Всю свою жизнь меня учили одной простой истине — есть люди достойные жить в этом треклятом мире, и есть те излишки и отбросы нормального общества, которые должны гнить в земле или удостаиваться чести служить нам — чистокровным. Грязнокровки априори не заслужили и второго. В семье Малфоев этому учили с детства, как и в большинстве других благородных семьях.
И как единственный наследник рода Малфоев, я был обязан соблюдать эту идеологию.
Отец занимался со мной все свое свободное время. Я почитал его, для меня мои родители были святыми, любое их слово — чистейший экстракт праведности, не допускающий сомнений.
Однако все, чему меня учили, чуть не разнеслось в клочья, когда я столкнулся с противоречиями нашего магического мира. То, что говорили родители, не всегда соответствовало тому, что я встречал в повседневной жизни. Основываясь на своих наблюдениях, я открывал для себя, что чистокровные отпрыски не всегда были лучше грязнокровок. Тот же Уизли был позорищем самого понятия благородной крови.
Невероятно сложно было принять это. В голове не укладывалось, что так может быть, ведь с детства мне внушали совершенно другое. Неужели все, что я знал и чему верил — ложь?
Я не признавал этого.
Такого просто не должно быть.
Сложно жить по родительским правилам, когда они сталкиваются с настоящей реальностью. Разум говорил одно, а воспитание другое.
Я постоянно раздражен, так как определенности, ни в моей голове, ни в жизни не было. Потому решил, что безопаснее будет защищать все то достояние, что оставили мне предки, о понятии того, что праведно, что нет.
Так было проще существовать. Это была моя зона комфорта, где все знакомо и правильно.
И вот я снова и снова собирал осколки своего самолюбия и гордости, когда Грейнджер в очередной раз была впереди всех почти по всем предметам в школе. Она не уступала по знаниям древним чистокровным семьям, которые, казалось бы, должны растоптать ее, смешав с грязью, но это
она приравнивала нас к мусору.
Она всегда заставляла восхищаться учителей своим пылким умом, да и к моему ужасу — меня тоже.
Мне всегда нравились люди начитанные и эрудированные. Но так выходило, что связывался я с их противоположностями. Моими вечными сопровождающими были Крэбб и Гойл, которые, мягко говоря, не отличались острым умом. Другое дело — Нотт и Забини. Достойные друзья, однако, как бы я не пытался побороть себя, поначалу отстранялся от них, боясь показывать свою внутреннюю растерянность и некую неполноценность, вызванную комплексами, зародившимися после вечных стремлений к отцовскому идеалу и последующими его разочарованиями во мне.
Я считал себя недостаточно рассудительным относительно Гермионы, недостаточно хитроумным по сравнению с Ноттом и недостаточно собранным сопоставительно Блейзу.
Было тяжело дружить с ними, когда я видел в них конкурентов. И все же все трое притягивали к себе. Кто-то был мне близок, как никто другой. Кто-то принимал меня таким, каким я был на самом деле, и мне было комфортно с ними. А кто-то был Грейнджер.
Но даже с Грейнджер, мне было... По-своему уютно.
Особенно с Грейнджер.
Которая, к слову, смотреть на меня не могла без презрения. Я не знал, как быть к ней ближе иначе как дразнить и мучить ее, но и этого было недостаточно — все это ее совершенно не трогало. Ее никак не коробила моя показная ненависть к ней. В упор не видела меня, пока я сам не способствовал этому.
Однако было что-то, что связывало нас. Некая общая черта, которую Грейнджер отрицала в себе.
Она не такая, какой хочет казаться. Эту постыдную особенность гордая львица скрыла ото всех глубоко внутри, но интуиция и проницательность раскрыли ее тайные карты.
Вспомнился наш недавний диалог, который я буду хранить в своих закоулках памяти еще непомерно долго. Ее пропитанный злобой и раздражением голосок временами проносился в голове по ночам, когда я засыпал, и будил меня утром, заставляя ухмыляться в подушку:
— Малфой, ты невыносимый, лицемерный, эгоистичный человек, играющий эмоциями людей забавы ради! Ты все делаешь ради своей выгоды. Не понимаю, как никто из твоих змеиных друзей этого не видит?
— Так почему же видишь
ты? — ехидно спросил я, наблюдая за оказанным действием брошенного вопроса, стараясь запоминать каждое вздрагивание мелких мышц на лице, чтобы прокручивать в голове снова и снова этот эпизод: вздернутый носик, усыпанный чертовски выбешивающими веснушками, каждую из которых хотелось расцеловать, ее брови, нахмурившиеся в своем аккуратном изгибе, и ровный контур пухлых губ, мило сжимающихся в недовольстве.
Это был второй раз, когда мне удалось полноценно вывести ее из себя. Но ничто не сравнится с ее ударом на третьем курсе. После я улыбался во все окровавленные зубы, как идиот, пока с носа стекала струйка крови, заливая мне рот. Наверняка я выглядел как безумец в таком фееричном виде. Тогда ее терпение лопнуло, и, должен сказать, это было восхитительно.
Между тем Гермиона закатила глаза и бросила:
— Я просто хорошо разбираюсь в людях, а тебе, видимо, удается скрывать это от того, кому знать, по-твоему, не следует.
— Хах! Дело ведь в другом, и тебе это известно.
Ты просто такая же, как я, Грейнджер.
Она побледнела, затем залилась легким румянцем, подняв выше подбородок, глубоко заглянула мне в глаза, размышляя над ответом. Мерлин, как же сексуально она думала. Хотелось залезть ей в голову и прочитать все ее секреты.
А ведь я могу...
— Малфой, ты противоречишь самому себе. Чистокровного нельзя сравнивать с маглорожденным. Не так ли? — язвительно, саркастично и раздражающе спокойно бросила она.
— Мой промах, мерзкая грязнокровка.
Ну давай же, продолжай. Только не молчи! Умоляю!
Она сжала кулачки, но, как и всегда, решила не поддаваться моим провокациям — просто ушла. Как же это бесило. Ею манипулировать было невозможно. Она сама была отменным манипулятором, в этом я был уверен.
Мой дьявол пляшет с ее демонами, и музыка будет звучать еще долго. Вот то, что нас связывало — умение управлять людьми, когда нам это нужно.
Мы одного поля ягоды, детка.
И как последний болван я погнался за ней, встал напротив, преграждая путь.
Мне нужно еще.
— Малфой, дай пройти.
— Грейнджер, скажи, как ты выносишь себя?
Грудь моя вздымалась ненавистью к полным безразличия карим глазам.
— Уж как-то да выношу. Чего вообще тебе надо от меня, Малфой? — чересчур ровно. Чересчур спокойно.
— Грубиянка. Слышала о возрождении? — пропустил мимо ее колкий вопрос, ведь ответа я и сам не знал. — Скоро все грязнокровки будут зарыты в землю. С тобой я самолично разберусь.
Дай мне эмоции!
— Очень страшно. Только ты не сможешь этого сделать, — монотонно проговорила она.
Безэмоциональная стерва!
— Думаешь? — приблизился и поднял бровь в ложном удивлении.
— Ага, — теперь она на меня надвинулась, от неожиданности я немного отпрянул, дьяволица равнодушно прошептала мне в лицо. — Я утоплю тебя в поломойном ведре Филча до того, как ты хоть пальцем шевельнешь. Даже пискнуть не успеешь, белоснежный ты
мой хорек.
На расстоянии двадцати сантиметров очень трудно ссориться. Дыхание перехватило.
Уфф, она может вывести из себя. Волна возбуждения прошлась по коже табуном мурашек.
Вот, о чем я говорил. Она та еще штучка.
— Твой? — выдохнул я, пытаясь сохранить издевательский тон. На деле горел желанием искусать до крови ее губы, находящиеся прямо сейчас так намеренно обескураживающе близко.
— Тебя только эта часть предложения заинтересовала? — Она шагнула назад.
Наступило и облегчение от того, что она отпустила зажатые в тиски сердце и нетерпение на расстояние, что нас снова отделяло.
Когда еще мы будем стоять так близко?
Никогда, Драко.
Никогда.
Я захохотал в противоположность отвратному настроению. Оно всегда было таким, когда эта чертовка была рядом. Внезапно я замолк, молниеносно схватив причину своей неуравновешенности за тонкую, гладкую шею.
Все таки вывела из себя.
Ей стало тяжело дышать, она выглядела такой беспомощной. Прекраснейший вид. Капельки слез скопились в уголках ее глаз. Она покраснела, вена на лбу набухла, ее тонкие пальцы царапали мои руки, обвивающие нежную шею, пытаясь высвободиться.
Вот они эмоции — страх и растерянность, и все благодаря мне.
Из-за меня.
Для меня.
Я приблизился к ее губам, дышал ею, впуская в легкие пьянящий аромат сирени, исходивший от ее кожи и пышных волос.
Как же хотелось поцеловать ее...
Вот же — близость, а я говорил никогда. Все зависит только от меня.
Как вдруг взгляд ее поменялся из изумленного и напуганного на ядовито злорадный, а на лице появилась торжественная ухмылка. Не успел я удивиться, как она с грохотом отбросила меня на десять метров от себя к противоположной стене, больно бомбанув по мне заклинанием. Удар хорошо прочувствовался как в груди, так и в спине, изрядно контузив меня.
Пока я откашливался и пытался встать на ноги, она громко пригрозила мне:
— Если ты хоть раз приблизишься ко мне, и я уже не говорю о попытке покушения на мою жизнь и здоровье — я позабочусь о том, чтобы ты сдох в Азкабане. И папаша твой не поможет. Твои оскорбления меня не трогают, так ты перешел на рукоприкладство? Низко, Малфой, очень низко. Но от тебя можно было ожидать.
Она развернулась, зашагала прочь, раздражающе пружиня копной шоколадных волос.
И снова не было в ее голоске никаких сильных эмоций по отношению ко мне. Все ровно и размеренно. Спокойно и безэмоционально.
Чувство контроля у нее отменное. Эта дьяволица сама по себе просто чертовски совершенна. Если бы только не происхождение...
Ярость одолевала меня, я постоянно злился от своей беспомощности в ее отношении ко мне и своих чувств к ней.
Мерлин, за что мне такой каратель в ее лице?
Может из-за напускной «идеальной» жизни?
Слишком хорошо устроился, Драко.
Однако вся эта «идеальная» жизнь изменилась после пятого курса. Отца арестовали, я остался с матерью один. В доме часто стали проводиться собрания Пожирателей, и дни, когда такие собрания проходили в поместье Ноттов, а не в Малфой Мэноре, были из самых счастливых.
Относительно счастливых.
За это лето столько навалилось всего, что заставило меня повзрослеть.
Я не находил себе места, мысли беспорядочно метались, словно дикие звери, заключенные в клетку. Одна из них занимала особенно много места в моей черепушке: Темный Лорд решил наказать мою семью тем, что прожег мне метку Пожирателя Смерти и поручил особую миссию. Все думают, я слишком юн и не понимаю истинного смысла прожженной метки. Но я все понимал. И гордился своим клеймом, хотел добиться чего-то сам и показать наконец, что я стою чего-то. Доказать отцу, что я могу. Что я достоин быть его сыном.
И пусть все думают, что то было только решением Темного Лорда, но принятие метки было и моим желанием. Я действительно поддерживал идеологию «Чистоты крови».
Это решение из тысячи инсайтов, из миллионов слез матери, из десятков бессонных ночей. Это решение не было, что лодкой по течению. Решение - это даже не сотни книг. Это триллион мыслей. От него все и зависело.
И я чувствовал нависающее надо мной решение и не мог принять его по-настоящему.
Да. Противоречие.
Словно выученная беспомощность.
Ведь мне нужно было другое на самом деле...
До последнего я поддерживал отца, несмотря на то, что тот успел всего одной ошибкой разочаровать как Темного Лорда, так и мать.
Мой долг — все вынести, нет права на ошибку, нельзя разочаровать мать с отцом и для этого я готов на все.
Пусть они будут не правы, но по-другому не могу. Умом понимал, что не все, о чем они говорят, правильно. Но это было уже неважно.
Шестой курс в Хогвартсе прошел тяжело, этот период моей жизни был сущим Адом на Земле. Давление всей ответственности, нависающая надо мной миссия и страх за безопасность матери, пока отца не было дома, сделали меня задумчивым, тихим и вечно злым. Я был зациклен на своих мыслях. И ничего не замечал. Голова вечно гудела.
Вот что странно: когда я позволял себе понаблюдать за Грейнджер, занимающейся обычными делами находил, долгожданное
умиротворение. Тревожные, удушающие вибрации в голове поглощались ею. Меня охватывало спокойствие, когда представлялась возможность наблюдать за тем, как на Травологии она толкла семена Беладонны, когда в библиотеке Гермиона протягивала изящные белые ручки, доставая фолианты с верхних полок, как в общем зале она аккуратно ела свой суп, умудряясь параллельно читать книгу. И что удивительно, вся светилась. И всегда улыбалась. Глаза ее горели ярким пламенем, невольно заставляя и меня улыбнуться. Что-то произошло в ее жизни, что заставляло душонку цвести с каждым днем и пахнуть жизнью все больше и больше.
Мне на зло.
И тем не менее меня это как-то успокаивало. Я перестал приставать к ней, совсем отстал. Не хотел больше доставать ее. Надоело. Все надоело. Я, откровенно говоря, устал.
Просто хотелось спокойствия.
И я находил в ней все, что мне было нужно. Перестал задаваться вопросом, как с ней быть, просто плыл по течению.
До того момента, пока не понял в чем дело.
Однажды рядом со мной, как обычно, сидел Нотт, который, к слову, тоже в последнее время прямо-таки сиял ярким огнем. Перестал беспричинно лезть в дуэли и бессмысленные драки. Его взгляд как-то странно скользнул по Грейнджер, когда та отвечала на уроке. Тогда я не обратил на это внимания, не мог даже представить, что было причиной его хорошего настроения. Он делал все, чтобы люди никогда не могли подозревать его в ином.
И постарался хорошо.
Только инстинкты не обмануть.
Они всегда мешают рационализации наших поступков. Всегда нарушают наши хорошо продуманные планы.
Как-то ночью, когда пришло время вставать с постели и пробираться в библиотеку, чтобы побольше узнать об исчезательном шкафе, я услышал, как Нотт тихонько выскальзывал из кровати. Выглянул как раз в тот момент, когда он накладывал на себя дезиллюминационные чары. Это не в первый раз, когда он сбегал. Нотт часто вел себя странно, но я не обращал на него особого внимания — Теодор не лез в мои дела — я в его. Потому лишь дождался, когда он уйдет, затем вышел за ним, но по своей дороге.
Направляясь в библиотеку, неожиданно заметил Грейнджер — она попалась Пивзу и безрезультатно уговаривала того замолчать. Он грозился все всем рассказать и только было разогнался, чтобы закричать на весь замок, как вдруг она заколдовала его так, что призрак будто окаменел, после чего преспокойно направилась наверх.
Ни капли сожаления, ни одного укола совести.
Почему никто не видит в ней этого коварства?
«
Почему же видишь ты?»
Хороший вопрос...
«
Ты просто такая же, как я, Грейнджер»
Меня она не заметила. Стало крайне интересно, что она забыла среди ночи. Так я передумал идти куда шел и, проследив за ней, увидел, как та бежала навстречу к какому-то силуэту.
Прищурившись, я не поверил своим глазам.
Это был Теодор.
Он снял с себя дезиллюминационные чары и, ярко улыбаясь, вскружил ее в объятиях.
Они целовались и хватались друг за друга так страстно и нетерпеливо, будто не виделись месяцами.
Будто давно уже так делали.
Будто
любили друг друга.
Нет.
Нет черт, нет...
Перед ними появился проем, в который они прошмыгнули, не разрывая поцелуй.
Эта фригидная тварь вскружила голову Нотту? Но ведь он воротил нос от таких, как она и вообще делал все, чтобы...
И тут меня озарило.
Сначала не мог шевельнуться и был в какой-то прострации, затем, остановив бешеный поток мыслей, заставил себя двинуться с места, так как услышал приближающееся ворчание Филча. Нельзя просто стоять тут, чтобы напороться на неприятности, получив никому не нужные проблемы.
Дабы не наделать глупостей, направился обратно в свой дортуар и сел на кровать, все было словно во сне.
До меня долго доходило. Я не хотел в это верить.
Нотт не интересовался ею. Что же произошло?
Он был тем, кто яро пропагандировал чистоту крови, однако сейчас наверняка смачно трахал грязнокровку в той комнате.
Какого ж хрена...
Наложил на балдахины Блейза и Монтегю «Оглохни» , чтобы они не проснулись от шума. Мне сейчас не хочется ни с кем объясняться.
Наконец волна негодования обрушилась на меня. Ревность охватила мозг, обволакивая гневной чернью каждую нервную клеточку.
Почему из всех грязнокровок мира он выбрал именно
ее?!
Она должна была остаться одна.
Когда-нибудь я бы придумал что-нибудь, чтобы заполучить ее, но она должна была остаться одна.
Фригидная сука!
Всем, кто интересовался ею, она отказывала, ссылаясь на учебу и другую ересь. Но сейчас путалась с чистокровным волшебником высшего сословия и крутила им своей изворотливой манерой управлять людьми.
Если бы это был кто-то другой, любой другой человек, я бы знал, как поступить.
Но это Теодор, мать его, Нотт!
Сука!
Встал с кровати и нервно метался по комнате, позволив эмоциям хоть как-то выплеснуться наружу.
Мой чертов друг!
Бросил бомбардо, взорвав кровать Теодора. Человека, на кого я должен был равняться, по словам отца.
В этот раз с грохотом опрокинул свою кровать.
Упреки отца свистом пронеслись в мыслях:
«
Взгляни на младшего Нотта, такой эрудированный и не по годам взрослый, сильный мальчик. Драко, смотри на него, пусть он будет примером того, что ты недостаточно стараешься.»
Зараза!
Теперь взрывал к чертям все предметы вокруг. Спящие соседи не просыпались до самого утра. С наступлением рассвета, они изумились, негодуя от представленной картины, а довольный, ничего не подозревающий Нотт вернулся в дортуар и с тем же изумлением рассматривал щепки, оставшиеся от его кровати. Он опустился на корточки и поднял уцелевшую книгу.
Не раздумывая, взглянул прямо на меня.
Изумление с лица его пропало, глаза потемнели, он сжал челюсти и немного прищурился. Затем отвел взгляд, взмахнул палочкой, легко восстановив кровать и предметы вокруг за пару секунд.
— Думаю, нам лучше не вдаваться в подробности, — Теодор вопросительно поднял бровь и оглядел парней. Монтегю хотел было возразить, но Нотт, перебив его, с напором отрезал:
— Договорились?
Они кивнули и вышли из комнаты, решив больше не поднимать эту тему.
Я все это время стоял, облокотившись об дверной косяк и ухмылялся. Когда мы остались одни, он подошел ко мне чуть ли не вплотную и серьезно спросил:
— Зачем ты это сделал?
Теодор сохранял более-менее беззаботный тон, но я видел скрытое беспокойство в его движениях, взгляде и голосе.
Он переживал за нее.
Или за себя?
Ничто до этого не заставляло его так трястись, как эта ситуация. Значит Нотт действительно встречался с грязнокровкой.
Может, даже любил.
— Не переживай, — выдал я, — ничего и никому говорить не собираюсь, мне это не нужно.
Нотт нахмурился и серьезно заявил:
— Я знаю, что ты никому не скажешь. Ведь она тебе дорога, правда?
Моя ухмылка невольно исчезла. Было и так ясно по этому бедламу, что к чему — очевидно, и все же было неприятно. Как можно хладнокровнее бросил:
— И что?
— А то, что она из-за нас находится в опасности. И для нас она тоже опасна. Узнай Темный Лорд о ней — нам двоим не поздоровится. Но ты и так это знаешь.
— Так почему же ты подвергаешь ее опасности? — зло процедил, скрипя зубами.
— Я это заслужил. — спокойно заявил Нотт.
С меня сорвался хохот, я стал нервничать и зашагал по комнате. А он, не отрывая взгляда продолжал:
— Ты все равно не собирался с ней связываться. Не по-настоящему. Тебе просто не даст твоя семья и твои принципы. А мои намерения по отношению к ней чисты. Я сам ее сберегу, не дам в обиду.
— Смешно, — развел руки. — Ты правда думаешь, что сумеешь это сделать? — сквозь смех рявкнул я. — Лучше отпусти ее гулять со своими дружками, с ними она будет в бо́льшей безопасности, чем с тобой.
— Я не намерен более возвращаться к этой теме, Драко. Просто не говори об этом никому и все. Ради нашей дружбы, — после секундной паузы добавил. — Ради нее.
— И ты поверишь мне на слово?
— Да. Потому что я уверен в тебе. И в твоих мотивах. Иначе ты и сам знаешь, я предпринял бы меры, — Теодор пожал плечами, покрутил палочку между пальцев и вышел из дортуара, оставив меня один на один со своими мыслями.
Сволочь!
Как же я ненавидел Нотта в тот момент.
Да, давняя дружба оставляет свой след. Но все изменилось. После этого случая я стал относиться к нему совершенно по-другому.
Все же что правда, то правда — расскажи я кому-то об этом, будет только хуже. Это неудобно и не несет никакого смысла. Особенно, когда у меня столько других забот.
Голова раскалывалась.
Я устал.
***
Ночь.
В очередной раз пробрался в библиотеку, чтобы спокойно без лишних глаз поискать выход из липкой ситуации с исчезательным шкафом.
Это деревянное проклятие не поддавалось починке.
С трудом, истощенно двинулся в особое местечко у окна, где обычно всегда сидела Гермиона, внимательно перебирая фолианты. Сейчас же, в столь поздний час, естественно, никого не было, и я мог преспокойно занять ее место. Выходило это как-то неосознанно, ночами из всех мест выбирал всегда его.
Глупо до тошноты, но это был мой удел. На большее я бы все равно не пошел.
Не решился бы.
И Теодор на самом деле здесь был не причем. Как и всегда Нотт был прав, я не пошел бы против своих принципов и ценностей семьи ради нее. Особенно, учитывая тот факт, что она меня терпеть не может.
Нет же, хуже —
я ей абсолютно безразличен.
Затуманенный мозг на ватных ногах повел меня к нужному месту, куда я и сел. Тряхнув головой, прогоняя усталость, подушечками пальцев помассировал глаза, стараясь разомкнуть их и скорее прийти в себя, хотя бы немного. Если бы не разбитость и вечное гудение в голове, что сопровождало меня с лета, я бы заметил раскрытую книгу на этом столе. Однако меня насторожило далеко не это. Каким бы я не был невнимательным в тот момент, смог бы уловить этот до мурашек знакомый аромат всегда и везде.
Сирень.
Четкий цветочный аромат и запах весеннего дождя, проносившегося над сиреневым садом. Такой был у нас в Малфой мэноре. Маме нравились эти цветы. И мне приглянулись по уже понятным причинам, хотя у нас было еще много разновидностей отдельных садов. Я отметил этот факт, когда начал замечать, что в сиреневом саду проводил гораздо больше времени, чем в других частях нашего имения.
Мозг, по-видимому, проворачивает со мной злую шутку.
Или быть может она здесь была недавно?
Но это же бред, запах был таким дурманяще сильным, что казалось, она...
Рядом.
Чертовски близко.
Я напряг слух. От ее столь желанного запаха мышцы расслабились, а мозг наконец позволил себе остыть, шум в ушах магическим образом пропал. Гудения будто и не было. Каждая клеточка тела кричала о том, что она здесь. Сердце ускорило ритм.
Интуитивно одним движением руки я сбросил мантию-невидимку с Гермионы так резко и быстро, что она просто не успела направить свою палочку на меня — древко моей легонько сдавливало ее сонную артерию, чуть вздымаясь с каждым биением ее сердца.
Очевидно, она не успела спрятаться от меня и накинула мантию. Даже с места не двинулась. А я по воле случая сел совсем близко.
Она застыла и не сводила с меня глаз. Гордо, не показывая страха, даже в своем проигрышном положении Гермиона не теряла достоинства.
— Грейнджер, — холодно.
— Малфой, — еще холоднее.
Последовало напряженное молчание. Пока я утомленно не выдохнул, убрав палочку с ее соблазнительно тонкой и нежной шеи.
Она неуверенно посмотрела на меня, сжимая рукоять своего оружия и задала вопрос:
— Что ты здесь делаешь?
— То же, что и ты. Хорошая мантия. Где брала? — без особого интереса бросил ей бессмысленный вопрос.
— Одолжила, — процедила злая львица. — Какого дракла ты решил сесть именно сюда?
— Грейнджер, куда хочу, туда и сажусь. Какое тебе дело? — ответил скорее изнеможенно, чем раздраженно.
По-видимому, она заметила эту перемену в моем голосе. В нем не было привычной злобы и намеков на враждебность, оттого та немного растерялась.
— Если хочешь читать дальше, пожалуйста, — прервал тишину я, и достал нужные мне фолианты и книги. — Мешать не буду, но и уходить не собираюсь, потому можем молча делать то, зачем пришли, иначе можешь просто уйти. Мне сейчас действительно все равно.
С каждым произнесенным мною словом ее недоумение росло, а сомнения все больше охватывали ее пылкий ум — было видно по ее горящим карим глазам.
— И зачем ты сюда пришел?
— По той же причине, что и ты. Чтобы вляпаться в неприятности, — не отрывая взгляда от текста, я перевернул нужную мне страницу.
Она встрепенулась, но ничего не ответила. А главное — не уходила.
— Почему я не вижу ничего в твоих фолиантах? — неуверенно спросила она.
Я только было открыл рот, чтобы по привычке вспылить, но... нет.
Плевать
Все, надоело.
Надоели маски, предрассудки, правила.
Я так устал. Нет сил препираться.
Одну ночь я дам себе волю делать, что вздумается.
Все предрасполагает к этому.
Ночь к этому подводит.
Дает безрассудность и смелость делать все, что заблагорассудиться.
Будь что будет.
— Есть заклинания, прячущие текст, — медленно протягивал слова, а сердце билось в противовес размеренно вытекающих слов, да так громко, что я испугался — услышит ведь, пропаду. — Хочешь научу?
Чувствую себя двенадцатилетним подростком. Оскорблять ее оказалось гораздо легче, чем вести обычную беседу.
Сказать, что она была удивлена — ничего не сказать. Гриффиндорка вытаращила свои красивые карие глаза и открыла было такой желанный рот в изумлении, как неожиданно даже для себя, я, усмехнувшись, прервал ее:
— Да ладно, Грейнджер, я не всегда бываю монстром. Сейчас мне не до вражды между факультетами.
— А между маглорожденными и чистокровными?
Я задержал дыхание.
Секунда.
Выдох.
Вдох.
— Это тоже в данный момент меня не волнует, — тихо ответил на следующем выдохе.
Тараканы в этой прелестной головке стремительно забегали. Мыслишки проснулись и таранили в столь таинственном маленьком разуме. Однако она быстро собралась и робко спросила
— Ты правда научишь меня этому заклинанию?
А она изменилась.
Стала... проще.
Доверчивее.
Было так странно, что эта озорная девушка сейчас рядом и мы, будучи дольше минуты в одном помещении вместе, не ссоримся.
Вряд ли только мое поведение способствовало этому. Она сама стала другой. Я был уверен, годом раньше будь мы в этой же ситуации просто рассорились бы в очередной раз.
Неужели любовь так сильно меняет людей?
Мерлин, она такая красивая в лунном свете. Эти большущие любопытные глаза, полные жажды знаний, пухлые сочные губы, в которые так и хочется впиться неистовым поцелуем.
Такая... Соблазнительно неизученная.
Ее лик, словно свет звезд, пробивающийся через густые облака тумана.
Собравшись мыслями, я серьезно посмотрел на нее и ответил просто:
— Да, научу.
Буря эмоций пронеслась по ее нежному лицу. Будто и не было всех тех стычек между нами. Гермиона завалила меня вопросами.
— Как направлять палочку? Как произнести заклинание? Какое лучшее положение руки? — выпалила девушка на одном дыхании.
— Спокойно, Грейнджер, никуда мы не торопимся. Еще только час ночи, здесь я буду до четырех утра точно. Теперь смотри, произнеси заклинание: «absconderum ab aliis». Можешь записать. Так легче запомнить. Держи палочку легко, как лист бумаги в руках, указательный в сторону фолианта, большой палец спрячь под ним.
Она так внимательно смотрела на меня, что хотелось просто расцеловать ее серьезное личико.
Салазар, пусть она всегда так смотрит на меня.
— Плавно, как линии рукописи, произнеси заклинание. Сконцентрируйся на вырисованных буквах и забудь о самой бумаге, — не пропуская ни одного моего движения и слова, Гермиона следила за мной и запоминала все так послушно.
Интересно, была бы ты послушной девочкой для меня, а, Грейнджер?
Пикантные мысли одна за другой посещали разбитую голову, пока я объяснял ей сложное заклинание. Но я и не пытался их прогнать.
— Поняла? Попробуй со своей тетрадью, — не переставал объяснять я.
Она не решилась взять тетрадь: что-то остановило ее. Наверное, что-то скрывает. Вместо нее нашла бумажку с набросками дел на завтрашний день. Я увидел сие диво и поднял бровь.
— Ты серьезно пишешь, что будешь делать завтра?
Она покраснела.
Разве можно быть еще милее?
Мерлин, я только что стал причиной ее смущения. Не того, из-за которого ей захотелось бы плакать а... невероятно безобидное и такое естественное.
Ты хотел ее эмоций, Драко? Вот же, оказалось сделать это было не так уж и сложно.
Мне вообще ничего не хотелось, кроме невозможного.
Ее роскошные густые волосы цвета самого вкусного шоколада были стянуты в тугой узел, но несколько прядей выбились из плена, придавая ей соблазнительно растрепанный вид.
— Так легче планировать день. Маглы часто так... Кхм. Аbscondere ab aliis.
На моих глазах буквы на листке поменялись местами. Упоминание о маглах действительно было не к месту. Она, видимо, совсем забылась, с кем сидит рядом.
Рядом...
— Получилось? — нетерпеливо взглянула на меня.
— Почти,— прокашлял в ответ.
— В смысле?
— Я вижу текст, но буквы переставлены. Попробуй еще раз, но сконцентрируйся полностью на тексте.
— Аbscondere ab aliis!
Текст исчез.
— Да. Молодец. У тебя получилось. — похвалил ее, и сам удивился своей опрометчивости.
Да, необычная ночка.
Гермиона засияла, блеск ее глаз при серебряном лунном свете покорял и завораживал. Словно горячий шоколад в пасмурный день, источающий тепло — такие успокаивающие.
Чертова луна.
Нотту повезло.
Нет, он просто взял то, что хотел. Сделал в очередной раз то, чего не мог сделать ты.
«
Драко, ты идиот. Поучись у младшего Нотта. Чем он хуже тебя? У него такие же возможности, что и у тебя, почему ты не можешь достигнуть его уровня?!
— Отец, я делаю что могу...
— Ты делаешь недостаточно!»
Невовремя посетившее меня воспоминание я отогнал с трудом. Не сейчас...
Гермиона, довольная новым знанием в копилочке, вся засияла и стала возиться со своими бумагами, тонкими пальцами перебирая страницы. Такая нежная кожа!
Целовать бы ее пальчики без устали сейчас...
Но это делает Нотт. Да и вряд ли на этом он остановился.
Неприятные ревностные мысли гремели в голове, картина, где Теодор ласкает ее грудь и упивается ее сладкими губами, в то время как она стонет от удовольствия, отвечая ему взаимностью и любовью, четко прорисовалась в голове.
Хватит!
— Драко, а...
— Не называй меня по имени, — слишком яростно перебил на полуслове. — Просто молчи и делай то, что собиралась делать — читай. А меня больше не трогай.
Трогай. Называй меня, как хочешь. Я бы разрешил себя касаться, пусть даже ножом по коже, только бы ты зализывала раны после. Ты могла бы управлять мною, делала бы со мной все, что захотела.
Если бы ты захотела...
Мой мозг, мое тело, моя душа — все твое. Я позволил бы копаться в моих мыслях, в том, что сейчас превратилось в черную вязкую массу из скомканных, а затем натянутых заново нервов. Я бы щедро отблагодарил тебя, горе мое, раз за разом доставлял бы тебе неземное удовольствие. Поверь, я могу.
Только бы ты попросила.
Только бы ты была
моей.
Но отец, по-видимому, прав, я идиот. Сам не знаю, чего хочу на самом деле. И мечусь между тобой и своими принципами.
Будто сквозь туман я вдруг услышал:
— Больше я тебя не потревожу, Малфой.
Гордая гриффиндорка встала из-за стола и села за другой, в дальнем углу. Периодически слышался звук переворачиваемых страниц.
Я клялся, она прекрасна и чиста, но ведь она как ночь, как ад, как чернота.
Через час она тихо собрала вещи, покинув библиотеку. Еще пару секунд я не двигался. Затем резко встал и посмотрел в окно. Луна и близко не стоит рядом с красотой этой чертовки.
Как всегда, я снова все испортил. Мы разошлись, так и не поняв друг друга. На свете люди редко понимают друг друга.
Успокоив свой разгоряченный мозг, принялся дальше решать проблему с исчезательным шкафом.
Гудение в голове вернулось.
Поехали дальше по нашей тропинке.
Тропинка, что прямо ведет меня в Ад.
***
— Джинни, ты серьезно? Дин Томас?! Он же полный придурок!
— Блейз, поверь ты ничем не лучше.
После занятий Блейз догонял девушку и был явно недоволен ее выбором.
— Неужели не было парней... по приятней что ли? — сморщился в отвращении мулат.
— Надеюсь, ты не себя имеешь в виду, — закатила глаза Джинни, шумно выдохнув.
— Именно себя, солнышко, — Блейз улыбнулся своей самой обаятельной улыбкой.
— Отвянь, Забини! — прорычала она, словно львица.
Но Блейз был прав. Дин оказался далеко не самым лучшим выбором.
В другой раз, когда проходила тренировка команды Слизерина, а на замену им, в порядке очереди, прибыли гриффиндорцы, произошло что-то, что радикально повлияло на отношения этих двоих.
На трибунах было предостаточно народу, слизеринцы уже спускались с метел, заканчивая игру. Блейз еще будучи высоко в воздухе слышал, как ссорились Джинни и Дин, чему был только рад. Однако то, что последовало за этим, заставило его пожалеть, что он не предпринял ничего раньше.
Дин ее ударил. На глазах у всех.
В это время Блейз высоко летал на метле, но даже издалека сразу это заметил. Квофл выпал с рук, он стремительно полетел к Дину. Как только ноги коснулись деревянных полов трибуны, по инерции Забини двинулся на Томаса и с треском врезал обидчику по челюсти.
Произошла драка, пару мощных ударов Блейза, несколько в ответ от Томаса и в последствии Забини уже стоял над ним, замахиваясь на очередной удар. Джинни кричала, чтобы они остановились, но тщетно. Если бы не ее замешательство, возможно, она предприняла что-нибудь сама. Однако девушка действительно просто растерялась. Малфой подлетел к Блейзу первым и оттянул друга от полуживого Дина, в то время как гриффиндорцы только подбежали и оттащили своего товарища. Все это время Тео лениво наблюдал за бедламом с высоты птичьего полета. Невозмутимость и пофигизм Нотта никого не удивляли — он всегда был таким.
Ну а на Джинни нельзя было смотреть без жалости. Алеющая щека еще горела, а с глаз все текли соленые дорожки. Она просто не понимала, как такое с ней вообще могло произойти.
Между двумя и так враждующими факультетами чуть было не разгорелась серьезная потасовка. К счастью, мадам Трюк разогнала всех, утихомирив бушующую толпу студентов.
Блейз вырвался с крепкой хватки Драко и направился к остолбеневшей Джинни, хватая ее за поникшие плечи.
— И ты позволила так обращаться с тобой?!
— Тебе лезть не стоило. Я и сама бы справилась. Думал, я оставлю это так? — немного отойдя от ошеломления, собралась с силами девушка, стараясь не опускать свою гордость еще ниже.
— Джинни, ты идиотка. — односложно заявил мулат.
— Ты не охренел ли часом? — встрепенулась младшая Уизли.
Кажется, она уже пришла в себя. Но следующее заявление Забини снова ее обескуражило:
—
Я тебя люблю.
Она замерла. Кровь отхлынула от лица, кожа побледнела, из-за чего веснушки стали еще ярче вырисовываться на миловидном личике.
— Что? — словно сквозь сон пробормотала она, пока ветер трепал ее шелковистые огненные волосы, мешая обзору. Словно языки пламени, что в случае опасности наровились обжечь ее врагов.
— Что услышала, — выдохнул парень. — Пойдешь завтра со мной на свидание? — на этот раз он спрашивал совершенно по-другому. С явной надеждой на положительный ответ. Атмосфера стояла такая, что, казалось, вот он — тот самый момент, сейчас она согласится. Все вокруг тоже ощущали эту ауру.
Как вдруг...
— Ты нормальный вообще?! — злобный голос Джиневры прервал откровение.
Из-за спин студентов послышался грозный голос мадам Трюк:
— Мисс Уизли, мистер Забини и мистер Томас! Вы втроем сейчас же за мной, в кабинет директора! — угрюмо, нехотя трое направились за преподавателем.
Дамблдор отсутствовал, его заменяла профессор Макгонагалл. Были тысячи нотаций в результате которых парней ждало суровое наказание, а Джинни выговор.
— Профессор Макгонагалл, она здесь не причем, зачем ее наказывать? — протестовал Блейз.
— Таковы правила, мистер Забини.
— Это незаслуженное наказание, — пробубнила Джинни.
Блейз, недолго думая, хитро улыбнулся и рывком, словно хищник, набросился на ничего не подозревающую Джинни, запечатлев долгожданный поцелуй на ее губах.
— Что вы делаете, мистер Забини! — заголосила Макгонагалл.
Он медленно отстранился от остолбеневшей девушки и, не отрывая от нее светло-карих глаз, промолвил:
— Вот теперь хоть повод есть для наказания Джиневры, профессор. Желаю всем удачи, обещаю прийти на отработку наказания в назначенный срок.
Он улыбнулся опешившей Джинни.
— До свидания, львица!
Блейз убежал до того, как его там же на месте прикончит объект его обожания.
А ведь она могла.
В кабинете у директора продолжали бушевать Макгонагалл, мадам Трюк и рядом стоящий Дин. Но эти звуки плохо доходили до ее слуха, она ничего не замечала вокруг.
Взгляд, цвета свежей летней зелени, был устремлен на дверь, откуда вышел слизеринец. Подняв ледяные пальцы ко рту, она легко коснулась горящих огнем губ.
Сердце подозрительно часто забилось.
Она улыбнулась.
