Сакраменто

      Будучи пьяным, я лежал абсолютно голым под такими же нагими телами девушек, черт знает где.       Побочные действия от магии перемещения в пьяном состоянии слишком часто оборачивались против меня за последние месяцы моего существования. Именно существования, ведь жизнью, как таковой, это нельзя было назвать.       Пройдя большинство стадий эмоционального реагирования: отрицания, гнева и торга, я, наконец, дошел к предпоследней — депрессии.       До принятия оставалось ещё далеко.       Дни протекали одинаково: прокрастинация, пьянство, шлюхи, бессонница и образ Гермионы Грейнджер, сжимающей в своих руках моё сердце так сильно, что оно превращалось в раздавленный и кровоточащий кусок мяса, что до последнего отбивал ненавистный мне ритм, не неся за собой никакого смысла без нее рядом со мной.       Когда засыпал, мне снился Блишвик, и я снова оказывался в темном тихом коконе из ужаса, страха, безысходности и беспомощности. Из-за того, чем пичкал меня этот сукин сын, и из-за последующего слишком частого применения зелья сна без сновидений, тело больше не воспринимало лекарства для сна, и вместо пустых снов я снова и снова видел кошмары, от которых теперь, из-за того же зелья, нельзя было просто взять и проснуться.       В первое время это был единственный выход не свихнуться от недостатка отдыха и кошмаров. Теперь же мне пришлось бросить его принимать.       Уж лучше совсем не спать!       Когда мое зрение прояснилось после легкой дремоты, я почувствовал невыносимую сухость в горле, от чего всплыли воспоминания о моем заточении, где я умолял своего мучителя дать мне хоть каплю воды. Я резко вскочил с места, схватившись одной рукой за голову, второй же призвал кубок и наполнил его водой, прошептав «Агуаменти», затем достал из кармана лежащих недалеко штанов сигареты и порошок, который высыпал в жидкость, и залпом осушил кубок.       Без этой дряни мозги съезжали с катушек.       Я не знал свое точное местонахождение, только то, что это был бордель. Идеальные тела девушек в кружевных одеяниях или же без, окружали меня и, прокрутив в голове вчерашнюю ночь, что чудом запомнилась, я улыбнулся развратным воспоминаниям. Затем наклонился и больно укусил одну из шлюх за ляжку. Та жалобно промычала что-то сквозь сон, затем хихикнула, но так и не проснулась.       Прямо в постели я зажег сигарету и затянулся. В глаза бросилось платиновое кольцо с большим черным сапфиром квадратной формы на моем указательном пальце.       Непривычно.       Но это то самое отцовское кольцо, которое я продал, чтобы достать денег после того, как вернулся из Мексики. В миллионный раз голову разрывали воспоминания тех дней и каждый проклятый раз сильнее предыдущего. Злость накрыла меня с головой.       Я огляделся вокруг, чтобы отвлечься, как заметил кудрявую девушку, уснувшую на широкой кровати напротив. Оттенок волос был темнее, чем у Гермионы, но на долю секунды мне показалось, что это она.       На одно лишь блядское мгновение, я поверил, что это моя Гермиона. Но наваждение прошло, стоило мне потрясти головой.       Такое происходило достаточно часто, мне везде мерещился ее образ. Не отдавая себе отчёта, невольно, но мой взгляд всегда искал именно ее. Глубоко затянувшись, я скомкал в руках бычок сигареты, превращая ее в пыль.       Надо было срочно выплеснуть весь пробудившийся гнев.       Снова.       Недолго думая, я поднял спящую блондинку, что лежала рядом, и закинул себе на плечо. Она проснулась и стала брыкаться, но поняв, что это я, стала мямлить что-то нечленораздельное. С нею на плечах я направился к той кудрявой шлюхе напротив.       Скинул девушку с плеч на кровать, где спала «Кудряшка», блондинка рассмеялась с этого и потянулась с поцелуями к моей груди, пока я стоял, уперевшись коленями на край кровати.       — Разбуди ее, — приказал я. — Знаешь, как правильно это делать, дорогая?       Ее большие голубые глаза потемнели, она легонько кивнула и придвинулась ближе к своей цели, поглаживая голое тело кудрявой шлюхи, спускаясь ниже и ниже к ее лону, затем раздвинула ей ноги и прильнула к ее гладко выбритым половым губам.       Спящая девушка тихо простонала и медленно раскрыла веки, не понимая, что происходит. «Кудряшка» оглянувшись вокруг, заметила меня, и все сразу встало на свои места.       Копия Кудряшки томно улыбнулась и стала водить кончиками пальцев по плечам блондинки, пока та старательно увлажняла обдолбанную мною ещё вчера соблазнительную киску.       Это было возбуждающее, должен заметить. Я стал надрачивать свой член. Затем наклонился и резко притянул «Кудряшку» к себе за пышную шевелюру. Брюнетка вскрикнула от боли и что-то промямлила.       — Ох, прости, тебе больно, милая? — Сладко протянул я, направив ее лицо к своему паху. — Ты знаешь, что нужно делать, — отпустив ее волосы, я легонько коснулся подбородка.       Она снова улыбнулась и припала губами к набухшему члену, облизывая ствол и вбирая добрую половину в рот.       Блондинка тем временем уже ласкала мой живот, пытаясь добиться моего внимания.       — А ты разбуди остальных, — велел я. Та кивнула и только хотела встать, как я остановил ее, больно ухватив за торчащий сосок: — Ты забыла свою игрушку, — призвав вагинальные бусы, я протянул ей важный аксессуар. — Засунь поглубже и ползи к своим сестричкам на четвереньках. На обратном пути старательно вылижешь их и вставишь в другую шлюху.       Приятное скольжение влажного языка Кудряшки по возбужденному члену расслабляло. Колючая волна мурашек ползала по телу, разжигая сильнее и сильнее неутомимую похоть. Снова зарывшись в кудрявые волосы, я резким движением насадил ее голову на член до упора и почувствовал, как головка прошла через узкое кольцо глотки. Из-за явной неопытности девушка начала задыхаться и пыталась вырваться, но мои руки крепко держали ее голову на месте. Рвотные позывы и кашель одолевали ее, характерные гортанные звуки и хлюпанье доставляло ненормальное удовольствие моим ушам.       Наконец я отпустил ее, но только на секунду. Она жадно вобрала воздух в лёгкие и также глубоко приняла мой член, когда я толкнулся в нее снова. Слюна обильно стекала по ее губам к груди и до самых половых губ. А я, не переставая совершать поступательные движения, обернулся назад как раз в то время, как блондинка совала в киску рыжей шлюшки вагинальные шарики.       — Я разве говорил засунуть их во влагалище? Нет-нет, дорогуша, я хочу трахнуть ее в задницу. Будь добра, разработай ее.       Обе покорно кивнули, и уже через минуту я слышал позади себя сладкие девичьи стоны, а перед собой чавкающие звуки вбираемого в маленький рот члена. В последний раз я с силой толкнул член в ее горло как можно глубже, заставив ее задыхаться и после развернул ее раком.       — Прелестная задница, — пропел я, шлепнув с силой мягкие ягодицы. — Тебя ещё не трахали в зад, верно?       — Да, господин. Вы просили неопытных.       — Это прекрасно, милочка. Это, блять, просто великолепно, — повторял я, засовывая свои пальцы ей в рот, сильно оттянув назад уголок рта. — Это для смазки, дорогуша. Ты ведь не хочешь, чтобы тебе было очень больно, правда?       В узкое анальное колечко вошёл первый палец. За ним пошел второй и так до четырех. Я играл с ней, пока ее мышцы немного не расслабились. К этому времени к нам присоединились другие шлюхи, сев по бокам от меня.       Меня это не устраивало. План был абсолютно другой.       — Вы, трое, встаньте как она. Пошалите пальчиками, я хочу слышать, как вам хорошо со мной, — и шлюхи ловко запустили свои пальцы между бедер.       Теперь передо мной стояли четыре задницы, которые так и просились, чтобы их отымели. Вытащив пальцы из лже-Кудряшки, я без предупреждения скользнул членом в анальное отверстие, причинив нам обоим боль. Та вскрикнула и схватилась за простыни.       — Поиграй с клитором, — советую я. — Тебе станет легче, обещаю.       А мне приятнее.       Одной рукой я потянулся помочь блондинке, второй же потянулся к рыжей бестии, притягивая ту за нить вагинальных бус. Те вышли из нее с таким соблазнительным хлюпаньем, что я точно решил после «Кудряшки» оприходовать именно ее.       Утехи длились довольно долго. Девушки менялись местами, были заняты друг с другом, целуясь и вылизывая друг дружке. Они не брезговали ничем, и мне нравилось, как они отрабатывали каждую монету, что я им оставлю.       Стоило моему члену выскользнуть из зада их «сестрички», как одна из девчонок с готовностью подставляла глотку, чтобы я увлажнил член. Они делали все, чтобы «Кудряшке» было не так больно. Даже я чувствовал, насколько болезненными стали толчки в натертой заднице.       Пока одна слюнявила член, вторая плевала в раздолбанную дырку кудрявой шлюхе. Но когда и это перестало приносить облегчение, блондинка легла под Кудряшку, руками потянув ягодицы подруги в разные стороны. Это значительно приближало меня, но все равно было недостаточно.       В этот момент я засомневался, что они неопытны настолько, как я запросил. Но уже было плевать: мои бедра врезались в аппетитные ягодицы не-Грейнджер, которая стонала подо мной. И мне хотелось верить, что именно из-за меня. Из-за боли, которой я молча с ней делился.       Из моего горла не вырвался ни один звук удовольствия, только похвалы шлюхам. Девчонка подо мной уже смирилась с тем, даже самый сильный бальзам не скоро ей поможет. Она сама стала мне подмахивать, больно подаваясь навстречу толчкам.       Блондинка поняла ее без слов: бросила играться с клитором «Кудряшки» и с готовностью открыла рот, чтобы я мог чередовать раздолбанный анус с влажностью и узостью ее горячей глотки.       Недостаточно.       Рыжая тоже не осталась в стороне, она упала на колени и стала покрывать поцелуями мое бедро, пока наконец не добралась до яиц.       Похвально.       Все, чтобы я кончил, как можно скорее. Как будто ночь ничему их не научила.       Но они не знали, что кончить я могу только с Грейнджер.       На Грейнджер.       В Грейнджер.       Или в миссис Гермиону Малфой?       Так много вариантов.       Я закрыл глаза, пытаясь абстрагироваться.       Я больше не тут.       Я стою босыми ногами на траве, а моя девочка согласилась на одну из моих фантазий. Она надрывно стонет и просит меня перестать ее «мучить», а я лишь смеюсь, обжигая ее своими касаниями.       Я мог бы кончить в нее. Просто потому что хочу. И плевать, что она закричит и попробует тут же побежать за зельем. Я бы просто навалился на нее и жадно вбирал в себя каждую волну ее оргазма.       Плевать, какое время. Плевать и на молодость. Я был готов нести ответственность за ребенка. Черт, я бы не слазил с нее, пока она бы не сообщила мне эту новость. Я бы гордо нес нашу с ней любовь на руках, запеленав собственноручно.       Но это видение сменилось: уже не я был рядом с нею. Высокий, худой силуэт ее безжалостно отбирал.       Спазм, что скручивал мышцы также безжалостно теперь отступал.       Говорят, бабам нравится, когда мужик в постели иногда пускает слезу. Я был готов утопить целый бордель от досады, что придется начинать все заново.       Я был просто обязан кончить.       С закрытыми глазами я наращивал темп, чтобы попытаться поймать оргазм за хвост.       Безуспешно.       — Тео! — Кто-то громко выкрикнул мое имя, заставляя очнуться.       Четвертая девушка, что ничем не была занята медленно подходила ко мне. Я был признателен, что она себя вульгарно не лапала.       — Тео! — Мурашеичный шепот шлюхи у самого моего уха. Я даже не заметил, как стал дрожать.       Как будто мне снова семнадцать! Как будто ничего этого не было!       Я внимательно смотрю на нее. И пусть она не Кудряшка, но, блять, как же я вижу в ней свою девочку. Скромница аккуратно берет меня за руки и кладет мои ладони на свою грудь. Я рефлекторно оттягивай ей соски, потому что не могу не делать больно, ведь сам я до краев наполнен ею.       — Ты делаешь мне больно.       — Я не могу иначе, — качаю головой.       — Я научу.       Черт, аж дыхание сперло, настолько она была самаритянкой.       Как Грейнджер.       Я сам не заметил, как события перетекли в горизонтальную для меня плоскость. Но я уже лежал на спине, а девушка меня оседлала.       Девушка.       Почему-то я не мог поставить ее в один ряд со шлюхами.       Она плавно скользила вверх-вниз.       Так медленно, что зубы сводило.       Я не выдержал и минуты — она до боли напоминала Гермиону. Если закрыть глаза, то я касался моей Грейнджер. Мои руки на ее талии, и я делаю выпад, агрессивно толкаясь в податливое тело.       — Нет, не так, — возражает она.       — Так, — заявил я и толкнулся до упора, завершив этот толчок круговым движением бедер.       Больше я не любитель нежностей. Мне просто нужно потрахаться. Я перекатываюсь в бок, пригвождая партнершу к матрасу.       — Так! — Кричу я, вколачиваясь в нее. — Так, блять! — Чуть ли не реву.       Сука!       Ебаная сука!       Я встретился с ней взглядом.       Будь проклята эта шлюха и этот гребаный бордель!       Карие. Блядские. Тягуче-блядские глаза смотрели на меня. Доверяющие. Словно знали, что я не такой. Будто дрянь была уверена, что с ней я другой. Будто ей не будет больно со мной.       «Действительно, эти шлюхи так неопытны, » — цинично подумал я.       Еще пару раз я совершил намеренно грубые, жесткие толчки, но она и слова не проронила, глядя на меня с такой грейнджеровской, блять, преданностью.       — Сука, — сдался я.       Я ее поцеловал так горячо и жадно, словно она была спасительным глотком воздуха в сырой темницы Блишвика.       Она победила.       Я взял ее нежно, практически трепетно. Должен признаться, что-то в этом было.       Что-то ушедшее, что больше никогда не повторится.       Яйца мои стали поджиматься, и я ускорился.       Снова.       И был остановлен распластавшейся подо мною девушкой.       Снова.       Она снова оказалась сверху. Эта шлюха заставила меня смотреть на себя. И я смотрел. Даже не шевелился, впервые отдав бразды правления кому-то.       Мне нравился вид, что открывался передо мною.       А еще мне понравилось мять ее сиськи, когда она наклонилась ко мне.       — Я сейчас… — залепетала она.       Но я перебил:       — Рано!       Но плевать она хотела на мои указания!       Совсем как Грейнджер!       А тем временем я чувствовал, как ее пизда сокращается, как стенки влагалища пульсируют на члене, разрешая кончить и мне.       Но я не успел.       Как, блять, символично!       Она легла на мою грудь. Уставшая девушка слушала мое сердцебиение, а я растерянно водил рукой по ее волосам.       Странный факт, но я забыл, как нужно вести себя в постели. Я так часто трахал шлюх, что не имею и понятия, как мне сейчас быть.       — Спасибо, — шепот в мою кожу.       Контрольный мне в голову.       А потом она прошептала, чтобы я закрыл глаза, и я безропотно ее послушался.       Нежные прикосновения и поцелуи по моей груди плавно перешли в такой неуклюжий, но пиздец как нужный отсос.       Я отчаянно отмахивался от образа Грейнджер.       Шлюха снова меня оседлала, а я сжал в кулак простыни, чтобы не потянуться к ней и не сделать больно.       Снова.       — Кончи в меня, — мольба или приказ, я так и не разобрал этого.       И я кончил с ее разрешения, изливаясь в нее, она ведь сама попросила. Она снова легла на меня, благодарно поцеловав.       Милая моя, это я должен говорить тебе спасибо.       Сначала я был поражен тем, что шлюха не побежала в душ или за зельем. Лишь потом дошло, что в борделях за этим строго следят: проститутки тут или уже бесплодные, или хорошо напичканы зельями.       — Спасибо, — прошептал я, открыв глаза.       И образ Грейнджер растаял.       Я ее отпустил, щедро отсыпав золота.       Шлюху, не Грейнджер.       Проститутка вывернула меня наизнанку.       Что ж, мои демоны голодны.       Теперь этих девок ничего не спасет от меня. Я вытрахаю из них всю душу. Но больше всего я мучил именно Кудрявую шлюшку. Мне хотелось именно ей делать больно, именно ее унижать — эту копию того самого ебаного оригинала.       Девчушка была только рада — столько денег она не скоро заработает.       Я понимал всю неправильность происходящего, но это только раззадоривало мою поломанную психику.       Мои демоны пировали.       После того как я хорошенько выплеснул свой гнев, возбуждение и раздражение, я призвал свою одежду. Одевшись, поспешно вышел наружу, заранее оставив каждой девушке по значительно большому мешку галеонов — чтобы не держали зла или потратились на хорошего колдомедика.       Похуй.       Оказалось, я был в Шотландии: этот обрыв впереди и пейзажи были мне смутно знакомы, но внимания на них я не обратил. Стало холодно ногам — посмотрев вниз, обнаружил, что вышел на улицу без обуви.       Похуй.       Как же было отвратительно.       Отвратительна сама жизнь.       Я устал и бороться уже не было сил.       И желания.       Ничего не хочу.       Полная апатия.       Скоро все закончится.       Могло бы закончиться раньше, но я обещал Таддеусу жить. Хотя сам не особо этого и хотел.       Я аппарировал к самому краю скалы и бросил окурки в море один за другим. Сильный ветер подхватывал их и уносил куда-то вдаль, но в конечном итоге он все равно топил их в море.       Ещё шажок вперёд и босые ноги уже наполовину пересекли ту черту, что отделяла скалу от пропасти. Если потерять равновесие, то легко можно упасть, и все закончится — меня больше не будет. Проблем больше не будет. Они, как и я, исчезнут в Северном море. Тело мое сгниет, кости будут обглоданы морскими тварями, и я сгину насовсем.       Весьма аппетитный вариант.       И мысли пропадут. И смысл конечного существования наконец перестанет меня волновать.       Воспоминания против воли болезненно вторгались в мой с трудом обретенный, пусть и временный, покой.       Я шел на ту злополучную свадьбу, чтобы украсть ее.       Заставить вернуться.       Злость туманила мозг. Хотелось убить Драко на глазах у всех себе на потеху, а Гермиону после всего поить амортенцией, чтобы она глубоко внутри знала, какой я подонок, пока отсасывала бы мне.       О, ее бы рот отрабатывал каждую ласку, что прошла мимо меня, каждый стон, что сорвался не подо мной.       Сердце сжалось, когда я увидел этих двоих, мило улыбающихся друг другу у алтаря.       Мои намерения были серьезны.       Я придерживался плана.       А еще я слишком устал, слишком измучился, слишком долго страдал, чтобы снова быть одному.       Что же теперь Теодор?…       Малфой легко поднял вуаль и невесомо коснулся ее шеи. Наверняка он уже целовал то самое местечко за ушком, которое заставляло ее так дрожать, впивался в пухлые губы и перебирал поцелуями нежные пальцы, осквернял все то, что было священным для меня, то, что хотел делать я сам, за что продал бы душу, только чтобы чувствовать тонкую горячую кожу ее шеи.       Снова.       Что же теперь Теодор?…       Драко взял ее ладонь в свою и медленно произнес клятву, словно в самом деле пропускал каждое слово через себя, а она глядела на него, словно на спасителя. Руки их переплелись, серебряная нить сковала их руки всего на пару секунд, а вот души навеки.       Что же теперь Теодор?…       У Грейнджер появляется улыбка на лице, но все равно видно, как она нервничает.       Что же теперь Теодор?…       Она нервничает.       Голова раскалывалась так, словно в ней стремительно рос паразит. Веки казались свинцовыми. Сердце гоняло песок с камнями, царапая сосуды. Кровь высохла, проклиная жизнь.       Когда они развернулись к гостям, Драко бросил на меня быстрый, холодный и слегка настороженный взгляд. Гермиона вглянула на толпу лениво хлопающих гостей, но на миловидном лице присутствовала лишь толика презрения, а сразу вслед за ним последовала яркая улыбка — это она увидела Поттера и младшую Уизли.       Как вдруг взгляд ее остановился на мне. Уголки ее губ резко опустились.       Неужто не рада меня видеть, Кудряшка?       В то мгновенье как ее карие глаза остановились на мне, я тут же ощутил, как мороз прошелся по всему моему существу, словно тело облили ледяной водой. Колючий холодок задержался где-то в районе груди и, кажется, с тех пор ни на секунду не отпускал, крепко держа внутренности в кулаке.       Когда-то родные, полные любви глаза теперь не узнавали меня.       Они словно чужие.       Они и есть чужие.       Теперь — да.       Как же стало больно.       Обидно.       Дикая, всеобъемлющая ревность пожирала меня и разрушала остатки самообладания, не оставляя ничего, кроме мыслей о том, что она сейчас не со мной.       Ее ласкаю не я.       Гладкие локоны цвета самого вкусного шоколада глажу не я.       За руку нежно держу не я.       И в ее прекрасной, ясной и блистательно смышленой головке живу уже не я.       Отпив бокал огневиски и, чтобы не поддаться соблазну запустить им раньше времени в Драко либо снова разбить в руках, заставил стекло испариться в воздухе.       Малфоя окружили гости, бесцеремонно отодвинув Гермиону назад. Кудряшка испуганно озиралась вокруг, словно искала помощи.       Но нет, никто к тебе не подойдёт.       Только я.       Незаметным движением руки я невербально использовал отгоняющее заклинание в ее сторону, чтобы никто не мог нам временно помешать. И направился к ней.       Словно забитая в угол лань, она запаниковала.       Возможно это все вранье, и она сама не хочет быть со мной. И для этого придумала всю эту бредятину?       Челюсть сжалась, жевалки выступили наружу, глаза мои прищурились, сверкнув злостью и дикой ревностью, что я пытался спрятать.       — Гермиона… Малфой.       Сука, как же хочется всех здесь прикончить.       — Поздравляю вас со свадьбой, — мой приторный голос резал слух, как же меня достало вечно притворяться.       — Спасибо. Я вас знаю? Вздрогнул от звука ее голоса, отчаянно пытался понять, насколько нужно быть хорошей актрисой. чтобы так хорошо играть?       Горько улыбнувшись, я процедил:       — Видимо, нет.       — Мы учились на одном курсе?       Издевается что ли?       — Да. Я давний друг Драко.       — Ах, ясно, — нервно бросила она и уставилась куда-то вперёд.       — Прекрасная свадьба, — выдавил я, лишь бы она продолжала говорить.       — Нет… — Она была слишком рассеяна. — В смысле да! Просто… Я не люблю такие мероприятия. Простите, я немного не в себе.       Ее голос доносился до меня мучительно долго, будто прорывался сквозь вакуум.       Знаете, есть боль физическая и душевная. Душевная боль раздирает изнутри. На ее фоне физическая кажется такой… Мелочной.       Как сейчас.       — Это естественно, как никак вы стали теперь другим человеком. Даже с другой… фамилией.       Я знал, о чем говорю.       — Да. Это верно, — она ярко улыбнулась, но замолкла на минуту. Удивительно, как она умеет улыбаться так искренне и прятать истинные мысли. Молчание только поедало мозги.       — Я вас утомил? — Голос выдавал мое волнение, но она, к счастью, нервничала не меньше, поэтому ничего не заметила.       — Нет, — чужая невеста взглянула на меня, ещё раз улыбнувшись.       Снова фальшивит.       Она улыбалась, но ей было грустно.       Я не мог больше это терпеть. Сейчас все произойдет. Мне лишь оставалось выяснить, правду ли говорил Драко.       Так медленно и плавно я вторгался в ее черепушку легилименцией, что она ничего не поняла, и параллельно задал ей нужный вопрос:       — Скажите, мисс Грейнджер, вы счастливы?       Она замерла, но затем сразу же рассмеялась:       — Разумеется! Драко был со мной в трудное для меня время, — в ее памяти всплыли четкие образы и воспоминания, сменяя одно другим о том, как она зачем-то каждый день глядела в глубь леса и думала о родителях, о том, что не справлялась с заданиями учителей на уроках, стала слабее и неувереннее. «Недееспособной» — как считала она.       Появился образ младшей Уизли, пытающейся достучаться, но Гермиона отталкивала ее и всех остальных старых друзей. Ей нужны были только Поттер и Уизли. Гермиона думала, что только они могли бы помочь. Но это было неправдой, и она боялась верить в это. Затем вновь сменились декорации — появился Драко. Он медленно, но верно втирался ей в доверие. Помогал ей, был с ней постоянно с тех пор.       Рыская в более старых воспоминаниях, я увидел, что произошло в Малфой-мэноре, как выиграна война и многие другие события из жизни, где не было места для меня. Ни одного воспоминания обо мне.       Ни одного.       Блять, вообще ни одного!       — Мне было невероятно тяжело и скорее всего без этого заносчивого, но невероятно заботливого человека, я бы давно себя потеряла. Я его очень люблю.       Мне стало дурно. Начало тошнить от всего увиденного. Стало просто плохо. Официант проходил мимо, и я перехватил фужер с виски, неосознанно крепко сжав стекло.       — Почему я вас совсем не помню, если мы учились на одном курсе? — Выпалила она на одном дыхании.       Все кончено. Я не могу так с ней поступить.       План пошел по пизде.       Снова.       Холодок пополз по коже, я наклонил голову и завел язык за щеку, чтобы не выругаться, больно его прикусил.       Нервы стали ни к черту. Фальшиво улыбнувшись, я взял ее за руку. Как в самый первый раз от холода ее нежных пальцев кожа наэлектризовалась, и разряд дошел до самого сердца. Но если раньше после этого в животе порхали бабочки, сейчас только их холодные призраки.       — Желаю вам и дальше быть счастливой, миссис Малфой, — легко поцеловав ее руку, я сделал себе еще больнее, прижигая мозг мыслью о том, что это было в последний раз, когда я ее касаюсь.       Целую.       Стою так близко.       Что же теперь, Теодор?       Вынырнув из пучины воспоминаний, я открыл глаза и снова увидел бушующее под ногами глубокое синее море.       Прыгнуть и исчезнуть.       Все оказывается так просто!       И больше не возрожусь. Мы с Таддеусом встретимся там, по ту сторону жизни. Он просил, чтобы я жил. И не обрадуется такой скорой встречи.       Но там меня ждал не только брат.       Я выдохнул, закрыв глаза, раскинул руки в стороны, как сделал Таддеус перед своей смертью, и ...       ...сделал шаг в неизвестность. Адреналин подскочил до предела. Сердце бешено билось в грудной клетке. Безумно довольная улыбка рисовалась на моем лице. Ветер больно хлестал по лицу. Одежда из-за свободного падения ерошилась ввысь, пока меня стремительно тянуло земное притяжение к своей неминуемой смерти.       Вот она — свобода!       Но я открыл глаза и аппарировал за секунду до того, как разбиться об острые каменистые берега бурлящего моря.       Мокрые от брызг волн волосы и одежда в эту лютую зиму иголками пронзили все тело, когда я снова очутился в той точке, откуда бросился.       Холодно.       Впрочем как всегда.       Я разочарованно выдохнул.       Таддеус, черт тебя возьми!       Он испортил мне не только жизнь, но и смерть.       Чертыхнувшись, я аппарировал в ближайший паб, чтобы отведать маггловского пойла.       Ночь была похожей на все предыдущие.       На следующий день я оказался у себя дома. Что было в новинку, ведь обычно я пропадал везде, но только не тут.       И, видимо, эльфы сообщили об этом Пэнси и Блейзу по их просьбе. Потому что ещё не полностью проснувшись и разлепив веки, лежа на диване в гостиной, я заметил две пары глаз, что беззастенчиво на меня пялились. Одна — цвета весенних незабудок — Пэнси, другая — глубоких медовых — Блейза.       — О-о, ребя-я-я-та! — Протянул я, улыбаясь. — Слушайте, я так рад, что вы ко мне заглянули, но мне надо срочно идти… Меня… там ждут. У меня, кажется, встреча намечается…— засуетился я.       — С кем? С армией шлюх? Мне кажется, ты уже со всеми встретился. Новых встреч, как таковых, по крайней мере в Британии у тебя быть не должно, — скрестив руки на груди, холодно выдал Блейз.       — Хватит нести чушь, Теодор! Ты посмотри на себя! Что с тобой случилось?! Мы тебя уже давно элементарно увидеть не можем! — Пэнси гневалась на меня. Я ещё не видел ее в таком расстроенном состоянии.       Мне вдруг стало стыдно.       Вслед за ней заговорил Блейз:       — Это просто, блять, ненормально, дружище. Мы за тебя вообще-то переживаем. Чего ты вдруг сорвался? Что случилось? В больнице ты выглядел намного лучше, чем сейчас.       — Салазар, можно потише, прошу вас… — Взмолился я. Голова раскалывалась от вчерашнего беспредела. — Слушайте, дайте мне зелье от похмелья, тогда и поговорим.       — Ну уж нет, Нотт! Ты просто аппарируешь от нас с Блейзом, а сейчас ты этого не в силах сделать. Так что мы поговорим сейчас! Выкладывай! — Было видно, что она действительно переживала       — Мерлин, ребят, я не хочу об этом говорить.       — Просто объясни, что с тобой в двух словах. Чем мы можем помочь? Нам больно видеть как ты…       — Что? — Неконтролируемо захохотал я. — Деградирую? Погибаю? Спиваюсь? Исчезаю? Что?       — Нотт, ей богу, тебе не помешает хорошая встряска, — голос Забини теперь сквозил злостью. Мне даже показалось, что друг готов меня ударить.       — Хватит с меня этих…— я потер виски — потрясений. Я с вами поговорю. Дайте только сходить в уборную. Можно? — Саркастично улыбаюсь.       Спрятавшись в уборной, я устало выдохнул и увидел свое отражение в широком зеркале напротив. Фыркнул, закурил и спросил:       — Ну что, братец, как нам отсюда сбежать?       Близнец улыбнулся мне. Только позже до меня дошло, что это был я, а не Таддеус. Воспаленный мозг иногда выдавал небылицы, и я часто попадался на эти шуточки. Глядя в зеркало, я не видел больше себя уже очень долгое время. Отражение воспринималось иначе, даже не учитывая того факта, что теперь еще больше напоминало ныне покойного брата: чуть отросшие волосы, шрамы по всему телу, и глаза горят безумством вперемешку с бесконечным отчаянием, и боль раздражающе виднелась в них, словно выжженное клеймо. В темноте синие радужки казались темно-изумрудными.       Я порой забывал, что Таддеуса больше нет.       — Ах да… Я же тебя убил, — Фыркнул снова я, и тихий смех стал нарастать в груди, пока не перешел в безудержный смех. Заткнув рот рукой, я все равно не мог контролировал поток хохота, обрушившегося так не вовремя. Слезы текли по напряженным щекам, я давился ими и не понимал, как остановиться.       Вот почему брат постоянно улыбался не к месту и смеялся в самые неподходящие моменты.       Это один из способов выразить свои эмоции так, чтобы было чуть менее больно и унизительно, чем если бы ты рыдал.       Все еще содрогаясь от приступов смеха, я потянулся к склянке с зельями. Одно зелье от похмелья, другое — от нервов, третье — от депрессии и так далее по произвольному порядку.       Зачем я это делал?       Цели за собой все это не имело. Я не видел смысла в своей жизни.       Ни одного.       Мы рождаемся, страдаем и умираем. Зачем все это?       Ведь можно значительно сократить этот тернистый путь.       В детстве я не понимал, почему во взрослых книгах так яро обсуждали смысл жизни. Для меня ответ оставался простым — чтобы выпить с утра огромную чашку густого горячего шоколада, полетать на метле с друзьями или найти особо интересную книжку и обсуждать ее с портретом матери. А позже… Позже смысл состоял в том, чтобы понаблюдать за Кудряшкой. Как она мило тараторила один факт за другим своим друзьям, которым это было неинтересно, между тем как я вслушивался в каждый из них, потому что сам обо всем этом не знал либо давно забыл. Мне нравился ее звонкий девичий смех, проносящийся по коридорам.       Салазар, тогда все было так просто. Я не любил жизнь тогда, а Грейнджер просто-напросто казалась мне воплощением счастливой жизни. И мне нравилось видеть, как жизнь порой может быть прекрасна.       Ответ тогда был простой — смысл в мелочах.       Но мелочи больше не трогают меня. Либо я сам от них убегаю, как от огня.       Зачем? — Кто его знает.       — Тео, черт тебя побери! Ты, черт возьми, выйдешь сегодня или нет?! — Голос Блейза донесся из-за двери после яростных стуков или даже пинков в дверь.       — Иду я, иду, — выдохнул я вместе с дымом сигарет.       Это было смирение.       Что мне терять?       Нечего.       Вот именно, блять.       Я отворил дверь, и это застало друзей врасплох. Блейз только было целился кулаком в дверь, как моё лицо оказалось напротив его протянутой руки, что замерла в нескольких сантиметрах от моего носа.       — Прелестно, Блейз. Я и так уже не шибко симпатичный с этими шрамами, так ты решил еще и нос мне поправить?       — Нам надо поговорить, — обычно Блейз шутил в ответ, но в этот раз у него не было настроения.       Видимо, он действительно печется обо мне.       — И только попробуй убежать, — пригрозила Пэнси.       Я избегал ее взгляда. Ни разу не смотрел ей в глаза с того дня на квиддичном поле.       — Хорошо, — выдохнул я. — Думаю, мне это нужно. Да и нет больше надобности все это скрывать. Только вот… Грейнджер не говорите ничего.       Они переглянулись друг с другом и округлили глаза в немом удивлении.       Я направился в гостиную, они неуверенно поплелись за мной в недоумении от последней фразы и, скорее даже, от скорой готовности всё выложить после пяти месяцев избегания.       Я призвал эльфа и приказал принести виски и сигареты.       Мы расположились на диване, который я пару месяцев назад разнес в клочья и щепки, но бедные эльфы привели его в порядок. Когда я вернулся со свадьбы, всё стояло на своих местах, всё и вся было отреставрировано.       Будто ничего не было.       Ах если бы.       — Что ж… С чего же начать, друзья мои? — Пафосно выдал я и щелкнул пальцами. В одно мгновение появился хрустальный штоф с виски и фужерами. — Мой нелегкий путь начался ещё до того, как я появился на свет, — они с сомнением подняли брови и уселись напротив. Левитирующие фужеры с разливающимся виски вертелись у них под носом, пока они не выхватили их. — И если вы действительно намерены меня слушать, то знайте, что это надолго, — криво улыбнулся я, повертев медовую жидкость по стенке хрусталя.       — А мы никуда не торопимся, — нахмурилась Пэнси.       Впервые я решился и заглянул ей в глаза. В груди что-то кольнуло и я отвел взгляд, отпив большой глоток огневиски.       — Тогда расположитесь поудобнее. Шоу уродов начинается.

***

      Выслушав мой рассказ до конца, они молча крутили в руках давно опустевшие фужеры и ощутимо поникли. Все это время я боялся, что сорвусь и аппарирую прочь — снова в бордель к своим утешительницам. Останавливало одно — я понимал, что надо выговориться, и, возможно, станет легче.       Хоть немного.       Сколько можно убегать?       Придется прожить эту жизнь.       Хитрец Таддеус! Он знал.       Он все прекрасно знал, вот и взял с меня ебанное обещание «жить».       — И почему ты отпустил ее? — Блейз скептически изогнул бровь. — Не думал, что ты способен на благородные поступки. Мы же наследники Салазара! Мы обязаны заполучить свое.       «Ага, Малфой тоже слизеринец, »— чуть не вырвалось у меня.       Я закатил глаза и отвернулся:        — Она счастлива. Не будем об этом. — Вытащив из кармана сразу две сигареты, я зажег их, поместив меж пальцев, и впустил в лёгкие отравляющий дым.       — Тео… — прошептала Пэнси, позвав меня. Но я не хотел снова смотреть ей в глаза, но она упорно повторила: — Тео, взгляни на меня, умоляю. — Ее мольба была такой странной и плохо воспринималась, не укладываясь в голове. Возможно от того, что эта девушка никогда ни у кого ничего не просила.       Я осторожно поднял взгляд, встретившись с ее ясными голубыми глазами.       — Мы с тобой рядом. Слышишь? Никуда не ушли и не уйдем. Понял? — Это было так искренне, что даже она почувствовала, как в моей душе загорелась искорка надежды. Она моргнула и повернулась к Забини: — Скажи ему, Блейз.       — Теодор, я впервые с ней согласен. Тебя нужно срочно отвлечь от всего этого говнеца. Тебе ведь нравилось зельеварение, помнишь? Так давай открой что-нибудь новое в этой области? Займись отцовским бизнесом, — советует друг. — Заканчивай заниматься херней. Мы тебя вернём в этот мир, — пригрозил мне Забини пальцем.       Я слабо улыбнулся — это все, что я мог на данный момент.       Не верилось, конечно, но пиздец как хотелось, чтобы все, блять, было хорошо.       Хоть отчасти бы.       Тем же вечером Блейз потащил меня за город, к землям, что принадлежали ему. Там, как выяснилось, начали расти редкие растения, этакие самородки, которые были полезны, как сырье для некоторых зелий, что разлетались на рынке, как горячие пирожки. Блейз со своей ленью никогда бы не занялся этим, и его состояние ему позволяло. Я понимал, что эту идею он предложил, чтобы только занять меня чем-либо.       Идея, кстати, была отменной. Когда требовала ситуация, Блейз превосходил сам себя. Такие растения действительно ценились довольно высоко, а если варить из них зелья самому, можно было бы сколотить целое состояние.       Уже на следующий день у нас появился определенный план, который мы разрабатывали вот уже две недели без отдыха, шаг за шагом. Пути поставки, проценты, оплаты рабочим, поиск и бронирование склада, место варки для зелий, поиск рабочей силы — это все нужно было продумать заранее. Не считая того, что многое в сфере разработки и совершенствования зелий рассматривалось только мной и было необходимо получить стороннее мнение квалифицированных зельеваров, а также разрешение на все наше предприятие. Хотя с последним не должно было быть проблем.       Нюансов было полным полно и после многолетнего застоя мозгов нейроны наконец-то заработали, как надо, и я чувствовал себя годным на что-то. Чувство, что я делаю что-то действительно стоящее, наполняло меня энергией. Апатия наконец прошла, а мысли стали заняты делом.       Я полностью ушел в работу.       Кроме этого бизнес-плана я занялся другими смежными областями своего родового бизнеса. После смерти отца, моего исчезновения и последующего балабольства бизнес окунулся с головой в застой и разруху. Выглядело все печально. Я ужаснулся от степени развала в нашем семейном предприятии. Многое украли, что-то забросили, не все стояло на месте. Поставщики, простые рабочие остались без работы, а клиенты вовсе пропали.       Дел было невпроворот. И я был счастлив заняться ими, наконец обретая какое-то успокоение. Точнее что-то, что отвлекало меня хотя бы днем, ведь ночью я по-прежнему не мог заснуть из-за всяких назойливых мыслей, а если и засыпал, то меня упорно навещали кошмары один за другим. Я совершенно не высыпался.

***

Три месяца спустя.

      Дела пошли в гору. За такой короткий срок я вернул былую славу промышленному предприятию и зельям Ноттов.       Все наконец налаживалось.       Но стоило мне вернуться вечером домой и увидеть перед собой кровать… Меня начинало трясти только от мысли, что мне снова будут сниться кошмары. И я звал друзей: мы пили, веселились, иногда звали кого-то ещё.       Однажды Пэнс и Блейз засиделась допоздна, Блейз уже перенесся домой через каминную сеть, тогда как Пэнс только было хотела зайти в камин, как я ее остановил, пересилив себя после долгих раздумий и нескольких неудачных попыток поговорить с ней, схватил за предплечье.       — Подожди.       Пэнси взглянула на меня, но я не увидел недоумения в ее глазах. Они смотрели на меня настолько осознанно, что мне казалось, что она знает все на свете. Ее уверенность в себе и грация невольно притягивали людей, и те, кто ненавидел ее, отчасти делали это из-за зависти.       — Хочу спросить тебя, — я отпустил ее и засунул руки в карманы, пытаясь занять их чем-нибудь, чтобы не тянуться снова к сигаретам. — Как… ты справилась? Почему ты не зла на меня? Ведь это из-за меня…— я не мог закончить фразу. Вместо этого выдал: — Ты любила его. Сильно.       — Почему ты так уверен в этом? — Она не издевалась. Это был искренний интерес, не отрицание изложенного факта, а именно его подтверждение.       — Я видел, как ты смотришь на него. Этот взгляд встречается единожды. Так любят очень редко, — она легонько дернула худенькими плечами и потянулась ладонью к серебряному украшению чуть выше локтя, не отрывая от меня блестящих глаз. — И поэтому был уверен, что ты возненавидишь меня.       Пэнси открыла четко очерченный рот и, замерев на секунду, ответила:       — Как я могу ненавидеть тебя, когда вижу в тебе его?       Какой же я мудила…       — Хоть ты и взялся за ум, Теодор, ты все равно не высыпаешься. Вид у тебя точно такой же, как у Таддеуса. И глаза горят болью и безумством. Скажи, сколько часов в день ты спишь?       — Это не важно, — пытался я уклониться от ответа. Я хотел узнать, как она пережила все это, как себя чувствует. А вместо этого она перевернула мой вопрос и заботливо на меня смотрела.       Блять, только не это. Я это уже проходил, и это закончилось болью.       — Важно, — Протестующе произносит Паркинсон. — Просто ответь. Я ведь знаю, что сон без сновидений делает только хуже. У него тоже было так. Он говорил, что после зелья, не мог выбраться из кошмаров. А так хоть можно было проснуться. Ответь мне. — Мягко потребовала Пэнси.       Громко выдохнув, я запустил пятерню в волосы и больно потянул их назад:       — Час. Иногда могу уснуть на пять минут в течение дня, но сразу же просыпаюсь.       — Знакомо, — она повернула голову в сторону и неспешно выдала, чтобы я понял каждое ее слово: — Я тебя не ненавижу и спокойна, потому что это было неизбежно. Он не жил, лишь только страдал. А я не могла ничего сделать. Это тяжело. А справилась я… Справилась, потому что мне повезло найти кое-что.       Я поднял бровь в удивлении и открыл было рот, но Пэнси снова взглянула на меня, не давая разрешения говорить, а затем медленно, с характерной для нее ленцой, подошла ко мне донельзя близко. Непривычная близость заставила меня замереть, ее теплое дыхание коснулось моего подбородка. Отчего-то сердце стало биться чаще, когда я почувствовал приятный аромат вишни, исходящий от нее.       Пэнси, будучи на высоких каблуках, все равно пришлось встать на мысочки, и в миллиметре от моих губ она прошептала:       — Я зла на тебя, — она сделала паузу, оценивающе рассматривая меня. — Но это не так важно.       Уголок ее губ дернулся, и она медленно отстранилась. Я почувствовал облегчение и странное ощущение, что это всё не казалось… неприличным.       Между тем она продолжила, плавно передвигаясь по комнате, словно кошка, изучающая свою территорию:       — Когда я шла на квиддичное поле, увидела как Поттер шел в запретный лес и, остановившись, вытащил из кармана что-то похожее на камушек. Он не заметил меня, ведь я стояла за деревьями. Из камня вышло что-то наподобие призраков.       Она сделала паузу, словно хотела проверить, что я не считаю ее сумасшедшей. Убедившись, что я ей верю, она облизнула пересохшие губы и продолжила:       — Он говорил с ними, и я узнала в них давно умерших людей. После этого Поттер выронил на землю камень и углубился в лес. Я торопилась к Таддеусу, но решила подобрать этот артефакт. Через какое-то время я поняла, что это тот самый воскрешающий камень из сказок.       Она повернулась ко мне и улыбнулась собственным воспоминаниям:       — Ты знал, что Таддеус очень любил сказки Барда Бидля? Его любимая была о трёх братьях, ну в которой говорилось именно об этом камне. И знаешь, я попыталась связаться с ним после… После его смерти.       Она вдруг переменилась в лице, и грусть сквозила с каждым ее словом:       — Я звала его, но он не откликался на воскрешающий камень очень долго. И в один прекрасный день, после года ожиданий… он вдруг…появился. Один единственный раз. И в последний.       Она умолкла и не сводила глаз с одной точки. Я осторожно предположил:       — Возможно ему было тяжело? Его душа так устала от этих перемещений еще при… жизни.       Но сложно было это все назвать жизнью.       — Я понимаю. Но почему же так тяжело? Почему время не лечит, а боль в груди не умолкает? Хочется, чтобы он был здесь. Рядом. Хотя бы так. Это чертовски неправильно и эгоистично, но я не могу… — она не договорила, слезы выступили на глазах, и ей пришлось посмотреть вверх, чтобы остановить их поток.       — Потому что мы слизеринцы, дорогая Пэнси, мы думаем только о себе.       Она согласно хмыкнула.       — Когда он наконец появился, знаешь, что он мне сказал? — Продолжила подруга. — «Только не поступай, как в сказке Барда Бидля. Не будь такой банальной.» А потом… Сказал, что любит и попросил отпустить его и не мучить. Я все поняла. С тех пор камень валяется где-то в шкафу. Я его отпустила, но… но с тех пор мучаюсь одна.       Она села на диван и уперлась локтем об его спинку, касаясь тыльной стороной ладони своих вишневых губ.       — Пэнс, почему ты изначально влюбилась в такого ущербного человека? Ведь ты понимала, кто он такой. Ты ведь все видела.       Она с сомнением свела брови на переносице и пристально посмотрела на меня, явно размышляя о том, ответить ли на этот вопрос или оставить все как есть.       — Я расскажу тебе, — решилась она. — Думаю, тебе и так станет ясно, что говорить об этом кому-то ещё будет подло.       Она собиралась с мыслями довольно долго, но все же начала свой рассказ, понизив голос до полушепота:       — У нас часто гостил брат отца. Он оставался у нас месяцами. Дом был большой, и он никому не мешал. Но… — Она запнулась, но взяла себя быстро в руки, продолжив свою исповедь. — Однажды, когда мне было девять, он… он стал говорить, какая я красивая, дарил подарки и всегда гладил мне волосы. Мы играли в его странные игры. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что это были далеко не игры. А самое настоящее насилие. Когда мне только-только исполнилось одиннадцать, он изнасиловал меня, прямо в день рождение.       Ее голос сорвался, а слезы нагло бежали по щекам. Но я не мог и шелохнуться, чтобы ее утешить. Мне было страшно ее касаться.       — И он продолжал меня насиловать, пока мне не исполнилось тринадцать. Моя мама… Сначала я боялась рассказывать кому-то, ведь он говорил, что меня отругают, накажут и выгонят из дома, потому что я опозорила семью, потому что я «нечистая». Помню, как я плакала и не понимала, почему он так говорил, ведь именно он со мной это сделал. Но детский страх того, что меня не поймут, что накажут, пересиливал. И я терпела. И я молчала. День за днем он приходил ко мне и… Это было ужасно.       Она снова неожиданно умолкла, переживая те ужасные события. И так же неожиданно продолжила подозрительно спокойным тоном:       — Когда мама узнала, то приказала терпеть, чтобы не позорить имя семьи. Обещала поговорить с отцом. Но отца всё не было, он ведь постоянно уезжал по каким-то делам. А когда приезжал, не замечал меня. Как бы я не пыталась завоевать его расположение, всё это оборачивалось лишь моими слезами. Мать продолжала не воспринимать меня всерьез, ей не был ясен реальный масштаб проблемы. Она лишь заботилась о том, чтобы отец обратил на нее внимание. Но внимание она получала только путем побоев от него.       Пэнси задумалась на секунду и вдруг быстро проговорила:       — Я это все к тому, что насилие для меня — это макет любви.       — Пэнси… Мне очень жаль, — условная фраза, которой учат чистокровных с пеленок. Но мне действительно было жаль.       Стеклянными глазами она уставилась куда-то вдаль, но на лице ее появилась странная ухмылка, которая в контрасте с выражением глаз навевал только ужас.       — Не надо меня жалеть, — Пэнси перевела взгляд на меня и зловеще улыбнулась. — Я убила дядю, когда мне было тринадцать, а затем и отца. Тогда все прекратилось. Ты наблюдателен и возможно уже заметил, как хорошо я разбираюсь в ядах. Есть один преинтереснейший вид, от которого умирают медленно и мучительно. Но чтобы это не звучало банально, позволь уточнить — каждый мускул в теле начинает разлагаться вживую, а внешне это никак не проявляется. Кажется, будто человек спит, но на самом деле его ждет такая агония, которой никто никогда ещё не видел. Круцио по сравнению этим ядом просто божий дар.       За ее рассказом последовало молчание, нарушаемое лишь тиканьем старинных часов.       Вдруг Пэнси вздрогнула, словно очнулась от продолжительного сна, встала с места и прокашлялась:       — Что-то мы заговорились. Мне… Наверное, лучше стоит уйти, — она поправила короткое черное платье, поднимаясь с дивана и намеревалась оставить меня.       Но ее остановил мой голос:       — Не уходи.       Пэнси замерла, вглядываясь через радужки моих глаз в самую душу:       — Почему?       Медленно подойдя ближе, я вложил все остатки искренности в ответ:       — Я хочу помочь тебе, — подошел ещё ближе и наклонился к ее лицу, не понимая, почему меня так тянет и тянет к ней.       Еще не понимал, что мы оба сломленные жизнью, исковерканные ею.       — Чем? — Ее голос дрогнул. Я чувствовал, как она дрожит, а дыхание становится глубже, вздымая грудь.       Я не знал чем. Мне просто хотелось подойти ближе. Еще ближе. Вдавить ее в себя. Кажется, у нормальных людей это называтеся «успокоить».       Надо было сделать хоть что-то.       Глаза ее так и манили к себе, а алая помада так соблазнительна, что я не удержался и наклонился к ее губам, легко размазав эту роковую красноту нежным поцелуем.       Пэнси невесомо коснулась моих плеч, чтобы удержаться, а я отстранился, чтобы наконец ответить:       — Чем угодно.       Ее глубокое дыхание возбуждало. Хотелось сделать ей хорошо. Так хорошо, чтобы она запомнила и возродилась к жизни.       Немного помолчав, она тихо проговорила:       — Тогда покажи мне, какого это, когда тебя любят нежно. Покажи… — сладко прошептала она в мои губы.       Я прильнул к ней и поцеловал, мягко втягивая нижнюю губу. Руки мои скользили по ее талии к бедрам. Дыхание наше слилось воедино.       Нам обоим было так плохо, так почему бы не стать утешением друг для друга?       Ведь нам так хотелось ощутить это снова — опьяняющее ощущение любви и нежности.       И мы оба понимали, как нам это было необходимо.

***

      — Тео! Проснись! Проснись, это я! — Голос Пэнси вырвал меня из кошмара, и я с ужасом обнаружил, что душил не Блишвика, а ее.       Резко отпустив девичье горло, я отпрянул от Пэнси, как от огня, и был уверен, что она сделает то же самое, но в обратную от меня сторону. Но она только отдышалась и прошептала что-то невнятное. Только потом я понял что она повторяла одно и то же всё это время:       «Проснись!»       — Пэнси… — я потянулся, чтобы попытаться успокоить ее, но тут же отдернул руку. — Прости меня. Салазар, это непростительно… Я… Я уйду, — вряд ли ей хочется, чтобы тот, кто только что ее чуть не убил, был сейчас рядом.       Однако когда я выпрыгнул из кровати, почувствовал, как тонкие пальцы вцепились в мое запястье, заставляя меня замереть на месте.       Услышав хриплый, приглушенный голос, я вздрогнул:       — Не надо. Я в порядке, ложись рядом. Иначе я больше никогда к тебе не приду.       Ее заявление заставило сердце больно сжаться. Я не хотел, чтобы от меня снова кто-то уходил. Я до чертиков не хотел, чтобы она оставляла меня. Тогда от меня больше ничего не останется.       Я не пройду этот путь один.       Заново.       Я повернулся к ней, уставившись на ее тонкие пальцы, которые до сих пор сжимали мне запястье.       — Хорошо, — прошептал ей в ответ и медленно уселся на край кровати, боясь сделать лишнее движение.       — Ложись, — приказала она, приподняв подбородок. Я заметил ярко красные следы свежих кровоподтеков на ее белоснежной шее.       — Что если я снова сделаю тебе больно?       — Не сделаешь. Понял? Запомни это.       Она сама потянулась за палочкой и за секунду вылечила синяки, затем похлопала по подушке, указывая, куда я должен лечь. Замешкавшись, я лег на спину, а она — на мою грудь, обняв за живот. Я неуверенно положил одну руку на ее плечи, а второй осторожно зарылся в гладкие волосы.       Почему она не боится?       И словно прочитав мои мысли, Пэнси вдруг заговорила:       — У Таддеуса были похожие эпизоды. Только похуже.       — Он причинял тебе боль? — Встревоженно спросил я.       Она ответила не сразу.       — Да, бывало в первое время. Но Таддеус справился с этим, значит, и ты сможешь.       Ее пальцы прошлись по моей груди, задев сосок и до самого паха, и обратно. Ее касания оставляли за собой невесомые мурашки по коже.       — Зачем ты снова проходишь через этот ад? — Мне было так стыдно и так жаль за свои, пусть и бессознательные, действия.       — Потому что ад был его домом, — сонно ответила Пэнси.       Меня охватила досада. Какой смысл этой всеразрушающей и всепоглощающей любви, если она оставляет за собой лишь страдания? Смысл любить, если в итоге остаешься настолько покалеченным, пустым и несчастным, что словно умалишенный мазохист, ищешь копии того первозданного оригинала, который сделал тебе больно?       Но Пэнси не была копией. Я ее не любил. Я не искал никаких копий. Мне просто было с ней хорошо, и она это прекрасно знала. Эти условия ее полностью устраивали.       Подозреваю, она сама нуждалась в этом.       Как же гадко от того, что мы так слабы. Что иногда не в силах побороть себя и начать заново.       Как же мы слабы…       — Почему ты не пойдешь к ней? Она ведь у тебя жива, хоть и с Драко, — ее вопрос был неожиданным для меня, возможно, он был задан с каким-то укором.       — Ты хоть слышишь себя? — Отвечаю вопросом на вопрос.       — Малфой не помеха. Это все ты. Проблема вот тут, в твоей голове, — она аккуратно постучала по моему виску.       — Что ты имеешь ввиду?       — Иди к ней и поговори. Начни с ней все сначала. Зачем мучить себя? Обоих? Всех?       — Потому что потом будет мучиться она. Узнает, что ее прошлое перечеркнуто ею же. И какой-то чужой человек с кучей шрамов по всему телу и душевных травм был когда-то ее парнем, которого она так подло бросила. Она ведь сама оставила меня, значит, у нее были на то причины. Я приперся на ту чертову свадьбу, к ней, с намерением вернуть ее, во что бы то не стало. Она жутко нервничала и грустила, я думал — вот оно! Она несчастна, и возможно я снова смогу стать тем, кто осчастливит ее. Верну ее забытое прошлое. Однако когда она заговорила о Драко, ее глаза горели так ярко, так трепетно вздымалась ее грудь, и на лице впервые за весь тот сраный день наконец появилась настоящая улыбка. Она его любит. Она вышла за него, потому что это было ее решением. Она счастлива. Зачем ломать ей жизнь? Только чтобы она вспомнила какого-то бывшего? Я был ее прошлым. Драко, похоже, стал ее будущим.       — Ты винишь себя. Это не по-слизерински.       — Нет, это по-человечески, — тихо-тихо рассмеялся я.       — Мы обычно берём то, что хотим, — напоминает Пэнси.       — Не тот случай. Не то время. Не в этот раз.       Вдруг мы услышали нетерпеливый стук в дверь. Не дожидаясь ответа, вышибив дверь, зашёл Блейз и от увиденного замер.       — Ебануться, вы серьезно, блять, трахаетесь друг с другом?       Пэнси прикрылась простыней, а я раздраженно бросил:       — Блять, ты зачем пришел в такую рань?       Выражение лица Блейза тут же переменилось, и он серьезной миной выдал:       — Грейнджер, блять, пропала!