Когда взойдёт кровавая луна

Мы вместе с Невиллом появляемся в столовой, и впервые я чувствую себя уверенно и спокойно — не прячу взгляд, не ищу самый неприметный стол и не пытаюсь слиться с окружающими меня стенами. Это не значит, что я вдруг обрела некую уверенность в себе, которой раньше не было — это не так. Просто знание того, что рядом с тобой есть человек, готовый поддержать тебя в трудную минуту, придаёт сил. Но стоит нам войти в помещение администрации, как всё моё спокойствие вмиг улетучивается, словно его и не было вовсе. — Гермиона, ты в порядке? — Невилл останавливается возле двери в кабинет Малфоя, прежде чем постучать. — Конечно — это всего лишь Малфой, — мой голос звучит уверенно, хотя внутренне я напряжена. — Невыносимый циничный сноб в костюме. Да — это о нём. Если забыть то, кем он стал. А я, лишённая свободы, направляюсь к этому человеку, который издевался надо мной в детстве, а потом вырвал мою жизнь из какой-никакой устоявшейся колеи. Абслютно никаких поводов растрепать и без того ослабленные нервы. Невилл ухмыляется и стучит костяшками пальцев по деревянному полотну, и не успевает сделать несколько постукиваний, как уже знакомый мне голос даёт разрешение войти. Малфой. Мой взгляд сразу находит его, как будто глаза настроены на излучаемые им невидимые импульсы, бьющие меня в область солнечного сплетения, стоит оказаться где-то неподалёку от него. Вынуждая находить его глазами. Чувствовать его взгляд. Излучаемую им энергию. Его. Он сидит за своим столом, что размещается напротив входа, но мне кажется, что этот молодой волшебник занимает 99% пространства — настолько он везде. Ритм моего дыхания сбивается, как только его глаза медленно сканируют мою фигуру с ног до головы, но когда он переводит своё внимание на Невилла, стоящего рядом со мной — вовсе перестаю дышать. Малфой, прищурив глаза, откидывается спиной на роскошный — кто бы сомневался — стул и показательно задумчиво осматривает нас обоих, не произнося при этом ни слова. Я испытываю невыносимое желание переступить с ноги на ногу и едва удерживаю свои руки, чтобы не начать поправлять одежду или почесать нос — настолько его поведение нервирует меня. Его глаза оценивающе измеряют расстояние между мной и Невиллом, и, видимо, Малфоя что-то не устраивает, так как я буквально кожей чувствую изменение температуры воздуха в этом кабинете. Меня пробирает озноб, будто я только что вышла из карцера в одной тоненькой кофте, пропуская сквозь себя холодный ветер. — Лонгботтом, — он произносит фамилию Невилла таким скучающим выверенным тоном, что мои брови невольно приподнимаются в искреннем недоумении — ведь я была уверена ещё мгновение назад, что он взбешён. Почему-то.        Непостижимый, непонятный… Мерзавец. Малфой постукивает указательным пальцем по своей верхней губе, и это движение мне так знакомо — такое показательно-равнодушное, призванное продемонстрировать степень превосходства с намёком на осведомлённость, что в разы превышает степень владения информацией собеседника. Какой же он… Противный. — Я так понимаю, ты решил оставить пост целителя и стать, — он имитирует размышление, издеваясь на самом деле, — нянькой? Поводырём? — в его глазах мелькает хищный блеск, и голос становится низким, вызывающим нехорошую дрожь. — Защитником? Знакомое чувство раздражения, что возникает исключительно в те моменты, когда я нахожусь с этим невыносимым человеком поблизости, щекочет мои нервы, дёргая их, словно ниточки, вынуждая меня дрожать в желании наброситься на него и встряхнуть с такой силой, чтобы вся эта надменность сползла с его лица и рассыпалась под моими ногами. — Я хотел бы попросить разрешения, чтобы Гермиона помогала мне с травами, — Невилл собран и уравновешен, а я же просто удивляюсь тому, как он может быть настолько спокоен. — Сейчас время сбора, и я не успеваю с заготовкой. Признаться, я слегка удивлена просьбой Невилла, но, наверное, увидев выражение моего лица перед кабинетом Малфоя, он решил хоть как-то помочь мне. Я даже не смотрю в сторону целителя — всё моё внимание приковано к Малфою в попытке разглядеть его истинные эмоции, считать реакции — понять его мотивы, в конце концов. Но нет. Его лицо — сплошная маска. Без единого неровного мазка, малейшей трещинки — никаких намёков на искренность и демонстрацию бурлящих в нём эмоций. — Интересно, — он слегка опускает голову, не сводя при этом глаз с Невилла, — как ты раньше справлялся? — С трудом — я давно хотел попросить себе помощника. — А что, — Малфой тянет правый уголок губы вверх, имитируя улыбку — насмешку, боже — делая голос приглушённей, — Уизли уже не справляется? — он растягивает слова в присущей ему манере. — С оказанием помощи? — его палец скользит к подбородку, постукивая по нижней челюстной кости, а мои глаза следуют за этим движением. — Или ты решил внести разнообразие в опостылевшую рутину, добавив плюс один к вашему дуэту? И вроде бы, он не сказал ничего такого, чтобы вызвать негодование, но то как он произнёс это — вкладывая скрытый смысл, несущий двойной подтекст и некую насмешку… Как только понимание доходит до моего мозга, слишком занятого анализом малфоевского языка тела — безрезультатно, кстати говоря — мои глаза расширяются, и я в открытую пялюсь на Малфоя, не веря собственным ушам. Я чувствую, как моё лицо медленно обдаёт жаром, словно я горю в лихорадке — потому что испытываю стыд от его грязных намёков. Злость, зарождающаяся во мне с того самого момента, как я только пересекла порог его кабинета, медленно поднимает голову, грозясь завладеть моим сознанием, и я ненавижу это — ненавижу реагировать так каждый раз, когда Малфой открывает свой поганый рот. — Малфой, ты…        — Помолчи сейчас, Грейнджер, — он затыкает меня, даже не глядя в мою сторону, продолжая сверлить своими холодными глазами парня, стоящего рядом со мной. — Лонгботтом, ты слишком злоупотребляешь своим положением. И если я испытываю шок от поведения Малфоя, то от реакций Невилла я просто впадаю в искреннее изумление — он абсолютно спокоен, совершенно не реагирует на проявление невоспитанности в его сторону, оставаясь беспристрастным и окутанным некой аурой невозмутимой сдержанности. Мне кажется, сейчас я лишняя в этой комнате — стою и варюсь в собственном раздражении, и упади я на пол в припадке — никто даже внимания не обратит. — И всё же я вынужден настаивать на своей просьбе. — Как прекрасна жизнь, ведь я не испытываю нужды ни в чём, и мне плевать на тех, у кого такой прерогативы нет, — Малфой наконец отрывает свой неподвижный взгляд от Невилла, внимательно разглядывая рукав своей рубашки, выискивая что-то, — поэтому — нет, — он улыбается так, будто дал противоположный ответ, но когда снова смотрит на Невилла — улыбка резко исчезает с его лица, показывая всю неискренность показанного ранее дружелюбия. — Свободен, Лонгботтом. Мне остаётся только качать головой, наблюдая за этим представлением — проявлением власти, отвратительного характера и собственного превосходства. Что там говорил Невилл о человеческих качествах Малфоя? Возможно, он слишком много времени проводит в теплице, вдыхая ароматы своих трав. — Что ж, — улавливаю движение слева от себя и поворачиваюсь к Невиллу — отрываясь от созерцания самодовольного лица. — Гермиона, — мой бывший однокурсник всё так же спокоен, — увидимся позже, — парень посылает мне короткую ободряющую улыбку, и я слегка растягиваю губы ему в ответ. — Не хотелось бы разрушать столь милую идиллию, — моя улыбка тут же меркнет, стоит Малфою в очередной раз открыть свой рот, — но у заключённой Грейнджер не будет времени на тайные свидания при луне. Невилл даже не поворачивается в сторону Малфоя, успешно пропуская мимо ушей слова последнего, и, кивнув мне на прощание, уходит. Звук закрывшейся двери как сигнальный выстрел для меня — начало очередного поединка. Я чувствую на себе колючий взгляд — он сверлит меня где-то в области виска, прожигая кожу, пробивая кости черепа с одной единственной целью — пробраться в мой разум и разнести там всё в своей излюбленной манере. Не позволяй ему этого. Давай, Гермиона. — Не советую тебе делать ставку на Лонгботтома, — прохладный голос прерывает тишину этого помещения и перекрывает стук моего сердца. — Это не лучший вариант для тебя. Вздох усталости покидает мои лёгкие, но я поворачиваюсь к нему, сосредотачиваясь полностью на своём противнике — да, он мой противник, чтоб его… Будь как Невилл, Гермиона — спокойствие и уравновешенность. — Что ты несёшь, Малфой? Молодец. Почти. Он откровенно разглядывает меня какое-то время, но я выдерживаю этот взгляд и смотрю вопросительно, мысленно готовясь к очередной словесной атаке. Но когда Малфой медленно, нарочито неспешно, поднимается и выходит из-за своего стола — мышцы моего тела вмиг становятся деревянными, жёсткими и утратившими всю свою эластичность. Мой позвоночник выравнивается в идеальную линию, подбородок устремляется вверх, а руки ныряют за спину, соединяясь в замок — идеальная авторитарная поза, кричащая о доминировании и непоколебимости. Вот так, Малфой — меня не достать, чтоб тебя…. Гадкая, приторная улыбочка появляется на его губах, стоит ему заметить изменения во мне, и этот мерзавец получает удовольствие от моих действий — я уверена в этом. Он приближается ко мне, словно хищник в сумерках, укутавших и без того непроглядные леса к ничего не подозревающей жертве — его глаза сверкают так, что мне кажется, если внезапно нас накроет кромешная темень — я смогу увидеть два горящих огонька, передвигающихся во тьме. Подбирающихся ко мне. — Поверь, — произносит он вкрадчиво, — тебе не проникнуть в огромное гриффиндорское сердце целителя, — голос его становится ниже, а сам он ближе. — Всё, что тебе с ним светит, — он замирает на мгновение, пристально смотря в мои глаза, — это быстрый, липкий, вязкий перепих на кушетке в незапертом кабинете, куда в любой момент вашего скучного совокупления может ворваться кто угодно. Кровь отливает от моего лица — и если я недавно ещё горела от стыда, то сейчас холодею от этих слов. Кончики моих пальцев немеют, а воздух будто выкачали, и я не могу нормально вдохнуть, рискуя грохнуться на пол от нехватки кислорода. — Да ты… — я беспомощно открываю рот, чтобы тут же его закрыть, потому что от подступающего бешенства не могу найти силы вытолкнуть из себя слова. — А потом вся Резервация будет обсуждать размер твоих сисек и то, как ты голая скакала на целителе, невзирая на больных, лежащих на койках через стенку, вынужденных слушать твои предоргазменные крики и пыхтения кончающего Лонгботтома, — он презрительно кривит лицо, показушно оглядывая меня несколько раз снизу вверх. — Если он способен довести такую неуравновешенную истеричку, как ты, до оргазма. Раздражение, злость, бешенство — весь спектр переживаемых мною эмоций сливается в единую субстанцию — опасную, ядовитую и разрушающую. Я начинаю дрожать от переизбытка собственных переживаний, и это плохой знак. — Закрой. Свой. Чёртов. Рот, — я чеканю слова практически не размыкая челюсти. — Иначе я… — Иначе ты что, Грейнждер? — он возвышается надо мной, наклоняя голову немного ниже и приподнимая свою чёртову блондинистую бровь. — Начнёшь угрожать мне? — он забавляется — этот мерзавец забавляется. — Или, может, у тебя в кармане затерялась очередная зубочистка? — он делает шаг ко мне. — Ты — что? Меня трясёт от собственного бессилия и его надменного лица. И его спокойствия. Его невозмутимости. Наглости. Самоуверенности. Просто от него. — Я ненавижу тебя, — мой голос дрожит от переизбытка… всего. — Продолжай, мне нравится — именно этого я от тебя и жду, — он хмыкает. Он. Хмыкает. Мать его. — На большее ты неспособна. Я не знаю, каким образом — мой мозг просто перестаёт контролировать движения тела, и в мгновение ока я перемещаюсь к Малфою, взмахивая рукой вверх для того, чтобы влепить этому мерзавцу пощёчину — со всей силы, наотмашь, оставить отпечаток своей ладони на этом мраморном лице, чтобы его кожа горела красным — так, как он заставляет гореть меня — настолько сильно я хочу ударить его. Настолько. Но моему желанию не суждено сбыться, так как чужие пальцы перехватывают запястье, перерывая траекторию замаха, останавливая движение. Малфой резко дёргает мою руку вниз, с силой тянет на себя моё тело, и я ударяюсь о него, словно автомобиль на полной скорости врезается в непробиваемую стену. — Если ты ещё раз посмеешь поднять на меня руку, — он шипит словно змей, опуская голову ниже, вскрывая меня своим острым взглядом, — я сломаю сначала её, а потом твои ноги, поняла? — его лицо настолько близко, что я могу разглядеть ряд нижних ресниц под его глазами. — И тогда Лонгботтому будет немного проблематично трахать тебя. Я дёргаюсь в его руках, но он ещё крепче сжимает свои пальцы, и я, как попрыгунчик, отскакиваю от него, только для того, чтобы опять стукнуться о его тело. — Да пошёл ты! — Ещё одно слово — и туда пойдёшь ты, слышишь? — его правое веко едва уловимо подрагивает, и я хочу вцепиться в эту тонкую кожу зубами. — В свете последних событий ты весьма популярна среди потных, вонючих мужиков, чьи руки покрылись мозолями от беспрерывных дрочек, — он понижает голос, и я внезапно чувствую на спине холодный пот. — Парочка из них будет весьма благодарна за одну ночь с тобой где-то взаперти. Вся моя жёсткость, напряжённость, что неизменно появляется во время борьбы, внезапно растворяется, и я практически ощущаю, как моё тело обмякает, лишаясь некого стержня, составляющего основу моей сущности. Эта угроза, сорвавшаяся с его губ так легко и непринуждённо, проникает в мой разум, вызывая оцепенение, мигом выметая из головы жгучую злость и полыхающую ярость. Мне кажется, что даже сердце перестаёт стучать в моей груди, а руки немеют, становясь ватными и лишёнными силы. Наверное, мои глаза расширены в приступе неожиданного страха и осознания того, что человек, стоящий передо мной, способен сломать меня, стереть и уничтожить — потому что я в его власти — как игрушка в руках несмышлёного ребёнка. Я могу лишиться жизни по одной лишь его прихоти, лёгкому щелчку пальцев — неуловимому кивку головы. Мой мозг тут же рисует ужасающие картинки во всех красках — в красном цвете, в основном — и в эту минуту я ненавижу свою чересчур развитую фантазию. Он действительно способен на это? Допустить насилие? Быть инициатором… Мои глаза наполняются злыми слезами, что готовы пролиться жидким бессилием, и я ненавижу себя за это — за проявленную слабость перед этим мужчиной. — Грейнджер, — низкий голос зовёт меня, но я слышу будто издалека. — Грейнджер! Не сразу понимаю, что моё дыхание ускоряется, а потом этот ритм резко сбивается, позволяя лишь вхолостую открывать и закрывать рот в попытке протолкнуть воздух в глотку, но я не делаю этого, лишь имитирую вдохи. Моё тело встряхивают с такой силой, что зубы щёлкают от столкновения, и этот звук долбящим молотком отзывается внутри моей черепной коробки, прерывая кровавые видения, воплощающие один из самых сильных страхов любой женщины. — Что?! — я кричу ему в лицо, не сдержавшись. — Что? — повторяю чуть тише фокусируя свой взгляд на Малфое. Пока я потерялась в мире страшных иллюзий, выражение его лица изменилось — утратило ту резкость, что проявляется в моменты злости, накладывая печать жестокости и свирепости, искажая человеческий облик. Его губы крепко сжаты, и я невольно отмечаю, что их контур побелел, а вот в центре они всё ещё насыщенного красноватого оттенка. Он никак не реагирует на мой тон, продолжая всматриваться в меня — оставлять мелкие точки на малейшем участке моей кожи. Не точки. Мишени. Потому что он возвращается к каждой из них, проверяя — его глаза уже производили выстрелы на этом месте? Он слишком близко. Как давно он так близко? Когда успел подобраться, и почему я не заметила его движений? Он только что угрожал мне — так почему я не заливаюсь горькими слезами, умоляя не воплощать его угрозы в жизнь, а продолжаю кричать на него, и это поведение совсем не подходит мне — той, что едва не схватила паническую атаку, представляя собственное изнасилование. Я должна бояться, просить, плакать, умолять… Почему я не делаю этого — почему моя гордость и упёртость всё ещё находятся выше инстинкта самосохранения, когда дело доходит до Малфоя? Почему я продолжаю бороться с ним? Почему? Руки. Его руки на моих руках. Я так чётко ощущаю их давление — его ладони лежат немного выше моих локтей, а пальцы обхватывают окружность моих рук. Как давно он держит меня так? — Пусти, — вырываюсь из его захвата и обрываю мысль, что он не сопротивляется, предоставляя мне свободу — в действительности позволяя. Он всматривается в меня своими серыми — будь они прокляты — глазами, его зрачки неустанно двигаются, отмечая каждое моё движение — и когда я рвано выдыхаю, его взгляд тут же опускается к моей грудной клетке, следя за скоростью её расширений, поднимаясь потом к горлу, наверняка отмечая бьющуюся вену и прикипая взглядом к моим губам. Не отрываясь. Я снова не могу вдохнуть, пошевелиться и даже моргнуть — непрерывно наблюдая за его глазами, что были так подвижны несколько мгновений назад, а сейчас же просто застыли. Я не дышу, а он смотрит. Смотрит неотрывно. И когда я наконец делаю глубокий вдох — потому что мне необходим воздух — этот момент разбивается моим выдохом и взмахом его ресниц, вмиг прикрывших бушующую серость глаз. Малфой отворачивается от меня, не взглянув, и направляется в сторону сидящей на подставке птицы, перебирая блестящие перья филина и стоя ко мне спиной. — С сегодняшнего дня ты будешь работать здесь — в администрации, — он звучит… нормально. — Сначала приведёшь в порядок архив, — я сверлю глазами его спину, отмечая некую напряжённость. — За восемь лет там накопилось немало работы. — Почему? — перед тем как спросить, я прочищаю горло, потому что всё ещё не верю в то, что могу говорить.              — Ты разучилась составлять чёткие вопросы, Грейнджер? — он так и стоит спиной, и мне хочется съязвить по поводу его воспитания, касающегося правил поведения с собеседником, но в этот раз я давлю в себе этот порыв к противостоянию.        — Почему я здесь, а не на кухне? — злость утихла, перегорев, осев пеплом на голосовых связках, лишь напоминая о себе лёгким хрипом в моём голосе, но не имея больше власти надо мной. — Ты слишком неуравновешенна, и я могу понять, — то, каким тоном он произносит это, далеко от заверений о «понимании», — тебе нужно время, чтобы принять и свыкнуться с тем, что твоя жизнь уже никогда не будет прежней, — он слегка поворачивает голову в сторону, не оборачиваясь полностью и продолжая гладить нахохлившуюся птицу. — Но пока до тебя дойдёт вся тяжесть твоего положения — ты будешь в поле моего зрения, — Малфой отходит от филина и прячет руки в карманы брюк, следуя к окну, что находится рядом с подставкой. — Ведь я в конце концов должен обеспечить порядок в своей Резервации, а ты, как показывает практика — весьма плохо следуешь правилам, — он умолкает, а я же просто продолжаю смотреть в его спину, прожигая дыру. — Но насколько я помню — ты подчинялась им неукоснительно в школе, — и снова пауза между сказанным и тем, что звучит позже. — Хотя, учитывая твои приключения — ты делала вид, что подчиняешься, вытворяя на самом деле всё, что взбредёт в голову, — он резко разворачивается ко мне, и я впадаю в лёгкий ступор от неожиданности. — Вот тебе и ответ на твоё «почему». — Надо же, — быстро нахожусь с ответом. — Ты помнишь, как я вела себя в школе, — я неосознанно имитирую его тон, растягивая слова. — Это звучит странно, учитывая кто ты, не так ли, Малфой?        Краешек его губы тянется вверх, а вот голова опускается чуть ниже, и стальной блеск холодным клинком сверкает в его глазах.        — Я едва тебя вспомнил, Грейнджер, — он насмешлив и высокомерен. — Не обольщайся, — в один миг с его лица слетает маска пренебрежения, и он становится серьёзным. — Здесь работают все — не забывай, где ты находишься.        — Как будто это возможно, — говорю тихо себе под нос, обращаясь к самой себе, но он слышит, конечно же.        — Невозможно, Грейнджер, — его голос звучит ближе, и я поднимаю глаза, следя за каждым его движением.        Малфой проходит мимо меня и открывает дверь, застывая, выразительно приподняв бровь.        Поразительно — он угрожает мне всевозможными способами, а потом в нём просыпается джентльмен, и он пропускает меня вперёд на выходе из помещения.        Немыслимо…        — Идём, я покажу тебе место твоей работы, — он поправляет воротник рубашки, демонстрируя нетерпение и раздражение от моей медлительности.        Всё, что мне остаётся — фыркнуть на его ужимки и, выйдя в коридор, последовать за ним, подстраиваясь под размашистые шаги.        — Почему здесь нет постоянной охраны? — меня уже давно интересует этот вопрос, и я не вижу смысла не спросить об этом.        Малфой либо не слышит меня, либо — что более вероятно — игнорирует. Видимо, он крайне избирателен к тому, что я произношу, когда обращаюсь к нему.        Мы проходим в конец узкого коридора, и он останавливается возле одностворчатой двери — естественно, деревянной, пропуская опять меня вперёд. Я закатываю глаза от его лицемерия и прохожу внутрь, практически утопая в объятиях темноты.        Щелчка пальцев за моей спиной достаточно, чтобы ряд свечей, висящих в воздухе, одновременно заалели пламенем, прогоняя мрак.        Длинное узкое помещение является своеобразным продолжением самого административного здания. Здесь нет ни одного окна, что пропускает солнечный свет, и лишь длинные стеллажи из необработанного дерева в пять рядов тянутся вдоль всей комнаты. Я прохожу дальше, с любопытством вертя головой в разные стороны, отмечая пергаментные свитки, папки разной толщины и просто стопки исписанных листов, расположенных на деревянных полках.        — Что мне предстоит делать? — оборачиваюсь, понимая, что Малфой так и остался стоять в проходе, не заходя внутрь.        — Классифицируй, создай каталоги и наведи порядок в общем, — он обводит равнодушным взглядом стеллажи, и его глаза останавливаются на мне. — Думаю, сама разберёшься — представь, что ты библиотекарь, — Малфой прогуливается взглядом по моей фигуре, и я крепко сжимаю зубы, — а эти папки — книжки, которые надо рассортировать.        Я ничего не отвечаю на его идиотские слова, дожидаясь, когда он уже уйдёт, потому что чувствую предвкушение от выполнения своих обязанностей. И возможно, я не в себе, но решаю радоваться даже таким вот незначительным вещам, как возможность запустить руки в документы Резервации и наверняка получить ценную для себя информацию.        Кто знает, возможно я смогу найти нечто, что поможет мне…        — Ты приходишь сюда сразу после завтрака, отлучаясь из администрации только на обед, — он смотрит прямо в мои глаза, уверяясь, что я слушаю его. — Уходишь в барак после ужина, никуда не сворачивая, поняла?        — Да, — я согласна на всё, что он мне скажет — лишь бы ушёл скорее.        — Я зачаровал свечи таким образом, что они будут загораться, как только ты войдёшь, и гаснуть, как выйдешь, — я киваю ему в ответ, нетерпеливо покачиваясь на носочках.        Он молчит, и я расцениваю это как знак начать своё дело и отворачиваюсь от Малфоя, протягивая руку к первому свитку, лежащему на ближайшей полке.        — Моя Резервация не нуждается в постоянной охране, — рука замирает в воздухе, — потому что вряд ли найдётся идиот, смеющий нарушить установленный годами порядок, — я так и стою, превратившись в сплошной слух. — А если кто-то рискнёт — наказание последует незамедлительно, и это не несколько суток в карцере, — он делает намеренную паузу, придавая эффект последнему слову, — Грейнджер.        Я чувствую момент, когда он уходит — мышцы моей спины расслабляются, и я не ощущаю призрачных порезов, что продольными линиями рассекают кожу, кровоточа под заточенной стрелой острого взгляда.        Тихонько выдохнув, приступаю к ближайшей полке, надеясь узнать, что за документы хранятся в этом месте. Когда я понимаю, что держу в руках личное дело заключённого — моё сердце заходится в неистовом темпе, отбивая нечёткий ритм — ускоренный и болезненный.        Я открываю папку и впиваюсь глазами в маленькую колдографию, закреплённую в левом верхнем уголке пергамента, откуда на меня смотрит испуганный мужчина с длинной бородой. Корни Проллонс, 1960 г.р. — гласит выведенная чьей-то рукой строчка. Его глаза расширены, а сам он тяжело дышит через приоткрытый рот. Пробегаюсь глазами по тексту с описанием его полной биографии, места жительства, рода деятельности и даты осуждения. Моё внимание привлекает огромная красная печать, покрывающая практически весь лист, по круглым краям которой прокручивается зацикленная надпись: Четвёртая Резервация.        Хватаю следующую папку, едва не отрывая титульную страницу дрожащей рукой, но нахожу внутри лишь часть исписанного пергамента с перечнем адресов. Закрываю документ и обвожу взглядом заваленные подобными бумагами стеллажи. Ещё одна папка: Дин Томас, 1980 г.р., студет школы Чародейства и Волшебства Хогвартс. Осужден в 1997 году. Обвинение: Преступление против государственной власти. Отказ от предоставления информации. Попытка мятежа. Участие в организации незаконного сообщества, призванного подорвать авторитет Правителя Магической Британии. Срок заключения: пожизненно. — Боже мой, Дин, — прикрываю ладонью рот, смаргивая подступившие слёзы, и всматриваюсь в маленьку колдографию с темнокожим подростком. Он смеётся прямо в объетив камеры, будто его фотографируют на выпускной альбом, а не для того, чтобы оформить личное дело. Я практически слышу звук его смеха. Провожу пальцами по зернистой поверхности снимка и снова вижу огромную печать, вот только зелёного цвета: Третья Резервация. Значит, он решился. Переворачиваю пергамент и да, вижу надпись, выведенную корявым почерком — Парвати Патил. Что ж, они оба были здесь и перешли в другую Резервацию. Кто знает, что подтолкуло их принять такое решение — любовь, усталость или неопредолимое желание жить нормальной жизнью — пусть даже эта жизнь, в которой-то и выбора нет. «… Иногда, всё не так, как выглядит со стороны, правда? …» Да, Малфой — этот урок я усвоила, будь ты неладен. Набираю полную грудь воздуха, закрываю папку, поднимая глаза, и в который раз оглядываю стеллажи: мне предстоит очень много работы.        Я пропускаю ужин, полностью погрузившись в бумаги, пытаясь выяснить, что именно находится в этом архиве, помимо личных дел заключённых, которых перевели в Третью и Четвёртую Резервации в те или иные года.        Когда я прихожу в свой барак, направляясь к постели — даже не замечаю, умолкают ли женщины при моём появлении — я полностью витаю в собственных мыслях.        Усталость и нехватка сна бьют по мне не хуже Непростительного, и я практически падаю замертво на подушку, моментально погружаясь в сон.        Тили-тили-бом Закрой глаза скорее… Я вскакиваю от того, что чужое дыхание щекочет кожу на моей шее, а тонкий голос напевает жуткий мотив прямо в ухо. — Бог ты мой, — прикладываю руку к колотящемуся в испуге сердцу, пытаясь успокоиться, и когда мои глаза выхватывают из густых сумерек плотную тьму, что приобрела неясные очертания — рефлекторно отскакиваю назад, ударяясь спиной в стену.        Обросшая плотностью темнота следует за мной, передвигаясь ближе, и я готова закричать.        — Сьюзен — это ты? — недовольное ворчание слышится из далёких коек, и я перевожу дыхание, осознавая, что я не одна и никто меня убивать не собирается. Вроде бы как.        Смаргиваю несколько раз, привыкая к сумеркам, и хоть с трудом, но всё же мне удаётся разглядеть девушку, притаившуюся на краю моей постели.        Длинные волосы и свёрток в руках…        Господи.        — Сьюзен? — я шепчу, пытаясь взять себя в руки и не поддаться панике или истерике — и мне это удаётся с трудом.        Потому что я помню эту девушку. Застенчивую, тихую, но очень старательную пуффендуйку.        Она была членом Отряда Дамблдора.        Что с тобой сделали, Сьюзен?        — Сьюзен, — повторяю её имя, немного сместившись вперёд. — Я помню тебя — Сьюзен Боунс.        — Энтони, — она не реагирует на своё имя, протягивая мне свёрток, и в её голосе чувствуется улыбка.        Глаза мои затягивает пеленой из слёз, и я тихонько всхлипываю, не сумев удержаться.        — Его так зовут? — спрашиваю, отталкиваясь лопатками от сырой стены.        — Кто-то бродит за окном и стучится в двери, — Сьюзен внезапно заводит свою песню, покачивая куклу, будто ребёнок, которого Сьюзен видит в старой игрушке, внезапно проснулся.        Мурашки ужаса табуном проносятся по всему моему телу, и я теряюсь, не зная, как именно мне реагировать — я никогда не имела опыта общения с психически больными людьми.        — Энтони, — девушка забирается дальше на мою кровать, продолжая упрямо протягивать руки со свёртком.        Пересиливая страх, поднимаю свою руку ей навстречу, вздрагивая от очередной напетой строчки:        — Тили-тили-бом… — Ты закроешься когда-нибудь или нет? — недовольный женский крик долетает из тёмной глубины барака, и я внезапно принимаю решение.        Обхватываю плечи девушки, притягивая к себе худое тело и сама же подаюсь ей навстречу.        — Иди сюда, Сьюзен — иди ко мне.        Она послушно поддается моему напору, и я приподнимаю край одеяла, укладывая Сьюзен возле себя.        Она такая холодная, такая озябшая.        — Энтони.        — Вот так, хорошо, — укутываю её плотнее, пытаясь отогреть. — Всё скроет ночь немая…        — Тише, дорогая, давай будем спать, хорошо?        — Энтони, — она освобождает голову куклы из-под одеяла, размещая ту между нашими телами.        — Да, Сьюзен — Энтони.        Она тихонько продолжает напевать мелодию своей жуткой песенки, сворачиваясь клубочком в моих объятиях, прижав к груди своего малыша.        Я не смыкаю глаз до тех пор, пока её дыхание не выравнивается, замедляясь. Я плачу — тихо и беззвучно, чтобы не побеспокоить сон этой девушки, доверчиво прижимающейся ко мне.        Мои слёзы капают на её волосы, но я даже не пытаюсь пошевелить рукой, чтобы стереть капающую влагу — я обнимаю хрупкую Сьюзен, чувствуя выступающие кости, упирающиеся в мою кожу.        Когда я просыпаюсь ранним утром — её уже нет. Практически весь день я провожу в архиве, разбирая папки, пытаясь отыскать части от целых документов, прерываясь только на редкие походы в уборную и на обед — не встречая Невилла, к сожалению, и к счастью — Джинни. Меня никто не беспокоит, не пристаёт и не пытается познакомиться, чтобы … в общем, для чего бы там ни было. Я не вижу Малфоя целый день, но когда прохожу по коридору мимо двери его кабинета — сердце в груди ускоряет свой стук. — Невыносимый подлец, — шиплю себе под нос, направляясь дальше в тёмную комнату, битком набитую бумагами. Я настолько погружаюсь в этот маленький мир пергаментов и чернильных записей, что совершенно теряю счёт часам, забыв выйти в коридор, чтобы глянуть в окно и получить хоть какое-то понятие о времени. Таким образом я пропускаю ужин, даже не заметив. Когда мышцы шеи сводит настолько, что малейшее движение приносит боль — я поднимаю голову, осторожно верчу ей по сторонам и кривлюсь от характерного хруста шейных позвонков. Я провела практически полдня, сидя на полу, сортируя личные дела тех, кого перевели в Четвёртую Резервацию в одну стопку, а тех, кто перешёл в Третью — в другую. Мне не попадается ни одного заключённого, переведённого во Вторую Резервацию, и я делаю маленькую пометку в своей голове расспросить об этом у Невилла, как только предоставится такая возможность. Я отказываюсь вспоминать о вчерашнем утре и поведении Малфоя — мне неловко думать о его странных реакциях, а все те гадости, что он сказал Невиллу, а потом и мне, вызывают жар, и я знаю, что эти тлеющие угольки превратятся в очередной костёр потрескивающей злобы, если я продолжу думать об этом мужчине. Поэтому я давлю в себе непрошенные воспоминания. Придурок. Дыхание сбивается, а спину покалывает десятками маленьких порезов, распространяющихся от позвоночника тонкими лучами по всему телу, огибая грудную клетку и оседая тупой тонкой болью в самом центре груди. Делаю глубокий вдох и поднимаюсь на ноги, одновременно оборачиваясь к входной двери. Он здесь. Стоит, оперевшись о дверной косяк, сложив руки на груди — воплощение невозмутимой расслабленности, совершенного покоя и беспристрастности. Но вот его глаза. Они воплощают в себе полную противоположность его выдержанному в спокойствии телу, осматривая меня так, словно видят впервые, словно я какая-то диковинная вещь, и я кривлюсь от такого сравнения, всплывшего в моей голове по отношению к самой себе же. Но именно такое определение я могу дать этому серому взгляду. Малфой отталкивается от дверного косяка и, не отрывая от меня глаз, сокращает мизерное расстояние, отделяющее меня от него. Я чувствую, что не могу оторвать от него взгляд, не могу позволить себе этого — упустить приближающегося волшебника из поля зрения. Потому что… Потому что. Мои ноги словно приросли к полу, и я не в силах сделать шаг назад, не допуская таким образом вторжения в личное пространство. Я словно в трансе, в плену этого горящего взгляда. Я — безмозглый пушистый кролик, заворожённо смотрящий в колдовские глаза огромной змеи — магнетические, удерживающие, завлекающие. И этот взгляд преследует одну лишь только цель — проглотить целиком и полностью свою жертву. Обмануть и отравить. Уничтожить. Даже в его движениях есть нечто гипнотизирующее, притягательно-опасное — будьосторожна кричащее. Плавные линии, гладкие перемещения…. Дыхание ускоряется с каждым шагом, с каждым ударом сердца. Глупый кролик. Глупый. А он уже рядом. Он уже здесь. Где ты, так необходимая сейчас ненависть? Где же ты? Пусть он скажет что-то, разожжёт огонь одним щелчком пальцев — давай, Малфой — ты же можешь. Стоит и смотрит. Смотрит. Не смотри — скажи. — Каково это, — его голос усталый, и я теряюсь, ожидая от него совсем другого тона, — быть свободной, Грейнджер? Это не то, к чему я готова — ни к этому вопросу, ни к его близости, ни к интонациям, что вызывают необъяснимую дрожь в моём теле. Малфой никогда не разговаривал со мной таким тоном. Я не знаю, как должна вести себя — мне известен только алгоритм действий, когда он раздражён и высокомерен, но сейчас… — Даже если знаешь, что эта свобода временна — как это ощущается? Скажи мне… Он говорит медленно, растягивая слова, но не так, когда хочет задеть собеседника своим специальным выверенно-изменённым тоном, а так, будто он… — Ты что пьян, Малфой? — мои брови взлетают вверх в неверии, и крошечный вздох срывается с губ, даря некое освобождение пребывавшему в оцепенении телу. Он лишь качает головой и внезапно цепляет двумя пальцами мой подбородок, приподнимая и лишая дара речи всего одним лишь касанием. Его кожа прикасается к моей. Никаких преград в виде одежды, ненависти и угроз. Никаких мыслей в голове. Сплошная пустота и пальцы, удерживающие моё лицо. Прохладные. Какой контраст в сравнении с моим пылающим лицом. Кусочек кожи, куда он прикасается, вмиг покрывается мурашками. — Они презирают тебя, — он наклоняется, приближая своё лицо, не выпуская моих глаз из туманного, подёрнутого серой дымкой, гипноза. — Большинство из них, не так ли?        Малфой хочет получить ответ от меня?        Я не могу говорить — он лишил меня дара речи своим прикосновением.        Отпусти.        — Они кричат, разевая свои вонючие глотки, возмущённо вскидывая ручонки, что Грейнджер, которую они знали — никогда бы так не поступила — не сбежала, не оставила немощных и слабых, — вкрадчивый голос танцует словами на моей коже, проникая в меня, парализуя работу организма. — Ты должна была выступить в одиночку, с палочкой в руке, против целой армии Пожирателей — ведь ты подружка Поттера, а значит априори должна сдохнуть за благое дело, — пальцы под моим подбородком сгибаются, подтягивая меня выше. — Но вот в чём загвоздка, — я слышу примесь яда в его речи, — никто из этих галдящих без умолку моралистов никогда не был на твоём месте, — его голос становится ниже, а я к нему ближе. — Они не знают каково это — делать выбор между тем, что должен, и тем, что действительно важно. Я резко выдыхаю, опаляя воздухом его лицо, ожидая на уровне инстинкта, что он тут же оттолкнёт меня. Но он не двигается даже. Продолжает смотреть в мои глаза. Что ты делаешь, Малфой? Серые радужки темнеют, когда он опускает взгляд на мой рот. Поглощающий, уничтожающий, выпивающий до последней капли, до сухой ломкой прозрачности взгляд. Он иссушает мои губы, заставляет покрываться сухой корочкой — зудящей и исходящей мелкими трещинками. Мне хочется нервно смочить языком губы, что натурально покалывают от такого пристального внимания — обвести по контуру, чтобы удостовериться — моя кожа не повреждена этим острым взглядом. Никто и никогда не смотрел на меня так. С таким блеском, внимательной дотошностью… С такой тяжестью, что стекает серебристой тягучей патокой с его глаз — прямиком на мои губы. Боже. Он наклоняется, не отводя взгляда, а я лишь сглатываю накопившуюся слюну, пытаясь сделать… … хоть что-то. Но ничего не выходит — я молчу, в голове моей пусто, сердце моё замерло. Я как сторонний наблюдатель в этой комнате, в этом моменте, где есть эти люди — Малфой и Грейнджер. Стоящие друг напротив друга — практически вплотную. Настолько близко, что я слышу запах его кожи. Он пахнет алкоголем и чем-то ещё — едва уловимым, терпковато-неопределённым, и, скорее всего, это его естественный запах, не смешанный с посторонними, искусственными ароматами. Мои губы сомкнуты, и я выпускаю несмелый выдох через нос, опаляя в очередной раз тёплым воздухом кожу его лица, и этот поток неконтролируемой слабости разбивается о его скулы, едва окрашенные лёгким румянцем. Он делает это. Он, чёрт бы его побрал, делает это. Касается меня — я чувствую дыхание, но не обжигающее — прохладное, приправленное алкогольным вкусом — крепким и насыщенным. Его губы. Они сухие и гладкие. Без единого изъяна в виде шрамов и неровностей — когда они трутся о мою кожу, я не ощущаю обветренности и шероховатости. У Драко Малфоя тёплые губы — не горячие и не холодные. Мягкие, что удивительно. Я онемела вся. Клянусь, я не могу даже пошевелить рукой. Глаза жжёт, но я не в силах сморгнуть это жжение. Вся моя сущность, вся я устремилась туда, где соприкасаются наши рты — я будто уменьшилась, стала тем маленьким кусочком кожи на своих губах, а Малфой вбирает меня полностью. Его верхняя губа задевает мою нижнюю, захватывая в плен, и для того, чтобы это сделать, он приоткрывает рот, обволакивая тёплой влажностью тонкую кожу, захватывая своими губами мою. Господи. Я не могу думать. Я не могу. Я не… Чего ты добиваешься? Он мягко оттягивает губу, захватывая всё больше плоти в свою власть и застывает в каком-то ожидании. Его пальцы всё ещё поддерживают мой подбородок. В голове стучит, виски ломит, а глаза помимо воли закрываются. Одинокая слеза срывается с уголка прикрытого века, прочерчивая путь к краешку моей губы. Расплываясь озерцом у края рта мужчины, прильнувшего ко мне. Во что ты играешь, Малфой? Я размыкаю губы… И во что играю я?