Когда взойдёт кровавая луна

Осенью птицы не поют. Перед самым рассветом не заводят тонкую трель, перекликаясь между собой звонким мелодичным свистом, выдёргивая бессовестно из сновидений. Не порхают с ветки на ветку, словно намеренно не позволяя провалиться обратно в тёплый уютный сон, что так сладок в последние часы перед утренней зарёй. И ты плывёшь на грани реальности, убаюканный мелодией, созданной самой природой, но из-за неё же и не способный погрузиться в полноценный сон. Осенью птицы не поют. Их просто нет. Как и нет зеленеющей травы, цветущих деревьев и солнечного тепла. Есть только люди, существующие плечом к плечу, врастающие с каждым днём всё глубже в землю. Возможно, птиц тут никогда и не было — они не появляются в этом месте, что трансформировалось в агонизирующий сгусток магии — тяжёлый, мутный, причиняющий боль, но не имеющий возможности взорваться, лишь продолжая наслаивать неиспользованную магию, что превращается в итоге в гноящуюся язву… Здесь есть только холод и промозглый воздух, упрямый северный ветер и плачущие колючим осенним дождём небеса. А я не могу определить: наступил ли новый день или я сижу в бесконечно тянущейся ночи — слепая, лишённая ориентиров, томящаяся в подозрениях. Ведь птицы в этом месте перед рассветом не поют. Согревающие чары давно рассеялись — практически сразу после его ухода на самом деле — и мне нечем заняться, кроме как погрузиться в свои размышления, прислушиваясь к вою ветра и скрипу деревянных стен, со стоном принимающих на себя хлёсткие удары невидимой глазу стихии. Я вспоминаю о папе и его тёмных глазах: он часто говорил, что цвет глаз мне достался именно от него. При этом он всегда проверял, не слышит ли его слова мама. Мама. Я думаю о ней, и мне кажется, что я могу слышать запах её духов, хотя она перестала пользоваться ими с тех пор, как мы покинули дом. Но я так ясно помню этот аромат, что по прошествии стольких лет всё ещё могу воспроизвести его. Как бы ни было странно, я вспоминаю о Дэвиде и его словах, что я ему нравлюсь. Не знаю, почему я вспоминаю именно это — воспоминания приходят мне на ум, а я не сопротивляюсь, позволяя потоку сознания затапливать мой разум. Я будто плыву в невесомости, и вся моя жизнь мелькает перед глазами беспрерывной кинолентой. Чёрно-белой. Я вспоминаю Гарри и его вечную проблему с очками, лёгкую застенчивость, яркие зелёные глаза и непоколебимую веру в то, что добро всегда побеждает… Не в этой истории, Гарри. Он был единственным моим настоящим другом. Рон. Сердце сжимается, когда этот высокий парень предстаёт перед моими глазами, и я вынуждена моргнуть несколько раз, чтобы не поддаться обманчивому ощущению, что он действительно пришёл ко мне. Кем он был для меня? Мог бы стать кем-то большим, нежели первой подростковой влюблённостью — наивной, хрупкой, стремящейся познать неизведанное, делающей первые несмелые шаги во взрослые осознанные отношения? Какими бы мы стали? Если бы не война — как могла сложиться наша жизнь? Увы, мне не дано этого узнать. Их нет уже восемь лет. Бесконечно долгие годы я не слышала их голоса, смех и недовольное ворчание. Наверное, это слеза чертит ровную линию на моей щеке — а возможно, это просто холод целует мою кожу. Мне практически двадцать семь лет, но на что ушли мои годы? Моя жизнь — это огромное колесо, а я заперта внутри и несусь вперёд, набирая скорость, кручусь, но никак не могу ни выбраться, ни остановиться… Так и бегу по кругу. Холодно, как холодно… Конечно же, разум издевается надо мной — а как же иначе, потому что вспоминаю о нём. Он непонятный. Я прекрасно помню того самодовольного, презрительно кривившего губы мальчишку, что встречался мне в школьных коридорах. Я никогда бы не смогла забыть его унизительное «грязнокровка», брошенное на общих занятиях, и озлобленность, стоило мне набрать пару баллов выше за контрольную или доклад. Он впустил Пожирателей в Хогвартс — он сам стал Пожирателем. Он причастен к смерти Дамблдора, проникновению худших из волшебников в стены школы и одному богу известно к каким ещё деяниям. Он воспитывался в неприязни к маглам — нетерпимости к другим людям, если уж начистоту. В какого мужчину должен превратиться подросток с таким багажом за своими плечами? Он непостоянный. Малфой так упивался моей злостью, направленной на него в Министерстве, подначивая, вынуждая гореть в огне ненависти, рассматривая каждый всполох этими своими холодными глазами. Голодными. Именно так — голодными. Они так жадно вжирались в мои глазницы, и Малфой отрывал кусками едва успевавшие зародиться эмоции, поедая их одним лишь своим взглядом — неотрывным, жутким и сверкающе-опасным… Я хмурюсь и, наверное, от длительного сидения в закрытом пространстве, не имея возможности сказать хоть слово кому-то, я ощущаю, что моё состояние переходит в бредовое, но… Он смотрел на мою пылающую ярость своими глазами так, будто хотел согреться. Или сгореть. Его льдистые, почти прозрачные радужки вбирали мою обжигающую ненависть, но он, словно дикое животное, не позволял себе прочувствовать на своей шкуре это тепло, нет, он предпочитал наблюдать издалека — заинтересованно, возможно, даже восхищённо, в каком-то извращённом понятии, но всё же на расстоянии. Хотел согреться и боялся?…. Луплю себя ладонью по лбу, приводя в чувство. Дура, о чём ты думаешь и куда ползут твои мысли! Он — Гермиона, прекрати эти размышления — необъяснимый. Но когда я увидела его — здорового, наполненного уже таким привычным для меня самодовольством — я словно ожила. С моих плеч упала гора — не меньше. Это такое прекрасное чувство — осознать, что ужасающие последствия твоих непростительных поступков так и не наступили. На один короткий, крошечный миг я даже забыла, где нахожусь и в каком положении оказалась — настолько меня захлестнуло облегчение. Потираю руки и подношу ладони ко рту, пытаясь согреть холодную кожу собственным дыханием, намеренно игнорируя неприятную шероховатость кожи. Хорошо, что я не могу разглядеть, как именно выглядят мои руки. Малфой ведёт себя… странно. И, перебирая воспоминания, нанизывая их, словно бусины на леску памяти, я задаюсь исключительно одним вопросом. В какую игру он играет? Скрип открывшейся двери отвлекает меня, и я, поднимая голову с колен, вглядываюсь в две фигуры, застывшие в проёме. Я отлично вижу силуэты, так как солнце ещё не взошло и низкие облака застилают небо, позволяя моим глазам привыкнуть к тому, что не является кромешной темнотой. — Подъём, Грейнджер, — кто-то ворчит, придерживая дверь. — Твоё наказание закончилось.        Для того чтобы подняться на ноги, мне приходится стать на четвереньки, уперевшись ладонями о дощатый пол и перенести свой вес на руки.        Унизительно, правда, Гермиона?        Ещё более унизительно то, что у моих действий имеются зрители. Конечно же, я пыталась двигаться как можно больше по этой комнатушке, с надеждой разогнать кровь и немного согреться, но, кажется, после ухода Малфоя я даже не пошевелилась. Наверное, поэтому мои конечности прошивает покалывающая боль и тысячи мурашек расползаются по ногам, попутно нанося мелкие укусы. Ужасное ощущение на самом деле. Охранники терпеливо ждут моего выхода, хотя могли бы и помочь — разве что им нравится наблюдать за беспомощными людьми. Или им просто безразлично. Нацепив на себя маску уверенности и непоколебимости, превозмогая неприятные ощущения и ноющие мышцы — покидаю одиночную камеру с таким видом, будто провела двое суток в спа-салоне, не меньше. Я клятвенно заверяю саму себя, что впредь буду умнее и осторожней. Ночной ветер утих, оставив за собой лишь промозглый воздух — сырой и влажный, наполненный запахом стоячей воды в болотах, окружавших территорию Резервации. Этим запахом пропитано всё вокруг — воздух, деревянные строения, одежда на людях и сами люди. Я чувствую, как и меня заполняет это смрад, проникая в лёгкие, оседая в костях… — Сегодня после обеда ты должна явиться к Главнокомандующему, — знакомый женский голос прерывает мои философские мысли, и я смотрю на ту самую женщину, с которой у меня сложились далеко не тёплые отношения. Как будто хоть с кем-то сложились. Она протягивает мне мою куртку, и я не могу удержать бесстрастное выражение, позволив расцвести недоумению на своём лице. И женщина замечает это — я вижу по поджатым губам и по тому, как она отводит свой взгляд. — Ровена, — охранник, которого вижу впервые, вынуждает меня прекратить её разглядывать. — Приведи девушку в порядок. Ровена значит… Молча беру куртку и натягиваю холодную одежду на своё не менее холодное тело, чувствуя себя так, будто прыгнула в прорубь с ледяной водой. Волшебник входит внутрь карцера, взмахивая палочкой, а я же молча плетусь вслед за Ровеной, что чётким шагом направляется в сторону построек, не особо следя за тем, иду я за ней или нет. Звуки, что издаёт ткань куртки при каждом движении, чавкающая грязь под ногами и ветер, что где-то вдалеке играет с кронами деревьев в северных лесах, действуют на меня практически умиротворяюще. После двух суток тишины слышать подобные звуки — как подарок, ниспосланный с небес. Я не замечаю даже, как мы подходим к помещению дезинфекции, и когда Ровена застывает у входа, я так же молчаливо, как и по дороге сюда, смотрю ей в спину. — Тебе позволено привести себя в надлежащий вид, — она звучит по-другому, не так, как раньше, но я не могу дать определение её тону. — После завтрака подожди меня в столовой. — Я ведь должна пойти на кухню, — хмурюсь недоуменно, обходя женщину и всматриваясь в её лицо. Тень от постройки и утренняя мгла не дают мне возможности хорошо рассмотреть выражение лица Ровены, но моя интуиция услужливо бормочет, что эта женщина прямо-таки жаждет избавиться от моего общества. — Ты больше не будешь работать на кухне, — она не смотрит на меня, отвернув голову в сторону проходящего неподалёку патруля и вглядываясь в горизонт — куда угодно, лишь бы не на меня. Наверное, мой мозг заторможен после двухдневного заточения, и я не могу элементарно мыслить, но я искренне не понимаю, что происходит. Разве что наказание за мои поступки всё ещё ожидает своего часа. — Почему? — мой голос напряжён, как и я сама, собственно. — Я не справляюсь? Едва этот вопрос вылетает в воздух — я давлю в себе позыв закатить глаза от собственной глупости. Да, Гермиона, чтобы не справиться с мытьём посуды нужно очень постараться. Ровена так резко переводит на меня свой взгляд — я хоть и не вижу, как её глаза впиваются в моё лицо, но прекрасно чувствую это — что я невольно вздрагиваю от этого жеста.        — Приказ Главнокомандующего, — и вот опять этот надменный тон, с ноткой высокомерия, но всё же есть в нём нечто такое…        Ровена говорит с подозрительностью, счёсывая острым взглядом кожу моего лица, будто пытаясь добраться до моей сути, срезав некую маску, прикрывающую истинную личину.        Я могу в ответ ей только моргать удивлённо и непонимающе.        Потому что так оно и есть — я ни черта не понимаю.        Проехав тяжестью собственных глаз по мне ещё пару секунд, Ровена, лишь хмыкнув и не сказав ни слова, разворачивается и уходит, оставляя меня наедине со своими мыслями. И как только уже привычно хлопающая дверь закрывается за моей спиной, я, стягивая куртку на ходу, направляюсь к своему шкафчику. В какую игру ты играешь, Малфой? И чего ты добиваешься? Горячая вода в первые мгновения чувствуется на моей коже сотнями микроскопических порезов, покалывающих невидимыми ранами по всей коже. Я рвано выдыхаю, заставляя себя оставаться на месте, и спустя несколько мгновений шокового состояния организма от резкого скачка температур получаю свою награду. Я согреваюсь — моя кожа приобретает розовый оттенок, а кровь разносит тепло, полученное извне, по всему телу. Если я намочу волосы, мне придётся потерять кучу времени, чтобы они высохли, но мне просто необходимо смыть с себя последние несколько дней, поэтому уже знакомый брусок мыла привычно намыливает мою шевелюру. Я меняю нижнее бельё и быстро стираю то, что было на мне ранее — и эта процедура как очередное напоминание, орущее громче любой сирены — ты в тюрьме, Гермиона. Я вешаю влажные трусики на перекладину в своём же шкафчике, чищу зубы и следующий час трачу исключительно на свои волосы. Сегодня никто из девушек, пришедших на утренние процедуры, не пытается со мной заговорить. Они шушукаются между собой, иногда бросая мне в спину ощутимые взгляды, но всё же не обращаются напрямую. Что сказать — я довольна этим. Застегнувшись на все замки, уверенно вышагиваю по выученному уже маршруту, пристраиваясь в очередь. Беру еду и опять-таки сажусь как можно дальше от пытливых взглядов и маленьких компаний. Медленно поглощаю свой завтрак, что ничем особо не отличается от предыдущих, съеденных мной ранее в Резервации. Я стараюсь не думать о Малфое и его мотивах и поступках. Сдерживаюсь и не поднимаю глаза, чтобы проследить за рыжим всполохом волос и знакомым голосом Джинни Уизли, проходящей мимо меня с каким-то молодым человеком. Когда я допиваю горячий чай, размышляя, где носит Ровену — на мой стол падает тень, и я нервно дёргаюсь, от неожиданности клацнув зубами по пластиковому ободку чашки. Медленно, очень медленно ставлю посуду на поднос, вытираю каплю чая в уголке губы и поднимаю глаза на незнакомого парня, стоящего напротив меня. Честно говоря, я не обращаю внимания на его внешность, сосредотачиваясь полностью на выражении его лица. Он улыбается, и меня это пугает. — Привет, — в его голосе слышны особенные нотки, ну эти — когда парень пытается познакомиться с тобой, внезапно подойдя на улице. И что тут такого странного, правда же?        Ничего — ничего странного, кроме того, что мы в тюрьме, и знакомства с парнями явно последнее, о чём здесь можно думать.        — Привет, — я произношу приветствие, и сама же слышу вопросительную интонацию в конце.        Но его, видимо, никак не удивляет моё замешательство — улыбка парня становится ещё шире, а моё недоумение ещё больше.        — Я Джошуа Вермонт, — он прикладывает руку к груди. — А ты Гермиона Грейнджер, как мне известно.        — Да, это я, — независимо от моего желания, мои глаза бегают по пространству столовой, и я невольно отмечаю, как за нами исподтишка наблюдают десятки глаз.        Я не знаю, куда деть свои руки, поэтому просто прячу их под стол, накрывая колени, испытывая неловкость от всеобщего внимания, пусть и скрытого за опущенными головами и приглушёнными шепотками.        — Я увидел тебя на днях, — он становится серьёзным, вмиг растеряв свою мальчишечью непосредственность. — И я хотел бы…        — Джошуа, — мужской голос, сильный и уверенный — предупреждающий — рокочет по всему залу, громыхая шумом крови в висках. И взломанный памятью очередной замочек щёлкает, выпуская из клетки на волю давно забытые воспоминания. — Думаю, эта девушка тебе не подходит.        Руки на коленках сжимаются в кулаки, захватывая ткань одежды, а глаза вмиг наполняются непрошенными слезами.        Вот ещё один человек из твоего прошлого, Гермиона — ещё одна пощёчина, очередной удар…        — О, прости, Невилл, я не знал, что она с тобой.        Резко поднимаю взгляд на Джошуа, выпучив глаза.        Чего?        Он поднимает руки в мирном жесте и, улыбнувшись напоследок, отходит к компании из трёх заключённых, размахивая руками и пожимая плечами.        Я перевожу глаза на Невилла, и мне хочется броситься в его объятия — но я слишком хорошо помню, чем закончился подобный порыв с моей стороны в прошлый раз.        Он стал выше и шире в плечах — с его лица исчезла мягкость, что делала черты размытыми и расплывчатыми, вызывая с первого взгляда ассоциации с плюшевым медведем. Глядя на него сейчас, я вижу сплошные углы и резкие переходы, чёткие линии и непрерывные прямые — никакого плюша.        Невилл Лонгботтом определённо стал весьма привлекательным мужчиной.        — Ну же, — он замечает моё подвешенное состояние, спокойно произнося слова и едва заметно улыбаясь. — Не обнимешь меня?        Не обнимешь меня?        Не обнимешь меня?        Судорожно делаю глоток воздуха и молниеносно вскакиваю из-за стола, бросаясь в объятия своего бывшего однокурсника — парня, с которым спорила по поводу взращивания зубастой герани за пределами теплиц. Он вечно забывал горшок с грызущим руки растением на различных поверхностях Гриффиндорской гостиной.        Я обхватываю его предплечья, заблокировав таким образом руки Невилла, но он совсем не против, кажется, таких необычных объятий, так как его кисти всё ещё свободны, и я чувствую, как он похлопывает мои бока ладонями.        Я не думаю, как выглядит со стороны наше взаимодействие, не слышу смешков, не вижу изучающих взглядов — я просто пытаюсь продлить этот момент, когда меня, впервые за всё время моего нахождения здесь, не унижают, не обвиняют и не бьют.        Я вспоминаю, как это — обнимать другого человека, не боясь быть отвергнутой.        Невилл напрягается, и я отпускаю его, но он не отшатывается от меня, а просто кладёт руки на плечи, внимательно рассматривая.        — Я слышал, что в Резервацию поступила новая заключённая, — он едва ощутимо напрягает руки. — Но я даже не поинтересовался, кто это, — парень тяжело выдыхает и отводит от меня глаза, пробегая взглядом по помещению. — Пока сегодня утром мне не рассказала Джинни.        Теперь напряжение сковывает уже меня, и радость, вызванная этой неожиданной, но такой нужной моей израненной психике встречей, сходит на нет, превращаясь в прозрачную дымку и растворяясь в наполненном запахами еды воздухе.        Джинни, конечно же… Могу представить, как красочно она описала нашу встречу.        — Эй, — голос Невилла заставляет собрать себя в кучу и посмотреть на него. — Давай поговорим, если ты закончила завтрак.        Киваю согласно головой, не способная говорить через образовавшийся ком в горле и сдавленную в неком спазме грудную клетку.        Молча беру свой поднос и, не озираясь по сторонам, так же тихо выношу грязную посуду, оставив Невилла ожидать меня возле стола.        Но когда я возвращаюсь, стараясь придать ускорение своим шагам — пытаясь одновременно не сорваться на бег — спотыкаюсь о собственные ноги, замечая стоящую возле Лонгботтома Ровену.        Что ж, этот день не мог быть настолько отличным.        — Я хотела бы провести с ней беседу о правилах поведения в Резервации, — голос Ровены хоть и тих, но я всё же прекрасно слышу каждое слово, подходя к ним ближе. — А потом показать территорию, что не успела ранее, перед тем как отвести к Главнокомандующему.        Мои брови ползут вверх от такой наглой лжи — да ведь она меня практически бросила в первый день, как только увидела. Что вдруг изменилось? Ровена не смотрит на меня, концентрируя внимание целиком на Невилле, хоть при этом я стою рядом, и она, чёрт бы её побрал, говорит при мне обо мне.        Ничего не изменилось, видимо.        — Давай так, — я поражаюсь спокойствию Невилла, но, очевидно, нервные припадки — это исключительно моя прерогатива. — Я заберу Гермиону и сам же отведу к мистеру Малфою, тем более он знает, что её нужно осмотреть.        Слова Невилла отвлекают меня от мыслей о Ровене, и я недоумённо хмурюсь, вглядываясь в него.        — Раз так, — женщина выдыхает как-то слишком облегчённо для той, что хотела провести со мной время в беседах и экскурсиях. — Тогда я оставляю Грейнджер на тебя, — она переводит на меня свой водянистый взгляд, привычно осматривая с ног до головы. — Ей определённо нужна помощь целителя.        Ну уж нет — это я так просто не проглочу.        — А это ничего, что ты, — я произношу слова сквозь зубы, не выпуская её глаза своими, — пренебрегаешь своими обязанностями, — я делаю ударение на последнем слове. — В который раз, Ровена.        И дело не в том, что я жажду провести с ней остаток времени до встречи с Малфоем, чёрт бы его побрал, а в том, что я не могу смириться с её лицемерием и показушностью.        Она резко делает ко мне шаг, но я даже не думаю отшатнуться — более того, я испытываю непреодолимую потребность сбросить накопившееся за последние дни напряжение, и Ровена служит тем самым кресалом, способным высечь искру, что превратится в пламя, сжигающее всё на своём пути.        — Гермиона, — пальцы Невилла предупреждающе обхватывают моё запястье, и я тут же смаргиваю пелену злости, застилающую мои глаза, а он, крепче сжимая свою руку, обращается уже к Ровене, застывшей напротив. — Тебе не о чем беспокоиться — я разберусь.        Женщина всё так же стоит на месте, и её тонкие ноздри заметно подрагивают, а глаза, что я раньше считала водянистыми и невзрачными, окрасились в тёмный цвет ярости и презрения.        Поддаюсь напору Невилла, что тянет меня куда-то за руку, всё ещё настроенная на конфликт, не способная задушить в себе возникшую злобу. И когда на нашем пути, перекрывая дорогу к выходу, встаёт Джинни, я едва ли могу удержать себя в руках, и только свежее воспоминание о проведённом времени в карцере не позволяет моему характеру проявить себя во всей неприглядной красе.        Невилл резко останавливается, практически ударяя девушку грудью. Всего несколько мгновений они стоят друг напротив друга, ведя безмолвный разговор одними лишь глазами, метая искры взглядами и не придя к пониманию, видимо, потому что губы Джинни сжимаются с такой силой, что сливаются со светлым тоном её кожи.        — Не сейчас, Джин, — в голосе парня явно сквозит предупреждение — он низок и негромок, но лишён некой остроты, что обычно добавляет в тон нотки, призванные запугать.        И это напряжение между ними... Оно настолько осязаемо, настолько плотно, что мне становится неловко быть свидетелем этой, казалось бы, ничем не примечательной сцены.        Я отвожу от них глаза, чувствуя себя так, будто подглядываю за тем, что для моих глаз не предназначено.        Пытаюсь незаметно освободить руку из захвата Невилла, но он всего лишь крепче сжимает свою.        Я смотрю куда угодно, лишь бы не на них, но чувствую на себе взгляд Джинни — резкий, колючий и острый — прежде чем она делает шаг в сторону, освобождая путь.        Невилл тянет меня на улицу, сворачивая за угол строения и, не обращая внимания на других людей, устремляется вперёд.        — Уверена, эта Ровена с самого дества была такой невыносимой и угрюмой, — я говорю хоть что-то, так как не могу прокручивать увиденную мной ранее картину, и, честно говоря, мне хочется заполнить эту возникшую тишину.        Невилл резко останавливается, и я освобождаюсь от его захвата, обретя наконец свободу.        — Её муж сбежал вместе с молодой любовницей во время войны, — Невилл смотрит мне в глаза, произнося это. — Оставив двоих маленьких детей одних дома, пока Ровена сражалась в Министерстве против Пожирателей во время захвата.        Злость, что крутилась во мне, отравляя собой мои мысли, сходит на нет, оставляя за собой лишь пустоту в груди.        — И что с ними случилось? — я задаю вопрос, даже не осознавая, что мой голос понизился практически до шёпота — ведь он не просто так говорит мне это, не просто так.        Невилл глубоко вздыхает и задирает голову, рассматривая низкие тучи, что обещают пролиться холодным дождём с минуты на минуту.        — С мужем и любовницей? Неизвестно, — Невилл пожимает плечами. — Возможно, им удалось сбежать, а может, их убили во время облавы — в любом случае их никто не видел больше, — он засовывает руки в карманы и прикрывает глаза. — Дом Ровены, как и десятки других в Годриковой Впадине, сожгли той же ночью.        Мои глаза наполняются слезами, а рука невольно припадает к груди, дёргая металлический замочек молнии.        — Дети? — это всё, что я могу произнести.        — Сгорели заживо. Зажмуриваю сильно-сильно свои глаза, опуская голову вниз, подавляя горестный выдох.        Я подавляю в себе проявление горя, которого мне не понять — не прочувствовать в той мере, что чувствует мать, потерявшая своих детей, осознающая, как именно они погибли, живущая с вечной виной и вечной болью.        Видит ли во мне Ровена ту, из-за которой, возможно, погибли её дети?        Смотрит на меня и вспоминает о вероломстве собственного мужа?        Я не знаю…        Но я точно знаю, что не смогу презирать её так сильно, как это было ещё пару минут назад.        «… Иногда всё не так, как выглядит со стороны, правда? Подобные события учат нас смотреть на ситуации и людей с другого ракурса — видеть суть, а не просто смотреть на то, что лежит на поверхности…» Резко выдыхаю воздух из груди, и мне внезапно становится тяжело дышать. Я пытаюсь сказать что-то, но из меня не выходит ни одного слова — я просто теряюсь в озвученном моменте чужой боли. Мои руки так и теребят металлический замочек, нервно перебирая пальцами маленькие выемки и неровности.        — У каждого здесь своя трагедия, Гермиона, — голос Невилла в этот раз звучит как-то устало и слегка отстранённо, и я смотрю на него внимательно, пытаясь разглядеть скрытые причины, кроме очевидных, но, конечно, ничего не нахожу.        — Что с тобой? — подхожу к нему ближе, заглядывая в глаза.        Невилл резко выдыхает и будто приходит в себя, обращая вновь своё внимание на меня.        — Давай поговорим об этом не здесь, — он кивает на мрачные небеса, и я слежу за его взглядом. — Скоро начнётся дождь, пошли отсюда.        Он идёт впереди, а я следую за ним, пытаясь не вступить в лужу и не запачкать ботинки грязью. Мимо нас проходят заключённые волшебники, и я невольно задумываюсь о том, какое несчастье носит в себе каждый из них.        У каждого оно разное, болезненное в разной степени, изрубцованное временем, неутихающее…        Невилл ведёт меня к главному входу в лазарет, и я, помня, как его назвала Ровена, не удивляюсь этому, молча проходя в помещение. Он сворачивает направо и открывает внутреннюю дверь. Я оказываюсь в небольшой квадратной комнатушке — кабинете целителя.        Обстановка мало чем отличается от уже привычной моим глазам: широкий стол, на поверхности которого царит сущий беспорядок — пергаменты и травы разложены в хаотичном порядке, несколько чернильниц то тут, то там и парочка засохших перьев. И, глядя на всю эту картину, я мысленно улыбаюсь — всё же в Невилле осталось нечто от того прежнего мальчишки, которого я помню.        Всю левую стену занимает огромный деревянный стеллаж, забитый некими папками, и, в отличие от беспорядка на столе, здесь всё выстроено ровными пронумерованными рядами. Приглядываюсь внимательней и понимаю, что это года — года рождения, а папки, скорее всего, истории болезни заключённых.        Их так много — сразу и не сосчитать.        — Сколько здесь людей? — я задаю этот вопрос в голос, хотя, проведя почти неделю на задворках кухни Резервации, уже поняла, что количество заключённых значительно превышает трёхзначное число.        — Тысяча триста человек, — Невилл говорит где-то за моей спиной, а я практически давлюсь воздухом.        Более тысячи — сотни и сотни загубленных судеб и покалеченных жизней.        Делаю глубокий вдох, разворачиваюсь и, обходя застывшего в центре кабинета целителя, направляюсь к узкой медицинской кушетке, что расположена возле противоположной стены.        — Расскажи мне, — сажусь и смотрю на Невилла снизу вверх. — Расскажи всё.        Он направляется к своему столу и практически падает на стул, складывая руки перед собой. Парень не сразу начинает свой рассказ, а я не тороплю его.        Я понимаю, что Невиллу необходимо время — не для того, чтобы вспомнить, а для того, чтобы собраться…        — Пожиратели во главе с Волдемортом взяли в осаду Хогвартс в конце сентября — спустя полтора месяца после того, как захватили Министерство. Мы не могли покинуть школу — камины были заблокированы, — голос парня тих, а сам он смотрит в одну точку. — Очень иронично — мы готовились к обороне, но на нас так никто и не напал, — я хмурюсь недоуменно, но не перебиваю. — Они выжидали, словно стая диких пятиног, стерегущих одинокого заблудшего волшебника, нагнетая и так тяжёлую обстановку. Издеваясь своим бездействием над нами — по сути ещё детьми. Волдеморт даже не пытался разорвать защитный купол, созданный учителями. Мы были отрезаны от внешнего мира — не знали, что с нашими родными, родителями, близкими — живы ли они. А родители, уверенные ранее, что Хогвартс — самое безопасное место, не знали, что происходит с их детьми, — в моих глазах проступают слёзы, а в носу неприятно щиплет, но я не нарушаю рассказ Невилла ни единым звуком. — Многие не выдерживали. Волдеморт пообещал, что никто из учеников не пострадает, и вправе ли я судить тех, кто сдался? Тех, кто не слушал доводы старших волшебников? Они просто хотели жить, — Невилл умолкает, собираясь с мыслями, а я же просто не дышу. — Большая часть студентов и даже несколько учителей покинули Хогвартс добровольно, — Невилл хмыкает своим мыслям, прерываясь на секунду. — Слизеринцы, сверкая своими зелёными галстуками, ушли сразу практически в полном составе, что неудивительно, правда?        Ему не нужен мой ответ — на самом деле он вообще не нуждается сейчас в ком-то — Невилл просто плывёт по реке своих тяжёлых воспоминаний.        — Ты знаешь, первые дней пять мы ждали подмоги — надеялись, что придут уцелевшие члены Ордена и вызволят нас. Но прошла неделя, а потом вторая, но никто так и не пришёл. И тогда мы поняли, что война проиграна, так по сути и не начавшись. Это было страшно — сидеть на прохудившемся матрасе на полу Большого Зала и смотреть, как твои однокурсники, твои друзья медленно сходят с ума. Как парни рыдают среди ночи, умоляя вернуть их к матерям. Как девушки, не выдержав заточения, начинают впадать в истерику и кричать, чтобы их выпустили из этого места, где они не хотят умирать. Это было страшно, Гермиона, — парень переводит на меня взгляд, и я вижу, как его глаза подозрительно поблёскивают. — А он всё ждал. Выжидал за стенами замка, время от времени шипя свои обещания о помиловании.        Мне неистово хочется подтянуть колени к подбородку, но я одёргиваю себя, понимая, что сижу на кушетке, где осматривают пациентов.        — Это была изощрённая пытка с его стороны — довести людей до такого состояния. И когда паника и безысходность достигли апогея — профессорский состав выступил с последним боем, заведомо зная, что проиграет, — мои губы дрожат, и я закусываю их, чтобы суметь выслушать, через что прошли мои однокурсники, мои учителя. — Это было всё равно, что совершить самоубийство, — Невилл вглядывается куда-то в потолок, практически не моргая. — Но они знали, что им не жить в любом случае.        Я сползаю на пол и всё же обхватываю колени руками, опустив голову.        — Профессор МакГонагалл, Флитвик, Спраут были убиты в тот же день.        Зажмуриваю глаза до такой степени, что болит голова, но не перебиваю Невилла.        — Трелони, Слизнорта и мадам Хуч связали на моих глазах, и я их больше никогда не видел. Как собственно и остальных профессоров.        — Хагрид, — я шепчу еле слышно, но Невилл слышит меня, так как поворачивает лицо в мою сторону. — Тебе известно, что с ним случилось?        — Они обездвижили его и бросили в хижину, где сожгли вместе с Клыком, — голос Невилл предательски дрожит, а я же не сдерживаю собственные слёзы, позволяя солёной влаге свободно падать на тюремную робу.        — Кто… — сглатываю и делаю ещё одну попытку. — Кто погиб из наших однокурсников?        Невилл делает глубокий вдох и поднимается из-за стола, направляясь к окну.        — Практически никто, на самом деле, — он нервно проводит рукой по коротким волосам. — Волдеморт был крайне обеспокоен тем, чтобы молодое поколение волшебников не пострадало — даже несмотря на то, что большая его часть выступала против становления Лорда, как ты помнишь.        Да, я помню — я сама принимала участие в этой борьбе. И я бы продолжила, если бы не была так сломлена смертью двоих самых близких моих людей в магическом мире и не боялась за жизнь своей мамы.        — Как Джинни удалось сбежать со свадьбы? — я чувствую тупую боль при этом воспоминании. — Я видела, как Адское пламя уничтожило всех, — мой голос срывается, но я упрямо продолжаю говорить. — Я видела — была уверена, что никто не выжил.        — Гермиона, — Невилл, видимо, слышит некую нервозность в моём голосе, потому что повышает свой, перекрывая зарождающуюся истерику. — Всё так и было — никто не выжил, — я резко поднимаю голову с колен и упираюсь взглядом в парня, умоляя продолжать. — Ксенофилиус Лавгуд аппарировал оттуда вместе с Луной, прихватив Джинни, как только увидел первого Пожирателя в небе, — мой нервный всхлип нарушает повисшую тишину. — То что они смогли уйти оттуда — величайшая удача.        Мы молчим, полностью растворившись в тишине, погрязшие каждый в своих мыслях и переживаниях.        — У меня столько вопросов в голове, столько мыслей, Невилл, — я уже открыто плачу, но не трачу силы на то, чтобы утереть свои слёзы. — Но я даже не могу собрать их в своей голове воедино — не знаю, что говорить, — закрываю лицо руками. — Вы восемь лет находитесь в плену, а я …        — Тебе было куда бежать, и ты сделала это, — он перебивает меня так резко, что я на мгновение сбиваюсь с мысли. — Ты поступила так, как поступил бы каждый из нас, — Невилл разворачивается ко мне, сверля своими тёмными глазами. — Ты изначально пришла из магловского мира — зная его уклад и порядок, ну а мы же — те, кто родился в магической его части, не имели такой возможности. Мало кто из волшебников смог бы выжить без применения магии в совершенно неизвестном ему мире, — парень берёт под контроль свой голос и звучит спокойнее. — Не вини себя в том, чего ты не смогла бы изменить. Поверь, если бы ты осталась — всё было бы так же, — он переводит глаза куда-то над моей головой, зависая. — Увы, мы проиграли в тот самый миг, как умер Гарри. Всё остальное уже неважно.        — Но другие заключённые…        — У каждого свои причины ненавидеть, презирать или игнорировать тебя, Гермиона. За годы заточения мы изменились — каждый из нас на самом деле уже не тот, кем был раньше. И ты тоже изменилась, просто ещё не осознала это. В любом случае ты всё равно оказалась там, где и мы все, просто намного позже.        Я выдыхаю резко, и тёплая волна безмолвной благодарности накрывает мои плечи, согревая замёрзшее тело, проникая в самое сердце.        — Когда в последний раз сюда поступали заключённые?        — Примерно полтора года назад — это был маглорождённый мужчина, но он пробыл здесь около полугода.        — Его убили?        — Нет. Отправили в Четвёртую Резервацию.        — В четвёртую? — я не знаю, почему переспрашиваю, ведь прекрасно услышала, но мой мозг просто пытается дать мне немного времени для того, чтобы осознать услышанное. — Сколько всего Резерваций в Британии?        — Четыре, — Невилл возвращается к своему столу, присаживаясь на поскрипывающий стул. — Первая Резервация Северной Ирландии под руководством Драко Малфоя. Вторая Резервация Шотландии принадлежит Тео Нотту, — я слушаю этот перечень, разинув рот, вбирая информацию, но ещё не в силах обработать её. — Третья Уэльская Резервация курируется Салливаном Фоули и Четвёртая Резервация Англии принадлежит Корбану Яксли.        — Неужели в Орден входило столько людей? — я не могу понять этого, заламывая пальцы, создавая противные щелчки. — Это невозможно.        — Да, ты права — мало кто из них был непосредственно связан с деятельностью Ордена.        — Но как? Столько людей…        — Все, кто хоть как-то был связан с членами Ордена, были привлечены к ответственности, — последнее слово Невилл произносит с ядовитой интонацией, и я вздрагиваю от этого тона. — Те, кто укрывал сопротивленцев, предоставлял пищу, одежду, дальние родственники, друзья, даже те, кто просто знал о существовании Ордена — все были выявлены Пожирателями и осуждены.        Это немыслимо — насколько нужно быть нездоровым, чтобы таким способом избавиться от каждого неугодного волшебника.        — Волдеморт залез в голову каждому, кто впоследствии был осуждён — каждому, Гермиона, — Невилл качает головой, несомненно, воскрешая картины прошлого перед своими глазами. — Даже дети не избежали этой участи.        Ненависть раскалённым лезвием вспарывает мою кожу где-то в области груди, вызывая сдавленный вскрик, который я глушу сцепленными намертво зубами.        — Он искал…        — … информацию о крестражах, — перебиваю Невилла, зная наперёд, о чём он хочет сказать. — Я поняла это, когда меня судили.        — Именно. Этот псих не может допустить того, чтобы кто-то знал местонахождение оставшихся крестражей.        Обхватываю голову руками, растирая виски, таким образом пытаясь ослабить пульсирующую боль.        — Сколько людей в других Резервациях? Там тоже столько людей?        — Нет, всё не так просто, — я поднимаю голову, уставившись на Невилла.        Конечно же — разве бывает просто в этой жизни. — Резервация Малфоя самая большая, — Невилл говорит с такой интонацией, будто преподаёт урок в какой-нибудь школе, и моё сердце сжимается от этой мысли. — Резервация Нотта поменьше, и там содержат мужчин-волшебников в возрасте до пятидесяти лет, а женщин до сорока пяти — так же, как и здесь, собственно говоря. — Почему так? — Не перебивай, — Невилл бросает на меня острый взгляд, и я послушно замолкаю, ещё раз убеждаясь в его «учительской» натуре. — Всех заключённых, достигших граничного возраста, не имеющих при этом малолетних детей, переводят в Четвёртую Резервацию. — Что значит «не имеющих малолетних детей», Невилл? — клянусь, с каждым новым витком полученной информации мне становится дурно.        — Третья Резервация — поселение семейного типа, — он вскидывает брови, наблюдая за моим ошеломлённым выражением лица. — Туда переводят пары, вступившие в официальный брак, — он делает паузу, — с намерением завести детей.        — Официальный брак, — я повторяю слова Невилла, не отрывая от него глаз, чтобы убедиться в том, что мой слух в порядке. — Завести детей.        Он молчит, не отводя от меня взгляда, словно давая время на осмысление.        — Какого чёрта, Невилл?        — Как я и сказал ранее — Волдеморт ратовал за сохранение магической крови, — Невилл прочищает горло. — Мы вправе создавать семьи, и если решаемся на такой шаг — нас переводят в Третью Резервацию, предоставляя собственное жильё, большую свободу и куда более приятные условия проживания, — парень отводит от меня глаза, разглядывая пол. — Обязательное условие — рождение ребёнка, конечно же.        — Кто в здравом уме решится родить в этом мире? В этих обстоятельствах? — я сама не понимаю, как повышаю голос, практически вскрикивая от неверия и непринятия.        Невилл кривится от моих слов или от моего голоса, продолжая сверлить пол глазами.        — Эти дети будут свободными, Гермиона — они учатся в специальных школах до достижения одиннадцатилетнего возраста, а потом отправляются в Хогвартс для дальнейшего обучения.        — Другими словами, им промывают мозги ещё с детства, — не знаю, как даже реагировать на всё, что я узнала. — Но они же всё равно будут изгоями в этом гнилом обществе прихлебателей.        Волдеморт. Этот мерзкий ублюдок таким способом пытается сохранить численность волшебного населения, одновременно держа в плену его неугодную часть? Зачем уничтожать нежелательное общество, если на его основе можно создать новое — идеально подходящее для возвышения своего Правителя?        — Гермиона, мы приспосабливаемся к тем условиям, в которых вынуждены жить. Есть что-то помимо запертой магии и свободы, — парень нервно потирает шею, слегка покраснев. — Мы всё ещё дышим и нуждаемся в ком-то, кто разделит общую тяжесть и безысходность.        Мне тут же становится стыдно за себя, и я ощущаю, как моё лицо заливает краской от этого неприятного чувства.        — Ты прав Невилл, — произношу тихо. — Я вообще не имею никакого права осуждать кого бы то ни было.        — Не начинай опять эту тему, — он раздражается, отмахиваясь от моих слов. — Почему ты так добр ко мне? — я не могу не задать этот вопрос. — Едва ли не единственный человек, принявший меня без презрительных укоров. — Я не единственный, кто не осуждает тебя — поверь, — он качает головой, разбивая мои нерадостные слова, как бы говоря о том, что не все, кто находится вокруг меня, желаю причинить мне вред. — А что с теми детьми, родители которых были осуждены? — перевожу разговор в предыдущее русло, пытаясь таким образом хоть немного забыть о своих личных проблемах.        — Тех, кто не достиг одиннадцатилетнего возраста, сразу распределяли с родителями в Третью Резервацию, а те, кто был постарше, отправлялись к Малфою или Нотту — отдельно от родственников.        Я покрываюсь гусиной кожей представляя, как эти маленькие дети чувствовали себя — насильно оторванные от родителей, не понимающие, что происходит, лишённые своих домов и привычных постелей.        Боже, им сейчас по девятнадцать лет, и всё, что они видели в своей жизни — это окружённые Дементорами и болотами деревянные бараки, скудная еда, пустыри и холодные ветра.        Они считают это место своим домом, Мерлин.        — Выходит, что если ребёнку было десять — через год он отправлялся в Хогвартс?        — Получается так.        — И что с ними стало дальше?        — Этого я не знаю — мы отрезаны от внешнего мира, и даже общее количество заключённых, помимо этой Резервации, мне неизвестно. Мы не в курсе, какие события происходят в Волшебном мире, и это тоже своего рода наказание — быть не только в стороне от всего мира, но и не знать, что в нём происходит, — Невилл резко повышает голос, обращаясь ко мне. — Ты расскажешь мне, Гермиона?        — Я могу рассказать только о магловском мире — ты же знаешь.        — Мне это подходит, но давай об этом позже. А сейчас расскажи, как тебя вычислили?        — По стихийному выбросу магии, — я опускаю голову, избегая смотреть ему в глаза. — Малфой пришёл за мной, — намёк на слёзы щиплет кожу, и я сцепляю руки в замок, чтобы они не дрожали так сильно. — Они убили мою мать, Невилл. На моих глазах.        Я слышу его громкий вдох и скрежет деревянных ножек по полу, но когда парень опускается возле меня, опираясь спиной о кушетку — всё так же не могу посмотреть на него. — Малфой убил? — сквозящее неверие в его голосе так явно, что я невольно поднимаю голову, всматриваясь в его лицо.        — Нет — это сделал один из волшебников, что пришли с ним.        Невилл кивает головой, будто мои слова подтверждают некие его предположения по поводу Малфоя.        — Он беспокоит меня, Невилл, — я смотрю перед собой, боковым зрением отмечая, что парень поворачивает голову в мою сторону. — Я совершенно не понимаю его поведения.        — И всё же он не убийца. — тихо говорит Невилл.        — Я не знаю, кто он.        Невилл начинает постукивать пальцами по дощатому полу, заполняя этим звуком тишину, что внезапно повисла между нами.        — Он стал Главнокомандующим Резервации в девятнадцать лет — возглавив весь тот хаос, что происходил в самом начале, — он говорит монотонно и тихо, но я не пропускаю ни одного слова, невольно превратившись в сплошной слух. — Мне кажется, он был в ужасе, хотя умело скрывал это.        Я несдержанно фыркаю, услышав, что Малфой может пребывать в ужасе от чего бы то ни было.        — Здесь спокойно, — я в неверии выпучиваю глаза и внимательно смотрю на бывшего однокурсника. — Да, Гермиона — именно это я и хочу сказать, — он сдержанно хмыкает, оценивая мою реакцию. — Он придумал правила, ввёл некий порядок, нормы поведения — я не боюсь уснуть, чтобы наутро меня нашли с перерезанным горлом от того, что мои ботинки оказались теплее и идеального размера.        — Боже, Невилл, — я закрываю лицо ладонями от его слов.        — Он сделал наше пребывание здесь… — Невилл умолкает, подбирая правильное слово, — приемлемым. Да, именно так.        Я в очередной раз открываю рот, рискуя уронить челюсть на пол от закравшегося подозрения, в долю секунды превратившегося в чёткое осознание.        — Ты уважаешь его, — я даже не придаю вопросительной интонации своим словам — это чистое утверждение.        Невилл ничего не отвечает на моё заявление, молча поднимаясь на ноги и направляясь к стеллажу с папками. Я недоумённо наблюдаю, как он освобождает нижнюю полку от историй болезни, складывая те ровными рядами на пол.        — Что ты делаешь? — наверное, ничего не понимать — это моё состояние на ближайшие годы — или на всю оставшуюся жизнь.        — Подойди сюда.        Тяжело поднимаюсь на ноги и в несколько шагов пересекаю кабинет, опускаясь на колени возле копошащегося в недрах стеллажа Невилла. Я слышу, как он передвигает руками доски, при этом выражение его лица настолько сосредоточенно, что мне становится смешно.        Но когда он протягивает мне несколько книжек, ныряя обратно в свой тайник — смех умирает во мне, так и не прозвучав.        Книги, энциклопедии, справочники, выдержки из диссертаций — всё, что касается медицины — научной, народной, диагностической — мои пальцы пробегают по поверхностям пособий, и я в шоке перевожу глаза на Невилла.        — Это магловские издания, — мой мозг просто не может сопоставить всё и сразу. — Откуда у тебя это?        Невилл ничего не отвечает, лишь приподнимая бровь и этим жестом напоминая мне другого человека — невыносимого, на самом деле.        Бросаю книги, что держала в руках, на пол, и сама наклоняюсь к стеллажу, практически заползая в нишу. Протягиваю руку и пробегаю пальцами по твердым переплётам множества книг и пергаментов, блокнотов, касаясь глянца научных журналов. Господи — как это возможно? — Как думаешь — насколько бы всё было плохо, если бы здесь не было какого-никакого целителя? — я слышу Невилла за своей спиной и, пытаясь повернуться к нему, нечаянно ударяюсь о верхнюю полку, раньше времени подняв голову. Шиплю, потирая ушибленное место и наконец поворачиваюсь к Невиллу. — Ты учился самостоятельно? — это открытие никак меня не удивляет — Невилл всегда был смышлёным мальчиком. — Пришлось — здесь был один целитель, но без магии он мало что мог, — парень закидывает руку на согнутое колено, пробегая глазами по корешкам книг, лежащих на полу. — Его перевели через месяц, а спустя неделю здесь заболело несколько детей — мы были в одном бараке. Обсыпной лишай — весьма коварная болячка. — Да, — киваю в согласии. — Если не лечить — возможность распространения равна ста процентам с летальным исходом. — Именно, — Невилл внезапно почёсывает колено, прерывая рассказ. — Так как я в детстве перенёс это заболевание и прекрасно помнил, какие именно зелья применяла моя бабушка — немедленно пошёл к Малфою с требованием предоставить необходимые лекарства.        — И что он сделал? — мне очень интересно услышать, как этот напыщенный индюк повёл себя с заключённым, пребывающим в его власти.        — Он отказал мне в лекарствах, — нервный смешок всё же вырывается из моего рта — неудивительно, это же Малфой. — Но сказал, что предоставит необходимые ингредиенты, чтобы я приготовил зелья самостоятельно.        Давлю в себе необъяснимое чувство, грозящее заполонить пространство за моими рёбрами и обосноваться там надолго.        — У тебя получилось? Получилось их вылечить?        — Да, получилось.        — И что было дальше?        — Малфой вызвал меня к себе и сказал, что предоставит необходимую литературу по медицине, раз уж у меня имеются некие познания в целительстве, — Невилл неожиданно ухмыляется. — Когда я согласился — хотя он и выбора-то мне не предоставлял — Малфой пригрозил, что если хоть кто-то узнает, что я получаю учебники — он лично казнит меня.        — Типичный Малфой, — я некрасиво фыркаю.        — Такой уж типичный? — поддразнивающие нотки в голосе Невилла заставляют меня напрячься и внимательно посмотреть на него.        — Давай посмотрим на твои руки, — он так резко переводит тему, что я несколько раз моргаю, не успев переключиться.        Закатываю рукава до самых локтей, протягивая обе руки к Невиллу, и ему достаточно лишь пары секунд, чтобы осмотреть повреждённую кожу. — Это контактный дерматит, — он поднимается, направляясь к невысокому шкафчику, стоящему возле кушетки. — Скорее всего, реакция на щёлочь в воде, — целитель гремит стеклянными бутылочками, а я пытаюсь особо не удивляться, слыша магловский диагноз от жителя волшебного мира. — Компрессы на ночь из отвара ромашки и душицы, а также алоэ вера после примочек должны помочь. Он возвращается ко мне с набором вышеперечисленного, сложенного в деревянную коробочку, протягивая мне лекарства, успешно игнорируя моё ошеломление. — Откуда у тебя ингредиенты для всего этого? — я шепчу, испытывая то ли восторг, то ли непонятный страх. — Малфой не может постоянно снабжать тебя — это было бы подозрительно. — Ты права, — Невилл возвышается надо мной. — Поэтому у меня есть собственная теплица, где я выращиваю всевозможные травы. На моём лице нет ни капли удивления в этот раз, и я испытываю некую гордость за то, что могу удержать свой шок, неверие, и чёрт знает ещё какие чувства, не выставляя их напоказ. — Но иногда одних трав мало, — Невилл говорит вкрадчиво, и я прищуриваю глаза, глядя на него. — Есть травмы, которые не залечить без магии или без применения магловской медицины, — сказав это, он умолкает, выразительно глядя на меня. — Он поставляет тебе медикаменты? — сказав это, я закрываю ладонью рот, дико оглядываясь по сторонам, будто меня могут услышать посторонние уши, прильнувшие к деревянным стенам. Невилл искренне смеётся, видя мою реакцию, задирает голову, не сдерживая свой хохот — хотя я не понимаю, почему ему смешно от того, что я узнала — Малфой не такой уж мудак, каким я его себе представляла. Возможно и нет, Гермиона — по отношению к тебе он всё такой же.        — Это редкие поставки, скажем так, — Невилл успокаивается, и его голос приобретает серьёзность. — Только в крайних случаях.        — Почему ты рассказываешь мне об этом? — я думаю, что Невилл здорово рискует, открывая мне их с Малфоем подобие сотрудничества. — Ты так уверен, что я никому не расскажу?        Невилл смотрит на меня так внимательно и так пристально, будто знает обо мне то, что я всеми силами пытаюсь скрыть.        — Да, я уверен, Гермиона, — он растягивает губы в улыбке. — Даже спустя восемь лет я прекрасно помню, что ты из себя представляешь — я знаю, что ты сохранишь этот секрет.        — Спасибо, — опускаю глаза, нервно поддёргивая ногтем переплетение нитей в комбинезоне. — Я никому не расскажу, конечно же.        — Ну вот, — он садится возле меня, собирая учебники. — Теперь ты знаешь моё отношение к Малфою, — парень поднимает голову и, смотря на меня, произносит:        — Я могу бесконечно презирать его за действия в Хогвартсе, за то, что он является приспешником Волдеморта, главой этой Резервации и просто невыносимым циничным снобом в костюме, но я не могу не отдать должное проявлению его человечности в тех случаях, когда другой на его месте даже бы зад не почесал. Так что да — наверное, я уважаю его.        Мне остаётся лишь безмолвно кивнуть Невиллу и, опустив глаза, помочь спрятать книги обратно в его тайник.        — Ты пойдёшь со мной? — сглатываю вязкую слюну. — К Малфою?        — А нужно? — в его голосе опять сквозит подозрительное нечто, но я слишком погружаюсь в мысли о предстоящей встрече, чтобы разложить на составляющие тон Невилла.        — Я просто не знаю, чего от него ожидать, — киваю головой, не глядя на парня.        — Ну, — он задумчиво растягивает слово. — Я в любом случае не смогу воспрепятствовать Малфою, что бы он ни надумал.        Я резко вскидываю голову и впиваюсь взглядом в Невилла, и, наверное, я выгляжу испуганной, так как он быстро произносит:        — Тебе нечего бояться, Гермиона, — скорее всего, он не видит во мне облегчения, потому что тяжело вздыхает, продолжая смотреть на меня. — Но я схожу с тобой, — Невилл немного отводит взгляд в сторону, и я едва сдерживаюсь, чтобы не прикоснуться рукой к поседевшей пряди собственных волос. — Не переживай. Тем более, — он поднимает брови, напоминая того самого плюшевого мишку, — Ровена наверняка проконтролирует данное мной обещание, выглядывая из-за каждого угла.        Меня немного отпускает, и я позволяю себе крошечную улыбку — возможно, судьба подарит мне этот день, не примешивая очередные испытания.        — Куда попала Луна? — улыбка сползает с моего лица, стоит мне вспомнить, где я нахожусь.        Невилл вздыхает тяжело, и мне кажется, что я сегодня значительно превысила лимит его нахлынувших воспоминаний.        — Луна пять лет назад перешла в Третью Резервацию вместе с неким Рольфом Саламандером.        — Значит, она вышла замуж?        — Именно — Луна всегда видит этот мир по-другому.        — Да, я помню. — Знаешь, что она сказала перед уходом? — я смотрю на него выжидающе. — Жизнь слишком коротка, чтобы терять каждый день, сожалея о том, чего уже не вернуть — чтобы найти что-то хорошее, достаточно посмотреть по сторонам, и кто знает — возможно, мир для тебя вновь станет цветным. — Это так похоже на неё, — я смахиваю лёгкую слезинку, не успевшую прочертить дорожку по моей щеке. — Видеть и находить прекрасное, даже если кажется, что мир рухнул. — Ага, как и говорить так, словно ей сто лет, половину из которых она провела в медитации, пытаясь почувствовать невидимый мир, — он ухмыляется, и я не могу сдержать своей ответной улыбки.        Мы складываем папки, наводя порядок на полке в тишине — но сейчас она не такая гнетущая, а, скорее, уютная, что ли…        Я решаю не мучить сегодня Невилла вопросами о прошлом, размышляя о необходимости переварить информацию, что я уже получила. Этого достаточно. Пока что.        — Ну, — я хлопаю в ладоши, когда последняя папка занимает своё место на полке. — Что мне тебе рассказать о внешнем мире?        Следующие несколько часов я провожу с Невиллом Лонгботтомом — целителем Первой Резервации, сидя на полу, поджав под себя ноги, и рассказываю обо всём на свете — о фильмах, книгах, людях.        И наблюдая за тем, как он впитывает каждое моё слово, расспрашивая, задавая кучу вопросов о, казалось бы, элементарных вещах — я едва могу сдерживать слёзы в глазах и контролировать дрожь в голосе.