Сакраменто

      Из подземной гостиной по лестнице поднялись наши слизеринцы. Впереди вышагивал Малфой в черной бархатной мантии с высоким воротником. Он вел под руку Пэнси Паркинсон в прозрачно-белесоватой мантии, под которой выглядывало длинное красное платье. Крэбб и Гойл были оба в зелёном и походили на замшелые валуны, дам для них, как и следовало ожидать, не нашлось.       Я надел тёмно синюю мантию, а сопровождала меня Дафна Гринграсс, которая любезно отметила, что цвет моей мантии идеально подчеркивает синеву моих глаз.       На протяжении всего бала она не отпускала меня — шла со мной рука об руку с удивительной элегантностью. Её бархатное платье цвета слоновой кости подчеркивало гладкость и белизну кожи. Настоящая аристократка. Она была очень рада, когда я обходительно пригласил её на бал.       Жаль, но её чувств я не разделял.       Она и вправду была прелестной девушкой.       Дубовые входные двери тяжело отворились, и в холл вошли гости из Дурмстранга во главе с Игорем Каркаровым. В раскрытые двери я заметил перед замком на лужайке возведенный волшебством грот, полный розовых кустов, среди которых высились каменные скульптуры Санты и северного оленя. Над кустами и скульптурами порхали разноцветные светляки. Это были настоящие живые феи, только совсем крошечные.       — Участники Турнира, пожалуйста, пройдите сюда, — прозвучал голос профессора Макгонагалл.       Сразу за Каркаровым шёл Крам с Гермионой.       Салазар, я никогда не видел более совершенного создания, чем она.       Только она была совсем непохожая на себя – обычно пушистые, вьющиеся, непослушные кудряшки были гладко расчесаны и скручены на затылке в красивый элегантный пучок, легкая мантия небесно-голубого оттенка покрывала красивое платье того же цвета, только светлее, да и походка совсем другая; наверное, потому что плечи не оттягивает тяжелый ранец. И она ярко улыбалась, правда, немного скованно.       Она осмотрелась вокруг, помахала друзьям и, заметив меня под руку с Гринграсс, на секунду задержала свой взгляд.       Едва уловимо.       Может, показалось?       Девочки с явным неодобрением поджали губки и уставились на нее.       Двери в Большой зал распахнулись, и толпа хлынула в зал. Поклонницы Крама, те, что устраивали засаду в библиотеке, проходя мимо, казалось, готовы были убить ее. Пэнси Паркинсон вытаращила глаза, и даже Малфой позабыл от изумления ругательные слова.       Один только Рональд Уизли, поравнявшись с Гермионой, не удостоил ее взглядом.       Когда все наконец уселись по местам, Макгонагалл велела Чемпионам встать друг за другом парами и следовать за ней. При их появлении весь зал захлопал, и профессор повела их к большому круглому столу в дальнем конце, за которым сидели судьи.       Стены зала серебрились инеем, с тёмного, усыпанного звездами потолка свисали гирлянды из омелы и плюща. Длинные обеденные столы исчезли, вместо них — сотня столиков, каждый человек на десять. На столиках уютно горели фонарики.       Я, прищурившись, не сводил глаз с Гермионы.       Она увлеченно беседовала с Крамом и, казалось, не замечала ничего вокруг. Крам обычно молчаливый, теперь разговорился, и с явной охотой.       Гермиона учила Крама произносить её имя:       — Гер-ми-о-на, — медленно, по слогам произносила Гермиона.       — Гер-ми-во-на, — повторял Крам.       — Гораздо лучше, — похвалила Гермиона.       Я закатил глаза.       Исцарапанная ладонь снова зачесалась.       На сцену вышел ансамбль «Ведуньи», встреченный восторженными рукоплесканиями. У ведуний были длинные растрёпанные волосы, чёрные мантии были нарочито порваны и потёрты. Они разобрали инструменты, фонарики на столах погасли, и участники состязания со своими дамами поднялись со своих мест.       Я учтиво пригласил на танец свою пару. Дафна засияла, приняв мою руку. Пока мы вальсировали, одним глазом я обозревал зал и наблюдал за танцующими.       Рядом танцевали Лонгботом с Джинни Уизли, которая все время морщилась — Невилл то и дело наступал ей на ноги.       Я заметил, как Блейз зло улыбался, смотря на них.       А Гермиона всё танцевала и танцевала, не замечая ничего вокруг.       Рон испепелял её взглядом. Впрочем, как и Драко.       Крам кружил её в танце, прижимая ближе к себе. Он легко поднимал её за талию, будто пушинку, и шептал ей что-то в ушко, заставляя улыбаться и краснеть.       Меня разъедала жгучая ревность.       Меня колотило.       Организм требовал никотин.       Мне нужно срочно покурить.       — Дафна, милая, я отойду ненадолго, ты справишься без меня? Я отведу тебя к Блейзу, если хочешь.       — Хорошо, Тео, — она мило подняла уголки губ, я взял ее за руку, как подобает этикету, и проводил к Блейзу.       Сам вышел на крыльцо. Убедившись, что учителей рядом нет, вытащил платиновый портсигар, который заказал в Хогсмиде, и зажёг очередную сигарету.       Долгожданная, жизненно необходимая затяжка.       Хорошо, что я начал курить, иначе бы выжил из ума.       Изумительно успокаивающий ритуал — открыть портсигар и достать сигарету.       Зажать её между губ, поднести огонь и... вдохнуть.       Вот тут и начинается магия.       Никотин попадает в кровь и доходит до тканей, расслабляя тело и дух. А когда докуриваешь сигарету до самого фильтра, последняя затяжка начинает обжигать тебе губы, и уже не сигарета подвластна тебе, а ты ей.       Обжигает, но при этом не перестаёт приносить удовольствие... волшебство.       Не хуже нашей магии.       Раскаленные нервишки остыли, я немного успокоился и собрался мыслями.       Я хочу ее.       Вот и всё.       И я возьму то, что хочу.       Я докурил сигарету и трансформировал окурок в черный лепесток розы, выкинул его в кусты, чтобы скрыть следы.       Уверенным шагом я направился к той, что занимала все мои мысли каждые невыносимо одинокие дни.       Через минуту я уже стоял перед ней.       И я совсем не волновался, только отдался своему порыву, своим ощущениям.       Я не слышал и не видел никого и ничего вокруг — лишь она в этот момент была центром мироздания и вселенной.       — Гермиона, — она взглянула на меня своими огромными выразительными глазами, взгляд которых я так хотел носить на себе с таким же постоянством, каким глядел я сам. — Позволь пригласить тебя на танец.       Она очаровательно хлопала ресницами будто сомневаясь не ослышалась ли:       — Но... Я с Виктором.       — Он ведь отошёл, и я уверен, что он не будет против, если я украду у него всего лишь один танец.       — А если я не хочу?       — А это действительно так?       Она озадаченно свела брови на переносице, поискала Виктора глазами и не нашла. Подумав немного, она всё же протянула мне свою изящную руку. Меня наконец настигло чувство неописуемого удовлетворения. Пусть ненадолго, но она сейчас в моей власти.       В настоящий момент — она только моя.       Она приблизилась — запах сирени растекался по венам, попадая в мой затуманенный мозг.       Я занес руку, чтобы обнять ее за талию. Ее робкая грация опьяняла, хрупкое и нежное тело таяло в моих руках, а мерно-поднимающаяся грудь, сдержанное дыхание были предназначены только для меня.       Блестящие испуганные глаза глядели перед собой, прямо на меня.       Только на меня.       Пусть этот танец станет символом моей любви.       Поднимая свою руку на моё плечо, она танцевала превосходно. Ножки её в бальных туфельках быстро, легко и независимо от неё делали своё дело, а лицо её сияло так, что я поверил во взаимность своих чувств. Её изгибы ключиц, оголенные шея, и руки державшиеся за меня, словно я и есть её спасение.       Едва я обнял этот тонкий, подвижный стан, она зашевелилась в танце так близко от меня и улыбнулась так близко мне, что вино её прелести ударило мне в голову — я почувствовал себя живым.       Этот неповторимый вальс, эти минуты счастья останутся в моей памяти, впечатавшись раскаленным металлом в мозг.       Но музыка затихла.       Весь мир остановил своё движение.       Моё время истекло.       Мы оба переводили дыхание, медленно отступили друг от друга, и на прощание я поцеловал её нежную руку, оставив её с Виктором.       Эти пять минут я был счастлив, как никогда еще в жизни.       Я был на той высшей ступени счастья, когда не веришь в возможность зла, несчастия и горя.       К сожалению, по истечению этого времени оно смешалось с чувством горькой недостижимости.       Я не могу заставить её любить себя...

***

      Я пропала.       Я просто-напросто пропала.       Меня поглотил сам дьявол.       Видит Мерлин, я не хотела с ним связываться.       Этого не должно было произойти.       Возведённая стена безразличия, изолировавшая меня от его существа, сломалась в тот момент, когда я приняла его приглашение на вальс.       О чём я только тогда думала?       Я всё время так упорно старалась держать себя в руках и не поддаться соблазну взглянуть на него ещё хоть разок.       Нет.       Я не могла допустить того, чтобы мои чувства безжалостно растоптали и выбросили... как какой-то мусор.       Я боялась связываться с ним.       Я откровенно опасалась его.       Его скрытность, непроницаемость и таинственность сводили с ума. Хотелось узнать его истинные мотивы.       Всегда молчаливый, тихий. Не ответит, пока не обратятся, не сделает лишнего шага, всегда обо всем осведомлён, всегда в гуще событий, умудряясь не засветиться.       Ну не могла я поверить ему. Он водился с теми, кто оскорблял меня, кто унижал и задирал.       И в то же время он помогал мне с той самой минуты, как мы впервые встретились. Тогда не было никаких предрассудков. Мы не знали, кто мы, выходцы каких слоев общества, в какие факультеты направляемся, тогда всё было просто и ясно.       А сейчас?..       Почему мы так любим усложнять себе жизнь?       И всё же я не дам себя в обиду. Поэтому я запретила себе даже думать о нём.       И как-то это срабатывало.       Всё началось с простой симпатии, которая к любви никакого отношения не имела. Я и сама не поняла, когда перешла ту тонкую грань, где сердце билось кульбитом, когда он был где-то рядом.       Я не могу сказать, что была без ума от него, нет. Но я бессознательно тянулась к нему душой. Только разум не давал этому случиться. Я привыкла опираться на голые факты и не хотела быть в проигрыше ни в коем случае. Поэтому, почуяв неладное, я пыталась убить нежеланный интерес и чувство симпатии к нему в самом зародыше.       Я прекрасно понимала, что все будут глазеть на нас.       Знала, что сломаюсь ровно в тот момент, когда окажусь во власти его сильных рук.       И я осознавала, что если сейчас я поддамся ему и попробую на вкус сладкое ощущение близости и его прикосновений на себе — уже не смогу держать в узде свои чувства.       "Это ведь всего лишь танец?" — подумала я.       И согласилась.       Согласилась погубить себя.       Он глядел перед собой, прямо на меня.       Боги, вот бы эти глаза всегда смотрели на меня.       Только на меня.       Он приблизился — запах леса и табака вскружил мне голову.       Он поднял руку, обняв меня за талию.       Его плавные движения показались мне настолько завораживающими, что я больше не обращала никакого внимания на людей, уставившихся на нас. Я таяла в его горячих руках под его пристальным взглядом.       Я почувствовала через тонкую ткань платья его пальцы, которые нежно касались изгиба моей талии. Табун мурашек пронесся по спине, дыхание перехватило, стало нестерпимо жарко.       Я оказалась рядом с ним так близко, что смогла взглянуть в самую глубину двух бездонных океанов глаз.       Казалось, если немного задержаться, разглядывая их, рискуешь утонуть в бескрайнем омуте сапфирового взгляда, стремясь к своей неминуемой погибели.       Нельзя быть таким идеальным.       Бледная кожа стала ещё бледнее после года на севере, и будучи так близко к нему я смогла рассмотреть множество родинок, что окропили его молочно-белую кожу. Он сильно изменился после Дурмстранга. Стал выше, голос огрубел, плечи стали шире; только кудрявые чернющие волосы и ехидная улыбка совсем не изменились.       Он танцевал совершенно.       Грация его движений делала этот танец в разы чувственнее.       Он был самим совершенством.       В начале меня охватила дрожь. Но он держал меня за руку так легко и деликатно, что я расслабилась и позволила себе эту слабость — отдаться во власть его синих глаз и видеть отражение своих чувств на его лице, и мне показалось на долю секунды, что это всё взаимно.       Ах, Если бы...       Пусть этот танец станет символом твоей недосягаемости, Теодор.       Имеет ли смысл говорить о том, что это были самые сказочные пять минут моей жизни?       Однако всё закончилось с затиханием музыки.       Переводя дыхание, мы отстранились друг от друга, он поцеловал мне руку и оставил меня.       Совершенно опустошенную.       Дал мне всё и отобрал в то же мгновение.       Я не могу заставить его полюбить себя.       Даже если так, его убеждения встанут на пути принятия любви. Грязной – как любят выражаться волшебники из его сословия.       Горечь недостижимости ударила в мозг. Но я сильнее этого. Поэтому, найдя рядом с собой удивлённого этой сценой Виктора, я лишь предложила с яркой улыбкой:       — Пойдем танцевать?       Стать парой самого Виктора Крама нужно было хотя бы для того, чтобы увидеть раздутое от негодования лицо Пэнси Паркинсон и некоторых других девчонок, которые никогда не воспринимали меня всерьёз. Однако это не имело большого значения. Крам действительно был очень хорошим, обходительным парнем, которому я почему-то приглянулась.       В тот день я отдалась во власть подростковых радостей, танцевала до упаду, забыв обо всем, не замечая никого.       За одним кудрявым исключением.       Я втянулась в непредсказуемый водоворот событий в этот вечер. Таких эмоциональных качелей у меня ещё не было.       Сначала Крам, который сделал этот вечер самым незабываемо весёлым и запоминающимся. Затем Теодор, который разжёг неукротимое пламя в моей душе, которое мне будет невозможно потушить, и заканчивая Роном, который устроил сцену, где обвинял меня в том, что я вожусь с врагами Гарри.       Это было так унизительно.       Он всё испортил. Снова.       На второй день Рождества все спали долго. Днем в гостиной было хоть и людно, но тихо. Разговаривали неохотно, часто зевали. Я сидела с Живоглотом на коленях и почесывала его за ухом — кот благодарно мурлыкал. Волосы у меня снова торчали пышной копной, на что указал мне Гарри; и я призналась, что перед балом хорошенько полила их снадобьем «Простоблеск» для укладки волос.       — Это снадобье только для особых случаев, с ним так много мороки, — рассмеялась я.       — А почему ты не сказала, что идёшь с Крамом? — аккуратно спросил Гарри.       — Не хотела говорить никому.       — А как вы?.. — он не решался спросить и не мог никак подобрать слова.       Я облегчила ему задачу:       — Если хочешь знать, он каждый день ходил в библиотеку, чтобы поговорить со мной. И никак не решался. Он сам мне это сказал, — выпалила я на одном дыхании и стала пунцовой.       — О, ясно, — друг тоже смутился. — А что насчёт Нотта?       Я не знала, возможно ли стать ещё краснее, чем я уже была — оказалось, вполне даже возможно.       — Он... Я с ним не общаюсь, просто так вышло. Я, честно, сама не знаю, зачем он пригласил меня.       — Вы на Гербологии тоже работали вместе.       — И это тоже случайность.       — Ты уверена? — поднял бровь Гарри.       Я вздохнула. Посмотрела на Живоглота, погладив за ушко.       — Нет, Гарри, совсем не уверена. Я не знаю, что ему нужно от меня. Я не говорила тебе, но он помог с василиском на втором курсе. Если бы не он, меня, возможно, не было бы в живых. Он дал мне все нужные книги и предупредил, чтобы я ходила с зеркальцем.       Гарри вдруг выпрямил спину и уставился на меня во все глаза в немом удивлении.       — Я понятия не имею, какие у него мотивы, Гарри, — я грустно улыбнулась.       — Может, он просто хороший парень? — он тоже улыбнулся в ответ.       Я захохотала. Мой смех пронесся по тихому, сонному залу. Я быстро замолчала, захлопнув рот ладонью. Даже Глотик взглянул на меня укоризненно.       — С трудом верится, — тихо прошептала я в ладонь.       — Знаешь, что-то мне подсказывает, что он не так прост. Ты ведь понимаешь, что мир не делится на чёрное и белое.       — Что ты хочешь сказать?       — Да ничего. Я сам об этом задумался с недавних пор.       — Не злись, Гарри, я хотела тебе рассказать, но не знала, есть ли смысл...       — Я тоже тебе не рассказал кое-что о Нотте, — перебил меня Гарри.       — Что же?— меня охватило волнение.       — Он... Он просто поддержал меня, когда никто не верил, что в кубок я имя свое не бросал.       — Вот как? — я не скрывала удивления.       Интересно.       — Я не знаю, что это за тип. Да, сомнительный, но как я уже говорил, он не прост.       Я ничего не ответила на это.       Мы снова вернулись к завтраку, как подошёл Рон и разговорился с Гарри. Рон как-то сухо поздоровался со мной и вернулся к Гарри.       Что ему надо, Мерлин его побери, от меня?       Пока я пила свой чай, я нарушила одно из своих правил и взглянула на стол слизерина. Туда, куда обычно садился Теодор.       Мы столкнулись взглядами, и я быстро перевела взгляд на свои руки       Вот что происходит, когда не придерживаешься определенного плана.       Неловкие ситуации.       Я чувствовала, что щеки начинают гореть. Поэтому зарылась в газету, что лежала на столе. Да, у меня был свой свод правил, которого я придерживалась. Старалась придерживаться. Одно из них гласило — не подглядывать за ним. Но оно никогда не работало. И потому было другое правило — не глядеть на него, когда я знаю, что он может заметить.       Я наблюдала за ним всегда, только незаметно для него и окружающих. Очень и очень аккуратно. С таким, как он, выдавать себя крайне опасно. Вот он вышел, хохоча с друзьями, из аудитории. Вот он ответил безупречно на вопрос Макгонагалл, когда она обратилась к нему. Вот он стоит за беседкой, где скрыт от глаз на перемене, и незаметно закуривает сигарету; если намеренно не следить за ним, никто бы и не заметил. Вот он поднял моё упавшее перо на уроке и протянул, не сказав ни слова, — только улыбка и блеск сапфировых глаз.       Когда я сидела в библиотеке, он подошёл ко мне и спросил, когда я закончу с книжкой, чтоб позже ее взять почитать. Получив ответ, он удалился в другой конец стеллажей, оставив персик на моём столе. Я пыталась окликнуть его, но в библиотеке этого делать нельзя.       А он ушел.       Позже я вертела персик в руках, глядя в потолок своей спальни, и размеренно думала о нём. Взглянув на любимый сочный фрукт, я медленно поднесла его к губам и надкусила его. Сок спелого персика стекал по моим пальцам. Прямо как мой взгляд медленно стекал по его завиткам кудряшек, скулам и широким плечам. Я резко встала и побежала в библиотеку.       Нужно почитать.       Я так больше не могу.       Когда-нибудь я найду душевное спокойствие. А пока буду пичкать мозг информацией до потери пульса. Нужно быть лучше, чем ты есть сегодня, чтобы было легче завтра.       На каникулах было много свободного и времени, и я начала вязать, кроме шапочек и носков, шарф черного цвета. Настроение было во всех смыслах чёрное. Это была первая нормальная вещь, которую я связала. Джинни даже решила, что я купила его, и хотела одолжить. Он был действительно самым нормальным из всех моих уродливых произведений.       Я сидела на скамейке на открытом крыльце, смотрящим в сторону внешнего двора Хогвартса. Шел снег, было холодно, но неописуемо красиво. Небольшой фонтан с замёрзшей струёй воды выглядел так, будто это был маленький ледяной дворец. Я всё рассматривала его и наносила последний штрих на своем шарфе. Я решила сшить серебренной нитью полоску на одном конце, чтобы он не выглядел таким унылым. Будучи увлеченной своей работой я даже не заметила, что кто-то подошёл и сел на другой край скамейки.       — Привет, Кудряшка, — при звуках его голоса я остолбенела. Пальцы застыли на полпути своей работы. Я закрыла глаза и надеялась, что это всё мне кажется. Вот я открыла глаза и повернулась в сторону прозвучавшего голоса. — Я тебя отвлекаю? — задорно улыбнувшись, в своей манере, спросил виновник моего душевного неравновесия.       — Теодор...       — Зови меня Тео. Теодор звучит слишком официально.       Я осеклась. Хлопнула ресницами и вернулась к своему рукоделию.       — Можно посмотреть на твой шарф? Ты ведь сама его вязала?       — Да, сама.       — Ты всегда всё делаешь сама. Может, наконец дашь себе отдохнуть? Ты не обязана делать всё.       — Кто, если не я?       — Это уже спорный вопрос. Так ты дашь мне взглянуть на твой шарф? Я вижу, ты уже закончила.       Я была не уверена, что последует дальше.       Да ладно, Гермиона, успокойся. Что он может сделать с тобой? Не съест же?       Я протянула ему свою работу.       Он ярко улыбнулся, растянул длинный шарф обеими руками и присвистнул.       Я отвлеклась на снежинки, которые мягко легли на его кудряшки. На его черных ресницах так же ярко блестели мелкие снежинки, его нос немного покраснел от холода, а пар так чарующе вытекал из его рта, что я засмотрелась на его манящие губы, движущиеся в разговоре.       — Я заплачу тебе пятьдесят галеонов за него. Продашь?       Я возмущённо подняла подбородок и гордо сказала, что он не продается.       — Да брось, я же знаю, что ты вяжешь их для эльфов. Я жертвую эту сумму не тебе, а твоему фонду. Так ты сможешь взять ещё пряжи или купить готовые изделия, чтобы освободить ещё пару-тройку эльфов. Я лишь взамен прошу этот шарф. Разве это не выгодное предложение?       Да, предложение действительно выгодное, но...Зачем ему мой шарф?!       — Я хотела оставить его себе, но если это поможет эльфам... Ладно. Договорились. Но это не совсем выгодно для тебя. Ты можешь купить гораздо лучше за такие деньги да и не один, а несколько. Зачем тебе он?       — Мне он понравился. А я беру то, что мне нравится... Рано или поздно.       Он взглянул на меня так, что меня наэлектризовало этими молниями, что были между нами. Затем он простенько обмотал его вокруг шеи и совсем неожиданно взял меня за руку.       — Безмерно благодарен тебе за этот подарок, Кудряшка! И на будущее... — он хитро прищурился, — тебе больше идет ходить лохматой.       Я встрепенулась. Чего он о себе возомнил?!       Я, наверное, взорвалась бы нравоучениями, но он весело убежал от меня.       А там, где он сидел секундами ранее, лежал мешочек с галеонами.       Этот человек — настоящий шторм.       Приходит, когда вздумает, разрушает меня и исчезает, заставляя ловить воздух ртом.