Когда взойдёт кровавая луна

Резкий рывок аппарации вздёргивает внутренние органы заточенным крючком, и давно утраченные навыки подобного способа передвижения действуют совершенно разрушающе на организм в целом. Чувство такое, будто моё тело застёгнуто на металлическую змейку и вот сейчас этим самым рывком некто вздёрнул замочек, распахивая меня надвое. Отвратительное ощущение на самом деле. Мутит. Тошнит. Дышать не могу. И думать тоже не могу. Смаргиваю мутную пелену перед глазами, чувствуя, как Пэнси отпускает мою ладонь, и тут же спотыкаюсь о твёрдую землю, едва не упав на колени. Тонкий звон колокольчика взвинчивает слух, словно кто-то вдруг выбил наглухо заколоченную дверь, впуская в тесную, наполненную спёртым воздухом, без окон комнатушку звуки внешнего мира, и я испуганно закрываю уши обеими ладонями. Расширенными в немом испуге глазами ошалело впитываю в себя картину происходящего вокруг. Небольшая площадь, вымощенная щербатым булыжником, окружённая низкими строениями с красочными вывесками. Бегающие дети и вальяжно прогуливающиеся дамы преклонного возраста. Девушки, разглядывающие витрину ближайшего магазина, и спорящие о чём-то мужчины недалеко от них. Опускаю руки, неосознанно выискивая взглядом источник напугавшего меня звона, и упираюсь взглядом в низкого длиннобородого старика. Он раскачивает поблёскивающий бронзой купол, мерно дёргая верёвку, и оглашает звучным голосом, совсем не подходящим такому пожилому человеку: — Свежая выпечка! Горячая, сладкая — только из огня! Свежая выпечка! Выдыхаю сдавленно, одновременно облизывая сухие губы, и совсем некстати думаю, что колокола лучше использовать в совершенно иных целях, таких как оповещение об опасности или указание пути заблудшим путникам, но уж никак не для того, чтобы призывать окружающих к поеданию сдобы. Внезапный треск в непосредственной близости от меня заставляет вздыбиться каждый волосок на теле, и я, не в силах совладать с собственным голосом, испуганно вскрикиваю, с ужасом осознавая, что не могу сдвинуться с места. Высокий тощий мужчина, так внезапно аппарировавший рядом, недоуменно вскидывает брови и с видом полнейшего замешательства на лице опасливо обходит застывшую меня, скрываясь в массе прохожих. — Эй! — слышится за спиной, и сердце сжимается в груди в маленький комочек — болезненный и кровавый. — Гермиона! Прижимаю ладонь к груди в попытке унять болезненный спазм и разворачиваюсь, всё ещё не веря. Не веря своим ушам. Глазам. Не веря. — Вы? — это всё, что я могу сказать, подавляя рвущиеся всхлипы. — Вы?.. — горло сдавливает, и я не могу вытолкнуть больше ни звука, лишь беспомощно открывать и закрывать рот. Но слова не идут. Замешательство перевешивает удивление, и мне тяжело сделать шаг вперёд. Слёзы норовят скатиться с немигающих глаз, и я крепко зажмуриваюсь, прежде чем снова взглянуть на приближающуюся ко мне пару. «Тебя встретят…» Эти слова вибрируют в голове, отзываясь частыми колебаниями в стиснутом спазмом сердце, и значение этой фразы только сейчас приобретает смысл. Я чувствую, как предательски дрожит подбородок и невыносимо больно щиплет глаза. Он… Он опять сделал это. Снова. В очередной раз показал мне свою сущность, глубоко спрятанную за неприступной крепостью. Не распыляясь на слова, не сотрясая воздух пустыми обещаниями и не даря хрупкую надежду, он просто взял и поставил меня, безмолвную и растерянную, смотреть на результаты его деяний. И пусть мотивы насквозь пронизаны эгоизмом с очевидным налётом изощрённой корысти, не от чистого сердца, а по прихоти лишь, в этом весь Драко. В этом весь он. Тот, кому дела нет до чужих судеб. Тот, кто посчитал нужным вытянуть не имеющих к нему никакого отношения узников из тюрьмы ради девушки, которую ещё недавно презирал. Тот, кому я отдала своё сердце. Всё время, проведённое с ним, я давила в себе мысли о Невилле — словно защищая психическое здоровье, разум внушал одну единственную мысль: он нашёл Ханну, он рядом с ней, и если Невилл обречён до конца своих дней прожить в неволе, то будет хотя бы не одинок. Но сейчас, видя его и Аббот перед собой, в равной степени с растерянностью я чувствую вину, потому что никак не смогла бы помочь Невиллу и его возлюбленной. Но вот они здесь. Оба. Улыбаются, держась за руки, и спешат навстречу. А я никак не могу заставить себя пошевелиться. — Так, — деловито заявляет Пэнси, и я перевожу на неё взгляд, совершенно забыв, что она всё это время была рядом. — Мне нужно пройтись по магазинам и приобрести себе колье, — Невилл бросается на меня, широко раскрыв руки, и я впервые, кажется, делаю крошечный вдох. — Мы встретимся на этом же месте через три часа, — всеобщее воссоединение оставляет Пэнси равнодушной, и она в принципе не считает нужным прервать свой монолог. — Эй, вы слышите меня? Я оказываюсь зажатой в крепких объятиях, и в нос ударяет запах Невилла: смесь геля для душа и свежесть трав. Нахожу глазами лицо Ханны и часто моргаю в ответ на её широкую улыбку. Господи, как мне выдержать? Буквально несколько минут назад я сгорела дотла, и во мне осталось лишь опустошение. Раскрошенная душа и осколки, раздирающие изнутри, но сейчас я не могу не чувствовать в себе глухую радость, пусть и тусклую, отсыревшую, но всё же… Всё же. Мои руки обретают чувствительность, и я обхватываю спину Невилла, прижимаясь к нему, позволяя себе тихо всхлипнуть. — Да, Паркинсон, — гудит над головой, и я наконец улыбаюсь. — Я прекрасно тебя услышал. — Нотт, — летит высокомерно в ответ. — Я — Нотт. Мягко отстраняюсь от Лонгботтома и перевожу взгляд на Пэнси, чётко уловив её нетерпение вкупе с нескрываемым раздражением. — Грейнджер, — в её взгляде что-то проскальзывает, но я не знаю Пэнси достаточно хорошо, чтобы суметь прочитать её эмоции. — Драко очень рисковал, чтобы обеспечить тебе комфортное существование, — она взмахивает волосами, поджимая губы, и вот уж теперь не составляет труда ощутить её нетерпимость. — Будь добра, не умножь на ноль все его старания, — Пэнси не даёт возможности ответить на свои слова, снимая с плеча элегантную сумку. — Это тебе, — я недоуменно перевожу взгляд на зависшую между нами вещь и поднимаю глаза на Нотт в немом вопросе. — Заклятие невидимого расширения в действии, — фыркает она в ответ на моё непонимание, вконец теряя терпение. — Могу поспорить, что там целое состояние. Когда я так и не протягиваю руку, чтобы взять сумку, Пэнси просто впихивает её в мою ладонь и тихо говорит, теряя всё своё превосходство во взгляде и высокомерие в манере разговора: — Ты же понимаешь, что так будет лучше, — она отводит взгляд, осматривая площадь, и снова возвращается ко мне, — для вас обоих. Смотри, — кивает в сторону притихших Невилла и Ханны, не отрывая от меня свой тёмный взгляд, — он даже друзей тебе достал из преисподней, лишь бы ты не была одна. Всё для тебя, — она умолкает и, смерив меня взглядом, оборачивается к Невиллу. — Эй, мистер, не опаздывай. Три часа. Не дожидаясь ответа от Лонгботтома и больше не удостоив меня своим вниманием, Пэнси просто уходит, не проронив больше ни слова, и я судорожно выдыхаю в понимании, что могу попробовать сказать хоть что-то. — Невилл, — бегаю взглядом от одного к другому. — Ханна, — голос дрожит предательски, но это ничего, ведь я, по крайней мере, могу разговаривать. — Как? Не нужно уточнять, что именно я имею в виду, — всё ясно и так. Улыбка Ханны мрачнеет, стираясь с лица, пока, в конце концов, совсем не исчезает, оставив после себя горькую складку у рта да потухший взгляд. — Идём, — Невилл, словно не замечая изменений в Аббот, легко подхватывает её под руку, а меня приобнимает за плечи, мягко направляя вперёд. — Здесь неподалёку есть уютное место, где нам никто не помешает, — он оборачивается к девушке, шагающей рядом, растягивая губы в лёгкой улыбке. — Ханне там очень нравится, так ведь? — Ддда, — запинается та, и я замечаю, как судорожно её пальцы цепляются за рукав свитера Невилла. — Да, конечно, — выдыхает Аббот, звуча более уверенно. — Идём. Мы лавируем сквозь галдящую толпу, и такое количество народа наводит на мысль, что сегодня либо выходной день, или же какой-то местный праздник, — других причин столпотворения столь разношёрстной публики в одном месте найти не могу. С каким-то тупым равнодушием я рассматриваю людей, прислушиваюсь к их говору, цепляясь взглядом за долговязого подростка, непринуждённо левитирующего тележку с набором инструментов перед собой. Сердце тут же начинает стучать часто-часто, ладони неприятно влажнеют, а во рту, наоборот, становится сухо. Вид этого молодого волшебника бередит мой разум на подсознательном уровне: я всё ещё чувствую внутренний запрет глубоко внутри себя и барьеры, выстроенные так спешно, но при этом такие нерушимые, что испытываешь физическую боль, если попытаться к ним подойти, не говоря о том, чтобы разрушить. Инстинкты, отточенные долгими годами бегства, встают в позу, посылая чёткие сигналы: колдовать опасно, обращаться к волшебству опасно. Заклятия, зелья, волшебная палочка. Опасно, опасно… Моё тело слишком велико для меня. Не по мне. Я словно сжимаюсь вся, уменьшаюсь, растворяясь, — прячусь внутри себя, накрывая руками голову, и втискиваю лицо в согнутые колени. Опасно, опасно… Становлюсь прозрачной, тоненькой — мне бы выпрыгнуть из собственной кожи, да вот только она сама сейчас рухнет на землю бесформенной грудой. Потому что я уменьшаюсь… Опасно… Мягкий шум закрывающейся двери за спиной жёстко бьёт по лицу призрачной ладонью, отрезвляя. Возвращая меня в настоящее. И я давлюсь воздухом. — Сюда, — как сквозь плотную толщу воды долетает низкий голос, и сердце моё успокаивается, а дыхание приходит в норму. Моё тело мне снова по размеру. Возвращая утраченную на время чёткость взгляда, понимаю, что мы находимся в небольшом кафе с разбросанными, наверняка умышленно, невпопад столиками по всему помещению. Глаза выхватывают поблёскивающие витрины, наполненные различными десертами, и от буйства красок рябит в глазах, но сам интерьер, будто призванный сбалансировать цветастость сладостей, странно успокаивает нервы своей сдержанностью и непритязательностью. Здесь тихо и прохладно, уличный гам остаётся за плотной дверью, а блуждающие взгляды прикрыты полупрозрачными занавесками на окнах. Никакой опасности. Мы усаживаемся за самый дальний столик, и я отмечаю, что Невилл стремится сесть ближе к окну, и, когда ему это удаётся, прежде чем начать разговор, он пристально осматривает улицу. Его взгляд внимательный и острый, брови нахмурены, и сам он выглядит напряжённым. Когда он обращает свои глаза на меня, я вздрагиваю. Но стоит ему один раз взмахнуть ресницами, меня отпускает, потому что Невилл снова становится собой. — Итак… — начинает он, но не успевает продолжить, так как подошедшая официантка спрашивает, что нам принести, и я, растерявшись, только и могу, что смотреть в стол: я понимаю, что веду себя странно, и мне бы правда хотелось вернуть улыбку щебечущей девушке и элементарно попросить чашку чая с каким-нибудь фирменным десертом, но я не могу выдавить из себя ни звука. И посмотреть на незнакомого мне человека тоже не могу. Особенно тогда, когда этот человек выжидающе впивается в меня взглядом, будто следит за каждым моим вдохом, господи. Я стискиваю пальцами краешек тонкой скатерти, сжимая ткань, и если я не остановлюсь, то привлеку к себе ненужное внимание тем, что сдеру к чертям её со стола. Невилл делает заказ за всех троих. Когда девушка уходит, я наскребаю в себе остатки мужества и поднимаю глаза. Сталкиваясь взглядом с Ханной. Да так и зависая в моменте. Потому что в карих глазах напротив я вижу зеркальное отражение собственных страхов и слабостей. Дрожащую панику, удерживаемую лишь силой воли и непрочной уверенностью в том, что чьё-то проклятие не прилетит в спину в этот вот момент — сейчас, когда ты настолько уязвим и ноги твои дрожат, стоит сделать шаг. Ханна забыла, каково это — свободно передвигаться без ограничений и страха быть наказанной, встречаться глазами с другими людьми, с лёгкостью говорить с незнакомцами: спрашивать о чём-то и отвечать на их вопросы, пусть это даже обыкновенная просьба показать дорогу. Ханна забыла, каково это — находиться в толпе, а я не помню, как чувствовать себя в безопасности в ней же. Уголок рта Аббот вздрагивает, и невольно отвечаю тем же жестом: безмолвно говорю, что знаю. Вижу. Понимаю. — Мы ожидали твоего прибытия, — тихо произносит Невилл, и я резко выдыхаю, переключаясь на него, — но не знали, когда именно это случится. Вчера вечером нам прислали Патронус. Это был огромный пёс — кому он принадлежит, не знаешь? Дребезжание посуды не даёт возможности ответить, и я какое-то время наблюдаю, как перед каждым из нас появляется большая кружка с дымящим паром и шоколадное пирожное, поблёскивающее причудливыми завитушками крема. В этот раз я выдавливаю из себя благодарную улыбку официантке и, получив в ответ тёплое пожелание приятного аппетита, с готовностью киваю, обхватив руками чашку. Девушка бесшумно удаляется к следующему столу, и я коротко выдыхаю. — Нет, — тихо отвечаю на озвученный ранее вопрос, сжимая холодные пальцы на нагревающейся керамике. Жжёт, но я смутно ощущаю это. — Я вообще мало что знаю. — Гермиона — подаёт голос Ханна. — Мы свободны, — она говорит это так, словно всё ещё пребывает в сомнении по поводу происходящего. — Ты можешь поверить? — её взгляд вспыхивает, и глаза расширяются в восхищении. — Мерлин, когда ты только появилась в нашей Резервации, я подумала, что в Первой ты завела роман с каким-то охранником и тебя из-за этого перевели, но Малфой… — она вмиг теряет лёгкость, словно та была сиюминутным проявлением и выдохлась. — Малфой вытянул нас из того ада. Упоминание его имени не причиняет мне боль. Совсем нет. Только глухую забитую мыслями тоску. — Меня, ты думала, тоже перевели по той же причине? — насмешливо тянет Невилл, и Ханна только пожимает плечом на это. — Да, — мой ответ звучит невпопад, но я не задумываюсь о правилах ведения светской беседы. — Он сделал это, — втягиваю через нос пропитанный сладковатым запахом воздух и надеюсь, что в моём взгляде, обращённом на Ханну и Невилла, появилось хоть немного уверенной твёрдости. — Вы видели его? Говорили с ним? Он что-то сказал обо мне? — Нет, — разбивает мои несмелые надежды Невилл, и я мысленно опускаю голову, пряча свою боль, но в реальности даже не вздрагиваю. — Но едва ли этот факт меня удивляет, Гермиона. Зная Малфоя, я вообще ничему не удивляюсь. Ханна без видимого интереса ковыряет вилкой десерт, и Невилл снова бросает быстрый взгляд в окно, прежде чем опять посмотреть на меня. — Малфой… — Невилл вздыхает, и Ханна тут же отрывается от своего занятия, обеспокоенная его тоном. — Он как-то сказал, что всему, что у меня есть, я обязан тебе. Я не придавал значения этим словам, — парень качает головой, насмешливо кривя губы, — до тех пор, пока не оказался в магловском мире с билетом на руках и сумкой с деньгами. Он говорит это низким голосом, насквозь прошитым хриплым волнением, и Аббот тут же обхватывает лежащую на столе ладонь парня, прижимаясь к боку Невилла и заглядывая в его глаза. — Не надо, Невилл, прошу, — я не уверена, что могу вынести слова благодарности или даже увидеть её отголоски во взглядах напротив, потому что совершенно не заслужила ничего из этого. — Где мы? — задаю интересующий меня вопрос, пытаясь перебить застывшую между нами принуждённость. — И каким образом вам удалось сюда попасть? Ханна сжимает ладонь Невилла один раз и, убедившись только ей одной известным способом о душевном равновесии своего возлюбленного, отпускает его руку, возвращаясь к пирожному. — Чёртов Нотт завалился в мастерскую и оглушил всех присутствующих, — фыркает Невилл, и я, услышав знакомые нотки сдержанной иронии в его тоне, тоже успокаиваюсь. — Слава Мерлину, их было всего двое. Не думаю, что бедняги вообще успели понять, что произошло, — он делает осторожный глоток из своей чашки и посылает мне короткую улыбку. — Мне было велено закрыть рот и найти Ханну, — он поднимает брови, и я сейчас ощущаю, как напряжение отпускает мышцы. — Что сказать, перемещения по каминной сети здорово освежают воспоминания, — Невилл ещё раз ухмыляется, прежде чем его лицо становится серьёзным, а глаза внимательно всматриваются в мои. — А потом нас вывели в магловский Лондон, Гермиона. Я открываю рот в изумлении, но не успеваю сказать ни слова, потому что Ханна добавляет: — Перед этим напоив оборотным зельем. Захлопываю рот обратно, молча умоляя их продолжить. — Именно, — поддакивает Невилл. — Поездом мы добрались в шотландский Дурнесс, а оттуда паромом пересекли океан и прибыли в Сейдисфёрдюр. Это было сложно и запутанно — нам тяжело далась эта поездка. У маглов всё так странно устроено… — Мы считаемся погибшими, — вношу в общую картину свою часть известной мне информации. Ханна щурится в удивлении, и я киваю. — Да, сгорели во время пожара на хоздворе. Без понятия, какую версию событий предоставил в отчёте Теодор Нотт, но я уверена, что там всё вполне реалистично, — если они испытывают страх преследования, я хочу их успокоить всеми доступными мне способами. — Ну и вы не могли перемещаться в людском мире никаким иным способом, кроме как магловским. Думаю, это связано с безопасностью — вашей и всех, кто нам помогал. — Да, да, — слишком громко восклицает Невилл и, поняв свою горячность, тут же понижает голос. — Я понимаю, конечно, — он наклоняется чуть ниже, таким образом становясь ближе ко мне. — Мы ехали под чужими именами в чужих обличиях. У нас на руках были документы, подтверждающие личность, и нужно было их показывать при каждой смене транспорта, — Невилл рассказывает о своём опыте с неприсущим ему восхищением, и я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. — Когда мы прибыли сюда, нас уже ждал дом в уединённом месте, окружённом одними лишь скалами. Маленькая долина, Гермиона, вдалеке от шумных посёлков и дорог: тихий, недоступный для других участок, сокрытый Фиделиусом и чёртовой кучей защитных заклинаний, половину из которых я так и не определил. Там всего лишь два дома: наш и твой. — Так как вы справились в магловском мире? — Мы были не одни. — Да, — вновь включается в диалог Аббот, до сих пор не сделавшая ни глотка чая. — Женщина, назвавшаяся Тиной, сопровождала нас с самого Лондона, и она же привела сюда, передав указания. — Готов дать руку на отсечение, что она была под оборотным и имя тоже ненастоящее, — ворчит Невилл, потянувшись за салфеткой. — Я даже не уверена, что в реальности она женщиной является, — дёргает бровями Ханна, — учитывая тот инцидент, когда она перепутала мужской и женский туалет. — И какие же указания вы получили? — преувеличенно внимательно слежу за движением пальцев Невилла, комкающих салфетку, забыв даже моргнуть. Когда время, предоставленное для ответа на мой вопрос, превышает лимит приличия, я вынужденно поднимаю глаза, впиваясь в застывшее лицо моего друга. — Ничего особенного, Гермиона, — он не отводит взгляда и смотрит прямиком в мою душу, кажется. — Быть рядом, пока ты не решишь уйти в другое место. Наверное, я должна испытать облегчение. Или злость. Хоть что-нибудь, но внутри меня лишь мёртвая тишина. «... Я буду ждать тебя неделю. Месяц. Я буду ждать тебя годы…» Я буду ждать тебя, Драко. Жжение в пальцах становится невыносимым, и я отпускаю кружку, пряча руки под стол. Цепляюсь, словно хищная птица когтями, за ткань плотных брюк, прихватывая кожу, и приветствую боль. — Что ж, я не собираюсь никуда уходить, — отрезаю, не стараясь смягчить грубость своих слов. — А вы не обязаны нянчиться со мной — я не маленькая и… — Перестань, — вскидывает руку Невилл, и его глаза заволакивает ожесточённая муть. — Это совсем не значит, что я и Ханна обязаны контролировать тебя или что-то в этом роде, святые небеса! Моё дыхание тяжёлое. Свистящее. Я даже не замечаю, как частит сердце в груди и как сильно — невыносимо мучительно — хочется пересчитать суставы на пальцах. — Гермиона, — мягко, успокаивая своим тихим голосом, словно зашедшегося в истерике ребёнка, говорит Ханна, и я перевожу свой взгляд на неё. — Мы нуждаемся в ком-то, кто способен понять то, через что прошёл каждый из нас. Мы нуждаемся в друзьях — все мы, — она слегка склоняет голову, не отпуская мой взгляд, и слегка улыбается. — Тем более Невилл не самый отличный собеседник, знаешь ли… — Эй! — летит возмущённо. — Не нужно так напрягаться, любимый, — Аббот переключает своё внимание на Невилла, и я следую её примеру. — Я имела в виду только то, что девушкам необходимо общение, скажем так, без присутствия кого-то, чей эмоциональный диапазон шириной с ушко иголки. Я закрываю лицо руками, опираясь локтями на стол. Господи, какая же идиотка! Эти двое прошли через столько лет боли и унижений, лишений и разлуки, и вот теперь, когда судьба подарила им шанс на нормальное будущее, я, не умеющая контролировать свои эмоции, демонстрирую собственную незрелость. Не в силах выносить свои личные мучения, выплёскиваю токсичный яд на окружающих, добывая себе несколько мгновений облегчения. Мне становится стыдно и неловко за свой выпад. — Спасибо, — сдавленно произношу я, потирая лицо, прежде чем опустить руки, — вам обоим. Две пары глаз смотрят на меня пристально и, слава богам, без единого намёка на осуждение — они ясные и светлые: темнота не плещется в глубине радужек, сгущаясь, а ещё там есть нечто дребезжащее, надтреснутое и тянущее жилы. Там есть понимание. —Так, — Ханна позволяет этому самому пониманию приобрести словесную форму, и я натужно сглатываю. — Малфой… он? Появится? Выберет жизнь со мной, сжигая все мосты за спиной? Откажется от своих родителей, имени, титула? Наследия? Будет прятаться всю жизнь от Волдеморта, которого предал, или инсценирует собственную смерть, к примеру? Станет ли Малфой узником собственной жизни, и могла бы я ему это позволить? А себе? — Не думаю, Ханна. Она кивает, принимая эти слова, и не пытается больше рвать меня на части расспросами, и я благодарна за это. — Мне нужно в уборную, — привстаёт из-за стола, потирая руки. — Я покину вас ненадолго… Невилл тут же бросает на Ханну полный беспокойства взгляд и ёрзает по стулу, чтобы последовать за ней: — Я провожу. — Нет, — отрицательно машет головой Аббот и смотрит на него немигающим взглядом, транслируя неуклонность своего решения. — Я сама, дорогой. Я буквально вижу, как Невилл ведёт внутри себя борьбу, и, когда его плечи опускаются, понимаю, что Ханна вышла победителем в этой схватке. Она же, встряхнув волосами и задрав высоко голову, направляется вглубь кафе, где над широкими дверями висит соответствующий информационный знак. Уверена, что девушка прекрасно чувствует, как спину прожигает взгляд её парня. — Ханна… — Невилл приглаживает нервно волосы и опускает глаза. — Ей тяжело привыкнуть, — он снова возвращает свой взгляд в ту сторону, куда направилась Аббот, и тяжело выдыхает. — Сегодня третий раз, как она вышла из дома. Мы нигде не были, кроме этого кафе, не считая изучения маршрута к твоему дому, — парень хватает ранее забытую им салфетку, практически разрывая её на части. — Если едва видимую тропинку можно назвать полноценным маршрутом. — Мне жаль… — Не стоит, — он смотрит на меня, подбадривая больше себя самого, наверное. — Она справится — нужно просто больше времени. — А ты, Невилл? — задаю интересующий меня вопрос. — Как справляешься ты? Он отвечает не сразу. Отворачивается к окну, и если в прошлый раз Невилл выискивал в гуляющей толпе что-то подозрительное, то сейчас его глаза смотрят просто в никуда. — Я не могу позволить себе развалиться, — едва слышно произносит он, и мне приходится наклониться ближе. — Ради неё, — салфетка в его руках больше не пригодна для каких-либо действий, и Невилл просто бросает истерзанную бумагу на стол. — Я не смог уберечь Ханну много лет назад, но сейчас я буду тем, на кого она может опереться в процессе борьбы с собственными страхами, — он вздрагивает и смотрит мне в глаза. — Поэтому я справляюсь. — Вы оба очень сильные, — мой шёпот слишком тих, чтобы не быть поглощённым внешними звуками, но Невилл улавливает сказанное. — Как и ты, Гермиона. Теперь уже моя очередь разглядывать улицу и прислушиваться к себе, но внутри всё так же тихо. Полный штиль. И пугающая пустота. — Ты счастлив? — выдыхаю, не глядя на Невилла. Краем глаза замечаю, как он пожимает плечами. — Каждую минуту я жду, когда мне в спину прилетит Остолбеней, а следом Инкарцеро. Я не могу спокойно уснуть, пока не проверю с десяток раз охранные чары, и даже после этого мне удаётся с трудом успокоиться. Волшебная палочка постоянно со мной, и при малейшем шорохе я хватаюсь за неё, готовясь к нападению. Мои навыки в применении заклятий достигают отметки близкой к катастрофической, и это выводит меня из себя. Я вечно напряжён и… — он запинается, тем самым заставляя меня посмотреть ему в лицо. — Чёрт возьми, восемь лет заточения не проходят без следа за несколько недель, — Невилл фыркает, но как-то вымученно. С надломом. — Поэтому счастлив ли я? — качает головой. — Я не уверен. Я просто не знаю, что чувствую. Набираю полную грудь воздуха, но тень, упавшая на стол, так и не позволяет произнести ответ, и я выдыхаю как можно спокойней. Ханна вернулась. — Как дела? — с преувеличенным воодушевлением осведомляюсь я, замечая, как Невилл стирает любые признаки болезненной натянутости со своего лица. — Прекрасно, — щурится Ханна, наверняка заподозрив неладное, но, судя по тому, как она едва ли не впервые хватается за чашку с чаем, она решает сделать вид, что всё в порядке. — Так ты готова увидеть свой новый дом? Я с радостью прогуляюсь с тобой по долине, что принадлежит исключительно нам троим. — Конечно, — цепляю на своё лицо наиболее искреннюю улыбку и с готовностью киваю. — Я должен вернуться с Пэнси в Британию, — прочищает горло Невилл. — А потом снова проделать тот же путь сюда, как и раньше. Сомневаюсь, что в этот раз меня будут сопровождать. — Надеюсь, ты не потеряешься, — Ханна тычет его локтем в бок, и он нарочито обиженно ворчит: — А уж я-то как надеюсь — провести десятилетие в заточении, а потом вдруг колесить по Европе туда-сюда. — Расскажи мне, как это всё должно быть? — они оба смотрят на меня, и я уточняю: — Твоё очередное, — складываю пальцы, обозначая кавычки, — путешествие. Спустя две чашки чая, который, впрочем, я так и не сумела выпить, я узнаю, что у Невилла на руках имеется ещё один паспорт и несколько пузырьков Оборотного зелья. Он должен вернуться с Пэнси в Британию и преодолеть тот же путь в Исландию, что и несколько недель назад. Я не расспрашивала Драко о подробностях, но, обсудив такое положение вещей, мы приходим к выводу, что Пэнси не может вернуться одна — скорее всего, дело в порт-ключе. Проговорив это вслух, наша троица на время затихает, думая об одном и том же: даже лояльные к власти Волдеморта волшебники лишены свободы за пределами Магической Британии. Невилл первым нарушает молчание, демонстрируя мне волшебную палочку, которую ему предоставила Тина. Расплываясь в довольной улыбке, он взмахивает древком, и Ханна тут же перехватывает его руку, торопливо уговаривая быть более аккуратным. Глядя на эту картину, я прихожу к пониманию, что ранее уже были прецеденты с неосторожным применением волшебства. Ханна рассказывает о своём новом доме, не скупясь на детали, а Невилл лишь молча наблюдает за ней с лёгкой улыбкой на губах. В какой-то момент их руки исчезают с поверхности стола, и я уверена — их пальцы переплетены и крепко стиснуты. Они влюблены, и они вместе. Иногда мы говорим наперебой, иногда за столиком воцаряется тишина, и лишь только услужливая официантка разбавляет безмолвие тонким стуком заварочного чайника, звенящего о блюдце. Всё это время я не вспоминаю сегодняшнее утро. И бессонную ночь перед тем, как взошло солнце, тоже не вспоминаю. Не думаю о руках, объятия которых так хорошо помнит моё тело. О глазах, заглядывающих в душу, и губах, впечатывающих поцелуи в мою кожу. Не вспоминаю. Вот только и себя я не чувствую. Спустя два с половиной часа мы снова находимся на площади, и раз я стараюсь находиться как можно ближе к Невиллу и Ханне, то хотя бы не шугаюсь окружающих меня людей. Но вот беспокойное сканирование местности подозрительным взглядом никак остановить не могу. — Я вернусь очень скоро, — гудит Невилл, заглядывая Ханне в глаза. — Ты даже не успеешь соскучиться. — Не переживай за меня, — она стискивает его ладонь и подносит к своим губам. — Со мной всё будет хорошо, — коротко целует мужскую ладонь, и внутри меня всё переворачивается. — Ты взял с собой документы? Деньги? А зелье не забыл? Я отворачиваюсь, не в силах выносить этой сцены. Не могу принять чужую любовь — ту, что не в одиночестве, а на двоих. Когда ноша, какой бы ужасающей ни была, делится поровну, когда слёзы вытирают руки — не твои, но такие любимые, до боли родные. Когда смех ловят другие губы, когда печаль развеивается одним лишь словом, а боль стирается одним лишь взглядом. Да, не в одиночестве, а на двоих… Я не могу выносить этого. Не могу быть свидетелем того, чего лишена сама, — это всё равно что радоваться напоказ чужому счастью, лицемеря. Но вместе с тем это самое чужое счастье не приносит мне боли. Это не так. Чужое счастье вызывает во мне ревностную зависть — тёмную, на грани с озлобленной неприязнью. Она опутывает моё тело чернеющими нитями враждебности, проникая под кожу. Сшивает внутренности в сплошной кровавый клубок, и не кровь течёт в моих венах — желчь. Но никакой боли. Только зависть. Гнилая, дурно пахнущая зависть. Плохой ли я человек, если во мне бурлит такая грязь? Или я всего лишь поддаюсь отчаянию, нехотя принимая суровую действительность: то, что имеют другие, мне постичь не дано? Я не могу ответить ни на один из этих вопросов, потому что ответ «да» на любой из них раздавит меня окончательно, а «нет» лишь продолжит мою агонию. — И где же носит эту заносчивую миссис Нотт? — Невилл кривит лицо, передразнивая замужний статус Пэнси. — Прямиком за твоей спиной, Лонгботтом, — с насмешливой горделивостью бьёт ему в спину внезапный ответ, и Невиллу хватает совести смутиться. Слегка. Пэнси деловито и подчёркнуто отстранённо занимает место возле Невилла, окинув ничего не выражающим взглядом фигуру Ханны, закатив глаза, на что последняя лишь фыркает и, совершенно нетронутая таким пренебрежением, обхватывает лицо Невилла, шепча в его губы: — Вернись ко мне как можно быстрее, — и оставляет короткий поцелуй, прежде чем отойти от него. — Терпения мне, — бормочет Пэнси и, расплывшись в гаденькой улыбке, берёт Невилла под локоть, сверкая глазами в сторону Ханны. На меня она даже не смотрит. — Пэнси, — делаю шаг, отмечая, как напрягается её тело, стоит мне обратиться к ней. — Передай ему… — и запинаюсь, внезапно растерявшись. А что, собственно, передать? Я уже и так всё сказала Драко этим утром, остальное он наверняка прочёл в моих глазах. Так что… — Ничего, — отступаю назад и опускаю глаза. Ничего. — Время, — цедит Нотт. — Не скажу, что была рада встрече, так что желать удачи не буду. — До встречи, — едва успевает произнести Невилл, и негромкий хлопок перемещения заглушает последние слоги. Горло перехватывает невидимой рукой и стискивает так сильно, что перед глазами мелькают точки. Пэнси ушла. Ушла навсегда, забрав с собой то последнее, что связывает меня с Драко. Тот мостик, которым она являлась неумышленно в моей голове. Мостик, что разрушен сейчас, и обломки которого медленно исчезают с каждой секундой, пока, я знаю, не испарятся насовсем. — Вот же заносчивая сука, — беззлобно констатирует Ханна, сверля опустевшее пространство. — Со времён школы совсем не изменилась. Она берёт меня под руку и дёргает за рукав свитера: — Ну что, домой? Я только киваю, снова испытывая неспособность производить слова, и Ханна, чувствуя мой настрой, уводит меня прочь от толпы, от смеха. От места, где я в очередной раз оставила тлеющий уголёк моего сердца. Мы очень скоро выходим за черту города, и я оборачиваюсь, окидывая взглядом неровный строй жилых построек, разбросанных у подножия гор, и делаю вывод, что городок совсем маленький — может, чуть больше Хогсмида. — Здесь никому нет до нас дела, — говорит Ханна, замечая мой взгляд. — Сквибы и маги живут вместе, и, подозреваю, здесь очень много мест, подобных тому, где живём мы, — я смотрю на неё в немом вопросе, и она кивает. — Слишком много людей посещает городок — намного больше, чем он, — взмахивает рукой в сторону поселения, — способен уместить. Ханна останавливается возле огромного камня, поросшего желтоватым мхом, и игриво подмигивает, прежде чем достать волшебную палочку из-под длинного кардигана. Она делает короткий взмах и тянет меня за собой, пересекая незримую границу между видимым и тем, что скрыто от посторонних глаз. — Сюда никто не может войти. Я думаю, эта Тина, или кто там прятался за её образом, является Хранителем этого места, так как она показала нам здесь всё. Пронзительный ветер — не сильный, но ощутимо холодный, прошивает тело, и я вздрагиваю от внезапности его появления — ведь буквально пару секунд назад всё вокруг казалось совершенно спокойным. — Плохая погода, да? — хихикает Ханна, оглядывая меня. — Подожди пять минут — будет ещё хуже, — она уверенно перестувает невидимую черту, а я же, слепо доверяя, следую за ней. Веду плечом, подстраиваясь под шаг Аббот, стараясь внимательно смотреть, куда иду, — слишком уж извилистый путь приходится преодолевать на пути к строению, что призвано стать моим убежищем. Он выстроен из деревянных брусьев: крепких и цельных. Древесина выкрашена в чёрный, и это дань старинному обычаю смолить стены — в Исландии чтят не только героев своих легенд, но и традиции. Леса в этом суровом крае — редкость, поэтому древесина всегда была привозной и стоила очень дорого. Её старались использовать многократно: отслужившие своё дома не ломали, а бережно разбирали. Доски шли на новое строительство. Чтобы они сохранились как можно дольше, их смолили, как борта лодки. Поблёскивающие глазницы окон безмолвно приветствуют моё приближение, и я, не в силах скрыть восхищение, замираю на месте, прекратив идти. С того места, где я стою, становится ясно, что строение примыкает к изножью высоченной горы, и та нависает, будто призвана защитить творение рук человека от бурь и ветров своей мощью. Крыша этого дома сплошь покрыта травой — для дополнительной изоляции, и она насыщенного зелёного цвета, что, учитывая время года, совершенно немыслимо. Если здесь не замешана магия, конечно же. А вокруг нет ничего — только дикая, застывшая в первозданном виде природа — суровая, неприступная, а оттого такая манящая. Солнце всего на несколько градусов зависло над горизонтом, и каменные вершины умело скрывают светило, отбрасывая подвижные тени на стылую землю, и те бродят неприкаянно, пугая… Страна льдов и огня — группа островов северной части Атлантического океана. Край недостаточно изученной нордической магии, рун и тщательно оберегаемых местными жителями источников их волшебства. Здесь столько мест, где не ступала нога человека… Словив себя на этих размышлениях, я невольно улыбаюсь, ведь всю эту информацию, что пронеслась в голове скороговоркой, я вычитала ещё будучи студенткой второго курса Хогвартса, когда готовилась к докладу по Истории Магии. — Красиво, правда? — улыбается Ханна, остановившись рядом. — Очень. Я закрываю глаза, на миг забываясь, — теряясь в моменте, растворяясь во времени и пространстве. Ловлю потоки ветра и следую им — перестаю быть. Меня уносит прочь — туда, где волны бьются о скалы, разбиваясь, и пена белая-белая. И я не я — не человек, а нечто большее. Немыслимое. Непостижимое. — Он и вправду постарался. Втягиваю свежий воздух, на мгновение замораживая лёгкие, — перекрывая таким образом нарастающую боль в душе при упоминании его. Ничего не отвечаю и просто иду дальше. Усыпанная гравием дорожка так внезапно появляется под ногами, что первые секунды я удивляюсь, как не заметила аккуратные края плотно уложенных камешков. Здесь нет ни забора, ни калитки — я просто оказываюсь у крыльца с парочкой ступеней и смотрю на высокую дверь с торчащим из массивной замочной скважины ключом. Какая беспечность, однако. — Что ж, здесь я тебя оставлю, — слышится голос Ханны за моей спиной, и я оборачиваюсь к ней. — Не зайдёшь? — немного нервно спрашиваю, вглядываясь в её лицо. — Ты можешь остаться со мной на ночь, если хочешь, — я прекрасно помню, как неуютно Ханна чувствовала себя на протяжении всего дня, и думаю о том, что ей, наверное, будет тяжело быть одной. — Нет, не зайду, — отрицательно машет головой девушка, улыбаясь. — Вам, — взмахивает рукой в сторону дома, — нужно познакомиться без посредников, — лёгкий смешок срывается с её губ, и в этот момент я думаю, что Ханна вполне способна перебороть своих внутренних демонов. Какими бы страшными они ни были. — И мне нравится ночевать в своей кровати, в своей комнате, — там я чувствую себя в безопасности. Родные стены и всё такое. — Да, — не собираюсь давить на неё. — Понимаю. — Я пойду, — она обхватывает себя руками, но тут же, опомнившись, запахивает полы кардигана, укутавшись плотнее. — Плохо спала этой ночью — думаю вздремнуть немного. — Тебя проводить? — Не стоит, — Ханна тычет пальцем в левую от меня сторону, и я прищуриваюсь, чтобы разглядеть хоть что-то. — Видишь тропинку? — когда она это говорит, я и впрямь различаю тонкую змейку протоптанной дорожки, хотя могу поклясться, что мгновение назад там ничего подобного и в помине не было. — Там за холмом наш с Невиллом дом — когда ты решишь, что хочешь увидеть наши лица, — добро пожаловать, хорошо? — Да, — всё же события сегодняшнего дня дают о себе знать, и я различаю усталость в своём голосе. — Спасибо. Ханна прикрывает глаза, слегка опустив голову, и разворачивается, но, сделав пару шагов, снова смотрит на меня. — Мы выжили, Гермиона, — её голос твёрд, и непоколебимость плещется в её глазах, делая взгляд застывшим, без единого намёка на дрожащий в нём страх. — Теперь нам нужно решить, как жить дальше. — Верно. Я провожаю взглядом удаляющуюся фигуру Ханны Аббот до тех пор, пока она не скрывается за холмом. А потом продолжаю стоять на крыльце, не видя перед собой ничего. В моей голове даже мыслей нет, словно они, следуя примеру тела, тоже устали и затаились, тихие, в самых потаённых уголках сознания. Крик пролетающей мимо птицы посылает дрожь по телу, призывая системы организма начать выполнять свои функции, и я медленно проворачиваю ключ в замке, несмело толкая дверь. Чистый, без намёка на затхлость воздух, что всегда проявляется в домах, где некоторое время никто не жил, мягко щекочет обоняние, и я, странно приободрённая данным фактом, пересекаю порог. Вслепую нашарив за спиной дверь, как можно тише закрываю, выдохнув в унисон с едва различимым щелчком. Первое, что бросается в глаза, — это выкрашенные в зелёный цвет стены. Тон неяркий — приглушённый и мягкий одновременно, не давящий на глаза и визуально расширяющий пространство. Помимо воли я хихикаю, и это, скорее всего, нервное. Вряд ли Драко обеспокоился внутренней отделкой дома, но всё же столь кричащее совпадение не может остаться незамеченным. Я делаю вывод, что нахожусь в небольшой прихожей, так как слева от меня находятся ввинченные в стену крючки для верхней одежды, а под ними полка для обуви с брошенной нарочито небрежно поверх неё подушкой. Здесь же имеется встроенный в стену гардероб и длинная тумбочка, куда я тут же кладу переданную мне Пэнси сумку. Ступая как можно тише, я прокрадываюсь в следующую комнату, приоткрывая рот в изумлении, стоит моему взгляду упасть на огромные — от потолка до самого пола — окна, что заменяют глухую стену гостиной, делящей пространство с кухней, и широкий стол — деревянный и длинный — занимает своё место в центре, окружённый восьмью стульями с высокими спинками. Когда я подхожу ближе, то с удивлением обнаруживаю выход на широкую террасу, наполненную цветочными горшками и кресло-качалку у небольшого плетёного столика. Книжные полки, что разбросаны по стенам, так и просят наполнить их книгами, а комнатные растения сглаживают сдержанную лаконичность интерьера. Заметив лестницу на второй этаж, я уже куда более смело следую к ней, опираясь на гладкие перила. Захожу на небольшую площадку, всматриваясь в открытые двери, расположенные на идеально отмеренном расстоянии друг от друга. Две спальни с широкими кроватями и манящими одеялами, так и соблазняющими прилечь и забыться сном, расположены немного поодаль от окон. Ванные там же и ещё одна комната — со встроенными по периметру полками и вешалками. Я не задерживаюсь надолго, спускаясь на первый этаж, так как заметила узкую дверь на кухне и ещё одну в гостиной. Когда я после недолгого колебания направляюсь к первой, то замечаю небольшой камин с собранными возле него дровами. Тихонько выдыхаю и открываю очередную дверь, что, как оказывается, ведёт вниз. Немного постояв в нерешительности, нащупываю выключатель и, удовлетворившись ярким сиянием, опасливо спускаюсь в подвал. Я не смогу спокойно уснуть, если не буду знать, что в этом доме остались непроверенные мной места. Что ж, бояться жутких чудищ, живущих в подвале, мне явно не стоит. Потому что это и подвалом назвать сложно — это винный погреб. Самый что ни на есть настоящий. Я кручусь вокруг своей оси, окидывая взглядом ромбовидные стойки, заполненные стеклянными бутылками, и качаю головой — мне и жизни не хватит, чтобы продегустировать всё, что тут имеется. Когда я возвращаюсь наверх, то на миг застываю, прислушиваясь к дому: моё сердце замирает, а слух становится острым и восприимчивым. Никаких посторонних звуков — ненавязчивая тишина, граничащая со спокойным уютом. — Ладно, Гермиона, — подбадриваю саму себя и начинаю идти. — Осталась последняя комната. Я чувствую себя куда более уверенной, отпустив в себе страх быть жертвой чьего-то нападения, и, решительно распахнув выкрашенную в зелёный дверь, — становлюсь как вкопанная, не решаясь войти. Сердце, что недавно замирало в осторожности, набирает скорость, зачастив, болезненно ударяясь о кости грудной клетки. Комната, что визуально ненамного меньше гостиной, соответствует общему настроению, и отделка не особо отличается дизайном от других помещений, но… Куда ни кинь взгляд, кругом деревянные полки, встроенные шкафы с прозрачными витринами и низкие стеллажи, а посреди комнаты в довершение общей картины размещается круглый стол с двумя мягкими креслами — в зелёных тонах, конечно же. На деревянной поверхности лежит узкая коробка, рядом бумажный конверт, и я тут же бросаюсь туда, зацепив взглядом большое окно с широким подоконником, обтянутым под цвет кресел обивкой, и несколькими подушками. Практически перескакивая через картонные ящики, стоящие на моём пути, я плюхаюсь в одно из кресел, хватая коробку, остервенело разрывая плотную упаковку. На бархатной подложке глубокого винного оттенка лежит волшебная палочка — поблёскивающая в своей новизне, не тронутая никем ранее. Не использованная в боях и не призывавшая смерть. И руки мои трясутся не от ощущения тяжести древка, и в глазах расплывается не от жужжащей щекотки, что концентрируется на кончиках моих пальцев, нет… Эта палочка — проводник моей магии — является точной копией той, что я держала в своих руках последний раз. Той, с помощью которой вызвала Патронус, отогнав чудовище, пожирающее души. Той, что принадлежала не мне, но так послушно подчинилась моей магии. Жестокость ли это со стороны Драко? Оставить вечное напоминание о себе таким вот способом. Крепко зажмуриваю глаза и, сжимая в ладонях древко, упираюсь лбом в его основание. Я борюсь с подступающими слезами, не позволяя рвущемуся изнутри крику нарушить покой этого дома. Дыши, Гермиона, дыши. Дыши. Собираю себя воедино и, разлепив веки, что чувствуются налитыми свинцом, трясущимися руками кладу палочку по правую сторону от себя. Мой взгляд прикован к коричневому конверту без подписей и опознавательных знаков. Обыкновенный, невзрачный квадрат, наполненный чем-то. Когда я подтягиваю его к себе, руки мои не трясутся. Наверное, оттого, что трясётся подбородок — так сильно, что я едва не отбиваю дробь зубами. Мне удаётся разорвать клейкую ленту со второго раза. Я не зацикливаюсь на этом. С какой-то необъяснимой жадностью вытаскиваю содержимое, лихорадочно ища глазами рукописный текст. Я ожидаю увидеть короткую записку, длинное прощальное письмо — что угодно, оставленное им, но к тому, что я вижу, я совершенно не готова. Лист гладкой бумаги — слишком отличающийся от привычного волшебному обществу пергамента, чтобы быть его частью, — режет глаза ровным машинным текстом с огромной синей печатью внизу и подписью какого-то Паркера Уинстона Броуди. Пальцы нащупывают глянец, прилипший у тыльной стороне документа, и я переключаю внимание на обычную фотографию, сделанную магловским способом. Чёрно-белое фото. Застывшее мгновение. Мы похожи с этим фото. Я тоже лишена красок. И такая же застывшая. Две могилы с аккуратным надгробием — одним на двоих. Я глажу онемевшими пальцами холодный камень, что всего лишь изображение под моим прикосновением, и так тщательно сдерживаемые ранее слёзы неконтролируемо текут по щекам, заливая приоткрытый рот и капая на ворот свитера. Мне не нужно читать официальный документ, прикреплённый к этой фотографии, чтобы получить объяснение. Не нужно. Возможно ли почувствовать, как растёт любовь внутри тебя? Проследить момент, когда интерес становится сильнее, превращаясь в симпатию, сменяясь на более сильное чувство. Возможно ли ощутить, как ты меняешься? Как другой человек проникает в твою душу и живёт в твоём сердце, руководя мыслями? Не знаю… Знаю только, что моя любовь к Драко Малфою в этот момент стала намного больше, чем я способна уместить. Моё тело покрывается микроскопическими трещинами и разрывами — жалкое и невыносливое, оно не в силах удержать в себе это чувство, и то, безмерное, просачивается наружу, покрывая кожу невидимой для постороннего взгляда паутиной. Это чувство горит внутри меня жидкой лавой, но снаружи остывает, оплетая замысловатым кружевом всю меня с ног до головы. Эта любовь пленит. Подчиняет эмоции и мысли. Застилает глаза и истязает разум. Да, это плен. Заключение тела и души. Я поменяла тюрьму, в которой была заключена моя свобода, на тюрьму другую — ту, где заключено моё сердце. Моё сердце, что я оставила ему. Моих тихих слёз недостаточно, и я начинаю плакать громко. Рыдать, не сдерживая скопившейся во мне безысходности. Захлёбываться солёной водой, что хлещет из меня нескончаемым морем. Как мне жить? После всего. Как? Как заморозить себя, выдрать эти чувства, что истязают своим могуществом, как? И ни выдавить, ни выцарапать. Не уничтожить, не уничтожив себя. Я вытираю рукавом залитые слезами глаза и снова смотрю на фотографию, не обращая внимания на то, что из-за влаги изображение размыто и теряет свою чёткость, но, даже ослепнув, я не перестану видеть эту картину. Драко Малфой нашёл могилу Джин Грейнджер и организовал её перезахоронение. Теперь она покоится рядом со своим мужем. С тихим воем трясу конверт и мотаю головой, ничего там не обнаружив. Словно в приступе настигшего меня безумия, разрываю склеенную бумагу, осматривая каждый её сантиметр, но ничего не нахожу. Острая боль пронзает виски, и я, прислушиваясь к ней на мгновение, хватаю палочку и вскакиваю с кресла. Не видя ничего пред собой, несусь в прихожую — к сумке, которую оставила там. Распахиваю металлические пазы и засовываю руку по самый локоть, натыкаясь пальцами на твёрдый металл. — Акцио записка! — захлёбываясь криком, направляю древко в бездонную вещь. Ничего. — Акцио свёрток! Свиток! Пергамент! Конверт! Документ… — оседаю на пол, стискивая сумку и палочку. — Хоть что-нибудь, — сдаюсь в поражении, выпуская из рук и то и другое. — Пожалуйста. Ничего нет. Он не оставил мне слов. Только поступки. И как же это похоже на него. В припадке нескончаемой истерики мне становится страшно. Так страшно. Страшно ощущать в себе безмерную любовь к другому человеку. Так страшно, когда знаешь, что не сможешь поделиться ею с тем, кому отдала себя. И не выплеснуть, и не растратить… Страшно держать любовь в себе. В одиночестве. Это так страшно… Когда я перестаю ощущать затёкшие от длительного сидения в одной позе ноги, мне приходится ухватиться за край тумбочки, чтобы помочь себе подняться. За окнами царит сумрак, и я не могу точно сказать, сколько времени я находилась где угодно, но только не в себе. Я плохо вижу, и лицо ощущается опухшим. Ковыляю обратно в библиотеку и заглядываю в огромные коробки, обнаружив там неисчислимое количество магловской литературы. Сейчас я не в состоянии как следует оценить очередной поступок Малфоя — я просто тупое, лишённое разума существо. На автомате поднимаюсь в одну из спален и, не раздеваясь, ложусь на кровать. Я ни о чём не думаю, не размышляю — просто смотрю в одну точку. Единственное, что формируется в моей голове, это одинокая мысль, яркая в своей навязчивости. Она крутится и крутится, не желая отступить, и стоит мне закрыть глаза, как мысль формируется в слова, горящие красным под моими веками: «Это первая ночь моего одиночества. Первая из тысячи грядущих». Через несколько дней Невилл возвращается к нам, и всё, о чём я его спрашиваю, — как он добрался. Он отвечает, что никаких проблем не возникло, и на этом наш разговор по этому поводу заканчивается. Невилл не говорит о Драко, а я не пытаю его расспросами. Я не питаю иллюзий и ничего не жду. Так что и боли нет. *** — Чем здешнее лето отличается от весны? — откидывая мокрую прядь со лба, ворчит Невилл. — Убейте меня — по ощущениям одинаково уныло. — Хотя бы тем, что весной ты не так потел, когда занимался, — звучит весёлый голос Ханны прежде, чем она сама выворачивает из-за угла с широким подносом в руках. — Давайте-ка устроим небольшой перерыв, как вам? Я согласно опускаю палочку, благодарно принимая из рук Аббот высокий стакан с апельсиновым соком, и практически сразу опустошаю его содержимое. — Гермиона, — появляется в поле зрения Невилл. — Как считаешь, возможно, нам стоит уделить больше внимания боевым заклинаниям? Он берёт с подноса сразу два стакана, играя бровями в ответ на возмущённый возглас Ханны, и смотрит на меня. — Почему бы и нет, — пожимаю плечами. — Но только после того, как отточим навыки по защитным. — Согласен, — Невилл направляется к открытой веранде, где нас уже ожидает Ханна, и тяжело опускается в кресло. — Слава Мерлину, я чувствую себя более уверенно, обращаясь с палочкой, — он сжимает губы и опускает глаза. — У меня словно атрофировалась часть тела, и только сейчас я обрёл чувствительность. Я понимаю его — очень хорошо понимаю. Наша магия слишком долго не имела возможности найти выход. Подавленная в моём случае и пленённая в случаях Ханны и Невилла, она кипела внутри каждого из нас, пока в итоге не затихла, ожидая своего часа. И теперь, получив палочки и сняв с себя запреты, мы заново учимся управлять своим даром. Нам приходится вспоминать ранее изученное, раз за разом выводить руны элементарных заклинаний, чтобы пробудить в себе знания, к которым мы не имели доступ долгие годы. Это сложно, но мы справляемся. — Останешься сегодня? — пытливо заглядывает мне в глаза Ханна. — Я собираюсь приготовить ужин. Выпьем немного, развлечёмся. — Нет, спасибо, — мотаю головой, проглатывая очередную порцию холодного сока. — У меня планы на вечер. — И какие же? — насмешливо тянет Невилл. — Опять зарыться в книгах? Я лишь ухмыляюсь этому заявлению, предпочитая никак не реагировать. Разве что невербальным заклинанием, внезапно ударяя струёй сока прямиком Невиллу в нос. — Грейнджер! — вопит парень, сплёвывая, и мой громкий хохот на пару со смехом Ханны разносится по всей долине, теряясь где-то за холмами. Вечером, когда солнце уже давно спряталось за горизонтом и мягкий свет заливает комнаты моего жилища, я, прихватив с собой пушистый плед, выхожу на террасу. Накинув на плечи мягкую ткань, сажусь в ставшее любимым мною кресло, неспешно покачиваясь. Трескотня цикад творит музыку ночи, и запах летних трав укутывает тело поверх пледа. На улице довольно тепло, но я постоянно мёрзну несмотря на лето. Тихий звон зачарованных часов ласкает слух, и я откидываю голову на соломенную спинку. — Ну здравствуй, — улыбаюсь мягко, разглядывая россыпь звёзд на небосводе. Мой взгляд находит скопление звёзд, что слишком особенное для меня, — находит безошибочно, как и сотни ночей до этой. Как и обещала, я каждую ночь нахожусь в этом кресле и смотрю на созвездие Дракона. Каждую ночь. В 11 часов. Полчаса. И неважно, гремит ли гроза, идёт снег, безоблачно ли или небо затянуто густыми тучами — я всё равно здесь. Как и обещала. С того самого дня, как впервые переступила порог этого дома, я не проронила ни слезинки. Я больше не плачу. Это тоже его заслуга, и я склонна считать, потеря подобной чувствительности вряд ли на пользу моему психическому состоянию, но предпочитаю об этом не думать. — Я всё ещё жду тебя… Эти слова я тоже повторяю каждую ночь. *** Мой день рождения не вызывает во мне никаких ощущений, кроме внутреннего осознания: я стала старше ещё на один год. Факт. Данность. Двадцать восьмая галочка в календаре моей жизни. Мне двадцать восемь, и многие, будь то люди или волшебники, к этому возрасту обрастают определённостью, полезными связями разной степени прочности, и если не достигают желанного успеха, то хотя бы уверенным шагом стремятся к нему. А я же… Я просто живу свою жизнь. Свою неприручённую жизнь. Среди всеобщего торжества существования мой мир словно отслоился от основного пласта, и я ючусь в этом маленьком кусочке обособленного пространства, наблюдая за полнотой жизни других людей. На протяжении многих лет я медленно таяла — словно лепестки с мёртвого цветка, терялось всё то, что я так долго и так старательно взращивала: школа, Гарри, Рон, отец и мама. Будущее. Магия. Моё предназначение в мире волшебства. Лепестки мёртвого цветка. Странная вещь, я не жалею себя, не скорблю по утраченному и не плачу по тому, чего так и не произошло. Я принимаю всё происходящее как данность. Это моя реальность, и я, кажется, смирилась с таким положением вещей. Не знаю, хорошо это или плохо… Но я не настолько безразлична к сегодняшнему дню — было бы ложью самой себе думать иначе. Во мне дребезжит ожидание. Какое-то несмелое предчувствие. Оно щекочет ниточки моих нервов, заставляя всё тело искрить в возбуждённом нетерпении. Как маленький ребенок, засыпая в ночь перед Рождеством, ждёт наступления утра с огромной горой подарков под украшенной елью, так и я, вопреки логике и доводам разума, замерла в ожидании своего подарка. Я загадала его. Попросила. Пусть он придёт ко мне. Пусть он придёт. Он везде, куда бы я ни посмотрела, — куда бы ни упал мой взгляд. Он везде. Осень плачет моими слезами. Холодными. Плачет вместо меня. Потому что те не срываются с уголков моих глаз, нагреваясь, нет… Они собираются внутри меня огромными озёрами. Глубокими. Кристально чистыми. Солёными озёрами холодных слёз. Но ни одна капля не покинет моих глаз. Осень… Такая колючая, слякотная. Ветреная. Она затаилась под моим окном и рисует тушью сизые тучи на синих небесах. Она танцует с листьями, поднимая их с земли, и кружит в причудливом вальсе. Кружит. Кружит. Я распахиваю настежь двери и вдыхаю свежесть промозглого воздуха — так глубоко, что болит в груди. Меня знобит. Трясёт, и озеро внутри меня становится более глубоким. Более солёным. Чем пахнет моя осень? Дождями хлёсткими. Мхами, напитанными влагой. Листьями, огнём полыхающими. Глубокой тоской закрытой на тысячи замков души… Сомнениями. Воспоминаниями. У моей осени его запах. Ханна и Невилл настойчиво стучат в мою дверь, и едва я успеваю щёлкнуть замками, как мне в лицо утыкается огромный букет полевых цветов: пушистый и ароматный. Сиреневые настурции, алые циннии и бледно-жёлтый львиный зев, а ещё вереск и душистая амброзия. Пёстрые и насыщенные, они словно пытаются своими красками отогнать скорую зиму и холодные снега. — С Днём рождения, Гермиона, — воодушевлённо кричит Ханна, опасно размахивая тортом в синей упаковке, и я невольно растягиваю губы в дрожащей улыбке. Невилл скромно держит букет в вытянутой руке, и на его лице блуждает солнечный лучик совсем недавно проснувшегося солнца. — Где вы их достали? — зарываюсь носом в благоухающую связку. — В самых неожиданных местах, — ворчливо бубнит Невилл, и я чувствую целую историю за этими словами. Ханна стискивает меня в объятиях, умудряясь не уронить торт, и, отстранившись, со всей серьёзностью говорит: — Полевые цветы приспосабливаются к самым трудным условиям, — в её глазах нет ни намёка на былое веселье, и я невольно проникаюсь произнесёнными словами. — Они растут, где хотят, и цветут, вопреки непогоде. Не смотря ни на что, — Ханна слегка опускает подбородок и сжимает мою ладонь. — Будь цветком, Гермиона. Мне кажется, я улавливаю влажный блеск в её глазах, но не успеваю удостовериться в этом, так как Ханна прячет от меня лицо, оборачиваясь к Невиллу. — И мы тоже будем, — хлопает в ладошки, и я всерьёз опасаюсь за судьбу торта и моего паркета. — Цветём ещё, мои любимые гриффиндорцы. Когда меня обнимает Невилл, это чувствуется по-другому. Как-то по-особенному трогательно и проникновенно. Судорожный выдох над моей макушкой красноречиво говорит от том, что этот высокий парень разделяет мои чувства. — Надеюсь, — прочищает горло Невилл, всё ещё прижимая меня к себе, — у тебя нет аллергии на амброзию, уж слишком она выразительно пахнет. Мои плечи начинают трястить от смеха, и я понимаю, что таким вот образом он пытается вернуть пошатнувшееся самообладание. — Ох, Невилл, — восклицает Ханна. — Ну что ты портишь момент. — Ну а что, ещё раздует, как надувной шар, лови её потом… Мы едим праздничный торт, запивая плотный крем крепким чаем. Болтая ни о чём. Наш безопасный маленький мир сошёлся на двух домах, спрятанных в тени скалистых гор. Скрытый от чужих взглядов, досужих сплетен и непомерно длинных носов, он укрывает нас спасительной оболочкой, защищая истерзанные души и истощённый разум от внешней проницательности. Прохладный ветер, лишённый своей силы каменистыми выступами и пока ещё зелёными холмами, слегка колышет волосы: не терзая, приглаживая лишь. Это наша крепость, созданная самой природой, — призванная защитить трёх волшебников, оторванных от родных земель. Ханна и Невилл уходят спустя несколько часов весёлой болтовни и короткого предложения пойти в город. Я отказываюсь. Они не настаивают. Спускаюсь в винный погреб, с интересом изучая надписи на этикетках, покрывшихся тонким слоем пыли. Малфой, наверное, с ума сошёл, если предположил, что я способна уничтожить хотя бы малую часть содержимого в этом помещении — если только не умышленно решил сделать из меня алкоголичку, конечно же. Совершенно не разбирающаяся в винах, я вытаскиваю первую попавшуюся бутылку и поднимаюсь в дом. У меня День Рождения, и я могу позволить себе немного жалости в этот день — в качестве маленького подарка самой себе. Извлекаю из недр кухонного шкафчика дутый бокал и без должного уважения к наверняка выдержанному не один год напитку, выплёскиваю жидкость, наполняя сосуд выше принятого в приличном обществе уровня. Я возвращаюсь на террасу, плюхаясь в излюбленное мной кресло, и закутываю ноги в плед. — С Днём Рождения меня, — с преувеличенным торжеством произношу я, прежде чем сделать глоток. Я намерена просидеть здесь до самой ночи, наблюдая, как темнеет небо и первые огоньки далёких звёзд освещают фонариками бескрайний небосвод. Я позволяю своим мыслям блуждать вольно и несдержанно — свободно. Только сегодня. Тупая боль бередит внутренности старой занозой, и в этот раз я не препятствую тому, что она вонзается глубже, истязая. Я не знаю, когда родился Драко. Напрягаю память, выуживая школьные воспоминания, перелистывая потускневшие страницы прошлого, пытаясь найти хотя бы крупицу знаний о нём: о том мальчишке, что ступил на путь зла — не по зову сердца и души, а примеряя оставленные родителями следы на себя, следуя за семьёй, и ничего не могу вспомнить. Мне не было дела до его личности — я видела в нём только того, кем он и был: подлый избалованный мальчишка с меткой на руке. Тот, кто предал Хогвартс, пустив туда Пожирателей, тот, кто поднял оружие на лучшего из волшебников, которых знал мир. Да, это Драко Малфой. Но я люблю его. Несмотря ни на что. Когда содержимое бутылки уменьшается наполовину, горечь разочарования и несбывшихся ожиданий — пусть и не имеющих под собой основу, выдуманных мной, — разлетается с порывами по-осеннему безжалостного ветра. Его нет. Он не пришёл. И вряд ли придёт: ни в этот день, ни в любой другой. Не вышло, как в тех глупых романтических фильмах, где в конце главный герой, преодолевая преграды на своём пути, всё же приходит к ней — той, что ждала его на протяжении всего того времени, пока он сражался с превратностями судьбы. Трепет воссоединения, слёзы и счастливый конец, конечно же. Да, как в фильмах не вышло. Напрягаю зрение в попытке собрать воедино разбегающиеся точки и слегка привстаю, чтобы суметь разглядеть то, что мне нужно. Вот оно — созвездие Дракона. Россыпь звёзд — сияющих, чистых. Далёких. И луна. Такая яркая, красивая… — Ты вернёшься ко мне, — слова тянутся медленно, но мне не перед кем стараться держать лицо, так что… — Вернёшься? — тыкаю пальцем в небо, прищуривая глаза. — Мне нужно всего лишь дождаться, когда она, — так как палец занят, я указываю подбородком на луну, — нальётся кровью, — на глаза наворачиваются слёзы, и помутнённый разум вяло подаёт сигнал о степени моего опьянения. — Пришёл ведь в прошлый раз и украл меня, — неприлично икаю, и кажется, эхо моего позора разлетается по всей долине. — Придёшь и в этот, — бредовые мысли перетекают в лихорадочный поток горячих слов, и те, не сдерживаемые сознанием, остывают на холодном воздухе. — Ты придёшь за мной, Малфой, — сжимаю губы, не чувствуя их на самом деле. — Когда взойдёт кровавая луна — ты придёшь. Я просыпаюсь около пяти часов утра, обнаруживая себя на диване в гостиной: растрёпанная и в мятой одежде. Поворочавшись ещё час, бреду в ванную, принимаю прохладный душ. Переодевшись в пижаму и умостившись в своей постели, тщетно пытаюсь уснуть. Когда наступает утро, вся прелесть похмельного синдрома с неудержимой жестокостью обрушивается на мою голову, и, сидя возле унитаза с опущенной головой, я клятвенно даю себе обещание больше никогда не пить. Этим же вечером, сверля взглядом сверкающие звёзды, я не произношу ни слова. Надежда во мне тускнеет. Словно заходящее каждый вечер солнце, она гаснет, поглощённая сумерками действительности. Стирается рутиной и подбирающимся холодом зимы. И я знаю, однажды солнце не взойдёт. Я боюсь, что однажды наступит момент, когда я перестану ждать. *** — Ты добрался до разборки макулатуры, — не вчитываясь в текст газетных изданий, подтруниваю над склонившимся Невиллом, угрюмо перебирающим прессу в огромном ящике. — Здесь столько пергамента, что на протяжении зимы можно не беспокоиться о дровах для камина. — Это еженедельные выпуски из всех волшебных европейских стран, — нехотя комментирует мой выпад парень, и моё тело совершенно без видимых на то причин сковывает напряжение. — Да? — осторожно тяну я, вмиг растеряв прежнюю лёгкость. — И за какой период? — Последние полгода. — Ясно, — говорю осторожно, пытаясь нащупать причины столь непривычного поведения моего друга. — Ты ищешь что-то конкретное или просто хочешь быть в курсе происходящего в мире? Невилл так резко выпрямляется, что я отшатываюсь от него, невольно расширив глаза. — Никто не вспоминает о Британии, представляешь? — зло бросает он, путая пальцы в собственных волосах. — Будто целая страна растворилась, и никому дела нет до этого. Я выдыхаю облачко пара, растерянная столь от столь нетипичного поведения, и не знаю, что сказать на этот выпад. — Невилл… — это всё, что получается выдавить из себя, и я снова замолкаю. — Я просто… — он вытирает лицо, не глядя мне в глаза. — Прости, мне нужно подышать. Он уходит, а я так и остаюсь стоять столпом. В голове глупо вертится вопрос касательно того, что Невилл испытывает потребность в свежем воздухе, хотя мы и так на улице. Когда я отвожу взгляд от того места, где только что был он, то замечаю застывшую неподалёку Ханну. В её глазах нет такого отчаяния, как у парня, но там, в глубине напряжённых зрачков, я вижу набирающий силу гнев, направленный не на меня, конечно же. Но и к Невиллу этот гнев тоже не имеет никакого отношения. Тревога никак не желает покинуть мои мысли, и я бесцельно брожу по дому, пытаясь отвлечь мысли домашними делами, но, когда в очередной раз всё валится из рук, — оставляю попытки отвлечься и полностью поддаюсь бередящей нервы тревоге. Они устали. Ханна и Невилл. Я думаю, им становится тесно в этой долине, и, хоть они не показывают, я знаю, что им бы хотелось жить в более оживлённом месте. И это вполне нормально — желать изменений, тем более когда ты молод и рядом с тобой есть тот, кто разделяет твои взгляды. Тяжело усидеть в четырёх стенах, когда для тебя доступен целый мир. Но всё же… Они не уйдут без меня, а я никогда не покину эту долину. *** Я не могу уснуть, хоть уже давно перевалило за полночь. Тяжёлые размышления давят разум и не позволяют провалиться в сон. Как проходит его жизнь сейчас? Счастлив ли он? Хоть изредка вспоминает обо мне? Помнит ли вообще? А вдруг Драко женился и, пока я тут сохну от тоски, давно уже выбросил меня из головы? Это не было бы чем-то неестественным — мы были вместе слишком недолго, чтобы эти отношения оставили несмываемый след, так ведь? Он мог бы и влюбиться. В какую-то девушку, подходящую ему по статусу. Кого-то, наподобие Пэнси. — Боже, заткнись, — сдавливаю переносицу, крепко зажмурив глаза, в попытке заглушить внутренний голос. Сегодня мне особенно тяжело. Невыносимо. Делаю глубокий вдох и позволяю себе очередную дозу слабости. Я так редко позволяю себе нечто подобное. Выпутываюсь из одеяла и переворачиваюсь на спину, прислушиваясь к стуку своего сердца, — отсчитывая каждый удар. Я думаю о своих чувствах, о снах, фантазиях, что граничат с тинейджерскими мечтаниями о большом и светлом, но никто, кроме меня, не знает об этих глупостях, так что и смущения во мне нет. Моя любовь тихая. Незаметная. Без слёз и сожалений. Без жалоб на несправедливость, без ночных причитаний в промокшую от рыданий подушку. Я ношу свою любовь внутри сердца, бережно лелея те немногие воспоминания. Не растрачивая их на жалость к себе… Я люблю его тихо. Тоскуя. Вспоминая тембр голоса, цвет глаз и тонкие губы. Да, я люблю его тихо. Подношу ко рту левую руку и прижимаю кончики пальцев ко рту, прикрывая глаза. Они тёплые, и каждый мой выдох щекочет подушечки, но я знаю — если не думать об этом, то легко можно представить желаемое. Ещё один вдох и выдох — вот оно. Это его губы прижимаются к моим губам, моё дыхание увлажняет их, и он в ответ становится ещё ближе. Серые глаза открыты и зрачки с маниакальной дотошностью следят за малейшим изменением на моём лице. Когда его ладонь очерчивает мои ключицы, он смотрит. Когда его ладонь обхватывает мою грудь, сдавливая, он смотрит. Он смотрит и смотрит. И прижимается губами к моим губам. Скользит ниже, ныряя под тонкую футболку — кружит большим пальцем вокруг пупка, и, когда я невольно приподнимаю бёдра, сильнее прижимается к губам. Рука ниже, легче, невесомей. Раскрывая и надавливая. А после замирая. — Драко, — выдыхаю в темноту, и в этом имени мольба и боль. Отчаяние, сменяющееся надеждой, и тут же скорбь, поглотившая её. Пальцы под бельём прижимаются тесно, прежде чем начать движение, и я мотаю головой, разбрасывая волосы по подушке, не в силах сдерживать зов собственного тела. Только не открывать глаза, не открывать. — Драко… — выстанываю в очередной мольбе, внутренне сжимаясь от звучания. — Я люблю тебя. Я так сильно люблю тебя. Вслух. Не стесняясь, не сомневаясь. Не испытывая чувство страха. — Люблю тебя. Движения пальцев ускоряют свой темп, и сорванные вдохи поглощают посторонние звуки, и я вжимаю бёдра в постель, отчётливо слыша только его дыхание. — Люблю, люблю, люблю. Последний слог переход на короткий вскрик, и я втягиваю прохладный воздух сорванным всхлипом. Я не отнимаю левую руку ото рта — продолжаю придавливать губы пальцами, приоткрывая их и выдыхая воздух — слишком горячий, чтобы сдерживать его в себе. Переворачиваюсь на бок и подтягиваю коленки к груди. Оргазм пронёсся сквозь меня уничтожающим торнадо, и моё тело словно выскребли изнутри. Вычистили. Вжимаюсь лицом в подушку, стискивая одеяло в пальцах. Я снова одна. В холодной постели. И пустота. Холодная. Такая бездушная. Такая безразмерно равнодушная. Но ни одной слезинки. — Я всё ещё жду тебя… *** Промозглый холод пробирает до костей, но эта зима не сможет удивить ни своей капризностью, ни непредсказуемостью — уж я-то знаю это ещё с прошлого года. Следы от моих ботинок припорашивает мелкий снег, и отросшие волосы выбиваются из плотного шарфа, наспех наброшенного на голову уже при выходе из дома. Темнеющий свод дома Невилла и Ханны уже выглядывает из-за холма, и я ускоряю шаг, мечтая как можно быстрее укрыться в его тёплых объятиях. Возможно, зиме в этом году всё же удастся удивить лютым холодом. Стоит мне пересечь порог, как знакомое чувство опасности вынуждает схватиться за палочку и с громыхающим от волнения сердцем практически влететь в гостиную. Две пары глаз тут же обращают на меня своё внимание, и, наверное, я нелепо выгляжу с палочкой наготове, но никто не смеётся. — Что случилось? — едва раздвигаю онемевшие губы. Невилл хватает выпуск какого-то издания и, в два шага пересекая комнату, протягивает мне газету. — Вот, — указывает глазами на статью, которую я бегло просматриваю, так и не сняв с себя верхнюю одежду. — О Британии говорят наконец, — поднимаю на него взгляд, но Невилл на меня не смотрит. — Как я и хотел, разве нет? — потирает лоб, направляясь к Ханне, до сих пор не проронившей ни слова. — Вот только новости эти совсем не те, что я рисовал в своих фантазиях. — Что там? — трясу газетой, желая как можно быстрее узнать, что происходит. Невилл прячет лицо в ладонях, и Ханна, сидящая на диване, едва заметно пододвигается к нему ближе. — Одна из африканских, богом забытых стран изъявила желание присоединиться к «Правителю Магической Британии», — ядовито произносит Невилл, качая головой, — с целью обмена магическими знаниями и изобретения новых заклятий, что, — он отнимает руки и указывает на газету в моих руках, — «безусловно повысит эффективность управления магией среди жителей этих стран». — Это ещё ничего не значит… — пытаюсь призвать к спокойствию нас всех, но ощущение реальной опасности уже поднимает голову, и только вопрос времени, когда она обнажит в оскале острые зубы. — Нет, это значит, — Невилл не позволяет обмануться ни на миг, — раз осмелились одни, то следом потянутся и другие. И нам всем известно, что значит это объединение, — он понижает голос, глядя на меня исподлобья, — и чем чревато для тех, кто остался в Резервациях. Я слишком хорошо помню, о чём однажды обмолвился Драко, и слишком хорошо знаю Невилла, чтобы пропустить мимо себя этот взгляд. — Опыты, — упавшим голосом произношу я, и его взгляд ни на секунду не вздрагивает. — Ты знал? — Догадывался. Обрывки разговоров, сплетни среди охранников — ничего конкретного, но… — он вскакивает с дивана, и его голос набирает силу. — Я не могу жить спокойной жизнью, зная, что они там. Всё ещё удерживаемые в тюрьме. Как мне наслаждаться жизнью, как есть эту еду, зная, что мои друзья вынуждены впахивать с утра до ночи за кусок хлеба? — он бросает на меня острый взгляд, и я вытягиваюсь в ровную струнку. — Еда застревает у меня вот здесь, — Невилл бьёт ребром ладони по горлу, не собираясь останавливать свою речь. — Меня грызёт совесть, что я свободен не потому, что боролся за свою свободу, а потому, что являюсь твоим другом, Гермиона, — нечто похожее на обвинение слышится в его речи, нечто похожее на стыд и на малодушие, чёрт побери, похоже тоже. — И Мерлин, как же я ненавижу себя за то, что вместе с тем трусливо радуюсь тому, что Ханна находится рядом и что я… — Что ты предлагаешь? — прекращаю этот поток сознания, делая шаг к нему. Во мне бурлит смесь злости, досады и какого-то разочарования. — Заявиться в Британию с палочками в руках и напасть на Волдеморта? Втроём? — Мы обязаны что-то сделать! — срывается на крик Невилл. — Мы не можем сидеть здесь и просто… ждать чего? Гермиона, чего мы ждём? — К чему всё это, Невилл? Откуда взялась такая смелость? — я сама не замечаю, как начинаю кричать. — Что ты хочешь мне сказать? — Мы можем обратиться в Конфедерацию… — В ту самую, что не помогла в своё время Ордену? — задыхаюсь я, не в силах поверить в услышанное. — В ту, что не вмешалась, когда Волдеморт захватил власть? — я оказываюсь практически вплотную к Невиллу, сама не зная, как так быстро переместилась. — В эту Конфедерацию, Невилл? — Мы можем попытаться — со времён смены власти никто не выбирался из Магической Британии. Мы единственные, кому это удалось, и… Злость, что словно цунами бушевала во мне ещё мгновение назад, исчезает, схлынув тяжёлой волной. Смывается прочь, словно и не было того жара, что кипел, подогревая гнев. Но на смену приходит не облегчение, отнюдь. Приходит кое-что иное. Нехорошее. Недоброе. Приходит ярость. Холодная, безжалостная и тёмная ярость. — И что им скажешь? — вкрадчиво произношу я, не позволяя Невиллу сорваться с крючка моего взгляда. — Я имею в виду, как объяснишь наш побег, м? — я хожу вокруг него, совершенно безразличная к грязным лужицам, что оставляю на светлом деревянном полу. — Расскажешь, как Главнокомандующий твоей Резервацией устроил твой перевод, а потом другой Главнокомандующий сфабриковал твою смерть и отправил на все четыре стороны? — каждый нерв в моём теле звенит от наполняющей тело тьмы. — Ты расскажешь им о Пэнси и то, как она перенесла тебя через океан? Ты расскажешь им о Драко, организовавшем всё это? Это ты хотел мне сказать? Мои пальцы скрючивает, и я цепляюсь за ткань штанов, намеренно зажимая кожу на бёдрах, лишь бы немного удержать рвущееся из меня бешенство. Даже сквозь плотный туман животной свирепости я вполне способна понять, что данная тема не впервые звучит в этом доме. Не впервые обсуждается подобное, и только одно остаётся неясным: почему только сейчас в этих разговорах понадобилось моё участие? — Прекратите эту глупую перепалку, что с вами? — вскрик Ханны тонкой иглой раскалывает затуманенный разум. — Невилл, успокойся и сядь вон туда. Немедленно, — парень вдруг исчезает с поля моего зрения, и глухой звук как бы говорит о том, что его практически бросили на диван. — Гермиона, — вместо Невилла передо мной маячит расстроенное лицо Ханны, а кожа чувствует прикосновение её тёплых ладоней. — Мы прекрасно помним, каким образом нам удалось сбежать из Британии и благодаря кому, — она пристально вглядывается в мои глаза, вытаскивая своим взглядом из тёмных глубин. — Тебе не нужно защищать Малфоя — не от меня и Невилла. Мы бы никогда не сделали бы ничего из того, чтобы навредить ему, поверь мне. Внезапные слёзы наполняют глаза, и мне больно вдохнуть. На что я способна, чтобы защитить Драко? И как далеко могу зайти, если мне придётся? Где находится предел моих чувств к нему? — Приди в себя, Гермиона, — потерянным голосом, полностью утратившим былое возмущение, обращается ко мне Невилл. — Я не собирался никого подставлять, неужели ты думаешь, я способен на это? Ни одна слеза так и не покидает уголков моих глаз, и я, превозмогая боль, глубоко вбираю воздух, наполняя лёгкие. — Прости, что сорвалась на тебе, Невилл, — сглатываю плотный ком, мешающий говорить. — Просто… — Понимаю, — он перебивает меня, и это хорошо. Потому что я не в силах пускаться в объяснения. — Ты тоже прости меня. Ханна выдыхает с нескрываемым облегчением и бесформенной грудой практически падает в ближайшее кресло. Стягиваю с себя вязаный шарф, только сейчас осознавая, что пот крупными градинами щекочет заднюю часть шеи и ворсинки неприятно кусают кожу. — Я знаю, это тяжело жить, когда твои близкие в заточении, — сажусь возле Невилла и откидываю голову на диван. — Но каковы шансы, что в кабинетах Конфедерации нет реддловских шпионов, Невилл? — поворачиваюсь лицом к нему, слишком вымотанная, чтобы пошевелиться. — Как мы можем быть уверены, что Драко не уничтожат в тот же миг, как только в Конфедерации узнают о нас? Он пожимает плечами, глядя прямиком на меня открытым взглядом, и мне становиться стыдно за все сказанные в пылу злости слова в его адрес. — Я просто хотел, чтобы ты связалась с конкретным членом Конфедерации и… — он запинается, а я же хмурюсь, слушая сбивчивое объяснение, — я не знаю, поговорила о ситуации в Британии и… чёрт, — Невилл снова прячет лицо, но тут же опускает руки. — Мы должны хотя бы попытаться. — Но почему именно я? — недоумение так и рвётся наружу, и я уверена, непонимание явственно цветёт буйным пламенем на моём лице. — Потому что ты знакома с этим волшебником, — осторожно произносит Невилл, и я, забыв об усталости, отталкиваюсь от спинки дивана, при этом не отрывая взгляда от парня. — И я думаю, сможешь ему довериться. — И кто же это? – мой голос пропитан настороженностью, а спина, увлажнённая потом, холодеет. Кадык на горле Невилла нервно вздрагивает, и я почему-то прикипаю взглядом к этому видимому выступу гортани, что присущ исключительно представителям мужского пола. — Виктор, — оглашается имя, и я возвращаю свой взгляд на него. Выражение моего лица остаётся неизменным, и я просто продолжаю смотреть на Невилла, не подавая признаков… в общем, никаких признаков чего бы то ни было. Наверное, поэтому он считает необходимым уточнить, о ком именно идёт речь, ошибочно полагая, что я могла забыть этого человека. — Виктор Крам.