Когда взойдёт кровавая луна

Удушающая обречённость давит моё горло. Сжимает глотку холодными пальцами. Заглядывает пустыми глазницами в мои глаза, рыская взглядом по лицу — выискивая пробившие брешь самоконтроля эмоции. Возьми себя в руки, Драко. — Драко? — кажется, Тео уже в нескольких шагах от меня. Кажется, что ещё один взмах маятника на огромных часах, и Нотт увидит всю мою дрожащую подноготную. Обречённость хочет жрать — рвать на куски и заталкивать в свою бездонную глотку окровавленное мясо — оторванную от агонизирующего тела плоть. Соберись, мать твою. Обречённость жаждет крови — испить тягучей теплоты с выверенной дозой соли — алый коктейль высшего качества. Она хочет жрать, пить. Убить. Ну же, Малфой, ну же… Опущенный взгляд — в долю секунды сорванный с крючка, для того чтобы украсть ещё немножко времени — плавно очерчивающий кукольный беспорядок на полу, едва заметный выдох и умеренный стук куска мяса в груди. — В этом доме гостям предлагают выпить? Тео замирает в полушаге от меня, хмуря тёмные брови и слегка опуская голову. Он испытывает меня взглядом, но я уже готов. Готов играть свою роль, примеряя очередную маску из неисчислимого ассортимента всевозможных лиц. Я же Малфой — я богат. Маятник старинных часов — молчаливых свидетелей семейных тайн, коим уже сотни лет, — рассекает воздух мерным ходом, двигая смазанные механизмы, — обозначая до и после одним лишь взмахом. Тео делает глубокий вдох и нарочито медленно поправляет упавшую на лоб прядь волос. — С каких это пор ты нуждаешься в приглашениях? — натянутость тона сменяется натянутостью взгляда, но в целом мы оба принимаем правила необъявленной игры. Растягиваю губы в высокомерной усмешке и уверенным шагом направляюсь к напиткам. — Как там Блейз? — отсутствие ответа вынуждает обернуться, и я вижу, что Тео так и не сдвинулся с места, лишь только взглядом сопровождая мои передвижения. — Если бы ты чаще приходил, то наверняка бы знал, что Забини сейчас в Токио, — в голосе моего друга нет ни осуждения, ни обвинения. Там сквозит нечто иное — более опасное. В его голосе отчётливо звучит подозрение. Нет, мой друг, — не стоит беспокоиться… — Я был немного занят. — И чем же? — Дела в Резервации потребовали моего срочного вмешательства, — наполняю ещё один стакан виски и, направляясь к дивану у камина, протягиваю напиток Тео. — Будешь? — Спасибо, что предложил, — кривится Нотт, забирая виски. — О, — скалюсь в ответ на его колкость, — мои манеры всегда на высоте, в отличие от твоих, поэтому не стоит благодарить — я от тебя этого не жду. Усаживаюсь поудобнее, забрасывая полусогнутую ногу на вторую и протягивая левую руку по спинке дивана. Тихая ругань Нотта, наконец решившего воспользоваться умением передвигаться, вызывает во мне искреннее удовольствие. Я и вправду уже давно не навещал своих друзей. — Ты сказал, что тебе нужна помощь, — Тео усаживается на кресло с высокой спинкой слева от меня, и, хотя я смотрю прямо перед собой, разбирая всевозможные тона огненных сполохов в камине, — чувствую на себе его взгляд. Я перевожу глаза на свой запотевший стакан и небрежно стираю большим пальцем конденсат, рассматривая хрустальную прозрачность. — Я хочу перевести в твою Резервацию двоих заключённых. Потрескивание сухих брёвен и мерный ход маятника являются единственной реакцией на сказанное мной. Я жду, скучающе делая глоток отменного алкоголя. — Перевести в мою Резервацию двоих заключённых, — лишённым эмоций голосом и с расстановкой произносит Тео. Приподнимаю брови, оценивая послевкусие напитка, и перемещаю руку на колено, постукивая по нему указательным пальцем. — Именно это я и сказал. Я спокоен и внутренне собран: моя привычная модель поведения в подобных ситуациях и тот факт, что мне не требуется применение Окклюменции, не абы как кормит весьма раздутое эго, лишний раз подтверждая, что — если мне что-то нужно — я просто иду и беру желаемое. Слава Салазару, что во мне хоть что-то осталось прежним. — Полагаю, — ровный тон голоса прерывает мои размышления, и я перевожу взгляд на Тео, — я могу поинтересоваться, по какой причине и каким образом ты это себе представляешь. Он смотрит на меня так внимательно, будто пытается вскрыть череп и влезть в мозги своими ручонками, перебирая мысли, чтобы понять мотивы моих поступков, но, Тео, друг мой, — в том то и дело — я не желаю раскрывать свои истинные намерения. Никому. Даже тебе. — Я решу вопрос с отцом, — беззаботно пожимаю плечами, совершенно не впечатлённый потугами Тео вскрыть мою голову. — Тебе не о чем беспокоиться. — Почему? — Ну наверное, по той причине, что у нас с Главой весьма тесные родственные связи, и мне не составит труда… — Почему ты их переводишь? — терпение Тео сгорает вместе с сухими брёвнами в камине, оглашая свою завершённость столпом взметнувшихся искр. — Возникли некоторые трудности, и я хочу их проучить, — будто не замечая его взвинченности, я продолжаю говорить спокойно и скучающе. — Какие трудности? – Салазар, Тео, — закатываю глаза к потолку, позволяя капле раздражения пролиться предупреждающей ноткой в моём тоне. Но всего лишь капле, не более. — Тебе действительно интересно, как я воспитываю своих заключённых? – Абсолютно насрать, — цедит Тео сквозь зубы, практически бросая стакан на стеклянный столик у кресла, и тот с жалобным звоном скользит по гладкой поверхности, прежде чем зависнуть практически на краю. — Меня интересует, почему ты в такой степени увлечён какими-то отбросами, что предпринимаешь настолько радикальные меры «воспитания», как перевод в другую Резервацию, учитывая то, что раньше никогда такого не происходило. — Времена меняются, и старые методы уже не столь эффективны. — Это нарушение… — Я же сказал, что разберусь. — Кто они? — Лонгботтом и Грейнджер, — чем больше моё внешнее спокойствие, тем выше напряжение внутри. Упоминание её имени вслух — в этом пристанище чистокровных волшебников, в разговоре с Тео, — отзывается нестерпимым зудом под кожей, рвущейся потребностью в любую минуту броситься на защиту. Драко, твою же… — Грейнджер, — звучит в исполнении Нотта, и я, смаргивая, смотрю на него в упор. Тео упирается локтями в колени и складывает ладони в идеальный треугольник, прикрывая рот. Он не сводит с меня тёмных глаз, и, наверное, впервые в жизни я не могу разгадать течение мыслей в его голове. — Это какой-то сбой мозговой деятельности? — маскирую вспыхнувшее раздражение нетерпением. — Почему ты повторяешь за мной каждое слово? — Наверное, потому что я чувствую, как попахивает дерьмом, но ни хрена не могу понять, откуда именно несёт навозом. Он так и не отводит от меня глаз. — Очаровательно, — взбалтываю остатки напитка в стакане, любуясь всевозможными оттенками золота в нём. — Так что? — перевожу глаза на Тео без единого намёка на дискомфорт от его испытующего взгляда. — Ты поможешь? Он молчит, откидываясь обратно в кресло, и прерывает визуальный контакт, потирая лоб большим пальцем. — Мне плевать, на самом деле, какие ты эксперименты проводишь над своими подопытными, — устало произносит Тео, притягивая свой виски обратно. — Если ты оградишь меня от участия в своих играх — делай что хочешь. — Чудно, — качаю одобрительно головой и одним глотком допиваю остатки напитка. — Так почему Блейз в Токио? — Сопровождает очередную делегацию Лорда, — сверкает взглядом Тео, поднимаясь с кресла в сторону серебряного ведёрка со льдом. — Повелитель не оставляет надежд найти союзников среди сильных мира сего. Что ж, неудивительно. Европа отвергла поползновения Волдеморта. Соединённые штаты тоже. Наш всемогущий Лорд был вынужден заключить сделку с магловским Министром, потому что, мать его, прекрасно осознавал, что ему не справиться в одиночку с миром, населённым в основном существами, в жилах которых течёт лишённая магии кровь. Он всемогущ — но не бессмертен. И явно не идиот. Тем не менее Лорд все эти годы не прекращает поиск союзников, лелея планы о мировом господстве волшебников над маглами. Будучи во главе этого господства, конечно же. — В общем, — подвожу итог, — Забини жрёт суши и не вылазит из борделей, чередуя на своём члене гейш, оживших кукол и престарелых тёток в образе невинных школьниц. — Надеюсь, он что-нибудь подцепит, — бормочет Нотт, щёлкая щипцами для льда. — Зависть — это не есть хорошо, Тео, — нарочито поучительно произношу я, поднимаясь с дивана. Хозяин Мэнора хмыкает в ответ на мою фразу и, плюхнув в стакан изрядную порцию алкоголя, возвращается в кресло. — Грейнджер и Лонгботтом прибудут утром — будь добр оповестить об этом своих псов. И, Тео, – я нависаю над Ноттом, убеждаясь, что он смотрит на меня и прекрасно слышит каждое слово, — разблокируй для меня камин в своём кабинете — хочу навестить своих… — щёлкаю пальцами, подбирая подходящее определение, — … зверьков спустя некоторое время. Он лишь задумчиво кивает в ответ на мои слова, потягивая напиток, полностью уходя в свои мысли. — Мне пора, — отставляю свой пустой стакан на ближайший столик и, получив очередной кивок, направляюсь к выходу. — Ещё увидимся. Шаги заглушаются мягким ворсистым ковром, и только треск огня да мерный ход часов сопровождают меня к двери. Ночная темень, прикрытая тяжёлыми гардинами, пытливо заглядывает сквозь оконные стёкла, лишённая возможности просочиться в наполненную светом ярких свечей гостиную поместья Ноттов. Наверное, поэтому я вздрагиваю, когда голос Тео бьёт в спину заточенным кинжалом — острым и болезненным. А возможно, моя дрожь связана лишь с тем, что у меня, скорей всего, лихорадка. — Ты никогда раньше не просил о помощи. Я останавливаюсь у двери и замираю, борясь с желанием развернуться и посмотреть в лицо своего друга — позволить ему понять, что на самом деле происходит со мной. Насколько глубоко я увяз, как сильно, — по горло, на самом деле. Отчаянно и невыносимо. Так безнадёжно. Лёгкое движение в соседней комнате сбивает с мыслей, но лишь на краткий миг. Никаких сомнений — Пэнси подслушивала и слышала каждое слово из нашего с Тео разговора. Не показывая и толики удивления при виде девушки, я возобновляю шаг, намереваясь пройти мимо, но крепкая хватка и впившиеся в запястье ноготки не предоставляют такого удовольствия, как спокойное передвижение. — Пэнси! — предупреждающим тоном звучит из-за спины, и я приподнимаю левую бровь, переводя взгляд с давящих кожу пальцев на прошитое беспокойством лицо напротив. — Что происходит, Драко? — она совершенно не обращает внимания на своего мужа, крепче сжимая запястье и буквально разбирая на атомы моё лицо своими глазами. Мягко обхватываю ладонь миссис Нотт и расцепляю её пальцы, освобождаясь от захвата. — О чём ты, Пэнси? — коротко усмехаюсь и оборачиваюсь к Тео. — Увидимся, друг. И когда я направляюсь в холл поместья к камину — меня никто больше не окликает. Погружаю пальцы в песок и привычно бросаю под ноги, произнося следующий пункт своего назначения: — Первая Резервация Северной Ирландии. **** Рутерс стучит в мою дверь чётко и уверенно. Он словно стоял под дверью всё это время, прилепившись ухом к деревянному полотну, чтобы не пропустить моего прибытия. Но это, конечно же, не так. Я поглаживаю глянцево-чёрную голову моего филина, отмечая птичье удовольствие в виде прикрытых глаз-угольков и отсутствия малейшего движения. — Сэр, — без лишних предисловий отчитывается охранник, стоит мне одним взмахом руки позволить ему говорить, — ваш приказ выполнен — я лично выставил Джейсона за границу антиаппарационных чар. — Дементоры? Пауза. Я оборачиваюсь. Рутерс так и стоит высокой и подтянутой фигурой в центре моего кабинета, вытянув руки по швам. Его лицо не выражает никаких эмоций, кроме как сосредоточенной внимательности. — Ни один не появился, — чеканит он после небольшой заминки, но даже этого — секундного промедления — достаточно. — Ты хочешь меня о чём-то спросить? — спокойно спрашиваю я, направляясь к письменному столу. — Никак нет, сэр. — Уверен? — я перебираю бумаги, потеряв интерес к проявлению эмоций одного из лучших охранников моей Резервации. — Ваши дела меня не касаются — я знаю своё место, сэр. Правильный ответ, Рутерс. — Рутерс? — Да, сэр? — С этого дня поставки медикаментов прекращаются. На этот раз он в большей мере владеет собой и не допускает ни малейшей ошибки, отвечая молниеносно. — Да, мистер Малфой. — Можешь быть свободен, — Рутерс склоняет голову в почтительном жесте, и я, бросая документы на стол, даю ему последнее на сегодня задание. — Пусть Лонгботтом ждёт меня в лазарете. *** Я не позволяю своим мыслям свернуть в любом непозволительном направлении, удерживая разум в подобии клетки — подбрасывая пищу для размышлений, чтобы занять мозг чем угодно, лишь бы не вспоминать о том, что она сейчас сидит в холоде, наверняка напугана. Или пожираемая ненавистью. И я не могу её судить… Так, стоп. Нельзя. О ней думать нельзя. Скрип дверных петель, покрывшихся ржавчиной от постоянной влаги, режет слух, и я морщусь от головной боли размером с Африку. Мне отчаянно хочется пить, и эта постоянная ломота в теле... Я чувствую себя отвратительно. Лонгботтом меряет шагами небольшую конуру, что привык называть своим кабинетом, но стоит звуку моих шагов внести коррективы в его нервные конвульсии, как он останавливается, едва не бросаясь на меня. Я вижу его стремление схватить меня за ворот рубашки в выражении глаз и по напрягшимся мышцам. — Что с Гермионой? — если целитель и в силах контролировать своё тело, то уж с выражением эмоций явно стоит поработать. Я даже не предпринимаю попытки сделать вид, что его вопрос имеет хоть какой-то шанс на ответ с моей стороны, и, проходя мимо напряжённого Лонгботтома, останавливаюсь возле стены, разглядывая какой-то идиотский рисунок, наверняка подаренный мистеру недоцелителю кем-то из местных девушек. — Рассказывай, Лонгботтом, — это всё, что я говорю парню за своей спиной, и меня не смущает вязкая тишина, что тут же проникает сквозь кожу вместе с кислородом. В моей жизни слишком много тишины. Я давно привык к её присутствию. Не оборачиваюсь к гриффиндорцу, вынуждая таким образом быстрее раскрыть свой рот, и не давлю на него ни взглядом, ни словом — просто жду. — Я был вместе с Рутерсом, — прочищает горло парень, и, судя по звучанию голоса, он повернулся в мою сторону. — Когда она прислала Патронус. Прислала Патронус. Она воспользовалась палочкой, вызвав Патронус. Сотворила свет из моей палочки. Никакой реакции внутри меня. Ни возмущения, ни удивления, ни раздражения — сплошное ничего. Она вызвала чёртов Патронус с помощью моего проводника магии, но я совершенно не удивлён этим фактом. Никакой, сука, реакции. — Когда мы пришли в лес, — целитель умолкает, выдыхая, но ни один мускул в моём теле не отзывается на эту информацию, — ты был без сознания, а Гермиона сидела возле тебя. Что там внутри меня? Дрожит ли хоть что-нибудь? Отзывается ли ошеломлением на её поступок? Ну же, Малфой, удивись, мать твою. Возмутись, что какое-то грязнокровое отродье посмело, нет-нет — изумись, что пленница настолько повелась на твою шкуру, что защищала тебя ценой собственной жизни. Ну же, возмутись, удивись, изумись, грёбаный ты придурок, ну же. Ну же! Но нет. Внутри лишь тишина. Не наполненная пустотой, нет. Какая-то звенящая, плотная и густая. — Значит, — шепчу, не видя ни хрена перед собой. Не воспринимая ничего вокруг, — ты даже не пыталась… Не пыталась уйти. Не воспользовалась возможностью. Не ушла. Не оставила меня валяться, захлёбываясь в собственном дерьме. Не добила на хрен одним взмахом палочки и не прокляла. Даже не попыталась. — Что? Я не расслышал. Протираю глаза в попытке возвратить чёткость зрения, и даже для меня этот жест слишком очевиден. Слишком тяжело заставить веки оставаться в рабочем состоянии, слишком много приходится думать обо… … всём. Я устал. Я чертовски сильно устал. — Приготовься, Лонботтом, — оборачиваюсь к целителю, отмечая, что он не сдвинулся с места ни на шаг. — Завтра вы с Грейнджер переходите во Вторую Резервацию. Рот парня захлопывается в комичной пародии на подыхающую рыбу, а учитывая его немалые габариты, то в целом вид гриффиндорца выглядит убивающе уморительно. — Не понял, — слова озвучиваются прежде, чем его мозг обрабатывает информацию, и лёгкий укол раздражения мигом отзывается зудом на кончиках пальцев. — Ты уж постарайся понять как-нибудь. Лонгботтом смотрит на меня в упор, словно не может поверить в действительность и ищет в выражении моего лица какой-то подвох. Чёрт его знает, что он там может увидеть, кроме озлобленности его тупостью на данный момент, но черты лица целителя искажаются в неверии, которое тут же сменяется на тошнотворную гримасу, напоминающую надежду. — Зная мои обстоятельства, — осторожно произносит он, всё так же испытывая мои нервы на прочность своим взглядом, — ты всё же отправляешь меня туда. — Ты желаешь остаться? — приподнимаю бровь, насмехаясь. — А у тебя есть другие претенденты? — складывая руки на груди, этот долговязый зануда с отвратительной точностью повторяет мой жест с бровью. Он прав. Гермиона доверяет ему. Но куда более важно, что я не могу доверить её никому другому, проклятье. Туше, гриффиндорский говнюк. — Гермиона захочет объяснений, — Лонгботтом трёт лицо, и я только сейчас понимаю, что он тоже находится на грани вымотанной измученности. И хоть я испытываю желание горько усмехнуться, чтобы хоть как-то снизить силу напряжения внутри себя при упоминании Грейнджер и её желания получить на все свои вопросы ответы, — заставляю себя подавиться собственной усмешкой, не позволяя вырваться наружу мизерным облегчением. Захочет объяснений. Конечно, она захочет. Но вряд ли от меня. Не после того, как я её едва не изнасиловал. В горле першит от этой мысли, и я проталкиваю слюну в глотку, чтобы облегчить это ощущение, но становится только хуже: словно я дал отмашку острому крючку, зацепившему гортань, и теперь меня раздирает до самых рёбер. Медленно так, тягуче, — чтобы я почувствовал всю прелесть разодранных тканей. — Знаешь, — доносится голос Лонгботтома, и я резко выдыхаю, отвлекаясь от фантомных болей в груди, — я мог бы просить тебя не делать всего этого, — целитель становится задумчивым и, хоть смотрит перед собой, вряд ли видит именно меня, потерявшись в собственных раздумьях. — Возможно, даже умолять оставить меня здесь — в месте, что наверняка куда лучше любого уголка Магической Британии в это время, но я не буду. Знаешь, почему? — он смаргивает, и его взгляд возвращает себе осмысленность и остроту. Становясь настороженным и каким-то диким. — Потому что я слишком эгоистичен. Некоторое время мы просто смотрим друг на друга, позволяя этим словам повиснуть между нами неприглядным откровением — спрятанным глубоко в себе признанием в собственных слабостях, низменных желаниях и непозволительно глубокой жаждой обладать тем, что нам никогда не принадлежало. — Как и я, Лонгботтом. И не теряя больше времени, тут же произношу: — Доставай книги и медикаменты — всё, что у тебя спрятано. Целитель отмирает, подбираясь, и, стирая с лица любое проявление эмоций, беспрекословно подчиняется моему приказу. Он лезет под огромный шкаф, практически запихивая своё тело под грубые полки, и размашистыми движениями выгребает бесчисленное количество макулатуры и коробок разных размеров с медицинскими приспособлениями. Я лишь молча наблюдаю за тем, как растёт груда всевозможных вещей магловского производства в центре кабинета целителя. Когда Лонгботтом выпрямляется в полный рост, — вытягиваю волшебную палочку из кобуры. — Инсендио, — произношу заклинание, безучастно следуя зрачками за вспышкой огня, пожирающего бумагу и уничтожающего пластик, — взмахиваю палочкой над головой, развеивая едкий дым, и, когда посреди комнаты остаётся лишь кучка пепла, поднимаю взгляд на целителя. — Приберись здесь и будь готов к утру, — говорю, одновременно направляясь к выходу. — Увы, я слишком занят, чтобы почтить вас своим присутствием во время перемещения. — Пусть теплица останется на Джинни, — летит мне вдогонку. — Как и целительство. Кладу ладонь на дверь, чувствуя, как необработанное дерево впивается в кожу мелкими щепками, и если я вдруг решу провести рукой вниз, то наверняка вгоню под кожу пару десятков заноз. — И ещё одно, — произношу не оборачиваясь. — Если с ней что-то случится… — То что? — это должно звучать с вызовом, но в реальности пропитано усталостью. — Покалечишь меня? Словно всё время мира лежит на моей ладони, и с лёгкостью могу зажать минуты в собственной руке, играя, — медленно поворачиваюсь к Лонгботтому, чиркнув напоследок пальцем по деревянному полотну двери. Мои губы изгибаются в едкой улыбке — холодной и неискренней, а оттого такой угрожающей. — Не тебя, — вкрадчиво протягиваю я, не изменяя выражения лица. Всё так же улыбаясь. Челюсть Лонгботтома сжимается слишком сильно, и каждая клеточка его огромного тела прямо-таки излучает опасность, но, драклову мать побери, не ему тягаться со мной. — Всему, что у тебя есть с сегодняшнего дня, — ты обязан ей, — с нажимом произношу я, и нет необходимости произносить имя Грейнждер вслух, чтобы донести мою мысль. — Никогда не забывай об этом. *** Мне нужно решить вопрос с Дементорами, но я не чувствую в себе сил, чтобы идти в лес, — Мерлин свидетель, на сегодня я уже достаточно надышался свежим воздухом. Я уверен, что эти вонючки жмутся сейчас между гнилых деревьев в ожидании гнева Министерства за нанесение вреда: не просто волшебнику, а самому Главнокомандующему Резервации, к которой они привязаны магическим договором. Пусть подрожат ещё немного. Время близится к рассвету, и небо сменяет свой темнеющий свод с серого и тусклого на яркий и насыщенный — малиновый, сказал бы кто-то другой. Кроваво-красный, ответил бы я. Ещё пара часов, и её здесь не будет. Ещё пара часов, и она избавится от меня. Ещё пара часов… Отрываю свой взгляд от созерцания восходящего солнца и направляюсь к столу, притягивая к себе широкий лист пергамента и окуная перо в чернильницу. Я пишу прошение к Главе Департамента Магического правопорядка о переводе двух заключённых во Вторую Резервацию Шотландии, не указывая причин для перевода, — используя сухой набор ничего не значащих фраз, замаскированных под официальное обращение. Ещё пара часов, и она уйдёт… Складываю пергамент и скрепляю сургучной печатью. Оставит после себя лишь призрачное присутствие — в моих мыслях и в моих снах, — да, я знаю, что хоть её не будет в моей Резервации, но из меня она уж точно никуда не денется. Потому что слишком глубоко во мне. Слишком… Привязываю письмо к лапке Тартериуса и открываю окно, позволяя зимнему воздуху уменьшить градус жара моего тела. Она никогда не узнает, — я никогда не покажу, что чувствую. Что мне нужно. В чём я нуждаюсь. Никогда… Не узнает, каково это — быть моим мучителем. И почему-то именно в этот момент, когда птица взмывает вверх, устремляясь вдаль, я чувствую, как вместе с ней исчезает часть меня. Та малая, ничтожно-мизерная часть, что оставалась живой — пульсирующей, всё ещё пронизанной кровеносными сосудами, подпитываемая кислородом и не высохшая до состояния трухи. Она была живая. Но лишь до этого момента. Я вызываю к себе старшего из охраны, что заменила предыдущую смену, и коротко оставляю распоряжения на грядущий день. Когда я вваливаюсь в холл Малфой Мэнора, заставляя ноги передвигаться в направлении моих покоев, — спиной ощущаю эльфийский взгляд. Поэтому я совершенно не удивлён наличию на прикроватной тумбочке стеклянного пузыря бодроперцовой настойки. *** Я возвращаюсь в Резервацию спустя шесть часов и тринадцать минут. Всё нормально. Выслушиваю доклад о событиях дня и не задаю уточняющих вопросов. Я в порядке. Скармливаю Тартериусу большой кусок сахара и сажусь за стол, перебирая почту. Жизнь идёт своим чередом. Отвечаю на корреспонденцию, сортирую отчёты, продираюсь сквозь закорючки докладчиков, пытаясь уловить суть. И никаких мыслей в сторону. Внезапная вспышка зелёного пламени посылает естественную дрожь неожиданности, и я неосознанно хватаюсь за палочку, направляя древко в развеивающийся туман чужого вторжения. Первое, за что цепляется мой взгляд, — трость с набалдашником из серебряной головы змеи, инкрустированной изумрудами в виде сияющих глаз. Глухой стук металла о каменный выступ запускает механизмы в моём теле и даёт отмашку разуму. Приготовиться. Мышцы лица расслабляются, разглаживая кожу, а рука спокойно помещает волшебное древко обратно в кобуру. — Отец? — откидываюсь в кресле, глядя на Главу Департамента. — Добро пожаловать. Люциус Малфой величественно преодолевает последнюю ступень, ведущую в камин, и с присущей ему невозмутимостью окидывает взглядом моё рабочее место. — Твоё удивление слишком явное, — его глаза, идентичные моим собственным, останавливаются на мне, и он, взмахивая палочкой, передвигает ещё одно кресло к моему столу. — Не обязательно играть роль приветливого хозяина. Отец присаживается напротив меня, забрасывая ногу на ногу, при этом придерживая трость у подлокотника. — Ты раньше никогда не посещал Резервацию, — вновь достаю палочку и делаю пару взмахов, материализуя на столе графин с алкоголем и двумя стаканами. — Поэтому не стоит винить моё замешательство. Отец молча наблюдает за тем, как я наполняю хрустальные сосуды, и от меня не ускользает то, как его пальцы, сомкнутые на набалдашнике трости, сжимаются чуть сильнее. — Я решил исправить это досадное упущение и посмотреть, как ведёт дела мой сын. Я беру свою порцию виски, расслабленно делая первый глоток. — Что ж, это весьма радует, — хмыкаю после того, как обжигающая горло жидкость смачивает пересохшую слизистую, — то, что ты решил посмотреть, как я справляюсь со своими обязанностями, — салютую стаканом в полуулыбке. — Спустя почти десять лет. — Я получил весьма странное прошение, — он, конечно же, игнорирует мой выпад, протягивая руку к собственному бокалу, разглядывая содержимое в обманчивой задумчивости. – И? – я скучающе подталкиваю Люциуса продолжить диалог. — И мне интересно, что же такого могло произойти, чтобы ты решился просить о том, чему нет прецедентов. — Ничего не произошло, отец, и… Грохот стекла о деревянную поверхность разбивает атмосферу мнимого спокойствия, и выплеснувшаяся жидкость словно предзнаменует растекающуюся ярость. Осталось поднести горящую спичку, и сгорит всё к чертям. — Перестань придуриваться, Драко, — повышает голос отец, слишком резко вскакивая на ноги. — Я всё знаю! — глухая вспышка беспокойства зарождается внутри меня, но я не позволяю ей стать ярче, заталкивая тревогу вглубь сознания. — Джейсон был достаточно услужлив, чтобы поделиться своими воспоминаниями. Бросаю заглушающие чары и поднимаюсь с кресла, опираясь руками о стол. — О, — сверлю взглядом лицо Люциуса, совершенно не обращая внимания на пляшущее бешенство в потемневших радужках. — Так ты признаёшь, что все эти годы подсылал ко мне своих ничтожных шпионов? — наклоняюсь над столом, стремясь быть немного ближе к человеку, подарившему мне жизнь. — Ты настолько не доверял мне? Бешенство в его глазах сменяется настороженностью, но, не успев полностью поселиться во взгляде, сменяется высокомерным превосходством. — Я хотел быть уверен, что ты не сделаешь ничего такого… Ударяю ладонью о столешницу, не желая выслушивать очередной поучительный бред. — Ничего такого, что могло бы набросить тень на безупречную репутацию семейства Малфой, не так ли? Тяжёлое дыхание кричит, предупреждая, — отрезвляя голову и прочищая мысли. Мне нужно держать себя в руках. Нужно оставаться спокойным. Ну же… — Я желаю поговорить с мисс Грейнджер, — вернув голосу прежнее спокойствие, при этом добавив требовательных ноток, произносит отец, успешно не отвечая на мои обвинения. Ничего нового. Вернув контроль над собственным телом и разумом, сажусь обратно и, только после того, как отец делает то же самое, отвечаю: — Её здесь нет. Клянусь, отец уже сожалеет, что сел, потому что я уверен — он борется с тем, чтобы не вскочить снова, продемонстрировав тем самым собственную несдержанность. — Ты отправил её без моего разрешения? — слишком тихо спрашивает он, и я знаю, что Люциус едва сдерживает в себе клокочущую ярость. — Как ты посмел, — цедит, раздирая меня взглядом. — Лорд… — О, да перестань, — в отличие от отца, я не испытываю нужды в сокрытии собственных эмоций по этому поводу. — Повелителю давно плевать на происходящее в Резервациях — на самом деле ему стало всё равно, как только он выскользнул из головы каждого заключённого, перелопатив мозги, и тебе прекрасно известно об этом, — брови Люциуса ползут вверх, а в глазах сквозит неверие, но я не собираюсь останавливаться. — Всё, что окружает нас, — фикция, — выплёвываю каждое слово. — Грёбаная постановка, и мы — каждый из нас — играет свою роль, прекрасно осознавая это, но упрямо продолжает делать вид, что всё это естественно. Ошеломление захватывает каждый дюйм лица волшебника, сидящего напротив, и в какой-то миг мне кажется, что я вижу неподдельный испуг в его выражении. — Это ересь, — едва слышно произносит отец, вглядываясь в меня. — Твои слова, — он опирается на трость и поднимается на ноги, вот только в этот раз в его движениях нет той прежней резвости, словно мои слова поглотили жизненную энергию из его тела. — Это из-за неё? Подружки Поттера, — шепчет он. — Я знал, что она опасна. Всегда была. Я видел, как ты потерял контроль над собой, когда Джейсон позволил себе лишнего… Моя злость вмиг улетучивается, сменяясь ожесточённой бравадой. — То есть ты предполагаешь, что я веду с грязнокровкой задушевные беседы за чашкой чая? Говорю с ней? — позволяю гримасе отвращения исказить моё лицо, не отводя взгляда от отца. — Знаешь, даже моей фантазии не хватает на то, чтобы представить эту картину. Люциус никак не реагирует на мои слова, продолжая разделывать лицо испытующим взглядом. Он впивается в меня арканом, скребёт сознание, выискивая правду, чтобы извлечь и предоставить как доказательство предательства всего, во что я должен верить. Ни один из нас не прерывает зрительный контакт, отводя глаза. И лишь когда отец медленно выдыхает, а его плечи расслабляются, — я позволяю себе моргнуть. — Джейсон нарушил мой приказ, — устало объясняю я. — Грейнджер здесь совершенно ни при чём — если бы на её месте была другая заключённая — я бы повёл себя так же, — открываю глаза и перевожу взгляд на застывшего отца. — Потому что это ничтожество нарушило моё распоряжение, — теперь мой голос звучит твёрже. — Как ты считаешь, отец, смогло бы попустительство сохранить мой авторитет в глазах других охранников? Скажи же мне. — А Лонгботтом? — тут же хрипит вопрос. — Что насчёт него? Я прямо-таки могу почувствовать кончиками пальцев, как густое и удушающее напряжение покидает кабинет, позволяя кислороду наполнить это помещение. — Он пользуется слишком большим уважением среди заключённых, — раздражённо даю ответ, делая ещё один глоток виски. — Это становится опасным. — Ты мог бы решить эту проблему с помощью Дементоров, — взмахивая полами мантии, отец возвращается в кресло и, усевшись, поднимает на меня глаза. — Ах, ну да… — Он нужен мне живым — я собираюсь вернуть Лонгботтома спустя некоторое время. — Причина? — Я хочу преподать ему урок — гриффиндорцу необходимо напомнить, почему он должен вести себя тихо, — вопросительный прищур требует объяснения, и я нетерпеливо выдыхаю. — Во Второй находится его девушка. — Да какая девушка, — презрительно усмехается отец, постукивая тростью. — Прошла куча времени… — Для него ничего не изменилось. — А что же Грейнджер? — не делая паузы, стреляет словами Люциус, не сводя с меня глаз. — Она мне отвратительна, — фыркаю, кривясь при упоминании этого имени. — Я вижу в ней Поттера, словно он воскрес, воплотившись в её образ. И мне нет никакого дела до того, что будет с грязнокровкой, — пожимаю равнодушно плечами. — Я избавился от неё, разве этот факт не разбивает твои унизительные предположения на мой счёт? Люциус Малфой не отвечает на мой вопрос, и это так типично для него. И так привычно для меня. Я ставлю недопитый виски на стол и поднимаюсь с кресла, подходя к окну. — Мне скучно, отец, — спустя мгновение говорю я, вглядываясь вдаль. — Всё это, — задумчиво верчу головой, осматривая каждый угол кабинета, — не приносит удовольствия, — помещаю руки в карманы брюк и слегка покачиваюсь на носках. — Слишком серо, слишком рутинно, — делаю глубокий вдох и поворачиваюсь к внимательно наблюдающему за мной отцу. — Я подумываю о том, чтобы прислушаться к твоим советам. Немой вопрос в серых глазах, и я тут же спешу дать ответ. — Рассмотреть возможность построить карьеру в Министерстве. Задумчивое хмыканье и спокойное движение руки, притягивающей всё ещё наполненный стакан. Неспешный глоток и испытывающий взгляд. — Если это так, то могу предположить, что ты взрослеешь, — ещё один глоток и блеск фамильного перстня. — Наконец-то, — едва скрытое удовлетворение в голосе говорит куда более красноречиво, нежели вербальное общение. — Могу ли я быть настолько самонадеян, если предположу, что вскоре получу известие о твоём решении связать себя узами брака? Связать себя… Именно так оно и чувствуется — так же, как и звучит. — Я не исключаю такой возможности, но не хочу, чтобы на меня кто-либо давил. — Конечно. Лорд Люциус Малфой чинно отодвигает кресло и, словно покидая тронный зал, направляется к камину, видимо, получив от этого визита всё, что ему требовалось. — Я удовлетворю твою просьбу, — важно сообщает он своё решение. — Лонгботтом может вернуться в любой момент, когда ты захочешь, а Грейнджер… — недобрая улыбка искажает правильные черты лица, а я же просто борюсь с собственными демонами, не позволяя им вырваться наружу. — Не думаю, что с её характером она проживёт достаточно долго, так что… — Мне плевать на её судьбу, — цежу я нетерпеливо. — Как, впрочем, и на всех остальных заключённых. Лёгкий кивок и последние слова, прежде чем зелёное пламя перенесёт Главу Департамента в роскошные кабинеты Министерства Магии: — Увидимся дома на ужине — мать не любит, когда ты опаздываешь, так что будь добр прийти вовремя. И лишь только когда пламя полностью растворяется, являя пустое чрево внутренней кладки — я делаю полноценный вдох. Первый с того самого момента, как камин ожил, предупреждая о прибытии незваного посетителя. Сердце бьётся в горле, а ладони влажнеют. Каждый вдох даётся с боем, и мне немедленно требуется присесть. Я не в порядке. Я ни хрена не в порядке. *** Она не снится мне больше. Не приходит помучить своим голосом, не позволяет зарыться в волосы и хоть там, в обманчивой вселенной сновидений, почувствовать её запах, и узнать, каково это — познать её прикосновения. Хотя бы во сне, но… Она не снится мне больше. Возможно, причина кроется в том, что я не могу уснуть. Возможно, в этом причина. И в очередной раз — я давно не веду счёт на самом деле — я держу в руках каменную фигурку, что является сосудом с воспоминаниями мальчишки семнадцати лет. Понуро бреду в отцовский кабинет — мне нет надобности скрывать своё истинное состояние, и угнетённый рассудок медленно готовится окунуться в далёкое прошлое, чтобы напомнить о настоящем. О том, кто я. О том, чего не должен забывать. Не нужно быть мозгоправом, важно почёсывающим жирное пузо в светлом кабинете Святого Мунго, чтобы поставить диагноз — я и сам в состоянии понять, что со мной. Какая травма на самом деле нанесена моей психике событиями, коим скоро уже десяток лет. И с каждым годом отнюдь не легче. Отрепетированные движения, и Омут памяти застывает посреди комнаты, готовый исполнить своё предназначение. Откупоренный сосуд застывает над чашей, и я сцепляю зубы, крепко зажмуривая глаза. Кошмары не преследуют тех, кто ни в чём не виноват. Ложь. Тот, кто видел ужасы наяву, более того, творил их сам, — лишён страха видеть отображения своих деяний во снах. Поэтому я закупорил свой персональный кошмар в глиняном сосуде — чтобы иметь возможность самому контролировать его. «… Ты совсем другой…» Её голос стучит в моей груди, и я не смею открыть глаза, опасаясь разбить игру разума — развеять этот обман. Даже сознание скучает по ней, извлекая из недр звучание её голоса. Прошла неделя с тех пор, как я видел Грейнджер в последний раз. Целых семь дней я обманывал себя, притворяясь. Притворяясь днём и практически скуля ночами, мысленно умоляя, чтобы она пришла ко мне во сне. Одержимость ею тяжёлым камнем тянет меня ко дну — и я даже не сопротивляюсь, смиренно следуя вслед этой всепоглощающей тяжести. То, что я чувствую, — то, что переживаю, не приносит счастья, не дарит успокоения, и никакого сраного облегчения нет. Ничего из этого. Всё ложь — бредовые сказочки, придуманные для идиоток, и, если бы передо мной поставили хотя бы одну из этих наивных дурочек, я бы проорал ей в тупое лицо, что, кроме боли, разочарования и дикой безысходности, ни хрена нет. Только это. Только это. Я бы кричал, что мне бы хотелось, чтобы я мог сбежать от этого. Мне бы хотелось, чтобы я мог уничтожить всё это. Не вести войну внутри себя. Не хотеть, не быть…. Не нуждаться хотя бы в одном взгляде. Но, как оказалось, я плохой лжец. Ведь даже себя не могу обмануть. То, о чём я уже думал раньше, — мимолётно, не удерживая проскочившую мысль за хвост, упуская, — загоняя обратно, не позволяя завладеть мною, потому что, несмотря на происходящее, я всё ещё эгоист и, видит Мерлин, таковым лягу в гроб, но проклятие... Проклятие. Я сделаю это. Дам ей шанс на свободу. Это станет моим искуплением. Поступком не семнадцатилетнего парня, а взрослого мужчины. Покаянием. Перед той, что умоляла на коленях. Той, что заглядывала в глаза каждого, кто возвышался над ней в длинных мантиях, — настолько сильно пропитанных смогом тёмной магии, что разъедала кожу до кровавых полос, обманчиво ударяя в нос сладковато-приторных душком. Духом смерти. Издевательств. Унижений. Боли. Той, что искала во взглядах отголоски милосердия и сострадания. Но видела лишь переступившее все возможные грани безразличие. Тусклый блеск равнодушия и холод безучастности. Той, что плакала и умоляла, потому что мать, потому что дети, потому что она всего лишь навсего человек. Всего лишь человек. Той, что воплощала в себе каждую из тех, кто томится сейчас в застенках Резерваций. Воплощает ту, что засела в моей голове и в моих снах. В моём сердце. Мёртвые глаза… Мёртвый взгляд… Мёртвая женщина… Я не мог тогда, но смогу сейчас. Да, я смогу. Это станет моим искуплением. Искуплением Драко Малфоя. Дёргаю рукой, не позволяя содержимому пролиться в каменную чашу, и, будто боясь передумать, закупориваю сосуд, зачаровывая глину в камень. И впервые за долгое время я ощущаю в себе что-то помимо горечи, пустоты и тупой обречённости. Я тот, кто принёс Грейнджер боль и страдания, — пусть я стану тем, кто от них её и избавит. Возможно, тогда я заслужу хотя бы шанс на прощение. *** — Что за… — выплёвываю ругательство, с отвращением разглядывая подошву моего любовно начищенного эльфами ботинка, измазанную чем-то… … гнилым огрызком? Сдерживая дрожь гадливости, немедленно очищаю обувь и в неверии оглядываю рабочий кабинет мистера Теодора Нотта, подавляя в себе рвотные позывы от созерцания бардака, царящего вокруг меня. Это просто отвратительное гадство. Он что, совсем здесь не появляется? Каким же образом он контролирует свою Резервацию и контролирует ли? Мутные стёкла не то чтобы привлекают заглянуть на раскинувшийся пейзаж за окном, но я всё же рассматриваю измазанную пылью природу, отмечая разящее отличие от серого вида за окном моей Резервации. Тихий щелчок открывшейся двери за спиной лупит похлеще Оглушающего, и я оттягиваю неизбежное, мысленно собираясь в кучу. Натягивая на себя одну из масок. Я скажу, что хотел, и уйду. Не побеспокою её своим присутствием дольше, чем того требуется. Да, это не должно быть тяжело. Знакомый до боли щелчок суставами, и я прикрываю глаза, пытаясь удержать на месте ускользающую личину спокойствия. Тише, Грейнджер, — я не причиню тебе вреда. Больше нет. Чтобы не испугать её своими движениями, плавно разворачиваюсь, мысленно готовый встретить полный презрения взгляд. Мои глаза срываются с цепи тоскующими псами и, не слушая команд хозяина, жадно облизывают лицо девушки, стоящей напротив. В груди тянет, ноет и болит — знакомо так, по-родному уже. Всё те же глаза — тёмно-карие, и я знаю, в них есть маленькие вкрапления золота — незаметные совсем. Если не вглядываться в их глубину. Я вглядывался. Всё та же кудрявая копна волос, и я бы усмехнулся, почувствовав, как подрагивают пальцы от желания перебрать каждую прядь, да, усмехнулся бы. Да вот только не до смеха совсем. Подбородок, что стремится вверх каждый раз, если хозяйка злится или полна решимости доказать своё. Нос, что вечно лезет не в своё дело, и губы. Я помню их. Не глазами помню — своими губами. Мне нужно сказать что-то. Но она не позволяет мне произнести ни слова. Грейнджер срывается с места, стремительно приближаясь, но я даже не делаю попытки отстраниться или удержать её. Не имею права. — Извинись за то, что ты сделал в карцере. Слышишь? — она молниеносно переходит на крик, а я всё так же не могу оторвать от неё глаз. — Попроси прощения за всё, что ты сделал! Не могу, Грейнджер. Не могу. Не знаю как — меня не научили. Слова не значат ничего, Грейнджер, — только поступки. Только они. Ты помнишь о моих поступках — разве есть смысл просить извинения за то, чему не может быть прощения? — Я всё чувствую, чёрт бы тебя побрал! — она кричит, и в её глазах блестят слёзы, а я не могу даже слова вымолвить, потерянный от её заявления. — Как бы ты ни пытался скрыть. Слышишь? Я всё чувствую. Что? Что ты сказала? Ты… … знаешь? Ты… … чувствуешь? Всё? Скажи мне, что ты видишь, расскажи, как именно трещит по швам мой обманчивый рай, в котором я жил до твоего прихода. Расскажи, как отобрала у меня самого себя. Украла. А потом разнесла всё — превратила в прах и засунула меня, безоружного и оглушённого, в комнату без окон и дверей. И эта тюрьма, зарешечённая, замыкается твоими губами, взглядом и той единственной улыбкой, подаренной мне. Всего одной — но насколько же она лишает возможности сопротивляться. Ты сломала меня, Грейнджер, — блеском слёз и загнанностью, своими потерями и серебристой прядью у твоего виска. Этой хрупкостью, о которую я резал пальцы, потому что внутри неё острые ножи металла, и я слетел с катушек бесповоротно, потому что хочу резать себя ещё. Тобой, слышишь? Тобой хочу быть изрезан. Эта тюрьма… Я бьюсь о решётку, понимая, что ключ от замков выброшен так далеко, в такую неизвестность, что эта клетка не откроется. Никогда. — Почему ты так смотришь на меня? — шепчут губы, от которых я схожу с ума. Потому что не могу не смотреть, Грейнджер. Я не могу иначе. Одинокая слезинка чертит влажную дорожку по её щеке, и я рвано выдыхаю, едва сдерживая подрагивающую руку. Эта рука стремится стереть эту жидкую соль. В её глазах тоска и безмолвная мольба — чего ты хочешь, Грейнджер? Чего ты хочешь… И когда с губ Грейнджер срывается всхлип, а из глаз брызжут слёзы, — я теряю над собой контроль, устремляясь к её рту, — прижимаясь к мягкости кожи своими губами, сцеловывая горечь и собирая всхлипы, — забирая каждый из них себе. Прости меня, Грейнджер. Прости за всё… И за это тоже — тоже прости. Мягкое давление на грудную клетку, и она разрывает поцелуй, но не отстраняется. Я не могу отойти — это сильнее меня. Могу только стоять, не открывая глаз, — ощущать кожей её присутствие и слышать её вдохи-выдохи. — Я тебе говорила, — шепчет тихо-тихо, — никогда не целуй женщину, к которой ничего не чувствуешь. Она всё ещё рядом — всё еще близко, всё ещё не бежит от меня. Моя рука — та, что дрожала от невыносимого желания прикоснуться, — осторожно ложится на мягкую щёку. Мне даже не нужно видеть — лишь чувствовать, и я безошибочно нахожу её лицо вслепую. Всё ещё не открывая глаз. — Не целуй, если безразлично… Я не целовал, Грейнджер, — не прикасался ни к одной из них — и как я мог бы? После тебя, как бы я посмел? И не поцеловал бы. Потому что безразлично. Но ты… Ты… Обхватываю её лицо и притягиваю к себе, нападая на губы, поглощая дыхание, врываясь в податливый рот языком, пробегаясь по кромке ровного рядя зубов прежде, чем отстраниться и посмотреть на неё. Огладить овал лица и проследить подушечкой пальца линию губ. Проглотить её вкус и потребовать ещё, поглаживая кожу, погружая язык в раскрывающийся шире рот. Ласкать языком. Сжимать. Покусывать. Сходить с ума от осознания того, что она льнёт ко мне, хватается за одежду, притягивая ближе. — Целуй ещё. Не останавливайся. Я вылизываю её рот так тщательно, так старательно исследую каждый доступный мне дюйм, — будто от этого зависит моя жизнь. Как я мог так долго обходиться без этого? Как я не подох, лишённый этих стонов, этих вздохов, этих комкающих на груди ткань свитера рук? Веду носом по коже Грейнджер, вдыхая её запах, втягивая мочку уха в рот, и тихо признаюсь, прежде чем сделать шаг в ту самую пропасть. Сделать шаг и лететь. Лететь вниз: — У меня не было против тебя ни единого шанса, Грейнджер. Ни одного. Она обыграла меня всухую в тот самый миг, когда я только взглянул на портрет с росчерками угольного цвета, — вот когда я потерял все козыри. Я просто сложил карты ещё тогда. — Нам нужно поговорить, — пытаюсь призвать крупицы разума и быть… … просто быть. Но она не позволяет — не отпускает меня, и, Салазар, я не могу сопротивляться ей. — Не сейчас, пожалуйста, — чиркает губами в уголок моего рта. — Потом. Ощупываю линию позвоночника, опускаясь ниже, — прижимая её тело плотно к своему, чувствуя её мягкость, вжимаясь в эту женственную нежность, не в силах подавить дрожь собственного тела. — Почему ты не убежала? — касаюсь губами её губ, вдыхая слова в приоткрытый рот. — Почему ты пошёл за мной? — сорванным шёпотом в ответ. Почему? Ты спрашиваешь меня почему? Потому что забыл обо всём на свете, кроме тебя. Потому что не заживало и не дышалось. Затягивалось тонкой плёнкой, и я расчёсывал эти раны, не понимая, что таким образом оставляю рубцы, которые никогда не исчезнут. Потому что если бы с тобой что-то, то я… Вот почему, Грейнджер. Во мне столько всего. Столько всего. Переполняет, выплёскиваясь за край, кипит, обжигая изнутри. Выжигая твоё лицо на обратной стороне век, твоё имя на кончике языка, твой голос в голове. Вот почему, Грейнджер. Разве мало? Недостаточно? Но я не могу облачить в слова эти мысли — я не знаю, как сказать это и не почувствовать себя глупым и так сильно — в высшей степени — незащищённым. Не могу сказать. Но показать вполне по силам. И я обнимаю ладонями лицо с веснушчатым носом и двумя крошечными родинками на правой щеке. Большими пальцами глажу линию бровей, прослеживая нехитрые действия внимательным взглядом. Впитываю в себя блеск её глаз и запоминаю, как расширяются чёрные зрачки, поглощая насыщенный карий. Вот почему, Грейнджер, — чтобы смотреть на тебя вот так. Прикасаться. Гладить твоё лицо и быть настолько близко. Слышать тихий шёпот твоего дыхания и чувствовать, что ты всё ещё не бежишь от моей близости. Всё ещё не бежишь. — Драко, — шепчет она, и член дёргается в ответ на эту хрипотцу, делающую её голос ниже. Отстраняюсь от Грейнджер, в который раз поглаживая линию скул, и не могу оторваться от затуманенного взгляда. Мои глаза опускаются ниже и застывают на полных губах: припухших и ярких. Я борюсь с диким желанием провести языком по поблёскивающей влаге, оставленной мною же, и сглатываю скопившуюся от этого зрелища слюну. — Повтори, — произношу требовательно, не отрываясь от созерцания этого рта. От большого количества влаги верхняя и нижняя губы слегка прилипли друг к другу, и, когда Грейнджер приоткрывает рот, они медленно размыкаются, и тихий выдох теряется от силы моего вдоха. Как же я невыносимо сильно хочу этот рот. — Драко, — летит вслед за моим рассудком, и я, сгорбившись, притягиваю её лицо ближе, касаясь губ кончиком своего языка. — Повтори. — Драко. Слизываю каждый слог своего имени с её губ, обвожу кайму, запоминая форму. Пробуя на вкус своё имя в исполнении Гермионы Грейнджер. И это, мать его, чертовски вкусно. Её рука ныряет за мою спину и, расположившись на пояснице, притягивает ближе, хотя между нами и мизерного просвета нет. Обхватываю нижнюю губу Грейнджер и слегка посасываю, недовольно дёрнувшись в тот самый миг, как она разрывает поцелуй. — Мне неудобно целовать тебя, — успокаивающе проводит ладонью по спине и заглядывает в глаза. — Ты слишком высокий. Растягиваю губы в ухмылке, ощущая пульсацию в собственных губах, и, отпуская лицо Грейнджер, выпрямляюсь во весь рост. — А ты хочешь целовать? — дразню её приподнятой бровью и насмешливым тоном. Самоуверенный и непозволительно дерзкий. Наглый и заносчиво бесцеремонный. Но это всего лишь картинка — фасад, что прячет за собой весьма неприглядную действительность. Потому что внутри себя — там, за стенами из резкости и грубости, — я замер весь в ожидании её ответа, и пусть то, что происходит сейчас между нами, не требует никаких подтверждений, но часть меня — та самая, неуверенная в себе, подрагивающая от ожидания поражения часть, — жаждет её подтверждений. Грейнджер осматривает окружающую обстановку этого убогого места и, переводя взгляд на меня, протягивает руку, касаясь моей груди. Она прижимает ладонь с ощутимой силой и прикрывает глаза, замирая. Едва дыша. Чувствуя, как моё сердце отчаянно лупит в её ладонь. Так отчаянно говорит то, что я не могу облачить в слова. Её брови нахмурены, а веки с каждым ударом сжимаются всё крепче, посылая лучики морщинок разбегаться в сторону висков. И когда я замечаю характерный блеск в уголках прикрытых глаз — обхватываю её ладонь своими пальцами, сжимая. — Грейнджер, — зову её, испытывая физическую боль от очередных непролитых ею слёз. Она так часто плакала. Так часто. Лёгкий толчок в грудь, и я пячусь назад, ведомый этой девушкой, пока ноги не упираются во что-то твёрдое. Мне достаточно лишь одного взгляда через плечо, чтобы понять, чего от меня требуют. Я сажусь на шаткий деревянный стул и тяну Грейнджер на себя. Она обхватывает мои плечи, сжимая свитер, и тут же садится на мои колени. Лицом ко мне. Я не двигаюсь даже, позволяя ей со всей внимательностью изучать моё лицо. Её зрачки мечутся от линии волос, замирают на бровях, а потом, словно стесняясь, быстро цепляют глаза и тут же опускаются к губам. Ладонь, что снова расположена на груди, неспешно ползёт выше, и тонкие пальцы накрывают мои губы. Застывают, прекращая движение. — Я хочу целовать тебя. Сильно, — она смотрит прямым взглядом, и её голос звучит так серьёзно, что налёт похоти, грозившийся перерасти в откровенный разврат, развеивается молниеносно, и я, перехватывая её талию, сжимаю ладонь, наверняка делая ей больно. Концентрируясь исключительно на произносимых ею словах. — Попадать своим дыхание в твоё дыхание, — Грейнджер бросает короткий взгляд на мои губы и тут же возвращается к глазам. — Чтобы каждый раз до мурашек по коже, понимаешь? — она умолкает, а я, как обдолбанный идиот, киваю в ответ. — Чувствовать, что ты настоящий, а не плод моего воспалённого воображения, — осознавать, что это реальность, — она сжимает ногами мои бёдра, и я резко выдыхаю. — Что ты здесь и я могу прикасаться к тебе, не боясь, что ты — всего лишь сон, а я всего лишь брежу. Тобой, — Грейнджер слегка шевелит пальцами на моих губах, и я, не отрываясь от её глаз, оставляю лёгкий поцелуй на прикрывающих мой рот фалангах. Я не смею произнести ни слова, впитывая в себя каждый звук, что она дарит мне, — как вечно голодная зверюга, поглощаю произнесённые слова, не чувствуя насыщения, лишь жалобно заглядывая в глаза, безмолвно умоляя дать ещё. Ещё. И она даёт мне. — Я хочу вдыхать запах твоей кожи, и, возможно, я ненормальная, так как произношу всё это вслух, — она коротко смеётся, впрочем, становясь вновь серьёзной, — но, Драко, — её глаза наполняются слезами, а в моей груди становится болезненно-тесно, — я хочу целовать тебя, — единственная слезинка поблёскивающим ручейком скользит по её щеке, и Грейнджер немедленно стирает влагу одним взмахом руки. Не отрываясь от моих глаз. — И я хочу, чтобы ты тоже — тоже хотел. Мягко отнимаю ото рта её пальцы и прижимаю к своей щеке, а потом обхватываю кудрявый затылок и произношу: — Я хочу, — транслирую силу своего заявления неотрывным взглядом. — Проклятие — я так сильно хочу. Притягиваю её лицо ближе и целую всё, к чему могу дотянуться: скулы, веки, кончик носа, висок — вбиваю короткие поцелуи по всей поверхности её кожи, надеясь оставить след такой силы, чтобы она не смогла избавиться от него никогда. Никогда. Грейнджер скребёт мои плечи, а потом обхватывает голову и притягивает к изгибу своей шеи, где я тут же оставляю след своего признания — мокрые следы, подёрнутые красным. — Мне нравится, когда ты зовёшь меня по имени, — бормочу между нападками на её кожу, вбирая запах глубокими вдохами. Грейнджер зажимает прядь моих волос в кулак, ёрзая на коленях, тем самым испытывая мою выдержку. — Я впервые произнесла его в лесу, — звучит признание, и я поднимаю голову, вопросительно глядя на неё. — Ты был без сознания, поэтому не слышал, — спешно объясняет она, и упоминание о той ночи грозит опутать наше сегодня ядовитыми щупальцами в попытке отравить. — Драко, — словно чувствуя то же, что и я, она пытается развеять этот разрушающий туман, нависший над нашими головами, — ты должен знать — я бы никогда не позволила Джейсону… — Не надо, — прерываю её на полуслове, не позволяя оправдываться передо мной. Ей не за что оправдываться. — Я знаю. — Правда? — вопрос наполнен таким облегчением, что я чувствую себя последним куском дерьма. — Да, — отвечаю коротко. — А теперь иди сюда, — резко приподнимаю колени так, что Грейнджер подпрыгивает на моих ногах, выдыхая от неожиданности. — Так и быть, поцелую тебя ещё разок. — Или я тебя, Малфой, — тянется ко мне она и, в противовес моему недавнему натиску, медленно и тягуче исследует моё лицо. Губами. Её поцелуи… Эти лёгкие, прошитые мягкой неуверенностью прикосновения с привкусом несмелого предвкушения. Они сшибают мои стены. И есть ли смысл сожалеть, что меня сейчас с ней ничто не разделяет? Ничто. Есть ли смысл сожалеть, когда я полностью растворён в ней? Есть ли смысл? Её губы не говорят, не шепчут — оставляют отпечаток в немых касаниях на всех местах, куда лишь могут дотянуться. «Я послужу причиной твоего безумия». И я отвечаю ей тем же: не говоря ни слова, растворяясь в гладком безмолвии, в тихом неверии — в непослушных кудрявых волосах, во влажной теплоте сводящих меня с ума губ и тихих стонах. Её тихих стонах. «Ты не причина — ты и есть моё безумие…» Член болезненно пульсирует в ставших вдруг слишком узкими брюках, и нет ни малейшего шанса, чтобы Грейнджер не почувствовала силу моего возбуждения. И, когда она начинает раскачиваться на моих бёдрах, вжимаясь в стояк, — я понимаю, что могу кончить прямо в трусы. Да и хрен с этим. Её тонкие, поначалу едва слышные стоны набирают силу и всё требовательней вырываются из горла, и каждый раз, чувствуя, как напрягаются мышцы её шеи, — я запрокидываю её голову и прихватываю красноватую от моих постоянных терзаний кожу в затяжных поцелуях. — Хочешь кончить? — хриплю, не отдавая отчёт своим словам, захлёбываясь собственными ощущениями. В голове гудит, в груди стучит, а в паху тянет от потребности освободиться. Но впервые за всю свою сознательную, наполненную эгоизмом жизнь я думаю не о собственном удовлетворении. Я жажду подарить удовлетворение ей. Грейнджер замирает на моих коленях, и я чувствую, как каменеет её тело, а пальцы, всего мгновение тому назад перебиравшие мои волосы, застывают, запутавшись. — Эй, — отклоняюсь от неё, чтобы иметь возможность смотреть в глаза. — Не бойся, — пытаюсь успокоить своим голосом. — Я ничего не сделаю из того, чего бы ты не хотела. Горечь разливается во мне едкой субстанцией — это моя вина, что Грейнджер реагирует таким образом. Это всё последствия моих деяний, моих слов и моего к ней ублюдочного отношения. Я не должен был поддаваться собственной похоти и терять контроль над собой. Не нужно было отпускать себя настолько. И когда Грейнджер использует мои плечи в качестве опоры, а вес тела перестаёт давить на мои бёдра, — я позволяю ей встать с моих колен. Смотрю на неё не мигая, но на самом деле не вижу ничего. Пустота, на мгновение забытая, заполненная её запахом и забитая вкусом её поцелуев, звенит в груди, возвращаясь с удвоенной силой. Нужно уйти, пока не раскрошит, дробя кости. Да, нужно успеть уйти. Движение, едва различимое моими слепыми глазами, сдирает затуманенную пелену, и я, сморгнув наконец эту дымку, осмысленно смотрю на Грейнджер, стоящую рядом на расстоянии вытянутой руки. Не понимая ничего из того, что происходит. Испытывая что-то отдалённо напоминающее то ли страх, то ли восхищение, — я не могу дать определение этим ощущениям. Могу только смотреть на неё, не смея отвести глаза ни на мгновение. Безмолвно следить зрачками за тем, как женские руки щёлкают застёжкой на плече: сначала одной, потом второй. Во рту становится сухо, будто вся влага, что есть в моём теле, хлынула к ладоням. «Что ты делаешь?» — хочу спросить у этой ведьмы, но вопрос так и остаётся набором бессмысленных букв в моей голове. Собирает ткань и тянет вниз, обнажая ноги, и — если я раньше был уверен, что полностью здоров, — в этот момент мои убеждения поддаются сомнению, потому что ещё немного — и сердце остановится, а я сам свалюсь тяжёлой тушей на этот возмутительно грязный пол. Грейнджер останавливает акт изощрённого вандализма над моей психикой, прекращая стягивать с себя комбинезон, но я успеваю сделать лишь один крошечный вдох. Грёбаный крошечный вдох успеваю сделать, так как она наклоняется, закрываясь волосами, и принимается расшнуровывать ботинки. «Что ты делаешь?!» — орёт в голове, а изо рта ни звука. А потом она выпрямляется. И смотрит на меня. С вызовом. Так по-грейнджеровски уверенно. Не вижу, как она вытаскивает сначала одну ногу из ботинка, а потом, переступая, и вторую. Не вижу, как поочерёдно наступает на ткань, выскальзывая из штанин. Вижу только её потемневший взгляд с ошеломляющей решимостью. Что ты делаешь? Что ты делаешь, что ты делаешь, что ты… — Обуйся. Здесь холодно. Это мой голос? Настолько низкий, что хрип пожирает большинство слогов, коверкая слова. И глаза вниз. К её ступням, затянутым в безвкусно-отвратительную ткань чёрных носков. Я пристально слежу за тем, как Грейнджер остаётся стоять на своём месте и послушно просовывает ноги в расшнурованные ботинки. Послушно. Дьявол. Член натягивает ткань, и нет никакого смысла прятать то, что наверняка очевидно, поэтому я принимаю более уверенное положение, слегка разводя ноги и откидываясь на спинку стула. Который протестующе скрипит от моих движений, проклятие. Медленно, очень, мать его, медленно скольжу глазами по голым ногам, рассматривая обнажённую кожу. Склоняю голову ближе к плечу, цепляясь взглядом за коленки, и следую выше, наверняка раздувая ноздри при виде плавных линий бёдер, и теряю остатки разума на треугольнике белых женских трусиков. Твоя остановка, Малфой. Конечная. В рёбра колотит так, что грудная клетка ходит ходуном, лёгкие клинит на выдохе, и я практически давлюсь воздухом, но упрямо проталкиваю жизненно необходимый кислород в своё онемевшее тело. Но, когда Грейнджер начинает двигаться, приближаясь, — в моей грудине образуется фантомная дыра, и воздух со свистом гуляет туда-сюда, не встречая препятствий в виде костей и плотных внутренностей на своём пути. Чем ближе Грейнджер ко мне, тем тупее я себя ощущаю. Оно и понятно: вся кровь отхлынула от мозга в член. И лишь когда она останавливается между моих раскинутых ног, упираясь своими бёдрами в мои, — я поднимаю глаза на её лицо. Покрасневшие щёки и поблёскивающие глянцем глаза, — но в этот раз ни малейшего намёка на слёзы. Лишь жажда, подобная моей: иссушающая до состояния пепла, до пыли. До рези в покрасневших глазах. — Ты… — спрашиваю о том, во что и сам не верю, — не могу поверить. Не после всего, что я сделал. Не после всего, — хочешь… — и, тратя последний воздух, выдаю вместе с неверием, облачённым в одно единственное слово, — … меня? Хочешь? Меня? Этот вопрос кричат мои глаза, выдыхает мой рот — каждая клетка моего тела. Ты хочешь меня? Хочешь? Я тебя — да. Я видел десятки женщин — облачённых в шелка, в кружева ручной работы, в невесомые ткани, созданные из тончайшей пряжи — но ни одна из них не вызывала во мне такого отклика, как эта девушка, одетая в отвратительную кофту, обычные трусики и тяжёлые ботинки. Ни одна не заставляла каменеть мой член настолько, что это вызывает дискомфорт. Ни одну я так не хотел — по-животному, примитивно и дико. Грейнджер молча берёт мою правую руку и, опуская глаза, разглаживает ладонь, расправляя пальцы, а потом притягивает к своему лицу и оставляет один короткий поцелуй, перекраивая линию моей судьбы своим прикосновением. А дальше, прикусывая губу и удерживая мой взгляд, направляет руку вниз, и, когда я чувствую под пальцами тонкую ткань, — глаза расширяются и я слегка вздрагиваю от неожиданности. Потому что пальцы, ведомые ею, оказываются под резинкой нижнего белья и касаются неприкрытой кожи, опускаясь ниже под давлением женской руки. И стоит мне углубить проникновение, утонуть в тёплой влаге её возбуждения, как Грейнджер, не выдержав, закрывает глаза и, потеряв равновесие, ищет поддержки, опираясь на мои плечи. Она сжимает бёдрами мою ладонь, и я завожу другую руку ей за спину, осторожно притягивая к себе, безмолвно приглашая занять своё место на моих коленях. Так и не открывая глаз, Грейнджер садится на меня, и я ещё шире развожу бёдра, таким образом раскрывая её. Для себя. Она ахает и жмурится крепче, извиваясь, ища мои пальцы, но, когда не достигает необходимого трения, — распахивает ресницы и, сжимая моё запястье, тихо говорит: — Ты получил ответ на свой вопрос? — её дыхание частое и обрывистое — щекочущее кожу моего лица. Резко притягиваю Грейнджер к себе, упираясь затянутым в ткань членом в нижнюю часть её тела. — А ты, предполагаю, не нуждаешься в моих заверениях. И, не дав ей времени на разговоры, разворачиваю ладонь и двумя пальцами раскрываю её, размазывая влагу. Положение слишком неудобное, и мне приходится вытащить ладонь из её трусиков почти полностью, — чтобы иметь возможность ласкать клитор средним пальцем. — Господи, — срывающимся голосом молит Грейнджер, а я, словно псих, слежу за каждым подрагиванием ресниц на её лице. — Драко… Ускоряю движения, прижимая маленький комок грубее, чем сам бы того хотел, но срывающиеся с её губ рваные звуки подсказывают мне, что ей нравится — нравится моя грубость. Моё возбуждение перетекает в болезненные ощущения, но будь я проклят, если остановлюсь хотя бы на мгновение — не сейчас, когда она доверилась мне, подпустила к себе настолько близко, как только может подпустить женщина мужчину. Влажный, хлюпающий звук её смазки и моих движений — единственное, что может воспринимать мозг на данный момент, и пусть Авада свистит над головой — я даже не замечу. Внезапный тонкий вскрик вызывает мгновенную вспышку обеспокоенности, и я, недоуменно хмурясь, ощущаю, как Грейнджер обмякает в моих руках и, дрожа, прячет голову в изгибе моей шеи. Липкая субстанция — куда более тёплая, нежели смазка, — обволакивает мой палец, и я тупо моргаю, смотря прямо перед собой. Твою мать, она кончила. — Прости, — дрожащий голос проникает в мою кожу, и стоит мне пошевелиться, чтобы посмотреть на неё, как Грейнджер ещё сильнее вжимает лицо в изгиб моей шеи, и я понимаю, что она дрожит не от последствий оргазма, а от… … смущения? — Гермиона, — прочищаю горло, но она не позволяет мне продолжить. — Я просто… — она затихает, собираясь с силами, и я позволяю ей высказаться, — … так давно хотела, чтобы ты прикоснулся ко мне. По-настоящему. И когда ты… — я прямо-таки кожей ощущаю, как горит её лицо, — … я просто не смогла сдержаться и… Осторожно освобождаю руку из влажной ткани и обнимаю её голову, отстраняясь настолько, чтобы суметь поцеловать Грейнджер в висок. — Тебе нечего стесняться, тем более извиняться, — глажу её затылок, повторяя поцелуй. — Ты потешила меня своей реакцией, — а тебе же прекрасно известно, что я тот ещё самовлюблённый придурок. — Не знаю, как теперь смотреть тебе в глаза, — бормочет она, но я улыбаюсь, так как в её голосе уже нет той неуверенности, что буквально сочилась из неё ранее. — Если тебе станет легче, — я едва не кончил в трусы, когда ты начала раздеваться. — О, прекрати, пожалуйста, — хихикает Грейнджер и через несколько секунд тычется носом в мою щеку, слепым котёнком, и я, предугадывая её намерения, ловлю тёплые губы на полпути к моим. Я вкладываю в этот поцелуй всю свою привязанность, и, так как мне трудно выражать словами всё то, что я чувствую, — я пытаюсь показать это своими прикосновениями. Наверное, поэтому я упустил момент, когда рука Грейнджер принялась расстёгивать мою ширинку. И если бы я был хотя бы немного похож на приличного человека — если бы хоть каплю был таким, каким она видит меня, — я бы отстранился. Не собирался бы трахать её в этой заброшенной свалке, в холоде. В тюрьме. Но я не такой человек. Я — Драко Малфой. Беру, если захочу. Отбираю, если не позволяют. Да, я именно такой. С одной лишь маленькой поправочкой: ей я даю то, что она пожелает, и если сейчас она нуждается в моём члене — кто я такой, чтобы лишать Грейнджер желаемого? Она слишком спешит, пробираясь пальчиками к резинке моих боксёров, и я приподнимаюсь вместе с ней на руках, чтобы облегчить задачу стянуть с меня нижнее бельё. И, когда мой член вырывается из тесноты, — я с облегчением выдыхаю, приветствуя свободу. — Хочу почувствовать тебя, — сквозь затуманенный разум пробивается голос Грейнджер, и её пальцы смыкаются на стволе, — в себе, — и слегка сжимает руку, отчего я инстинктивно приподнимаю бёдра, толкаясь в её кулак. Кровь разгоняется до состояния кипятка, разжижая мозг, — плавя мышцы и застилая глаза. — Всё, что хочешь, — отвечаю ей, едва выговаривая фразу. — Всё, что тебе нужно. Она встаёт и быстро стаскивает с себя приведённые мной в беспорядок трусики, и тут же обратно забирается на мои колени. Грейнджер немного приподнимается и, удерживая мой член, направляет в себя. Я чувствую, как головка упирается во влагалище, и Гермиона медленно насаживается на меня. Зажмуриваю глаза от переизбытка ощущений, сцепив зубы, и понимаю, что что-то не так. Слишком туго. Слишком узко. И когда я всматриваюсь в глаза Грейнджер, понимаю, что ей больно. Ей больно. Хоть она и пытается удержать нейтральное выражение лица, но даже этот факт прекрасно выдаёт её с головой. И я прекрасно знаю, что она будет упрямо идти до конца, лишь бы достигнуть своей цели, и, словно в подтверждение моих мыслей, Грейнджер судорожно хватается за мои плечи, намереваясь одним махом вобрать в себя член. Вопреки собственному дискомфорту. Подхватываю рукой её задницу, создавая таким образом барьер между нашими телами, и наклоняюсь к правому уху, захватывая мочку в рот, — слегка прикусывая беззащитную мягкость. Мне нужно, чтобы она не была так напряжена. Мне нужно, чтобы она доверилась мне. Мне нужно быть в ней. — Я давно хотел тебя, Грейнджер, — щекочу её кожу своим дыханием, исследуя кончиком языка хрящики и впадинки. — Представлял, какая ты мокрая, скользкая и жаждущая, — она делает едва заметный выпад, и я немного вытаскиваю руку из-под неё, позволяя немного опуститься. Совсем чуть-чуть. — Я не мог избавиться от мыслей о тебе — мечтал о твоих губах, вспоминал, как ты дышишь, стоит мне приблизиться к тебе. — Гермиона ахает в ответ на мои признания, расслабляясь, и я позволяю ей насадиться ещё глубже. — Прогонял прочь, а потом самозабвенно дрочил на тебя, реально опасаясь сломать запястье по итогу, — изумлённое восклицание сменяется тонким стоном, и я аккуратно убираю руку из-под её ягодиц, разрешая самой контролировать глубину проникновения. — Я так долго грезил о тебе, Грейнджер. Дрожь прошибает конечности, а свитер неприятно липнет к взмокшей спине, и эти подрагивающие тонкие пальцы, пахнущие моим возбуждением… Своими несмелыми касаниями они вынуждают поднять глаза и посмотреть на веснушчатое лицо, наполненное таким изумлённым неверием от услышанного ранее, что мне становится реально больно. — Впусти меня, Гермиона, — прошу её и одновременно чувствую, как она насаживается до упора, вбирая мой член полностью, становясь единым целым со мной — неделимым. — Умница, — коротко целую её губы, обхватывая талию двумя руками. — А теперь двигайся — трахни меня так, как тебе нравится. Грейнджер упирается ногами в пол и немного приподнимается, сосредоточенно прислушиваясь к собственным ощущениям, а я, сжав челюсть, ловлю момент и, когда она тесно прижимается к моим бёдрам, — пододвигаю ближе к себе резким рывком, отчего её клитор трётся о мой пах. Проклятье, как же хочу ворваться в неё одним сильным, глубоким толчком — до упора — и трахать её так, чтобы она сорвала голос, кричала моё имя и молила об освобождении. Как же я хочу сжать её бёдра и воплотить в реальность каждую грёбаную фантазию, мучившую меня на протяжении последних месяцев, — я настолько хочу владеть ею, что меня пугает осознание глубины этого ощущения. С каждым толчком она становится уверенней, её движения всё рваней, а мой член вгоняется всё глубже. Грейнджер открывает рот, выдыхая сорванные гласные, и, когда её лицо приближается к моему настолько близко, что я могу различить золотистые крапинки в карих радужках, — упираюсь лбом в её лоб и не отвожу глаз от неё. Мои руки гладят её ягодицы, исследуют бёдра и замирают на боках: большими пальцами рук я ласкаю тазовые косточки, поднимаясь выше, — ныряя под тонкую ткань её свитера. Мягкий живот, впадинка пупка и тихий выдох, опаляющий моё лицо. — Тебе нравится? — шепчу ей в губы, позволяя пальцам подняться выше. — Нравится, как я тебя трогаю? Её дыхание ускоряется, и она запрокидывает голову, оставляя шею незащищённой, и я тут же использую это в своих интересах — слизываю солоноватый вкус её кожи и опускаюсь ниже, прихватывая зубами выпирающую ключицу через ткань. Когда костяшки моих пальцев задевают нижнюю часть её груди, — мышцы влагалища сжимают член в тугом объятии, и я со свистом выдыхаю горячий воздух. — Да, — рвёт Грейнджер лоскуты из целых предложений, выдавая только основные слова. — Да, да, да… Стул под нами скрипит натужно, и, если эта нелепая конструкция не выдержит веса наших тел, — мы рухнем на пол, наверняка повредив себе что-то. Я не могу углубить проникновение, полностью отдавая контроль Грейнджер, и поза в целом неудобная для меня. И когда я вижу, как она хмурится, а её движения становятся вялыми и бессистемными, — слегка приподнимаю свои бёдра и, обводя языком её приоткрытые губы, говорю: — Не могу, — мне не хватает воздуха, и я немного отстраняюсь от неё, делая вдох, — нормально двигаться. Держись крепче, — оставив быстрый поцелуй на кончике её носа, обхватываю руками её задницу и, напрягая мышцы пресса, встаю вместе с ней на руках. Грейнджер тут же обхватывает меня ногами, целуя шею. Член выскальзывает из её тёплого захвата, и я, тихо выругавшись, прислоняю её к ближайшей стене. Её ноги всё ещё сцеплены за моей спиной, и я по очереди подхватываю её под бёдра, так что голени оказываются перекинуты через мои локти, а промежность — в непосредственной близости от моего изнывающего потребностью члена. Эта ведьма обнимает одной рукой мои плечи, а другой умудряется гладить моё лицо. Низ живота мокрый от успевших остыть и стать липкими жидкостей, и, когда я соприкасаюсь с мягкостью её кожи — такой же мокрой, — что-то животное пробуждается из глубин моей сущности, победно воя внутри меня. Оповещая всех и каждого: она — моя. Отмечена мною. Искупана в моём запахе. Со следами моих зубов на своей коже. Моя. Врываюсь голодным поцелуем в её рот, запуская язык настолько глубоко, насколько это вообще возможно. Короткие ногти скребут по одежде, и я испытываю сожаление оттого, что не могу почувствовать, как эти коготки ощущаются на голой коже. Подтягиваю Грейнджер повыше, располагая удобней для себя, и, потеряв несколько секунд для того, чтобы приноровиться, так как руки заняты тем, чтобы удержать девушку, — врываюсь в её тело. Я больше не осторожничаю — вбиваюсь в неё так, словно эти минуты — последние в моей жизни, и следующее, что меня ждёт — чёрный саван, прикрывающий навечно закрытые глаза. Она мычит в мой рот, вгоняя ногти с такой силой, что чувствую боль через плотную ткань, но это лишь подстёгивает увеличить скорость и стремиться достичь ещё большей глубины. Воздух вокруг нас сгустился: он искрит, пропитанный похотью, — потребностью и жаждой обладания. Аромат секса наполняет пространство, и влажный звук соприкасающейся кожи завершает эту картину вырвавшегося на свободу вожделения. Запах возбуждения Грейнджер щекочет ноздри, оседая невидимыми микрочастицами на языке, и рот наполняется слюной, вынуждая глотнуть эту смесь. Вдоль позвоночника раскидываются покалывающие точки, что сливаются в единое целое и устремляются к паху. Быстрее. Мышцы живота и шеи каменеют настолько, что я чувствую выступающие канаты, что вот-вот по ощущениям прорвут кожу. Ещё быстрее. Грейнджер всхлипывает так, будто сейчас разрыдается, прижимаясь низом живота теснее ко мне, и запрокидывает голову настолько сильно, что при каждом толчке ударяется о стену, дьявол. Быстрее. Быстрее. Член внутри неё увеличивается в размере, вдоль ствола нарастает пульсация, а яйца пронизывает лёгкое щекочущее чувство. Одно мгновение, и я выскальзываю из тела Грейнджер, утыкаясь мокрой головкой в её живот, одновременно с этим приветствуя мгновенное расслабление напрягшихся ранее мышц. Сперма пачкает её кожу, а я могу различить лишь своё затруднённое дыхание — потерянный в густоте кудрявых волос. Вбирающий в себя их запах. Наслаждающийся прикосновением кудряшек к моим прикрытым векам. Пот струится по спине, а прохладный воздух прогуливается по корням влажных волос. Руки, держащие Грейнджер, окутывает лёгкое онемение, и я, выдохнув, медленно опускаю её ноги на пол. Широко раскрытой ладонью веду по её бедру, безошибочно следуя намеченному плану, но стоит мне прикоснуться к мокрым складками, как женская рука обхватывает моё запястье, призывая остановиться, а сама Грейнджер плотно сжимает ноги. — Драко, — просяще выстанывает она, и я, гонимый внезапной неуверенностью, заглядываю в её глаза. — Я больше не могу — не вынесу ещё. — Я сделал тебе больно? — напряжение вмиг вымывает остатки удовольствия, и я корю себя за то, что был слишком несдержан. — Нет, — спохватывается она, хватая меня за руку и заглядывая в глаза. — Я просто… — лёгкий румянец, никак не связанный с происходящим ранее, проступает на её скулах, и я вопросительно приподнимаю бровь, — … давно этим не занималась и… — Насколько давно? — она тут же опускает глаза вниз, но всё, что там может увидеть, — мой полувозбуждённый член, так что… — С тех пор, — она облизывает губы, стреляя глазами куда-то в сторону, — как покинула Магическую Британию. Молчание, повисшее между нами, слишком затягивается, и то, что я успеваю моргнуть парочку раз за это время, лишнее тому подтверждение. Так, ладно. Я подтягиваю брюки и застёгиваю ширинку, игнорируя ремень. Вытаскиваю волшебную палочку и произношу Очищающее заклинание, таким образом стирая следы собственной спермы с живота Грейнджер. Она так и стоит: обнажённая ниже пояса, со взглядом, направленным куда угодно, только не на меня. Засовываю древко обратно в кобуру и легко, но настойчиво подцепляю подбородок Грейнджер, разворачивая её лицо к себе. — Я никого так сильно не хотел, как тебя, — внимательно смотрю в её карие глаза, не позволяя отвести их ни на миг. — И я честно намеревался доставить тебе ещё один оргазм, — понижаю голос, наблюдая, как в её взгляде мельтешит неуверенность с примесью вины, — но если ты считаешь, что на сегодня для тебя достаточно и одного, — это вполне нормально, — глажу большим пальцем её подбородок, опуская голову. — Ты не должна чувствовать себя виноватой или смущённой, помнишь? Она ничего не отвечает, но я упрямо жду, не отрывая глаз от неё, и Грейнджер едва заметно кивает. — Мне нравится, когда ты такая послушная, — со звонким звуком целую её в губы, сразу отстраняясь. — А теперь давай ты оденешься — не хочу, чтобы ты простудилась. Я знаю, что Грейнджер сбита с толку происходящим и тем, во что вылилась наша встреча, — клянусь, я и сам вполне ещё не осознаю произошедшее, но из нас двоих хоть кому-то надо проявить проблески адекватности, поэтому я откладываю собственные размышления на потом, отдаваясь сейчас тому, что происходит в настоящее время. — Не мог бы ты, — она хлопает ресницами, пожёвывая нижнюю губу, — отвернуться, пока я оденусь? Растягиваю губы в медленной усмешке, показательно-неспешно окидывая взглядом её голые ноги и склоняя немного голову в сторону, останавливаю свой взгляд на всё ещё поблёскивающей от наших общих жидкостей промежности. Глубоким вдохом втягиваю через нос воздух с остатками её запаха. — Нет, — откровенно ухмыляюсь. — Не мог бы, — её руки дёргаются в порыве прикрыть обнажённое тело, но она успешно побеждает саму себя, не поддаваясь мне. — Я ещё не видел твою задницу, знаешь ли… — Малфой, ты… — Малфой? — вздёргиваю бровь, переводя взгляд на её покрасневшее лицо. Мерлин, у меня снова стоит. — А как же Драко? Подбородочек повыше, и тлеющий огонёк негодования, грозящий перерасти в настоящий костёр возмущений. Член слишком ощутимо дёргается в штанах, и я борюсь с желанием поправить его рукой, поэтому упираюсь конечностью в стену над кудрявой головой, намеренно подавляя своим ростом и не позволяя ей двигаться. — Не тогда когда ты меня раздражаешь! — звучит снизу, и я не могу сдержать смешок, всё же честно пытаясь подавить его и не позволить перерасти в искренний смех. Зарываюсь кончиком носа в макушку, ведя им в стороны, пока в итоге не прикасаюсь к коже головы. Черчу линию, опускаясь к уху, где и задаю свой вопрос: — И как часто я тебя раздражаю? — Почти постоянно, — что ж, её голос звучит уже не так воинственно. — Какая жалость… — протягиваю каждое слово и трусь носом о её ухо, чувствуя, как она хватает низ моей водолазки, но тут же опускает руки. — Твои трусики валяются на полу — не советую надевать их. Тем более они промокли насквозь… — отстраняюсь от Грейнджер ровно настолько, чтобы посмотреть на неё. — Хочешь, я заберу их с собой, чтобы ты не носилась с ними в кармане? — вполне невинно спрашиваю я, сохраняя на лице полную невозмутимость. Она приподнимает брови, в неверии качая головой. — Ненормальный… — с придыханием произносит Грейнджер и делает глубокий вдох, заправляя прядь волос за ухо. Я с хищным интересом прослеживаю этот жест. — Хочу пить, — тихо говорит она, и я снова смотрю на неё, прежде чем осмотреться вокруг. Обстановка этого свинарника, гордо именуемая личным кабинетом мистера Нотта, точь-в-точь копирует мой, отличаясь разве что полной разрухой, куда ни брось взгляд. Смутное чувство тревоги находит пристанище в моей груди, и все те сплетни, так или иначе долетавшие до моих ушей об управлении Тео своей Резервацией, живо всплывают в моей памяти. Я гоню прочь от себя эти мысли и развеиваю тревогу быстрым шагом в направлении запылённого шкафа. Открываю дверцу одной из секций, морщась от отвратительного скрежета, нарушая тем самым уединение парочки пауков, чинно раскинувших лапки поверх сети паутины. Захлопываю шкафчик и открываю следующий. В этот раз мне везёт больше, и я достаю относительно чистый стакан с мутными стенками. Применив Агуаменти, я ополаскиваю сосуд и, порыскав глазами, выливаю содержимое в какой-то горшок, стоящий на полу. Я решительно не желаю знать, для чего он предназначен. Повторяю свои действия ещё несколько раз, прежде чем разворачиваюсь к Грейнджер с полным стаканом воды. Она опирается бедром о край стола и внимательно следит за моими действиями. Окинув её взглядом, я негромко фыркаю — она успела натянуть на себя комбинезон. Полагаю, трусики тоже спрятала, невыносимая. Протягиваю стакан, наблюдая за тем, как она полностью осушает его. — Хочешь ещё? — Нет, спасибо, — она дарит мне благодарную улыбку и отставляет стакан на столешницу. Взгляд улавливает нервное движение её рук, но Грейнджер, замечая моё внимание, тут же убирает кисти за спину, пряча от меня глаза. — Что такое? — напряжение в моём голосе настолько явное, что я едва не морщусь. — Я хочу знать… — она сглатывает слюну, всё так же избегая прямого взгляда. — Быть готовой… — заправляет за ухо прядь волос, что совершенно спокойно и до этого лежала за ухом. — Ты… после того, как мы с тобой… здесь, — Грейнджер обнимает себя за плечи и, совладав с собой, наконец-то смотрит на меня. — В общем, ты сейчас уйдёшь, да? — А ты хочешь этого? — осторожно задаю вопрос, растерянный от её реакции. — Чтобы я ушел? Мотает головой, снова закрываясь от меня и крепче сжимая руки на плечах. С тихим выдохом сокращаю то мизерное расстояние, что до этого было между нами, и зачесываю её волосы, отмечая их влажность у корней. Когда она закрывает глаза в ответ на мои действия, — внутри меня разливается тепло. — Я не собирался уходить, — коротко целую её в лоб, внимательно следя за её лицом. — Ты в порядке? — спрашиваю как бы между прочим, но серьёзность тона не позволяет обмануться. Грейнджер ловит мою правую ладонь и прижимается к ней щекой, открывая глаза и слегка улыбаясь. — Да, всё хорошо, Драко. — Мммм… — не могу удержаться от того, чтобы не подразнить её. — Я опять Драко. Она лишь хмыкает, закатывая глаза, давая понять, что именно думает о моём поведении. — Какие обязанности ты здесь должна выполнять? — начинаю задавать те самые вопросы, что беспокоили меня задолго до того, как я пришёл к ней. И, если быть честным, их я должен был задать прежде, чем заняться с ней сексом в этой конюшне, где даже лошади побрезговали задержаться дольше положенного. — Работаю на кухне, — безропотно отвечает Грейнджер, и я совершенно в бессознательном порыве хватаю её ладони и начинаю пристально осматривать сначала их, а потом, переворачивая, изучаю кожу рук. Оттягиваю ткань кофты, что скрывает её предплечья, и проверяю гладкость кожи подушечками пальцев. Она мягко освобождает одну руку из моего захвата, накрывая ею мою ладонь, всё ещё шарящую по предплечьям. — Всё нормально, Драко, — со спокойной уверенностью заявляет она, и, когда я смотрю на неё, чтобы убедиться в правдивости этих слов, в глазах Грейнджер сверкают слёзы. — Со мной всё нормально. — Охрана, заключённые, — не желаю сдаваться, пока не получу максимум информации. — Как они относятся к тебе? Грейнджер делает глубокий вдох, смиряясь с моими расспросами, но руку при этом не отпускает, сжимая обеими руками моё запястье. — Никак на самом деле, — она пожимает плечами. — Я ни с кем не общаюсь по большому счёту. Время, проведённое здесь, было… — Грейнджер на мгновение отводит глаза, пряча истинные эмоции, и в груди у меня знакомо тянет, — скажем так, я была сосредоточена исключительно на себе. Не собираюсь давить на неё, поэтому просто киваю, принимая ответ, и следую дальше. — Лонгботтом помогает тебе справляться? — Драко, — с нажимом выдыхает Грейнджер, вздёргивая нос. — Я вполне сама могу постоять за себя, и ежесекундное присутствие Невилла — это последнее, чего бы я хотела в своей и без того проблемной жизни, — глаза девушки сверкают справедливым гневом, и мне ли не знать, что эта ведьма весьма опасна в своих рассуждениях, не говоря уже о действиях? — Я предпочитаю знать, что ты здесь не одна, — упрямо гну свою линию, готов начать с ней спорить, но все аргументы, не успев собраться в одно целое, растворяются где-то в горле. Заклеивают губы с внутренней стороны. Прошивают невидимыми стежками слизистую, чтобы не позволить ни звуку, ни вздоху покинуть пределы моего рта. Потому что эта ведьма, укравшая мой сон, пробравшаяся под кожу и растворившаяся в крови, — обхватывает ладонями моё лицо, и следующее, что я успеваю сделать, это почувствовать на своих губах её прикосновение. Раз. Второй. И третий. Она целует мои губы, не размыкая своих, — просто расставляет сухие точки в уголках. Цепляюсь уже знакомым движением за её поясницу, притягивая к себе поближе, но, когда она чувствует, что я готов приступить к куда более развязным действиям, отстраняется. Впрочем, не так уж далеко, потому что моя рука на её талии не предоставляет Грейнджер такой возможности. — Ты ведь знал, что Ханна всё ещё здесь и они встретятся, не так ли? — летит вдогонку моим вдруг потерявшим всё своё единство мыслям, и я вынужден потратить немного больше времени на то, чтобы вникнуть в суть вопроса. Грейнджер достаточно лишь одного взгляда на меня, чтобы прочитать ответ. — Ну конечно же, — хмыкает она, не выглядя удивлённой. — И как прошло их воссоединение? — Никак. У неё что-то наподобие отношений, а Невиллл… — она тихонько вздыхает и пытливо заглядывает в мои глаза. — Это правда, что он покалечил трёх волшебников, когда их привели на то судилище? Воспоминания почти десятилетней давности всплывают в памяти смазанной колдографией — потерявшей яркость от ненадобности хранить ненужную информацию и нечёткой по истечению многих лет. — Ну, я точно помню одного несчастного, орущего во всю глотку с воткнутой палочкой в глазнице, — Грейнджер нечитаемым взглядом впивается в моё лицо, и внутренности заливает холод, и злость тут же поднимает уродливую голову, скаля гнилые зубы. Атмосфера вокруг нас вмиг теряет искрящуюся лёгкость, сменяясь на кусающую хлёстким снегом стужу. — Да, я был там, Грейнджер, — в моём голосе проскальзывает лёд, и я убираю ладонь с её тела, создавая между нами расстояние. И это расстояние не измерить линейкой. — Ты видела, что я собой представляю, — не ряди меня в радужные тряпки, обманывая свою совесть, — я обрушиваю на неё всю правду — то, что я чувствую, нет, то, что я о себе знаю. — Потом, когда ты очнёшься, будет лишь больнее. Я прекрасно жил до этих пор — меня вполне устраивал порядок, установленный Волдемортом, — я слегка наклоняюсь к ней, безжалостно впечатывая свои слова в её сознание. — У меня никогда, слышишь, никогда не было необходимости пойти против установленных в Волшебной Британии правил, — я чеканю слова, упуская тот нюанс, что и мне тогда было страшно, пусть и не я сидел на коленях, сломленный поражением, но я никогда не признаюсь в этом, поэтому… — Так что если ты ищешь во мне скрытого единорога с влажными мечтами изменить мир, в котором я вырос и жил все свои сознательные годы, — не делай этого. — Грейнджер дышит через нос, разделывая меня взглядом, и глаза её настолько огромны, что я могу увидеть своё отражение. — И когда сегодня ночью ты будешь лежать в постели и сожалеть о произошедшем между нами, — яд, изливающийся из меня словами, настолько концентрирован, настолько мерзок, что я натурально чувствую горечь, прожигающую глотку, — можешь не переживать — я и только я виноват в случившемся. У тебя вряд ли был шанс избежать моих действий. Я смотрю на Грейнджер, пытаясь придержать за ошейник лающий гнев, что рвётся изнутри, — готовый поглотить другое чувство — куда более разрушительное, нежели жрущая внутренности злоба. Если она будет сожалеть о том, что отдалась мне, — я не хочу знать… Ощутимый удар в грудь прерывает поток грубых слов и болезненных мыслей, втягивая в воронку реальности и возвращая к той, что так подло и без предупреждения завладела мной. — Прекрати! — вскрикивает Грейнджер, и я, щёлкнув челюстью, сверлю её взглядом исподлобья. — Я прекрасно вижу, кто ты и кем являешься, знаю, как ты жил и в каком окружении, — она облизывает губы и злобно откидывает невидимый для меня волосок, застилающий глаза. — Может, я и лишилась свободы, но мой рассудок всё ещё при мне. Мне двадцать семь, а не семнадцать, и моя склонность верить в то, что я могу изменить мир и людей, давно развеялась, так что не делай так, — её голос дрожит на этом моменте, и мой гнев с шипением затухает, так и не разгоревшись в полной мере, — не унижай меня своими ошибочными предположениями, — я даже рта не успеваю открыть, как Грейнджер тычет мне в грудь пальцем, пресекая любые попытки заговорить. — И не смей… — делает глубокий вдох, разбирая меня на части одним лишь взглядом, — не смей говорить мне о моих сожалениях, понял? — вопрос, видимо, не требует ответа, так как она, не делая паузы на вдох, продолжает отчитывать меня, словно зелёного молокососа. — Я была с тобой не потому, что ты настолько сногсшибательный, — не льсти себе, — мои брови ползут вверх, но, приметив гневный блеск в её глазах, я тут же принимаю серьёзный вид. — Я была с тобой, потому что мне хотелось. И чтобы ты не успел извратить мои слова, я повторю ещё раз: я хотела быть с тобой так же сильно, как и ты хотел меня. Вбей эту мысль себе в голову и не ищи скрытого смысла там, где его нет. Не смей. Иначе я сама тебя прикончу, и, клянусь, мне даже палочка не понадобится, — её грудная клетка движется в ускоренном темпе, а щёки покрываются восхитительным румянцем. Её слова бьют в грудь, закручиваются в плотный клубок и, выдавливая последние капли моего же яда, мягко гнездятся там, где ещё недавно ныло и болело. «… Я хотела быть с тобой так же сильно… … Мне хотелось…» Что же ты делаешь со мной, Грейнджер, что же ты творишь… — Тебе нечего ответить? — она складывает руки на груди, с вызовом задирая подбородок. — Я так и думала. Мои губы дёргаются, но я заставляю себя быть сдержанней. Спокойней и рассудительней. Быть нормальным. Или хотя бы сделать вид, что я нормальный. — Не знаю, Грейнджер, — произношу вкрадчиво. — Может, я просто боюсь быть задушенным прямо сейчас, — окидываю взглядом окружающий нас беспорядок, — вот тем шнурком непонятного предназначения, — киваю ей за плечо, но эта ведьма даже не шевелится, продолжая сверлить меня взглядом. — В твоих руках даже самый безобидный предмет становится оружием, — склоняю голову в знак полной капитуляции. — Так что я принимаю твои угрозы с полной ответственностью. Грейнджер просто смотрит на меня с отсутствующим выражением лица, пока смысл сказанного не проникает в её напряжённый мозг, и лишь потом смаргивает несколько раз, резко выдыхая. — Мерлин, — она трёт лоб двумя пальцами, прикрывая глаза. — Ты совершенно невыносим. — Ну всё, — теряю напускное безразличие и хватаю её руку, притягивая к себе. — Иди, я тебя обниму. Её сопротивление так восхитительно в своей неискренности, что я даже не обращаю внимания на лёгкое напряжение мышц Грейнджер. Я в полной мере ощущаю себя победителем, когда она, сдавшись, льнёт к моей груди, обхватывая обеими руками пояс. — Мой член даже не успел обсохнуть после того, как побывал в тебе, а я уже получил нагоняй, — низко выдыхаю в копну волос, прижимая её затылок. На всякий случай. — Видимо, не стоило слушать возражения, надо было привести тебя ко второму раунду. Она резко дёргается и, видимо, решив из нас двоих быть куда более взрослой, никак не комментирует мои беззлобные остроты. — Ты бы не сделал этого, — спустя мгновение бормочет мне куда-то в плечо, и её голос слишком серьёзен для ответа на моё очередное подтрунивание, — без моего на то согласия. Мои объятия становится сильнее и, наверное, болезненней для неё, но я не могу заставить себя расслабить руки — наоборот, вжимаю Грейнджер в себя ещё сильнее. — Едва не сделал, — закрываю глаза, позволяя внутреннему состоянию полного раздрая выйти наружу. Потому что уверен — она не видит моё лицо. — В карцере. — Нет, Драко, — Грейнджер пытается взглянуть на меня, но я не позволяю, прижимаясь к её макушке подбородком, — ты ничего бы мне не сделал, — с нажимом произносит она, прекращая попытки поднять голову. — Даже тогда. — Уверена? — потому что я не уверен, смог бы выбраться из той тьмы, застлавшей глаза в тот момент. — Да, — без единого сомнения. — Давай закроем эту тему, хорошо? Я купаюсь в окутавшей нас тишине, мысленно отсчитывая неизбежный ход времени, — мне нужно уходить. Я и так потратил на этот визит больше позволенного, и каждая секунда промедления несёт собой угрозу. — Почему ты отправил меня сюда? — она снова предпринимает попытку поднять голову, и в этот раз я не препятствую. — Люди начали замечать, Грейнджер, — это всё, что я говорю, не отводя от неё глаз, и эта девушка достаточно умна, чтобы понять, о чём. — Это… — она сглатывает, и я ненавижу это выражение тревоги, наполнившей её глаза, — … у тебя проблемы из-за меня? — Ничего такого, о чём тебе нужно беспокоиться, — беспрекословно заявляю я, всматриваясь в карие глаза. — Всё нормально, Грейнджер. — Мне нужно кое-что от тебя, — я жду, пока она не кивает в согласии прежде, чем продолжить. — Ты должна быть как можно незаметней. Никаких скандалов с охраной и попыток сбежать, слышишь? Скрытная и тихая — не привлекающая к себе внимания. Можешь сделать это для меня? Она хмурится, и тень беспокойства искажает черты её лица. — Драко? — она заглядывает мне в глаза, не скрывая тревоги. — Я вытащу тебя отсюда, — тихо говорю я, пытаясь спокойным тоном умерить её переживания. — Собственно, поэтому я и пришёл — сказать тебе об этом. Я не знаю, какой реакции жду от неё: радости или недоумения, страха или воодушевлённости, но явно не того, что Грейнджер просто смотрит на меня, слегка склонив голову. — Мне нужно время, чтобы продумать всё, и ты должна обеспечить мне это, хорошо? — растерянный от отсутствия проявлений каких-либо эмоций, я повторяю свою просьбу. — Больше тебе беспокоиться не о чем. Её тёплая ладонь невесомо гладит левую часть моего лица, и я прижимаюсь сильнее к мягкой коже, нуждаясь в куда более тесном контакте. — Когда ты в последний раз нормально спал, Драко? – тихо спрашивает Грейнджер, прочерчивая подушечкой большого пальца кожу над моей скулой. — Что? — недоумённо поднимаю брови, не совсем понимая, к чему этот вопрос. Она лишь вздыхает с каким-то сокрушением и качает головой, на миг прикрывая веки. — Я тоже хочу попросить тебя кое о чём, можно? — Конечно. Её ладони удерживают моё лицо, а в глазах такая серьёзность, что я хмурюсь в напряжённом ожидании. — Хочу, чтобы ты сегодня пришёл домой и лёг спать, — тёмные зрачки оглаживают моё лицо, делая маленькие остановки под нижними веками, на щеках и немного дольше на губах. — Не думая о моём пребывании здесь, не поддаваясь переживаниям и не прокручивая в голове сотни планов, — она отрывается от созерцания моего рта и всматривается в глаза. — Я прошу тебя поспать — ты можешь сделать для меня это? Пожалуйста. — Да, — выдыхаю я. — А ты пообещай мне быть осторожной. — Обещаю, — Грейнджер кивает, подтверждая собственные слова, и я перехватываю её ладони, перемещая себе на грудь, а сам же обхватываю её спину, притягивая поближе к себе в тесное объятие. Я зарываюсь носом в кудрявую макушку, запоминая её запах, — запечатлевая в памяти каждый миг, проведённый с нею. — Я не знаю, когда мы увидимся в следующий раз, — трусь щекой о её волосы. — Приходить сюда слишком рискованно. Грейнджер просовывает руки под мои руки и тоже обнимает меня за спину. — Знаю, — она подтягивается выше, оставляя быстрый поцелуй на моём кадыке, прежде чем спрятать лицо в изгибе шеи. — Не хочу, чтобы ты рисковал собой. — Я обязательно найду способ связаться с тобой — ты ничего не должна бояться, хорошо? — Хорошо, — её дыхание щекочет кожу, и я, выдохнув, аккуратно отстраняюсь от девушки. Словно почувствовав моё напряжение, Грейнджер поднимает лицо, закусывая нижнюю губу. Свитер натягивается на спине, так как женские ладошки собирают ткань в зажатые кулаки. — Тебе пора уходить, — нехотя говорю я, бегая глазами по её веснушкам. — Да, — Грейнджер соглашается, но вот только руки крепче прижимаются к моей спине. — Да — пора. Завожу руки себе за спину и, обхватывая её ладони, освобождаю собственную одежду от цепкого захвата. Грейнджер делает шаг назад, неотрывно смотря мне в глаза. Я сжимаю челюсть до такой степени, что чувствую, как болит кость. Она отходит ещё на один шаг, всё ближе приближаясь к выходу и всё дальше отстраняясь от меня. Да гори оно всё синим пламенем. В два коротких шага преодолеваю установившееся расстояние и вжираюсь в её рот. Наши зубы сталкиваются от силы удара, и я чувствую, как моя нижняя губа рвётся, резко цепляясь за острый краешек одного из зубов Грейнджер. Она стонет мне в рот, и я подхватываю её под задницу, чувствуя как ноги обнимают меня за пояс, и только сейчас в полной мере осознаю, что так и не застегнул ремень. Наши языки сплетаются во влажных касаниях, и я чувствую, что мой подбородок мокрый от неимоверного количества слюны: её и моей. Этот поцелуй настолько грязный в лучшем смысле этого слова, что у меня напрочь сносит голову. Я прижимаю Грейнджер к стене — рядом с входной дверью, втирая своё тело в её, — вжимаясь между раскрытых ног. Голоса в коридоре, словно ушат холодной воды, отрезвляют опьяневшую голову, и я, переводя дыхание, утыкаюсь в её ухо, подавляя в себе волну похоти, затмившую мой разум. — Не осталось времени, — хриплю в пылающее жаром ухо, не скрывая собственного сожаления. Она лишь кивает согласно, осторожно опуская ноги на пол, и тот факт, что ей требуется лишняя секунда, чтобы прийти в себя, немного сглаживает вспышку разочарования. — Я пойду, — бросая быстрый взгляд на дверь, шепчет Грейнджер и обхватывает пальцами ручку. — Иди, — прислоняюсь к стене, застёгивая ремень. Иди, иначе не смогу отпустить. Она замирает, следя за движением моих рук на поясе, а потом, бросив напоследок взгляд на моё лицо, легонько приоткрывает дверь. — Помни об осторожности, — это всё, что я успеваю сказать, прежде чем Грейнджер покидает кабинет. Прикрываю глаза и ударяюсь затылком о стену. Моё тело гудит, а губы пульсируют. Я полностью пропитан потом и окружён аурой секса. Только когда нижнюю губу щиплет от натяжения, я понимаю, что улыбаюсь, как чокнутый псих. Ну что за придурок. Камин переносит меня в Малфой Мэнор, и Ганси тут же услужливо материализуется рядом, приветствуя моё появление. Я падаю на кровать, не утруждая себя тем, чтобы принять душ, — я всё ещё пахну ею, мои пальцы всё ещё хранят на себе запах её возбуждения, а губы помнят очертания её рта. И я не желаю избавляться от этого как можно дольше. Впервые за долгое время я проваливаюсь в настоящий, спокойный и крепкий сон. И, находясь на границе между сном и реальностью, я всё ещё слышу её слова: «… Я хочу целовать тебя… чувствовать тебя в себе… хотела быть с тобой… не останавливайся… ещё…» И последняя мысль отпечатывается в мозгу, выжигая шрам, прожигая насквозь, — попадая в такт с колотящимся в груди сердцем: Моя. Моя. Моя.