Когда взойдёт кровавая луна

Несмелый лучик весеннего солнца проникает сквозь едва видимую щель плотно закрытых штор, щекоча кожу, и я медленно выдыхаю, потирая пальцами веки. Раздражает. Мой день начинается точно так же, как и десятки дней до этого, — обычная рутина, вцепившаяся в тело настолько сильно, что я даже не замечаю затвердевшей корки однообразной серости, воспаляющей кожу. Это напоминает то, как я ощущал себя до: пустая и скучная обыденность, доведённая до автоматики, размеренное и однообразное существование. Проснуться. Принять душ. Поесть. Попить. Работа. Посиделки у Нотта. Потрахаться. Вернуться домой. Принять душ. Спать. На следующий день повторить. Забытый привкус пепла на кончике языка возвращается потерянным другом, напоминая о своём присутствии онемевшим куском мышцы в полости рта, неспособной ощутить ни вкуса жизни, ни жжения алкоголя. С возвращением, Драко. — Как обстоят дела в Министерстве, дорогой? — Нарцисса изящно вытирает уголок губы белоснежной салфеткой, и только та достигает края стола, как тут же исчезает стараниями эльфов. — Ты уже освоился? Я едва успеваю сделать глоток кофе, как уже вынужден опустить чашку на блюдце, чтобы ответить матери. Темнеющая точка на скатерти мозолит глаза, но, как только я концентрируюсь на ней, идентифицируя крошку из черничного маффина, она следует примеру использованной салфетки. — Если ты имеешь в виду, как я отношусь к тому, что получил должность благодаря отцу и все об этом знают, — приподнимаю бровь, глядя прямо на мать, — то меня этот факт совершенно не трогает. — Малфои всегда были у власти, — подаёт голос Люциус, входя в столовую. — И бесполезные шуршания каких-то мелких крыс, вылезших из грязных водостоков, не стоят даже взгляда,опущенного на их жалкую возню. Я едко ухмыляюсь, обхватывая пальцами узкое ушко чашки. — В этом наши мнения полностью совпадают, — протягиваю в ответ на отцовскую реплику. — Придёт время, — Люциус встряхивает широкую салфетку, и его жесты хоть и не настолько изящны, как у Нарциссы, но всё же не лишены аристократизма, хоть и грубоватого, на мой вкус, — и ты станешь Главой отдела международного магического сотрудничества, Драко, — он кивает, переводя взгляд на жену, и посылает ей короткую улыбку, прежде чем снова посмотреть на меня. — Это неплохой старт. — Приятно знать, что ты так во мне уверен, — хмыкаю я, обжигаясь горячим кофе. Недостаточно крепкий, хоть и цвета густой смолы. — Ты мой сын, — высокомерие Люциуса слишком резкое для столь раннего утра и режет слух своей остротой. — Но только законченный идиот не в силах понять, на что ты способен, — его взгляд сверкает то ли насмешкой, то ли досадой — я не то чтобы внимательно слежу за сменой его эмоций. Слишком рано для подобного рода пыток: солнце ещё даже не встало как следует. — Когда Драко Малфой хочет добиться поставленной цели — он её добивается, не так ли? — Люциус произносит слова медленно и с расстановкой, вкладывая двойной смысл, и не сводит с меня ястребиного взгляда, выискивая реакции на собственные изречения. — Когда испытывает интерес, конечно же. — Поэтому ты поспособствовал моему продвижению именно по линии международных отношений? — никак не реагируя на столь явные подначки, обыденным тоном произношу я. — Потому что мне это интересно? — Именно. А ещё потому, что если кто и способен достичь успеха в будущих переговорах по какому бы то ни было делу, то только Малфой, — Люциус делает маленький глоток кофе и едва заметно кривится. Наверное, на его вкус напиток слишком крепок. — Это у нас в крови. — Склонять людей к выгодным нам решениям? — В том числе. — Я полагаю, это одна из прелестнейших фамильных черт нашей семьи, — от столь непочтительно легкомысленной оценки малфоевских достоинств Люциус в очередной раз морщит лицо, но предпочитает не комментировать сказанное мной. — Твой час близится, Драко, — с непоколебимой уверенностью произносит Нарцисса, примкнув к своему мужу и мыслями, и поступками. — Ты займёшь достойное место среди не менее достойных предков нашего рода. Желание закатить глаза слишком детское в своём проявлении, так что я просто опускаю голову, пряча взгляд. — Тебе следовало бы отказаться от должности Главнокомандующего и передать полномочия кому-то другому, — невозмутимо продолжает отец. — Возможно, Крэббу… — … Крэбб не в состоянии самостоятельно решить, как нужно одеваться по погоде, вряд ли ему можно доверить управление Резервацией. — Ты должен понимать, что это… — Отец, — с нажимом перебиваю я, игнорируя недовольство столь непочтительным проявлением невоспитанности. — Я не собираюсь оставлять Резервацию, — смотрю прямо в серые глаза, так похожие на мои. — Ни на Крэбба, ни на кого бы то ни было. Мы сверлим взглядом друг друга, словно пытаясь прожечь внешнюю оболочку показной невозмутимости, содрать плёнку внешней стойкости и в конце концов добраться до истинных, скрытых под толщей сдержанности эмоций. Беззащитных в своей мягкости. Чтобы использовать найденные слабости против того, у кого в жилах течёт та же кровь, что и противника. — Как хочешь, Драко. *** Зелёное пламя едва успевает развеяться передо мной, как я в нетерпении пересекаю порог министерского камина и, не разглядывая мельтешащие лица служащих, твёрдым шагом направляюсь к лифтам. Идиотская статуя так и норовит зацепиться за взгляд, но я умело игнорирую это огроменное утешение чужого эго. Мне удаётся войти в лифт первым, и когда невысокая брюнетка, занятая исключительно тем, чтобы не грохнуться на пол с этих своих штуковин на тонком каблуке, бесцеремонно вваливается в кабину, — она единственная, кто это делает. Потому что не смотрит на моё лицо. А другие — да. Они видят на моём лице неприкрытое отвращение на грани угрозы и мнутся в нерешительности перед металлическими створками. Идиоты. Промедление стоит им времени, потраченного на ожидание следующего лифта. — Мистер Малфой, — раздаётся журчащий голосок, и я опускаю взгляд на говорящий рот. Яркий такой, с пухлыми губами. — У меня не было возможности поздравить вас с назначением, — губы двигаются, обнажая ровные зубки. Кто ты, девочка? — Уже как третий месяц пошёл, — безразлично бросаю в ответ и невольно опускаю глаза ниже её рта. Намного ниже. Я здоровый мужчина в конце концов, и гормоны, бушующие в крови, вполне естественная часть нашей природы. Смутное чувство узнавания сверлит мозг, и я невольно задумываюсь: насколько это странно, узнать кого-нибудь не по чертам лица, а по сиськам, едва ли не впихнутым тебе в лицо? Я разглядываю веснушки, выглядывающие из обнажённой зоны декольте, и чувствую, как с левой стороны, под клеткой из рёбер, болезненно тянет. — Есть ли сегодня в планах встать передо мной на колени? — резко перевожу глаза на женское лицо, приобретающее пунцовый окрас прямо под моим взглядом. Она краснеет так густо, что это поглощает россыпь коричневого пигмента. Да, не встреться я с её полным третьим — не вспомнил бы даже. — Я… — заикается, бегая глазами по моему лицу, стараясь понять, правильно ли истолковала значение фразы. В попытке скрыть волнение, перехватывает пергамент другой рукой, отчего её грудь подпрыгивает, соблазняя снова зарыться взглядом в ложбинку между двух полушарий. Как мило. — Я свободна сегодня вечером, — полные губы разъезжаются в очередной улыбке, вот только на этот раз в ней явственно читается намёк на чувственную соблазнительность. — Для чего? — тем же ровным тоном спрашиваю я, бессовестно продолжая пилить на составляющие черты её лица. — Ну вы же… — запинается, столкнувшись взглядом о мою приподнятую бровь. — Только что… — Я просто вспомнил, как в прошлый раз вы упали в этом же лифте, кажется. — О… Дверь с характерным звоном разъезжается передо мной в стороны, впуская горстку горячо любимых самолётиков беситься под самым потолком, пока я выхожу на пятом уровне Министерства. И как только конструкция уносится прочь в бездонную шахту, я уже забываю, как выглядит эта девушка. Кроме её упруго колышущейся груди, конечно же. И коричневых пятен, пожалуй. Всё-таки веснушки — отвратительная вещь. Когда находятся не на том лице. Я действительно уже третий месяц являюсь помощником Барто Розье — руководителя бюро Международного магического законодательства, и, судя по его реакциям на каждое моё появление, — он предпочёл бы видеть на моём месте кого-то другого. Как будто его личное мнение имеет хоть каплю веса. Эта должность, как впрочем и всё, что связано так или иначе с Министерством Магии, меня мало волнует — у меня свои потребности, и нахождение здесь — лишь способ удовлетворить их. — Чего вы хотите, мистер Малфой? — практически выплёвывает непосредственный начальник, стоит мне переступить порог рабочего кабинета. Он даже головы не поднял. Держу пари — документация, которую он ровняет крючковатым носом, заплёвана его же недовольством. Наверное, Розье бесится оттого, что я совершенно хладнокровен к его попыткам забросать меня нафталиновыми пергаментами с древними законопроектами — настолько старыми, что листы слиплись между собой, а чернила превратились в синие разводы. Я побрезговал даже прикоснуться к ним, не то чтобы изучить. Так как приглашение присесть не озвучено — я приглашаю себя сам опуститься в кресло. Что поделать, я привык к комфорту. — Место в следующей делегации, — спокойным тоном, ничуть не задетый столь радужным гостеприимством, протягиваю я. — В Сьерра-Леоне. Розье так резко вскидывает голову, что я всерьёз опасаюсь за состояние его шейных позвонков и практически ожидаю, как седовласая голова плюхнется на стол, лишённая поддержки позвоночника. — Откуда вам известно об этом? — едва разлепляя губы, хрипит Барто, испепеляя меня выцветшими глазами. — Визит в Сьерра-Леоне находится на стадии планирования. Возможно, Блейз недавно проговорился об этом, когда мы пропускали по стаканчику, ну тот самый волшебник, что постоянно носится несколькими уровнями ниже, — в Отделе магического транспорта, сэр. Он как бы получил разрешение на создание портключей к концу февраля, сэр. Но хрен я вам об этом скажу, сэр. Я просто пожимаю плечами, сохраняя безмолвие на вопрос Розье, и спустя несколько раздражающих секунд этого разглядывания моей персоны с претензией к устрашению Барто выдыхает. — Не думаю, что у вас достаточно опыта в переговорном деле, — его совсем нет, говорят его глаза, хотя с интонациями более или менее Розье справляется. — Думаю это, — поднимаю левую руку и разворачиваю предплечье, не удосужившись полностью поднять манжету рубашки. Всем и так известно, какая метка красуется на коже Драко Малфоя с семнадцатилетнего возраста, — является куда более выгодным аргументом во время переговоров, нежели косноязычие любого из ваших делегатов, — опускаю руку на колено, отбивая неспешный ритм пальцами. — Демонстрация силы, серьёзность намерений и всё такое. — Вы слишком самоуверенны, — презрение так и льётся из Барто, чудом обретая форму слов. — Однажды это сыграет с вами злую шутку. Негромко хмыкаю, в последний раз стукнув указательным пальцем по колену, и стираю с лица наигранное безразличие. — Сэр, — я смотрю прямо ему в глаза и даже не планирую отводить взгляд, не говоря о том, чтобы позволить Розье спрятать свой. Он и не может, потому что я практически вжираюсь в его глазные яблоки. — Не стоит сдерживать свои истинные мысли по поводу моей личности, — слегка склоняю голову к плечу, продолжая удерживать зрительный контакт. — Я не мой отец и, соответственно, не сторонник применения физической силы в ответ за нелицеприятную правду, так что прошу, — щёлкаю пальцами, выводя Розье из транса или где он там затерялся, — не сдерживайте себя. Его передёргивает. Натурально так, открыто. На грани дрожи и какого-то остервенелого отвращения. Какая прелесть наблюдать за этим зрелищем. — В таком случае, — начинает, и голос его неузнаваем. Настолько пропитан неприязнью, что будь на моём месте кто-то другой, то уже бы упал замертво. Или оглох, — я считаю, что ты мелкий заносчивый щенок, ничего из себя не представляющий без своего отца и кучи денег, от которых разит грязью, — Розье повышает голос с каждым произнесённым словом и даже слегка привстаёт со своего стула. — Очередной продукт чистокровного рода — выкормыш, жрущий золото и этим же золотом срущий, — его обтянутые полупрозрачной кожей пальцы впиваются в краешек стола, и некоторое время просто наблюдаю, как судорожно они дёргаются, вонзая ногти глубже в дерево. — Такие, как ты, прокладывают дорогу не умом или талантом, — я снова возвращаю свой взгляд на лицо Барто и делаю это слишком медленно, попутно рассматривая круглые пуговицы на его пиджаке и сбившийся вправо галстук. Наверное, его это как-то задевает, потому что я слышу сдавленный вдох, прежде чем Розье продолжает тошнить словами. — Такие, как ты, устилают гнилыми купюрами лежащие тела и вышагивают по ним, совершенно не гнушаясь мёртвой крови на своих подошвах. Он затыкается, и я, как воспитанный в лучших традициях чистокровных, даю ему несколько мгновений перевести дух и продолжить озвучивать свои увлекательные умозаключения, но Барто Розье просто дышит с натужным свистом, молча таращась на меня, так что я делаю вывод, что он закончил. — Что ж, — придаю своему лицу выражение задумчивости, вглядываясь в окно за плечами волшебника. — Несколько раз мне говорили комплименты, и каждый раз я был недоволен, — потираю пальцем подбородок и фокусируюсь на красном, как свёкла, лице напротив. — Мне казалось, что сказали недостаточно, — цокаю языком, поднимаясь на ноги, и с насмешливым недоумением наблюдаю, как отшатывается мистер Розье, стоит мне встать. — Но вы очень старались, не расстраивайтесь. Я коротко ему киваю, направляясь к выходу, но, не сделав даже двух шагов, оборачиваюсь: — Так что насчёт поездки? Искажённое в неприязни лицо покрывается багровыми пятнами, и это даже забавно — не думал, что Розье сможет покраснеть ещё сильнее. Этот сухой старикан прекрасно осознаёт свою немощность, не передо мной — Люциусом, занимающим куда более высокую и, что показательно, авторитетную должность. Словесный понос, льющийся из его рта последние несколько минут, — это всё, на что хватает его мужества, силы и воли. И мы оба знаем, что я с лёгкостью получил бы место в делегации и мне не нужно было бы даже появляться в Министерстве. Но я пришёл к этому офисному слизняку и — не попросил — сказал, чего хочу, лично ему в лицо. Разве данный факт не говорит о моём… … уважении? … признании Розье равному мне — Драко Малфою? … соблюдении субординации? … что-то там ещё, греющее засохшее эго пахнущего скорой кончиной старика? Он может выбрать любое утверждение — мне не жалко. В конце концов меня интересует только результат. — Включу вас в ближайшую группу, — выплёвывает он, с остервенением хватая перо со стола. — С вами приятно работать, мистер Розье. Ответного проявления вежливости я не получаю. Очевидно, мистер Розье не столь рад нашему сотрудничеству, судя по едва слышной ругани за закрытой мной дверью. Душевные терзания меня не мучают — эта часть моральной стороны, составляющей личность, во мне отсутствует с раннего возраста. Всё-таки некоторые вещи, так любовно вколоченные в меня матерью и отцом с момента появления на свет, дали свои плоды. Я буду использовать все имеющиеся связи, деньги и слабости других, чтобы взять то, что мне нужно. То, чего я хочу. И если в итоге я добьюсь своего, то какая, к чёрту, разница, каким способом я этого достиг? Я посылаю невесомую ухмылочку пробегающей мимо меня ведьме неопределённого возраста и плюс-минус такого же веса и направляюсь к лифту. И вспоминая сказанные в мой адрес слова, я с лёгкостью признаю: всё же Розье разбирается в людях. Я проверяю время на наручных часах, прикидывая план действий на сегодня и, пропустив какого-то служащего, освободившего камин, — занимаю его место. — Первая Резервация магической Британии. Северная Ирландия. Как только я оказываюсь в своём кабинете — мышцы расслабляются, и я, в общем, чувствую некое успокоение в теле. Я и не ощущал до этого момента, насколько сильно был напряжён. Мне стоит позвать Рутерса и выслушать его доклад о делах Резервации, но это будет позже, а сейчас… Я сажусь за свой стол и снимаю с одного из встроенных шкафчиков запирающие чары. Когда узкий ящик отъезжает в сторону, сверкая бумажными внутренностями, некоторое время я просто смотрю на содержимое, не двигаясь. Всё, что горело внутри меня, когда Грейнджер была в досягаемости, осело холодным пеплом в тот день, когда она ушла. Укладывалось в плотный пласт, утрамбовываясь размышлениями. Воспоминаниями о ней. Я так долго был на грани, что в один момент просто выдохся. Она оставила выжженную землю. Выжженную землю и ещё кое-что. Оставила маленькую часть себя — как напоминание. Бремя, что не сотрётся временем. То, что сделало меня намного тяжелее, чем я был до нашей встречи. То, что тлеет во мне. Болит. Бьётся. Тянет. Тоскует. Она оставила мне своё сердце. Такое грейнджеровское сердце. Тёплое, как её кожа. Мягкое, как её губы. Такое её сердце. Тянусь рукой к свитку, аккуратно разматывая бечёвку, и разглаживаю пергамент, едва ощутимо касаясь нарисованных черт лица, прослеживая подушечками пальцев завитки волос и обводя линию изогнутых губ. — Грейнджер, — вышёптываю её имя, разрешая себе посмотреть на рисунок немножечко больше, чем следовало бы. С ней всегда было больше, чем следовало бы. — Моя Грейнджер, — улыбаюсь, мазнув большим пальцем по острому подбородку, и в следующее мгновение скатываю рисунок обратно, бережно закрепляя тонкой верёвкой. Эти слова, произнесённые вслух, — сорвавшиеся с цепи мысли. Они, подобно беглецам, прокрались сквозь защиту моего разума и вырвались на волю, лаская слух своим звучанием. И брешь в моей броне слишком явственная — покрывающаяся трещинами, сквозь которые просачиваются смятые образы, уязвимые чувства, обнажённые эмоции, сопряжённые с болью, той, что пытка, и той, что сладость, сдобренная солью. И воспоминания… Её тёмные волосы словно завеса над тайной, которую она хранила глубоко в себе, пока я не сорвал плотные, запылённые тряпки — намеренно и грубо, эгоистично пытаясь добраться до мерцающего света, чтобы дотронуться до её тепла. Согреться чтобы. Мои слишком бледные руки, в которых она была такой живой, такой яркой, — горящим факелом в моей реальности, что мрачная до холодящей дрожи. Мои острые фразы, что рассекали воздух со свистом… Они соприкасались с её ломаной нежностью, которую она взращивала в себе годами, чтобы после та смогла поглотить меня. Целиком и полностью. И слова её. Последние. Она раскурочила грудную клетку и не жалея разодрала кости, рассматривая мои гниющие внутренности, — задумчиво перебирая пальцами испорченные органы, а потом, блеснув единственной слезой, вложила в меня что-то тёплое и извивающееся, наспех прикрывая мою уязвимую беспомощность перед ней. И ушла. «… Я буду ждать тебя… годы, если понадобится…» Я думал, что среди нас двоих именно я — тот, кто напрочь лишён жалости. Кладу свиток в ящик и, собирая за хвосты мысли, что всё громче кричат в моей голове, хватаюсь за конверт, когда-то отданный мне Рутерсом. Я борюсь с желанием разодрать эту бумагу и выпотрошить содержимое — выжрать глазами информацию и выжечь на подкорке моего мозга. Когда я замечаю, как подрагивают пальцы, — бросаю конверт обратно, словно тот пропитан ядом акромантула, и накладываю запирающие чары на шкаф. Так же, как и запираю собственные мысли. Мне нельзя. Нельзя. Опираюсь локтями о столешницу и прячу лицо в ладонях. — Нельзя, Драко. *** — Сегодня мы только вдвоём? — насмешливо приподнимаю брови, оглядывая пространство гостиной особняка. Блейз отрывается от изучения какого-то очередного печатного издания и коротко кивает в знак приветствия. — Тео пошёл пожелать Арабелле сладких снов, а Пэнси отправилась к Астории, — он делает маленький глоток огневиски, откладывая своё чтиво на ближайший стол. — Ты же слышал, что она родила? — Да, — на ходу расстёгиваю мантию и снимаю с себя тяжёлую ткань. — Кажется, мать упоминала об этом на днях. Я наполняю собственный бокал, добавляю лёд и усаживаюсь напротив Блейза, мерно потягивая алкоголь. Его взгляд чувствуется остро и слишком навязчиво, отчего я вопросительно изгибаю бровь, безмолвно поощряя рвущиеся из Забини вопросы. — Как дела в Министерстве, Драко? — слишком буднично звучит мой друг, и я не отвечаю, ожидая продолжения. — Всё ещё полон амбиций заполучить место Главы отдела международного сотрудничества? — он подносит виски ко рту, но, не сделав ни глотка, опускает стакан. — Не страшно, что Розье не выдержит очередного унижения и заавадит тебя прямо в атриуме? Я стираю пальцем холодный конденсат, задумчиво разглядывая мелкие бисеринки, размазывая влагу и наслаждаясь ощущением прохлады на кончиках пальцев. — Розье может заавадиться сам, — скучающе отвечаю я на последний вопрос из череды заданных Блейзом. — Его мысли и соображения меня мало заботят, — не заботят вообще. — Мне наскучило однообразие. И я люблю риск, — усмехаюсь самому себе и подношу стакан к глазам, забавляясь играющими бликами, что сменяют своё положение при малейшем движении руки. — Это бодрит, знаешь ли, — коротко выдыхаю и перевожу взгляд на всё ещё сверлящего меня Блейза. — Надеюсь, это сойдёт за ответ на все твои вопросы. Он даже не моргает, продолжая пялиться на меня опоенной Амортенцией девицей в Лютном переулке — таким же остекленевшим взглядом. Жаль только, слепого обожания в карих радужках не видать совсем. — Да, — Забини ведёт челюстью, словно разминая кость перед очередным всплеском словесной дури. — Возможность временно вырваться из страны и практически пропасть с радаров Министерства действительно сопряжена с риском. Его взгляд вспыхивает раздражающей способностью видеть меня насквозь, и внутри становится горячо — настолько, что я втягиваю воздух через нос в попытке потушить разгорающееся пламя, дабы не дать огню вырваться на свободу. Я борюсь с самим собой за контроль собственных эмоций, душу в себе нарастающий гнев и раздражение, внутренне корчась от осознания того, что эти чувства направлены в сторону моего друга. — Драко… — предупреждающе цедит Блейз, всё ещё не отрывая взгляда от меня. — Блейз… — я отвечаю в тон ему, не сумев до конца обуздать полыхающий ад. Он сжимает губы в плотную линию, и в его глазах сквозит неприкрытое обвинение, но Забини не успевает ни слова сказать, потому что Тео возвращается в гостиную, взмахивая куском пергамента, словно веером. — О, — театрально восклицает Тео, совершенно не замечая, что в комнате совершенно не осталось воздуха. — Малфой уже здесь и дезинфицирует душевные раны. Я мотаю головой, сбрасывая с себя смог разрушения, и переключаюсь на Тео. Точка под левой скулой нестерпимо жжёт, и я борюсь с желанием расчесать это место, лишь бы избавиться от сверлящего взгляда. Грёбаный Забини. — Ты разве не должен укладывать дочь? — решив не подкармливать идиотские закидоны Нотта, спрашиваю со всей серьёзностью. — Ничего не могу с собой поделать — я пришёл на запах твоего высокомерия, — он коротко смеётся, а я лишь закатываю глаза, смиряясь с тем, что этого человека тяжело сбить с намеченного им пути. Когда он этого не хочет. Или когда в этом не участвует его жена. — Арабелла уже уснула, — всё же объясняет Тео, на этот раз в его голосе нет придурковатых интонаций. Он плюхается на свой излюбленный диван и, развалившись жидким тестом, тычет в меня пальцем. — Ты слишком напряжён в последнее время, — он задумчиво щурит глаза, а я совершенно никак не реагирую на этот выпад. — И кажется, я знаю почему, — короткая вспышка, смутно напоминающая беспокойство, пронзает грудную клетку, и я едва успеваю удержать свой взгляд от того, чтобы не посмотреть на Блейза. — Тебе просто необходимо потрахаться — уверен, это было давно, — простодушно бросает Нотт и отводит от меня взгляд, обеспокоившись содержимым своего бокала. — Что? — Нотт кидает насмешливый взгляд на Блейза, который, видимо, произвёл какую-то реакцию, мной не замеченную, и разводит руками. — Не вижу причин отказывать себе в маленьких радостях жизни, — глаза Тео останавливаются на мне, внимательно изучая реакцию. — Тем более никаких причин столь длительного воздержания нет. Это забавно, в каком-то извращённом смысле. Делать вид, что ничего не произошло около года тому назад. Никаких обсуждений, никаких вопросов. Сидеть вот так в старом добром составе, потягивать виски и прикрываться смехом — собираться, неукоснительно соблюдая вечерний обряд, и делать вид, что всё нормально. Мы нормальные. И жизнь вокруг нас тоже — тоже нормальная. Возможно, для них всё так и есть — ничего особенного не произошло. Абсолютно. Подумаешь, Малфой немного заигрался. Подумаешь, слетел с катушек на время и трахнул грязнокровку, да не абы какую — Грейнджер. Подумаешь, на фоне этого, поддавшись эмоциям, организовал её побег — это к лучшему, правда же? Вот же, прошло уже столько времени и он вполне себе в порядке — пьёт, смеётся, не пропадает неизвестно где и вполне себе прилично выглядит. Ведь так? Так. А если так, то прошлое не стоит даже потраченного времени на воспоминания. — Очень трогательно, что ты так обеспокоен состоянием моего члена, — хмыкаю. — Но я, с твоего позволения, сам разберусь, как и куда его пристроить, хорошо? Тео поднимает руки в жесте капитуляции, и я, не выдержав, потираю лоб ладонью, поражаясь временному помешательству мистера Нотта. — Да какие вопросы, — он кладёт ладонь на сердце, участливо кивая головой, как болванчик. — Считай, моё позволение у тебя в кармане. Я закатываю глаза и молча делаю очередной глоток виски, но дёрганье Тео снова приковывает взгляд, и я вынужден наблюдать, как он, приподнимаясь, вытаскивает из заднего кармана брюк наспех сложенный пергамент. — Пэнси прислала, — машет желтоватым куском рукописи, будто мы настолько глупы, что нам требуется визуальное подтверждение. — Астория родила здорового малыша. Рыжего, как ржавый гвоздь. — И? — мне не то чтобы интересно, но Тео требует внимания, и это меньшее, что я могу ему дать. — У тебя какие-то проблемы с рыжеволосыми? Что такого необыкновенного в цвете его волос? — Наверное, то, что у Уимпила из оттенка, что хоть как-то напоминает красный, только цвет лица после одышки. Не могу определить: меня напрягает тот факт, что Тео осведомлён о таких деталях внешности Главы комиссии по экспериментальным чарам, или мне смешно? Мерлин, разве голова Гилберта Уимпела не похожа на бильярдный шар — откуда такие познания? Я уже готов высказать свои мысли, но Блейз перехватывает первенство. — Подожди, — Забини кривится в сторону Тео, и тот недовольно щурится в ответ. — То есть Пэнси, находясь в гостях, присылает тебе оттуда письма? — Блейз качает головой в неверии и смотрит на совершенно невозмутимого Нотта. — Тео, она же домой вернётся через пару часов, и я уже молчу о неприличии подобных выходок. — Забини, — отмахивается, как от назойливой мухи, Нотт, а я лишь прячу улыбку за стеклом стакана. — Ты когда-нибудь был женат? Нет? — Проявление столь непозволительного неуважения как-то связано с узами брака? Это… — Это Пэнси, и ей скучно, — без единого намёка на смущение бубнит Тео, шерстя глазами по ряду стеклянных графинов со всевозможными видами напитков. — Не тошни, а? — он даже не смотрит на Блейза, разговаривая с ним же, и я реально сдерживаюсь от того, чтобы не засмеяться в голос. — Вот послушайте, что она пишет об уродливых статуях посреди холла особняка достопочтенного мистера, — забыв об алкоголе, Тео снова достаёт письмо своей жены и начинает читать. — Мерлин, пожалуйста, не надо… — стонет Блейз, прикрывая лицо руками. — … Шшш, я сказал, так вот… Я полностью абстрагируюсь от насмешливого тона Тео и привычно ухожу в себя, оказываясь в полном одиночестве среди окружающих меня людей — близких, но всё так же далёких от моих личных страхов и переживаний. И я не осуждаю их — ничего не жду, потому что знаю: каждый из нас один кормит собственные кошмары. Скрывая как можно тщательней свои слабости от других. Тихий бой часов будит померкнувшее сознание, и я, глубоко вдыхая, поднимаюсь на ноги. — Уже уходишь? — летит от Тео, и, судя по его вернувшимся к обычному состоянию интонациям, они с Блейзом давно уже закончили обсуждать сплетни. — Решил прислушаться к твоему совету и навестить кое-кого, — я криво усмехаюсь, выискивая взглядом свою мантию. — Одобряю. Забини дёргается в мою строну, но мне достаточно всего лишь едва заметно качнуть головой, и он оставляет своё намерение последовать за мной. — Пэнси вот-вот вернётся, — по-своему расценивает телодвижения Блейза Тео, обращаясь к нему. — Разве тебе не интересно узнать, как скучно мы живём? — Кажется, я и так знаю о жизни Уимпила больше, чем мне бы хотелось, спасибо, — подаёт голос Блейз, поднимаясь с кресла. — Мне тоже пора. Кажется, я поспешил с выводами, и Блейз не собирается греть свой зад дальше в удобном кресле. Подхватываю мантию и, не распыляясь на долгие прощания, обещаю навестить Ноттов на следующей неделе. Не дожидаясь Блейза, я целенаправленно двигаюсь в сторону камина. Ускоряющийся звук шагов за спиной не является неожиданностью, но я совершенно не настроен на очередные попытки Блейза проковырять дыру в моём мозгу. Это раздражает. Видимо он тоже хорошо это понимает, потому что не зовёт меня, требуя остановиться, а просто молча следует практически по пятам. Я пересекаю каменный выступ камина и уже готов бросить порошок под ноги, как этому упрямому зануде удаётся стать ко мне лицом к лицу. — Ты всегда можешь поговорить со мной, — он слегка задыхается от скорой ходьбы, а я равнодушно смотрю на его смуглое лицо, совсем не впечатлён проявленным участием. — Я не осужу тебя, — мои губы дёргаются в пренебрежении, но я сдерживаю себя. — Просто не принимай идиотских решений. Я смотрю на него некоторое время, бегая зрачками по искажённым в беспокойстве чертам лица, и ничего не чувствую. Даже раздражение куда-то исчезло — развеялось тревогой произнесённых Блейзом слов. Я даже не удивляюсь этому — принимаю как данность. — Мне нечего тебе сказать Блейз, — ровно произношу я, смотря в его глаза. — Не знаю, отчего ты так напрягаешься, — он открывает рот, подаваясь в мою сторону, но я недобро поджимаю губы, и Забини не решается залезть ко мне в камин, или какие там ещё идеи бродят в его голове. — И я не принимаю идиотских решений, — с нажимом добиваю я, намереваясь поставить жирную точку в подобных поползновениях в мою сторону. — Уже нет, — бросаю порошок и, не дожидаясь реакции Блейза на мои слова, произношу: — Малфой Мэнор. Вспышка. Запах родного дома. Ганси. Всё как всегда. Всё как было до. Вопреки устоявшемуся обыкновению направиться в личные комнаты, я выхожу на улицу, приветствуя промозглый воздух набирающей силы осени. Моя старая знакомая. Она снова пришла ко мне. Вернулась нагулявшись. Снова раскрывает холодные объятия, призывая укрыться одеялом из опадающих листьев, словно не оставила меня ранее в одиночестве — изнывать от зноя и мучиться от неутолимой жажды. Снова пришла ко мне. Вернулась. Небо надо мной чистое и безоблачное — усыпанное сверкающими звёздами. Бриллианты чистой воды на чёрном бархате темнеющего небосвода. И луна, как извечный страж — безмолвный и неподвижный, — мерцает тусклым светом, посылая дрожащие дорожки освещать густую тьму своим негаснущим сиянием. Красиво, мать его. Окидываю взглядом яркие точки, останавливаясь на скоплении из неисчислимого количества звёзд, что образуют созвездие, в честь которого я получил своё имя. Я смотрю на него до тех пор, пока роговица не становится настолько сухой, что невыносимо удерживать глаза открытыми. — С Днём Рождения, Гермиона… И на этом всё. Я закрываю глаза, подвожу черту, и она растворяется во мне. *** Сдержанный запрос Люциуса Малфоя настолько неожиданен своим официозом, что первые несколько секунд я верчу пергамент в руках, надеясь, что это какая-то шутка — ведь мы виделись с утра и Люциус ни словом не обмолвился, что у него сегодня запланирована встреча. Со мной, как оказалось. Но лорд Малфой наглухо лишён чувства юмора, да и почерк в письме явно принадлежит моему отцу, так что я, запихнув своё недоумение куда подальше, направляюсь в Министерство, перебирая в уме всевозможные причины столь неожиданного требования появиться перед глазами Главы магического правопорядка. Я настолько закрываюсь, что не замечаю, как оказываюсь на уровне Отдела, и стучусь в дверь, впрочем, не дожидаясь разрешения, — вхожу в кабинет. Гнев от столь неуважительного отношения искажает лицо отца, но, когда он понимает, что я — тот, кто совершенно не озаботился благосклонностью самого мистера Малфоя, — его немного отпускает. — Чем обязан приглашению? — с ходу задаю интересующий меня вопрос, небрежно усаживаясь на стул для посетителей. Весьма неудобный, кстати. — Какие-то проблемы с Резервацией? — понижаю голос, не скрывая интереса. — Или я должен отправиться на охоту за очередным волшебником, неосторожно применившим магию? Отец поджимает губы и взмахивает рукой, обесценивая каждое из моих предположений, и встаёт из-за стола, поворачиваясь ко мне спиной. — Так как ты являешься частью управления и в скором времени станешь одним из тех, кто творит историю Волшебной Британии, я хочу подготовить тебя, — пафосность речи вмиг сдувает с меня налёт наигранной беззаботности, и я выпрямляю спину, прожигая взглядом затылок отца. — Грядут перемены, Драко. Сжимаю челюсть до зубной боли, превратившись в сплошной слух. Окклюменция поднимает голову, предлагая безоговорочную защиту, но я не могу позволить себе даже подумать над этим. Я полностью сосредоточен на отцовских словах. — Несколько крупных африканских стран выразили желание поддержать Повелителя в его планах по расширению зоны влияния — конечно, это ещё не явственные процессы, но набирающие силу. Волнения слишком очевидны, чтобы не обратить на это внимания, — Люциус скрепляет руки за спиной, и мои глаза мгновение следят за этим движением, пока снова не концентрируются на светловолосом затылке. — Азиатский регион, — он хмыкает, наверняка удерживая больше информации в своей голове. — Что ж, они весьма радушно принимают наших волшебников на данном этапе. — Зона влияния? — мой голос глух, но я не могу позволить себе прочистить горло. — Как дипломатично. Чего он хочет на этот раз? — Драко, — Люциус резко разворачивается, впиваясь в меня взглядом, но я готов к этому, и застывшее лицо, лишённое малейших проявлений эмоций, — единственное, что видит мой отец. — Повелитель всё своё существование преследовал лишь одну единую цель, и та оставалась неизменной. — Порабощение. — Очищение, сын. Абсолютная власть. — И какие шансы на этот раз? — Шансы всегда были высоки, и в этот раз с учётом прошлых ошибок и… — Как хорошо мы изучили мир вне магии? — коротко выдыхаю, откинувшись в кресле, и складываю руки в подобии пирамиды. От меня не ускользает хищный взгляд отца, изучающего мои движения. — Я говорю не о том, что лежит на поверхности, а о вещах куда более прозаичных. Гораздо более опасных лично для нас, волшебников, — неприкрытая заинтересованность в глазах Люциуса действует на нервы, но я не фокусируюсь на чтении эмоций отца, продолжая рассуждать. — Знакомо ли нам оружие, которым владеют маглы и которое постоянно совершенствуют? И когда я спрашиваю о шансах, я подразумеваю соотношение волшебников, готовых последовать за своим Повелителем, и тех, кто способен не только держать в руках оружие, но и пользоваться им. Да, они разобщены, но поверь, если встанет вопрос о выживании — они уничтожат каждого из нас: от новорождённого младенца до старика на предсмертном одре, — закидываю ногу на ногу и на мгновение разрываю зрительный контакт с отцом. — Несколько тысяч против миллионов, впечатляет, не так ли? — Люциус приподнимает бровь, но я продолжаю говорить. — Мы считали их животными, правда ведь? — он хмыкает на сказанное, всем своим видом показывая, что данный факт не подлежит сомнениям. — Так вот, на что способны животные, чтобы защитить своё потомство и спасти собственную жизнь? И неужели ты действительно думаешь, что остальные страны волшебного мира, когда раскроется тайна существования магии, не встанут на сторону маглов? — моя речь ускоряется, и я, осознав это, одёргиваю себя. — Каким бы могуществом ни обладал Лорд, всё, чего он может добиться, — это погрузить мир в войну. Да вот только ему никогда не одержать победы. И ты понимаешь почему. Люциус сверкает серым взглядом, переваривая сказанное мной, и, глубоко вдохнув, садится за свой стол. — Ты мыслишь слишком однобоко, Драко, — он нащупывает стоящую возле стола трость и принимается осматривать набалдашник. — Если магические страны сменят свои взгляды на более лояльные, у человечества будет куда меньше шансов устоять, — он снова поднимает свой взгляд на меня, кривя губы. — Кроме того, ты упускаешь тот факт что эти животные с большим удовольствием станут служить тем, кто предложит им выбор: быть скотом или быть тем, кто за этим скотом приглядывает. — Конфедерация никогда этого не допустит. Хриплый смех ощущается настолько чужеродно в этих стенах, что я испытываю жёсткий диссонанс между тем, что происходит, и тем, что я чувствую. — Но и помешать не в силах, — отсмеявшись, произносит отец, и эти слова звучат со знакомой мне ноткой высокомерия. — Разве не поэтому мы всё ещё здесь — продолжаем строить новый мир? — Запертые как внутри, так и снаружи, — самообладание даёт трещину, и несдержанность, бурлящая во мне ещё с самого начала этого разговора, грозит снести напрочь все тормоза. — Те же презренные маглы поставили ряд условий, чтобы мы могли хоть как-то выслеживать беглых волшебников, а их не так уж и много на территории Великобритании, и, если они достаточно осторожны, мы никогда их не найдём. — Это случится, Драко, — беспрекословность отца прибивает горячность высказываний, и я снова борюсь за невозмутимость с самим собой. — Не сегодня и даже не завтра. Возможно, через год или пять лет. Не исключено, что участие в решающей битве примет твой сын, и он с гордостью… Хватит! Этого дерьма для меня достаточно. Я вскакиваю с места, практически подлетая к отцу, настолько близко, что могу разглядеть темнеющий пигмент в его радужках. И прищуренные глаза не в силах скрыть от меня, как от гнева эти радужки становятся ещё темнее. — Я бы никогда не пожелал такой участи своему ребёнку, — сквозь зубы цежу я, не пытаясь более скрывать своё отношение к происходящему. — Но ты вряд ли меня поймёшь, — пальцы отца усиливают хватку на серебряном набалдашнике его любимой трости, но это не то, что может меня остановить. — Не то чтобы я ожидал от тебя понимания, — меня колотит внутри, и лишь вопрос времени, когда эта дрожь проявится во всей красе внешне. — Надеюсь, путешествие в Африку, куда тебя сошлют для контроля местных аборигенов, ты примешь с таким же воодушевлением. А как обрадуется мать — даже представить не могу, — выплёвываю я, и если капли слюны не брызжут из моего рта, то только благодаря тому, что я не могу расслабить челюсть. Буквально. Только сейчас, отталкиваясь ладонями от столешницы, я понимаю, что практически залез на стол в моменте своей ярости. Не желая больше ни видеть своего родителя, ни слышать его, резко разворачиваюсь, намереваясь оказаться как можно дальше отсюда. Мне нужен воздух. — Драко! — вербальное лассо обхватывает мои ноги, путая шаги, и я застываю на месте — на расстоянии каких-то жалких пары ярдов от выхода. — Важно выбрать правильную сторону, Драко. Я даже не оборачиваюсь. Продолжаю смотреть на дверь, как утопающий на кромку берега, до которого он, потеряв последние силы, никак не может доплыть. — Верно, — презрение не сквозит в моём голосе, нет. Презрение является моим голосом. — Малфои всегда выбирали верную сторону, не так ли? — Именно, — твёрдо произносит отец, и кончик его трости скребёт паркет, раздирая слух. — Так было раньше и так будет всегда. Дверь передо мной распахивается, ведомая магией Люциуса Малфоя, и я, не ощущая твёрдости под ногами, покидаю отцовский кабинет. Спокойно. Сдержанно. С присущей мне ленцой и высоко поднятой головой с замороженным взглядом направляюсь в свой личный — любезно предоставленный Отделом магического международного сотрудничества — кабинет. Я был здесь от силы пару раз. Небрежно киваю в ответ на приветствия сотрудников и мягко закрываю за собой дверь, накладывая Силенцио. Всё. — Чёртов ад, — хватаю первый попавшийся под руки стул и бросаю конструкцию в стену. — Мать его! Это единственное, что я позволяю себе, — могу позволить. Это какое-то проклятие — плестись куда-то, едва ковыляя все эти годы, чтобы в итоге прийти к началу, вот только в этот раз шансов ноль на то, что я смогу избежать активного участия в очередной кампании по завоеванию мира. Ни я, ни Нотты, ни Забини. Никто из нас. И подготовка, оказывается, уже началась — давно, но вот я был настолько не заинтересован происходящим, настолько застрял в собственном лимбе, что даже не заметил перемен. Да и как заметить то, что тебе неинтересно? А ведь мне действительно было наплевать на всё, что не затрагивает моих личных интересов, и вот сейчас я оказался не готов. И я честен с самим собой: мне нет дела до того, чем там занимается Лорд, какие планы вынашивает и кого планирует захватить, — я не претендую на роль спасителя страждущих, эдакого чистого делами и помыслами защитничка. Мерлин, меня тошнит от одной лишь мысли о себе в подобном ключе. Из чистого во мне только моя кровь. Но вот то, что данные события напрямую касаются меня и моей семьи, в корне меняет отношение к происходящему. Джоркинс всё ещё является Главой моего Отдела, хотя, учитывая перечень неудач на переговорном поприще, его давно уже должны были ликвидировать. В любом смысле этого слова. Но он всё ещё продавливает министерское кресло своим тощим задом. Всё ли так стабильно — плохо, — как нам иногда пытаются показать? Прикормленные, убаюкиваемые сытой жизнью, мы утратили чувство бдительности и внимания к тому, что происходит вокруг нас. Да и зачем смотреть по сторонам, когда желудок полон, в руках подобие власти и нет слова «нет» в ответ на порочные позывы тела и развращённого разума? Потребности удовлетворены, а человеческая склонность углубляться в комфортную рутину и игнорировать множество внешних факторов весьма способствует развитию не только слепоты, но и восприятия мира в целом. Ты расслабляешься в этом искусственно созданном для тебя мире — обществе, растрачивая навыки, что призваны защитить тебя же, инстинкты притупляются за ненадобностью, и ты превращаешься в нечто, что лишь оболочкой напоминает о тебе прошлом. Том, кем ты хотел — стремился стать. Отрезвление приходит позже. Тогда, когда захлёбываешься собственной кровью, а твоя палочка разломана надвое, и магия уходит из твоего тела вместе с последними каплями крови. Глаза обретают утраченное зрение, когда на руках у тебя твой ребёнок. Умирающий. И ты желаешь ослепнуть вновь, да вот только поздно уже — ты никогда не сможешь развидеть то, что вошло в твой организм вместе с запахом смерти. Руки вновь ощущают тяжесть веса — веса умершей матери, отца, жены… Вот что ждёт меня. Вот что мне уготовано. Я уже давно не забитый подросток, и на этот раз возраст не станет моим спасением. Мне придётся запятнать душу, чтобы спасти семью — защитить всё то, что делает меня Малфоем. Мне придётся убивать. Тео, Пэнси, Блейз — им тоже не избежать грядущего. Арабелла. Отпрыск чистокровных родителей. Невинный ребёнок, которого несомненно кинут в жернова войны, не спросив даже, — вышколив из неё убийцу без мозгов. Через сколько лет ей в Хогвартс? Через шесть? Что даст ей школа? Заведение, утратившее свою суть — сердцевину из мягкого волшебства и духа тысячелетней магии, наполненной светом и обещающей защиту от зла, что таится извне. Этого уже нет давно, даже воспоминаний в стенах не осталось. Эти стены запятнаны нечистой магией, оглушены запретными заклинаниями и наполнены криками боли, что въелись в камень около десяти лет тому назад. Если бы стены Хогвартса умели плакать, — замок захлебнулся бы в крови. Проклятье. Все эти дети, отобранные у пленённых родителей и помещённые в Хогвартс, — для чего их готовили все эти годы? Чему учили? Что вкладывали в головы? И даже надежды нет. Она подохла вместе с Поттером, сперва хорошенько сдав свои позиции как раз в тот момент, когда Снейп взмахнул палочкой перед стоящим на краю Астрономической башни Дамблдором. Чувство собственной беспомощности накрывает тяжёлой лавиной — прибивает своим весом, и я так давно не ощущал себя настолько потерянным, как в это мгновение. И мне снова семнадцать. И я растерян. Опять. «… — Грейнджер, ты же знаешь, в этом мире всё циклично: каждый оборот — это усовершенствованный виток предыдущего…» Упираюсь руками в стол, склоняя голову в поражении, и смеюсь, вспоминая собственные слова, сказанные так давно, что кажется, прошла целая вечность. Мой смех набирает силу, пока не обрывается резко и внезапно. — Добро пожаловать в мир возрождающегося ада, Драко. Снова. *** Проснуться. Принять душ. Поесть. Попить. Работа. Посиделки у Нотта. Потрахаться. Вернуться домой. Принять душ. Спать. Каждая ночь. 11 часов. Полчаса. Я всё ещё чувствую тебя, Грейнджер. А ты? Мой нагрудный карман отягощён бережно сложенным пергаментным квадратом — невесть какая тяжесть, но для меня особо ощутима. Официальное разрешение покинуть пределы Магической Британии в составе переговорной делегации. Участники прошли проверку Отдела магического правопорядка и были одобрены Министерством. Визит в Сьерра-Леоне подтверждён. Раскачиваюсь на носках, отыскивая окоченевшими руками остатки тепла в карманах брюк, и неотрывно полирую взглядом звёзды. Теперь я могу произнести это даже вслух. Не в мыслях, тут же заталкивая их подальше. Не потому что невыносимо. А потому что слишком обнадёживающе. Каждое моё решение, каждый шаг, мысль и поступок на протяжении этого года были направлены на достижение одной лишь единственной цели. Всего одной. Я шёл к этой цели с того самого момента, как Лонгботтом аппарировал вместе с Пэнси в плачущий дождём лес. Не сворачивая на пути, не отвлекаясь на пустое, неважное — ненужное. Я шёл к своей цели. Иногда спотыкаясь, испытывая собственную силу воли, — удерживая себя самого от опрометчивых поступков и необдуманных решений, я старался, чёрт побери, я так сильно старался прогрызть себе дорогу… … чтобы в конце пути увидеться с ней. Хотя бы раз. Ещё один раз.