Чуя был всего лишь ребёнком, когда началась война, и для него всё это казалось очень внезапным... и
удивительным, когда он услышал, что восстанию против короля
помогает лорд Фукузава, который был одним из его самых верных сторонников.
И с этого момента помолвка Чуи
снова была разорвана, потому что клан Мори теперь считался их
врагами.
Больше никаких писем, никаких цветов, никаких обещаний или подарков.
И дворец больше не был пуст. Солдаты постоянно шагали по коридорам, и Коё,
единственного товарища по детским играм Чуи, забрали на боевую подготовку, и он...
Был оставлен на учителей и гувернанток. Оставлен поцеловать отца на прощание, когда тот ушёл, чтобы сражаться в конфликте, которого ребёнок на самом деле не понимал, и оставлен быть уверенным, что он
вернётся.
Здоровье его матери так и не
восстановилось после рождения младшей сестры.
Но они не ожидали прихода хвори.
Она пронеслась по замку, как лесной пожар, унеся за собой половину слуг в первую неделю, и прежде чем они успели отступить в охотничьи домики, где, возможно, было бы
легче спрятаться от чумы...
Леди Накахара
и её сын были прикованы к постели, и всё, что могла сделать Коё, — это смотреть, отчаянно посылая письма отцу, но попасть на линию фронта в такое время было
нелегко.
Лихорадка
быстро забрала его мать, лишив её дыхания, словно затушили свечу, но Чуя боролся с этим в течение нескольких недель. Тихое,
до ужаса слабое дыхание эхом отдавалось в ушах Коё каждую ночь, когда она сидела у его кровати, цепляясь за его руку.
— Останься со мной, — смутно, сквозь болезненную дымку, Чуя вспоминал её голос. —
Пожалуйста, солнце,
останься с нами.
К третьей неделе их лекари сообщили Коё — и их отцу в письме, — что они больше ничего не могут сделать, кроме как обеспечить мальчику комфорт.
Позже Чуя почти ничего из этого не помнил, только огонь, который пожирал его тело, слыша горестные рыдания членов его семьи, когда они пытались
попрощаться, а затем, казалось бы, из ниоткуда, ночью прибыл врач, и Коё потеряла всякую надежду, она была слишком
отчаявшаяся, чтобы прогнать его.
Человек по фамилии Йосано, ученый из столицы, который много лет учился за границей. И что бы ни было в смеси, которую он скормил мальчику, — это
сработало, потому что в то утро, впервые за несколько недель, он открыл глаза.
Чуя увидел молодую омегу с чёрными волосами, вытирающую пот с его лба — дочь доктора, — и его сестру с другой стороны, её глаза опухли и покраснели от многих ночей, проведённых в слезах над ним.
Он выжил, но только для того, чтобы узнать, что его мать и младшая сестра — нет, оставив его выживание встреченным смесью радости и печали.
И, как пара его матери, отец Чуи так и не оправился
по-настоящему.
Это считалось одной из величайших
трагедий их времени.
Битва на перевале Мисака запомнилась не только как день, когда один из величайших воинов своего времени, Кенскэ Накахара, был повержен в бою, но и как день, когда надежда следующего поколения, Ода Сакуноскэ, был сражён.
Все, казалось, были очень сосредоточены на утешении
Чуи после этого — что он
ненавидел, потому что да, он был опечален смертью Одасаку, но...
Но это была не та боль, которую испытывала его сестра, никоим образом.
Не то чтобы она позволила ему
утешить себя.
Как новый лорд их клана —
и новый опекун Чуи, их отношения...
— Я...
что?
...изменились.
— Дорогой, — вздыхает Коё в окружении советников, едва отрываясь от бумаг, разложенных перед ней в их конференц-зале, —
пожалуйста, не веди себя так, будто это наказание.
— Ты не можешь... — умоляет младший Накахара, его глаза широко раскрыты. — Ты
не можешь этого сделать, анэ-сан,
пожалуйста...
Глаза альфы полны
боли, когда он хватает её за руку, но её голос твёрд:
— Это прекрасная возможность, ты получишь образование
мирового класса, и ты будешь в
безопасности.
В конце концов,
война всё ещё бушует, а монархия
отступила после смерти их отца. Отослать Чую... это может быть
больно, но это и к
лучшему. Но Чуе
одиннадцать, он был свидетелем похорон обоих своих родителей за один год, и он не
понимает.
— Но... Но ты
нужна мне, — просит он, слёзы заливают его щёки, а она даже не может на него посмотреть. — Я не
хочу уезжать, я их не
знаю—
— Лорд Рембо был близким другом нашего отца и послом при королевском дворе в течение пятнадцати лет, — объясняет Коё, — а его альфа —
герцог. Там, во Франции, ты будешь в очень надёжных руках.
— Да, но я их не
знаю, — молит Чуя, — Я-я могу научиться заботиться о себе, со мной не будет никаких проблем, и я не представляю ни для кого угрозы...
— Чуя, родной, — вздыхает Коё, её брови хмурятся, — речь идёт о твоей
безопасности, ты понимаешь это? — она, наконец, отрывается от своих бумаг, обхватив его лицо руками. — Я
не могу потерять ещё и тебя.
— ...Но ты это и
делаешь, — хрипит Чуя с опухшими глазами, — ты отсылаешь меня...
Губы прижимаются к его лбу.
— На
пока, — вполголоса говорит она, притягивая его к себе, обнимая. Это первый раз, когда его
кто-либо обнимал, с тех пор, как похоронили его отца. — И когда всё это закончится, я
пошлю за тобой, понимаешь?
— ... — Чуя не понимает, и он не
хочет ехать на другой конец света, в страну, о которой он едва слышал, с двумя людьми, которых он
никогда не встречал. Он хочет остаться с ней, хочет
помочь, но—
Но он всего лишь
ребёнок. Всё, что он может сделать, это...
То, что ему сказали.
— Она ждёт, пока ты проявишься, знаешь, — объясняет ему Акико в тот вечер, когда слуги укладывают его вещи в сундуки.
— Что, — бормочет Чуя, сердито наблюдая, как его одежду аккуратно складывают, запаковывая в слои ткани, чтобы они удержались на корабле, — думаешь, люди попытались бы выставить её, если бы я был альфой?
Она впечатлена тем, что такой юный мальчик сделал такое
проницательное политическое наблюдение — очевидно, его обучение не пропало
даром, — но она мотает головой.
— Нет, она крепко взяла под контроль семью, другой альфа не будет представлять угрозы, — особенно когда она вот-вот
спарится. — Болезнь, которая забрала твою мать... она имела большее воздействие на омегах, чем на альфах, — медленно объясняет она, откидываясь на руки. — Большая часть знати, которая выжила, — все их дети проявились
альфами. То есть...
Есть
дефицит.
Вот почему дочь придворного лекаря, как
Йосано, смогла добиться помолвки с высокопоставленной, могущественной дворянкой, как старшая сестра Чуи. Они спарятся в конце года, как только Йосано исполнится восемнадцать. И если Чуя
действительно проявится омегой, он резко становится...
очень важным политическим активом для своей семьи. Одним из самых ценных браков в стране. И в то время, когда они раздираемы войной, браки
очень важны — это
единственный союз, который в эти дни можно считать железным.
— Так что, если ты проявишься альфой, я уверена, что она вернёт тебя.
И это, по крайней мере, даёт Чуе что-то, чего он может с нетерпением ждать. Что-то, на что можно
надеяться.
Есть только
одна шкатулка, к которой он не позволяет прикасаться другим слугам — та, что наполненная письмами, цветочными лепестками, серьгами и
противоречивыми эмоциями.
Он слишком долго обнимает сестру, когда они прощаются, потому что с течением времени он начинает забывать лицо своей матери, и он
так боится, что однажды вернётся домой к незнакомке.
Артюр Рембо и Поль Верлен ему
чужие, но они не
жестоки. Конечно, Артюр более терпелив к испуганному, скорбящему ребёнку, чем его альфа — это просто часть его натуры, — но Чуя всегда чувствует себя с ними в
безопасности. Или, ну, не
из-за них.
Он всё равно
дрожит, когда штормы раскачивают их корабль по ночам, цепляясь за край своей койки, когда каюта раскачивается, фонарь рядом с его лицом яростно дёргается с каждым рывком волн. Он никогда особо
не любил море. И каждый раз, когда он видит, как вода со свистом проникает под дверь из коридора, он
убеждается, что вот-вот
утонет.
Но почему-то он
не тонет, и в самые одинокие ночи он держит в руках письмо,
растерянный, потому что не знает,
почему оно его успокаивает, но...
"Навеки твой".
Спустя два месяца на корабле, в экипаже и верхом они прибывают в Париж, и Чуя приветствуется в высшем обществе как чуждая, симпатичная маленькая
странность.
Его покровители согласились присматривать за ним по доброте душевной, да, и из желания поддерживать хорошие отношения между Японией и королевством Франции, но...
Чуя не мог чувствовать себя более
чужим в этой среде, и от него ожидали, что он
приспособится. Поначалу это было
ужасно: учить новый язык —
несколько новых языков. Игру в карты (раньше он знал только сёги), игру на клавесине, придворные танцы: сначала
менуэт, затем
гавот, форлейн и
аллеманда. И
странные манеры за столом, странная посуда, и ужасно
тесная одежда. Такая тесная и такая душная, что он чувствует себя
полузадушенным, когда в первый раз влезает в
бриджи и
чулки.
Но впервые он уже не тот непослушный,
трудный ребёнок, каким был раньше. Он послушен, и он
усердно трудится, чтобы участвовать в уроках, отчаянно надеясь, что по прошествии года, когда ему исполнится
тринадцать, он, наконец, удивит всех и у него начнётся
гон, как у его сестры, и его отправят домой.
И тогда
вся его жизнь изменится. Никакой больше душной одежды, уроков танцев, и он сможет жениться
на ком захочет, быть может, даже научиться
драться, и
никто не сможет сказать ему, куда идти или что
делать—
Но, когда ему тринадцать, любая мечта о свободе рушится, когда он просыпается с
невыносимыми спазмами в животе и влажностью между ног.
Поначалу он не зовёт слуг, чтобы кто-нибудь вызвал сиделку и ему помогли. Он пытается убедить себя, что он просто
болен, что это просто
лихорадка, что это не—
Но к утру это уже невозможно
отрицать, и всё, что он может сделать, это перевернуться на бок и
плакать, свернувшись в крошечный комочек.
Потому что теперь он не поедет домой.
Теперь он просто... разменная монета, одна из немногих, что осталась у его семьи.
Потому что он один, и ему
страшно. Потому что это
больно, и он хочет к своей
матери.
И когда Рембо всё-таки находит его — тот
добр: гладит по спине, даёт ему что-то выпить, чтобы успокоить боль. И он говорит ему, что это
нормально, что каждый омега его возраста должен пройти через это, и что, когда у него будет альфа, он будет
наслаждаться этим временем.
Чуя вообще не может
понять этого, особенно
сейчас.
Естественно, у культурных различий между Францией и Японией есть непредвиденная обратная сторона, о которой Коё не могла знать, когда она отправила его туда.
И это... ну,
католицизм.
В Японии омег учат, как помогать
себе во время течки, потому что в то время как да, девственность
важна — нет ничего плохого в том, чтобы позволить им чувствовать себя немного более
комфортно.
И они не вынуждены
затворничать.
Во Франции же...
Никто не
жесток по этому поводу, с Чуей всегда обращаются очень хорошо, но...
Ему дают
вино, когда больно, отправляют в комнаты на противоположном конце поместья Верлена и велят
молиться, когда боль становится невыносимой.
Честно говоря, он мог бы
подумать о том, чтобы помочь себе, но рыжий был
так тщательно укрыт от этой информации, что даже не знал, что это было
вариантом. В тот
единственный раз, когда он инстинктивно положил подушку между ног и
попытался получить хоть какое-то облегчение, его поймала одна из горничных, которая рассказала гувернантке, которая рассказала
Рембо...
И затем Чуя подвергся самому
унизительному разговору со
священником, который у него
когда-либо был.
Но, со временем, всё не
так уж плохо.
Нет, он не христианин, и ему кажется
странным молиться какому-то странному богу, но вино
действительно помогает, если он просто напьётся до полного ступора. В конце концов, это всего лишь раз в сезон.
Он учится
привлекательным, соответствующим навыкам, которые ему и правда
нравятся.
Пение, живопись, шахматы. И при дворе французского короля есть много поэтов, которые обратили на него внимание, написав сонеты и играя их в залах, когда он проходил мимо.
Чуе не особо есть
дело до того, что за ним увиваются мужчины в возрасте тридцати и сорока лет, когда он сам ещё ребёнок — всего четырнадцать.
(Достаточно взрослый, чтобы жениться во
Франции, как указывали многие любопытные дворяне, и вокруг него существует
рой интереса. Но, к счастью, он связан не их обычаями, а обычаями своей собственной страны.)
О той, которой к тому времени, когда Чуе исполняется шестнадцать, он помнит всё меньше и меньше. Коё пишет столько, сколько может, но, учитывая, как
далеко приходится письмам добираться до него, им удаётся переписываться всего несколько раз в год, и с каждым проходящим письмом он узнаёт о том, что пропустил.
Он становится дядей, когда Йосано рожает своего первого ребёнка от сестры Чуи через два года после того, как он уехал во Францию — красивую маленькую девочку, как ему сказали, по имени Кёка — в честь младшей сестры, которую они потеряли много лет назад.
Война меняется каждый раз, когда она пишет, и Чуе легче не отставать от этого, крадя бумаги из кабинета Верлена, пробираясь в гардеробные, чтобы прочитать их при свечах.
Король
мёртв, и с его сыном, мальчиком всего девяти лет, советники, что находятся вокруг него, обращаются как с фигурой на шахматной доске. И
сестра Чуи состоит в числе этих советников, за что он ругает её в своих письмах.
И Коё пишет ему в ответ, что, хотя его образование должно быть
очень впечатляющим, у неё есть свои собственные советники по политическим вопросам.
Он узнаёт о битвах, как сторонний наблюдатель, даже если члены его собственного клана сражаются и умирают в них за тысячи километров отсюда, и то, что произошло на самом деле, он может узнать только впоследствии.
Однажды, когда ему было шестнадцать, на одном из званых обедов Верлена он замер, его глаза остановились на газете, которую держал альфа, что сидел рядом, увидя знакомое имя —
Дазай Осаму.
Что-то на английском, который никогда не был самым
сильным языком Чуи, поэтому он испытывает сложности с пониманием.
— Пардон, сэр?
— Ох? — альфа поднимает глаза — британский посланник при дворе по фамилии Шекспир, — В чём дело, зверёк?
Чуя кивает на газету в чужой руке, его глаза
любопытные, даже если он колеблется — во французском дворе неспаренным омегам может быть позволено говорить с альфами, но это всё равно кажется
неправильным, когда он это делает.
— Эта статья в вашей газете...
— О, — тот опускает взгляд, — да, полагаю, тебе это
может быть интересно, это ведь твоя родина, верно?
Рыжий кивает, и альфа пожимает плечами, переводя взгляд обратно на страницу.
—
По-видимому, в процессе какое-то мирное соглашение.
Сердце Чуи подскакивает к горлу.
— Вы... вы
уверены?
— Как и любой человек, читающий слова, напечатанные на странице, — англичанин добродушно улыбается. — Бедняжка, ты, должно быть,
очень скучаешь по этому месту, да?
Чуя качает головой, его сердце колотится о рёбра, потому что...
Если его отослали для его собственной
безопасности, тогда...
Тогда его могут отправить
домой.
И он
так взволнован, услышав эту новость, что забывает спросить,
почему он увидел имя Дазая на первой странице.
По правде говоря, торопясь написать сестре и
спросить, может ли он вернуться домой, он
вообще забывает, что видел имя Дазая.
***
На другом конце света, сидя за низким столом, мечтая, чтобы его чашка саке не была
уже пуста, Дазай...
Равнодушно смотрит на лежащий перед ним договор.
— ...Я
знаю, что это не то, на что ты рассчитывал, — говорит Мори, обнимая его за плечи, стоя позади своего сына. Сейчас тот всего на девять лет старше, но война так сильно состарила его — она состарила обоих родителей Дазая, запечатлев морщины под их глазами, седые пряди в волосах. — Но...
— Я не хочу этого.
Слова произносятся тихо, но с какой-то пустой окончательностью.
— Осаму—
— Это должен был быть
он.
Скорбь в его голосе необузданна, и—
И Мори не может винить его за это. Они
все уже давно несут это бремя.
— Я знаю, дорогой мой, я
знаю.
Но три месяца назад Рюноскэ проявился омегой, и у них нет других наследников. Обсуждалась возможность завести ещё одного ребёнка, но в возрасте Мори это было бы
ужасно опасно.
Им
удалось заключить помолвку между Рю и сыном бывшего короля, что
стабилизирует ситуацию, но...
Но после ущерба, нанесённого за последние двадцать лет,
никто не желает принимать сына Шибусавы на троне, даже если Ацуши
считают хорошим мальчиком, без дурных намерений.
Оставляя им только один
реальный вариант, только одну семью, обладающую властью, средствами и общественным доверием, чтобы взять бразды правления в свои руки.
Это означает, что к концу месяца Фукузава Юкичи
будет коронован в качестве следующего лидера своей страны.
И у него есть только
один наследник, который может стать его преемником — сын, который никогда этого не
хотел.
Пальцы Мори сжимают его плечи.
— И если бы он всё ещё был здесь, — его голос колеблется, — это
был бы он.
— ...
Если бы Одасаку всё ещё был здесь.
Дазай закрывает глаза, борясь с воспоминаниями о том дне, но каждый раз, когда он спит по ночам, те вспыхивают за его веками, мучая его, заставляя его снова и снова переживать тот последний момент, желая, чтобы он был
быстрее, был
умнее, или—
Или просто чтобы вместо него это был
он.
— Но... он бы не хотел, чтобы всё это было зря, Осаму, — вполголоса уверяет его мать, и это
больно, потому что это
правда.
— Я
знаю, — отвечает Дазай, испытывая агонию.
Он
знает, чего хотел бы его старший брат. Что
должен сделать Дазай. Потому что, если он этого не сделает—
У Дазая нет причин
быть здесь, если это не для того, чтобы закончить то, что хотел
Ода.
— Есть... ещё одна вещь, которую мы должны обсудить, — Мори делает глубокий вдох, и Дазай собирается с духом, ожидая... — Накахары.
***
Переговоры долгие, напряжённые — клан Мори
всё ещё обладает большей властью на Севере, да, и большей военной мощью, — но Коё, хоть и молода, —
грозная, используя старые связи семьи с предыдущего режима. А также присутствует тот факт, что, спустя
столетия доминирования Юга в стране, к управлению столицей приходят северяне.
— За этим стоят
люди, Озаки, — указывает Мори, вновь наполняя чашку саке своего мужа, — ты только продлеваешь неизбежный результат.
— Нет, — отвечает Коё, разглядывая свои ногти, — я так не думаю. Видите ли, — она поднимает глаза, принимая чашку саке от своей пары, — я получила очень интересное письмо от Царя.
Мори давится чаем, и брови Дазая взлетают до линии волос.
— Из
России?
— Видите ли, вы предприняли
очень умный ход, выдав Рюноскэ замуж за Накаджиму — нас загнали в угол. Но они сделали
очень убедительное предложение.
Мори переводит взгляд с Озаки на свою пару, затем на сына — и все трое сбиты с толку.
— Ты позволишь иностранной,
западной державе вмешиваться в наши дела?
Глаза Фукузавы недоверчиво сужаются.
— У тебя что, нет
национальной гордости?
— Разумеется, есть, — Коё пожимает плечами, делая ещё один глоток, — но они не предлагали финансовую помощь или военные активы — они предложили
брак.
Такого
никогда не случалось — по крайней мере, среди знати в их собственной стране. Это просто... не
делается.
— У тебя уже
есть—
— Мой младший брат, — обрывает Коё Дазая, допивая свою чашку. — Эрцгерцог увидел его прошлым летом на балу в Париже, по-видимому, он был совершенно
очарован.
У Дазая сводит живот, и его плечи
напрягаются, потому что...
— Твой брат
жив? — ровным голосом спрашивает он, бросая взгляд на пару Коё, и Йосано очень демонстративно предпочитает не встречаться с ним взглядом.
Учитывая его исчезновение так скоро после чумы — и тот факт, что о нём
никогда не говорили, — люди, в том числе Дазай, предположили, что единственный сын Кенскэ Накахары умер вместе со своей матерью, и...
Коё явно никогда не
препятствовала подобным слухам.
— Его отправили учиться в Европу, для его безопасности. В общем-то, он там весьма неплохо преуспел, — объясняет девушка.
— И он—?
— Омега, да.
— ...Тогда ты должна понимать, — говорит Мори, слегка прищурив глаза, — как самый высокопоставленный неспаренный омега при дворе, ты
обязана в
первую очередь королевской семье дать право на предложение руки—
— Да, — соглашается Коё, ставя свою чашку, — но мы пока ещё не
признали нового короля, и в данный момент существует глобальная сверхдержава, предлагающая поддержать нашу деятельность. В обмен — мой младший брат может стать императрицей
России, — задумчиво протягивает она, откидываясь назад, — Представляете?
— Ты бы предала свою
страну ради этого? —
поражённо уточняет Фукузава.
— Вам потребовалось меньшее, чтобы предать своего короля, — напряжённо парирует Коё, не ожидая
рычания, которое исходит от сына Фукузавы, обычно
тихого человека, но теперь рука того хлопает по столу переговоров, заставляя все их чашки дребезжать.
— Я бы не советовал оскорблять честь моего отца в
моём присутствии, — шипит Дазай, — Если только ты хочешь, чтобы твоя голова оставалась на плечах.
Коё скалит на него зубы, издавая низкое шипение в ответ.
— Могу заверить, что я не
боюсь тебя,
предатель.
— Я уверен, что твой отец сказал
то же самое, — теперь они
оба стоят, — но он
явно ошибся.
— Коё... — шепчет Йосано, хватая её за рукав кимоно, —
успокойся...
— Назови мне хоть
одну причину, по которой я не должна вызвать тебя на дуэль
прямо сейчас, — рыжая почти кричит, а Дазай не уступает.
— Потому что я без раздумий сделал бы
вдовой твою пару и
сиротой твоего ребёнка, — он указывает на дверь, — И тогда мне не пришлось бы смотреть на ваши
разборки и как вы
впустую тратите
время.
— Эти
разборки касаются будущего нашей
нации!
— Которую ты
отдала бы русским в качестве средства удержания власти, — Дазай качает головой, — И ты ещё называешь моего отца
предателем?
Он не всегда так быстро впадал в гнев, все они помнят время, когда на Дазая всегда можно было положиться как на
самого уравновешенного альфу в помещении, но...
Но многие из его лучших,
добрых качеств ушли под землю вместе с его братом.
— А как ещё это можно назвать, — Коё выпрямляется во весь рост, дрожа от ярости, — когда мужчина нарушает клятву своему
королю?
— ... — ноздри Дазая раздуваются, и он
жаждет своей катаны, выйти на улицу и уладить это без слов, потому что он
устал.
От потери, от
бессмысленной борьбы за
минутные проявления силы, потому что
для чего всё это было?
За что должен был
умереть его брат?
— ...Если мой отец предал своего короля, — произносит Дазай сквозь стиснутые зубы, его глаза остры, как
нож. — Твой предал свой
народ давным-давно. За то, что помог безумному
тирану.
Коё молчит, потому что на это аргумента
нет.
Все
знали, кем являлся Шибусава, и что тот был не в своём уме — не в самом конце.
Все знают, что тот
сделал, и что Фукузава
не был виноват в том, что нарушил свою клятву — чего он
никогда бы не сделал, не без веской причины.
— И если ты во что бы то ни стало хочешь уничтожить то, что осталось от наследия твоего клана, — Дазай мотает головой. — Вперёд, продай своего брата Российской империи, как дешёвую
шлюху, раз он так мало для тебя значит. Ты сделаешь то же самое, что и твой
отец, но, — Дазай издаёт фырк отвращения, — по крайней мере, у твоего отца хватило
порядочности выбрать монстра, которого мы
знали, а не того, которого мы не можем предсказать.
С этими словами он вылетает из комнаты, и если Коё решит последовать за ним, чтобы попытаться сразиться с ним на дуэли, он
более чем готов к этому, но...
Этого
не происходит.
— ...Вижу, наш будущий король — настоящий дипломат, — наконец заговаривает Йосано, её голос довольно сухой, подобно ножу прорезая плотное напряжение в воздухе. Её альфа
кипит, и единственная причина, по которой та
не бросается вслед за Дазаем с клинком — омега абсолютно
душит её успокаивающими феромонами, поглаживая её руки.
— ...Ну, мы работаем над этим, — отвечает Мори, глубоко огорчённый маленькой
выходкой своего сына. — Но, хоть ему и не достаёт манер, он был прав, — он бросает взгляд на своего мужа, — Работа с русскими может помочь вашему клану в краткосрочной перспективе, но это навсегда запятнает вас в глазах людей.
— Да, ну, — фыркает Коё, откидываясь на руки Йосано, — вот почему это был просто
козырь. Мы ещё не
решили.
— По-моему, — подаёт голос Фукузава примирительным тоном, — мы оба знаем, что есть только
один приемлемый исход, и это союз между нашими кланами.
Что всегда было
первоначальным планом.
До всей этой боли, потерь и кровопролития. Ещё тогда, когда Коё была ребёнком, у которого не было власти над написанием истории.
Но
сейчас у неё есть эта власть.
— Такое соглашение у нас в приоритете, — говорит она, прожигая взглядом свою чашку. — Но наши условия будут
жёсткими.
— И в чём же они заключаются? — спрашивает Мори мягким голосом.
— ...Постоянное место в королевском совете, — отвечает Коё, — возвращение наших довоенных земельных владений и сохранение нашего положения в военном командовании.
— Мы можем попросить наших людей обсудить дальнейшие детали, — тихо предлагает Фукузава, — Но сейчас, думаю, будет лучше, если мы...
Расступимся и залижем наши раны.
***
— Как... — она
вне себя, расхаживая по своим покоям, — Как он
смеет говорить со мной так, будто... будто я
когда-либо могла—
— Дорогая, — говорит Йосано с их кровати, уголки её губ слегка опускаются, — ты
сказала ему, что сделаешь это.
— Да, ну, — Коё дико жестикулирует, её волосы
растрёпанны от всех этих расхаживаний. Это чертовски похоже на одну из истерик, которые обычно устраивал её брат, — Очевидно, я чертовски хорошо
лукавила!
— Да,
я это знаю, — Акико садится, плотнее натягивая шёлковую ночную рубашку на плечи, — но ты была
очень убедительна, любовь моя. Это было великолепно.
— Я... — рыжая колеблется, её эго
очень приятно задето, но... — Почему ты подмазываешься ко мне? — спрашивает она, прищурив глаза. — Ты никогда так не делаешь.
— ... — Йосано переводит взгляд на свои руки, и через мгновение, — ...Мне просто кажется, что вы двое уже потеряли
одного человека, которого вы оба любили, — указывает она, её лицо сосредоточено, — Разве это было бы так неразумно, если бы вы разделили другого?
— ... — Коё тяжело сглатывает, — Я знаю, ради твоей безопасности — ради будущего
Кёки, что у меня нет выбора, но... после того, что я видела
сегодня, — она мотает головой. — Я не в
восторге от мысли о том, чтобы отдать будущее моего бедного брата этому
животному.
— ...Он не животное, — тихо отвечает Акико, и это заставляет Коё замереть.
Конечно, никогда не было никакого
реального намерения отдавать Чую кому-то такому, как Достоевский, просто чтобы заставить корону предложить им лучшие условия для помолвки. Но после
этой встречи Коё встревожена, потому что...
Чуя хрупок не по своей природе, а по вселенскому
замыслу, и они не дали ему надлежащей защиты, чтобы иметь дело с подобным человеком, и лидер Накахар больше не доверяет
темпераменту Дазая.
— ...Ты так говоришь, будто знаешь что-то, чего не знаю я.
Следует тишина, и Йосано не поднимает на неё глаз.
— ... — Коё подходит к своей жене, встаёт перед ней на колени и приподнимает чужой подбородок, чтобы омега
посмотрела на неё. — Любимая, что ты знаешь такого, чего
не знаю я?
Аметистовые глаза нерешительно смотрят на неё в ответ.
— Я никогда не хотела скрывать это от тебя так долго.
— ПЯТЬ ЛЕТ НАЗАД —
Она не привыкла, чтобы её будили посреди ночи, выводили из дворцовых ворот и сажали на заднее сиденье кареты её отца. И они не
сказали, для чего это было, только то, что команда исходила от
очень высокого чина.
— Папа, я
устала, — стонет она, натягивая плащ на голову, дрожа от пронизывающего ночного холода.
— Я знаю, голубушка... — вздыхает доктор, затягивая ремни, соединяющие лошадей с каретой. — И я бы не взял тебя с собой, если бы это не было важно.
Она тяжело вздыхает, подтягивая ноги к груди, и задаётся вопросом, почему они так долго выезжают, если это так
срочно, или почему они собрались в такое долгое путешествие.
— Куда мы едем?
Её отец молчит, наблюдая за фигурой, приближающейся от ворот дворца, чужой плащ ещё темнее на фоне ночи.
— ...На юг, — тихо отвечает он, выходя навстречу незнакомцу во двор.
Йосано оборачивается, её брови хмурятся в замешательстве.
На юг? Но разве это не было—?
Она слышит голоса позади себя, тихое обсуждение того, куда они направятся... тихий звон обмениваемых монет. И, судя по звуку, монет было довольно
много.
— ...Только мальчика?
— Стольких, скольких сможете, — голос незнакомца мягкий, но глубокий.
— Ваша светлость... я
повинуюсь вам, но, если вас разоблачат...
Если бы его разоблачили за тем, что он послал врача спасать своих
врагов — люди назвали бы это
изменой.
И Дазай, скорее всего, был бы казнён.
— Сейчас уже слишком поздно беспокоиться об этом, — отвечает фигура, поворачивая голову, чтобы оглянуться на дворец, —
Идите.
— НАСТОЯЩЕЕ —
— Акико... — Коё обрывается, её губы дрожат, она
очень крепко сжимает руки жены, — Почему ты никогда не
говорила мне?
— Потому что я думала... — Йосано тяжело сглатывает, уставившись на свои колени, — я не видела его
лица, и я
предположила, что это был лорд Сакуноскэ.
Что, честно говоря, имело бы больше
смысла. Чуя был его суженым много лет, а Коё — до этого.
— И я... я влюблялась в тебя, и я думала, что ты всё ещё хочешь
его, и я была... Я
недостойный человек...
Её голос срывается, и Коё рокочет для неё, наклоняясь вперёд, чтобы прижать их лбы друг к другу.
— Боже, милая, — она вздыхает, обнимая омегу, — Это было
очень давно.
— Я
знаю, но... — Йосано тяжело сглатывает, — ...но потом он погиб, и я подумала, если бы ты знала, что я скрыла это от тебя, ты бы
разозлилась...
— Тогда почему ты рассказываешь мне это
сейчас?
— ...Потому что я узнала голос Дазая, — объясняет омега, и Коё напрягается. — И... хотя смерть его брата, возможно, изменила его... он не
чудовище. Ни капли.
— ...
И, разумеется, услышав
это, как Коё могла сказать иначе?
