Сакраменто

      Одним человеком больше, одним меньше — какая разница?       Большая, Таддеус.       Заткнись. Милая, умоляю заткнись, я ведь даже не знаю, какой на самом деле сейчас у тебя голос. Прошло много лет, ты давно повзрослела. Почему же не покидаешь меня?       Тик-так. Тик-так. Тик…       Удушающая тишина.       Почему ты молчишь, когда я нуждаюсь в тебе?       И куда пропало это чертово тиканье?!       Часы сломались.       Наверное, не надо было кидать в него разрушающее, не думаешь?       Ее голосок щебетал в голове постоянно. Если бы не она, я бы не выжил. Хоть и прогонял ее, знал точно — она никогда не посмеет оставить меня одного.       Тиканье сначала вывело из себя, но как только исчезло, стало еще хуже.       А чего ты хотел, Таддеус?       Булочку с сахаром. Ты обещала принести.       Сахарочек растает, мыслям не помешает…       А вы знали, что человек — существо, имеющее власть и использующее ее так скользко и отвратительно? Тянет рвать, ком в горле, что мы представляем из себя? Ублюдки, которые ввиду своих комплексов создают гениальные проекции, да что мы такое?       Тело под моими ногами барахталось в смертельной агонии.       Добить или оставить его мучиться?       Призвал бумагу и карандаш. Сперва запечатлею этот момент.       Но я вдруг вздрогнул.       Похоже, ритуал придется отложить.       Моргана прокляни, начинается…       Снова дрожь в теле и уже хорошо знакомая боль, словно кровь в жилах в одно мгновение заменилась жгучим пеплом, а в голову пустили Бомбардо Максима.       Но это еще не все! Самое веселое впереди!       Тра-ла-ла вместе дружная семья!       Как же больно…       Я так устал.       Слышен чей-то душераздирающий крик.       Или это я сейчас кричал?       Слабак. Давно бы пора привыкнуть, боль была со мною дольше, чем любое другое чувство.       Спазмы.       Даже страх просуществовал меньше, исчезнув во мраке моей никчёмной жизни.       Таддеус, ты чего, какой же никчемной?       Великой!       Мне суждено быть великим, это мое предназначение. Дядя Блишвик уверил меня в этом.       Дядя Блишвик недавно заставил отрезать уши тому парнишке. Сколько ему было, девять?       Замолчи. Я стану властелином мира.       Зачем мы просыпаемся каждое утро?       Лучше скажи, зачем стараемся выжить?       Спазмы.       Все это имеет определенный ответ, да только сам ответ омерзителен.       Спазмы.       Природа удивительный поставила инстинкт перед нами — выживания. Так почему же так хочется сдохнуть?       Мышцы скрутило в очередном спазме в последний раз — но только на сегодня.       Надо отметить, что однажды, когда приступ не появлялся, я сходил с ума от его отсутствия, не мог перестать думать о том, что вот-вот будет больно, но ничего не происходило. Я ждал и ждал, пока совсем не тронулся умом.       Ожидание наказания хуже самого наказания.       Но за что я наказан?       Вот и веселая часть на подходе!       Тело онемело, комната погрузилась в красную мглу. Я оказался на краю огромной бездны, где лежали замученные мертвецы, смрадный запах тухлятины витал в алом мутном воздухе вокруг. Рядом текла кровяная река с бледными расчлененными телами.       Откуда я знаю, кто эти мертвецы?       Кажется, я сам их убил.       Я, но не я.       Как такое возможно?       Мертвецы, которые бродили на суше, подняли руки к небу в мольбе.       Ах, нет.       Они подняли их, чтобы кожа, отваливающаяся от мышц, доставляла им меньше боли.       Таддеус, чего ты так глупишь?       Их недоразвалившиеся, не до конца разложившиеся тела, которые смачно проедали жирные черви, подымались. Они близко подошли ко мне все разом, протягивая ко мне руки, разрывали мою плоть кусочек за кусочком грязными прогнившими ногтями. Ну а я кричал не в силах убежать, меня будто приковали к земле, однажды видел, как огромные гвозди проходили сквозь стопы вглубь почвы. Бежать было просто невозможно. С меня зубами срывали куски мяса, поедая тело, проглатывая вместе с душой.       И вот это уже очень больно.       Но ведь все проходит, да?       На этот раз мамин голос пронесся в больной голове:       — Таддеус, милый, что с тобой, сыночек?! Папа сейчас подойдет… Теодор! Скорее, с нашим сыном что-то происходит, с ним что-то не так! Он весь трясется! Сделай что-нибудь, ему больно!       Мамочка, прости меня, я не хотел толкать тебя.       Это был не я.       Твой голос всегда успокаивает.       Я все помню.       Я ничего не забыл.       Я не специально…       Дьявол, да я ненавижу себя, просто ненавижу, ведь что я могу исправить?! Я крохотное, никчемное существо со сломленной психикой и такое же омерзительное, как и остальные. Во мне копятся огромные клочья, квазары агрессии, дерганность, тревога, изнеможение, ярость…я разрываю себя, разрываю ребра, грудину, я не могу терпеть эти комья и клочья, я ничего не могу сделать, мне нельзя находиться здесь, потому что мне больно, я разрываюсь! Я плачу и задыхаюсь, я ничего не могу изменить. Да и кто мне сказал, что что-то надо менять?       И вдруг прошло.       Это всегда было неожиданно.       Все прошло за полчаса, но всегда кажется, будто пробыл там целый день. А сейчас будто ничего и не было. Снова оказался в маленькой съемной комнатушке, в которую поселил меня дядя Блишвик, с мертвым посетителем под ногами.       В руках смялась бумага, и сломался карандаш.       Ну вот, теперь я не смогу тебя нарисовать, названый гость. Не твой день, увы. Да и не мой тоже, теперь буду нервничать, что ритуал не завершен.       Мне нужно написать его портрет, иначе свихнусь окончательно.       Таддеус, куда еще хуже? Кажется, ты уже давно шагнул за рубеж рассудительности в обычном его понимании.       Иногда в таком приступе я попадал в совершенно противоположное место. Все было белое и такое красивое! Чистое умиротворение, я видел только в том прекрасном месте. Мама всегда меня встречала и махала, ярко улыбаясь в своем белоснежном платье.       Но это было нечасто…       Тик-так. Тик-так.       Какие же живучие часики.       Резким движением я призвал новый лист бумаги и другой карандаш. Маниакально рисовал лицо бездыханного тела, наконец захлебнувшегося в собственной крови. Тщательно вырисовывал каждую складочку разорвавшейся кожи на лице, уделяя особое внимание потухшему взгляду — пытался передать пустоту глаз своей жертвы. Вытащить ее из себя и запечатлеть на бумаге через мертвеца.       Обожал писать смерть.       Как же мне нравилось убивать и доставлять боль. Так я чувствовал долгожданный контроль, их мучения и беспомощность передо мной — опьяняла. Мне нравилась та власть, которой я обладал над своими жертвами. Чувствовал, что наконец обуздал хаос в голове. Успокаивался, получая удовлетворение от вида крови, стекающей по стенам комнаты и собирающейся в лужу, источая удушливый сладковатый запах с ярко выраженными металлическими нотками.       Кровь!       Ее аромат возбуждает и ведет по следу хищника, а жертву приводит в трепет и обращает в бегство.       Что я делал здесь?       Забыл.       В последнее время забываю некоторые вещи, но снова вспоминаю, однако затем теряю уверенность в их подлинности.       Галлюцинации стали посещать чаще.       Голоса пели изумительные серенады в голове прямо сейчас, когда я наконец снова убил. Обычно они постоянно орут и кричат на меня — агрессивные твари, пожирающие мои силы и остатки контроля. Иногда они убивали друг друга, если этого не делал я с живыми людьми. Был случай, когда один голос был более близок со мной, чем остальные — так вот его они истерзали так, что я слышал вопли и крики о помощи целых два дня, пока он совсем не утих, медленно и мучительно умирая.       Я больше не слышал того голоса.       И не мог ничего с этим сделать.       Никак.       Было просто невозможно. Мне тогда снова стало страшно. Это было не забыть.       С тех пор я не делаю долгих перерывов между убийствами.       Альбер Камю писал, что как только человек допустил возможность убийства, хотя бы и единственный раз, он должен признать убийство всеобщим правилом.       Но такое утверждение ни на чем не основано и упрощает проблему. Бывший убийца вполне может защитить другого человека, даже необязательно близкого, от посягательства на его жизнь.       Большинство, кто совершил преступление один раз, отнюдь не отвергает другие правила и ценности. Многие из них никогда не крадут и не грабят, способны на искреннюю привязанность к друзьям и любовь к женщинам, могут добросовестно работать и выполнять общественный долг. С другой стороны, люди, которые в основном находятся за рамками нормального социального общения, прежде всего алкоголики, привычные тунеядцы и бродяги, сравнительно редко совершают убийства.       Здесь все гораздо сложнее.       Убийство становится допустимым, если люди воспринимают его безразлично, если они ни во что не верят или верят в то, что не имеет ничего общего с духовностью и гуманностью.       Убийство приемлемо, если человеческая жизнь рассматривается лишь как ставка в игре, если результат — все, а способы его достижения — ничто.       В последнем случае находится много оправданий убийствам, особенно, если цель не связана с приобретением материальных благ и тогда будут реальны массовые убийства людей под знаменем свободы и торжества идей.       Это все обо мне.       Мне плевать на жизни людей.       Ничего все равно не имеет смысла в моей жизни. Она состояла лишь из вынужденных путешествий, которые мне совершенно не нравились, а также из убийств, пыток и боли.       Мы часто перемещались из страны в страну. Как-то раз оказались в Италии, тогда мне было семь лет. Я прятался в повозке, в которой мы с дядей путешествовали. Когда мы остановились, дядя зашел в какой-то старый, но весьма красивый дом, и запретил выходить из повозки. Сам пошел за припасами и, по моей просьбе, за книгами.       Я помню то время. Кажется, тогда я был больше человеком, чем являюсь сейчас. Этот процесс шел медленно, но верно к своей точке невозврата, когда я понял и принял свою сущность. Меня можно было назвать почти нормальным ребенком, а может даже можно было и спасти.       Тогда я все же не удержался, высунул голову, чтобы осмотреться. Было так красиво снаружи! Свежий воздух заполнил легкие, и я радовался, что мог вот так свободно подышать.       Но вдруг одна темноволосая девочка заметила меня и прищурилась, чтобы лучше рассмотреть. Я запаниковал и нырнул обратно в повозку.       Через пару минут услышал стук. А затем и тоненький голосок этой девочки:       — Я видела тебя! Выходи. Почему ты прячешься?       — Уйди, а то мой дядя тебя убьет! Я не шучу! Он уже так делал, я не хочу снова помогать ему с… с…тел… те…       — Да ладно тебе, — перебила она, — выходи, у меня есть булочка с сахаром. Хочешь?       — Булочка? — робко выглянул я       — С сахаром. — добавила девчонка.       — Хочу.       — Ну так выходи! — она нетерпеливо топнула ножкой.       Я набрался смелости и высунул голову, осмотревшись по сторонам. Дяди еще не было. Она протягивала мне аппетитную булочку, которую я жадно отобрал, случайно поцарапав ее руку.       — Ай! Ты чего? — возмутилась девчушка.       А я жевал и не понимал, чего она надулась.       — Ты какой-то невоспитанный мальчик. Девочек нельзя обижать, ты сделал мне больно. Девочкам делать больно нельзя. Понял?       — Почему? — удивился я.       — Потому что мы маленькие, красивые, слабые и хрупкие — мама так говорила мне. Нас нужно только любить, беречь и дарить нам подарки.       Я нахмурил брови и не мог понять, что она хочет. Но запомнил то, что она говорила.       — Дарить подарки? Это как?       — Ну например цветы. Девочки любят цветы.       Я увидел, как рядом росли красивые голубые цветы. Наклонился, чтобы дотянуться и сорвать их, как кубарем упал на мягкую землю, запачкав одежду.       — Что ты делаешь? Зачем ты так бросился? — отпрянула она.       Тем временем я небрежно сорвал цветы и протянул ей:       — Чтобы подарить тебе цветы. Ты же маленькая и красивая, а еще ты девочка. Ты сказала, что таким надо дарить цветы.       Неожиданно для меня она захихикала, что вызвало мое недоумение.       Я сделал что-то не так?       Она протянула руки и взяла цветы в охапку.       — Ты быстро учишься! Спасибо за незабудки. Она поцеловала меня в щеку, отчего я густо покраснел.       Незабудки.       — Хорошо, я тебя не забуду! — неуверенно промямлил я почесывая затылок, как снова услышал ее звонкий смех:       — Да что ж ты такой странный? Это название цветов, — серьезно поправила меня.       У цветов есть названия?       — Я сейчас побегу домой, принесу еще булочек, хочешь? — продолжила она.       — Да! — радостно воскликнул и не мог насмотреться на этого ангелочка.       Она побежала куда-то вдаль, случайно уронив один цветок. На губах еще чувствовались кристаллики сахара от съеденной булочки, которые я с удовольствием облизнул.       Вкусно.       Незабудки. Такого же голубого цвета, как ее выразительные глаза.       Когда только собирался залезть обратно повозку, почувствовал сильный удар в голову:       — Ты маленький засранец! Пытался сбежать?!       — Нет дядя Блишвик, я просто хотел подышать воздухом! Правда! — мой голос дрожал.       — Ты сукин сын! — дядя Блишвик стал избивать мое маленькое тело. Спина ещё не восстановилась от прежних ударов, а потому было еще больнее, чем обычно.       Еще удар по голове.       Я тихонько, как следовало по его инструкции сел на корточки, поднял рубашку, открыв ему спину, скрестил ручки на груди и очень тихо повторял про себя:       — Не больно. Не больно. Не больно.       Мне не больно. Это не та боль.       Настоящая наступит где-то под вечер, посещая меня с завидным постоянством раз или два в день в виде приступа.       В тот день он еще пару раз наказал меня и как обычно это бывало, немного залечил, чтобы «сохранить тело для хозяина». Я благодарно улыбался ему и тихонько уходил в свой уголок, где лежали любимые книжки и думал об одном: «Кто этот «хозяин»? » Помню, как смотрелся в зеркало и со страхом думал: «Что за хозяин? Зачем ему мое тело? Что он будет делать с моими маленькими ручками и ножками? Зачем ему мои впалые щеки и черные кудряшки? Ведь я совсем худой и слабый, кому я могу быть нужен?»       Иногда дядя говорил о каком-то Темном Лорде. Повзрослев, я понял, что это один и тот же человек. Это тот, на кого я должен равняться. «Ты будешь великим», — повторял дядя Блишвик, пока снова и снова заставлял меня резать самого себя по рукам. Плакать не разрешалось. Можно было улыбаться. И я улыбался. Он ведь хотел, чтобы я был сильным. Он не хотел понимать, что мне не привыкать.       Прошло девять лет с того момента, мне исполнилось шестнадцать. По словам дяди я стал достаточно взрослым и достаточно сильным волшебником. Мы только освоились в Новой Зеландии, как вдруг дядя сказал, что нам нужно ехать в Лондон — Темный Лорд вернулся. Он переживал. Сходил с ума и все повторял, что теперь ему делать со мной. Что я не понадобился. Что провалил его задание. В конце концов решил вернуться к Хозяину, к Темному Лорду. Мы отправились в путь.       Тик-так тик-так.       Таддеус, часы давно сломаны, всё это у тебя в голове!       Тра-ла-ла, тра-ла-ла, вместе дружная семья!       И так постоянно.       Эмоциональные скачки были моим всем.       Мысли неупорядоченны.       Голова моя тождественна хаосу.       А я увижу маму?       Мамы нет, ты видел ее в своих приступах.       А отца?       Отец ненавидит тебя, всегда ненавидел.       А Тео?       Тео даже не знает о тебе. А если знает, не захочет иметь дело с убийцей-психопатом.       Он меня не помнит. Но я помню.       Я все помню.       Просыпаюсь в час ночи.       Лежу. В голову приходят различные мысли о моих неудачах «Хочу смерти», — думаю я снова и снова. И начинаю анализировать, почему. На днях совершил очередной низкий поступок без видимых на то причин. И я не принимаю его для себя. Но также я бы не принял для себя, если бы не совершил его. Мне снятся сны, где я окончательно сошел с ума, где боль поглощает меня, причем как-то снаружи, я попадаю в этот кокон, из которого невозможно выбраться, я вижу сквозь него очень неясную и мутную картину. Сам себе создал эту клетку. И засыпал с приятными мыслями о том, что во сне буду кого-то резать.       Моя темноволосая спутница в образе той девочки с булочкой, оставшаяся без имени комментировала мои действия и мысли. Она говорила о них чаще всего негативно, унижала меня, доводила до ужасного самобичевания, но с одним «но». У меня было ощущение, что она меня принимает, пусть и не понимает. Или даже и понимает, хотя сама бы поступила иначе. Я представлял, как придвигаюсь к ней, ложась в обнимку, когда мне сильно больно, и мне становилось легче. Она привычным образом клала левую руку мне на шею и гладила меня, утешая, как никто другой.       Моя душа разрывалась от пустоты, хотя в голове было множество экзистенциальных мыслей. Я сливался с экзистенцией в единое целое, наши сущности накапливали друг друга, ненавидели друг друга, ненавидели себя за эти вопросы. Как жить? Зачем? Почему? Во что? Ни на один из этих вопросов нет определенного и полноценно достойного ответа.       Вчера убил маглов.       Что-то совсем настроения не было, даже не пытался оттянуть удовольствие и помучить их подольше. Повозился ножом с их мордами, сняв первый слой кожи острием, чтобы не видеть смертной ухмылки трупов. Но изуродованные мертвые лица даже так зло хохотали и говорили, какое я ничтожество. Я раздробил их черепа с помощью магии.       Выбесили.       Зашел в булочную, предварительно поколдовав со своей внешностью. Это был ритуал — где бы мы ни были, я заглядывал в ближайшие пекарни. Непонятно, почему мы прятались. Да плевать, главное дядя с недавних пор отпускает меня наружу и я могу делать что угодно, главное не попасться.       В булочной горкой лежала свежая горячая выпечка от которой исходил божественный запах сливочного масла и чуть подгоревшего сахара — именно сахарно-сливочная корочка под булкой давала райское наслаждение в сочетании с мягким мякишем сдобы. Я всегда покупал только их и щедро платил молоденькой продавщице, которая на этот раз, к моей удаче, была чем-то похожа на ту девчушку из Италии.       Сахарная девочка — дал я своей темноволосой спутнице прозвище.       Надо сказать, продавщица сама имела отменные булочки при себе — ее пышная грудь выглядела невероятно соблазнительно, когда я сжимал ее с безжалостной силой до посинения, доставляя ей боль, пока имел ее сверху поочередно то в узкую киску, то в прелестнейшую задницу. Обожал связывать девушек, хоть они и так никуда от меня не сбежали бы. И не потому что я им не дам убежать, нет — потому что сами не хотели. Они издавали такие упоительные звуки, я получал неописуемое удовлетворение, слушая их крики боли вперемешку со стонами наслаждения. Я знаю, им всегда больно, но мне было бесконечно интересно, как эти девушки научились получать удовольствие от терзаний.       Всегда было забавно наблюдать за тем, как остальные испытывают страдания. Они чувствуют то же, что и я в периоды моих приступов или им намного хуже? А может наоборот?       Оказалось нет.       Никто не выдерживал.       Уже пробовал. Методом проб и ошибок, в ходе личных экспериментов со своими одноразовыми девушками.       Я обожал находить порог чувствительности своих жертв. Но девочек я не убивал, если не было на то причины. И старался не обижать. В своем понимании этого слова.       Вообще я боготворил женский пол. Мне казалось, они не из мира сего. Будто ангелочки, которых всегда нужно беречь. Я бы никогда не дошел до их уровня величия.       Научила меня этому принципу Сахарная девочка, моя спутница, тот самый щебечущий голосок.       Она всегда была со мной.       Я разговаривал с ней каждый день. Она ненавидела, когда я мучил девчонок, и я по большей части старался избегать этого. Не всегда получалось. Нет, чувства вины и сожаления были мне чужды. Я знал, что есть такие понятия, но не испытывал их уже очень давно.       Моя спутница держала меня в невидимой узде.       Смешно.       Я понятия не имею, где она, что делает сейчас и как она теперь выглядит. Если у меня и есть мечта, так это снова встретить ее.       Ну помимо того, чтобы наконец сдохнуть.       За посетителем через какое-то время в мою комнату ворвался другой маг, заставший меня хохочущим, пока я создавал рисунок, бешено водя по бумаге черным карандашом. Подняв на него свои уставшие глаза, улыбнулся и легким движением руки отразил его режущее заклинание.       — Тоже любитель резать? — безумно захохотал я, бросив в него Инкарцеро.       Он пытался победить, верил в это — Моргана прокляни, смешно до невозможности!       Повалив его в столь недолгом бою, связал и пару раз избил, потом не спеша выколол глаз, с наслаждением шепча ему в ухо:       — Я буду пытать тебя снова и снова, а когда ты отключишься, буду держать в сознании стимулирующими чарами, чтобы ты помнил и чувствовал все.       Это был маг из Министерства магии. Идиот, хотел поймать меня за использование темной магии. Видимо, исчезновение маглов сюда его завлекло.       Через минут двадцать ко мне заглянул дядя:       — Таддеус, чего ты играешься! Я же сказал, мы спешим. Ты уже собрался?       — Да, дядя Блишвик, — покорно кивнул я и в следующую секунду бросил в полуживого мага медленно убивающее проклятие. Его органы прогниют в течение получаса и он все хорошенько прочувствует. Моя гордость, проклятие собственного творения.       Мы отправлялись в путь. Снова. Но не знал, куда и зачем. Дядя ненавидел, когда я задавал вопросы.       — У тебя был сегодня приступ?       Он обожал, когда начинались приступы, думал, что Темный Лорд вот-вот возродится, но этого не происходило.       — Да. — осторожно ответил я.       Он свел брови в неодобрении. На удивление, он никак не отреагировал. Обычно срывался на мне, избивал — видимо, расстраивался, что возрождения не произошло. А я не отвечал никогда.       Почему я его не убивал?       Почему терпел?       Он был единственным близким мне человеком. Я его любил. Он заботился обо мне, хоть и по-своему. В моих глазах он не был подонком, я уважал его и всегда пытался угодить.       Никогда не получалось.       Всегда с трепетом ждал, когда он приносил мне новые книги, которые я глотал одну за другой и перечитывал тысячи раз. Многие фолианты были выучены мною назубок. И я просто умирал от счастья, когда мы начинали заниматься вместе. Точнее, бросались друг в друга заклинаниями и проклятиями, тренируясь. Это была самая счастливая часть моих дней.       Вообще день сам по себе не соответствовал мне, ночь была моим временем. Сколько помню себя, никогда не ложился ночью, вообще спал крайне мало. Мог отключиться в пять утра и поспать часа три. Этого было достаточно.       Моя любимая спутница будила меня по утрам, играя с моими кудряшками. А когда с утра удавалось получить горький кофе с чернющим шоколадом, как волосы Сахарной девочки, ко мне вмиг приходили силы для преодоления новых вершин. Вершин из трупов маглов, предателей крови и полукровок. Чистая кровь будет на вершине пирамиды.       Так меня учили.       Я — истинная тьма, приносящая смерть и бедствие.       Как считаешь, Сахарок, я прав?       Она глядела на меня, но вместо ответа поцеловала в лоб и растаяла в воздухе, как сахарная вата под дождем.       Не исчезай, пожалуйста…       У меня больше никого нет.