Когда взойдёт кровавая луна

Я сижу на коленях, опустив голову, и пытаюсь привести своё дыхание в норму. Я не воспринимаю ничего из того, что происходит вокруг меня, сосредотачиваясь исключительно на восстановлении своего дыхания и замедлении сердечного ритма. Вдыхаю воздух через нос, но жидкость, что наполнила носовые пазухи, не даёт возможности сделать это правильно. И я не хочу знать, какого цвета эта жидкость. Выплёвываю накопившиеся сгустки, заходясь в удушающем кашле, и прикрываю рот в попытке заглушить издаваемые звуки. Что ж, красный определённо придаёт красок сегодняшнему дню. Я даже не заметила, когда испарился этот проклятый демон, выползший из самого ада, вместе со своей змеёй. Мелькающие мантии привлекают моё внимание, и я, не поднимая головы, кошусь по сторонам, наблюдая, как толпящиеся и галдящие без умолку волшебники — как будто ничего необычного не произошло несколько минут назад — направляются к выходу из зала, совершенно не обращая внимания на девушку, сидящую на полу и отхаркивающую собственную кровь. Это то, что меня ожидает? Забвение? Меня просто сотрут как личность, человека, волшебницу, которой я являюсь, но об этом факте, чёрт бы их всех побрал, никто даже не вспомнил. Не это ли является одним из страхов любого из людей? Быть незаметной среди огромного количества себе подобных… Они обходят меня, будто я досадная преграда на их пути, неприметная, но неприятная, потому что переступить невозможно — приходится огибать это обезличенное недоразумение. Недоразумение — вот кто я для них. Я сижу здесь, наблюдая за собственной кровью, покидающей моё тело, и отстранённо размышляю: то ли зал опустел практически мгновенно, то ли я отключилась ненадолго? И когда я чувствую на своём плече чужое прикосновение — не могу быстро сориентироваться и откидываюсь в сторону, прижимая рукой к полу слишком длинную мантию какой-то волшебницы, проходящей мимо. Руку обжигает огнём, когда та, взвизгнув, резко выдирает ткань. Но я не обращаю внимания на боль и уж явно не испытываю желания извиниться за свою неаккуратность. Я смотрю на молодого парня, застывшего напротив меня с напряжённым выражением лица и слегка подрагивающей нижней губой. Он кажется мне смутно знакомым, но я не могу вспомнить его имени, хотя уверена, что видела его в Хогвартсе во время учёбы. — Гермиона, — когда моё имя слетает с его губ, меня пробирает озноб, и я хмурюсь в подозрении, смотря прямо в его тёмные глаза. Он как-то загнанно оглядывается по сторонам, немного наклоняясь, и моё тело тоже приходит в движение, вот только я отодвигаюсь подальше. — Пожалуйста, — видимо его никак не напрягает моя подозрительность, и он вдыхает поспешно воздух, чтобы продолжить. — Передай… — Голдштейн, — резкий голос, раздающийся за спиной парня, заставляет его умолкнуть на полуслове, а я же с такой силой сцепляю собственные зубы, что практически слышу, как трещит эмаль. — Тебя жена не заждалась? — Малфой, прошу…  — Нет, — он обрывает Голдштейна на полуслове, и серые глаза, настолько светлые при свете горящих вокруг факелов, что кажутся практически прозрачными, резко находят моё лицо. — Давай, Грейнджер, хватит отдыхать, — он бесцеремонно подхватывает меня за локоть, вынуждая подняться на ноги. Если бы мой желудок не был пуст — меня бы стошнило прямо на эти малфоевские ботинки. Эта мысль, несмотря на прошивающую череп головную боль, вызывает во мне мрачное удовлетворение — я бы пережила эту минуту унижения ради удовольствия наблюдать, как стирается это надменное выражение в тот момент, когда непереваренные куски пищи картинно раскинутся на кожаной поверхности его дорогостоящей обуви. Но это всего лишь маленькая мечта, и ей, увы, не дано осуществиться. Моё тело не слушается приказов разума, и на одну страшную секунду я испытываю жуткий страх от того, что не могу контролировать свой организм. Ноги просто не выдерживают нагрузки, и моё лицо уже готово встретиться с мраморным полом, но сильная хватка не даёт рухнуть вниз. Малфой обхватывает мою талию левой рукой, прижимая к себе ближе, приняв на себя весь мой вес. Его рука чувствуется слишком явно на моём теле и так интенсивно, как будто все нервные окончания сгустились в определённых точках — там, где его верхняя часть руки тесно, наискось прижимается к моей спине, огибая талию, и практически впечатывается ладонью в боковую часть моего живота. То, что Малфой лично сопровождает меня — пусть и небрежно волоча за собой — вызывает смятение и настороженность. Он мог бы, например, левитировать меня или позволить охране тащить моё тело через всё Министерство, но Малфой — этот высокомерный напыщенный чистоплюй — делает это сам, прикасаясь к «ненавистной грязнокровке» своими аристократическими руками, рискуя оставить на поверхности своей кожи микрочастицы «мерзкой Грейнджер». Он разве не боится заразиться? Кретин. Видимо Малфой замечает моё замешательство и, глядя в глаза, растягивая свои тонкие губы — и это делает черты его лица ещё острее — насмешливо тянет: — О, Грейнджер, — он не отрывает от меня взгляда, и одна его светлая бровь приподнимается. — Ты думала, я буду пинать тебя, лежащую, пока ты не докатишься до самого камина? Почти так и думала, Малфой. — Нет, — и я не могу ничего поделать с той язвительностью, что затапливает мой голос. — Я ожидала, что твоя свита сделает это за тебя, — понятия не имею, есть ли у него прислужники или как их там называть, но это же Малфой, так что… — Но уверена — ты, несомненно, возглавил бы это шествие. — Я предпочитаю хвастаться победами, достигнутыми лично, — его голос приобретает странный окрас, но я слишком плохо знаю этого человека, чтобы интерпретировать его тон, — а не присваивать себе чужие заслуги. Тем более, — он немного смещается в сторону, осматривает меня, презрительно кривя губы, — у меня нет склонности добивать того, кто уже побеждён и разбит. Сжимаю крепче губы и отвожу от него глаза. Я хочу кричать ему в лицо громким голосом — твёрдым и уверенным, глядя прямо в эти бездушные глаза, что я не сдалась — меня просто так не сломить, и я буду бороться изо всех сил. Я не сдалась — мама просила быть сильной, и я выполню её просьбу, чего бы это мне ни стоило. Я не сдалась — я обещала, что прикончу тебя, Драко Малфой. Я хочу кричать эти слова так сильно, что мою душу рвёт на части, раздирает в кровоточащие клочья моё сердце. Я хочу кричать ему о своей непокорности, гневно сжимая руки в кулаки — настолько яростно это бьётся во мне… Но как я могу доказывать своё неподчинение, отстаивать собственную жизнь и свободу, пытаясь вырваться из этого мира, что стал чужим и опасным для меня — хоть я и являюсь частью его самого — когда мои ноги практически не держат тело, а сама я опираюсь на одного из худших людей, которых когда-либо знала. Горечь унижения накапливается во мне — ведь я вдыхаю эту едкость вместе с воздухом — перемешивается с моей слюной, и я глотаю это постыдное чувство, чтобы ощутить своё бессилие каждой частичкой истощённого тела. — Ты отвратительный, мерзкий… — Да-да, — он перебивает меня, — мне это уже говорили, — он немного напрягает руку, подтягивая меня выше, и я слишком остро ощущаю это движение. Малфой кивает головой охранникам, что привели меня сюда, и те молниеносно открывают входную дверь, а я тупо обвожу глазами пустое помещение, понимая, что, возможно, это последний момент, когда я могу дышать без ошейника с коротким поводком в чужих руках. Я буквально всеми клеточками своего тела ощущаю, как кто-то из охраны следует за нами, и я подсознательно ожидаю удара в спину. Все мысли в голове как будто испаряются, оставив меня наедине с пугающей пустотой. Мне страшно — я боюсь того, что со мной будет, где я окажусь и как дальше будет протекать моя жизнь. Будет ли у меня эта жизнь? Я отвыкла от этого мира, забыла, что значит пользоваться магией и ощущать силу волшебства в собственной крови. Я бежала из этого мира, бежала, заливаясь слезами и дрожа от страха, но разве возможно сбежать от своего «я»? И вот, спустя столько лет, я вернулась, пусть и не по своей воле, но вернулась. Только теперь я не рыскаю глазами по всему необычному, впитывая в себя всё новое, испытывая сильнейшую тягу познать всё, что окружает меня, не вычитываю руны, не изучаю пытливо ритуалы. Я вернулась в кандалах. Чтобы быть невольницей в мире, который презирает таких, как я. Я не замечаю, как Малфой притаскивает меня к непримечательному камину, что размещён в какой-то пыльной комнате с мебелью, прикрытой светлыми простынями. Он убирает от меня свои руки, лишая непрошенного тепла, и от резкой смены температур меня знобит. Но я стою самостоятельно — фиксирую этот факт в голове, не чувствуя при этом ничего. Во мне загорается искорка только тогда, когда мужской голос — низкий и спокойный — чёрт бы его побрал — чётко произносит место нашего прибытия. — Первая Резервация магической Британии. Северная Ирландия, — проговаривая слова, Малфой смотрит прямо на меня, и стальной блеск в его взгляде остаётся перед моими глазами даже после того, как развеивается зелёное облачко. Движение за моей спиной напоминает о том, что я здесь не одна, и когда мужчина с волшебной палочкой в руке появляется в поле моего зрения — я узнаю в нём пожилого охранника, что привёл меня в Зал суда. Я едва стою, но сгореть мне на месте, если я прикоснусь в поиске опоры к этому типу. — Ты хорошо держалась, — в голосе волшебника звучит уважение, или мне просто хочется так думать. — Давай, красавица, — он подталкивает меня в запылённое пространство и протягивает летучий порошок. — Не заставляй Главнокомандующего ждать — ни к чему его злить. Неожиданное сочувствие в голосе этого человека вызывает непрошенные слёзы, но я разгоняю накопившуюся влагу несколькими взмахами ресниц. — Чётко и с расстановкой, — он, видимо, воспринимает моё состояние как замешательство. — Иначе тебя разорвёт на части. Глубоко вдыхаю, опускаю руку в глиняную плошку и загребаю рассыпчатый порошок, на ощупь напоминающий золу, и даже этот незначительный контакт с магическим предметом вызывает покалывание внутри меня. Моя магия просит выпустить её, дать волю, воспользоваться тем, что она может предложить… Бросаю остервенело порошок и произношу название места, что грозит стать моим пристанищем на всю оставшуюся жизнь. Я горда тем, что мои ноги не подкашиваются и я не падаю на колени перед стоящим напротив меня мужчиной с мерцающим серым взглядом — если бы серый был закован в прозрачную ледяную оболочку. Он молча наблюдает за тем, как я хватаюсь рукой за кирпичный выступ камина, переступая порог, сосредоточенная на том, чтобы ни одна эмоция не отразилась на моём лице. Несколько неуверенных шагов, и вот мы стоим друг напротив друга. Он и я. Представители разных миров, два полюса, что никогда не должны сойтись, находясь на вечном расстоянии друг от друга. Мы стоим в тишине, не произнося ни слова — ни криков, ни применения физической силы, ни волшебства. Борьба между нами другая — безмолвная. Оружие выбрано, обнажено и нацелено в лицо противника. Его оружие — острое копьё, мерцающее холодным блеском закалённого металла, настолько острое, что даже смотреть страшно, не то чтобы коснуться; моё же, карего оттенка — щит, призванный защитить и отбить атаки нападающего. Это как игра в гляделки — кто первый прикроет веки, не выдержав сухости роговиц? В его взгляде слишком много всего, а я не настолько хороша в чтении мыслей человека, которого не знаю. Он тоже меня не знает, но я всё же говорю глазами то, что не могу облечь в слова. Я. Не. Сдамся. Никогда. Краешек его губы дёргается, привлекая моё внимание, и от этого жеста я моргаю, проигрывая этот раунд молчаливой борьбы, и злость разгорается во мне с новой силой. Его губы приоткрываются, растягиваясь, демонстрируя ровный ряд зубов, и мне тут же хочется ударить его — чтобы стереть с лица эту улыбку. — Грейнджер, ты же знаешь: в этом мире всё циклично, — он смотрит на меня, слегка наклонив голову. — Каждый оборот — это усовершенствованный виток предыдущего, — он подходит ко мне ближе, и я поднимаю подбородок, вытягивая тело в тонкую струну. И, наверное, я всё-таки научилась распознавать некие вещи в его глазах, потому что уверена, мои попытки стать выше забавляют Малфоя — я буквально вижу это в его глазах. — Добро пожаловать в мир магии, Грейнджер, — он понижает голос, приветствуя меня лживо, в извращённой вежливости, ухмыляясь. — Снова. Его зрачки бегают по моему лицу, вглядываясь, словно в передышке, в мои глаза, считывая каждое проявление эмоций. — Тогда, — вкладываю в свой тон побольше яда, — следуя закону цикличности, — делаю шаг к нему, и маленькая часть меня ликует от проявленной смелости, подстёгивая продолжать, — я вот-вот должна заехать тебе по морде, — понижаю свой голос и чётко произношу каждый слог, — усовершенствовав свой удар. Ну, он теперь не улыбается. Просто он смеётся. Опять. Смех. Этот его смех. В отличие от того, что я слышала в камере, этот звучит… мягче? Естественней? Искренней? Господи, Гермиона — где Малфой и где искренность. Позволяю себе отвлечься от созерцания этого лица и сканирую просторное помещение, отмечая широкий дубовый стол, заваленный письмами и свитками разного размера, перевязанными тоненькими ленточками. Набор ножей для писем занимает угол стола, и я на секунду задумываюсь о том, зачем одному человеку столько? Но когда я присматриваюсь внимательней, вижу, что резные ручки молочного цвета наверняка изготовлены из слоновой кости, а тёмный деревянный футляр явно из редкой породы тех видов деревьев, что находятся на грани исчезновения. Каждый ножичек расположен в отдельной нише, обтянутой тёмно-синей тканью — готова поспорить, что это бархат. Это подарочный набор — один из тех, что призван лишний раз продемонстрировать статус владельца, и практичность занимает далеко не первое место, а вот намёк на то, что человек может себе позволить иметь кучу бесполезных дорогостоящих безделушек, теша своё и так раздутое эго — да. Всё же некоторые вещи в обоих мирах ничем не отличаются. Глухое уханье в углу комнаты привлекает внимание, и я растерянно определяя источник звука, вижу ухоженного филина с блестящими перьями, важно восседающего на деревянной подставке, всем своим видом демонстрирующего пренебрежение к окружающему миру. Что ж, задаваться вопросами, кому именно принадлежит этот кабинет, явно неблагодарное занятие. — Насмотрелась? Я вздрагиваю от мужского голоса, что ушатом холодной воды выводит меня из состояния полной задумчивости. Хлопающие крылья спасают от необходимости отвечать на этот вопрос, и я остаюсь без присмотра в тот момент, как Малфой разворачивается ко мне спиной, направляясь к филину. Я не думаю, что делаю — это неосмысленные движения, будто мозг не принимает решений, а тело двигается по давно запрограммированной, но скрытой программе, что активируется лишь тогда, когда жизни носителя угрожает опасность. Я хватаю один из ножей и прячу под пояс джинсов, прикрывая свитером. Моё сердце колотится, отбиваясь в висках, а руки дрожат так сильно, что я завожу их за спину, пытаясь унять дрожь. Напряжение сковывает тело, мышцы каменеют, а во рту появляется странный привкус. Привкус страха. Не свожу глаз с малфоевской спины, боясь и одновременно ожидая быть обличённой, но он не спешит обернуться, занимаясь исключительно птицей, поглаживая голову пернатого хищника и попутно угощая того кусочком сахара, взятого из металлической тарелки у окна. Вечерами он охотится на людей, а днями кормит птиц. Немыслимо. Малфой надевает на левую руку огромную кожаную перчатку, и я, несмотря на своё состояние, изумлённо наблюдаю, как огромная, тяжёлая птица доверчиво, едва расправив крылья, перемещается на предложенное предплечье. Мужчина открывает створку небольшого окна, и филин покидает это помещение, вызывая во мне чувство зависти и уныния. Я бы тоже хотела иметь такую возможность — улететь из этого места. Когда Главнокомандующий — и мне странно даже думать о Малфое в таком ключе — возвращается к своему столу, мне кажется, что я вот-вот потеряю сознание, настолько мне нехорошо. Но каким-то образом я всё же продолжаю стоять, следя за каждым его движением. Успокойся, Гермиона. Это так глупо — надеяться на то, что он не заметит пропажи одного из ножей при его-то тяге к наблюдениям. Но я цепляюсь за эту надежду, как за тоненькую ниточку, и судорожно сжимаю её в своих пальцах — потому что мне необходимо надеяться. Тишина между нами не сулит ничего хорошего, и гнетущее чувство тревоги укореняется во мне, всё глубже запуская свои тонкие ростки, вжираясь в мой разум. Он упирается бедром о край стола — тот самый, где стоит футляр с ножами — и я всеми силами стараюсь не смотреть туда, пытаясь придушить собственную панику. А Малфой смотрит — смотрит на меня этими холодными глазами — изучающе, задумчиво и неспеша, наверняка прокручивая в своей голове нелестные мысли обо мне. Стук в дверь, и я судорожно втягиваю воздух, практически подпрыгивая от неожиданности и от собственной нервозности, но он же — прекрати смотреть на меня, чёрт тебя побери — даже не моргает, не сводя своих глаз. Когда в кабинет кто-то заходит, Малфой, всё так же продолжая сверлить меня взглядом, произносит: — Блишвик, — его голос звучит строго и прохладно, — проводи мисс Грейнджер в её новый дом — где она проживёт долгую, — он улыбается, но в этот раз улыбка не касается его глаз, — но вряд ли счастливую жизнь. — Малфой отталкивается от стола. — В мире, частью которого она так стремилась стать, — прищуривается и приподнимает подбородок, — но оказалась этому миру не нужна. С моих губ готово сорваться очередное ругательство в его сторону, и я даже успеваю открыть рот, чтобы сказать ему — он ублюдок, но предупреждающий блеск в глазах заставляет меня застыть с открытым ртом. — Не смей, — едва заметный поворот головы и еле уловимый голос, но в этом всём сквозит такая явная угроза, что мне становится не по себе. В этот раз он не считывает мои реакции, мгновенно переводя взгляд на Блишвика. — Выполняй. Ещё никогда я не ощущала так остро на своей коже прикосновение инородного предмета, потому что обжигающе холодный металл, спрятанный под моей одеждой, всё никак не нагревается, будто напоминая, что за каждое своё действие рано или поздно придётся заплатить. Но чем ближе дверь — тем явней моё облегчение. У меня получилось. — Стоять, Грейнджер, — голос за моей спиной набрасывает невидимое лассо на ноги, вынуждая замереть на месте. Сердце разгоняется в доли секунды, и мне кажется, что оно пробьёт грудную клетку, настолько велик мой страх. Он понял, что я сделала. Он увидел, что в наборе не хватает одного ножа. Я трусиха — признаю, потому что во мне элементарно отсутствует сила, способная повернуть тело в сторону Малфоя. Не могу. Три, два … Как отсчёт к разоблачению, наказанию или даже смерти… — Я жду тебя утром после завтрака, — уверена, он намеренно делает паузы между предложениями. — Ты должна ответить на пару вопросов. Клянусь, я не дышала до этого момента. И лишь когда кислород поступает в мои лёгкие — понимаю, что задерживала дыхание. Господи… Я выхожу из кабинета Главнокомандующего в сопровождении молодого охранника с волшебной палочкой в руке, и как загнанное животное дико осматривает свою клетку — лихорадочно бегаю глазами по всему, что способен ухватить мой взгляд. Фиксируя и запоминая. Коридор с многочисленными дверями — одни из них закрыты, а другие — нет. Боковым зрением замечаю любопытные взгляды людей, что находятся в помещениях, и одинаковая тёмно-коричневая одежда из грубой ткани не оставляет сомнений — это заключённые, а я нахожусь в административном здании. Мои мысли со скоростью света обрабатывают информацию, и я не могу удержаться от вопроса к охраннику, шагающему рядом. — Сколько здесь заключённых? — спрашиваю своего сопровождающего, но он лишь хмыкает, не отвечая. Каков начальник таковы и подчинённые. В моей голове за те несколько мгновений, что я трачу на шаги, ведущие из этого строения, возникают сотни предположений, вырисовываются наброски планов побега, и мой мозг давно не пребывал в состоянии такой умственной активности. Я давно забыла, как это — мыслить аналитически, строить предположения и просчитывать риски… Я отдала себя во власть физическому труду, пытаясь не умереть с голоду без крыши над головой. И сейчас, осматривая всё вокруг, я думаю, что мне нужно больше информации, больше знаний. Мне нужно больше… Но когда я выхожу на улицу — в который раз за сегодня захлёбываюсь воздухом. Множество деревянных строений прямоугольной формы занимает практически всю территорию: куда ни кинь взгляд — везде бараки. Они отличаются между собой разве что размерами и цветом крыш. Люди в одинаковой, без единого отличия, одежде снуют по узким улочкам, тихо переговариваясь между собой. Моё внимание привлекает девушка с длинными рыжими волосами, укачивающая младенца на руках, и сердце сжимается в болезненном спазме. Проклятые монстры. Я не успеваю разглядеть её, так как она поворачивает за угол одного из строений, ускользая от моего взгляда. Когда я поднимаю глаза и всматриваюсь в горизонт — упираюсь взглядом в плотный занавес, чернеющий по краям, что дождливой серостью затягивает небеса, и… эта чернота двигается? Стоит мне сконцентрироваться на этих передвигающихся точках, прищурив глаза и напрягая зрение — кровь в моих жилах стынет, превращаясь в жидкий лёд. Дементоры. Они используют Дементоров в качестве охраны, а эта Резервация — как чёртов Азкабан на свежем воздухе. — Двигайся давай, — остриё палочки больно врезается в спину, вынуждая сделать шаг вперёд. — Ещё налюбуешься здешними красотами. И я иду. Блишвик ведёт меня к одному из бараков со сверкающей цифрой восемь, приколоченной к стене, ничего не объясняя, молчаливо хмурясь чёрт знает каким мыслям в своей голове. И честно признаться, у меня нет никакого желания спрашивать о чём либо, потому что моё состояние настолько нестабильно, что я едва могу держать себя в вертикальном положении. — Выбирай себе место, — охранник равнодушно взмахивает палочкой в темнеющем помещении. — Здесь ты будешь жить вместе с другими женщинами, — он разворачивается к выходу, игнорируя мою растерянность. — Завтра тебя определят на работу. Он уходит, а я остаюсь совершенно одна в этом месте, где нет ничего, кроме огромной конструкции, напоминающей камин по центру, да двухъярусных деревянных кроватей с обеих сторон. Лезвие ножа чувствуется при малейшем движении, и я, осмотревшись по сторонам, вытаскиваю своё оружие и дрожащими руками прячу в ботинок, прикрывая штаниной. Я отдаю себе отчёт, что это огромный риск — ведь меня запросто могут обыскать, но так как ранее этого не сделали — немного успокаиваюсь. Скорее всего, мои карманы перетрясли ещё после того, как Малфой притащил меня в Министерство. Обхватываю себя за плечи и тупо считаю количество спальных мест, таким способом абстрагируясь от действительности, позволяя разуму заменить приступ паники на что-то другое, менее травматическое. Пятьдесят. Пятьдесят кроватей. Сколько здесь людей? Сколько ещё таких бараков находится на территории Резервации? И я здесь совершенно одна. Дыши. Вдох. Выдох. Ещё раз. Я не знаю почему, но инстинктивно выискиваю самое удалённое местечко и, удостоверившись, что вокруг находятся пустые, без одеял и подушек, кровати — сажусь, подобрав ноги под себя. Я не знаю, что мне делать — мне никто ничего не объяснил. В бараке никого нет, и постепенно моё тело расслабляется, я чувствую холод, сквозящий в помещении. Осматриваю своё будущее жилище, выхватывая глазами черенок метлы, но не волшебной — обыкновенной, привычной магловскому взгляду. Здесь нет ни тумбочек, ни личных вещей, ни даже одежды — по крайней мере я ничего из этого не наблюдаю. Мне неизвестно, сколько времени прошло, с тех пор как я забралась на этот деревянный настил, но когда слышен хлопок входной двери — вздрагиваю от неожиданности и понимаю, что помещение погрузилось в лёгкие сумерки. Мне кажется, я задремала, потому что точно помню, что здесь было светлее. Незнакомая женщина лет сорока останавливается напротив, осматривая внимательно мою одежду и саму меня. — Новенькая, значит, — её голос низкий с хрипотцой. — Поднимайся, я должна показать тебе всё здесь. Не успеваю опустить даже ноги на землю, как она разворачивается и уходит. — Меня зовут Гермиона Грейнджер, — ускоряю шаг, чтобы успеть за ней, попутно представляясь. — Как вас зовут? Мне нужно наладить контакт с другими заключёнными, возможно, у меня появятся союзники, и мы вместе попытаемся сбежать из этого места. Я так углубляюсь в свои мысли, что не замечаю, как врезаюсь на ходу в резко притормозившую незнакомку. — Мне без разницы как твоё имя, — она даже не смотрит на меня. — Таких, как ты, здесь сотни. Сотни? Она сказала сотни? Возможно, я ослышалась, но переспрашивать не буду, потому что от этой женщины буквально веет агрессией — и я не знаю, почему она направлена на меня. Поэтому я тихо следую за ней, слушая и запоминая. Первая Резервация являет собой огромный лагерь с лазаретом, кухней и столовой. Административное помещение располагается практически в центре, окружённое деревьями, что ещё не полностью сбросили свои пожелтевшие листья. Обхватываю себя руками в попытке согреться, но пронизывающий ветер всё равно пробирается сквозь тонкий свитер, холодными касаниями достигая самих костей. Женщина взмахивает рукой, показывая в дальнюю часть лагеря, где в один ряд выстроились ничем не отличающиеся от других строения, объясняя, что это хозяйственные постройки — склады и мастерские. Вдали виднеются стеклянные теплицы, выстроенные длинными рядами, уходящими далеко за пределы моей видимости. И повсюду жилые бараки — я насчитываю около тридцати штук, прежде чем теряю концентрацию. С каждым шагом, каждой новой крупинкой полученной информации у меня возникает всё больше и больше вопросов. Это выглядит словно небольшое поселение, затерянное где-то на болотах суровой Северной Ирландии — с тихими местными жителями, что живут обособленно от внешнего мира, руководствуясь собственными законами, придерживаясь привычного для них непритязательного уклада жизни. Вот только мне хорошо известно, что за всеми этими жителями ведётся пристальное наблюдение — круглосуточно. И хоть я не увидела на улице ни одного человека, что был бы одет во что-то, отличное от коричневого комбинезона — я знаю, что охрана, вооружённая и бдительная, всегда начеку. Женщина ведёт меня в очередное прямоугольное здание, и надпись над входной дверью — «Дезинфекция и сушилка» — вызывает во мне недоумение. Она подводит меня к одному из многочисленных деревянных шкафчиков и достаёт оттуда сложенную стопку одежды. — Переодевайся, — она бросает в меня весь набор, но я не успеваю подхватить его, и вещи рассыпаются бесформенной кучей передо мной. Нож, сместившийся от длительной ходьбы, упирается в ткань штанов, грозя вот-вот с глухим стуком упасть на дощатый пол. — Вы не могли бы отвернуться? — я лихорадочно раздумываю над тем, есть ли в этой робе карманы и как мне перепрятать оружие, не успевая обдумать поведение этой женщины. Она хмыкает, растягивая губы в презрительной усмешке, но всё же отворачивается. — Душевые дальше, слева по коридору, — она говорит, а я стаскиваю с себя одежду, дрожа от холода и нервного напряжения. — Справа — умывальники. Туалеты находятся по всей территории — сама разберёшься. Вытаскиваю нож, прячу под снятый свитер и молниеносно стягиваю джинсы, не сводя глаз с женской спины. Коричневый свитер, комбинезон и — слава Богу — глубокие карманы в передней части, сразу под лямками. Небольшой нож идеально теряется в недрах плоского кармана, и то, что одежда мне велика на несколько размеров, лишь способствует этому. — Стирка раз в семь дней, — она продолжает говорить, а я провожу инвентаризацию полученного комплекта одежды, шурша тканью. — Бритьё раз в десять дней. — Что? — я замираю, не совсем улавливая смысл услышанного. Женщина, видимо, устав разговаривать со стеной, разворачивается ко мне, и выражение её лица говорит вместо тысячи слов. — Гигиена, — она произносит это таким тоном, будто я идиотка, не понимающая элементарных вещей, — и профилактика мелких паразитов. — Паразитов? — я искренне не понимаю о чём речь. — Откуда у меня могут появиться паразиты? Она говорит о вшах? Я не вынесу, если заставят сбрить мои волосы — что за дикость такая? Она уничижительно фыркает, и я испуганно слежу за тем, как незнакомка осматривает меня с ног до головы. Я чувствую, будто меня только что раздели, осмотрели со всех сторон и вынесли молчаливый вердикт. Когда её взгляд останавливается внизу моего живота, и она растягивает губы в презрительной усмешке — я понимаю о чём речь. И я в ужасе от того, что бы это могло значить. — Магия под запретом, дорогая, — от неё это обращение звучит далеко не ласково. — Забудь о комфорте и уюте, к которому ты привыкла, наслаждаясь свободой, — голос этой женщины полон злобы и презрения, — пока другие, менее удачливые волшебники, вот уже восемь лет влачат жалкое существование среди этих гниющих болот, лишённые своих волшебных палочек и собственных жизней. Она буквально выплёвывает последние фразы, и я вижу капельки слюны, что вылетают вместе со словами, в которых я слышу укор. Нет, нечто большее. Я слышу обвинение. — Выход сама найдёшь, — она обходит меня, демонстративно оставляя расстояние между нами, и громко хлопающая дверь идеально совпадает с тем моментом, когда из моих глаз срываются слёзы. Волдеморт судил меня за измену, а эти люди осудят за побег. И то воодушевление — маленькое, несмелое, но всё же воодушевление — что я чувствовала с утра, испаряется, не выдержав жара упрёка, пренебрежительного взгляда и пары неприятных слов. Что ж Гермиона — союзников найти будет не так уж просто. Опускаю слезящиеся глаза и понимаю, что до сих пор сминаю в руках выданную мне одежду: пару комплектов нижнего белья, маек и носков. Я подхожу к открытому шкафу и вижу нечто наподобие ватной куртки, пару ботинок моего размера, что странно — а может быть и нет, учитывая специфичность этого места — а также кусочек мыла, зубную щётку и небольшое полотенце. Тоненькая расчёска, словно насмешка, сиротливо лежит на самом видном месте — эта пластиковая вещица не справится с густотой моих длинных волос и согнётся при первой же попытке расчесаться. Отстранённо размышляю, что единственный бюстгальтер, который мне предстоит носить — надет на мне, а минимальный набор гигиенических средств уж слишком магловский. Прикрываю дверку шкафчика, совсем не удивляясь отсутствию замка. Даю себе секунду на размышление, прежде чем несмело и аккуратно приоткрываю соседний шкафчик, убеждаясь в том, что какие-никакие личные вещи заключённых хранятся именно в этом месте. Наверное, безысходность полностью захватила меня, достигнув наконец своего апогея, потому что я не могу сдерживать своё отчаяние, заливаясь слезами, что в этом прохладном воздухе обжигающе горячи на моих холодных щеках. Оглядываю себя с ног до головы, зло вытирая солёные капли и, шмыгая носом, подворачиваю слишком длинные штанины. Скорее всего, я выгляжу нелепо, но мой внешний вид является наименьшей из моих нынешних проблем. И когда я подхожу к умывальникам, чтобы умыться и хоть как-то скрыть следы жалости к самой себе — замираю, глядя на своё отражение в мутном зеркале, что является единственной уступкой комфорту в окружающей спартанской обстановке. Мой подбородок мелко дрожит, и я крепче сжимаю губы, недоверчиво прикасаясь рукой к серебристой пряди, что выбилась из растрёпанной косы. Наматываю на пальцы, ощупываю волоски, оттягивая и отпуская — бездумно наблюдая, как прядь скручивается в лёгкую спираль, подпрыгивая. Я поседела. В двадцать шесть. Перестаю плакать, вытирая слёзы рукавом новоприобретённой кофты. Ничего, Гермиона. Пусть. Это станет моим напоминанием, серебристой закладкой в книге моей жизни на одной строчке, выведенной жирным шрифтом — я буду бороться до последнего вздоха. За себя. Выплёскиваю воду на своё разгорячённое лицо и, не смотря больше на своё отражение, выхожу на улицу. Небо над моей головой потемнело и слилось с угрожающей тьмой, порождённой Дементорами, сея в душе суеверный страх и тревожное смятение. Опускаю глаза, всматриваясь в деревянные постройки, отмечая про себя, что ничего не ела со вчерашнего дня, и мой желудок отзывается на эту мысль болезненным спазмом, но я скорее умру от голода, чем пойду в столовую сейчас. Потому что боюсь реакции людей на своё появление. Так что опускаю голову и бреду к своему бараку, безуспешно пытаясь вспомнить дорогу. Когда понимаю, что уже второй раз прохожу мимо одного и того же дерева — мне хочется закричать от отчаяния. Люди в той же одежде, что и у меня, проходят мимо, но никто из них даже не обращает внимания на одиноко стоящую девушку, что всем своим видом вопит о помощи. Вот только они не помогут. Я для них дезертир, трусливо бежавший в то время, как они пытались выиграть войну. Они считают меня предательницей. Возможно, так оно и есть. Какой-то мужчина привлекает моё внимание, и я вижу, как он исчезает в одном из бараков с огромной золотистой цифрой шесть, привинченной около двери, и направляюсь в ту сторону. Я делаю небольшой крюк и, наконец, нахожу барак под номером восемь. Стоит мне войти, как женские голоса, наполняющие длинное строение, умолкают. У меня нет никаких ожиданий по поводу предполагаемых соседок, и я тихо, стараясь быть как можно незаметней, проскальзываю в помещение и направляюсь к своей кровати. Я иду, словно дорогой позора, опустив голову, смотря себе под ноги, буквально чувствуя на себе чужие колючие взгляды. Ты будешь сильной, Гермиона. Моя кровать пуста, и я не знаю, где могу достать хотя бы матрас, поэтому забиваюсь в дальний угол, прижимая коленки к груди, и практически сливаюсь со стеной позади меня. Нож для писем зажат в моей руке, а тело готово защищаться в любую минуту. Усталость даёт о себе знать, и я впадаю в лёгкую дрёму, не позволяя себе расслабиться полностью. Тили-тили-бом… Распахиваю глаза и на секунду пугаюсь кромешной темноты, что разлилась чернилами вокруг меня. … Ты слышишь, кто-то рядом… Сердце заходится в болезненном ритме, и я прижимаю ладонь к груди, пытаясь успокоиться. … Притаился за углом, И пронзает взглядом… Голос. Кто-то поёт, и жуткое необъяснимое чувство — липкое и плотное — застилает мои глаза, буквально парализуя тело. Тили-тили-бом! Всё скроет ночь немая… Дико мотаю головой, понимая, что никто из спящих женщин не реагирует на это пение, и спустя пару попыток втолкнуть в глотку воздух до меня доходит, что высокий голосок раздаётся прямо за тонкой стеной — на улице. Прикладываю ухо к дереву, пытаясь разобрать, что происходит. … За тобой крадётся он И вот-вот поймает. Голос становится ближе, будто поющий приникает к стене губами — напротив моего уха — и выдыхает странную песенку специально для меня. Он идёт, он уже Близко! Вскакиваю с кровати и, не контролируя собственных движений, несусь на улицу, не думая, что так и не спрятала нож. Они издеваются надо мной? Таким вот образом? Переполненная праведным гневом, смешанным с недавним страхом, без единого сомнения следую к внешней стене строения. Но там никого нет — конечно же. Моё дыхание тяжёлое, и ладони вспотели настолько, что я вытираю их о грубую ткань, только сейчас понимая, что нож ещё в моих руках. Прячу его в карман. Задираю голову, глубоко вдыхая пахнущий морозом воздух, и запускаю руки в свои волосы, сгребая их пальцами в попытке прийти в себя. Успокойся. Успокойся. — Эй ты, — мужской голос нарушает ночную тишину, и я вскрикиваю от неожиданности. — После отбоя запрещено покидать помещения, — я наконец вижу охранника с палочкой в вытянутой руке, и она направлена в мою сторону. — Ты что здесь вынюхиваешь? Он немного старше меня — возможно, мы учились в Хогвартсе в одно время и обедали в Большом Зале вместе со всеми студентами, но сейчас это, конечно, неважно. Я стою внизу пищевой цепочки, а он, даже если и не возглавляет её, то уж точно находится намного выше меня. Тем более с волшебной палочкой в руках. — Мне стало плохо, и я решила подышать свежим воздухом, — вкладываю всю свою искренность в это предложение. — Я не знала об этом правиле — прибыла только сегодня. Я надеюсь, что он отпустит меня, хотя бы потому, что уже ночь и разборки с заключённой явно не способствуют хорошему сну или что там он собирался делать. Но этот ночной блюститель взмахивает палочкой, приказывая мне двигаться. — Иди, — он указывает направление, и я поворачиваю голову, понимая, что должна идти к административному зданию. — Я только хотела… — Заткнись и иди, я сказал, — он зло перебивает меня. — Иначе схлопочешь Круцио. Сжимаю губы в одну линию, а руки в кулаки и угрюмо направляюсь вперёд, остро ощущая нацеленную в мою сторону палочку. В этот раз я не осматриваюсь, не считаю, не верчу головой в попытках получить как можно больше информации — я устала. Физически и морально. Я голодна, и мои силы иссякли. Я не спала практически сутки, потеряла маму, пережила атаку на собственный разум и нападки одного придурка. Ещё позавчера, в это время, мы с мамой обсуждали предстоящую зиму и планировали навестить могилу отца. А сегодня… — Сэр, — голос охранника вынуждает вернуться в реальность, и я понимаю, что стою у открытой двери. — Вы просили сообщать о всех её нарушениях. Будь ты проклят, как бы там тебя ни звали. — Я нашёл её на улице, выискивающей что-то. Если бы у меня было больше сил — я бы рассмеялась от нелепости происходящего, вмиг разбив дурацкие предположения этого человека. Но я так устала. Поэтому молчу, практически мечтая получить взыскание или что тут положено в таких случаях и провалиться в глубокий сон без сновидений — пусть даже это грозит тем, что мне перережут горло. Сейчас мне даже это безразлично. — Можешь идти, Джейсон, — этот тон я узнаю среди тысячи других, клянусь. Тихий щелчок, и я в очередной раз остаюсь один на один с этим невыносимым человеком. — Грейнджер, — он уже привычно тянет мою фамилию, но я даже не поднимаю на него глаза. — Признаться, я думал, тебя хватит хотя бы на пару дней, прежде чем ты начнёшь устраивать проблемы. Когда бензин разлит, достаточно одной лишь искры, что приведёт ко взрыву, не так ли? — Неужели ты настолько глуп, — я поднимаю резко голову повыше, врезаясь глазами в надменный взгляд, — чтобы поверить, что я буду сидеть сложа руки, смирившись с тем, — я подхожу к нему ближе, — что убийцы распоряжаются моей жизнью? Я понимаю, что лезу на рожон, осознаю, что моё поведение неадекватно и что я, чёрт побери, наверное, схожу с ума, потому что не могу остановить себя. И это истерика. Я просто теряю над собой контроль. Но он… Он просто спокойно садится на краешек стола, создавая расстояние между нами, складывает руки перед собой и рассматривает меня, словно картину в галерее. Мне кажется, что моя кровь вот-вот закипит. — Ты ведь понимаешь, Грейнджер, что тебя считали погибшей на свадьбе Уизли? — он говорит это так невозмутимо, что выводит меня из равновесия ещё сильнее. — Никто не гнался за тобой — им было неизвестно, что ты выжила. Нет — он не посмеет ударить меня этим. Это же Малфой, дура, — конечно же, посмеет. — Замолчи, — рычу ему в лицо, сокращая то мизерное расстояние, что он оставил между нами. — Ты видела того грязнокровку, что стал обедом для Нагайны? — меня начинает колотить, и Малфой замечает моё состояние, но это никак не влияет на него. — Он даже использовал свою настоящую фамилию в магловском мире — и ничего. Я чувствую свои слёзы, но не предпринимаю попыток стереть их, упрямо глядя на Малфоя и слыша мелкий стук собственных зубов, ударяющихся друг о друга. — Так скажи мне, Грейнджер, — тон его голоса сменяется с небрежного на низкий и наполненяется ехидством, — насколько надо быть идиоткой, воспользовавшись магией ради того, чтобы избавиться от безоружного магла? — Малфой слегка наклоняет корпус, приближая своё лицо к моему. — А? — Замолчи… В глазах темнеет, и я не вижу перед собой его лица, хотя знаю, что он находится прямо передо мной. — … и этим поставить под удар жизнь собственной матери… — … Ты ничего не знаешь… — … если бы ты не использовала магию для собственного спасения — твоя мать осталась бы жива… Логика разума отключается, словно по щелчку, отдавая главенствующее место логике эмоциональной, во время которой степень самообладания сходит на нет.  — Так скажи мне, кто из нас двоих глупец? Мысль о том, что мы с мамой напрасно отказались от нормальной жизни, пожертвовав практически всем — проскальзывала в моей голове с тех пор, как меня только схватили, но я не позволяла себе думать об этом — не позволяла. Потому что если позволю — мне не вынести правды. Я сломаюсь. Но он — этот человек, хладнокровно ломающий мои стены своими словами — правдивыми, но такими жестокими — вытаскивает наружу то, что я пытаюсь утаить, предпочитая не замечать, убегая от собственных мыслей. Я и без него знаю, что виновата в смерти матери — я и никто другой. — Заткнись! — кричу изо всей силы, заливаясь слезами. — Заткнись, заткнись! У каждого человека внутри есть чёрное и белое. Насколько бела твоя суть, настолько и близка к черноте. Ты можешь кричать, доказывая, что никогда не причинишь никому вреда, а можешь убеждать до хрипоты, до сорванного голоса, что убьёшь и глазом не моргнёшь. Но испачкать руки кровью — это как моргнуть. И это выбор — быть плохим или хорошим. Нож в моей руке оказывается так внезапно, что я никогда не смогу вспомнить, в какой именно момент вытащила его из кармана. Так же, как не смогу вспомнить как острое, холодное лезвие вошло в бок Драко Малфоя, что возвышался надо мной, издеваясь в ответ на мои нападки. Я буду помнить только свою руку, сжимающую рукоятку из слоновой кости, и кровь — горячую, красную — такого же оттенка, как и моя, но мне не принадлежащую. Пачкающую мои пальцы. И его лицо — неверящее, искренне удивлённое. Вот что я запомню. Я выдёргиваю лезвие ножа в ужасе от осознания того, что натворила, в страшном понимании — я перешла черту. Мои глаза широко открыты, и я задыхаюсь в рваных вдохах, не в силах оторвать свой взгляд от лица Малфоя. И я ожидаю всего чего угодно: удара, крика, проклятия, но не того, что происходит далее. Малфой вскакивает со стола, перехватывая мою руку, всё ещё держащую нож, и прижимает остриё к своей груди — прямо в область сердца. — Ну давай же, — Малфой рычит, словно зверь, дёргая мою руку, но я не позволяю оторвать прижатый нож от его тела. — Убей! Я задыхаюсь, пытаясь другой рукой освободиться от его хватки, но он накрывает мою ладонь своей, вжимая ещё сильнее. — Что ты делаешь? — я захлёбываюсь в рыданиях, полностью поддавшись панике. — Отпусти, — кричу, не думая о последствиях. — Отпусти мою руку! — Ты разве не хотела меня убить? — его глаза покраснели, и я знаю, что ему больно, но он продолжает давить. — Будь смелее — раз надумала, — его трясёт мелкой дрожью, но в глазах такая буря, что он, видимо, не замечает своего состояния. — Будь смелее, Грейнджер. Ты ведь клялась мне — давай, — его голос срывается, но руки продолжают сжимать мои ладони, причиняя боль. Я готова умолять, упасть на колени и просить о помиловании — пусть только закончится, пусть прекратится. — Отпусти, — шепчу ему из последних сил, вмиг потеряв свой голос. — Отпусти мою руку. Он немного расслабляет ладони, но когда я пытаюсь выскользнуть из захвата — опять усиливает хватку. — Что случилось? — он тоже не кричит больше, но всё так же не сводит с меня своих глаз. — Уже не хочешь лишить меня жизни? — Нет, — заикаюсь, забывая всё, что знала. — Нет. Я не знаю, как так получилось — я не хотела… Его руки — слава всем богам — расслабляются, и я освобождаюсь от захвата, роняя нож и рвано всхлипывая, смотрю на свою правую руку. Мои пальцы подрагивают, и я не могу оторвать глаз от вида крови, залившей мою ладонь — крови Драко Малфоя. Крови, что пролила я. Крови, что так высоко ценится в этом мире магии и волшебства. Крови, из-за которой таких, как я, уничтожали — а я только что посягнула на жизнь одного из представителей древнейшего рода, осквернив тело, хранящее в себе чистоту, текущую по его венам. Каким-то образом прихожу в себя и кидаюсь к нему, хватая безвольно опущенную мужскую руку, и прикладываю к ране, продолжая всхлипывать, не сумев подавить в себе эти последствия нервного срыва. Алая влага пропитывает белоснежную рубашку, превращая ткань в сплошное кровавое пятно. — Твоя рана, — боюсь причинить ему большую боль, но прижимаю поверх его ладони свою, пытаясь остановить кровь. — Прижми. Моя ладонь надавливает на его руку, кровь пачкает бледную кожу Малфоя, и, наблюдая за этим, я начинаю плакать ещё сильнее. — А теперь в тебе проснулся добрый целитель? — не знаю, чувствовать мне радость, ведь его голос опять звучит высокомерно, или упасть замертво от того, что даже в таком состоянии он остаётся собой. — Но ведь уже поздно, Грейнджер, — я моргаю, пытаясь прояснить зрение, глядя на него. — Одним взмахом ты перешла на другую сторону, и обратного пути нет. — Малфой, кривясь, наклоняется ближе, качая головой, насмехаясь надо мной и тем, что я знаю о себе. Опускаю взгляд обратно на его рану, но прохладные пальцы цепляют мой подбородок, заставляя смотреть в серые затуманенные глаза. — Добро пожаловать к нам, — он прочерчивает взглядом одну из бесчисленных слезинок на моём лице, а потом резко возвращается к моим глазам. — К убийцам, как ты ранее соизволила выразиться. — Я не хотела, — не знаю, почему я упрямо пытаюсь доказать обратное, после того как уже всё сделано. — Намеренно или нечаянно — исход один и тот же, — он так и не отпускает мой подбородок, слегка сжимая пальцы. — Отрицать — это не решение. Поняла? — Малфой дёргает меня, тем самым приказывая смотреть только на его лицо. Он бледен, и на его лбу блестят капельки пота, и от этого зрелища моя душа разрывается в клочья, исходя кровью от осознания того, что я едва не убила человека. Открываю рот, чтобы… Что? Попросить прощения за то, что вонзила нож в его тело? Но Малфой не позволяет мне сказать ни слова, отпуская мой подбородок, и отходит от меня, полностью закрывшись, будто я неодушевлённый предмет, не стоящий внимания. Я так и остаюсь стоять с вытянутой правой рукой, что несколько мгновений назад прижимала его ладонь к ране, а ещё ранее эту же рану и нанесла. И только сейчас, чувствуя на себе этот отстранённый взгляд, ко мне приходит полное осознание произошедшего, и последствия за совершённый поступок могут быть куда страшнее собственной смерти. Я, осуждённая за государственную измену, напала на Главнокомандующего Резервации, в которой меня содержат. Я ранила Драко Малфоя, украв нож у него же. Едва не убила чистокровного волшебника — единственного наследника самого древнего рода во всей магической Британии. Мне некуда бежать — остаётся только смириться с неизбежным и надеяться, что Авада — единственное проклятие, которое мне доведётся испытать. — Пошла прочь. Что? Тупо смотрю на него, реально не понимая, что он имеет в виду. И если только что он был как будто не здесь, то сейчас я практически вижу, как он зол и разъярён.  — Уйди, я сказал! Втянув воздух, что проникает в мои лёгкие вместе со всхлипом, разворачиваюсь и бегу, не разбирая дороги, от этого места и от этого человека. Я бегу так быстро, что сама не замечаю, как вваливаюсь в помещение для дезинфекции и, почти падая, пытаюсь отмыть руки от уже засохшей крови. Вода окрашивается в красный, очищая мою кожу, но не мою запятнанную душу. Когда я пытаюсь вымыть частички крови из-под ногтей — заново захожусь в рыдании. Опускаюсь на пол, игнорируя незакрытый кран и летящие на меня холодные брызги. Сквозь пелену слёз осматриваю свои руки и закрываю лицо, повторяя себе раз за разом: — Я не убийца. Я не убийца. Я не убийца. Я не убийца.