Когда взойдёт кровавая луна

Почтовое отделение Сейдисфёрдюр являет собой узкое здание шириной во входную дверь с медным колокольчиком, что тонко звенит над сточенной шашелем дверной рамой. Помещение почты зажато между сверкающими перламутром витринами модного магазина женской одежды и конфетной лавкой. Соседство более чем странное. Я ожидаю увидеть едва ли не каморку с узкой полоской света где-то под потолком вместо окна, но, едва сделав шаг внутрь, понимаю, каким же обманчивым может быть первое впечатление. Тем более в волшебном мире. Просторное, наполненное светом, льющимся лучами солнца из узких окон с витражными вставками, помещение словно пристанище разноцветных солнечных зайчиков, решивших отдохнуть от постоянного бега по всевозможным поверхностям, умиляет не только взгляд, но и внушает лёгкий трепет, необъяснимо напоминающий о детстве. На низких столах, изготовленных из необработанного дерева, небрежно покоятся посылки, обёрнутые холщовой бумагой. Сургучные печати скрепляют переплетения верёвок, и письма разной степени пухлости в каком-то художественном беспорядке разбросаны рядом, не оставляя ни одного дюйма свободного места на столешнице. Запах свежего пергамента щекочет нос, и я теряюсь в этом моменте, глубоко втягивая воздух и просто закрыв глаза. Глухое уханье разбивает мой маленький безмолвный мир, и любопытство гонит к окну, открывающему обзор на задний двор, и я, словно маленькая девочка, с немым восторгом наблюдаю за десятками сов и сипух, занятых своими, несомненно, важными делами, будь то поедание орешков, чистка крыльев или недовольное зырканье на собственных сородичей, — обязательно нахохлившись в неудовольствии. Я понимаю, что широко улыбаюсь, лишь тогда, когда чувствую, как сводит скулы. Шарканье шагов за спиной прерывает моё разглядывание, и я резко оборачиваюсь, сменяя широкую улыбку восхищения на более мягкую. Невысокий волшебник — коренастый и с выступающим брюшком, поглотившим пояс его брюк, — приветливо улыбается мне в ответ, и его лицо настолько добродушно, что я невольно проникаюсь симпатией к этому человеку. Судя по картонному ящику, сплошь заполненному свитками, и логотипу почтовой службы на кармане рубашки цвета хаки, он работник этого отделения. — Здравствуйте, — здороваюсь, немного смутившись. — Могу ли я отправить письмо? Всё так же сохраняя улыбку, мужчина ставит коробку на высокую стойку и, обходя её, складывает руки на поверхности, не сводя с меня поблёскивающих весельем глаз. — Добрый день, милочка, — в его исполнении столь фамильярное обращение совершенно не выглядит таковым, и у меня даже мысли не возникает оскорбиться. — Конечно же, можете, — мужчина игриво подмигивает, словно мы с ним сообщники в тайном заговоре, не меньше. — Ведь для этого и придумали почтовую службу, — он шевелит кустистыми бровями, давно потерявшими цвет молодости, и натягивает на нос очки, нашарив их где-то под стойкой. — Давайте-ка посмотрим, что вы принесли. Столь пристальное внимание к моей персоне заливает щёки жаром, и я немного нервно вытягиваю из кармана сложенный лист пергамента: надёжно заклеенный и с аккуратно выведенным адресом получателя. — Спасибо, — коротко произношу, протягивая письмо. — Болгарский филиал Международной конфедерации магов? — его брови взлетают над роговой оправой, и я борюсь за то, чтобы не опустить глаза. — У меня там друг работает, — как можно более ровно произношу я. — Мы потеряли связь после школы, поэтому, думаю… — Простите, — волшебник прикладывает руку к груди, и озорство в его взгляде сменяется на раскаяние. — Я не хотел вас смутить. Позволяю себе моргнуть для разнообразия. А потом всё же опускаю взгляд. На мгновение. Собирая обратно решительность собственных действий воедино. Когда я снова смотрю на мужчину — мягкая улыбка возвращается ко мне обратно. — Как долго письмо будет добираться до адресата? — Уже завтра вся корреспонденция будет передана на грузовой корабль, милая, — вернув прежнюю уверенность, спокойно отвечает мужчина, вытаскивая содержимое коробки и складывая на стол. — Болгария слишком далёкая земля, — он на мгновение задумывается, и его рука зависает над одним из свитков. — Если всё будет хорошо, почтовая служба примет багаж в Дании уже послезавтра, а потом дело за совами. — Всё равно это неблизкий путь, — хоть мне и прекрасно известно, что придётся подождать ответа, но всё равно слова волшебника поднимают внутри волну разочарования. — Да, — кивает мужчина. — Сов будут менять не единожды. Но уже через неделю утерянный друг будет держать в руках ваше послание. — Да, так и будет, спасибо, — не желая тратить время этого приятного во всех смыслах человека, я активно киваю, соглашаясь. — И ещё, я бы хотела попросить… — ... Как только придёт ответ, я немедленно отправлю вам сову, — этот работник почты слишком проницателен, и я холодею, предвидя следующий вопрос. — Как, кстати, ваше имя? — Я… — пальцы на руках подрагивают, и я вгоняю короткие ногти в ладони. Боязнь собственного имени, произнесённого вот так — в голос, совершенно незнакомому человеку, растёт во мне, вопит в предупреждении. Дыхание сбивается с нормального ритма, и сердце колотит так, что становится больно. — Грейнджер, — вот. Мне нечего бояться. Мне нечего бояться. — Гермиона Грейнджер. Но, — прямым взглядом в слишком мудрые глаза напротив, — скорее всего, на конверте не будет моего имени — только адрес вашего почтового отделения. — Хорошо, Гермиона Грейнджер, — он склоняет голову, не отводя при этом от меня своего взгляда. — К нам не так часто приходят письма из самой Болгарии, так что осмелюсь взять на себя ответственность и отправлю вам сову, как только получу весточку от вашего друга, — манера его речи колет смутным узнаванием, и в глазах щиплет от проявления настолько понимающего отношения к моей персоне. — Не волнуйтесь. Он подмигивает мне задорно, сверкая выцветшими радужками, и как ни в чём не бывало уже дарит улыбку очередному посетителю, звякнувшему колокольчиком у двери. Наверное, любовь к колокольчикам присуща каждому заведению в этом городе. Бросив слова прощания, я незаметно выскальзываю из отделения и оказываюсь на тихой улочке, окружённая тихими голосами изредка проходящих мимо людей и дразнящими обоняние запахами, что тёплыми потоками витают в воздухе, пробуждая аппетит. Строчки из написанного мной письма всплывают в памяти, и я в сотый раз перебираю в голове чернильные слова, убеждая себя, что, доведись прочесть послание кому-то постороннему, — он ничего не поймёт. А вот Виктор поймёт многое. «Я собирала скользкие стебли полыни неподалёку от непроглядно сурового леса, когда ты подошёл ко мне. Кажется, то было воскресенье, и все ученики моей школы покинули её стены. Воды местного озера покрылись тонкой коркой льда, и ты сказал, что это странно: ведь ты совершенно не чувствуешь холода. У тебя был такой серьёзный вид, что я не удержалась и начала смеяться, впрочем, тут же подавившись сырым воздухом. Это было так унизительно для меня, помнишь? Я закрыла лицо руками, пытаясь унять кашель и скрыть покрасневшие щёки. Даже была готова убежать, но ты просто произнёс моё имя, и я осталась. Тогда ты впервые поцеловал меня. У озера. Мне было пятнадцать лет, а тебе восемнадцать, кажется. Я обещала писать и сдержала своё обещание. А потом мои письма прекратились, и ты знаешь почему. Увидимся?» Я оставила ему название кафе, которое облюбовала с того самого — первого — дня своего пребывания в этом городе. Название кафе и город. И всё на этом. Теперь мне остаётся только ждать. Снова. Моя жизнь превратилась в сплошное ожидание, но конкретно в этот раз я чувствую не тупое опустошение и бесчувственное онемение, нет. В этот раз я ощущаю давно забытое — выцветшее со временем, а оттого и не ощутимое ранее воодушевление на грани азарта. Оно щекочет каждый нерв в моём теле, разгоняет кровь по венам, вызывая жар, и меня ведёт от этого. Слепая, блуждающая долгие годы на ощупь в непроглядной тьме, сотканной из отчаяния, страха и настороженности, измазывая пальцы в тягучей, вязкой смоле безысходности и обречённости, я следую за этим ощущением, чтобы словить его кончиками пальцев — липкими и грязными, — притянуть к себе и больше не отпускать. Никогда. Закрываю глаза и глубоко — испытывая прочность лёгких на самом деле, — вдыхаю парящее вокруг меня умиротворение. Мысли затихают, сердце успокаивается, и руки больше не дрожат. Городской шум врывается в сознание, и я, выдохнув, разворачиваюсь в сторону почтового отделения, прожигая взглядом входную дверь — слегка покосившуюся и совершенно непримечательную. Я словно вижу перед собой занятого волшебника, перебирающего письма и сверкающего слишком уж смешливым взглядом из-под очков. Он напомнил мне профессора Дамблдора. И, как часто бывает, одно воспоминание тянет за собой другие, отодвигая засовы, установленные временем, — распахивая настежь заколоченные двери, выпуская на волю не забытое — глубоко спрятанное. Хогвартс. Платформа 9 ¾. Знакомство с Гарри и Роном — настолько разными мальчишками, но при этом настолько похожими. Мысленно ухмыляюсь этому воспоминанию, ведь сначала я пыталась завести дружбу с Дином и Симусом, так как они были мне ближе всех не только по происхождению, но и по пониманию магловского мира в целом. Но тролль в подземелье решил всё иначе. Первые удачные заклинания. Первые «Превосходно» и первые факультетские баллы, заработанные мной. Грусть кроет, и печаль разливается жидким сожалением. И пониманием — тем, что приходит с опытом прожитых лет. Время не лечит. Не заштопывает раны. Оно просто закрывает их сверху марлевой повязкой новых впечатлений, новых ощущений, жизненного опыта. И иногда, зацепившись за что-то, эта повязка слетает, и свежий воздух попадает в рану, даря ей новую боль… и новую жизнь… Время — плохой доктор. Оно заставляет забыть о боли старых ран, нанося всё новые и новые. Так и ползём по жизни, как её израненные солдаты. И с каждым годом на душе всё растёт и растёт количество плохо наложенных повязок… Пребывая в раздумьях, даже не замечаю, что пришла к тому самому кафе, о котором упоминала Виктору. Не в силах бороться с искушением, — решительно толкаю прозрачную дверь и пробираюсь к столу, негласно получившему звание «наш» — для Ханны, Невилла и меня. — Привет, — улыбаюсь тут же подошедшей ко мне официантке. — Мне чашку травяного чая, пожалуйста. — Десерт? — вежливо интересуется она, краем глаза контролируя появляющийся текст в зависшем перед ней блокноте. Зачарованное перо тоже вызывает во мне воспоминания. Не самые приятные — те, что связаны с некой дамой, мнящей себя писательницей, на деле же являющейся лживым существом с низкими моральными качествами. — Нет, спасибо, — развеиваю туман неприятных картинок и тихонько выдыхаю. — Но я бы хотела взять с собой те ваши венские булочки, когда закончу, — понимающая улыбка освещает лицо девушки, и я улыбаюсь в ответ. — Три, — произношу я и тут же исправляюсь. — Нет, четыре штуки, — глупо хихикаю, прикрывая рот рукой, чтобы ненароком не увеличить количество сдобы. — Господи, они божественны. Перо застывает в ожидании, зачеркнув цифру три, но я стоически сохраняю безмолвие, и в блокноте появляется большая четвёрка. — Сегодня у нас в меню свежайшие эклеры с заварным кремом, — давит на больное официантка, не скрывая смешинок в глазах. — Это так, — заговорщицким тоном сообщает она, — для размышлений. — Я подумаю над этим, — в тон ей отвечаю я. В ожидании своего заказа я бездумно смотрю в огромное окно, проваливаясь в раздумья. Сейчас я думаю о нём. Хмыкаю себе под нос — «сейчас». Он постоянно присутствует в моих мыслях, иногда ненавязчиво, дребезжа своим именем на краю сознания, а иногда — в самые тёмные ночи без сна — он занимает все мои мысли. Он не придёт. Эта мысль не причиняет острой боли и не вызывает отчаяния. Уже нет. Мне нужно было прийти к этому. К принятию. Нет, я давно поняла, что так и будет, скорее всего. Он не придёт. Никогда. Но я смогу жить с этим знанием. Что он не смог. Или не захотел. Я ведь уже давно не наивная девочка, глупо верящая в то, что любовь превыше всего на свете и способна преодолеть любые препятствия, трудности, разлуку и так далее. И так далее. Я буду ждать его. Всегда. Но если он не появится, моя жизнь не закончится. Потому что не зависит от его решений и действий. Уже нет. Поэтому… Я буду жить в первую очередь для себя — так, как хочу и посчитаю нужным, и ведь он хотел того же самого для меня, не так ли? Стеклянный чайник вместе с чашкой и блюдцем едва слышно опускается на мой стол, и какое-то время я разглядываю плавающие чаинки. Я наблюдаю, как раскрываются сухие листья, окрашивая бесцветную воду, делая жидкость насыщенно зелёной. Превращая ничто в нечто. Мой характер как эта вода — он менял цвет под гнётом обстоятельств, отшлифованный страхом, что стирал грани былого высокомерия и заносчивости, окрашивался, становясь темнее, и я иногда задумываюсь о том, какой бы стала, если бы не та проклятая свадьба? Если бы мы смогли уничтожить крестражи и приняли финальный бой в стенах Хогвартса — какой бы я стала? Возможно, я была бы сильнее, храбрее и настойчивей. Война закалила бы не только моё тело, но и ужесточила мои мысли, наверное. Я уверена, что, будь рядом Гарри и Рон, — моя судьба сложилась бы в корне иначе. А потом я думаю о том, как бы сложилась моя жизнь, доведись нам с Драко столкнуться ещё в школе? Мы были бы на разных сторонах… Смогла бы я полюбить его тогда — юного Пожирателя смерти? А он? Чувствовал бы ко мне хоть каплю того, что я к нему? Чувствовала бы я надежду даже в те, самые тёмные времена? Та история была бы другой. Но непременно моей... Ответов на эти вопросы мне не получить никогда, да и какое это имеет значение, когда я нахожусь в этой реальности? В одном я уверена точно: этот год дал мне то, в чём я нуждалась. Он подарил мне покой, коего я не знала практически десятилетие. И пусть время не лечит, но в данный момент мои раны покрывает свежая повязка и этого достаточно. Этого достаточно. Я покидаю кафе, когда на улице уже темнеет и прохожих почти нет. Тёплая выпечка приятно греет руку, и я спешу пересечь невидимую границу, что отделяет город от приютившей меня долины. Когда я бреду по прочищенной Невиллом тропинке к дому, снег хрустит под моими ботинками, а щёки немеют от морозного дыхания зимы. На небе зажигаются первые звёзды... ***        — Ну и где твой разлюбезный парень? — я плюхаюсь на высокий стул у кухонного островка и тяну кусок нитки, несимпатично выглядывающей из моего вязаного свитера — она совершенно другого цвета и явно попала на одежду случайно.        Ханна громыхает посудой, и прозвучавший вопрос явно её цепляет — об этом мне сообщает жалобно звякнувшее стекло, наверняка являющееся стаканом.        — Варит зелья, — бормочет девушка, глубже зарываясь в тумбочку. Я тут же перестаю воевать с никак не желающей поддаться мне ниткой и вскидываю голову.        — Что?        Невилл в последний раз варил зелья ещё в Резервации. С тех пор как мы оказались здесь — он даже в сторону лавки для зельеварения не смотрел. Всё своё время Невилл отдавал тому, чтобы вернуть себе утраченные навыки владения собственной магией, изучал новые заклятия и воссоздавал в памяти уже выученные. А когда выпускал из рук палочку — занимался физическим развитием собственного тела: бегал по скалистой местности, поднимал тяжести и отжимался от пола, словно взбесившийся попрыгунчик. Господи, он даже извилистую тропу, ведущую в наши дома, расчищал без применения магии. А когда на горизонте появилась призрачная надежда в лице Виктора, Невилл начал истязать себя — и это слово вполне объясняет его поведение — ещё яростней.        И вот теперь зелья…        — Ага, — уныло тянет Ханна, появляясь в поле моего зрения. — Он уже неделю зависает в том сарае, — я непонимающе хмурю брови, и Аббот закатывает глаза. — На заднем дворе.        Крепкую, просторную пристройку с недавно обновившимся не без участия Невилла фасадом едва ли можно назвать сараем, но, видимо, у Ханны есть такое право — кажется, я начинаю понимать причину её негодования.        — Ханна, — пропускаю мимо ушей всё сказанное ранее, фокусируясь на главном. — Ты ведь понимаешь, что это значит, не так ли?        Девушка бросает белое полотняное полотенце на столешницу и тяжело выдыхает.        — Да, — упирается руками о край тумбочки и задумчиво прикусывает губу. — То, что Невилл наконец вышел из своей затяжной депрессии, — она смотрит на меня и едва заметно улыбается. — Или целенаправленно движется к выходу из неё.        — Это же прекрасно, — тихо говорю я, вглядываясь в напряжённые черты лица девушки.        — Не могу не согласиться, — Ханна передвигает полотенце на край стола и, выдохнув, забирается на свободный стул напротив. Она закрывает лицо руками и глухо стонет. — Я совершенно отвратительная — мой парень наконец-то не несчастен, а я бешусь. Он настолько поглощён своим делом, что иногда забывает о своей девушке, — мне хочется улыбнуться столь драматичным излияниям, но стойко сдерживаю свой порыв. Ханна опускает руки и смотрит на меня несчастным взглядом. — Я ужасный человек.        Я протягиваю руку и перехватываю её ладонь, сжимая. Мне хочется сказать, что она совсем не ужасная и просто привыкла к постоянному присутствию Невилла — настолько, что даже малейшее расстояние между ними кажется ей невыносимым. И то, что Невилл безумно влюблён в неё и это звучит в каждом слове, сказанном ей, читается в каждом взгляде, брошенном в её сторону, — любовь этого мужчины настолько явственна, что даже слепой не усомнился бы в его привязанности.        Какая ирония: ведь из нас двоих Ханна является именно той, чей опыт в отношениях куда более богатый, нежели мой, но именно мне приходится объяснять очевидные вещи. Наверное, любовь и вправду застилает не только глаза, но и разум.        Но все мои благие намерения донести до сознания Ханны беспочвенность внутренних переживаний вмиг стираются возмущением, совершенно лишённым малейшего смятения:        — У нас не было секса уже неделю.        Отпускаю ладонь Аббот, пренебрежительно фыркнув на столь громкое заявление.        — Так, — поднимаю обе руки вверх. — Прошу без подробностей.        Девушка лишь цокает в ответ, совершенно не смутившись моей реакцией.        — Ну а кому я могу пожаловаться, Гермиона? — она снова хватает полотенце и начинает бесцельно водить им по отполированной поверхности. — Кто, как не ты, должна понимать, что длинное воздержание не то чтобы хорошо влияет на женское настроение?        — Какая глупость, Ханна, — говорю изумлённо, прикрывая рот ладонью. Чтобы скрыть улыбку.        — Тебе не хочется разве? — она выглядит такой несчастной, что я даже теряюсь от заданного вопроса, не совсем ещё уверенная, как реагировать на столь расклеившуюся Аббот. — Уверена, что Малфой наверняка оставил неизгладимый след в твоей памяти.        Упоминание его имени уже не чувствуется заточенным дротиком, что вонзается прямо в центр мишени — туда, где бьётся моё сердце. Теперь это напоминает скорее тупой удар теннисного мячика о мягкую стену — всё ещё ощутимо, но уже не больно.        — Не хочется, Ханна, — растеряв прежнее легкомыслие, отвечаю ей и пожимаю плечами.        Ни с кем другим не хочется.        Аббот коротко выдыхает и оставляет в покое истерзанное кухонное полотенце, прикладывая ладонь ко лбу.        — О, Гермиона, прости меня — я такая дура.        Раскаяние сочится в каждом произнесённом ею слове, но я мотаю головой, не принимая эти извинения.        — Всё нормально, — твёрдо говорю Ханне, но блеск в её глазах красноречиво свидетельствует, что она вряд ли меня слышит. — Тебе не нужно осторожничать со мной. Во всяком случае, я этого не хочу.        Я смотрю на неё до тех пор, пока она не смаргивает прочь это унизительное для меня раскаяние, плещущееся в её умных глазах.        — Ладно, — смиренно принимает мои слова Аббот, но тут же, вернув обратно свою природную воинственность, тычет в меня наманикюренным пальцем. — Но будь я на твоём месте, уже бы на стену лезла от недостатка…        Голубоватое свечение, внезапно залившее кухню, обрывает Ханну на полуслове, и мы обе застываем с раскрытыми ртами, тупо глядя на то, как бестелесное огромное существо с рыбьим хвостом и широкими плавниками юрко делает широкий круг вокруг кухонного островка, активно двигая своим полупрозрачным телом, словно хищник в глубоких водах океана. Ни одна из нас не издаёт ни звука — мы полностью поглощены созерцанием одного из наиболее внушительных Патронусов, виденных нами ранее. Просто лишены дара речи. Приплюснутая морда зависает над моей головой, и я медленно поднимаю лицо, едва не утыкаясь носом в призрачную пасть.        — Завтра, — звучит мужской, вибрирующий низкими нотками голос с явно выраженным акцентом, и я вздрагиваю от услышанных интонаций. — Шесть вечера.        И развеивается, будто утренний туман над лесным озером при первых лучах восходящего солнца.        Я отправила письмо шесть дней назад и была совершенно не готова к… такому. Это единственная мысль, которую может генерировать мой разум в этот момент.        — Я позову Невилла, — первой приходит в себя Ханна и немедленно бросается к выходу, а я же продолжаю сидеть и пялиться в точку, где только что находился Патронус.        Я так старательно, так неистово бежала от своего прошлого — скрывалась годами от своей сущности, давила в себе себя, лишь бы выдрать у жизни ещё один день собственного существования. И сейчас — в этот момент — я просто не способна принять то, что это прошлое настигает меня с катастрофической скоростью.        У меня не хватает времени, чтобы подготовить себя к этой встрече. Со своим прошлым. Со своей сущностью. С самой собой.        — Гермиона! — грохочет тяжёлой обувью Невилл, и я вздрагиваю от пронзительности его голоса. Он появляется в поле моего зрения, закрывая собой обзор на что-либо, кроме себя, и я глупо моргаю несколько раз.        — Я… — во рту сухо, и я делаю паузу, сглатывая вязкую слюну. — Просто неожиданно. Я… — мой голос слаб, и в голове всё ещё ни одной разумной мысли, — письмо ждала, а тут Патронус.        Невилл обхватывает мои предплечья, наклоняясь, и одним лишь взглядом призывает хранить спокойствие.        — Завтра, да? — легонько сжимает ладонями мои руки, не отрывая взгляда.        — Вечером, — я беспомощно ищу глазами Ханну и с надеждой впиваюсь в её лицо глазами. — Только я, кажется, забыла, в котором часу.        — Шесть вечера, — она маячит за спиной своего возлюбленного, заламывая руки. — Надеюсь, он имел в виду местный часовой пояс.        — Мы пойдём с тобой, — безапелляционно заявляет Невилл, и я наконец чувствую, как запускаются шестерёнки в моей голове. Со скрипом, конечно же, но и на том спасибо.        — Что… нет, — возражаю, мотая головой в возмущении. — Вдруг это ловушка или, я не знаю, нечто подобное, — перевожу взгляд на Ханну, обращаясь и к ней тоже. — Не думаю, что мы должны рисковать, появляясь вместе…        — Я не это имел в виду, — Невилл выпускает мои предплечья и смещается в сторону. — Мы просто будем держать тебя в поле зрения. Аббот согласно кивает и нервно заправляет волосы за уши, делая шаг по направлению к стулу, где она сидела ранее. — Да, — соглашаюсь я, наблюдая, как Ханна оседает бесформенной кучкой, словно растеряв свою физическую форму. — Да, — перевожу взгляд на Невилла. — Это хорошая идея.        Не говоря больше ничего, мы просто бегаем глазами по лицам друг друга, слишком ошеломлённые столь внезапным ответом на наш призыв, и хоть мы надеялись на ответ Виктора, но совершенно не были готовы к нему, как оказывается. Наверное, это проявления шока или истерики, или ещё какого-нибудь расстройства, так как женский вскрик разрезает повисшую тишину, и мы с Невиллом недоумённо смотрим на Ханну, закрывающую себе рот рукой. Её глаза расширены, и она отчаянно пытается не разразиться смехом. Что ж, у каждого шок проявляется по-разному. И хоть свой рот девушка может удержать под контролем, то уж пляшущие огоньки ликования в глазах спрятать куда сложнее.        — Так, — натянуто басит Невилл, поднимая обе руки и окидывая нас взглядом. — Не радуемся раньше времени, понятно? — вопреки своим словам, Невилл начинает нервно мерить шагами кухню, и глупая мысль, что помещение маловато для такого увальня, никак не желает покинуть мою голову. — Крам просто согласился встретиться, и неизвестно, что эта встреча нам принесёт, и… — парень резко останавливается и пристально вглядывается в моё лицо. — А ты уверена, что это был Патронус Крама?        Пожимаю плечами.        — Я не знаю, какой у него Патронус.        Словно наткнувшись на невидимую преграду, Невилл спотыкается, и напряжение сковывает мышцы его тела, и я практически вижу, как в его голове бурлит мозговая деятельность. Всплеск ладоней врезается звонким шлепком в нарастающее напряжение, и Ханна вскакивает со своего места, поочерёдно метая молнии то на меня, то на своего парня.        — Ой, да прекратите, — не сдерживая раздражения, фыркает она. — Это уже паранойя, правда. Ты же не написала напрямую, кто ты, верно? — с нажимом спрашивает Ханна, впиваясь в меня своими сверкающими глазами, и я только утвердительно киваю, не произнося ни слова. — Вот, — довольно произносит девушка и начинает загибать пальцы на правой руке. — Патронус был отправлен Гермионе Грейнджер, в противном случае он бы просто вернулся к отправителю, не так ли? Так, — в этот раз она ни к кому конкретно не обращается, в принципе, говоря сама с собой, так как ни Невилл, ни я не рискуем перебить этот монолог. — Разве всё это не значит, что Крам понял, кто именно написал ему, и целенаправленно отправил свою… — она вопросительно вздёргивает бровь и снова обращается ко мне. — Что это было? Акула? — и тут же теряет ко мне интерес, продолжая свои размышления. — В общем, неважно. Отправил именно тебе, Гермиона, — Ханна переходит на бормотание, и ловлю себя на том, что изумлённо пялюсь на неё, не отрывая глаз. — Правда, это немного безответственно с его стороны, я считаю: вдруг ты находишься в окружении врагов или что-то в этом роде. Всё же письмо было б куда надёжней, но опять-таки уверена, Виктор умом тронулся, когда понял, что ты жива… — видимо, уловив окружающее её безмолвие, Ханна осекается и, моргнув, фокусирует своё внимание на мне и Невилле.        — Эй, вы чего так смотрите?        Что ж, если Аббот нуждалась в подтверждении неизменности чувств Невилла к ней, то именно сейчас тот самый момент, потому что он смотрит на неё таким взглядом, что меня заливает краской смущения, и я неловко ёрзаю на стуле, глядя куда угодно, лишь бы не на эту парочку.        — Ты знаешь, что ты сногсшибательная женщина, Аббот? — хрипло нарушает тишину Невилл, и я чувствую острое желание не только лишить себя зрения, но уже и слуха. — Я каждый раз поражаюсь тому, какая ты…        — Ой, Лонгботтом, остановись, — с долей высокомерия останавливает излияния своего возлюбленного Ханна, и я чуть ли не с возмущением перевожу на неё взгляд. Она же всего несколько минут назад сокрушалась о «ненадлежащем» отношении к её персоне. Но Ханна небрежно поправляет волосы и снова садится на своё место — вот только в этот раз её движения отточены, прямо-таки с королевской грацией. Она поворачивает голову к Невиллу и окидывает долговязую фигуру медленным взглядом, останавливаясь на лице. — Хотя, — щурит глаза, буквально гипнотизируя своего парня, явно настроенного на её волну, господи. — Запомни свои же слова и прокручивай их у себя в голове. Постоянно.        Так, ладно. Пора остановить этот закручивающийся вихрь завуалированной похоти и убраться поскорее домой, пока эти двое не начали срывать одежду, игнорируя посторонних людей, что находятся в одном помещении с ними, между прочим.        — Вы сохранили издания, которые выписывали на протяжении этого года? — как можно громче и строже прерываю парад интимных желаний, морщась от собственного голоса.        — Конечно, — Невилл, спасибо тебе боже, отлипает от Ханны и, взяв несколько секунд на размышления или на осмысление заданного вопроса, отвечает: — Там несколько весьма внушительных ящиков.        — В сарае, — голосом выше привычного пищит Ханна, и мы с Невиллом непонимающе переводим на неё внимание. — Ящики там, где Невилл варит зелья, — уточняет она, нервно взмахнув рукой в сторону заднего двора.        Киваю, направляясь к выходу, уже мысленно находясь не здесь, а в уютной библиотеке моего дома.        — Я возьму их, — натягиваю верхнюю одежду и просовываю ноги в ботинки. — Кажется, я готова встретиться с реальным миром. По крайней мере, с его печатной версией.        ***        От изучения газет я отрываюсь лишь на полчаса: с одиннадцати вечера до половины двенадцатого, а потом снова возвращаюсь к четырём огромным коробкам, стоящим на полу. В какой-то момент я просто сползаю вниз и читаю, по-турецки подвернув ноги на ковре оливкового оттенка. У меня нет возможности узнать, что происходило в магическом мире с 1997 года, но я вполне могу проследить причинно-следственные связи между падением Британии и событиями, происходящими в мире сейчас. Отделённая Северным морем от материка, она словно отсечённая опухоль мира — забытая и обособленная. Брошенная всеми. Обречённая. Я нахожу издание, где на первой полосе красуется огромная фотография молодого мужчины, и сердце пропускает удар. Вожу пальцами по зацикленной фотографии, грустно улыбаясь, пока не опускаю взгляд и не вчитываюсь в сопровождающую надпись: «Гордость болгарского магического мира — мистер Виктор Крам назначен членом Комитета Миротворческих сил Международной Конфедерации магов и немедленно приступает к выполнению своих обязанностей». Моя грустная улыбка сменяется на сухой оскал от пустого, никчёмного пафоса в этих нескольких словах, и я переворачиваю страницу. Продолжая исследования.        Никаких упоминаний ни о Лорде, ни о Пожирателях: вылизанные страницы публикаций о назначении новых Министров Магии, Кубках Квиддича и чьих-то помолвках, но ничего о Магической Британии.        Никаких упоминаний вплоть до выпуска одного единственного датского издания месячной давности — того самого, что вывел Невилла на новый уровень сознания.        Бросаю газету на пол, словно она отравлена, и принимаюсь щёлкать суставами, позволяя себе захлебнуться в суровой реальности собственного существования. Я родилась в семье маглов, до одиннадцатилетнего возраста моя жизнь ничем не отличалась от обычной жизни людей, а потом кто-то, специально назначенный из числа волшебников, пришёл к моим родителям и приоткрыл плотный занавес другой стороны нашего мира, и моя размеренная привычная рутина изменилась. Я должна была проучиться в Хогвартсе семь лет и остаться в мире магии — так как принадлежала ему со дня своего рождения. Развить свой дар, пустить корни и до конца сформировать свои мечты, чтобы вскоре превратить их в цели, и смело шагать к достижению. Достичь карьерного успеха, внести изменения в консервативное общество — быть частью этих изменений.        Влюбиться. Быть любимой. Ошибаться. Учиться на своих ошибках.        Но…        Волшебный мир выплюнул меня спустя шесть лет после того, как я впервые ступила на пропитанную волшебством землю. Хорошенько пережевав перед этим.        Из двадцати восьми лет моей жизни настоящими были лишь первые одиннадцать среди людей и шесть в мире магии. Только тогда, оказывается, я действительно жила. Остальное же время…        Злость и досада давят на меня, разрастаясь уязвимым унижением. Я устала быть отвергнутой двумя мирами. Устала бояться говорить громким голосом. Быть невидимой. Устала быть никем. Устала не чувствовать связи ни с одним из миров.        Мне так хочется вскочить и, схватив волшебную палочку, ринуться в бой — не в тот, где кровь и крики смерти, нет. Я хочу орать на весь мир о его слепоте — умышленной и избирательной. Хочу открыть глаза каждому слепцу, и, если для этого необходимо силой разодрать их плотно сомкнутые веки, — я более чем готова оказать такую услугу.        И я знаю, что это наивный бред сознания и сейчас я ведома эмоциями, — смотрю на всё сквозь призму собственной обиды и несправедливого отношения ко мне этой неидеальной, порочной вселенной, будь она проклята.        Но будь проклята я, если хотя бы не попытаюсь втиснуть свою покорёженную, не единожды униженную и пережёванную сущность в этот мир и занять в нём подобающее мне место. И пусть для осознания этого мне понадобился целый год — плевать. Я больше не хочу быть той, кто оглядывается по сторонам и втягивает голову, съедаемая виной. Той, кто уверовал в собственную беспомощность, — не хочу быть той, кто прячется.        Не после того, через что мне довелось пройти.        Я чувствую в себе силу заставить всех слепцов, греющих бестолковые задницы на тёплых стульях в Конфедерации, открыть свои глаза. Заставить их говорить о Британии. Вспомнить, что они бросили нас в тяжёлые времена, не попытавшись даже вмешаться. Могу стать голосом каждого пленника, томящегося за заколоченными наглухо границами. Стать если не спасением, то хотя бы не позволить сгинуть в забвении. Я могу!        Могу! Я могу, но…        Буря негодования во мне затихает — пронеслась ураганом, ломая и круша всё на своём пути. Подрезая мои расправленные крылья, подсекая ноги.        … у тебя связаны руки, Гермиона.        Потому что, как бы ни развивались события, я наврежу ему в процессе. Я так остро нуждаюсь в чьём-то совете: мне нужна мама, чтобы подсказала, как правильно поступить, мне нужен Гарри, чтобы поддержал эту безумную идею — выступить против Волдеморта маленькой горсткой ещё вчера безвольных волшебников. Мне нужен Рон. Чтобы обнял меня и сказал, что я поступаю правильно. Что я справлюсь.        Что я не разорвусь на две части, делая выбор между тем, что правильно, и тем, что действительно важно.        Но я одна. Никого нет. Давно нет.        Впиваюсь зубами в согнутый кулак и кричу, заглушая боль, выпуская из себя беспомощное отчаяние.        ***        Плоские подошвы моих ботинок отбивают глухую дробь по заледенелой брусчатке, и шорох тёплой курточки монотонной мелодией сипло шепчет незамысловатый ритм в ушах. Мелкие снежинки кружат хороводы над головой, и лишь газовые фонари, как маленькие солнца, освещают площадь города, обещая безопасность и защиту. А ещё тепло — обманчивое, но такое притягательное. Смутное чувство тревоги жужжит навязчивым сверчком, обхватывая тоненькими лапками мой позвоночник, но в целом я чувствую себя спокойной. Собранной. Наверное, это потому что я знаю — напротив кофейни, за углом, опёрся о стылую стену Невилл, ожидая, пока я займу место в заведении, чтобы поменять своё местоположение и лучше меня видеть.        Тонкий перезвон колокольчика над головой, и привычное тепло, наполненное запахом кофе и выпечки, приветливо укутывает в мягкие объятия. Кожу на лице тут же щиплет от резкой смены температур, и я прислоняю ладони к щекам в попытке избавиться от онемения. Стягиваю на ходу шарф и цепляю краем глаза знакомую женскую фигуру. Ханна. Отрешённая от уютной суеты, она помешивает чай, уткнувшись носом в открытую книгу перед собой, и весь её вид буквально кричит, что Ханне совершенно дела нет до окружающих её людей. Услышав звон, она лениво поднимает голову и, мазнув по мне взглядом, делает медленной глоток чая, прежде чем снова погрузиться в чтение.        Правую часть моего тела покалывает, и, до того, как обернуться, — я уже знаю, чего мне ожидать. Безошибочно перевожу глаза и тут же упираюсь взглядом в подскочившего со своего места, да так и замершего у стола мужчину.        Несколько мгновений я просто стою, не в состоянии сдвинуться с места, и смотрю на него, затаив дыхание. Он, кажется, тоже забыл, как дышать.        Кто-то толкает меня в спину, и воздух резко покидает мои лёгкие, едва не вызвав спазм. Тут же летят извинения, и я киваю, принимая слова, но не отвечая на них.        Переставляю ноги и шаг за шагом, не отрывая от мужчины взгляда, приближаюсь к нему до тех пор, пока мизерное расстояние между нами становится едва ли приличным. — Здравствуй, Виктор, — выдыхаю приветствие вместе с его именем и просто бегаю зрачками по его лицу. Ростом выше среднего, с широкими плечами и темноволосый, он напоминает средневекового воина, закалённого бесчисленными боями. Его тело, обтянутое синим свитером и чёрными брюками, словно отшлифовано годами тяжёлого физического труда, и никакая одежда не в состоянии скрыть ни выступающие мышцы на его груди, ни мощность плеч. Тёмная щетина покрывает его подбородок и линию челюсти, ложась естественным образом по всей зоне роста волос, подчёркивая грубую мужественность черт и придавая суровости выражению лица. Карие глаза внимательно исследуют моё лицо, задерживаются на седине, и Виктор дёргается по направлению ко мне, тут же, впрочем, удерживая своё тело на месте. — Это ты, — от звука его голоса моё сердце щемит, и я глупо киваю. — Я не мог поверить, что это действительно ты отправила то письмо, — его акцент становится слишком ярким, и я помню, что так часто бывало, когда он нервничал. — Проклятие, — тихо ругается Виктор, не отрывая от меня глаз. — Я даже сейчас не верю в то, что вижу. Он всё же наклоняется ко мне ближе, раскрывая руки, и, вглядываясь в меня с осторожностью, словно я испуганный зверёк, произносит: — Я могу?.. Делаю шаг вперёд и оказываюсь в крепких объятиях — тёплых и таких уверенных. Зарываюсь носом ему в грудь, невольно вдыхая запах мужского парфюма и чистой одежды. Он кажется мне таким огромным, что я буквально теряюсь в его объятиях. — Гермиона, — мужские руки крепче жмут к телу, и мне становится тяжело дышать. — Гермиона, — Виктор отстраняет меня от своей груди и обхватывает плечи. — Я думал, ты погибла, — его пальцы сжимают кожу сквозь ткань моей кофты, и я сглатываю. — Мерлин, я оплакивал тебя все эти годы. Дрожащая улыбка дребезжит на моём лице, и я пытаюсь что-то сказать, но у меня не выходит с первого раза. Поэтому я пытаюсь вновь. — Я так рада тебя видеть, Виктор, — первые слова получаются хриплыми и натужными. — Хотя, признаюсь честно, не ожидала столь быстрого ответа от тебя, — прочищаю горло и обхватываю его плечи, слегка нажимая на руки. — Присядем? Он понимает мой жест и отпускает меня, дождавшись, пока я займу своё место, прежде чем сесть самому. — Я получил письмо вчера и сразу отправил Патронус, — он не реагирует на приближающуюся к нашему столику официантку, не отрывая от меня своих карих глаз. — Не мог ждать. — Я польщена, что ты вспомнил, — коротко улыбаюсь ему, несколько смущаясь столь неприкрытой прямотой. — С первых строк, Гермиона. Чувствую, что краснею, и, мысленно благодаря всех богов за предоставленную возможность, по памяти делаю заказ, вопросительно взглянув на Виктора. Он просит кофе без сахара и больше ничего. Официантка упархивает, а между нами воцаряется тишина. Облизываю сухие губы и, собрав свою смелость, встречаюсь с прямым взглядом. — Ты всё ещё играешь в Квиддич? — Да, — просто отвечает Виктор. — И тот факт, что спрашиваешь об этом, наталкивает не на самые радужные предположения, — он делает паузу, многозначительно дёргая головой. — О том, где была все эти годы. Прячу руки под стол и отворачиваюсь к окну, пытаясь разглядеть в густых сумерках фигуру Невилла, но, как ни стараюсь, ничего не могу разглядеть. — Я думал, ты умерла на свадьбе Уизли, — едва слышно говорит Виктор, и я крепко сжимаю губы, не желая возвращаться в тот день. — Ты представить себе не можешь, что я тогда пережил, — неприкрытая горечь настолько явственна в его голосе, что я разворачиваюсь к нему, впиваясь широко распахнутыми глазами в искажённое огорчением лицо. — Из-за затянувшихся сборов команды по квиддичу я не успевал вовремя, а потом стало поздно, — его челюсть дёргается, и рука, лежащая на столе, сжимается в кулак. — Я пытался аппарировать, но это было невозможно. — Как только первый Пожиратель прибыл в Нору, — тихо говорю я, уставившись в стол, — антиаппарационные чары накрыли всю территорию. Лишь единицам удалось сбежать, остальные же… — набор для заваривания чая для меня и чашка кофе для Виктора приземляются на стол, и я замолкаю до тех пор, пока работница не отходит на приличное расстояние. — Гарри и Рон погибли в тот день. Из семейства Уизли выжила только Джинни, — обхватываю ладонями пустую чашку и разглядываю дно. — На свадьбе были многие члены Ордена из числа взрослых волшебников, и я потом часто думала, как они могли допустить такую оплошность: собраться вместе? — поднимаю глаза и вопросительно вздёргиваю брови, глядя на Виктора. — Что это было, как не проявление беспечности или даже глупой безответственности? — фыркаю уничижительно, откидываясь на спинку стула. Но ответа мне, конечно же, не узнать никогда. — Мне удалось сбежать, и долгое время я скрывалась вместе с моей матерью в магловской части Британии. — То есть ты была в Англии? — недоумение вкупе с недоверчивостью сменяют разбитое выражение мужского лица. — Гермиона, почему ты не связалась со мной?.. — Виктор, пожалуйста, — перебиваю, подняв руку. — Мне нужно было защитить себя и мать. Любое проявление магии в магловской части полуострова — табу, — осознав, что повышаю голос, даю себе мысленно пощёчину, прикручивая громкость своих слов. — Я не смогла бы отправить тебе даже письмо. Я никому не доверяла, — Виктор смотрит на меня исподлобья, но я продолжаю говорить. — И если на то пошло — мысли, чтобы связаться с кем бы то ни было, даже не возникало в моей голове на тот момент, — набираю полную грудь воздуха, прежде чем сказать правду. — Потому что я видела смерть всех людей, которым искренне, безоговорочно верила. У меня никого не осталось, кроме матери, и я делала всё от меня зависящее, чтобы уберечь хотя бы её. Последние слова колют сердце остро, но я не позволяю себе проникнуться жалостью. Не сейчас. — Ты сказала, что не могла применять магию. — Да, так как боялась, что меня найдут, — успокоившись, наливаю чай, и Виктор терпеливо ожидает, пока я сделаю первый глоток. Мне это нужно, потому что в горле совсем сухо. — Впоследствии так и произошло, — он расправляет плечи, бросая на меня острый взгляд, но я не задумываюсь о такой реакции, пытаясь не провалиться в омут собственной памяти. — На меня напал какой-то оборванец, и я утратила над собой контроль, — Виктор непонимающе хмурится, и я продолжаю объяснения. — Всплеск стихийной магии — меня выследили из-за этого, — закусываю губу и скороговоркой произношу следующее: — Убили маму на моих глазах, а меня уволокли в магический мир. Я пробыла в плену около полугода. — Полгода, — не спрашивает. Просто делает акцент на том, что его заинтересовало. — Я скрывалась от них восемь лет, — осторожно произношу я, надеясь, что стыд не переливается виной в моём голосе. — Меня схватили в прошлом году. Детский смех ручейком журчит от соседнего столика, и я невольно перевожу взгляд на маленькую девочку лет четырёх, уплетающую за обе щеки огромное пирожное, пока её мать пытается отобрать ещё один десерт из перепачканных шоколадом детских ручек. — Гермиона, — вкрадчивый голос вызывает дрожь, и всё моё внимание снова фокусируется на этом мужчине, которого я помню ещё практически подростком. — Каким образом ты сбежала? — Мне помогли… — ... Кто? — … и я не могу сказать, кто. Этот человек остался в магической Британии. Виктор буравит меня внимательным взглядом, но я не отвожу свой ни на мгновение, отвечая тем же. Я могу сомневаться, испытывать неуверенность и быть растерянной. Но не в этом случае. — Значит, плен, — смаргивает Виктор, растворяя напряжение в карих радужках. Сдаваясь. — Уже десять лет никто не знает, что происходит в Британии, — я вытягиваю спину, и мой позвоночник превращается в сплошную жёсткую линию. — После падения Ордена Волдеморт изолировал страну от внешнего мира, — Виктор постукивает кончиками пальцев по столу, опустив глаза. — Да, какие-то крохи информации просачивались, но настолько незначительные, что удостовериться в подлинности не представлялось возможным… Иногда представители британской элиты появлялись в той или иной стране, — мои брови ползут вверх, и Виктор, словно почувствовав моё изумление, смотрит прямо на меня. — Но не задерживались достаточно долго и не то чтобы горели желанием поделиться информацией, — он окидывает меня оценивающим взглядом и, оставив стол в покое, потирает подбородок. — Как бы то ни было — ты единственная, кто смог вырваться оттуда. Дважды, как я понимаю. — Там творится кошмар, Виктор, — подаюсь к нему, задевая грудью чашку. — Это чудовище удерживает в плену население магической Британии — всех, кто был прямо или опосредованно связан с Орденом. Всех, кто выступил против него, — мои глаза полощет острым жжением, но я даже не моргаю. — Он вынуждает пленников производить потомство в обмен на то, чтобы они смогли хоть как-то улучшить свою жизнь, — чёрные брови Виктора хмурятся, а в глазах разгорается яростный огонь. — А потом разлучает детей с родителями, и знаешь что? Они больше никогда не увидят друг друга. Обвинительные нотки набирают мощь, и мои глаза превращаются в две щёлки. Я настолько падаю в сказанное мной, что не вижу реакции Виктора. — Прошли годы, и Конфедерация ни черта не сделала, чтобы вмешаться, — цежу сквозь зубы. — Как так вышло, что о преступлениях режима никто не говорит? — цепляюсь руками за обивку стула и наклоняюсь ещё ниже, практически ложась торсом на стол. — Не вспоминает о Британии? Мир что — просто стёр из памяти несколько тысяч волшебников и целый полуостров? Какого чёрта, Виктор? Умом я понимаю, что Виктор не несёт ответственности за действия Конфедерации в то время, когда он был таким же подростком, как и мы все, но эмоциональная часть меня видит в нём каждого из могущественных волшебников, заседающих в организации и ничего не сделавших для того, чтобы остановить Тёмного Лорда. — Конфедерация не забыла, Гермиона, — хрипло произносит Виктор. — Но ты права — они не вмешались тогда, — уничижительные слова готовы сорваться с моих губ, но он коротко качает головой, тем самым заставляя меня молчать, — не потому, что не хотели, — просто не успели. Орден пал, так и не успев развернуть свою деятельность, Волдеморт слишком стремительно узурпировал власть, а потом… — Виктор глубоко вдыхает и прикрывает на миг глаза, прежде чем снова посмотреть на меня, — Британский филиал конфедерации просто перестал существовать. Представители Конфедерации неоднократно пытались добиться визита в страну, но Министерство в первые годы раз за разом отклоняло запрос. Когда организация продолжила попытки, магическая Британия поставила ультиматум, — я снова выпрямляю спину, готовясь услышать нечто отвратительное. — Разрешение посетить территорию в обмен на возобновление членства в Конфедерации. — Что?! — вскрикиваю, тут же прикрыв рот рукой. — И вы… — Нет, — в отличие от меня, Виктор куда более сдержан в своих речах. — Конечно же, нет. — Это всё равно что если бы маньяк, на счету которого смерти сотен жертв, подал заявку на должность судьи, — щёлкаю суставом, даже не заметив, как сделала это, пока не почувствовала характерный звук. — Такой же бред. Этот монстр, как и все серийные убийцы желает... — … признания, — заканчивает за меня Виктор. — Для всего мира Волдеморт — захватчик, опасный и всё ещё могущественный. Позволить любому из его приспешников проникнуть в Конфедерацию — всё равно что сжечь организацию в Адском пламени. И если ему удастся — вопрос времени, когда рухнут остальные магические сообщества, — он заканчивает предложение и просто смотрит на меня в ожидании. Озарение. Вот оно. Скалится в лицо, насмехаясь над моей зашоренностью. Веселясь над столпом пыли, что припорошила мои глаза. Эта пыль наслаивалась с каждым прожитым днём, пока в итоге не превратилась в бетон. Оставляя слепой. Озарение. Так просто всё, до примитивности тошнотворно и гадко. Низко. И при этом логично. — Волшебники решили принести в жертву Британию во имя спасения собственных стран, — не дрогнув ни телом, ни словом говорю я. — Пусть возьмёт то, что так хочет, лишь не трогает остальных, — во мне даже презрения не осталось. Только горечь. И желчь. — Стоит ли удивляться, что, даже если кто и сумел сбежать в первые дни, так и не обратился за помощью к Конфедерации? — я качаю головой, не видя ничего перед собой. — Этому сборищу так называемых сильных мира сего просто нет доверия. Ох, Невилл… Он так полон надежд. Так рассчитывал на эту встречу, и что теперь… Я снова вглядываюсь в темноту за окном, и слёзы готовы вырваться из уголков моих глаз, но я знаю, что этого не произойдёт. — На протяжении всего разговора ты ограничиваешься общими фразами, не давая мне никакой конкретной информации, — Виктор снова перетягивает моё внимание на себя, и я уверена — апатичность сквозит в моих глазах, обращённых на него. — Но я могу понять твои причины. Ты мне не доверяешь. — Это так, — тут же отвечаю. — Ты не представляешь, каких усилий мне стоило обратиться к тебе, — кривлю губы насмешливо, практически сожалея об этой встрече. — И я всё ещё удерживаю себя от того, чтобы не ударить тебя Обливиэйтом и сбежать, — прикрываю глаза и тяжело вздыхаю. — Я была вынуждена обратиться к тебе, Виктор, но прости за то, что не могу рассказать всё — не сейчас, по крайней мере. Виктор не разрывает зрительный контакт и некоторое время просто смотрит. Он и раньше так делал — в Хогвартсе, поэтому я не чувствую себя стеснённой под его взглядом. — Как я и сказал, — спокойно говорит он, — я понимаю. Как и понимаю причины нашей встречи, — лёгкая улыбка разглаживает хмурое выражение его лица, и я тихонько выдыхаю, — как бы мне ни хотелось думать, что причина кроется не только в том, чтобы попытаться разрушить власть Волдеморта, — я резко втягиваю в себя воздух и тут же выдыхаю, во все глаза пялясь на него. Сердце в груди ухает вниз, сорвавшись камнем, и я прекращаю двигаться. Вообще. — Что? — серьёзно произносит Виктор, наверняка забавляясь моей реакцией. — Ты удивлена? Это было очевидно. — Разрушить власть Волдеморта, — онемевшим языком повторяю я. — Когда ты произносишь это вслух — звучит жалко. Виктор только хмыкает в ответ и впервые за вечер делает глоток своего кофе. — Как я и сказал, — говорит с присущим ему спокойствием, — ты первая, кому удалось вырваться из Британии за эти десять лет. У тебя в руках есть преимущество — придёт время и ты поймёшь, в чём оно заключается. Задумавшись, я разглядываю черты его лица с новым рвением — подмечая не только следы взросления, но и другие, менее заметные изменения. И они никак не связаны с внешним видом. — Ты изменился. — Я повзрослел, — он ставит чашку на блюдце и обводит глазами помещение кафе. — Как и ты, Гермиона. Но я всё тот же парень, который целовал тебя на берегу Чёрного озера, — Виктор опять это делает — говорит смущающие меня вещи, — неподалёку от Запретного леса, пока ученика Хогвартса наслаждались выходными, потягивая сливочное пиво в Хогсмиде. — Ни единой ошибки в названиях, Виктор Крам, — насмешливо тяну я. — Ты действительно помнишь… — ... всё, что связано с тобой, да. Я помню. Как и то, что ты меня бросила ради мальчишки Уизли, — намёк на улыбку стирается, и Виктор снова серьёзен. — Я сожалею о твоих утратах, Гермиона. Не представляю, что ты пережила. — Важно то, что я пережила это, — заправляю выбившуюся прядь волос и возвращаюсь к главной теме сегодняшней встречи. — Так что, есть ли хоть крошечный шанс избавить Магическую Британию от власти Волдеморта? — кривлю рот, всё ещё не отойдя от действий организации, к которой вынуждена обратиться. — Или хотя бы помочь пленникам, господи, — закрываю лицо руками. — Это даже звучит как нечто нереальное. Тёплые пальцы обхватываю мои кисти и мягко отстраняют от лица. Большие пальцы мужских рук поглаживают внутреннюю часть ладоней, и мне становится неловко. — Затишье обманчивое, Гермиона, — негромко произносит Виктор, вглядываясь в мои глаза. — То, что о Волдеморте не говорят в открытую, совершенно не значит, что его власть игнорируют, — я опускаю глаза на его руки, и Виктор отпускает меня. — Его опасаются. Я бы даже сказал, панически боятся, и этот факт, знаешь ли, говорит о многом, — Виктор снова разглядывает посетителей, и я совершенно безосновательно беспокоюсь, что ему известно о Ханне, сидящей неподалёку. — Но в узких кругах, как ты выразилась, «сильных мира сего» есть те, кто выступает против политики умалчивания, — при этих словах я превращаюсь в слух и нервно облизываю губы. — В Конфедерации есть волшебники, которым я безоговорочно доверяю, и, когда я вернусь с ответами, ты поймёшь, что мне можно доверять, — он замолкает, испытующе всматриваясь в меня. — А потом ты расскажешь мне всё, что знаешь. — Хорошо, — безоговорочно соглашаюсь. — Следующая встреча состоится через три месяца, — эмоциональный окрас полностью исчезает из его голоса, и я внимательно слушаю каждое слово. — Я мог бы написать письма, но, думаю, это нужно обсудить лично. Кроме того, некоторые представители являются членами Конфедерации многие годы и обросли связями — в первую очередь нужно понять, кому мы можем довериться. — Шпионы Реддла, — озвучиваю догадку. — Да, — кивает Виктор, взявшись за кофе. — Никаких доказательств присутствия нет, но и проявить беспечность недопустимо. Ёрзаю на стуле, собираясь с мыслями и ведя внутреннюю борьбу с самой собой. — Я не могу допустить, чтобы раскрылась информация о человеке, который организовал мой побег, — твёрдо говорю я, хотя внутри меня всё дрожит. — Это прямая угроза его жизни. — Именно поэтому ты не рассказываешь мне всего, не так ли? — Так. Намёк на интерес проскальзывает во взгляде Виктора, но он не задаёт никаких вопросов. И я благодарна за проявления такого понимания. — Я не могу с уверенностью пообещать тебе, что мы сможем что-то сделать, — вздыхает Виктор. — Не хочу вселять в тебя ложные надежды, но одно я знаю точно: твоё появление взбудоражит всю Конфедерацию. Этого я и боюсь. — Виктор, — что-то в моём голосе настораживает его, так как мужчина полностью сосредотачивается на мне, и даже зрачки его глаз застывают. — Ты наверняка заметил, что в письме я не написала своё имя, — он слегка опускает подбородок в знак понимания. — Я не могу заявить о себе миру, понимаешь? Я прошу тебя сохранить мою личность в тайне, когда ты будешь говорить обо мне. Всё, что я хочу на данный момент, — это знать, есть ли у Британии хотя бы призрачный шанс на спасение, — глотаю слюну и делаю вдох. — То есть, я хочу сказать… — …. что, если всё потеряно навсегда, — ты не станешь выходить из тени, позволив оставить всё как есть. — Да. Да. И это мой выбор. Тяжёлый и, возможно, — наверняка — неправильный. Я должна кричать на весь мир об ужасах, творящихся за закрытыми границами, требовать справедливости. Организовать движение Сопротивления. Стучать в каждую дверь, требуя возмездия — мести, если уж на то пошло. Я должна, но… Тогда пострадает он. А я не могу допустить этого. Никогда не допущу. Кем меня делает этот выбор? Предательницей? Трусихой? Приспешницей режима Волдеморта? Той, что готова пожертвовать жизнями тысяч ради сохранения одной? «Да», — шепчет моё сердце. — «Да». И ему плевать на доводы рассудка, на крики совести и воспоминания о тяжких муках тех, кому не посчастливилось сбежать. И вой поднимается в голове, и разум вопит — режет криками: ты ведь Гермиона Грейнджер — она бы никогда не поступила так… Боролась бы до конца, шла напролом, а если нужно, умерла бы во имя спасения сотен других жизней, так ведь? Так? Так. Но не свою жизнь я должна принести в жертву. Не свою… Ну же, сердце, облейся кровью — сожмись от боли при мыслях о несчастных и пленённых — вспомни, каким ты было раньше, сердце. Каким должно быть… Разве ты готово нести на себе такой груз все те годы, что остались тебе? «Да», — шепчет моё сердце. — «Да». — Гермиона, ты не должна прятаться всю жизнь, это… — … не обсуждается, — отрезаю, прекращая дальнейшие рассуждения на эту тему. — Пожалуйста, пообещай мне. — Я обещаю, — сдаётся. Обрывисто так. Нехотя. Но сдаётся. — Ты нуждаешься в чём-либо? — Нет, спасибо, — протягиваю руки и впервые за всё это время прикасаюсь к Виктору по собственной воле. — У меня всё есть. Он сжимает мои ладони, криво улыбаясь. — Полагаю, в этом тоже заслуга твоего спасителя. Я не собираюсь отвечать, и он это прекрасно понимает. — Могу ли я рассчитывать на ужин? — вздёргивая бровь, низким голосом, совершенно лишённым акцента, спрашивает Виктор. — Когда-нибудь? Искренняя улыбка — мягкая и благодарная — растягивает мои губы, и я тихо отвечаю, не отрывая взгляда от тёмных глаз, так сильно похожих на мои. — Когда-нибудь. — У тебя красивая улыбка, Гермиона, — голос Виктора мягкий, в отличие от его взгляда — цепкого и слишком внимательного. — Тебе определённо нужно улыбаться чаще, — он в последний раз сжимает мои руки и отпускает меня. — Не буду навязываться и предлагать сопроводить до дома — думаю, ты ещё не готова показать мне своё жилище, — я чувствую, как краска заливает лицо, но Виктор подмигивает, смягчая сказанные слова, и я расслабляюсь. — Я свяжусь с тобой, как только появятся новости. Ты можешь прислать Патронус в любой момент, хорошо? — он вытаскивает из нагрудного кармана деньги и бросает на стол несколько галеонов, поднимаясь со стула. — Я рад, что ты выжила, — он возвышается надо мной и резко выдыхает через нос, разглядывая седую прядь на моей голове, а потом переводит взгляд на моё лицо. — До встречи, Гермиона Грейнджер. Он уходит. Я слышу, как за спиной захлопывается дверь с мягким стуком и нежным звоном, и только потом судорожно перевожу дыхание. Мне кажется, я сижу здесь целую вечность — пялясь в одну точку, не видя ни очертаний предметов, ни присутствующих людей. Лишь когда чья-то тень нависает над столом — я прихожу в себя. Моргаю раз, и Ханна уже напротив, моргаю второй, и Невилл располагается там, где ещё недавно сидел Виктор. Они подзывают официантку и сосредотачивают всё своё внимание на моём рассказе. *** Этот день не отличается ничем от сотни подобных, проведённых мной в окружении гор, что в последний год служили не только убежищем, но и несокрушимой защитой от внешнего мира. Это своего рода терапия для моего истерзанного сознания, и вот уже как несколько месяцев я чувствую, что плотный и скользкий пласт вечного беспокойства и опасения, коими я обрастала последнее десятилетие, понемногу отслаивается, обнажая меня настоящую. Хмыкаю, раздумывая над этой мыслью, ведь я не помню, какая я — настоящая. Однажды я сравнивала себя с улиткой, что прячется от внешнего мира в тёмной раковине, надеясь, что ужасы, происходящие вне защитного купола, обойдут меня стороной, но теперь, кажется, я продвигаюсь вперёд — готовясь встретиться с теми самыми ужасами, что прячутся в тени, готовые выпрыгнуть в момент твоей уязвимости и утянуть во тьму, но ведь там есть и свет, не так ли? Напевая под нос незатейливый мотив недавно услышанной в городе песни, ищу глазами свои ботинки — мне необходимо посетить книжную лавку и, чего уж тут, пополнить запасы свежей выпечки. Рыскаю глазами по полу, пребывая в своих мыслях, и мелькнувшая тень в одном из окон прерывает льющуюся песню на полуслове. Наверное, это Невилл пришёл, чтобы почистить снег, и, особо не задумываясь о своих действиях, я распахиваю дверь, растягивая губы в приветственной улыбке. Эта улыбка, вздрогнув, сползает с моего лица так же, как первый снег с подножия горы. Что-то внутри меня обрывается и ухает вниз. Тяжело так, ощутимо. Это что-то падает к ногам и замирает — застывает в ожидании, и я боюсь пошевелиться даже, чтобы ненароком не растоптать это что-то. Так и стою, глядя не на Невилла. На него. Столько слов я шептала в пустоту ночи. Столько вопросов задавала, столько просьб выдыхала со сдавленными всхлипами… Но сейчас не могу вспомнить ничего из этого. Ничего. Кроме одного… — Почему? А он… Не смотрит, не вглядывается в душу, как делал не раз. Не гладит взглядом, но и не разделывает им же. Просто его взгляд на моём лице. Без выражений, без проявления эмоций — закрытый и холодный. Безразличный, я могла бы сказать, но ведь он здесь, и разве это можно назвать безразличием? Почему ты пришёл? Почему решился? Почему ждал так долго? Почему? — Слишком много ты после себя оставила. И больше ничего. Ничего. Я не знаю, кто из нас первым рвётся навстречу друг к другу, не знаю, кто делает шаг вперёд, не знаю, чьи руки хватают одежду и привлекают к себе другого — пройдёт время, а я так и не вспомню, кого из нас охватило безумие, настолько яростное, что выключило разум и напрочь отбило ум. Не вспомню. Но сейчас я знаю, что его плечи твёрдые, а губы мягкие. Знаю, что широко открываю рот, пытаясь как можно глубже позволить его языку проникнуть внутрь, и пальцы мои на ногах протестующе ноют, так как я тянусь к Драко на носочках. Знаю, что его руки лихорадочно шарят по моему телу, а сам он обхватывает мою голову, целуя то яростно, не позволяя дышать, то рвано и коротко, останавливая биение моего сердца каждый раз, когда его губы отрываются от моего лица. Вот что я знаю наверняка. Драко настойчиво подталкивает меня вглубь дома, и вот уже его руки дёргают мою юбку, пытаясь стянуть, но пояс слишком плотно прилегает к талии, и, раздражённо выдохнув, Драко просто задирает ткань выше, цепляя пальцами колготки, и обеими ладонями обхватывает ягодицы, сжимая. Мне не хватает воздуха — настолько, что я вынуждена разорвать поцелуй и шумно вдохнуть, цепляясь руками за ворот его свитера. Его губы немедленно перемещаются к уху, губами он обхватывает раковину и едва уловимо посасывает хрящики. Завожу руки за полы его пальто и дёргаю вниз плотную ткань, таким образом вынуждая Драко отпустить меня, чтобы вытянуть руки из рукавов, но, поводив плечами и избавившись от верхней одежды, он снова ныряет под юбку. Разум покинул нас обоих, видимо, или же мы настолько изголодались, что просто перестали воспринимать реальность как нечто нормальное, потому что как объяснить то, что я оказываюсь на холодном полу, а он, не отрывая от меня ни рук, ни губ, устраивается сверху. Бесцеремонно разводит ноги, втискивая бёдра между ними, и на едва уловимое, мимолётное мгновение замирает, разглядывая плотный капрон. В его глазах мелькает проблеск недоумения, и я поджимаю губы, приподнимая бёдра. Сжимаю пальцы на его предплечьях, не способная разжать их и помочь стянуть с себя одежду, но, наверное, Драко достаточно моих движений, чтобы принять решение. Указательными пальцами он цепляет пояс колготок вместе с нижним бельём и стягивает вниз. Тонкая паутинка ниток перекручивается с трусиками и на середине бёдер тормозит процесс. Драко рывком тянет перекрученный клубок, и я поднимаю правую ногу, помогая освободить конечность. Левая часть моего тела полностью заблокирована его телом, но я даже не пытаюсь пошевелиться. Зимний воздух холодным сквозняком прогуливается по обнажённой коже, и горячая ладонь Драко вмиг разгоняет стылые касания зимы. Обжигающей линией, напрочь лишённой намёка на нежность, он чертит полосу от лодыжки до бедра, и я наконец разжимаю озябшие пальцы, отпуская его свитер. Чтобы добраться до ширинки штанов. Бряцаю бляхой, пытаясь вытащить кожаную полоску, но Драко грубо отталкивает мою ладонь и в один короткий щелчок расстёгивает ремень. Звук молнии, шорох ткани, и я чувствую бедром его голую кожу. Сердце бьётся в горле, пульс частит, а глаза распахнуты, стоит Драко поднести правую руку ко рту и плюнуть на пальцы. В ответ на это я лишь отвожу правую коленку в сторону, раскрывая себя. Для него. Его прикосновение пропитано нетерпением и прохладой. Жаждой и похотью. Никакой романтики. Никакой нежности. Никакой прелюдии. Драко размещает правый локоть над моей головой, а второй рукой направляет член в меня. Резкий выдох боли слетает с моих губ неконтролируемо. Недостаточно мокрая, неподготовленная, я закусываю губу, проклиная свою несдержанность, мечтая вернуть мгновение вспять, но уже слишком поздно. Он замирает, вглядываясь в мои глаза так пристально, так пытливо. Так, что до слёз участливо, — почтивиновато, чтоб его, — и нет — я не хочу ни того, ни другого. Ни сочувствия, ни жалости. Его хочу. — Не смей останавливаться, — вгоняю ногти в его защищённую мягкой вязкой кожу рук. — Иначе, видит Мерлин, я прокляну тебя. Он смаргивает, изгоняя прочь проблеск вины и сожаления. Изгоняя прочь налёт цивилизованности и взращённый годами воспитания слой благородности, — прогнившей насквозь, лицемерной, но всё же. И когда он фокусирует свой взгляд на мне — там ничего нет. Кроме похоти и жажды обладания. И стоит ли мне пенять на Драко, когда его бёдра рвутся ко мне, а член, преодолевая скованность мышц, стремится проникнуть как можно глубже? Стоит ли винить себя в том, что вонзаю ногти в его ягодицу, царапая кожу, совершенно не думая о его ощущениях? Он выходит из меня лишь для того, чтобы ворваться снова. И снова. И снова. Его рука ползёт под мою блузку, и, наткнувшись ладонью на бюстгальтер, Драко издаёт недовольный звук, наказывая меня очередным толчком, от силы которого я подаюсь назад, и мои плечи зажимают часть волос к полу, и я не могу нормально пошевелить головой. Но это ничего. У нас всё было через боль. Первая встреча и первые слова, брошенные друг другу в презрительной нетерпимости. Первый поцелуй, что с привкусом отчаяния, на грани истерики. Просто на грани. Первое прикосновение к моему телу: то, что предшествовало невыносимым мучениям после. Первая близость. Первое расставание. Всё через боль. Так почему сейчас всё должно быть иначе? Это не занятие любовью. Это не секс. Это даже нельзя обозначить тем самым словом «трахаться», что напрочь отсутствует в моём лексиконе. Это что-то животное. Что-то первобытное. На грани жестокости, где грубость не что иное, как проявление нежности. Это боль. Сопротивление тела внешнему вторжению, в то время как разум захлёбывается криком. Молит в невыносимой потребности. Сильнее. Глубже. Сильнее. Это примитивное совокупление двух существ, что потеряли признаки разумности и слепо следуют зову тела. Ничего красивого в этом действии нет: никакой возвышенности взглядов, мягкого поклонения или почитаемого обожания. Ничего из этого. Это грязно, так же как и следы подошв его ботинок, что оставляют мутные разводы на чистом полу. — Ну же, — отвожу правую лодыжку в сторону и со всей силы бью ступнёй — вжимаю в себя — его ягодицы. — Сильнее. Да, сильнее. Так, чтобы выбивал воздух напрочь каждым движением, чтобы лёгкие заклинило и рот открывался в попытке захватить хоть каплю воздуха, но безуспешно. Чтобы точки в глазах разноцветные, пока не поблёкнут. Чтобы кончики пальцев онемели и меркло всё вокруг. Только его движения во мне. Только хрипы его, переходящие в низкие стоны. Только он. Он. Только он. Тяжесть тела, влага кожи. Запах. Шум дыхания. Впусти в меня каждую свою частицу — втирай прикосновениями себя. В меня. Сильнее. Это безумие. Когда мысли в клочья, когда нет начала, но и конца не видно. Когда путаешь слова и забываешь собственное имя. Он хрипит в изгиб моей шеи, и хрип этот отбивается вибрацией на коже, устремляясь ниже по телу разливающейся дрожью. Скапливаясь влагой там, где он вбивается в меня. Вонзаю ногти в затылок Драко и прижимаю к себе ещё ближе, немного отводя в сторону голову. Мне всё ещё нужно знать, что он здесь. Влажная дорожка от ключицы до линии челюсти холодит разгорячённую кожу, и кончик языка коротко мажет по мочке уха. Я сжимаюсь вся изнутри в ожидании того, как его зубы сомкнутся на мягкой плоти, и сорванный выдох, вздыбивший мои волосы, заявляет, что и он тоже — тоже чувствует моё напряжение. Замирает. Его член во мне, но сам Драко не двигается. Дёргаю бёдрами в попытке заставить возобновить движения, но это всё равно что гору сдвинуть. Невозможно. Я полностью обездвижена. Раскрытая. Распластанная под ним. Погребённая под тяжестью его тела. Измятая одежда жалкими клочьями прикрывает небольшие участки тела, но какой в ней толк? Какой в ней толк? Когда взгляд закрыт лишь туманом желания и больше нет ничего. Ничего корыстного. Когда обнажена душа твоя. Когда сердце голое — незащищённое. Доверчиво пульсирующее под его взглядом. Возьми это сердце, ты что, не видишь? Оно уже твоё. Какой толк в одежде? Он ведёт носом по раковине уха, и грудь его вздымается надо мной, позволяя и мне вдохнуть. Глубоко тянет носом, чертя линию волос и утыкается в висок, задерживаясь ненадолго. Опускается ниже, мазнув по скуле, и замирает на щеке. Я натянутая струна. Краткий миг перед смертельным ударом. Последняя капля воздуха в лёгких до того, как те наполнятся водой, и тело пойдёт ко дну лишённым жизни камнем. Я воспалённый нерв. Я оголённый провод. Последний вздох перед необратимой смертью… Короткий поцелуй в уголок рта. Мягкий. Влажный. Такой невинный. Непорочный. Он рай в своём проявлении, в то время как там, внизу, искрится грязная похоть, что не несёт в себе ни капли чистоты ни видом, ни помыслами. Развратный грех. Алчное вожделение и ни капли возвышенного благородства. Там мокро. Жарко. Горячо. И если то, что я хочу его себе, грешно — пусть разверзнется подо мной земля и разгорится пламя ада. Я даже не почувствую обугленной плоти, если это будет значить, что он останется со мной. Во мне. Я буду путаться пальцами в его волосах и слушать шум его дыхания. Кричать при каждом его проникновении в моё тело: глубоко, с пошлыми, влажными звуками, рассыпаясь под каждым поцелуем, мучительно ожидая следующего, и трение тел — единственное, что я буду ощущать. И его пальцы на моей коже. Оставляющие темнеющие отпечатки с фиолетовыми разводами по краям, и разве это не восхитительно красиво? Двигайся, Драко, — ты разве не чувствуешь, что уже горит? Развожу колени как можно шире, соприкасаясь голой кожей с остатками снега, что разлился холодной лужицей на полу, и веду руками по мужскому телу, скрытому плотной вязкой шерстяных нитей. Я завожу ладони под край свитера, и мои пальцы касаются тёплой кожи. Она обтягивает жёсткие мышцы, что каменеют под каждым из моих прикосновений. Распрямляю пальцы и обхватываю как можно больше кожи, пытаясь обхватить всего Драко — обернуться вокруг него, да так и остаться с ним. Горячий выдох обжигает щеку, и руки Драко подхватывают мои ягодицы, дёргая тело на себя, и я морщусь от трения спины о грубое дерево, но плевать. Его широкие ладони обхватывают мою голову, фиксируя положение, и я утыкаюсь лицом в его грудь, вдыхая родной запах тела. Он ведёт тазом, отталкиваясь от пола, жёстко проникая членом внутрь, не жалея ни моё тело, ни свои колени. Я давлюсь собственным голосом. Это не стоны. И не крики даже — я просто скулю протяжно, не в силах контролировать ни собственное тело, ни голос. Я ничего не контролирую. Он вбивает в меня наше воссоединение, и каждый удар его бёдер отбрасывает моё тело назад так ощутимо, что даже сквозь тонкую ткань рубашки деревянная поверхность сдирает верхний слой кожи. Драко всё ещё удерживает меня, и позвонки стираются о грубые доски, но боли нет. Нигде. Или я её просто не ощущаю — только влажное скольжение. Он настолько сильно растянул меня, что в какой-то момент я теряю чувствительность, и лишь только хлюпанье жидкостей наших тел и ощущение вколачивающегося члена высекает искорки, и те рассыпаются по всему телу, зарождаясь мурашками на кончиках пальцев ног и распространяясь выше. Драко нащупывает мою ладонь и, отстранившись, вливает жидкий дым, запертый в его глазах, в мой обезумевший взгляд. Не произнося ни слова, подносит мою руку к своему рту и высовывает язык, скользя кончиком по выемке между моими средним и указательным пальцами. Обхватывает кисть и заводит руку между нашими телами, и я понимаю, чего он хочет от меня. Дьявольская улыбка расцветает на моём лице, и я зажимаю основание его члена, всё ещё находящегося во мне, ощущая шелковистую твёрдость между пальцами. С практической точки зрения Драко не нужно было облизывать мои пальцы — член достаточно скользкий, а вот с физической… Обнажив ровный ряд верхних зубов, он прикрывает веки и издаёт гортанный звук, будто ему больно. Но я знаю, что ничего из происходящего между нами в этом моменте боли не касается. Свободной рукой зажимаю прядь светлых волос и дёргаю его голову на себя. Член двигается между моих пальцев, и я сжимаю их плотнее, наслаждаясь хриплыми стонами при каждом проникновении и ощущением скольжения его плоти. И когда он входит в меня до упора и замирает, — я сильнее обхватываю его ногами, принимая каждую каплю его семени в себя. Его сердце бьётся так сильно и так громко, что я не могу вычленить свой собственный сердечный ритм. Беззвучно открываю рот, не найдя в себе силы зачерпнуть хотя бы каплю воздуха. Он прижимается к моей шее широко открытым ртом и громко дышит, сжимая пальцами мои волосы. Секунда. Две. Драко приподнимается на локтях и смотрит на меня. — Грейнджер… — его голос сиплый, лицо раскрасневшееся, а на лбу блестят бисеринки пота. Ослабевшей рукой тянусь к нему и указательным пальцем стираю выступившую влагу. Не думая, трогаю линию бровей, и, когда Драко под моими прикосновениями прикрывает глаза, — кончиками пальцев касаюсь его век. Горло перехватывает, и мой подбородок дрожит, но я стискиваю зубы крепко-крепко и, проводя другой ладонью по его животу, обхватываю его лицо, наклоняя к себе ниже. Он не сопротивляется даже, подставляя под мои губы скулы, нос, линию челюсти. Дышит только тяжело и часто. И глаза не открывает. Меня начинает колотить, и его светлые брови хмурятся, а глаза горят серебряным блеском. Предупреждая его движения, толкаю руками Драко в грудь и, обхватив ногами, переворачиваюсь вместе с ним, оказываясь сверху. Не давая времени прийти в себя ни ему, ни себе, разбрасываю поцелуи по его телу: везде, куда могу дотянуться. С несдерживаемым остервенением задираю его свитер выше, оголяя часть живота, и опускаю голову, отмечая, как напрягаются мышцы пресса. Губами рисую звёздное небо, отпечатанное на внутренней стороне век яркими точками. Черчу рваную линию Млечного пути. Я воссоздаю созвездие Дракона. Целую твёрдый живот мелкими касаниями — зажимая кожу губами, опускаясь к бёдрам, прикусывая тазовые кости и опускаясь ниже. Его эрекция после недавнего секса ещё не восстановилась, и я просто оставляю влажный поцелуй у основания члена, прежде чем сделать то, на что мне требуется немалая сила воли. Взмахиваю ресницами, встречаясь взглядом с тем, по кому так сильно скучала. Меня сжирала тоска по нему. Меня бил озноб от холода без него. Меня мучили страшные сны. Без него. Вслепую нащупываю член, не отрывая прямого взгляда от серых глаз. Таких туманных. Подёрнутых сытой ленцой. Мои любимые твои глаза… Не разрывая контакта, веду пальцами от основания до головки, собирая остатки спермы и смазки, а потом вытираю руку о свои колготки, но на самом деле, размазываю вязкую жидкость по всей ладони, теряясь на мгновение в собственных мыслях. Я никогда не делала этого — то, чего так жажду сделать с ним. Но я столько ночей провела в одиночестве, фантазируя. Представляя в мельчайших деталях, как делаю это, что сейчас, в реальности, а не в мечтах, всё кажется таким простым. — Ты что… — и затихает. Потому что я больше не смотрю на него. Потому что опускаю лицо, утыкаясь в его пах, и делаю кружок кончиком носа, задевая жёсткие волоски. Высовываю язык и слегка касаюсь яичек. Тело подо мной дёргается, и сдавленный мужской вдох вынуждает поднять голову и посмотреть на Драко. Он приподнялся и удерживает себя на локтях, линия рта жёсткая, и в глазах эмоций не прочесть. Потому что зрачки настолько расширены, что, кажется, напрочь вытесняют серебристую радужку. Или мне просто это мерещится. Не отрывая глаз от его лица, высовываю язык и, удерживая его взгляд, развязно и медленно — всей поверхностью — скольжу по тонкому шву — посредине, что ведёт до основания члена. Вымученный выдох, и Драко, сдавшись, прикрывает глаза, с глухим стуком роняя голову на пол. Разрешая мне. Кончиками пальцем поглаживаю мошонку, и подогретая смелость подталкивает оставить пару лёгких поцелуев на поверхности кожи. Грязная ругань — приглушённая, со рваными слогами, что больше стоны, чем слова, — говорит, что я всё делаю правильно. От моих действий член находится в полуэрегированном состоянии, и я, лизнув выступающую венку, что ярко выделяется на бледной коже, прижимаюсь щекой к набирающей силу плоти. — У тебя были женщины после меня? — мой вопрос звучит тихо, но твёрдо. Ожидая ответа, я и сама не осознаю, что напряжённо вглядываюсь в лицо Драко. В его взгляде разрастается злость — плещется маленькой капелькой, расплываясь в огромное серое море. Эта злость мне известна. С этой злостью я уже знакома. Я видела это выражение в темнеющих глазах, когда его подчинённый опустил палочку, на кончике которой ещё горел зелёный уголёк Непростительного. Видела, когда кричала ему в лицо, что он убийца. Видела, когда оплакивала свои отрезанные волосы. И вот опять… Подтягиваюсь повыше, опираясь ладонью о живот Драко, и оставляю один короткий поцелуй на плотно сжатых губах. Этим поцелуем я снимаю свой вопрос, этим поцелуем выражаю сожаление, что вообще произнесла эти слова вслух. Я не отрываю от ледяных радужек взгляд, пока блеск растаявшего льда не говорит о том, что я могу выдохнуть спокойно, но немой вопрос, уже направленный в мою сторону, вновь вызывает напряжение. Но только во мне в этот раз. — Если ты сейчас задашь мне подобный вопрос, я ударю тебя, — ворчу недовольно, сползая вниз по его телу. Обхватываю член в кулак и, неуверенная в своих действиях, веду рукой вниз, а потом вверх. Я не совсем невежда и знаю, что потребуется слюна. Очень много слюны. Поэтому опускаю губы, обхватывая головку, и несмело слизываю выступившую прозрачную каплю. Бросаю взгляд на не отрывающего от меня глаз Драко и разрываю зрительный контакт — я всё ещё не уверена в том, что делаю. Отдаваясь во власть инстинктам, скольжу губами вверх и вниз в одном ритме с рукой. У меня получается вобрать его полностью в рот, но спустя несколько движений член становится ощутимо твёрже и длиннее. Обхватываю ствол обеими руками и просто смотрю на восставшую плоть, решая головоломку, как именно мне стоит поступить дальше. — Гермиона, — хрипит рвано Драко, и я невольно поднимаю на него глаза. Его скулы алеют, а глазах блестят опасные огоньки. — Если ты решилась облизать меня с ног до головы, то будь добра — доведи дело до конца. — Не всего тебя, а только… — … да-да, мой член, — Драко приподнимает таз, и я подскакиваю вместе с движением его тела. Его член всё ещё в моих руках, и я выдыхаю горячий воздух, обдувая мокрую головку. — Чёёёрт… Грудная клетка Драко ходит ходуном, а пальцы на руках скребут пол, и я улыбаюсь, наблюдая данную картину, ведь совсем недавно на его месте лежала я сама. Легонько оттягиваю крайнюю плоть и высовываю язык, позволяя кончику обвиться вокруг самого чувствительного местечка, то ускоряя, то замедляя темп. Крупные мурашки покрывают кожу бёдер Драко, и я, заметив их, отпускаю член и выцеловываю каждую, губами разглаживая мелкие неровности на напряжённых мышцах его ног. Несмотря на требование Драко закончить начатое, я не чувствую в себе достаточной уверенности, чтобы суметь довести его до конца, но вот в чём я уверена, так в том, что сама хочу кончить. На нём. Прикусив напоследок кожу между бедром и пахом, взбираюсь повыше, задирая болтающуюся юбку. Моё дыхание сбивается, и Драко, наблюдая за моими действиями, просто обхватывает ладонью моё правое бедро и даже не отрывает взгляда от обнажившейся промежности. Меня должно смутить столь откровенное разглядывание, но на самом деле это меня ещё больше возбуждает. Он не делает никаких попыток, чтобы помочь, и я, упёршись левой рукой о его торс, правой придерживаю член и медленно опускаюсь на него, прикрывая глаза от столь распирающей меня изнутри наполненности. — Придержи эту чёртову юбку, Грейнджер, — я хочу видеть, как ты принимаешь мой член, — приказным тоном, и руки хватают мои бёдра, направляя, пока я придерживаю одной рукой юбку, а второй использую его грудь как опору. Один раз. Я впускаю его глубоко и с лёгким сопротивлением. Влажным и хлюпающим. Мои внутренности словно сжимаются от такого давления, а в глазах щекочет. Второй раз. Колени скользят по полу, и острая боль в чашечках нивелируется сладкой тянущей болью от скользящего во мне члена. Зрение затуманивается, и рот открывается в безуспешной попытке простонать его имя. Третий раз. Я отпускаю юбку и упираюсь обеими руками в торс Драко, стремясь навстречу его подскакивающим бёдрам, и в тот момент, когда он особенно глубоко, — скольжу промежностью по его паху, задевая клитором жёсткие волоски. В уголках глаз собирается влага, а внизу живота закручивается плотная пружина. Четвёртый раз. Он не сводит с меня глаз, а я царапаю его грудь, вскидывая голову так высоко, что могу переломать позвоночник. Слеза срывается с глаз тёплым ручейком и течёт по виску, теряясь в волосах. Пятый раз. Сильные пальцы обхватывают челюсть и тянут вниз, и, когда наши взгляды схлёстываются, а Драко резко вскидывает бёдра, — пружина во мне распрямляется, сопровождаемая тонким вскриком, и щёки мои горят огнём. Пять раз. Мне достаточно было опуститься на него пять раз, чтобы кончить. Падаю на него бесформенной кучей — мешком без костей и плоти. Моё тело всё ещё дрожит, возбуждённый член всё ещё во мне, а я лежу на Драко и… И плачу. Я захожусь в рыданиях. Реву как ненормальная, утыкаясь ему в плечо и содрогаясь рваными всхлипами. Слёзы застилают глаза и заливают щёки, пропитывая влагой свитер Драко, а он… Он ничего не говорит. Не успокаивает. Не просит остановиться. Он просто гладит мою спину, привлекая к себе крепче. Его щека тесно прижимается к моему виску, а руки глядят и гладят. Я не плакала больше года. Не могла выдавить из себя ни слезинки, и вот сейчас вся влага, день за днём накопленная во мне, хлынула из глаз, и я никак не могу остановить этот нескончаемый поток. Когда мои всхлипы становятся реже, а в глазах режет так, словно туда насыпали мешок песка, Драко дёргает плечом, и я поднимаю лицо, глядя на него. Я могу только представить, как выгляжу с покрасневшим лицом и заплаканными глазами, но он просто обводит большим пальцем контур моих губ, прослеживая это движение взглядом. — Губы опухли, — тихо произносит он так, словно не я только что залила его одежду ведром слёз. — С чего бы это? Пытаюсь поджать эти самые губы, но чувствую, как они увеличились, и вспышка веселья в серых глазах подстёгивает мою внезапно пробудившуюся легкомысленность. — Не имею представления, — шепчу в его губы, опуская руку ниже, касаясь пальцами его живота. — Ты голоден? — Нет, — касается меня влажным ртом и слегка приподнимает мой таз, выскальзывая. — Мне нужен душ — я чертовски вспотел. — С чего бы это? — приподнимаю бровь, идеально копируя манеру его разговора. — Не имею представления, — ухмыляется в ответ, и я ищу рукой его член, чтобы дать разрядку, но резкий порыв ветра и сноп снежинок, влетевших в комнату, заставляют обернуться и вскрикнуть. — Ты не запер за собой дверь, — вскакиваю на ноги, судорожно одёргивая юбку. — Господи, Драко, — бросаю негодующий взгляд на разлёгшегося на моём полу мужчину, с нескрываемым весельем наблюдающего за моими запоздалыми реакциями. — А если бы Невилл или Ханна решили заглянуть ко мне? — хлопаю дверью, закрывая на все замки, и зыркаю на совершенно невозмутимого Малфоя. — Мне всё равно, — как ни в чём не бывало тянет он и хватает рукой болтающиеся на моей ноге трусики. Я тут же заливаюсь краской, что совершенно глупо, учитывая то, что буквально несколько минут назад я изображала из себя глотательницу шпаг, прости меня Мерлин и все боги, существующие в этом и в иных мирах. — Ну знаешь, — беззлобно, чтобы хоть как-то отвлечь себя от самоедства, бросаю я. — Я так не думаю. Он лишь смеётся тихо, и я прикладываю ладонь к груди, запечатывая в памяти звук его смеха и довольное лицо. Он так красив сейчас. Так прекрасен в своей открытости, что у меня щемит сердце. — Покажешь мне здесь всё? — наматывает на кулак капрон, и я, чувствуя натяжение, недовольно фыркаю, практически выдирая остатки своей одежды из его цепкой хватки. — Конечно, — наклоняюсь, стягивая с правой ступни колготки, а после скатываю капрон с левой ноги вместе с нижним бельём и сжимаю их в руке. — Но сначала душ, да? — вопросительно бросаю взгляд на Драко, прослеживающего каждое моё движение. Он глубоко вздыхает и натягивает на себя трусы вместе со штанами, но не застёгивает ни ширинку, ни ремень. Я тоже прослеживаю каждое его движение хищным взглядом. — Пойдём, — поднимается он на ноги, и я задираю голову, чтобы смотреть в его лицо. — Я вымою тебя, — протягивает руку, но даже не дожидается, когда я подниму свою. Просто обхватывает мою ладонь и сжимает в своей. — Ты вся испачкалась. — Да что ты говоришь, ты сам… — … испачкал тебя, — я хмурюсь от интонации, с которой была сказана эта фраза, но Драко не позволяет мыслям войти в опасную зону, хлопнув меня по заднице. — Давай, показывай, куда идти. Он тянет меня за собой, но только стоит покинуть узкую прихожую, как Драко останавливается, подтягивая меня к себе, а после мягко подталкивает перед собой. Удерживаюсь от того, чтобы не закатить глаза, ведь он совершенно не знает, куда идти, но всё равно рвётся вперёд. Двигаюсь в сторону лестницы, но, чувствуя сопротивление, оборачиваюсь. Драко разглядывает интерьер кухни, забавно морща нос, и этот жест в его исполнении стоит мне очередной пробоины в груди. — Здесь что, всё зелёное? — Ага, — улыбаюсь, подаваясь ему навстречу, и Драко, не отрывая взгляда от потолка, перемещает ладонь мне на поясницу и гладит пальцами бок. — Отвратительно, — подводит итог, и я смеюсь, не пытаясь заглушить хохот. — Да неужели? — фыркаю в ответ на его наигранное недоумение от моего поведения и качаю головой. — Пойдём. Я веду Драко в ванную для гостей, так как только там имеется душевая — в примыкающей к моей спальне в наличии огромное медное чудовище на чугунных лапках. Он намыливает моё тело с маниакальной дотошностью — гладит скользкими ладонями грудь, обводя соски, и, приподнимая, ополаскивает тёплой водой кожу. Проводит по линии плеч и опускается вниз, до кистей рук. Смотрит, как намокают мои волосы, и, словив один завиток, задумчиво трёт между пальцами мокрую прядь. Мне остаётся только стоять зачарованной куклой и просто впитывать кожей каждое из его прикосновений. Когда подушечкой большого пальца Драко очерчивает линию ключиц, — я обхватываю его запястье и прижимаю к своей груди. Он ощущает стук моего сердца и не отводит глаз от наших сцепленных ладоней. Мне хочется столько всего ему сказать — проплакать, прокричать, но почему-то именно сейчас шум льющейся воды и лёгкость его передвижений является единственно правильным, и всё, что более — способное нарушить происходящее, — ощущается лишним и ненужным. Драко перехватывает мою руку и подносит ко рту, оставляя влажный поцелуй на ладони, прежде чем отпустить. Он опускается на колени, и я устремляю взгляд перед собой в тот момент, когда Драко принимается вымывать остатки нашей недавней связи из тех мест, о которых женщины предпочитают умалчивать не только в компании мужчин, но в женских разговорах. Вода затекает мне в рот, и я понимаю, что нужно сомкнуть губы и дышать носом, если я не хочу захлебнуться. — Тебе больно? — гладит лобок, слегка проникая пальцами между складок, и я вынужденно опускаю глаза, наблюдая за тем, как этот высокий и гордый мужчина преклоняет колени у моих ног и сосредоточенно разглядывает моё тело в попытке найти следы своего грубого вторжения. — Нет, — перебираю его влажные волосы, что под водой становятся в разы темнее, — всё в порядке, Драко, правда, — добавляю к сказанному, так как он с сомнениями вглядывается в моё лицо, пытаясь определить, не вру ли я. Я говорю правду — на данный момент. Знаю, что завтра придёт расплата за столь неосторожное распоряжение собственным телом, и мелкие повреждения в виде потёртостей и растянутых мышц дадут о себе знать, но это будет завтра, а сегодня… — Ничего не болит. Он дёргает челюстью и опускает глаза. Обхватывает ягодицы ладонями и мягко привлекает к своему лицу. Чтобы сохранить равновесие, я упираюсь ладонями в его плечи и едва дышу. Он целует сначала моё левое бедро, потом правое, а после оставляет мелкую россыпь коротких поцелуев внизу живота. Слишком много нежности. Слишком много чувственности. Слишком много всего… Меня начинает бить крупной дрожью, я обхватываю ладони Драко и тяну вверх, безмолвно умоляя его подняться, и, когда он это делает, — обхватываю шею и притягиваю его губы к своим губам. Я целую его глубоко и несдержанно — переплетая наши языки влажными мазками, смешивая слюну с затекающей в рот тёплой водой, и не могу перестать дрожать. Мне было так холодно без его прикосновений. Так долго было холодно, что кажется, я промёрзла насквозь, и теперь, когда он рядом, никак не могу отогреться. Закидывая голову, отрываюсь от его рта и веду ладонями по широкой груди, прильнув бёдрами как можно теснее к нему. Утыкаюсь кончиком носа в его ключицу, чувствуя кожей, как бьётся его сердце, и крепко жмурю глаза. Коротко выдыхаю и смещаюсь так, чтобы слышать сильные удары. Тук-тук-тук, бьётся под моим ухом, и глупая улыбка расцветает на лице, и становится гораздо теплее. Он не препятствует моим рукам, блуждающим по его телу, исследуя — вспоминая — мелкие неровности кожи, выпуклости мышц, выступы и впадинки. Не ёрзает, когда я вслепую делаю указательным пальцем кружок вокруг плоского соска, и не дёргается, когда скребу ногтями его бедро. И я вовсе не роняю слёзы, ощущая твёрдость его тела под своими руками, вовсе нет — это просто вода. Снова зарываюсь носом в его грудь и глубоко вдыхаю. Ну а после… Теперь уже я опускаюсь на колени и заканчиваю то, что не решилась закончить в прихожей. Он кончает мне в рот скудными каплями. Потому что слишком скоро после последнего раза. Просто нечем уже. Забытая одежда остаётся валяться ненужными тряпками на полу ванной, и я, укутанная в огромный халат и с влажными волосами, показываю Драко свой дом. Из одежды на нём лишь брюки и больше ничего нет. Даже нижнего белья — оно осталось лежать, забытое вместе с моей одеждой в окутанной паром комнате. Гостиная не вызывает в нём особого интереса, впрочем, как и кухня. В наполненном вином подвале он лишь фыркает и на моё обвинение в намерении сделать из меня особу, лакающую вино вместо воды, беспрекословно заявляет, что если бы это действительно была его идея, то здесь стояли бы бочки с первоклассным виски, а не перебродивший виноградный сок, годный к употреблению разве что для пожилых леди. Когда я скептически окидываю его долгим взглядом, он даже бровью не ведёт. Я чувствую его присутствие каждой клеточкой своего тела — ощущаю его запах, впитываю излучаемое им тепло. И прежде чем его ладони обхватывают меня сзади, сцепив пальцы на животе в замок, — я уже знаю, что он собирается притянуть меня к себе, и я блаженно прикрываю глаза. Так и стоим на узкой лестнице в полумраке, затерявшись в тенях, — практически невидимые, но обрётшие очертания. Плотные — Не пустые. — Ты всё время знал, что я здесь? — шепчу, распахивая глаза и глядя в темноту. Накрываю его ладони своими и прижимаю крепче к своему телу. — Нет, — его губы шевелятся у моего виска, задевая кожу тёплым дыханием. — У меня была информация о местоположении, но я не открывал конверт до тех пор, пока не был уверен, что смогу прийти, не вызывая подозрений. Молчу. Да и что сказать на это? Внутри ничего не переворачивается, не кровоточит. Не кричит. Молчу. Только пальцы его стискиваю так, что самой больно. — Где ты сейчас? — В Сьерра-Леоне, — он выворачивает ладонь, но я не успеваю почувствовать пустоту в руках. Потому что Драко берёт мою руку, поглаживая большим пальцем венку на запястье. — Не хочу говорить об этом, — подталкивает меня своим телом, вынуждая идти вперёд. — У меня есть всего лишь эта ночь. Сделав один шаг, я спотыкаюсь о собственные ноги, натолкнувшись на стену его слов. — Всего одна ночь, — губы мои онемевшие, а глаза невидяще вгрызаются в окружающий нас полумрак.        Всего одна ночь.        Одна ночь.        Всего. — Это большее, чем мы можем себе позволить, Гермиона. Меня отбрасывает в прошлое — жестокое и болезненное. В ту комнату в поместье Нотт. Туда, где я мучилась томительным ожиданием, стоило Драко выйти за дверь. Туда, где он был моим, а я его. Туда, где я была счастлива, пусть и счастье это было скоротечным, вымученным и с примесью боли.        У всего на свете есть свой срок годности, и у счастья в том числе. Моё изначально оказалось просроченным.        У моего счастья срока то на одну ночь.        Какое же у судьбы изощрённое чувство юмора.        И такое жестокое.        Я чувствую, как напряжён Драко, — это исходит волнами от него — сильными и высокими.        Они разбиваются о моё отчаяние и мелкими каплями принятия оседают на коже, впитываясь подчинением.        Не волнуйся, Драко, — я не побеспокою тебя ни слезами, ни словами. Ни мольбой.        Я уже просила. Молила.        Не помогло тогда. И в этот раз не поможет.        Ничего не говоря, следую твёрдым шагом наверх по лестнице и свободной рукой толкаю дверь, ведущую на кухню. Я веду Драко через гостиную по направлению к библиотеке и, ощутив, как он замедлился, тоже останавливаюсь, переводя на него взгляд.        Сквозь огромное панорамное окно он смотрит на припорошенную мелким снегом террасу, и я, зная, что именно зацепило его взгляд, — с каким-то тупым онемением не свожу глаз с его лица.        Моё плетёное кресло стоит на том же месте, что и в тот день, когда я впервые переступила порог этого дома, — единственное на огромной площади, так, чтобы было видно небосвод. Деревянный столик и забытая мной вчера чашка с наверняка уже замёрзшим недопитым чаем сиротливо жмётся к газовому переносному фонарю. Мои прощальные слова, сказанные год назад Драко, были настолько неистовы в своём проявлении, что не нужно теряться в догадках, почему мне приспичило среди зимы, в холоде и пронизывающем кости ветре, сидеть на террасе, попивая чай.        Онемение сменяется злобным ожесточением, и я крепко сжимаю губы, сдерживая рвущийся вопрос, — глотаю слова вместе с тугим комком, что душит горло.        Я не хочу знать, смотрел ли он на небо холодными ночами. Говорил ли со мной, выпуская слова в никуда.        Заучивал ли расположение каждой звёздочки так, чтобы потом утомлённый ожиданием разум воспроизводил каждую горящую точку во снах.        Не хочу знать.        Не хочу.        И не спрошу.        Драко подаётся вперёд, словно тело стремится преодолеть прозрачное стекло и вырваться из тёплых стен этого дома, но я, охваченная жестокостью, едва уловив движение поворота его головы в мою сторону, отворачиваюсь. Тяну его в очередную комнату, стирая из памяти отсутствующее выражение его лица, прекрасно зная, что обычно так он прячет истинные чувства. Прикрываясь маской безразличия.        Неважно. Не хочу об этом думать.        Во мне вихрится гнев — растекается под кожей, перерастая в бурю внутреннего разрушения, и я вздрагиваю от этой силы, что не сулит ничего хорошего ни для меня, ни для него.        Утягиваю Драко прочь от окна.        Воздух в библиотеке пропитан старыми книгами и свежим пергаментом — и, едва переступив порог, я успокаиваюсь. Бурлящие эмоции во мне утихают, приласканные запахом и родной обстановкой, и рука Драко всё ещё в моей руке, так что…        — Здесь магловские издания, — сдавленно говорю, всё ещё напуганная интенсивностью собственных переживаний. — Они уже были здесь, когда я появилась.        Он отпускает мою ладонь, и я жду, когда Драко скажет что-то, но он молчит. Стоит за спиной, а я не могу повернуться. Потому что боюсь, что он увидит в моих глазах то, чего я не хочу чувствовать по отношению к нему.        Боюсь, что он распознает мою озлобленность. Разочарование. Увидит, как плещется отрава в моих глазах — та, что уничтожает меня изнутри, та, которую я хочу выплеснуть на него.        Чтобы не погибать в одиночестве и утянуть и его за собой.        Боюсь, что он увидит мою слабость и пожалеет, что пришёл.        Молчит. Знаю, что ждёт, когда я осмелюсь посмотреть на него.        Закрываю глаза, делаю глубокий вдох и оборачиваюсь.        Задыхаюсь.        Его глаза — серые и глубокие, они смотрят прямиком в мою душу — разглядывают клубок тьмы, наличие которого я так неистово отказываюсь принимать. Я голая под его взглядом, все мои недостатки на виду, мысли не спрятаны и обиды не прикрыты. Он видит всё во мне.        И сердце болит. С каждым ударом всё больнее колет в груди.        Останься со мной, Драко, пожал…        Резко выдохнув, он прерывает зрительный контакт, и я тоже выдыхаю. С облегчением. Сбрасывая с себя оковы его взгляда.        — У тебя не было книг, — оглядывая полки, он повторяет сказанную вечность назад фразу, и в этот раз я не уточняю, что он имеет в виду. — Я хотел, чтобы у тебя были книги из твоего мира, — Драко возвращается ко мне глазами, произнося эти слова, и я чувствую себя испуганным оленёнком, застигнутым врасплох слепящими фарами.        — И палочка, — облизываю ставшие сухими вдруг губы. — Точная копия твоей.        — Боярышник и волос единорога, — тянет левый уголок рта, и я сжимаю пальцы на махровой ткани. — Я подумал, что если моя палочка настолько легко подчинилась твоей магии, то лучшим решением будет найти для тебя такую же.        — Хоть что-то общее есть у нас, не так ли? — не сдержавшись. Язвительно так. Непростительно несдержанно.        — Грейнджер… — его глаза темнеют, и Драко делает шаг по направлению ко мне. Надо же, я и не заметила, что мы так далеко друг от друга.        — Этот дом, — перебиваю, и кости его стиснутой челюсти резко дёргаются. — И дом Невилла, — машу рукой в неопределённом направлении. — Это всё: место, защитные чары, — бегаю взглядом по комнате, лишь бы не смотреть на него. — Ты потратил столько… — Остановись, — длинные пальцы обхватывают мою кисть, и только сейчас я понимаю, что принялась щёлкать суставы. Драко цепляет мой подбородок и вынуждает смотреть на него. — Не хочу слышать о долгах и прочих глупостях, — не скрывает раздражения в голосе. И взгляд не отводит. — Никогда больше. — Мои родители… — глаза наполняются слезами, и я не знаю, то ли от воспоминаний о них, то ли от того, что не могу спрятаться от пронзительного взгляда этого мужчины. — Мама, — Драко не останавливает меня в этот раз, и я заглядываю в его глаза, не скрывая своей благодарности. Не прячась от него, позволяя чувствам набираться влагой. — Спасибо, Драко.        — Чёрт, Грейнджер, — обхватывает меня своими руками, прижимая к своей груди. Обхватывает затылок ладонью и прислоняется щекой к макушке. Обхватываю его спину, широко раскрывая пальцы, впечатывая ладони в его кожу.        Буря внутри утихает окончательно. Отпускает. Запах его кожи, теплота его рук и шёпот дыхания успокаивают меня. Разрывают плотный клубок в клочья, и нет больше давящей тьмы — умиротворение только.        — Ты не показала мне свою спальню, — большим пальцем Драко гладит мой висок, и я глубже зарываюсь носом в изгиб его шеи. — Оставила напоследок?        Втягиваю носом его запах и трусь кончиком носа о кожу. Моя ладонь ползёт по руке Драко и обхватывает челюсть. Поднимаю голову, сосредотачиваясь на том, как мой указательный палец чертит линию его подбородка.        — Знала, что мы всё равно окажемся там, — очерчиваю его рот кончиками пальцев и вздрагиваю, когда Драко прихватывает губами средний. — Не хотела тратить время.        — Идём, — делает шаг назад. — Полежим.        Дом медленно скрывает очертания предметов в наступающей ночи. Лишённый дневного света, он медленно впадает в спячку, и даже звуков, столь привычных для слуха его обитателей, сейчас не различить. Ход настенных часов приглушённей, скрип полов мягче. И лишь отблеск белого снега ярким пятном всё ещё слепит взгляд, напоминая — завтра снова наступит и свет поглотит тьму, даруя новый день.        В этот раз он берёт меня медленно. Целует каждый палец на руках, перебирает волосы. Он касается моих губ своими, и больше ничего — замирает вот так — губы к губам. И просто дышит. Мной. А я им.        А после, когда я не в силах терпеть и открываю рот, набрасывается голодным зверем, сплетая наши языки, и, насытившись, снова превращается в сплошную нежность, патокой разливаясь по моему телу влажными касаниями, жаркими прикосновениями и губами, шепчущими тихо в темноте.        Я отдаюсь ему с покорностью, не требующей подчинения. Теряю очертания собственного тела под ним, впитываю каждое движение, вдыхая его выдохи и путаясь пальцами в мягких волосах.        Морщусь от боли, что ждала затаившись, после первого за долгое время секса, когда он входит в меня, но это ничего, пусть…        Пусть любить его будет больно.        Пусть.        Запутавшись в сбитых простынях, я отсчитываю удары его сердца, положив голову на грудь, а он накручивает прядь моих волос на палец. Нега растекается по венам ленью, но я борюсь со сном, потому что знаю — время неумолимо отсчитывает часы и Драко скоро уйдёт.        Он всегда уходит.        — Однажды Люциус убил ведьму на моих глазах, — вибрирует под ухом его голос, и я сбиваюсь со счёта, хмурясь. — Она была маглорождённой, — пальцы Драко застывают с накрученной на них прядью, и я закусываю губу, слушая его внезапное признание. — Её пытали перед этим. Я всегда знал, что он тебя не тронет. Навредить может, но не убить, — его тело подо мной превращается в камень, и я невольно глажу грудь Драко, пытаясь разогнать это оцепенение. — Потому что я так и не простил ему того, что он сделал, когда мне было семнадцать, и если бы Люциус повторил свой трюк с тобой…        Резко вскидываю голову, впиваясь взглядом в его лицо, но не могу разглядеть Драко в сумраке. — Он ничего мне не сделал, — горячо выдыхаю, пытаясь успокоить неистово бьющееся в груди сердце. — Со мной всё в порядке ведь. Он всё так же напряжён, и голос его приглушен, а руки стискивают талию так сильно, что становится невыносимо больно. — В порядке ли, Грейнджер? — Да, — киваю, хотя Драко вряд ли заметит в темноте этот жест. — Вполне. Обхватываю его лицо наощупь ладонями и тянусь с поцелуем, оставляя на губах Драко короткие касания — заверения, что со мной ничего не произошло. Благодаря ему. Мне приходится целовать не раз и не два, пока в конце концов я не чувствую, как расслабляются скованные мышцы его тела, и Драко, слава богам, отвечает на поцелуи, поглаживая руками мои бока, будто извиняясь за недавнюю несдержанность. — Я думаю, что он любит тебя, — эти слова выходят неестественно натянутыми, и даже толики искренности в них нет. Но я чувствую, что должна произнести их вслух. Пусть даже если и ненавижу Люциуса Малфоя всеми фибрами своей души. — Твой отец. Драко лишь коротко смеётся. Но смешок этот напрочь лишённый веселья. Наполненный горечью лишь. — Едва ли то, что он притянул Волдеморта в нашу семью и безропотно позволил заклеймить своего сына-подростка, говорит о его привязанностях, — в интонациях Драко я не могу различить эмоций и понимаю, что он привычно закрылся, не позволяя истине пробраться в голос. — Но он не убил меня, — осторожно отвечаю, испытывая дискомфорт от того, что вообще завела эту тему. — Хотя мы оба знаем, что мог. И, — глотаю слюну, запнувшись, — наверное, должен был это сделать. Большое, сильное тело Драко вздрагивает от произнесённых слов, и он сгребает меня в охапку, зарываясь носом в мои волосы и что-то неразборчиво шепча — я пытаюсь разобрать сдавленные слова, но ничего не выходит. Поэтому просто расслабляюсь в его руках, мягко поглаживая Драко везде, куда могу дотянуться. — Лонгботтом заботится о тебе? — спустя какое-то время спрашивает он. — Я не нуждаюсь ни в чьей заботе. Кроме твоей. — И всё же. — Ну, они с Ханной очень помогли мне, — пожимаю плечами, задевая предплечья Драко. — Просто своим присутствием. Подбородок Драко вжимается в мою макушку, и я понимаю, что он кивнул, удовлетворившись моим ответом. Внезапный порыв рассказать ему о встрече с Виктором стирается голосом разума, и я трусливо сдаюсь, не сказав ни слова. — Какой твой любимый цвет? — неожиданно задаю вопрос, и грудная клетка Драко дёргается от смеха. — Что? — пытаюсь поднять голову, но он упрямо не позволяет мне отстраниться от его объятий. — Я ведь ничего о тебе не знаю. — Ты знаешь обо мне куда больше, чем те, кто считает иначе, — насмешливо произносит он, и я задыхаюсь от этих слов. — У меня нет предпочтения к какому-то определённому цвету. — А твой день рождения? — настойчиво продолжаю атаковать его расспросами. — Я не могла вспомнить. — В июне, — покорно отвечает, и я не могу сдержать улыбки. — Пятого числа. И, не позволяя секундам втиснуться между моими вопросами, не переводя дыхание, выпаливаю: — Как ты, Драко? Глубоко вдыхает. Медленно. Осторожно. И выдыхает так же. — Нормально. Вот и весь ответ. Одно лишь слово и ничего больше. Во мне поднимается необъяснимый страх. Нет, это ужас, поглощённый предчувствием. Древнее что-то, уходящее корнями в тёмные времена, когда люди поклонялись магии, почитая каждого, кто владел даром колдовать. Объятая тревогой, дрожащая от испуга, что превращает самых храбрых и трезвомыслящих в трясущихся и напрочь лишённых здравого смысла, я вырываюсь из мужских объятий, практически заползая полностью на Драко и вырываясь из привычного нам шёпота, истерически срываюсь в оглушающей мольбе: — Выбери меня, Драко, — целую его лицо, тыкаюсь слепо губами, не разбирая, куда именно направлены мои горящие лихорадкой прикосновения. — Выбери меня. А в голове ни одной мысли, кроме повторяющихся из раза в раз слов: Выбери меня. Выбери меня. Выбери меня. Я не даю ему даже вздохнуть, настойчиво блуждая губами по его лицу и повторяя то, что крутится в голове, готовая расплакаться. Или закричать. Я теряю связь с реальностью, забывая обо всём, что нельзя, — отдаваясь эгоистичному желанию — тому, что можно, если тебе хочется. — Гермиона… Надтреснуто так. Надорванно. Словно пощёчину залепил. Отрезвляюще. Я практически отшатываюсь от него, но Драко не позволяет мне вскочить с постели, напрягая руки и притягивая обратно к себе. Навязчивые слова в голове исчезают, оставляя по себе лишь призрачный след моей вспыльчивой неосторожности. Судорожно вжавшиеся в кожу Драко пальцы расслабляются, и я легонько скребу ногтями по его руке, извиняясь за свою несдержанность. — Прости, — шепчу, прячась в изгибе его шеи. — Я не хотела. Драко пытается что-то произнести, но я поднимаю руку и прикрываю его рот, запечатывая внутри всё то, что он хотел сказать. Опускаю вторую руку между нашими телами, обхватывая его член, и, глотая непролившиеся слёзы, делаю так, чтобы он забыл об этой отвратительной сцене. Прекрасно отдавая себе отчёт, что такое сложно забыть. Утро широкими мазками окрашивает небосвод в малиновый оттенок, приближая неизбежное. Я сижу на потерявшей всякий приличный вид кровати, прикрывая голую грудь уголком одеяла и пристально наблюдая за тем, как он одевается. — Чем ты занималась этот год? — Драко натягивает на себя свитер, предварительно высушенный и разглаженный с помощью чар, и я не сразу отвечаю на его вопрос, пребывая в своём оцепенении. — Читала, — отворачиваюсь к окну, не в силах наблюдать за его сборами. — Много гуляла. Заново привыкала к людям, — отстранённо перечисляю список своих «достижений», не глядя на Драко. — Занималась восстановлением. Знаешь, — опускаю взгляд на комкающие одеяло пальцы, — мои руки помнят, как держать палочку и выводить руны, представляешь? Вот только с вербальной составляющей возникли некоторые проблемы, — крошечная улыбка изгибает мои губы, и я шмыгаю носом. — Но я и их преодолела. — И это всё? — резкость в его тоне заставляет мою гордость вскинуть голову и оскалиться. — Малфой, — сдержанно произношу его фамилию, но ползущая вверх бровь на красивом лице говорит, что он явно распознаёт мои истинные эмоции. — Я больше половины своей сознательной жизни пряталась, — упрямо продолжаю гнуть своё, пытаясь донести мысль. — Не жди от меня великих свершений. Не так быстро. Он лишь хмыкает, на мгновение скрываясь от меня под воротом свитера, прежде чем снова полоснуть взглядом. — Ты не должна сидеть здесь, — застёгивает ремень и нервно поправляет волосы, и этот короткий жест вынуждает меня выпрямить спину и в подозрении прищурить глаза. — Чем это место отличается от тех, где ты была последние годы? Свободой передвижения? — полностью одевшись, он сверлит меня глазами, пряча руки за спину. — Разве тебе достаточно этого забитого города, которого и на картах не найти без определённых трудностей? Наверное, он был прав, когда говорил, что я знаю его лучше других. Наверное, в этот самый момент я бы не хотела, чтобы это действительно было так. — Драко, — вчерашняя буря снова поднимает свои ветра, но в отличие от меня вчерашней, сегодняшняя я совершенно не противостою внутренним разрушениям. — Скажи прямо то, что хочешь, — мой голос звенит, и я ещё тщательней прикрываю обнажённое тело. — Не нужно тратить своё время на пустые слова — ты ничего нового для меня не откроешь, — слова срываются в шёпот, но не теряют своей силы, как раз наоборот. — Так скажи, Драко, что ты действительно имеешь в виду. Он тоже меняется. На глазах прямо. Слетает та расслабленность, что укутывала его тело всё утро, сползает с лица небрежность, и глаза холодеют. — Ты должна уехать, — наставническим тоном поучает он, и меня бесит эта покровительственная надменность. — В идеале подальше от Европы. В Америку, Австралию — куда сама решишь. Но чтобы не сидела здесь и… — ... чтобы не ждала тебя — это ты хочешь сказать? Вопрос задан. Произнесён. Земля не содрогается, и мир не рухнул. Даже сердце не дрогнуло, и намёка на слёзы нет. Только ожидание ответа, только… — Да, — ровным тоном говорит он, не пряча от меня своих глаз. — Это именно то, что я имею в виду. А вот сейчас рушится всё. Мои глупые надежды, присущие девочкам, а не женщинам моего возраста. Мои наивные ожидания, высеченные не из жизненного опыта, а слепленные из книг и старых фильмов. Рушится всё, рушится… Глупая Гермиона, неужели жизнь тебя так ничему и не научила? Когда у тебя ничего нет, нечего и терять. — Тогда, возможно, — странно, что мой голос не дрожит, очень странно, — тебе не стоило приходить сюда вообще. — Может быть. Зачем он так со мной? Так жестоко. Зачем… — Это из-за тех слов, что я тебе сказала тогда? — вскидываю подбородок. Не потому что хочу показать свою силу. Потому что хочу загнать обратно выступившие слёзы. — Что ты принадлежишь мне. Из-за этого? Он никогда не был моим. Я крала его у кого-то другого: семьи, друзей. Проклятого общества. Обманывала саму себя, греясь его прикосновениями, забывалась в жарком шёпоте губ и теряла нить жестокой реальности. Меньше недели посреди долгих месяцев заточения. Одна короткая ночь посреди длинного года. Всё краденое. Не был он моим. И не будет. Никогда. И дальше ничего. Ничего. Только ожидание длиною в жизнь. Я буду его тайной — болезненным секретом. Не постыдным для него, но невообразимым для тех, с кем он рядом проживает каждый день своей жизни. Жизни без меня. Драко злят мои слова — я вижу, как подёргиваются поволокой его глаза и крылья носа подрагивают. — С чего ты взяла, — низко цедит он, приближаясь к кровати, — что именно… — Ты можешь не беспокоиться, — мне нужно высказаться, иначе я разрыдаюсь, если он не замолчит. — Это было влияние момента, так бывает, знаешь, когда люди становятся близкими слишком стремительно, и… — Хватит! — рявкает, взбираясь на кровать вместе с обувью и хватая меня за руки, от чего одеяло падает вниз, оставляя голой по пояс. — Мы много чего сказали друг другу, Грейнджер, — встряхивает меня, словно пытаясь привести в чувство, но я сейчас не подчиняюсь его действиям. — Я не хочу уходить от тебя, провожаемый обидами и непониманием. Не уходи тогда, хочу я прокричать, хватая его за руки, но… Мы на разных сторонах. И ни мои, ни его чувства не изменят этого. В мире нет таких слов, что я могу сказать ему и он останется. Земля сойдёт с орбиты, солнце погаснет, а луна захлебнётся в кровавом свечении, но ничего не изменится. Он всё равно не станет ближе. Не станет моим. Водоворот отчаяния затягивает меня в омут темноты — той злости, что я так не приемлю, той пустоты, которую боюсь, и я впиваюсь глазами в его глаза, позволяя взять верх над собой всему тому, чего так боялась в себе. Гадкие речи расползаются в моём сознании, затмевают разум своей чернотой, и сердце выбивает удары, высекая страшные слова на моих костях. Я надеюсь, ты никогда не влюбишься. Я надеюсь, ты будешь собой и потеряешь своих друзей. Я надеюсь, они осудят тебя за всё то, что ты говорил — врал наверняка. Я надеюсь, тебя мучают все твои сожаления. Я надеюсь, они терзают тебя в твоей голове. Я надеюсь, ты будешь несчастным до самой смерти. Он читает эти слова в моём взгляде — видит каждую строчку, но не отпускает меня, продолжая удерживать возле себя. Побледневший и с синими тенями, залёгшими под глазами. Не отпускает. И дрожит. Сильный, мужественный Драко Малфой — высокомерный и самоуверенный — дрожит. Его трясёт точно так же, как и в тот раз, — когда я проникла к нему в кабинет после исцеления. Ран, что он же и нанёс кнутом. Дрожит. Стыд, отчаяние и раскаяние смешиваются между собой и топят меня изнутри, топят, и я захлёбываюсь в собственной желчи — оборачиваются против меня же мои озлобленность и разочарование. Как я могла позволить себе этот яд? Как позволила ему увидеть всё это? Выплеснуть на него? Я ведь не думаю так на самом деле — не желаю ему зла. Прости меня, Драко. Прости за эту истерику, за эту грязь, что впитала цвет моих глаз, за то, что позволила низости взять верх над разумом. Прости за то, что увидел во мне это. Я же решила, что буду сильной, — смирилась с тем, что нам не суждено, но вот — стоило почувствовать его запах, прикоснуться к нему, и все те разумные мысли, установки, уговоры превращаются в бессмысленно потраченное ничто. Слёзы жгут кожу, разъедают солью, и мечется внутри всё, воет от боли, и не могу выносить больше этого. Не могу. Не могу. — Пожалуйста, Гермиона, — он вытирает мои слёзы пальцами, и я пытаюсь разглядеть черты его лица, но они, искажённые влагой, расплываются. — Не могу тебя отпустить, разве ты не понимаешь? — сорванно шепчу как заклинание. — Не могу... — Тише, всё, — привлекает к себе, поглаживая спину. — Закрой глаза, — отстраняется, заглядывая мне в лицо, и я послушно прикрываю веки. — Вот так, — стирает очередную слезу и наклоняет мою голову к своему плечу. — Я должен корчиться от мук совести из-за того, что появился у тебя на пороге, — тихо проговаривает в мои волосы. — Должен сожалеть — прямо сейчас, когда мне нужно оставить тебя, — делает глубокий вдох и продолжает говорить. — Но, Гермиона, во мне нет ни совести, ни жалости, потому что я так сильно хотел получить тебя — пусть и ненадолго, — я пытаюсь отстраниться, но Драко крепче сжимает меня в объятиях. — Я никогда не мог отказать себе в том, что хочу. Это мой порок, Грейнджер, — его голос становится тише, и мне приходится подавить рвущиеся всхлипы, чтобы не пропустить ни слова. — Но правда в том, что я никогда не хотел его искоренить. И ты не стала исключением. Во многом, но не в этом, — он затихает, а вместе с ним и я, превратившись в сплошной слух. — Я пришёл, — словно нехотя говорит Драко, тем не менее не пытаясь прервать себя, — потому что так сильно — так невыносимо сильно скучал по тебе, — моё сердце сжимается от его слов и жмурюсь сильно-сильно. — Забудь всё, что привело нас к этой точке, — целует моё голое плечо и касается плотно сомкнутых век губами. — Только этого не забывай. И отпускает. Когда я открываю глаза — его уже нет. Давление бьёт по вискам, в глазах жжёт, а внутри пустота. «… Слишком много ты после себя оставила…» А ты, Драко? Оставил ли ты мне хоть что-то после себя?