё не было никогда. Он жалел себя и ненавидел это. Постоянные вопросы «Почему я не заслуживаю?», «Чем я плох?» убивали не только тем, что бесконечно пульсировали в голове, но и самим своим существованием. Хотелось быть крутым. Вот бы Дазай не приходил. Не говорил про планы Мори. Жил бы себе как дурак, спокойно и весело. Может быть, если бы Акутагава убил его со спины, он бы даже не узнал о предательстве никогда. Вышла бы неплохая жизнь. Из носа потекла кровь. От порчи? От стресса? От нежелания существовать? Осаму засопел. Чуя наконец-то принял душ. Его вырвало. Возвращаться в кровать было мерзко. Спасением стал уже отработанный план. Тихо, чтобы не разбудить, как говорил Мори, «нового хозяина», заработал телевизор. Кулинарное шоу, телемагазин, подойдёт что угодно. Но в этот раз попались новости. — На границе Кавасаки и Йокогамы совершено преступление. Молодая девушка Сато Усияма стала жертвой зверского изнасилования… Накахара не верил своим глазам. С экрана на него глядела маленькая рыжая студентка. Дурные мысли прогонялись прочь нежеланием принимать ситуацию. — …Сато возвращалась домой с вечерних занятий, когда родители получили сообщение о том, что она встретила старого друга и немного прогуляется с ним. Личность друга так и осталась не установлена. Следующие кадры являются демонстрацией зловещей жестокости, пожалуйста, уберите впечатлительных и детей от экрана… Чуя подумал, что ему точно надо бы убрать себя. Но только приблизился. За черными полосами, скрывающими половые органы, грудь и почему-то глаза мёртвой девушки виднелись... — …Многочисленные побои, откусанные куски кожи, порезы и следы от удушья, которое и стало причиной смерти по версии экспертизы, остались видимыми даже после воздействия воды. Труп девушки был найден рыбаками в реке несколько часов назад. Показывали родителей. Рыдающую мать, шокированного и трясущегося отца, которые просили только оставить их в покое. «Всё сообщили полиции, простите, нам некогда говорить, нужно хоронить то, что осталось от дочери». Чуя дрожал. И хоть картинка изменилась, из телевизора уже вещал диктор, обещающий, что полиция не оставит дело нераскрытым, перед глазами замерли фотографии жертвы. Укус на её плече. На трясущихся ногах мужчина вернулся в ванную, повернулся спиной к зеркалу и оглянулся. Укус на лопатке. Точно такой же как те, что на девушке. Он заметил его ещё когда пытался принять душ до активации порчи. Но старался не разглядывать, чтобы не убедиться в подозрениях и избежать конфликта. Теперь бежать было некуда, можно только радоваться, что судьба уберегла его от смерти по итогу. Хотя радоваться ли? Удивительно, но слёз не было. Криков тоже. Накахара умер. Он подумал об этом и разозлился на себя ещё сильнее. Разозлился за то, что сопротивлялся и ломался. Если бы он потрахался с ним сразу, Сато бы, наверно, была жива. Молнией в голову проникло чёткое убеждение. Смерть от божества внутри приемлема. Смерть в бою приемлема. Смерть от руки чёртового Акутагавы, с горем пополам, но приемлема. Быть удушенным во время изнасилования — нет. Каким бы добрым не пытался быть к нему Дазай, никогда не удавалось предсказать, а не сойдёт ли он с ума. Коллеги зачастую считали его просто гением, не вглядываясь в его сущность. Но Чуя был эмпатичен, он почти что физически ощущал эту тяжелую ауру вокруг напарника. Вспомнились его улыбки при допросах и убийствах. Возможно, единственные искренние за всю жизнь. Рубашка застегнулась, брюки натягивались трясущимися пальцами. Ноги не с первого раза попали в ботинки. Собрать вещи заняло не больше десяти минут. За это время удалось послушать комментарии полиции, у которой, конечно же, ничего не было на преступника. Еще одна рубашка была порвана на тряпки, по возможности аккуратно Чуя замотал ими собственные ладони, сетуя, что в такое время даже строительные перчатки купить будет трудно. Когда укутанная ладонь опустилась на ручку двери, раздался строгий голос — Куда ты? — Я вернусь к Мори. — Зачем? — Ты не можешь делать мир лучше, Дазай. Ни в агентстве, ни в мафии, ни где-либо ещё. Ты — абсолютное зло. Как потрахался вчера, добрячок? — А, ты об этом. Ну, Чуя, она сама просила! Я едва устоял от двойного самоубийства и только ради тебя. Честно! Всю дорогу говорила «хочу сдохнуть», «скорее бы умереть», «замучила жизнь». Я просто был джентльменом и исполнил желание дамы! Внезапное оправдание вместо ответной агрессии смутили забитого Накахару, и впервые за последнее время стало жаль не себя. Нет, конечно, он сострадал девушке и ее родителям, но сейчас в этой интонации напарника, в этом тотальном непонимании и глупой попытке свести убийство к шутке появились причины жалеть и его. Он действительно не осознаёт. Он болен. — Ты больной. Понимаешь это? Тебе нужно лечиться, я серьёзно. — Люблю тебя, солнышко. Диалог закончен. Хлопок входной двери. Воздух на улице теплый. До здания организации восемьдесят минут.

***

Юноша не спал. Более того, к трём утра, он вернулся к кабинету босса, в сотый раз прогоняя в голове свою речь, призванную не убивать, а дать ещё один шанс. Рюноске верил, что если вести разговор будет он, то можно будет достучаться и объяснить, разобраться. Необходимо выпросить ещё хотя бы один день. Сидя на полу у чужой двери, он вспоминал, как разбит был Чуя там на каменной глыбе. Лёгкая улыбка коснулась тонких губ. «Ему было страшно, а всё время говорил, что самый крутой и ничего не боится». Его хотелось обнимать и бесконечно успокаивать. Такой уязвимый, казалось, точно будет нуждаться в его ласке. Вспомнился сладкий запах нежной кожи. Почему-то была уверенность, если они ещё раз поговорят, да хотя бы просто увидятся, точно помирятся. Нужно только встретиться. Жалость к человеку впервые не вызывала тошноты. Чуя сильный, его Чуя самый сильный, и он позволяет себе слёзы. Значит чувства — это нормально, они есть даже у самых лучших. Это приятно. Это позволяет принимать себя. Нужно обязательно убедить Мори. Кулак опять сжимал перчатки в кармане. В таких мыслях бежали часы, пока негу не прервало холодное: — Акутагава, какая-то срочность? — Мори двигался быстро и слаженно, можно было запросто приплести его к солдатам, а не к врачам. — Доброе утро, босс, нет, я хотел поговорить о Накахаре. Какими-то магическими усилиями в течение нескольких секунд Огай разделся, включил свет, поправил шторы, сел за стол и выглядел так, как будто свой кабинет он никогда и не покидал. — Я слушаю. — Есть вероятность, что он не вернётся сегодня. — Процентов, я бы сказал семьдесят, да. С двенадцати часов его смерть твоё основное задание. Парень замер. Возможно, следует просто согласиться, а потом уже уговаривать Чую. Раз убийство остаётся за ним, то так даже лучше ведь, да? Глава организации продолжал: — И я знаю о ваших близких отношениях. Они же не помешают? Что отвечать? Согласиться или выдать всё подчистую? Но Рюноске не умел врать и знал об этом. — Я бы хотел попробовать образумить его ещё раз. Холодные глаза устало закатились. — Значит, помешают. Я назначу другого. Свободен. «Чёрт, не надо было говорить!» — Пожалуйста, Мори-сан, я уверен, что мы можем не прибегать к крайним мерам. Позвольте мне попробовать. — Мы готовы простить предателя и вернуть его в организацию. Это невиданная добродетель, которую он не заслужил. Мы готовы сотрудничать и работать буквально со взрывчаткой на ножках, чего он тоже не заслужил. И всё, что от него требуется, это хоть раз поразмыслить головой и прийти сюда до полудня. Если он не в силах сделать даже этого, то ему и уборщиком тут не быть. А значит он бесполезен и должен быть устранён. — Но я мог бы… — Это всё? Акутагава раскрыл рот пытаясь выдать хоть что-то убедительное, когда запищал телефон на столе босса. Белая перчатка быстро нажала на кнопку громкой связи. — Мори-сан, доброе утро! — Слушаю, что у вас? — Накахара идёт к зданию. Пешком. Один. Сердце замерло. У парня от радостной надежды. У лидера организации от опасности. Он ожидал нападения. — Отправьте людей по всем направлениям. Обыщите всё вокруг, если увидите Дазая, схватить, а Накахару сразу на поражение. Если будет чисто, проводите его в мой кабинет. Соберите мощный коридор на случай его бешенства. Даже если будет использована просто гравитация, всё равно, сразу на поражение. — Понял, спасибо. Короткие гудки звучали эхом в голове юноши. Огай довольно усмехнулся: — Интересно. Будь здесь. Как и слышал, если рыпнется, убивай. Сухой кивок в ответ. Мори с любопытством развернулся в кресле и смотрел в окно. Он ждал атаки, но не думал, что это будет так скоро. «Сам виноват, не стоило давать ему шанс, теперь рискуем».

***

С Чуей никто не здоровался. Люди то и дело сновали неподалеку от него, изучая окружение. В дверях он кивнул охраннику, но и тот остался неподвижным. Встреча была ожидаемо холодной, но мужчине плевать. Его вообще мало что беспокоило, приехавший на первом попавшемся автобусе, чудом нашедший дорогу, голодный, не выспавшийся и полностью разбитый, он шёл как на казнь и в глубине души рассчитывал и надеялся именно на неё. Когда перед ним открыли дверь в кабинет босса, ничего не дрогнуло. Но нахождение там ещё и Акутагавы всё-таки заставило раздражённо цыкнуть. — Доброе утро, Чуя. Ты один? — Мори звучал нейтрально, но стучащие по подлокотнику пальцы выдавали нервозность. — Да. — Проверим. Верить тебе на слово, как ты понимаешь, более не благонадёжно. — Да. — Выглядишь не лучшим образом. Что случилось? — Мало спал и долго добирался, — закутанные тряпкой ладони смущенно спрятались за спину. — Мори-сан, могу я? — юноша достал из кармана прибережённые перчатки. После короткого кивка руководства, Рюноске, протянул аксессуар блудному эсперу. Он старался заглянуть в глаза, показать, что всё хорошо. Но Накахара лишь резко выдернул предложенные перчатки и быстро принялся заменять ими рваную ткань на ладонях. — Чуя, ты не очень-то вежлив, — Огай поднялся со стула и подошёл вплотную к путающемуся в тканях и дрожащему сотруднику. — С чего бы интересно? — злая усмешка, но взгляд не осмелился подняться. — Если ты так настроен, то зачем вернулся? Боль и отвращение снова завибрировали в теле, но микс из усталости и страха их успешно поборол. Из последних сил подбородок дёрнулся и голубые глаза устремились в холодные винные. — У меня есть к вам просьба. — Говори. — Дазай. Никаких отрубленных рук и ног. Я хочу, чтобы его попробовали вылечить. — От чего? — Вы всё равно планируете держать его взаперти. Пусть его там обкалывают, пичкают таблетками, я не знаю. Я хочу, чтобы он стал человеком. Акутагава нервно вслушивался, он не понимал, зачем вообще просить о таком. Если честно, в глубине души, он надеялся, что Чуя прикончил его до возвращения. — Скажу тебе, как врач, это маловероятно. — Но я прошу попробовать. — Его содержание в психиатрической лечебнице будет оплачено из твоей скромной зарплаты. — Да. Огай не был удивлён желанием Чуи, он всегда отличался чересчур острой восприимчивостью происходящего. Но стало интересно, как Осаму довёл его до такой идеи. Что сделал в этот раз? Планировал ли это? — Теперь, если ты закончил, обсудим твои новые права и обязанности, — Мори ни на шаг не отодвигался. — Да. — Твоим смотрителем остаётся Акутагава. Ты в его подчинении. Работа с текущими делами запрещена. С этого дня ты сотрудник архива. Займешься порядком в более тихой стороне подвала. Располагаться будешь там же. От мыслей о тоннах старых и пыльных бумаг появилось неудержимое желание чихнуть, свербило в носу. От озвученного имени своего руководителя хотелось сдохнуть. — В архиве никто не работал уже несколько лет. Это никому не нужно. Может есть что-то более подходящее моим способностям? — Что-то более подходящее? — белая перчатка поднялась к лицу Накахары и мягко опустилась на щеку. — Надо подумать, — большой палец лёг на нижнюю губу и немного оттянул её вниз. Чуя попробовал отвернуть лицо, но при малейшем движении услышал жесткое: — Не смей! — Мори пристально смотрел в злобный взгляд. Указательный и средний пальцы, спрятанные в белый хлопок, грубым движением раздвинули губы и проникли между рядами зубов. Легли на язык и сильно надавили на его корень. Подступила тошнота. — Терпи. Голубые глаза наполнились влагой. — Я наслышан о таких твоих навыках. Если не нравится архив, можешь пойти в бордель. Я прослежу лично, чтобы ты занял не административную должность. Рюноске стоял как оглушенный молотком. Внутри бушевали сомнения о том, как поступить правильно. С одной стороны, Расёмон за считанные секунды может оторвать эту мерзкую руку, что посмела коснуться его любимых губ. С другой это была кормящая рука, которую в соответствии с пословицей, кусать не стоит. Размышления заняли слишком много времени. Он так ничего и не сделал. И как только Мори отошёл от Чуи и вернулся за свой стол, сожаление о бездействии наступило ногой на горло. — Ну так, что ты выбираешь, Накахара? «Как же сильно хочется сдохнуть. Может, активировать порчу?» — Архив. Ядовитая усмешка в ответ. — Так и думал, что тебе по душе работа с документами, остальное обсудим позже, свободен. Акутагава, останься. Чуя вылетел из комнаты и ноги рефлекторно понесли его в свой старый кабинет. На середине пути он вспомнил, что своего у него тут больше ничего нет. В архиве за всё время работы в мафии он был один раз. И даже найти его стало проблемой, на решение которой он потратил более получаса, с учётом того, что все сотрудники организации теперь смотрели на него как на персону нон-грата.

***

— Я доволен твоим поведением на этой встрече. Впрочем, ты и не похож на человека, который будет делать глупости из-за чувств, — Мори плохо удавалось скрывать радость от возвращения «блудного сына». Улыбка то и дело проскальзывала между слов. Сдержанный кивок в ответ. В голове всё ещё приятно мелькали картины, как Огай визжит на полу с оторванной рукой. — Традиционно пост главы исполкома держит сильнейший эспер организации. Я считаю, что ты слишком молод для него. Но, признаться, кандидатуры лучше у меня пока что нет. Будешь временно исполняющим обязанности. Дальше, как пойдёт. Можешь уточнять всё у своего нового подчинённого. Понял? — Спасибо, да, — повышение радости не принесло. — Следи за ним, особенно пока мы не возьмём Дазая. Как только его маршрут отклонится от стандартного «дом – работа – бар – дом», я хочу об этом знать. И в барах тоже следи. С кем он и о чём разговаривает, я хочу знать всё. Ты же любишь его, так? Значит тебе и самому в радость будет знать, что с ним. Внезапное «любишь» заставило дёрнуться. Они ещё не помирились, да даже просто не поговорили. А его уже из просто убийцы делают ещё и шпионом. Такое сложно будет объяснить. Но он постарается. Никаких секретов и тайн, всё расскажет, и Чуя наверняка поймёт. И простит. Всё будет как раньше. Снова вспомнился его запах. «Люблю». — Понял, сделаю. — Если что, звони. Свободен.

***

Архив выглядел обречённо, заброшенно и никому не нужно. Накахара сразу отметил их схожесть в этих определениях. Слой пыли серым одеялом покрывал абсолютно всё: от разбросанных повсюду папок, до мумифицированного цветка на полке, который поливали в последний раз, наверно, ещё при прошлом боссе. Отрадой стал чёрный диванчик, спрятанный между стеллажей. Несмотря на его общую гармоничность со всем грязным и захламлённым в комнате, на него хотя бы можно было сесть, что Чуя и сделал, поднимая облако пыли. Чихание. Шум в голове никак не хотел стихать. «Правильно ли я поступил?», «Если бы я не ломался перед Дазаем, осталась бы живой Сато?», «Почему мне не хватает смелости покончить с собой?». Больно фокусироваться на чём-то одном, и он думает, что в этом «кабинете» не помешает телевизор, если он не прострелит себе башку раньше. Усмехается, что тяга к смерти передаётся половым путём. К сожалению, без решительности на неё. Виски пульсируют, затылок стягивает острой резью. Стоило бы поехать домой, но ноги не шевелятся. Голубые глаза печально оглядывают свою мятую рубашку, грязную обувь и капли слякоти, присохшие к брюкам. Ему мерзко от себя. Голова откидывается назад, в попытках обезболить прогрессирующую резь в теле. Стресс убивает его, но слишком медленно, чтобы с этим можно было смириться. Он проваливается в неглубокий и беспокойный сон. Но и там его не ждёт ничего, кроме переживаний, просто теперь все мысли были не словами, а картинками. Тяжело. — Почему ты так выглядишь? — строгий женский голос вернул Чую в реальный мир. Коё не славилась добротой или нежностью, внешний вид её лучшего ученика заставил её прикусить язык, чтобы не сорваться на неподобающее уважающей себя женщине сквернословие. Разговор клеится плохо. Озаки давит, винит и упрекает. Должен был прийти к ней, нельзя торопиться, истерики никого не красят. Накахара слишком устал и слишком любит её, чтобы спорить. Демонстрирующие признание поражения кивки, блёклые поддакивания — что угодно, лишь бы закончить эту беседу. Хочется уснуть и не просыпаться. Но в моменте палка перегибается и происходит взрыв в каждой клетке тела. Коё сказала «ничего страшного не случилось». Зрачки яростно сверкают злобой и Чуя понимает: его кроет. Он вспрыгивает с дивана и пинает ближайшую стопку каких-то папок. Кулак врезается в стену. — Ане-сан, я не понимаю. Объясните мне. Правда ничего страшного не случилось? Меня убивают эти будничные взгляды и разговоры. Упрёки на мою чересчур эмоциональную реакцию, — кулак еще раз ударил в стену, оставляя трещину на старой штукатурке. — Как же ничего страшного не случилось? Человек, которого я воспринимал как отца, ни разу не перечив, исполняя любую прихоть, сначала решает меня убить, а потом выставляет посмешищем, скрывает от меня свою задумку о моём устранении. Водит за нос как дебила, когда я умереть за него в любую секунду готов… Коё слушает внимательно и пытается коснуться плеча взбешенного мужчины. Но он лишь брыкается. — Думаете, я закончил? Я ещё даже не начал, это и прелюдией не назвать. Я не очень внимательный, не заметил планов Мори, знаете, почему? Я влюбился. Как идиот, как школьница пищал от своей пассии. Так сильно полюбил, что думать ни о чём больше не получалось, да и не хотелось. Прекрасная история, разве нет? Великолепное пьянящее чувство. Только вот меня немного подкосило известие, что его работа — это убийство меня. Ма-аленькая такая неприятность, которая объясняет, почему он так тянулся ко мне, ходил по пятам. А я люблю внимание и повёлся. Дурак. Озаки знала, она сочувствовала, однако в меру своего воспитания не собиралась рыдать и давиться соплями, такого же поведения она ждала от своего ученика, но тот, продолжая крошить стену, плевался словами как заведённый. — А знаете, как я узнал об этом? Дазай, больной урод, чуть не изнасиловал пьяного меня в туалете во время последней попойки. Что, кстати, тоже немного накидывает очков в пользу моего нервного срыва. Но неважно, я пришёл его убить, а он мне всё показал. Показал лицо Мори и блядскую рожу Акутагавы. Как думаете, какие чувства от этого внутри? Я начал сходить с ума в ту же секунду. Необоснованно? Осознавая продолжительность наметившегося монолога, а также необходимость выговориться для Чуи, Коё брезгливо присела на край пыльного дивана и продолжила слушать. — Да, ушёл. Мне стало страшно, но, что важнее, очень больно. Надеялся никогда больше не видеть ни одного, ни другого. Но третий-то тоже не подарок. Больной ублюдок постоянно мозги пудрил, ничего не говорил нормально, буквально накручивал моё сумасшествие, возводил в абсолют. Давил на все уязвимые места. Сука, я как слепой щенок, когда с ним общаюсь, — неожиданно мужчина замолчал и сел рядом с наставницей, глаза слезились. — Я отказывался спать с ним, а он пошёл, изнасиловал и прикончил какую-то рыжую студентку. Знаете, что хуже всего? Я узнал об этом после того, как всё-таки отсосал ему. Как вам такое? Всё ещё ничего страшного? Но лицо Озаки дрогнуло. Едва заметив каплю понимания в её мимике, Чуя уронил свою голову на женские колени. Крики закончились, настало время шепота: — Когда Мори приезжал, он сказал, что Дазай ему важнее. Этот конченный психопат. А я — обуза. И я всё равно здесь. Разве я правильно выбрал? Невыносимо. — Всё это ужасно, но тебе нужно взять себя в руки. Это не оправдание для того, чтобы так жить, — длинные тонкие пальчики с красными ногтями нежно гладили мягкие рыжие волосы. — Я не хочу жить вообще. Женщина убрала чужую голову с ног и встала. — Пока ты говоришь подобные вещи и выглядишь подобным образом, я рада, что ты заперт в этом клоповнике. Ты — моё достижение, докажи, что они не правы. Стань сильнее, лучше. И обуздай себя наконец-то. Тебе не шестнадцать лет, чтобы столько психовать. Я помогу всем, что понадобится. Но если ты решишь барахтаться в этом болоте, ничего не меняя, то будешь делать это один. Оставшийся в полулежачей позе Чуя смотрел на наставницу пустыми глазами. Не то, чтобы он ждал от неё сострадания, холодное сердце всегда было её отличительной чертой, но так хотелось почувствовать немного любви, хотя бы капельку. — Меня никто не любит, я всем несу только опасность. И от этого тоже… больно. Манипуляция? Пожалуй, но пусть произнесёт такие необходимые слова. Пусть яркие губы сложатся в ласковых звуках. — Ты знаешь, что это не так. И опять ведёшь себя как ребёнок. Тебе двадцать два года, соберись. Я зайду завтра и рассчитываю увидеть не это. Бесшумные шаги приблизили Озаки к двери. Грациозная и величественная, она была подарком судьбы в жизни Накахары. Он знал это, но сил всё равно не хватило ни на ответный кивок, ни на благодарность за визит. К постоянной боли примешался ещё и стыд. В кармане брюк у него всегда несколько пуль. Незаметно для Коё, он шевелит ими, не доставая, мечтая, как одна из них пролетит сквозь его голову. — Ой! — лёгкий испуг женщины привлёк внимание новоиспеченного суицидника, — Господи, да что за манеры у всех в этой организации! Недовольство Коё вызвал новый исполняющий обязанности главы исполкома. Сидевший на полу возле входа в архив. Очевидно, подслушивающий, что ещё куда ни шло, ввиду его профессии. Но также и краснеющий, с глазами на мокром месте. Озаки думалось, что мужчине в Японии не подобает показывать слёзы никогда. Но в последнее время её окружение стало каким-то гиперчувствительным. Она не любила это. Правда, в основном потому что сама была такой же, хоть и всячески скрывала. Акутагава не решался встать. Он не знал, что делать после этого. С одной стороны, хотелось бы убежать к себе и зарыться в самые сложные дела, чтобы отвлечься от всего услышанного. С другой нужно было поговорить с Чуей, именно нужно. Дело не в их отношениях, он теперь его руководитель, им необходимо обсудить действительно рабочие вопросы. Но как? Внутри юноши бушевали эмоции, он корил себя: всё, что рассказал Накахара, звучало трагично, да. Он его жалел, ровно до того момента, как услышал о том, что между ним и Дазаем всё-таки была сексуальная связь. Опять. Злость брала верх над всем. «Он же обещал не спать с другими». Чёртово задание не казалось достаточно весомой причиной, чтобы нарушать обещание. Ревность. Обида. Жалость. Надежды, так греющие душу буквально час назад, исчезли, не оставляя следа. В груди жгло, а в глазах щипало. Рюноске не плакал, но взвинченность появилась в каждой клетке тела. Его потряхивало, хотел злиться, но вроде как не имел на это права. Сам виноват? Ситуация сводила с ума. Здравомыслие вернулось вместе с осознанием, что он на работе. И его новый подчинённый нуждается в инструкциях. Колотящийся от переизбытка чувств, Акутагава всё же вошёл в архив. Чуя продолжал лежать на пыльном диване. Голубые глаза не выражали ничего. Пули в кармане всё так же шевелились, повинуясь шальному управлению гравитацией. — Нам нужно поговорить, — парень начал сухо, отводя взгляд. Злоба отошла на второй план, как только он увидел степень разбитости мужчины, стало стыдно, что он по сути отобрал должность. Кабинет Накахары тоже ушёл ему. Теперь ещё и слежка эта. Чуя не отвечал, смотрел незаинтересованными глазами куда-то в стену. Посудив, что такое поведение будет лучше, чем истерика, руководитель начал: — Пока мы не поймаем Дазая, я буду следить за вами. Круглосуточно. Поэтому, если вы что-то задумали, то я узнаю. — Я похож на человека, — слипшиеся губы еле раскрылись, — который что-то задумал? «Такой убитый голос». Ярость снова закипала внутри юноши, но уже по отношению к себе. Он опять давал слабину, взбешённый за дверью, боявшийся, что сорвется на крик и использование способности, стоило только увидеть эти глаза, всё ушло. Не получается противостоять. «Ему идёт абсолютно всё, даже уныние». Затянувшаяся пауза в этом непродолжительном диалоге немного взбодрила Чую, и он смог сфокусировать взгляд на госте. — Я постараюсь больше не доставлять никому проблем, не переживай. Поздравляю с повышением. Отлично справился, — слеза всё же скатилась из глаза. Хотя Коё запрещала. — Спасибо, — такой дурацкий ответ. Захотелось ударить себя. Зато уже поздно бояться позориться, — Вы обещали не спать ни с кем, кроме меня. Соврали, получается? Накахара хотел бы усмехнуться такому дерзкому хамству, но на это сил тоже не было. — Получается, так. Юноша медленно подошёл к полуживому телу. Бледные пальцы суетливо закопошились на чужом ремне. — Что ты делаешь? — Ставлю жучок на вас. Носите только этот ремень, пока я не разрешу носить другой. — Не кажется, что мне не следует знать об этом? Рюноске завис. Да, вообще-то не следовало бы. Но: — Не собираюсь больше ничего от вас скрывать. Мне плохо удаются психологические и скрытные операции, — растерянный шепот перешел в более серьезную речь. — Но я отлично убиваю. — Скорее бы. — Мне перешли почти все ваши дела, и Дазая тоже. Завтра будете помогать разбираться с тем, что я принесу. В свободное от помощи мне время, наведите здесь порядок, как и говорил босс. Он тоже внимательно следит за вами. Работа с девяти до восемнадцати, пять дней в неделю, как и раньше… Мужчина продолжал лежать и сходить с ума от абсурдности происходящего. У Акутагавы красивый голос. Мелькнуло воспоминание, как он читал вслух книгу. Больно. Казалось, что это сон, это не с ним. Но всё ещё никакой энергии на выяснение деталей. И поэтому только послушный кивок. — Вы сами не хотите ни о чем поговорить со мной? Он надеялся, хотел извинений, вопросов, претензий, чего угодно, но не этого отвратительно отчуждённого: — Нет. — О чём угодно. «Ну пожалуйста» — Нет. «Уйди уже» Он отталкивал, и Рюноске снова охватывала злость. Вина была не только на нём. Чуя ничего не делает для их отношений. Он опять изменил. Неважно, какие там обстоятельства. Он опять не разговаривает. Не хочет решать проблему. Ему легче всё бросить, чем бороться за их совместную жизнь. — Рано или поздно нам придётся это обсудить, Накахара-сан. Чуя глубоко вдохнул и наконец-то сел. — Мне жаль, что я так остро среагировал на выяснение обстоятельств вашего задания. Это было непрофессионально с моей стороны, полагаю, именно поэтому я сейчас отбываю наказание. Я буду помогать вам со всеми необходимыми задачами. Можете на меня рассчитывать. Надеюсь, это всё, Акутагава-сан. — К чему этот цирк? — в глазах юноши сгущались тучи. Тишина в ответ бесила. Раздражение подступило к горлу, с губ почти сорвались отрезвляющие грубости, но в носу защекотало. Чуть-чуть, едва уловимо, тем самым любимым запахом. Во рту пересохло. Он не смог сказать ему и слова. Ноги резко развернулись к выходу. Поспешно удаляясь из архива, парень мрачно думал, как правильно вести себя. Он был готов на всё ради Чуи час назад. И что он получил взамен? Сложно было осознать, чья ошибка была более значительна. Потому что свой проступок Рюноске не считал таковым вообще. Всё, что сулило Накахаре, это смерть на десять минут раньше неизбежной. Неужели из-за каких-то считанных минут можно было всё это устроить? Юноша винил себя в эмоциональной скупости. Рассуждал, что он не понимает высоких материй чужой души. Но логика упорно стучалась в мысли с печальной трактовкой: «Мори прав. Я влюблён в истеричку». Но влюблён же.